Онлайн чтение книги Красный Ястреб The Red Hawk
8. Рабан

Я прибыл к перевалу, не перегнав их, но по следам я видел, что они недалеко от меня. Дорога в каньоне довольно извилистая, там множество подъемов и спусков, и часто всадник в нескольких ярдах теряется из виду, а шум скачки сливается с другими шумами. В каньоне я старался держаться к нападавшим поближе, но когда я достиг перевала, все изменилось. Теперь я видел далеко во всех направлениях.

Убийц не было видно на большой дороге древних, и я поскакал дальше, где тропа спускалась вниз, на северную сторону гор, к огромной долине, которую я видел днем раньше. Деревья и заросли на одной стороне здесь были ниже, и я видел дорогу на коротких отрезках внизу. Сначала я заметил группу всадников, появившихся из-за склона, пока они спускались в каньон.

Справа от меня на небольшом расстоянии была расщелина, спускавшаяся от перевала и идущая по склону каньона, в который спускались всадники. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что несколько минут трудного и, скорее всего, тяжелого спуска приведут меня в каньон перед всадниками, и я не буду виден им, разве что заросли вокруг будут гуще или на пути встретится непреодолимое препятствие.

В конце концов попытка того стоила, и потому, не оглядываясь на врага, я повернул и поскакал вдоль перевала к спуску, который, как я надеялся, приведет меня к тому месту, которого я хотел достичь и где я мог выбирать условия поединка, в которых мы знамениты, потому что являемся поклонниками этого искусства.

Я нашел ведущую вниз узкую извилистую тропу и помчался по ней на опасной скорости, заставляя Красную Молнию гнать так, что он, видимо, посчитал меня сумасшедшим, потому что обычно я очень осторожно отношусь к его ногам; однако сегодня я совершенно не думал о них, впрочем, как и о собственной жизни.

Единственное, чего я боялся, случилось — глубокий овраг рассекал тропку, противоположная сторона почти вертикально уходила вниз. Но там было нечто вроде ступенек, во всяком случае, путь вниз, и Красная Молния не колебался, когда я направил его в пропасть. Присев на задние ноги и вытянув передние, он заскользил, летя вниз, и в двадцати ярдах от дна мы перелетели через утес, приземлившись в мягкий песок, несколько потрясенные, но неповрежденные.

Не было времени даже для того, чтобы просто восстановить дыхание. Перед нами лежал путь на другую сторону, и словно кот Красная Молния принялся карабкаться вверх. Его ноги глубоко погружались в мягкую землю, пока я, затаив дыхание, следил, позволит ли нам судьба выбраться обратно; но наконец мы выбрались.

Теперь я ехал осторожнее, потому что мой путь лежал параллельно пути врагов, и опасность все время увеличивалась. Я скакал по дну ущелья, укрытый от всякого, кто ехал по ближней стороне сверху. Наконец я увидел справа от себя вход в каньон и тропу, по которой должны были проехать калкары. Они еще не проехали — я был в этом уверен, потому что скакал быстро и почти по прямой линии, в то время как они ехали медленно. И тут я увидел их на тропинке, которая шла по склону каньона.

Там, где ущелье заканчивалось на дне каньона, я бросил поводья, спрыгнул с лошади, оставил Красную Молнию в зарослях и приблизился к перекрестку, где ниже лежала дорога, видная на сто ярдов вверх по каньону и на полмили ниже. В левой руке я держал тяжелый калкарский лук, а в правой — пучок стрел; еще несколько торчали из голенища моего правого сапога. Приладив стрелу к луку, я ждал.

Ждать пришлось недолго. Я услышал звон сбруи, стук копыт лошадей, голоса людей и через мгновение голова небольшой колонны появилась из-за холма.

Я уже испытал свой калкарский лук во время охоты на оленей и сейчас был более уверен в нем. Это был хороший лук, только слишком тяжелый для конного воина. Он очень тугой и посылает тяжелые стрелы очень точно на большую дистанцию. Я знал, что с ним можно совершить.

Я подождал, пока полдюжины калкаров не появилось, закрыв проход, по которому они ехали, и в следующее мгновение я спустил тетиву. Я попал одному из воинов в пах, и стрела, войдя сверху, попала и в его лошадь. Раненое животное вскинулось на дыбы и опрокинулось на всадника; но я заметил это только краем глаза, потому что выпустил новую стрелу. Еще один воин свалился со стрелой, торчащей в горле.

И началась паника. Вопя и сыпля проклятиями, вся группа появилась в поле моего зрения, и тогда я увидел человека, которого никогда не видели глаза смертного, и, будем надеяться, больше никогда не увидят. Он сидел на огромной лошади, в которой я моментально узнал чудовище, оставляющее гигантские следы, по которым я следовал до перевала. Этот человек был таким существом, возле которого могучий калкар чувствовал себя карликом.

Внезапно я понял, что это гигантский Рабан, которого я считал выдуманным Саку. На коне Рабана сидела и Бетельда. На мгновение я был так поражен размерами Рабана, что забыл, зачем я здесь, но только на мгновение. Я не мог позволить себе стрелять в гиганта из страха попасть в Бетельду, но я прицелился и быстро застрелил человека перед ним и за ним.

Теперь калкары кружили в поисках врага, представляя из себя отличные мишени; я знал, что так и будет. Клянусь кровью предков! Нет большего развлечения, чем подобная война. Сражаясь с калкарами, мы были вынуждены применять тактику направленную на то, чтобы заставить врага запаниковать, и понемногу уничтожали его. Постоянно обходя его на флангах, не давая ему покоя, отрезая подкрепления от основных сил и уничтожая их, налетая внезапно на отдельные группы, захватывая территорию перед ним и устраивая битву с каждым человеком, которого встречали на дорогах, мы гнали врагов две тысячи миль через весь мир к их последней стоянке у моря.

Когда калкары сгрудились в каньоне, я стал посылать в них стрелу за стрелой, но никак не представлялась возможность сделать прицельный выстрел в гиганта-Рабана, потому что он постоянно держал Бетельду в качестве щита после того, как определил мое местонахождение, видимо, решив, — и правильно, — что из-за нее я атаковал их группу. Он ревел как бык и погонял своих людей в атаку на меня. Некоторые из них попытались это сделать, без большого желания, лишь из страха перед своим повелителем — этот страх, должно быть, был больше, чем страх перед неведомым врагом впереди; но те, кто начал атаку, не смогли зайти далеко, они убедились, что с тяжелым луком я могу посылать стрелы сквозь их железные панцири, словно те были из шерсти.

Рабан, видя что битва складывается не в его пользу, внезапно пришпорил своего коня и поскакал вдоль каньона, увозя Бетельду с собой, пока его оставшиеся люди прикрывали его отступление.

Это меня совсем не устраивало. Меня совсем не интересовали калкары, которых он оставил, а лишь он и его пленница, поэтому я помчался к Красной Молнии и вскочил на него. Приблизившись к дну каньона я увидел, что калкары движутся вслед за Рабаном. Их осталось шестеро, и они растянулись вдоль дороги.

На скаку они оглядывались назад, в моем направлении, словно ожидали увидеть огромное количество воинов, бросившихся за ними в погоню. Но когда они увидели меня, то не повернули, чтобы сразиться со мной, а продолжали двигаться за Рабаном.

Я повесил лук на кожаный ремень у седла и достал еще несколько стрел, пока Красная Молния догонял их. Теперь я готовил копье. Затем прошептал несколько слов в ухо коня, выставил вперед копье и сжался в седле, пока умное животное мчалось в погоню.

Последний из калкаров в отступающей колонне, чтобы не быть проткнутым копьем в спину, повернул свою лошадь, достал копье и принялся ждать меня посреди дороги. Это была его ошибкой.

Ни один человек не может справиться с нападающим копейщиком, находясь на стоящей лошади, потому что не успеет увернуться от копья врага или отступить, если удача отвернется от него. Но калкар сидел неподвижно на своей тупой, плохо подготовленной лошади.

И я без труда пронзил его, налетев на полном скаку, и мое тяжелое копье прошло сквозь него, пригвоздив его к крупу лошади. Древко копья сломалось. Я отбросил бесполезный обломок древка и, пришпорив Красную Молнию, повернул к поверженному врагу.

Я видел, что ближайший калкар остановился, чтобы выяснить, как развивается битва. Увидев, что его приятель упал мертвым, а я — без копья, он помчался на меня. Вероятно, он хотел застигнуть меня врасплох, когда Красная Молния нес меня по направлению к павшему врагу. Но калкару нужно было дважды подумать, прежде чем совершать подобное. Когда я проезжал мимо мертвого калкара, я низко нагнулся из седла и подхватил его копье, валявшееся в пыли, а затем, не снижая скорости, развернулся, чтобы встретить глупца, скачущего во весь опор навстречу своей судьбе.

Мы встретились на огромной скорости, и когда мы сблизились, я понял тактику, которую новый противник собирался применить, чтобы уничтожить меня. Он пытался использовать прием, который, казалось, никогда не мог зародиться в этом низколобом создании. Он направил свою лошадь прямо перед Красной Молнией в надежде встретиться со мной и перевернуть моего коня, что было вполне возможно из-за разности в весе. И он наверняка победил, бы встреться мы лоб в лоб, но все вышло по-другому.

Мои поводья лежали на шее Красной Молнии. Легким толчком левого колена я послал своего жеребца направо и перебросил копье в левую руку, и когда мы встретились, калкар был беспомощен, потому что не ожидал моей атаки слева, а его тяжелая лошадь не могла сравниться проворством с Красной Молнией. Поэтому я достиг цели и избавил человека от страданий — страданий быть таким примитивным существом, как калкар.

Мое копье вошло ему в горло, но я не собирался ломать второе копье, потому что увидел скачущих ко мне двоих новых врагов. Сделанное из твердого дерева оружие прошло через плоть, и этот тип рухнул на спину в дорожную пыль.

Между мной и гигантом, уже потерявшимся из виду и уносящим Бетельду прочь, находящимся где-то ниже в каньоне, было всего четыре калкара. Я не знал, какая судьба ее ждет и куда ее увозят. Четверка растянулась по дороге в нерешительности, следовать ли за Рабаном или подождать и попытаться справиться со мной. Видимо, они надеялись, что я пойму ничтожность своих усилий против их превосходящего числа, но когда они увидели, что я опустил копье и направился к ближайшему из них, они, наверное, поняли, что меня так не остановишь, и я должен быть побежден и уничтожен.

К счастью для меня их разделяло некоторое расстояние, и мне не пришлось сражаться со всеми одновременно. Ближайший, поощренный криком приближающегося приятеля, выхватил копье и проехал полдороги навстречу мне, но, думаю, большая часть его энтузиазма была потеряна, когда он подумал о судьбе, постигшей тех, которые пытались использовать свои куцые знания против меня; кроме того, он явно не горел желанием атаковать, потому что, скорее, напоминал глупый бессмысленный булыжник, катящийся с горы, чем нормальное существо с нервами и мозгом, направляемое патриотизмом и честью.

Бедный глупец! Через мгновение мир стал немного лучше, потому что в нем стало на одного калкара меньше, но это стоило мне еще одного копья и колотой раны на предплечье, и оставило меня против троих приятелей, которые находились так близко, что не было времени поднять копье, выпавшее из безжизненных пальцев врага.

Оставалось надеяться только на меч. Выхватив его, я встретил следующего врага только клинком против его длинного копья; но я отбил острие, парировал выпад и, когда калкар приблизился, разрубил его от плеча до центра груди.

Это все произошло, казалось, в одно мгновение, но оставшиеся двое тут же налетели на меня. Я вовремя отклонился, чтобы уйти от копья переднего, но тут ужасный удар в голову свалил меня, и это последнее, что я помню из происходящего.

Когда я снова открыл глаза, я ехал на лошади, привязанный к седлу, лежа на животе. Перед моим ограниченным взором все время была пыль дороги и четыре монотонно двигающихся серых лохматых ноги. Значит, я был не на Красной Молнии.

Я только-только пришел в сознание, когда лошадь, везущая меня остановилась, и два сняли с меня веревки. Развязав узлы, они бесцеремонно сбросили меня на землю, а когда я встал, они, казалось, были удивлены, что я в сознании.

— Грязный янк! — воскликнул один из них и ударил меня по лицу открытой рукой.

Его приятель перехватил его руку.

— Успокойся, Тав, — сказал он. — Он отлично сражался против такого количества. — Человек, говоривший эти слова, был моего роста и вполне мог сойти за чистокровного янка, хотя в то время я думал, что он был полукровкой.

Второй выказал свое раздражение.

— Грязный янк, — повторил он. — Держи его здесь, Оконнор, пока я найду Рабана и узнаю, что делать с этим. — Он повернулся и оставил нас вдвоем.

Мы стояли у подножия низкого холма, вокруг которого росли огромные старые деревья, и я залюбовался ими. Здесь были ели, кипарис, тополь, сикомора и акация, которые я узнал, и множество других, каких я никогда не видел. Между деревьями росли цветущие кустарники. Там, где земля была открыта, ее покрывали цветы — бесчисленные вариации всех оттенков; здесь были бассейны, заполненные лилиями, бесчисленное множество птиц и бабочек. Я никогда не видел места такой чудесной красоты.

Сквозь деревья виднелись руины каменного вигвама древних, расположенные на вершине низкого холма. Именно к этому разрушенному строению направился Тав, покинув нас.

— Что это за место? — спросил я человека, охраняющего меня. Мое любопытство победило естественную неприязнь к разговорам.

— Это вигвам Рабана, — ответил он. — До недавнего времени это был дом Ор-тиса, Джемадара — настоящего Ор-тиса. Фальшивый Ор-тис расположился в больших вигвамах в Столице. Он давным-давно уже не был в этой долине.

— А кто такой Рабан? — спросил я.

— Он — великий разбойник. Он накидывается на все, что видит и неудивительно, что он вселяет ужас в сердца нас всех, кто слышали о нем, потому что он делает так, как хочет, причем, с легкостью. Говорят, он ест человеческую плоть, но я не видел этого — я был с ним слишком короткое время. После убийства правдивого Ор-тиса я присоединился к нему, потому что он нападает на калкаров.

Он жил долго в восточной части долины, где нападал на проезжающих в Столицу, и тогда он не грабил и не убивал людей в долине; но со смертью Ор-тиса он пришел и занял его место, и сейчас он нападает на моих людей так же, как и на калкаров, но я остаюсь с ним, потому что мне приходится выбирать — служить ли ему или калкарам.

— Ты не калкар? — спросил я. И я мог поверить в это, потому что у него было прекрасное старинное Американское имя Оконнор.

— Я — янк. А ты?

— Я — Джулиан 20-й. Красный Ястреб, — ответил я.

Он вскинул брови.

— Я слышал о тебе за последние несколько дней, — сказал он. — Твои люди крепко сражаются на краю Столицы, но они будут отброшены назад — калкаров слишком много. Рабан будет рад тебе, если истории, рассказываемые о нем — правда. Одна из них гласит, что он поедает сердца храбрых воинов, которым не повезло и которые попали в его руки.

Я улыбнулся.

— Что это за существо? — спросил я снова. — Кто породил такое чудовище?

— Он — единственный калкар, — ответил Оконнор. — Но намного больший, чем любой из них. Он был рожден в Столице у обычных родителей калкаров и говорят, что с детства унаследовал жажду крови, которая увеличилась по мере истечения лет. Он гордится своим первым убийством — убийством родной матери, когда ему было десять лет.

Я содрогнулся.

— И в эти руки попала дочь Ор-тиса, — сказал я, — и ты, Американец, помогал в ее пленении.

Он посмотрел на меня в немом изумлении.

— Дочь Ор-тиса?! — вскричал он.

— Ор-тиса, — повторил я.

— Я не знал, — сказал он, — я не приближался к ней ни разу и думал, что она женщина-калкар. Некоторые из них небольшого роста, ты знаешь — полукровки.

— Что ты собираешься делать? Ты сможешь спасти ее? — спросил я.

Лицо его озарилось каким-то светом. Он вытащил свой нож и перерезал путы, которые стягивали мои руки за спиной.

— Спрячься здесь, за деревьями, — сказал он, — и следи за Рабаном, пока я не вернусь. Это будет после темноты, но я приведу помощь. Долина почти целиком состоит из людей, которые отказывались вступать в брак с калкарами и сохранили чистоту расы с древних времен. Здесь почти тысяча чистокровных янков, готовых к бою. Я в состоянии буду собрать достаточно, чтобы навсегда расправиться с Рабаном, и, если опасность для дочери Ор-тиса не заставит их отбросить свою трусость, то они безнадежны.

Он вскочил на лошадь.

— Быстрее! — крикнул он. — Спрячься за деревьями.

— А где моя лошадь? — крикнул я ему вослед. — Она не убита?

— Нет, — крикнул он, — она ускакала, когда ты упал. Мы и не пытались поймать ее. — Через мгновение он исчез на западной стороне холма, а я вошел в небольшой лес, окружавший его. Сквозь мрак моего настроения мелькнул единственный лучик счастья — Красная Молния жив.

Вокруг меня росли древние деревья невероятных размеров — со стволами около пяти-шести футов в диаметре. Их верхушки покачивались в ста и больше футах над моей головой. Их ветви загораживали солнце, а под ними росли маленькие деревья, борющиеся за существование в слабом свете. Огромные давным-давно упавшие монстры лежали, покрытые листьями и отмечая место, где мертвый исполин когда-то оставил семя, намного пережившее его.

Это было чудесное место, где было удобно прятаться, хотя прятаться — не для Джулианов, потому что мы почти не тренировались в этом и еще меньше любили это делать. Как бы то ни было — сейчас дело того стоило. Джулиан скрывается от калкаров в надежде спасти Ор-тиса! Духи девятнадцати Джулианов! На что я, Джулиан 20-й, променял свое гордое имя!

Но почему-то я не стыдился. Было нечто такое, что упрямо объявляло войну всем моим унаследованным чувствам, и я был уверен, что это победит — уже побеждало! Я бы продал свою душу за дочь моего врага.

Я поднялся по холму к развалинам вигвама, но ближе к нему заросли были настолько густыми, что я ничего не видел. Розовые кусты в пятнадцать футов высотой сплелись так тесно, что словно стеной закрывали все от моего взора. Я не видел даже прохода сквозь них.

Рядом со мной было большое дерево со странным узорным рисунком листа. Это было дерево, какого я никогда не видел, но оно интересовало меня меньше того факта, что по нему можно забраться наверх, к месту, откуда я смогу взглянуть поверх розовых зарослей.

То, что я увидел, состояло из двух каменных вигвамов, не настолько разрушенных, как находящиеся рядом. Между ними располагался бассейн с водой — искусственный бассейн с ровными берегами. Несколько упавших каменных колонн лежали поперек, виноград и плющ оплели его, и их концы свешивались в воду, почти закрывая каменную кладку.

Пока я смотрел, группа мужчин вышла из развалин восточного здания и направилась через большую арку, часть которой обвалилась. Все они были калкары; среди них был Рабан. У меня появилась возможность рассмотреть его поближе.

Он был совершенно отталкивающим существом. Его огромные размеры с легкостью испугали бы и самое смелое сердце, потому что он был в полных девять футов роста и чрезвычайно широк в плечах, груди и костях. Его лоб настолько был скошен назад, что трудно было определить, есть ли он вообще; торчащие волосы его жирного скальпа почти срастались с кустистыми бровями.

Глаза были маленькими и близко посажены от грубого носа. Все его черты были звериными. Я никогда не думал, что человеческое лицо может быть таким отталкивающим. Его бакенбарды росли во все стороны, и было видно, что он за ними совершенно не ухаживает.

Он разговаривал с одним из моих пленителей, который оставил меня у подножья холма, чтобы доложиться Рабану — с человеком, который ударил меня в лицо, когда мои руки были связаны, и чье имя было Тав. Гигант говорил гремящим бычьим голосом, который служил той же цели, что и весь его вид и походка, которые были напускными — для пущего страха для окружающих.

Смотря на это существо, я не мог поверить, что настоящая смелость живет в этом огромном теле. Я знал многих бесстрашных людей — Стервятника, Волка, Камень и многие сотни других, и у всех у них смелость всегда шла рука об руку с достоинством и величием.

— Приведи его! — ревел он Таву. — Приведи его! Я хочу его сердце на ужин! — После того, как Тав бросился разыскивать меня, гигант остался со своими слугами, ревя и возмущаясь; он явно следил за свои поведением. Мне он показался превосходным примером того типа людей, которых я видел раньше: у них слова заменяют действия, шум подменяет смелость, и совершенно нет мозгов.

Единственное, что производило впечатление, так это то, что он был огромных размеров, но даже этим он не поразил меня до глубины души — я знал меньших людей, которых я уважал и которые наполняли меня трепетом. А этого я не боялся.

Думаю, только самовлюбленный болван совершенно бы не опасался его, но я не верил в его крики, что он ест человечину. У меня сложилось впечатление, что, если человек действительно собирается съесть сердце другого, то он не будет кричать об этом.

Наконец Тав появился, торопливо взбираясь по склону холма. Он был очень возбужден, в чем я, собственно говоря, не сомневался.

— Он исчез! — закричал он Рабану. — Они оба исчезли — Оконнор и янк. Смотри! — Он протянул путы, стягивавшие мои руки. — Они перерезаны. Как он мог перерезать их, если руки были стянуты за спиной? Вот что я хочу знать. Как он мог сделать это? Он бы не смог, разве что…

— С ним должны быть и другие, — проревел Рабан. — Они последовали за ним и освободили его, захватив Оконнора в плен.

— Здесь не было никого другого, — настаивал Тав.

— Может быть, Оконнор освободил его? — предположил один из группы.

Такое простое решение наконец достигло куриного мозга Рабана, и он заявил:

— Я знал это с самого начала — это был Оконнор. Своими собственными руками я вырву его печень и сожру ее на завтрак.

Некоторые насекомые, жабы и люди создают множество ненужного шума, но большинство животных проводят жизнь в достойной тишине. Из уважения к этим животным мы берем себе их имена. Кто-нибудь слышал о красном ястребе, который орет о своих планах на весь белый свет? Молча он сидит на ветвях и молча подкрадывается и ударяет.