Онлайн чтение книги Между прошлым и будущим The Time Between
Глава 10

Элеонор

В детстве я проводила долгие часы, вместе с Люси наблюдая, как Да Джорджи плетет корзинки из стеблей зубровки. Она платила нам никель за каждую охапку травы, пальмовых листьев или сосновых иголок, которые мы для нее собирали, а потом мы сидели у ее ног и смотрели, как под ее пальцами рождаются корзины. В ее движениях был четкий ритм, который я чувствовала кожей, когда она плела ряд за рядом, добавляя для цвета бермудской травы и используя полоски пальмовых листьев и сосновые иголки, когда приступала к новому творению. Мне казалось, что я наблюдаю за процессом создания симфонии или написания картины, и каждый новый ряд все больше и больше раскрывал замысел художника. Да Джорджи называла нам узоры, которые использовала при плетении, – «Сны реки» или «Тропа слез», а все корзинки с крышками именовались «хранители тайн».

Она поведала нам, что плетение корзин сродни рождению новой жизни, от поиска материалов, которые добывались в разных местах, – кусочки мозаики, каждый из которых имел свое предназначение, – до создания сосуда, который мог либо сберечь, либо погубить свое содержимое. Именно об этом я думала по пути на Эдисто, гадая, на какую корзинку будет похожа моя жизнь и как ее следует называть.

Я опустила защитный козырек, чтобы укрыться от утреннего солнца, и включила GPS. Я хорошо знала путь на остров – все дороги и мосты через прибрежные болота и бухты были словно частью меня, как голубые вены под моей кожей. Но мне хотелось увидеть их цветное изображение на экране навигатора, как будто я должна была удостовериться, что они существуют на самом деле, а не являются плодом моего больного воображения, вовлекшего меня в безумную, рискованную авантюру, чтобы нарушить ровное течение моей жизни. Мне казалось, что я уже давно переросла склонность к необдуманным поступкам.

Несмотря на ужасающую жару, я опустила окна, чтобы почувствовать запах родного острова еще до того, как окажусь на его земле. Я не стала включать радио, чтобы не отвлекаться от дороги. Было совершенно невозможно слушать музыку – даже если это была обычная популярная композиция, которую крутят по радио, – не сосредотачиваясь на ней целиком, когда все остальное вокруг отходило на задний план, а я вовсе не хотела покалечить «Вольво» в результате неосторожного вождения. Тем не менее я обнаружила, что тихо напеваю под шуршание шин по асфальту, а пальцы, лежащие на руле, отбивают воображаемую мелодию.

Белый «Кадиллак» Хелены стоял на подъездной дорожке по соседству с голубой «Тойотой», вероятно, принадлежавшей сиделке, заступившей на дежурство. Финн позвонил мне и сообщил, что повезет Джиджи на пляж и они вернутся где-то ближе к вечеру, поэтому я и не ожидала увидеть их по прибытии в поместье. Несмотря на то что Финн велел сразу идти в дом, мне было не по себе. Я пару раз тихо постучала в дверь и принялась ждать, не желая использовать звонок, вдруг Хелена спит. В конце концов дверь приоткрылась, и передо мной предстала высокая женщина со встрепанными светлыми волосами, которая начала говорить еще до того, как дверь полностью распахнулась.

– Прошу прощения за то, что вам пришлось так долго ждать, – произнесла она с ярко выраженным южным акцентом. – Я возилась на кухне, пытаясь привести в порядок кухонные табуреты, и руки были по локоть в морилке. Хотела заняться ими с тех самых пор, как поступила сюда работать. Когда закончу, надо будет привести в божеский вид подушки и шторы, но, полагаю, для этого надо сначала спросить разрешение у мистера Бофейна. Не подумайте, вовсе не для того, чтобы он заплатил мне. Мне просто нравится этим заниматься. – Она ненадолго умолкла, чтобы перевести дыхание, а потом протянула мне руку. – Кстати, меня зовут Тери Уэбер. Можете называть меня Тери, а мистер Бофейн и мисс Жарка обычно называют меня сестра Уэбер.

Я пожала ей руку и, в свою очередь, представилась, попросив называть меня Элеонор. До моих ноздрей из задней части дома доносился отчетливый запах морилки, а пальцы сиделки при прикосновении оказались липкими.

– Извините, что отвлекла вас от работы, но я посчитала, что неудобно войти без стука.

– Не стоит беспокоиться, я же сказала мистеру Бофейну, что буду прислушиваться, когда вы появитесь, и, как видите, была права! Он объяснил, что вы будете составлять компанию мисс Хелене, но она сейчас спит, поэтому можете заняться чем хотите. У меня на кухне есть телевизор. Я люблю смотреть разные ток-шоу, но вы можете переключить на любую другую программу по вашему усмотрению. Буду рада, если вы присоединитесь ко мне.

– Благодарю, – сказала я, – но мне бы хотелось немного побродить по дому, чтобы изучить его получше, пока я жду, когда проснется мисс Жарка. Вы не могли бы позвать меня, когда это произойдет?

– Разумеется. Я в ее спальне поставила прибор под названием «видеоняня», поэтому, как только она откроет глаза, я тут же узнаю об этом. – Она просияла при этих словах, а потом извинилась и снова занялась табуретами, увлеченно покрывая их морилкой.

Я стояла в холле, размышляя о том, чем бы заняться, когда закончу осмотр дома, если к тому времени Хелена еще не пробудится. Может, стоило приготовить обед или подмести пол, но я уже знала, что это входит в обязанности сиделок. Мой взгляд невольно потянуло к комнате, где стоял рояль, но я тут же отвела его, принявшись внимательно разглядывать картины на стене столовой и на стенах вдоль лестницы.

Было такое впечатление, что я смотрела на них сквозь слой воды, столь расплывчатыми казались изображения в тусклом свете, падающем на полотна, местами обвисшие в старых рамах. Некоторые были настолько огромные, что мне пришлось крутить головой, чтобы увидеть картину целиком. Я вспомнила о том, что Хелена категорически отказывалась помещать их в новые рамы, и подумала, сколь неразумным было это упрямство. Было совершенно очевидно, что произведения искусства в почти катастрофическом состоянии, и эту проблему, несомненно, надо было срочно решать. Я вздохнула про себя, вспомнив, что Финн сказал про «эксцентричный» характер двоюродной бабушки.

Я подошла к лестнице с тяжелыми балюстрадами. Мне вспомнилась комната с закрытой дверью, о которой Финн сказал, что когда-то она предназначалась для гостей и что я смогу использовать ее в том случае, если придется остаться в доме на ночь.

Казалось, прежняя отчаянная Элеонор подталкивала меня вверх по лестнице, переставляя по ступенькам мои ноги. Я же вовсе не нарушаю чужую территорию, убеждала я себя. Я просто хочу осмотреть комнату, в которой, возможно, придется ночевать.

Дверь в детскую Финна была открыта. Я остановилась перед ней, так как мое внимание привлекла большая спортивная сумка, стоявшая на полу. Полагаю, вполне естественно, что, гостя у родственницы, он спит в своей старой комнате, но при мысли о взрослом мужчине, спящем под бумажными звездами и планетами, я не могла сдержать улыбку.

Дверь в комнату, в которой, как сказал Финн, останавливалась Джиджи, также была распахнута. Я заглянула туда и увидела розовый чемоданчик с рисунком в виде балетных туфелек, разбросанную по всей комнате одежду и живо представила Джиджи, спешащую нарядиться в купальный костюм – возможно, тоже розового цвета – после того, как отец сообщил ей, что они едут на пляж.

Не желая вторгаться на чужую территорию, я тем не менее постояла на пороге, оглядывая комнату. Она была обставлена со вкусом – там стояла двуспальная кровать с высоким изголовьем из темного дерева, на которой лежал аккуратно сложенный плед в яркую клетку. Плетеный ковер тех же цветов покоился на деревянном полу с широкими половицами, а на угловых окнах висели белые ажурные занавески.

Потом я направилась в гостевую комнату и осталась ею вполне довольна, несмотря на некий налет старомодности. Там была отдельная ванная, и в целом комната выглядела вполне комфортабельно. Я поняла, что если когда-нибудь придется задержаться на ночь, мне там будет весьма уютно.

Я закрыла дверь и направилась по коридору к лестнице, мысленно уже готовясь к просмотру «Взгляда», или какое там еженедельное телешоу любила смотреть Тери Уэбер, но невольно замедлила шаг перед дверью последней комнаты. Я помнила слова Финна о том, что это была спальня Бернадетт и что Хелена не желала, чтобы туда кто-либо заходил. Интересно, почему? И почему Хелена так упорно настаивала, чтобы я покинула дом? Та часть моей личности, которая испытывала нездоровую страсть к мистическим сериалам, идущим, как правило, в ночное время, не могла остаться равнодушной к тайне, скрывающейся за закрытой дверью в спальню сестры хозяйки дома.

Во мне снова ожила прежняя Элеонор – я просто явственно ощущала, как эта неугомонная особа толкает мою руку к ручке двери, и, как бы нехотя повинуясь, невольно коснулась ее. Удивительно, но дверь оказалась не запертой, и ручка легко повернулась в моей руке. Прежде чем голос рассудка смог остановить меня, я толкнула дверь и обнаружила, что стою на пороге спальни Бернадетт.

Некоторое время я с удивлением разглядывала ее. У меня даже закралась мысль, что кто-то уже побывал здесь и забрал все личные вещи Бернадетт, потому что там не осталось никаких следов ее пребывания. Даже на кровати не было матраса и постельного белья. Однако, когда мой взгляд блуждал по этой по-спартански обставленной комнате, я вдруг заметила пару домашних тапочек бежевого цвета на ковре у односпальной кровати, щетку для волос и расческу на комоде между двумя окнами. Пустой стакан с белым налетом испарившейся воды стоял на самом краю тумбочки, куда его, очевидно, когда-то поставила сама хозяйка комнаты.

У дальней стены я увидела небольшой туалетный столик без зеркала. На его полированной поверхности стояла плетеная тарелочка из стеблей зубровки, в которой лежали четки из черного оникса, свернутые кольцами, словно змея. За тарелочкой находилась корзинка из того же материала, по форме напоминающая невысокую погребальную урну, с крышечкой, увенчанной набалдашником в виде желудя. Хранитель тайн .

Я сделала три шага вперед, чувствуя себя, словно Алиса в кроличьей норе, и пытаясь понять, что же все-таки странного было в этой комнате. Я медленно повернулась, внимательно разглядывая обычную металлическую односпальную кровать с простеньким распятием, висевшим над ней на стене. И тут я поняла – помимо распятия, на стенах ничего не было.

Я приблизилась вплотную к стене за кроватью и увидела характерные прямоугольные следы, которые при ближайшем рассмотрении обнаружились и на других стенах. Но в столовой и гостиной дыры от гвоздей были тщательно заделаны, чтобы не привлекать внимание. Здесь же дырки от гвоздей были неровными и зияли на стенах, словно рамки грубо срывали со стен, прилагая немалые усилия.

Я потерла одно из отверстий подушечкой большого пальца, заметив, что при этом крошки штукатурки и чешуйки краски, прилипшие к коже и падающие на пол, совсем свежие, словно стены были повреждены недавно. Вытирая руки о юбку, я отвернулась от стены. Напротив кровати стоял высокий старинный платяной шкаф, в замочной скважине на его двери торчал позолоченный ключик. Даже не задумываясь о том, что делаю, я пересекла комнату и открыла дверцу шкафа.

В нос сразу же ударил тяжелый запах нафталина, и я отпрянула назад. Судорожно вдохнув свежий воздух, я снова приблизилась к шкафу, чтобы получше рассмотреть его содержимое. Внутри висели четыре юбки, одно платье и шесть блузок. Я рассматривала их, пытаясь понять, действительно ли это был весь гардероб Бернадетт или же Финн ошибался насчет того, что в этой комнате все оставалось в прежнем виде. Я посмотрела на дно шкафа и обнаружила одну-единственную пару черных туфель на низком каблуке и синие кеды, к краю резиновой подошвы которых прилипли несколько песчинок.

В верхней части шкафа, над штангой для вешалок, я обнаружила две небольшие зеркальные дверцы и, не удержавшись, вытянула руку вверх и подергала за небольшую круглую ручку. Присмотревшись, я заметила крошечную замочную скважину на одной из зеркальных дверей, но ключа в ней не было. Я подергала за ручку сильнее, сама не понимая, зачем это делаю. В этой комнате было нечто странное, и еще до своей попытки открыть эту дверцу я уже знала, что она заперта.

– И что это вы тут делаете?

Я быстро отскочила от шкафа, похолодев от ужаса. Резко обернувшись, я увидела стоящего на пороге Финна, лицо которого оставалось бесстрастным, но взгляд был жестким и напряженным.

Словно вернувшись из путешествия в кроличью нору, я внезапно услышала раскаты грома и увидела, что по окнам хлещет дождь. От Финна пахло лосьоном для загара, на нем были надеты футболка и плавки и при этом кожаные туфли, и у меня мелькнула мысль, что, по крайней мере, хоть что-то в его совершенно новом для меня облике было узнаваемым.

Я вдруг осознала, что стою, уставившись на полуголого босса, крепко прижимая ладонь к груди, словно пытаясь унять бешеное биение сердца.

– Прошу прощения, – сказала я дрогнувшим от волнения и раскаяния голосом. – Я ждала, когда проснется мисс Хелена, и решила побродить по дому. Я вовсе не хотела проявлять излишнее любопытство.

Он несколько мгновений смотрел на меня с непонятным выражением лица, а потом повторил те же слова, что произнес, когда я впервые приехала сюда:

– Это комната Бернадетт. У нас не принято заходить сюда.

Он отступил от двери, а я пронеслась мимо него в коридор, как нашкодившая школьница, застигнутая строгим преподавателем на месте преступления. Я не смотрела на него, пока не услышала звук закрывающейся двери.

– Извините еще раз, – пролепетала я, чувствуя, как горят мои щеки. – Я просто искала комнату для гостей, где я могла бы остаться в случае необходимости.

Он прервал мои жалкие попытки оправдаться.

– Тетушка Хелена проснулась. Там с ней Джиджи, но, боюсь, разговор у них несколько односторонний. Надеюсь, вы спуститесь вниз и побудете с ней некоторое время, пока сестра Уэбер приготовит для нее обед. – Он помолчал немного, а потом неожиданно мягко сказал: – Вы – единственный человек, который вызвал у нее хоть какую-то реакцию с тех самых пор, как она после больницы вернулась домой. Думаю, это очень хороший знак.

Я вспомнила разговор со старухой во время последнего визита и поняла, что не особо стремлюсь повторить этот опыт. Но потом я подумала о Еве и Глене и отбросила сомнения, зная, что на свете есть вещи гораздо хуже, чем общение с пожилой дамой, желающей от меня отделаться.

– Конечно, – сказала я. – Именно для этого я сюда и приехала.

Я спускалась по лестнице, Финн шел за мной, и я чувствовала его пристальный взгляд на своей спине. Когда мы оказались в холле, он вдруг сказал:

– Мне было очень приятно познакомиться с членами вашей семьи.

– Неправда. – Слова слетели с моего языка прежде, чем я смогла их остановить.

Но он словно не заметил, как бестактно я его прервала, и спокойно продолжил:

– Дело в том, что когда-то я уже имел удовольствие встречаться с Евой, но не думаю, что она меня вспомнила.

– Поверьте, Ева ничего никогда не забывает. – Я прикусила язык, поняв, что меня заносит куда-то не туда. Отец учил меня быть всегда доброжелательной к людям, но при этом никогда не кривить душой. Может быть, соленый воздух океана напомнил мне о девчонке, которая так старалась следовать его советам и во всем брать с него пример?

Финн покачал головой.

– Да нет, вполне вероятно, что она намеренно вытеснила это из своего сознания.

Я нахмурилась и, обернувшись, в упор взглянула на него.

– Что вы имеете в виду?

– Это было после воскресной службы в церкви, когда мы были еще детьми. Я пришел туда в сопровождении тетушек, а вы и ваша сестра были с родителями. На Еве было нелепое платье лилового цвета с невероятным количеством бантов и рюшечек. Это было как раз после того вечера, когда я слушал, как вы играли на пианино, и тетушка Бернадетт показала мне вас, сказав, что это и есть та самая пианистка. Вы с семьей проходили мимо нас, и я решил, что надо бы с вами познакомиться, но, когда я к вам повернулся, Ева встала передо мной, загораживая путь, и назвала мне свое имя. Я вовсе не хотел проявлять невоспитанность, но вы уже направлялись к группе друзей, а мне хотелось догнать вас раньше, чем вы к ним подойдете.

Он пожал плечами, смущаясь, как мальчишка, и я подумала, что он никогда не позволил бы себе этот жест, если бы был в своем обычном строгом костюме.

– Поэтому я проигнорировал ее и слегка, так сказать, отстранил, чтобы успеть догнать вас. Но было уже слишком поздно. Когда я повернулся к Еве, чтобы извиниться, она выглядела такой рассвирепевшей, что я притворился, будто просто не заметил ее, и прошел мимо, прямиком к тетушкам. Мне было ужасно стыдно, и тогда я решил, что обязательно разыщу ее в следующее воскресенье, чтобы извиниться, но больше никогда не видел вас в церкви.

Я, конечно, совершенно этого не помнила, разве что платье Евы. Последний раз она надевала его на поминальную службу в память об отце, потому что оно было новое и самое ее любимое.

– Мама перестала водить нас в церковь после гибели отца, а потом мы переехали, – просто сказала я, пытаясь изобразить улыбку, хотя мне было отнюдь не весело. – Пойдемте посмотрим, как там дела у вашей тети и Джиджи.

Я направилась было в сторону кухни, но он схватил меня за руку:

– Не говорите о том, что входили в комнату Бернадетт. Тетя Хелена будет ужасно расстроена, если узнает, что вы там были.

– Разумеется, – сказала я, поворачиваясь в сторону коридора. Я слышала за спиной его шаги по деревянному полу. Из головы не выходили запертые дверцы в шкафу. Я просто не могла отделаться от мысли, что стремление держать двери комнаты покойной закрытыми объяснялось не только сентиментальностью обитателей дома.

Хелена

Когда Женевьева появилась на свет, мы с Бернадетт стояли, держась за руки, над ее плетеной кроваткой, в полном восхищении от прелестного младенца с бело-розовой кожей, и почему-то испытывали облегчение, что это не мальчик, который напоминал бы нам о другом ребенке. Даже божья кара не может быть столь жестокой.

Нам совсем не нравились ни мать малышки – Харпер, ни нелепое французское имя, которое она для нее выбрала. Но все это не могло омрачить наше ликование при виде этого торжества жизни, свидетельства расположения Божественного провидения, которое наконец-то снизошло до того, чтобы пожалеть нас. По крайней мере, так думала Бернадетт. Я лишь затаила дыхание в тревожном ожидании. Когда Женевьева заболела, я снова почувствовала, как пальцы бога сжимаются на моей шее, и тщетны все попытки избежать наказания. А когда умерла Бернадетт, я поняла, что еще не до конца расплатилась за грехи.

Я закрыла глаза, слушая беспечное щебетанье Женевьевы. Она, как и большинство американцев, говорила так быстро, что я понимала лишь половину. Впрочем, можно было и не прислушиваться – она болтала о том же, о чем девочки во всем мире говорят по телефону с подружками или в спальне с сестренкой.

Милая болтовня была так знакома, что действовала на меня почти успокаивающе, даже несмотря на то, что вызывала в памяти зимние утренние часы в Будапеште, когда мы с Бернадетт лежали в насквозь промерзшей комнате и при дыхании у нас изо рта шел пар. У меня заболела голова, и все, что мне хотелось, – это взять Джиджи за ручку и снова уснуть. Я была бы счастлива, если бы могла умереть таким образом – просто уснуть в обществе невинного ребенка. Но я знала, что не заслужила такую благостную смерть.

– Тетя Хелена? Тут Элеонор пришла вас навестить, – объявил с порога Финн.

Джиджи спрыгнула с края кровати.

– А я называю ее Элли. Если ты ее вежливо попросишь, то она и тебе разрешит так себя называть.

Элеонор слегка поморщилась, когда Джиджи произнесла «Элли». Я, возможно, этого и не заметила бы, если бы не смотрела на нее так пристально, удивленная ее бледностью и расширенными то ли от страха, то ли от шока глазами. Было такое впечатление, будто она только что увидела привидение.

– Элли, – произнесла я лишь для того, чтобы снова увидеть ее реакцию, но на сей раз мне не удалось застать девушку врасплох, и она просто улыбнулась в ответ. Я не знала, почему мне так хотелось сыпать соль на ее раны. Может быть, потому, что я была раздражена ее присутствием здесь и воспринимала ее как препятствие моим попыткам свести счеты с жизнью. Или, может быть, потому, что я старая женщина и у меня просто нет времени терпеливо копаться в чьей-то душе, чтобы рассмотреть, что там на самом деле прячется. А скорее всего, я просто хотела сделать так, чтобы у нее самой не возникло желания влезать мне в душу.

– Можете называть меня Элли, если хотите, – сказала она, как будто я спрашивала у нее разрешения на это.

– Нет уж, увольте, – сказала я. – Элли – это имя для хорошенькой молоденькой девушки. Я, пожалуй, буду называть вас Элеонор. – Я нахмурилась и посмотрела на нее. – Значит, вы все-таки вернулись.

– Конечно. Я же сказала, что вернусь, а я привыкла выполнять обещания.

– Неужели? – спросила я, думая, что, может быть, уже поздно и она разглядела зияющую дыру на том месте, где когда-то у меня было сердце. – Ну, это не такое уж достоинство, как вы все думаете.

Тут в разговор вмешался Финн:

– Мы с Джиджи сейчас пойдем наверх и переоденемся после купания. Оставлю вас одних, чтобы вы обсудили, чем хотите заняться сегодня.

Он с надеждой улыбнулся, словно не был крупным специалистом по инвестициям, который должен бы понимать, что капиталовложения окупаются не за день или два, на это требуются долгие годы. В ответ я лишь многозначительно посмотрела на него.

– Все будет в порядке, – сказала Элеонор, как будто тоже в это верила.

Когда они удалились, я сосредоточила все внимание на девушке, хотя, полагаю, это скорее была молодая женщина. Впрочем, в мои девяносто лет любая женщина моложе меня казалась мне девчонкой.

– И кто же называл вас Элли?

На этот раз мне удалось застать ее врасплох, лицо ее болезненно скривилось.

– Отец.

Ага, вот оно что.

– И он, наверное, умер, когда вы были еще маленькой?

Она некоторое время молчала.

– Откуда вы знаете?

Я вздохнула.

– Все признаки налицо.

Она посмотрела на меня своими грустными светло-голубыми глазами.

– Отец погиб, когда мне было четырнадцать.

– И что с ним случилось?

Девушка встала и принялась взбивать подушку за моей головой.

– Утонул во время шторма. Он занимался ловлей креветок на Эдисто.

– А ваша мать?

Когда она склонилась надо мной, я почувствовала едва уловимый аромат. Когда-то у меня было очень острое обоняние, и его постепенная потеря стала красноречивым свидетельством того, что я неумолимо старею. И все же иногда мне удавалось уловить запахи, которые, словно ниточка, связывали отдельные воспоминания вместе. Она пахла мылом, а волосы ее отдавали соленой водой прибрежных болот, и я решила, что она, видимо, ехала сюда, опустив окна машины. Бернадетт тоже любила так делать, и если закрыть глаза, то можно было представить, что это она склоняется надо мной и волосы ее пахнут океанской солью и травами.

– Она живет в Северном Чарльстоне вместе с моей сестрой Евой и ее мужем Гленом. Ева и Глен в начале следующего года ожидают своего первого ребенка.

В голосе чувствовалось странное напряжение, поэтому я усилием повернула шею, чтобы получше рассмотреть ее лицо, но в этот момент она занималась тем, что пыталась отдернуть шторы на окне, как будто сестра Уэбер уже не сделала это. Я бы хотела продолжить копаться у нее в душе, но она удивила меня тем, что опередила мои намерения.

– Расскажите о ваших родителях. Они переехали сюда из Венгрии вместе с вами и вашей сестрой?

– Нет, – ответила я. – Отец застрелился, когда мы с сестрами были еще совсем маленькими.

Я ждала от нее слов сочувствия, но вместо этого она спросила:

– А ваша мать?

– Мать умерла еще до того, как мы переехали в Америку к нашей старшей сестре Магде. Та поступила очень мудро и еще до войны вышла замуж за американца.

Элеонор снова села рядом с кроватью и положила руки на видневшиеся из-под юбки обнаженные колени. Пальцы ее были длинными и бледными – несомненно, пальцы пианистки, – а ногти не были покрыты лаком. Моя мать была бы в ужасе от такой небрежности, но я нашла, что Элеонор это даже идет. Мне могла бы понравиться эта девочка – то есть женщина, – если бы в самом ближайшем будущем я не собиралась умереть.

Постучав пальцами по коленям, она спросила:

– Чем бы вы хотели заняться сегодня? Финн сказал, что вам нравится читать книги. Может быть, мне вам почитать? И я знаю, что вы любите музыку. У меня коллекция классических музыкальных произведений на планшете, я захватила портативные наушники на тот случай, если вы захотите послушать. А потом мы можем обсудить ваши впечатления. Я могу попросить Финна привезти DVD-плеер, и мы посмотрим какие-нибудь кинофильмы, если по телевизору не показывают ничего интересного. Или можно просто поговорить.

Она выжидающе уставилась на меня.

Я чуть не расплылась в улыбке. Было совершенно очевидно, что ей и раньше приходилось заботиться о людях, и она ставит потребности других превыше своих собственных. Но еще я почувствовала, что это дается ей нелегко. Она словно натянула на себя эту роль, как маленькая девочка носит платья матери, которые ей велики и совсем не подходят по стилю. Полагаю, я сумела распознать в ней это, так как сама почти семьдесят лет носила подобный маскарадный костюм. Я откинула голову на подушку и расслабилась, мечтая, чтобы скорее появилась сестра Уэбер или вернулись Финн с Джиджи. Эта Элеонор слишком рвалась отбросить свою жизнь и примерить на себя мою.

– Если решите поговорить, нам надо сразу определить, какие темы не следует затрагивать, – сказала я.

Она нахмурилась, и мне невольно захотелось приложить большой палец к складке между ее бровями, как делала моя мать, чтобы напомнить, что от этого образуются морщинки.

– Я не собираюсь задавать вопросы, касающиеся вашей личной жизни, мисс Жарка…

– Речь вовсе не обо мне. Мне показалось, что это вы не хотите, чтобы я касалась некоторых тем.

Этот ход давал ей передышку. Но как ни странно, она не сдалась и продолжала:

– Можете спрашивать меня о чем угодно. Думаю, никакие вопросы с вашей стороны не заставят меня отказаться от этой работы.

– Если вы так нуждаетесь в деньгах, давайте я вам просто заплачу, и это избавит нас обеих от лишних хлопот.

Она посмотрела на меня в упор, и в ее глазах я заметила яростный блеск.

– Мне платят за определенную работу, мисс Жарка, и я не нуждаюсь в вашей благотворительности. Но вы угадали, эта работа мне действительно нужна, поэтому давайте попытаемся договориться еще раз. Чем бы вы хотели заняться сегодня?

Я перевела взгляд на ее пальцы, которые настукивали мелодию на коленях, снова обратив внимание на коротко остриженные ногти, и вспомнила, как в последний раз, когда мы виделись, она сказала, что Шопен вызывал у нее воспоминания об отце.

– Ведь ваш любимый композитор Шопен, верно?

Она кивнула, поглядывая на меня с опаской.

– А что именно вы любите из Шопена? Мазурки?

– Нет. – Она медленно покачала головой. – Ноктюрны.

– О да, – сказала я. – Они такие меланхоличные и в то же время страстные. Только Шопен может одновременно пробуждать такие противоречивые эмоции.

Мои веки невольно опустились – я вдруг почувствовала себя очень слабой и усталой. Меня, верно, так утомили попытки уговорить девушку оставить меня в покое, уехать и больше никогда не возвращаться… С трудом открыв глаза, я устало произнесла:

– Я хочу, чтобы вы мне кое-что сыграли. Ноктюрн до минор. Номер двадцать один, посмертное сочинение Шопена. Вы его знаете?

Она ответила не сразу.

– Да. Это любимое произведение отца. Мне никогда не удавалось сыграть его так, как это делал он. – Она сглотнула, словно пытаясь остановить слова, которые ей хотелось сказать.

– Некоторые считают, что он навевает грусть. Но мне он нравится, и я хочу, чтобы вы сыграли его для меня. Прямо сейчас. Боюсь только, что вы откажетесь, потому что это наверняка вызывает воспоминания об отце. Впрочем, я это пойму. В этом случае придется попросить Финна подыскать кого-нибудь более покладистого, кто будет выполнять все мои просьбы.

Призвав последние силы, я изобразила улыбку и снова закрыла глаза. Я ждала, что услышу звук отодвигаемого стула и ее шаги, когда она будет выходить из комнаты. Но вместо этого я почувствовала ее теплое дыхание на своей щеке, и она произнесла прямо мне в ухо:

– Если вы хотите, чтобы я сыграла вам ноктюрн Шопена, я это сделаю. Это, конечно, будет означать, что я прошла испытание и остаюсь здесь независимо от ваших прихотей. Не представляю, почему вы так хотите избавиться от меня, но твердо намерена это узнать. А между делом я буду исполнять для вас этого чертова Шопена, а вы будете есть свой обед, и покончим с этим.

Я распахнула глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как она встает, а затем придвигает стул к кровати. Лишь побелевшие костяшки пальцев, лежащих на спинке стула, выдавали ее истинные чувства.

– Я буду вам играть, пока вы едите, а когда вы закончите обедать, мы обсудим, чем вы хотите заняться в оставшуюся часть дня. От вас вовсе не требуется испытывать ко мне симпатию, да и я, уж будьте уверены, от вас не в восторге, но это отнюдь не причина для того, чтобы вести себя нецивилизованно по отношению друг к другу. Мне позарез нужна эта работа, а вы, надеюсь, не против того, чтобы Финн был доволен. И давайте покончим с этим раз и навсегда.

И покончим с этим раз и навсегда. Я снова закрыла глаза, но не потому, что устала или не хотела ее видеть. Я закрыла их, потому что ее голос так был похож на голос Бернадетт, что мне просто захотелось поверить, что это моя сестра стоит так близко ко мне и отчитывает меня за недостойное поведение, которое наша мать никогда бы не одобрила.

Отвернув голову к стене, чтобы скрыть слезы, которые вот-вот готовы были политься ручьем, я произнесла:

– В таком случае идите и играйте. Я хочу послушать Шопена.

Она замерла на месте и стояла так довольно долго, но я не доставила ей удовольствия и не повернулась, чтобы посмотреть ей в глаза. В конце концов она сказала:

– Я вам очень сочувствую по поводу смерти сестры. Было время, когда я точно так же страдала бы, если бы Ева умерла. Я знаю, что такое истинное горе, и так же скорблю по отцу сейчас, как и в день его гибели. Мне кажется, так будет всю жизнь.

Ее шаги удалились, а я лежала, уставившись в стену, и гадала, что же она имела в виду, говоря о сестре, и, как ни странно, очень надеялась, что она действительно вернется.