Онлайн чтение книги Дорогами мечты The Way of a Dream
Глава 13

Сидя у окна в глубоком кресле, Фиона чувствовала, как по лицу струится мягкий апрельский свет. Она ненавидела его точно так же, как тяжелый, сладкий запах гиацинтов, с любовью выращенных миссис Дюран и расставленных повсюду в светло-кремовых вазах. Она ненавидела все, что не могла увидеть!

Но, вероятно, больше всего молодая женщина ненавидела себя в этот первый по-настоящему теплый день в году. Прошло чуть больше недели с тех пор, как Фред привез ее в Кодлингшелл, и она старалась, старалась изо всех сил вести себя хорошо и выказывать благодарность за доброту, которой буквально осыпали гостью миссис Дюран и ее дочь Конни. Но какой толк? Фиона не могла приучить себя к жизни в вечной темноте. На самом деле она пришла к критической черте, когда больше и не пыталась это делать.

Например, Конни время от времени с завидным терпением водила ее по комнате, заставляя дотрагиваться до каждой вещи, каждого острого угла, чтобы Фиона могла с легкостью сама включить радио или найти дверь без страха удариться обо что-нибудь. Но она не хотела вставать с кресла до тех пор, пока в комнате кто-нибудь не появится. И хотя вполне могла есть без посторонней помощи, если пища нарезана на кусочки, по-прежнему предпочитала обедать в одиночестве, чтобы никто не видел, как она проносит мимо рта мясо или рыбу.

Проснувшись, Фиона еще долго оставалась в кровати, в страхе предвидя все ежедневные испытания: сначала кто-то отводил ее в ванную, затем она неумело одевалась сама. Молодая женщина знала, что придется дожидаться миссис Дюран или Конни, которые спросят, что она хочет надеть, и достанут нужное платье или юбку из шкафа, свитер из ящика; а ей нужно будет представлять, подойдет ли клубнично-розовый жакет к бежевому платью, или вспоминать, не подарила ли она канареечно-желтый свитер горничной из отеля, так как они никак не могли его найти?

Конни не одобряла макияж, но миссис Дюран всегда хвалила Фиону за то, как умело она пользовалась помадой — сначала припудривала губы, затем наносила легкий слой. Но Фиона признавалась себе с горьким реализмом: «Она говорила бы то же самое, если бы я даже размазывала помаду по подбородку, а лицо выглядело так, словно я упала в мешок с мукой».

Она ни за что бы не призналась им, как часто в последнее время ей хотелось вновь укрыться в клинике. Там, по крайней мере, были другие больные, такие же беспомощные, как и она. И там не приходилось испытывать каждодневную агонию страха из-за того, ровно ли лежит шов на чулках? Не нужно ли погладить юбку? Действительно ли манжеты и воротничок из белого органди безупречно чистые и накрахмаленные — они так шли к ее любимому черному шерстяному платью. Ведь теперь ей приходилось поручать такие важные мелочи посторонним людям.

Ей пришло в голову нанять личную горничную, но тогда это бы выглядело так, словно она не доверяет миссис Дюран и Конни.

Конни была единственной, кто мог вывести Фиону из апатии, куда она намеренно себя погружала, настаивая на том, что ее ничто и никто больше не беспокоит.

Она знала, что Конни около тридцати пяти. Она была бы довольно хорошенькой, если бы, как замечала ее мать, уделяла больше внимания своей внешности. Ее красивые глаза необходимо было подчеркнуть тенями, светлые ресницы — слегка подкрасить… И если бы Конни не отказывалась использовать губную помаду, то все обратили бы внимание на ее изумительную розовато-кремовую кожу. По легкой походке девушки Фиона поняла, что она среднего роста и худенькая. Так почему же Конни отвергала все земные удовольствия и сосредотачивалась только на том, что находилось за пределами земного бытия?

Может, виновата несчастная любовь?

«Хотя, должна признаться, я никогда не считала, что мне поможет религия, когда мы с Полем расстались», — честно признавалась себе Фиона.

Она не успела пробыть в Кодлингшелле и нескольких часов, как миссис Дюран предупредила ее:

— Конни будет лезть из кожи вон, чтобы сделать тебя такой же религиозной фанатичкой, как и она. Просто скажи, чтобы она заткнулась, едва начнет свою религиозную пропаганду.

Но, к своему удивлению, Фиона поняла, что сама заставляет Конни говорить о вере. Это не означало, что она искала утешения в церкви, как не пыталась это сделать после мучительного разрыва с Полем де Мари. Что поразило ее больше всего — то счастье, которое Конни находила в религии.

Конни выглядит такой непреклонной иногда, раздумывала Фиона. Пусть обрушится мир на голову, даже это не поколеблет ее убеждения, что, как только она расстанется с жизнью, ее ждет царство небесное; и с каждой жертвой, с каждым добрым поступком в этом мире ее небесное облако будет все более мягким и розовым. Конни даже была рада оказаться слепой, поскольку это поможет ей наверняка войти в Царство Божие. Что ж, если бы мы могли поменяться местами, я бы с радостью променяла свое облако, если оно вообще существует, на зрение Конни в этой жизни.

Но сегодня она так упала духом, что даже мысли о дочери миссис Дюран и ее религиозной лихорадке не могли развеять тоску Фионы. Конни ушла сразу после ленча к жене викария, чтобы помочь той сортировать подношения для благотворительной распродажи. Миссис Дюран, которая вела себя мудро, словно Фиона не была ни гостьей, требующей развлекать ее, и ни инвалидом, которому нужно постоянное внимание, ушла к соседям играть в бридж. Ни ту, ни другую не ждали до чая, поэтому одна из приходящих служанок, Герти, пообещала, что принесет Фионе поднос с едой перед тем, как уйти.

— Сегодня днем по радио пьеса и танцевальная музыка, — жизнерадостно заявила миссис Дюран перед уходом. — Я настроила радио на нужную станцию. Все, что тебе нужно, — лишь включить его, Фиона, голубушка.

Но Фиона намеревалась сидеть в большом, обитом ситцем кресле до тех пор, пока не вернутся миссис Дюран или Конни, упрямо отказываясь бороться с недугом. Она не хочет больше слышать фальшивых похвал тому, как отлично она себя держит. Если слепота отныне ее удел, она и пальцем не шевельнет, чтобы помочь себе сделать сносной жизнь.

Доктор Лоррингэм написал личному врачу миссис Дюран и ее старинному другу в Волверхэмптон, подробно рассказав о болезни Фионы. Однажды он навестил ее. Но был упрямо неразговорчив о шансах на возвращение зрения. Подражая Лоррингэму, он твердил, что только время покажет истину. А тем временем Фионе не нужно слишком беспокоиться. Фиона успела возненавидеть его мидлендский акцент с твердым «г».

«Я не обязана оставаться здесь, — твердила она себе, испытывая ностальгию по своей безликой палате в клинике — такой, как она помнила ее, с бледными стенами, гигиенической мебелью из светлого дерева и высокой больничной кроватью. — Это была последняя комната, которую я видела, и я хочу вернуться туда».

Чтобы не оскорбить миссис Дюран, которая так добра к ней, Фиона должна убедить доктора Лоррингэма, чтобы тот написал или позвонил и сказал, что пациентка нужна ему для обследования, или придумал что-нибудь в этом роде.

«Я должна позвонить ему, когда дома никого не будет», — планировала Фиона. Но потом поняла, что, хотя знала о двух телефонах в доме — одном в спальне миссис Дюран, а другом в холле, — она понятия не имела, где именно они располагаются. Фиона пользовалась телефоном только один раз, когда звонила Фреду на следующий день после его возвращения в Лондон. Тогда она позволила Конни подвести себя к аппарату, не пытаясь запомнить место его расположения. У нее началась паника, похолодело в груди.

Невозможно даже просто позвонить без посторонней помощи! Она попала в ловушку, словно ее заперли в холодном темном склепе. Фиона начала судорожно подсчитывать, сколько времени прошло с того дня, когда Бобби расстался с ней на пороге клиники. Почти месяц! Точно она не могла сказать, так как не знала, какое сегодня число. Она припомнила, как раньше, если кто-нибудь звонил ей и приглашал куда-нибудь, она говорила: «Подождите минутку. Я должна посмотреть, что у меня записано на сегодня. Какое сегодня число? Никогда не запоминаю». Затем, сверившись по записной книжке, весело отвечала: «Двадцатого? Кажется, я буду свободна».

Вот еще одна вещь, о которой нужно думать, если ты слепой: спрашивать каждое утро, какое сегодня число, а затем стараться не забыть, поскольку ты не сможешь просто свериться с газетой или дневником! Ты не сможешь ничего увидеть!

Ее уши, уже чутко откликающиеся на каждый звук, уловили какие-то шорохи в холле. Возможно, это женщина, которая должна принести чай. Фиона напустила на себя вежливый вид, хотя втайне молила, чтобы Герти не сочла своим долгом остаться с ней и поболтать!

Фиона не знала, что у Герти сестра, слепая от рождения. Женщина лишь поставила поднос на удобном расстоянии и коротко сказала:

— Я налила вам чай, мисс, здесь также тосты и пирог. Через некоторое время я вернусь, чтобы налить вам еще чашечку.

Без всякого аппетита покусывая свой тост, Фиона на это раз почувствовала потребность в компании. Когда Герти вернулась и вновь наполнила ей чашку ароматным напитком, она стала задавать вопросы, которые до болезни ей бы и в голову не пришло задавать незнакомой женщине, не говоря уже о чужих слугах.

— Ты замужем, Герти? — спросила она, и, когда Герти ответила, что да, замужем, Фионе захотелось узнать, есть ли у нее дети. И какого возраста. По голосу Герти она поняла, что это женщина средних лет.

— У меня три дочери, мисс, — гордо ответила Герти. — Все счастливы замужем, могу с радостью сказать.

— А твой муж еще жив? — поинтересовалась Фиона.

— О да, мисс. Но с ним большие проблемы. Видите ли, он упал и сильно повредил спину — он работал на стройке — пятнадцать лет назад и с тех пор не ходит, кроме того, беднягу мучают сильные боли, — вздохнула Герти.

Фиона почувствовала, что завидует бедняге. С какой радостью она обменяла бы свои ноги в обмен на зрение! Вслух же ослепшая молодая женщина проговорила самым своим надменно-снисходительным тоном, как называл это Фред:

— Мне жаль слышать такое, Герти. Должно быть, это очень усложнило твою жизнь.

— О, мы неплохо справляемся, — бодро возразила Герти. — Пока я здорова и сильна, чтобы ходить на работу, ни он, ни я не будем обузой для дочек. Я могу еще что-нибудь сделать для вас, мисс?

— Нет, ничего. Чай был замечательный.

— Но вы не притронулись к пирогу, мисс. А мисс Конни приготовила его специально для вас.

— Я редко ем пироги.

— Ну что ж, просто позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится, мисс.

Миссис Дюран поставила рядом с Фионой серебряный колокольчик. Но та уже поклялась, что скорее умрет, чем воспользуется им.

Герти вышла из комнаты, а уже через несколько минут хлопнула входная дверь. Конни дома, догадалась Фиона. Действительно, вскоре та вошла в комнату.

— О, Фиона, в этом году люди так щедры! — заявила она в своем обычном восторженном тоне бойскаута. — Какие замечательные вещи нам прислали! Я не могу представить, как они решились расстаться с ними.

— В чью пользу будет устроен благотворительный базар? — спросила Фиона.

— Языческой миссии в Западной Африке. Разве я не говорила тебе? Они проводят такую полезную работу.

— Теперь вспомнила. Но скажи мне, Конни, неужели ты на самом деле веришь, что все эти аборигены станут лучше, если будут поклоняться твоему богу, а не своим собственным?

— Нет, я так не считаю, — откровенно призналась Конни. — Но я чувствую, что наш долг — тех, кому была дарована привилегия истинной веры, — распространять ее так широко, как только возможно.

— До каких пределов? — спорила Фиона. — Я хочу сказать, ты веришь в то, что твои язычники станут счастливее, если будут приняты в лоно Англиканской церкви, чем если бы они молились деревянным и каменным божкам своих предков?

— Никто не может быть счастливее тех, кто начинает постигать Истину, — яростно защищалась Конни. Она жадно уставилась на вишневый пирог, покрытый глазурью, который сама приготовила этим утром, чтобы разбудить аппетит Фионы. Она все еще постилась, поэтому за весь день съела только несколько сухих хлебцев и выпила два стакана молока.

— Пасха наступит меньше чем через неделю, — громко напомнила она самой себе.

«Пасха. Что же я делала на Пасху в прошлом году?» — мысли Фионы устремились в прошлое.

Она припомнила модную вечеринку в Париже, куда не хотела идти, так как прошел слух, что там будет Поль. Нищий испанский маркиз сделал ей предложение за ленчем, после чего занял у нее десять тысяч франков. Она отравилась рыбой, поэтому пришлось остаться в своей комнате в гостинице «Плаза Афина» на весь день. Ее ярости не было предела, поскольку какие-то американцы как раз давали бал в ту ночь, а Фиона не могла пойти. Казалось, прошло уже тысяча лет.

— Я так хочу, чтобы ты смогла пойти на воскресную пасхальную службу в церковь, Фиона, — прервала Конни ее размышления. — Ты бы могла тихонько посидеть в углу. Пасхальные гимны так красивы! Уверена, тебе бы понравилось.

— Не старайся, моя дорогая, — твердо ответила Фиона.

— Это просто предположение, — немного печально произнесла Конни. — Я должна идти и прибраться, а то мама разбушуется. Ты не будешь слушать шестичасовые новости? — Она подошла к радио, чтобы включить его, но Фиона заявила:

— Меня не очень интересуют дела в мире.

— Я включу тихо, может, ты передумаешь.

Фиона не обращала внимания на то, что говорит диктор, хотя и не пыталась выключить радио. Шесть часов! Стемнело на улице? В какое время становится темно в середине апреля? Она никак не могла вспомнить. Хотя какое это теперь имеет значение. Еще один день подходил к концу. И он приближал ее к неутешительному вердикту, который, наверное, готовили ей доктора. Придется ли ей увидеть еще один рассвет?

Диктор перешел к новостям спорта, когда в комнату вплыла миссис Дюран. Она бросила быстрый взгляд на бледное, искаженное горем лицо Фионы, поняла, что та не слушает радио, и выключила его.

— Дорогая, я выиграла семь пенсов, — радостно сообщила она.

— Должно быть, вы блестяще сыграли, — улыбнулась Фиона, которая знала, какие ставки у миссис Дюран и ее подружек по бриджу.

Миссис Дюран отбросила свою норковую накидку на стул и, присев, начала разборку своей игры. Слегка оживившись, Фиона заявила, что никогда бы не сбросила короля, не зная заранее, какие козыри на руках у противников. Какие же глупые противники были у миссис Дюран, если и не подозревали о том, что у нее на руках большой шлем? Разборка карточной игры осталась для Фионы одним из немногих развлечений, и, зная об этом, миссис Дюран старалась изо всех сил.

Ужиная, как обычно, в одиночестве в гостиной, Фиона услышала, как зазвонил телефон. Она продолжала беззаботно есть телячьи потроха, зная, что никому не открылась, куда уезжает после клиники. Директрисе же дала указания на все расспросы отвечать, что живет в деревне с друзьями и не оставляла своего адреса. Поэтому звонок никак ее не касался.

Через несколько минут она услышала, как открылась дверь и Конни взволнованно прокричала:

— Фиона, угадай, кто звонит и хочет поговорить с тобой?

— Понятия не имею, — равнодушно заявила Фиона.

— Это Фред!

— Мне необходимо говорить с ним? — Фиона едва могла признаться себе, как расстроена тем, что он позвонил только однажды после того, как оставил ее в Кодлингшелле.

— Думаю, что лучше поговорить.

Фиона не пошевелилась, пока та не подошла к ней и не взяла за руку, чтобы отвести к телефону в холле.

Конни вложила трубку ей в руку:

— Говори, Фиона, дорогая.

— Фиона! — прогудел Фред своим низким голосом. — Как ты?

— О, отлично, просто отлично — как ты сам догадываешься. — Ее голос был донельзя саркастичен. Но Фред не обратил на это внимания.

— Я только что сообщил тете Розе, что получил отпуск на Пасху и приеду к вам в Кодлингшелл.

— Ты приезжаешь в Кодлингшелл? — тупо повторила она.

— Точно.

— Когда ты рассчитываешь добраться сюда?

— Я изо всех сил постараюсь закончить свои дела, чтобы успеть на поезд в среду вечером и не попасть в предпраздничную суету…

— Но, Фред, — вскричала Фиона, — тебе не следует беспокоиться из-за поездов. Позвони Финдену и попроси привезти тебя.

— Какая прекрасная мысль. Может, я тебя покатаю на машине. У меня только одно условие — я плачу за бензин.

Они оба рассмеялись, понимая, что Фред шутит. Затем Фиона произнесла немного церемонно:

— Буду ждать твоего приезда.

— Я тоже. Нам нужно поговорить. Наедине, — подчеркнул Фред и повесил трубку.

Пробираясь на ощупь назад в гостиную, Фиона, к своему удивлению, поняла, что не только из вежливости сказала этому ершистому журналисту, что будет ждать его приезда. Ей также пришло в голову, что ей бы не хотелось услышать от кого-то другого о Бобби и той девушке, которая стала его женой.

Но при этом никто не мог бы сказать, что Фред окружил ее сочувствием! Напротив, когда она стала изливать ему душу, рассказывая о своем несчастном детстве, полной разочарований молодости, о Поле и Пэдди, все, что он сделал, — прочел ей лекцию и обвинил в комплексе неполноценности! Хотя Фиона все это время сердилась на него, она не могла отрицать, что его критические выпады принесли ей больше пользы, чем если бы он попытался утешить ее обычным жалостливым способом.

Может, Фред обладал особым чутьем, которое позволило ему безошибочно понять, что больше всего на свете она не выносит жалости. Припоминая их короткий разговор по телефону, Фиона удивилась, что он так настаивал на их приватном разговоре. Возможно, имел в виду, что приготовил для нее очередную лекцию! Она улыбнулась.

Миссис Дюран вплыла в гостиную в самом счастливом расположении духа в предвкушении визита Фреда.

— Я должна составить особое меню для моего дорогого мальчика, — сказала она, всегда стремящаяся накормить мужчин и непреклонная в своем убеждении, что Фред в Лондоне ведет полуголодное существование.

— Слава богу, у Конни закончится ее пост. Знаешь, Фиона, я просто не представляю, Как я съем котлеты за ужином, пока она будет щипать свое несчастное печенье и заглядывать в мою тарелку, словно маленький ребенок без единого пенни в кармане, глазеющий на витрину кондитерской лавки.

— Конни, по крайней мере, голодает в силу благородных причин, — заметила Фиона, думая о тех женщинах, которые ограничивались лишь салатами, молоком и несладким чаем, чтобы уменьшить свою талию.

— Фред, как будто, в неплохом настроении, как ты думаешь? — Миссис Дюран переменила тему. — О, дорогая, как бы я хотела, чтобы он наконец осел с прекрасной женой, которая бы заботилась о нем. Он рассказывал тебе о Лиз, голубушка?

— Он сказал, что она погибла двенадцать лет назад.

— Да, такая утрата! — воскликнула миссис Дюран.

— А вы знали Лиз, миссис Дюран? — спросила Фиона.

— Фред привозил ее как-то раз, когда у него был короткий отпуск. Она показалась мне такой милой, к тому же очень хорошенькой. Ее волосы были почти такого же цвета, как у тебя, Фиона.

— Фред как-то сказал, что мои глаза похожи на глаза Лиз, — задумчиво произнесла Фиона. — Они долго были обручены, миссис Дюран?

— Месяц или около того. Но знакомы были почти год. Кто-то пригласил ее на рождественскую вечеринку, которую устраивали офицеры — друзья Фреда. Они служили под Лондоном, неподалеку от того места, где жила Лиз. Потом он рассказывал мне: «Я просто посмотрел на Лиз, тетя Роза, и понял — это она».

— Должно быть, она была отличным человеком, — сказала Фиона, ее американская кровь всегда бунтовала при малейшем проявлении снобизма.

— Она была бы хорошей женой для моего мальчика, — вздохнула миссис Дюран. — Но подумать только, прошло двенадцать лет, а он все еще не может забыть ее… — Женщина печально покачала головой.

Фиона почувствовала странную зависть к Лиз, которая смогла пробудить в мужчине такую преданность.

— Фред всегда был предан людям до конца, — продолжала миссис Дюран. — Я помню, что, когда впервые привезла его к себе после того, как погибли моя бедная сестра и ее муж, и объявила, что это теперь его дом, он только посмотрел на меня своими косящими глазами и твердо сказал: «Это мой новый дом, тетя. Мой старый дом в Стритхэме с мамочкой и папочкой». После этого он больше никогда не упоминал о них, но я знала, что он их не забыл.

Она продолжала рассказывать различные истории из детства Фреда, вспоминая, как его любили в школе, как хорошо он учился. Наконец к ним присоединилась Конни, которая всегда гуляла после обеда.

— Я рассказывала Фионе, каким милым ребенком был Фред, — поведала ей миссис Дюран.

— Он по-прежнему один из самых замечательных мужчин на свете, — заявила Конни с такой страстью, что Фиона спросила себя, а не Фред ли причина того, что такая хорошенькая молодая женщина, как Конни, все еще одинока и ищет утешения в религии.

Ведь случаются и более странные вещи, чем любовь между кузенами!