Онлайн чтение книги Волчья тропа The Wolf Road
Начало или что-то вроде того

КОГДА ПРИБЛИЖАЕТСЯ БУРЯ и по небу катятся раскаты грома, забеги в укрытие, плотно запри дверь, забейся в угол и молись, чтобы она тебя не нашла. Если найдет – твоя жизнь изменится навсегда. Когда буря пришла в Риджуэй, мой дощатый городок, спрятаться мне, семилетней девчонке, было негде. В тот день я ругалась с бабкой. Та хотела, чтобы я пошла в лес и набрала сосновой смолы для светильников. Говорила, что она пахнет приятно, когда горит. А я вопила, что не хочу, чтобы в моем доме пахло сосновой смолой.

– Девочка, это мой дом, – заявила бабка. – А ты здесь в гостях, пока родители не вернутся. Скорей бы уж.

Кажется, тогда меня звали по-другому. Не помню, чтобы бабка называла меня Элкой.

Я предложила ей пойти куда подальше и начала выть.

– Ну ты и черноротая! Что за бес в тебя вселился? – рявкнула бабка и потянулась за клюкой. Ох, сейчас мне достанется. А у меня вообще-то еще c прошлого раза отметины на спине не зажили.

– Никакая я не черноротая! А ты мне не мать, и нечего командовать!

Я выла и изо всех сил толкала стол. Сейчас переверну, чтоб все ее тарелки и вилки по полу рассыпались. А чего? Пусть знает!

Бабка глубоко вздохнула. Я видела в Риджуэе других стариков. Они тоже так вздыхали, когда кто-нибудь им досаждал, вроде как сокрушаясь, что в мире полно идиотов. Моей бабке уже лет сто, не меньше. Все лицо в морщинах, и вздыхала она тяжело и устало, словно прожитые годы давили ей на грудь.

– Твоя мать, – сказала бабка, – моя непутевая доченька, сбежала с твоим папочкой.

Она взглянула на меня и, наверное, увидела во мне мою маму, потому что ее глаза на мгновение потеплели. А потом вспомнила, что я наполовину папина, и опять разозлилась. Она так сжала зубы, что стало страшно – вдруг сломаются и изо рта повыпадают.

– Они вернутся! – захныкала я. – Вот папа тебе покажет, когда узнает, как ты меня лупила.

Бабка рассмеялась. Смех у нее был визгливый и дребезжащий, как вопли сорокопута.

– Папочка твой на севере золото добывает, а мать ему сапоги чистит. Им не до тебя, девочка. Мы с тобой тут вдвоем. Поэтому собирайся и иди за смолой, а не то я тебя так отделаю, что еще долго будешь помнить!

Бабка сжала кулаки. Она была из долины Муссы, упрямства и воли ей не занимать. Вот так посмотришь – ну прям божий одуванчик, а силища неимоверная. Однажды руку мне сломала.

Я надулась и заявила, что ненавижу эту чертову смолу.

– И тебя ненавижу, – добавила.

Бабка развела руками – видать, я ее уже совсем достала – и сказала, что пойдет погуляет.

– И не ходи за мной, – заявила она. – Видеть тебя не хочу.

Она ушла, а через полчаса загремел гром, и небо потемнело. Так громыхало, словно камнепад начался. Я и теперь, когда такое слышу, прям со страха помираю. Трясусь и холодею с головы до ног. А еще потею, как полярная лисица летом. А все из-за того дня. И из-за того что бабка меня одну бросила во время бури.

Нашей маленькой хижине, затерянной в лесу, не устоять против такой грозы. Бабка рассказывала, что они с дедом ее раз сто ремонтировали, пока он не погиб во Втором Конфликте двадцать лет назад. А потом она ее сама столько же ремонтировала. Мы с бабкой как кошка с собакой жили, но были в нашей маленькой хижине и светлые дни. Сейчас, когда над головой грохотал гром, очень хотелось, чтобы бабка обняла меня своими железными руками.

С севера шла буря: протиснулась между двумя вершинами и заползла в нашу долину, зажатую между гор. Теперь она словно по трубе покатится прямо к нашему порогу и дальше, до самого Риджуэя. Буря швырялась камнями и сломанными ветками, снегом и дождем. Я смотрела из окна, как она несется вниз по склону – вылитый гризли!

Земля затряслась. Ветер сорвал крышу, и та разлетелась на куски, врезавшись в кедр. Наверное, я плакала; не помню. Мне, семилетней, казалось, что разверзся ад. Гром гремел так, что я почти оглохла. Дождь и град превратили меня в кусок льда. Я забралась под стол, вцепилась в ножку и кричала буре, чтобы та убиралась. Отцепись от меня! Я звала бабку, умоляла вернуться и проклинала ее.

Потом помню, как летела по воздуху. Ветер подхватил стол, словно сухой листок. Я боялась разжать руки. Изо всех сил вцепилась в ножку и зажмурилась. Камни и ветви били по телу, секли по рукам и ногам, вырывали клочья волос. Крошечные осколки льда впивались в лицо раскаленными железными опилками. Ветер швырял меня вместе со столом из стороны в сторону, словно мы ничего не весили. Буря игралась с нами.

Или стол распался на куски, или я его отпустила – не скажу. Вопя и кувыркаясь, я полетела, не зная куда – вверх или вниз, в небо или на скалы.

Плохо помню, что было потом. Буря наигралась и отпустила меня, а сама пошла на восток. В нос ударили запахи кедра, ольхи и кипариса. Падение замедляли деревья, хватая меня ветками. Наконец, рубашка зацепилась за сук, и я повисла футах в десяти над землей. Потом рубашка порвалась, и я упала на кучу мха, больно ударившись спиной.

Буря уже перевалила за хребет. Они длятся недолго, зато успевают такого натворить – век не забудешь. Я сидела, качаясь, на одном месте и пыталась сообразить своими детскими мозгами, что же произошло. Что это вообще было? Сколько времени я так сидела? Может, минут десять, может, полдня. А потом проголодалась.

Все вокруг было зеленым и коричневым. Даже неба из-за веток не видать. Куда ни глянешь – везде густые заросли. Хорошо, что я маленькая – могла пролезть.

– Бабка! – звала я. – Бабка, ты где?

Лес молчал. Скоро я поняла, что она не придет.

Бабка говорила, что мы живем на юге долины. Даже карту мне как-то раз показывала. Риджуэй был еще южнее. Я прикинула, что если буря пришла с севера, значит, надо возвращаться назад. С чего-то я решила, что нужно идти на юг. Юг на карте был внизу, потому я пошла вниз по склону и скоро обнаружила, что заблудилась.

Я попыталась представить себе карту БиСи. Так наша страна теперь называется. Только буквы. Настоящее имя многие забыли, а некоторые и вспоминать не хотели. Оно было напечатано на карте, но поверх него бабка чертила новые границы и территории. Однажды от старых карт не стало никакого толку, и пришлось рисовать новые. Старики в наших краях называли тот день Катастрофой, или Перезагрузкой, а далеко на юге говорили про Судный День. Бабка тогда совсем маленькой была, когда все случилось, и ее мать называла это Большой Глупостью. Мир вернулся в каменный век. Я не спрашивала, что это значит. Зачем? Живешь здесь и сейчас, а прошлое остается в прошлом. Мое «здесь и сейчас» – ночь, которая стремительно приближалась.

Ботиночки у меня были хорошенькие, мягкие и теплые, из шкурки куницы, вот только по лесу в таких не походишь. Через пару часов порвались. Буря наделала дыр в моих джинсах, а рубашка превратилась в лохмотья и едва держалась на плечах. Я брела по лесу, пока не наступила темнота. Желудок громко урчал от голода. Я заревела, по щекам покатились крупные слезы. Мне ведь было всего семь лет. Когда подкралась ночь, я свернулась в клубочек в пустом стволе, а по мне ползали жуки и гусеницы. Я так дрожала, что даже дерево тряслось, и мне на голову сыпалась труха.

Раньше я никогда одна не оставалась. Со мной всегда бабка была, а до нее мама с папой, хотя я их совсем не помнила. Бабка говорила, что они пошли на север – богатство добывать; когда вернутся, поделятся со мной. С тех пор прошло несколько лет. Через год после отъезда они письмо прислали. Какой-то путешественник привез его в Риджуэй и оставил в универсальном магазине. Я попросила бабку мне почитать, и она читала мне его столько раз, что я помнила каждое драгоценное словечко. Странные названия, странные и волнующие слова: Халвестон, Великий Юкон, Кармакс, Мартинсвилл, мамино и папино имена. Я просила бабку читать мне его снова и снова – так родители будто становились ближе. Письмо мне их возвращало. Я держала его под подушкой, и чернила уже почти выцвели от времени и постоянного перечитывания. До сих пор сердце сжимается при мысли, что буря его у меня украла.

Я громко шмыгнула носом, послала куда подальше все мои страхи и попыталась уснуть. То была худшая ночь в моей жизни. Впереди будет еще много холодных и темных ночей, но ни одна из них с этой не сравнится. Тогда я впервые поняла, что в этом мире у тебя есть только ты. Сидишь себе дома, болтаешь с бабкой, греешься у очага, обута, одета, – а в следующий миг тебя подхватывает буря и уносит в какую-то глушь. Больше у тебя ничего нет. Ни письма, ни бабки. А родители – так о тех вообще давно ни слуху ни духу. Только я и этот трухлявый ствол. А что еще от жизни надо? Разве что поесть немного… Я свернулась в клубочек, устроилась поудобнее и закрыла глаза.

Что-то скреблось снаружи. Когти скрежетали по коре.

Сердце чуть не остановилось. Похоже, было уже за полночь. Я все-таки уснула. Сквозь ветви струился лунный свет. После урагана небо всегда ясное, и ночью светло как днем. Но в густом древнем лесу я могла рассмотреть лишь колышущиеся листья папоротников на расстоянии вытянутой руки от моего убежища.

Папоротники дернулись. Сердце бешено заколотилось.

Скрежет когтей все ближе и ближе.

Я затаила дыхание – может, меня не найдут. Мне показалось, что мелькнули медвежьи когти. Здоровенный гризли шумно принюхивался. Я выскочила из ствола быстрее, чем кролик из норы, и бросилась прочь. Я бежала и бежала. Не оглядывалась. Не знаю, долго ли. А потом почувствовала запах дыма и увидела свет.

– Бабка! – закричала я. – Бабушка, я тебя нашла!

На маленькой полянке стояла хижина. Не такая, как бабкина, поменьше. Из трубы шел дым, а из окон струился свет. Значит, в доме пылал очаг. Деревянный навес над порогом поддерживали два толстых ствола, рядом на треугольных рамах сушились оленьи шкуры. На ветке висели, позвякивая, штук десять железных капканов. И везде были развешаны и разбросаны по земле поломанные и целые проволочные силки. На растянутых веревках вялились тонкие полоски красного мяса. Я их как увидела – в животе заурчало, и слюнки потекли. Бабка всегда меня учила, что нельзя красть у хороших людей. Но мяса там было столько, что охотник и не заметит, если кусочек пропадет. И потом, откуда мне знать, хороший ли он человек? Насчет плохих людей бабка ничего не говорила.

Я кралась тихонечко, словно волк на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Веревки были натянуты прямо под навесом, потому мне пришлось пробираться мимо окна. Я уговаривала себя, что проскользну тихо, как тень, а потом побегу так быстро, что ни один старый толстый охотник меня не догонит. Запах мяса сводил с ума. Металлический, с примесью дыма – можжевельник, наверное, или яблоня. Такое вкусное, соленое и совсем-совсем близко. Только руку протяни. Я потянулась за ближайшим куском, и тут зазвонил колокольчик. Умный охотник. Хорошо охраняет свой ужин. А то вдруг медведь решит его украсть. Или голодная девочка.

Из хижины послышался топот сапог. Я сунула кусок вяленого мяса в рот и бросилась прочь. Не знаю, что за мясо – может, лось, может, олень, – но вкус у него был отменный. Дверь хижины распахнулась. Охотник не окликнул меня, но я все равно оглянулась. Он стоял на пороге. Темная тень, в шляпе, с ружьем в руках. В этих землях законов не было, и он мог пристрелить любого, кто позарится на его собственность. Я удирала со всех ног.

А потом услышала, как он идет за мной.

Я мчалась как заяц, быстро и тихо, а он словно дикий бык с шумом проламывался сквозь кусты.

Сердце бешено стучало. Я не хотела умирать в лесу за кусочек мяса, которое я даже распробовать не успела. Я проклинала бурю, которая принесла меня сюда. Я ревела, всхлипывала и вроде как даже вопила. Охотник настигал. Он так меня и не окликнул, но разве вы позовете оленя, прежде чем нажать на спусковой крючок?

Наверняка хочет меня убить. Пристрелить как собаку.

Мои меховые ботиночки превратились в лохмотья, и один из них зацепился за ветку. Не знаю, как я мясо из зубов не выпустила, когда падала. Так и плюхнулась лицом в грязь на дне высохшего ручья.

И вдруг стало тихо. Ни шагов за спиной, ни треска кустов.

Он меня не догнал. Я его сделала! Украла его ужин и сбежала. Я села на колени и, откусив огромный кусок от полоски мяса, проглотила его целиком.

Тут я почувствовала, что за мной кто-то наблюдает, и повернула голову. Большая и темная тень возвышалась надо мной. Я даже не увидела, как он замахнулся прикладом.

Проснулась я в хижине, с повязкой на разбитой голове. Охотник сидела на стуле у дверей, уставившись на меня горящими глазами. Шляпа лежала у него на коленях, а ружье он держал под рукой. Наверное, он тоже в грязь упал, потому что все лицо было в темных потеках.

– Откуда ты взялась? – В его голосе прозвучало что-то похожее на доброту.

Бабка предупреждала меня, чтобы я с незнакомцами не разговаривала, а этого странного парня, который сам в лесу жил, я вообще-то в первый раз видела.

– Куда ты шла? – вновь спросил он. Похоже, не удивился, что я на вопросы не отвечаю. – У тебя папа с мамой есть? Где они?

Я моргнула и покачала головой.

– У меня только бабка.

Он улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами.

– Ну вот, хоть что-то. А где она живет? Долстон? Риджуэй?

Видать, он ответ у меня на лице прочитал.

– Значит, Риджуэй.

Он потер щеку, но полосы грязи не исчезли.

– Да, девочка, далеко же ты забралась от дома.

– Покажи мне, куда идти, и духу моего здесь не будет.

– В здешних лесах водятся хищные звери, которые любого с потрохами сожрут. Я не могу тебя отпустить.

Я поерзала на кровати и почувствовала, как к щекам приливает кровь. Что я знала об этом охотнике? Одет в старые джинсы, рубашка у него такая же драная, как и у меня. Кожаная куртка с мехом висела рядом с дверью, а под ней подпирала стену пара снегоступов.

– Не врешь? – наконец произнес он. – А вдруг ты бандитка? Или от властей прячешься? А может, ты воровка и стянула кое-что посерьезнее, чем кусок вяленого мяса?

Бабка часто говорила, что я бандитка, вот только охотнику я об этом докладывать не собиралась.

– Утром я как раз собирался в Риджуэй – пару шкур продать. День туда, день сюда.

Он помолчал и вновь потер лицо. Грязь осталась на месте, и теперь я засомневалась – а грязь ли это?

– Девочка, я не намерен лезть в твои дела, но я поспрашиваю насчет твоей бабки. Если я ее найду и она захочет забрать тебя домой, тогда я тебя к ней отведу.

– Я помогу ее найти, – заявила я и попыталась слезть с кровати. Однако голова закружилась, и я упала, больно ударившись локтями и коленями.

– Да ты и мили не пройдешь. Ты же совсем ребенок. Сколько тебе лет? Пока ты не сможешь нести ружье, толку от тебя никакого. Лучше ложись спать. – Охотник взял шляпу. – Я уйду до того, как ты проснешься. Поддерживай огонь в очаге и ничего не трогай.

Он накрыл лицо шляпой и откинулся на стуле, прислонившись к двери.

Я залезла на кровать и закуталась в одеяло.

– А как тебя зовут? – спросила я.

– У меня много имен, – ответил он, не поднимая шляпы.

Я нырнула под одеяло и натянула его до подбородка. В ту ночь я так и не смогла уснуть. Следила за охотником. А он до самого утра не издал ни единого звука. Не захрапел, не вздохнул, не пошевелился. Даже бабка так тихо не спала. Прям как каменная статуя. Я такие в прошлом году видела, когда бабка меня в Кувер-Сити возила. Сказала, что меня нужно окультурить . Вот же придумала! В день Большой Глупости Куверу хорошо досталось, и многие статуи были разрушены. Мы три дня туда добирались и три дня обратно. В общем, я аж шесть дней в седле провела, зажатая между бабкой и лошадиной шеей. Конечно, я потом ей заявила, что не хочу окультуриваться.

Наверное, я все-таки уснула. Наблюдала-наблюдала за охотником, а потом на секундочку закрыла глаза, и вот уже утро, а его и след простыл. Ружья тоже не было. «Поддерживай огонь в печи, – сказал он, – и ничего не трогай». Можно подумать, я когда-то взрослых слушалась. Тем более сейчас, когда сама уже взрослая.

Сначала я стащила еще один кусочек вяленого мяса с веревки под навесом и поджарила его, так что он стал хрустящим, а концы аж обуглились. Хороший завтрак получился. Потом начала копаться в вещах охотника. Нашла несколько монет – сейчас такими уже не пользуются, чашу из вишневого дерева, запертую деревянную шкатулку и нож – такой острый, что кабана можно за пару минут освежевать. Ручка из берцовой кости оленя или лося, а клинок длиной в мое предплечье. Красивый! Я нарезала им мясо, просто чтобы посмотреть, каков он в деле. А потом решила, что мне тоже такой нужен. Вот вернется охотник – попрошу мне сделать.

Потом мне стало скучно. День туда, день сюда, сказал охотник. Надо же, как далеко меня занесло. Где теперь моя бабка и куда мне идти? На север или на юг? Вверх или вниз?

Вещей у охотника было немного, так что скоро в доме ничего интересного не осталось. Я вышла на улицу, лазила по деревьям, смотрела, как солнце поднимается все выше и выше, а потом наступили сумерки. Интересно, он уже добрался до Риждвея? Узнал там про меня? Странный какой-то, ни имени не спросил, ни где я живу. Вообще-то, наша хижина была не в самом городе, а в долине. Однако в Риджуэе нас хорошо знали, и я решила, что он легко бабку найдет.

Я весь день поддерживала огонь в очаге и игралась с ножом. Сколько с ним всего можно сделать! Тонко-тонко нарезать мясо или быстро и аккуратно убить кролика. Занятая своими мыслями, я не заметила, как наступила ночь, и я уснула на полу возле очага.

Проснулась я с первыми лучами весеннего солнца и провела весь день почти так же, как и предыдущий: облазила все вокруг, искала следы кроликов. Даже одну из беличьих ловушек поправила – ее, видать, бурей повалило.

Приближался вечер, и я жевала очередной кусок мяса, держа в руке нож, когда в хижину вошел охотник с большим мешком на плече. Он в замешательстве уставился на меня, но не сказал ни слова. Потом в его голове вроде как что-то щелкнуло, он пришел в себя и швырнул мешок на пол с таким звуком, словно там были дрова.

– Нашел твою бабку, – сказал он, вешая куртку.

Что-то екнуло в груди. Ну вот, веселье кончилось, завтра она опять будет меня лупить и поучать. Я осторожно положила нож на пол, взглянув на него так, словно прощалась с любимой игрушкой.

– Ты меня домой отведешь? – спросила я.

Если честно, я даже хотела увидеть бабку; но ведь как только вернусь, она мне сразу дело найдет – заставит доски таскать, чтобы крышу перекрыть, или буквы на доске напишет и будет меня учить.

– Во время бури на твою бабушку дерево упало.

– Она умерла?

Охотник кивнул, не сводя с меня глаз.

До сих пор стыдно, что сперва я подумала: «Значит, учебы больше не будет». И еще: «Поделом ей». А потом я почувствовала, как у меня все внутри сжимается. Наверное, нужно было заплакать, вот только совсем не хотелось. Завопить от радости? Тоже нет. Я просто тихо жевала мясо, уставившись на нож, и так продолжалось довольно долго. Охотник тоже ничего не сказал, молча наблюдал за мной, ожидая, как я поступлю, и пытаясь понять, что я за человек.

Он переступил с ноги на ногу, и половицы скрипнули. Пока я смотрела на тот нож, мое сердце и разум, наконец, пришли к согласию, и я поняла, что чувствую. Я потянулась за ножом.

Прикоснувшись к белой костяной рукоятке, я уже знала, что сделала правильный выбор. Я не хотела возвращаться в бабкину хижину. Она никогда не разрешала мне есть вяленое мясо и играться с ножами. Она заставляла меня учить буквы и решать примеры, мыть руки и стирать одежду. Вот только это совсем не мое. Она пыталась заставить меня делать то, что мне не нравилось, и чем больше она наседала, тем больше я противилась.

Я все еще сжимала в зубах кусок мяса. Охотник кивнул на него и спросил.

– Нравится?

Я кивнула.

– А ножом ты пользоваться умеешь?

Я не знала, что он имеет в виду, но кивнула еще раз.

– Ты хоть раз шкурку с кролика снимала?

Я вздрогнула. Один раз попыталась – год или два назад. Бабка меня нашла и так мне всыпала, что на спине живого места не осталось. Второй раз она сломала мне руку.

Он повторил свой вопрос, и в его голосе прозвучало недовольство.

– Да, сэр.

– Ну, раз ты разделывала кролика, значит, что угодно разделаешь. Я тут свинью на шкуры выменял и уже на куски порубил, чтобы легче нести было. Сдери с ней шкуру и отрежь жир. А мясо поруби на кусочки, чтобы завялить. Поняла?

Я кивнула и сделала шаг вперед. Охотник высыпал из мешка куски туши. Розовая шкура и бледное мясо, на яблоне закоптить – просто объедение будет. У меня чуть слюнки не потекли. Я и в семь лет знала, что нож – это мое. В общем, почти всю ночь провозилась, но справилась. Охотник наблюдал за мной, время от времени прикладываясь к бутылке. Ни разу не сказал, чтобы я была осторожнее, разве что: «Пробуй с другого стороны», когда чуть полпальца не отхватила.

Утром мы вдвоем развесили куски мяса в маленькой коптильне.

Охотник положил руку мне на плечо.

– Девочка, у тебя талант обращаться с ножом. Я научу тебя, как им правильно пользоваться. Имена в этом лесу ничего не значат, но мне как-то нужно тебя называть.

Потом он взглянул на меня и провел рукой по моим взъерошенным волосам.

– Ух, ты, прямо как оленья шерсть.

Так я стала Элкой[1]«Элка» от англ . elk – олень вапити, лось.. Своего имени он мне так и не сказал, и через пару недель я стала звать его про себя просто «Охотник». Он научил меня плести силки, ставить капканы и попадать в белок с расстояния в пятьдесят ярдов. А я помогала ему разделывать добычу, расставлять ловушки, скоблить шкуры и готовить их для просушки. И еще прибирала в хижине. Я спала на полу у очага, а он в своей кровати. Хотя не так уж много он и спал – часто охотился по ночам, говорил, что на волков, вот только волчьих шкур ни разу не приносил.

Так мы и жили, и моя жизнь мне нравилась. Я стала другим человеком и забыла прежнее имя. Теперь меня звали Элка. Я могла сделать лук и стрелы и подстрелить куницу. Забыла буквы и числа, забыла свою бабку и почти не вспоминала о маме с папой, хотя слова из их письма не шли из головы. Я помню все, чему научил меня Охотник. Однако воспоминания о годах, проведенных с ним, покрыты мраком. Долгие зимние месяцы пролетали в мгновение ока. Как я ни старалась – не могла заполнить те пробелы в памяти.

Какой же я была дурой! Охотник стал моей семьей, хотя я о нем ничего и не знала, но и о своих родителях я тоже почти ничего не знала, а они были родными людьми. Иногда ты сама выбираешь себе семью, и такие связи ближе, чем кровное родство. Охотник стал моим отцом, однако теперь мне нужна была мать.