Онлайн чтение книги Три коротких слова Three More Words
Глава 4. В ожидании мамы

– Я не хочу уезжать! – рыдала я.

– Надо, ненадолго, – утешала меня Адель. Она убедила нас, что через пару дней мы вернемся, поэтому я не взяла с собой ни своих платьев, ни кукол.

У нас с Люком был всего один зеленый чемоданчик на двоих.

– Твою школьную форму мы оставим здесь, ведь ты сразу пойдешь в подготовительную группу, когда вернешься. – Адель крепко прижала меня к себе и, как бы между прочим, добавила: – Кроме того, во Флориде осталась твоя мама. Разве ты не хочешь с ней повидаться?

В аэропорту нас встречала Лена Джеймисон, невысокая коренастая женщина, всем своим видом показывавшая, что с ней не забалуешь. Она зачем-то пожала мне руку, после чего строго осмотрела пятнышки, усыпавшие плечи Люка.

– Что это за красные точки? – осведомилась Лена прокурорским тоном.

Люк испуганно захныкал.

– Его комары покусали, – ответила я за брата и опустилась на колено. – Не плачь, Люки, мы съездим к маме и вернемся, когда дедуля поправится, да?

Я вопросительно взглянула на Лену, но она отвела взгляд.

Спустя четырнадцать часов мы сонно покачивались на заднем сиденье автомобиля, петляющего по извилистой трассе на пути в Сеффнер. Мисс Джеймисон высадила нас на пороге дома Паулы и Милтона Пейс.

Снаружи их фермерский домик показался мне не очень-то просторным даже для десяти человек. Трехлеток было пятеро: Люк и две пары близнецов. В комнате мальчиков стояли приземистые трехъярусные кровати. Меня поселили вместе с родной дочерью Пейсов и одной из близняшек.

За истекшие два с лишним года дом Пейсов стал моим шестым пристанищем. Более противного места – на то время – я не видела. Через пару лет, когда меня переведут к Шпицам, я вспомню казарменную тесноту и тошнотворные запахи, с которыми впервые столкнулась у Пейсов. Позднее к нам набились еще четверо детей, и в доме стало проживать одиннадцать приемных душ в возрасте от двух до шести лет.

Поначалу я наотрез отказалась разбирать свои вещи.

– Завтра я отсюда уеду!

На следующий день я вынула свою расческу, зубную щетку и пасту, но одежду по-прежнему держала в чемоданчике. Я не собиралась обвыкаться у Пейсов, кроме того, карапузы могли растащить мой и без того скромный гардероб. Миссис Пейс вечно на кого-то орала, и больше всего доставалось Люку. Меня воротило от грязных подгузников, сопливых носов, от малышей, орущих днями напролет в надежде получить хоть крупицу внимания. Главное окно гостиной выходило на пастбище; глядя, как ветер колышет травы, я размышляла, что стало с дедулей и Аделью и почему я до сих пор не виделась с мамой. Где-то там за горизонтом лежала Южная Каролина, – как мне туда попасть?

– Сколько мы еще здесь пробудем? – спросила я миссис Пейс, когда в моем чемоданчике не осталось чистых вещей.

В ответ донеслось что-то невразумительное.

– Когда я увижусь с мамой? – Я топнула ногой. – Адель сказала, что я поеду к ней, так когда же?

Из моих требований ничего не вышло, меня только раз за разом отправляли в детскую, где я озабоченно грызла ногти.

Люк не отходил от меня ни на шаг.

– Сестричка! – звал он, если я выходила в другую комнату, и пытался проскользнуть вместе со мной в туалет.

– Хочу спать в комнате у Эшли, – умолял он по вечерам.

– Мальчики спят в своей спальне, девочки – в своей, – повторяла миссис Пейс, как будто это могло унять Люка.

Даже в свои пять лет я догадывалась, что к Люку нужен особый подход. Когда ему было страшно или одиноко, я его утешала. До того, как мы переехали к Адели, Люк хвостиком бегал за мной, а по утрам заползал ко мне в кровать. Миссис Пейс застукала его, когда он тайком пробирался в мою комнату, и оповестила Лену Джеймисон, которая подшила к нашему досье направление к психологу – исключить развратные действия. Никто из органов опеки не потрудился хотя бы пролистать наши документы, ведь было ясно как день, что в свои три годика Люк потерял маму – толком он ее и не знал, – затем миссис Хайнз и вот теперь – Адель. Возможно, малыша травмировали ранение дедули и наш спешный отъезд. Он оказался в доме, битком набитом чужими людьми и детьми. Ему не доставалось ни родительской любви, ни внимания. Он держался за меня, как утопающий за веревочку, ни о каком «разврате» и речи быть не могло. Смехотворные домыслы задевали соцработников за живое; они обожали раздувать из мухи слона.

В Плант-Сити у Пейсов был детский сад неполного дня «Ангелочки», куда водили малышей, пока дети постарше занимались в школе. Мне очень хотелось надеть свои крылья, которые смастерила Адель, но, разумеется, они остались у дедули. Школьный автобус привозил учеников к «Ангелочкам» после обеда, а к вечеру, когда сад закрывался, мы все вместе отправлялись домой. Похожие на горстку писклявых птенцов, выпавших из гнезда, мы жаждали хоть какого-нибудь внимания. Каждый выпрашивал его по-своему. Люк прятался под кроватью, когда приходило время мыться, бросал еду на пол и кусался.

В начале сентября пришло длинное письмо от Адели: она выстирала все кукольные одежки и сообщала, что мои «детишки» чувствуют себя прекрасно. «Я ужасно скучаю по тебе и по Люку, но знаю, что о вас заботятся». Обе ее внучки пошли в школу, младший внук – в подготовительную группу, а мисс Харли оставила в своем классе место для меня. Еще Адель рассказала, что к ним заезжали в гости дядя Сэмми со своей подружкой Кортни, которые навещали дядю Перри. Когда я жила у дедули, мы тоже ездили к дяде Перри в тюрьму, так просто и буднично, словно в кино или парк аттракционов. Письмо заканчивалось словами: «Люблю вас больше всего на свете. Целую, мама».

После письма Адели я еще больше затосковала по ней, одновременно размышляя, где сейчас моя настоящая мама. Я была уверена, что она приедет за нами – для этого нас и оставили во Флориде. Она где-то рядом… я чувствовала!

А мама находилась в женской тюрьме штата Флорида. Дасти тоже попал за решетку. Тем временем Адель не отступалась от своей цели: стать приемной матерью. Дедуля съехал, и Адель приводила дом в порядок. Она писала, что наша кохинхинка[1]Кохинхинка – домашняя курица с густым оперением. – Примеч. ред. отложила семь яиц и теперь высиживает цыплят. Мне отчаянно хотелось посмотреть, как они вылупятся на свет! Я не могла понять, отчего нас с Люком до сих пор не забрали. У Адели остались все мои куклы и платья, поэтому я была уверена, что со дня на день мы уедем. Я смутно догадывалась, что на маму нельзя полностью положиться, однако Адель – любящая бабушка, всегда держащая слово, – другое дело. И мама, и Адель, и дедуля ненавидели кураторов и других работников органов опеки. Я тоже. Если бы они поменьше лезли в нашу жизнь, все сложилось бы куда лучше.

Лена Джеймисон нанесла «Ангелочкам» визит.

– Я привезла твою прививочную карту, – нараспев протянула она, – теперь тебя примут в подготовительную группу. Разве не замечательно?

– Нет, меня ждут в классе мисс Харли.

Мой первый день в начальной школе имени Уильяма Лопеса прошел более чем обыденно: на дворе стоял октябрь, и до меня никому не было дела. В классе разрисовывали букву «Т» – как «тыква». Адель пообещала сшить мне к Хеллоуину костюм принцессы, и я надеялась, что приеду как раз к празднику – как и год назад. К моему разочарованию, в праздник мне перепала лишь горстка конфет в «Ангелочках».

В мой день рождения школьный автобус привез меня в детсад Пейсов. Мисс Джеймисон уже ждала меня с большой коробкой от тети Лианны. Я подбежала и принялась разбирать подарки. В коробке лежала новая кукла с одежками и какая-то настольная игра.

– А где Лили и Кэти? – разочарованно протянула я.

– Кто?

– Мои любимые куклы!

– Солнышко, это новые подарки.

Она небрежно провела по моим рыжим кудряшкам и повернулась к миссис Пейс:

– Как у нее дела в школе?

– Просто замечательно. Девочка – первая ученица в классе, хотя и пришла на два месяца позже. А он, – миссис Пейс подбородком указала на Люка, – в кои-то веки прекратил шастать до дому по ночам.

– Когда я поеду домой? – захныкала я.

– Солнышко, иди поиграй, у тебя сегодня праздник, – приказала миссис Пейс. – Покажи деткам, что тебе подарили.

Я сложила подарки в коробку и поклялась себе никого к ним не подпускать, потому что «детки» ломали все, к чему прикасались.

* * *

К моему шестилетию Адель уже оформила договор о создании приемной семьи, но в органах опеки Южной Каролины ей сказали, что прежде чем мы сможем уехать из Флориды, между службами двух штатов необходимо уладить кое-какие формальности. Могло уйти несколько месяцев. Адель умоляла соцработников поторопиться и привезти нас до Рождества. Когда стало ясно, что это невозможно, она пообещала выслать нашу теплую одежду и моих кукол.

А затем, ко всеобщему удивлению, в начале декабря пришли документы, и нас повезли обратно в Южную Каролину.

– Смотри, у меня зуб выпал! – радостно прокричала я, увидев Адель в зале ожидания.

Дедуля стал жить отдельно, и я вздохнула с облегчением: грубые окрики и хлопанье дверьми остались в прошлом. В заботливых объятиях Адели было хорошо и спокойно. На Рождество она подарила мне розовый радиоприемник и спальный мешок с ангелочками. Мы все делали в точности так же, как и в прошлом году, так же открыли по одному подарку в Сочельник, оставив другие на утро до завтрака, – и это было здорово. Затем, позавтракав поджаренным до хруста беконом и печеньем, мы открыли остальные подарки, а на праздничный обед отправились в гости к внукам Адели.

– Чур, следующее Рождество будет таким же! – сказала я Адели, когда она пришла пожелать нам спокойной ночи.

– Ну конечно, – кивнула она. – Иначе как Санта узнает, где тебя искать?

– А если меня снова заберут? – засомневалась я.

– Больше им меня не провести. Я тебя никому не отдам.

– Честно-честно?

Она поцеловала меня в лоб.

– Честно-честно.

К весне у меня выпали оба передних зуба. На Пасху Адель пошила мне и своим внучкам красивые платья пастельных оттенков, и утром мы отправились на пикник в парк, где искали спрятанные в траве пасхальные яйца.

С каждым днем знаний у меня прибавлялось, как цветов в траве. Мне не терпелось увидеть приветливое лицо учительницы у входа в класс, перевернуть страницу в книге или писать на чистом листе в рабочей тетради, аккуратно водя остро заточенным карандашом. Я думала обо всем этом каждое утро, чтобы не так страшно было идти по изрытому проселку в полном одиночестве. Если погода стояла засушливая, ветер гнал пыль в лицо, и я прикрывала нос и рот руками, чтобы не наглотаться песка. Когда дед предлагал подбросить меня до автобусной остановки, я опасалась, как бы он, проезжая мимо соседского дома, не принялся сигналить и орать во всю глотку: «Эй, раздолбай, просыпайся!» Иногда сосед выбегал на крыльцо и, разразившись бранью, грозил кулаком деду вслед. По утрам Адель хлопотала вокруг Люка, и мне приходилось брести до остановки одной. Однажды я чуть ли не вечность ждала автобуса, а он так и не пришел. Присев на поросшую травой обочину, я нашла палочку и нацарапала на земле свое имя. Мимо меня пробежал кролик и юркнул в нору. Вот бы последовать за ним, как Алиса в Страну Чудес… Должно быть, я ждала уже несколько часов, когда ко мне неторопливо приблизился владелец местного магазинчика.

– Что ты тут делаешь?

– Жду школьный автобус.

– Зайка, сегодня в школе выходной. Разве мисс Адель тебе не сказала?

Я пожала плечами.

– Сидишь тут совсем одна… Есть хочешь?

Я кивнула.

Он повел меня к себе в магазин и угостил бутербродом с колой. Пока я уминала бутерброд, его жена позвонила Адели. Та сразу же примчалась за мной. Вид у нее был растерянный.

– Я говорила Эшли, что сегодня выходной, а она ноль внимания. – Адель запыхалась и с трудом переводила дыхание. – Впервые вижу, чтобы ребенок так рвался в школу!

– Почему ты меня не слушаешь! – накричала она на меня, когда мы уже отъехали. – И ты не обедала.

– Меня накормили в магазине.

– Ты заплатила?

– У меня нет денег.

Адель вынула из кошелька пару долларов.

– Вернись, заплати хозяину, скажи спасибо и попроси извинения.

– Что, сама? – растерялась я, но, глянув на сдвинутые брови Адели, поняла, что сейчас ей лучше не перечить.

В бешенстве, что снова пришлось идти по ненавистному проселку сначала туда, а потом обратно, я пинала лежащие в пыли камешки, однако и подумать не могла, что жить с Аделью мне оставалось не больше десяти дней. Почему нас вторично вернули во Флориду, я так и не узнала. Возможно, кто-то видел меня одну на обочине дороги и донес «куда следует». Возможно, не обошлось без вредных соседей: дедуля частенько захаживал к нам, пока мы жили у Адели – кстати, когда нас забрали, он переселился обратно. Пособие на приемных детей Адель получала из Флориды, что весьма странно, поэтому, возможно, всему причиной деньги. Как бы там ни было, в конце месяца мы с Люком снова оказались в аэропорту. На этот раз я несла с собой Кэти в розовом одеяльце. Никакие уговоры не заставят меня уехать без моих драгоценных кукол, решила я. Адель фотографировала нас на память, едва успевая утирать слезы.

Лена Джеймисон провела нас на наши места. Я расстроилась до дрожи; Лена укутала меня в свой свитер.

– Я и не знала, что ты боишься летать, – сказала она, не догадываясь об истинной причине моих чувств.

Она сложила руки на коленях, где лежала перевязанная веревочкой папка.

– Что у вас там? – спросила я.

– Твои документы.

– Там написано, куда нас везут?

– Нет.

– Нас снова отвезут к Пейсам?

– Я не знаю.

– Почему мы не остались у Адели?

Мисс Джеймисон раздраженно выдохнула.

– Золотце, мы не можем вами рисковать.

Она снова ошиблась. Адель заботилась о нас лучше, чем родная мать. Нигде прежде мы не получали столько внимания и тепла, не говоря уже о вкусной еде. Разве не логично было бы оставить нас с Люком у того, кто любил нас по-настоящему?

Во Флориде наши с Люком пути разошлись: он попал на очередную «ферму» для младенцев, а мне «привалило счастье» в виде Бориса и Дорин Поттсов, пожилой супружеской пары, у которых не было других приемных детей, кроме меня. Поттсы жили в просторном модульном доме за сплошным забором из металлической сетки. На соседнем участке так сладко пахли краснощекие ягоды клубники, что я не могла удержаться и просовывала нос сквозь ячейку сетки – понюхать их.

На заднем дворе Поттсов стояла вращающаяся сушилка, которую я обожала вертеть. Мне выделили отдельную комнату, и в ногах моей кровати я сложила спальный мешок с ангелочками. Иногда Поттсы оставляли на нем подарки, например, пару вьетнамок с блестящими камушками.

Мистер Поттс едва разговаривал со мной, хоть я вечно приставала к нему с расспросами.

– Зачем так много? – изумленно спросила я, когда он щедро поливал кетчупом яичницу.

– Мне так нравится.

– Фуу, – поморщилась я.

– Критиковать чужие вкусы невежливо, – вмешалась миссис Поттс.

Впрочем, мистеру Поттсу я пришлась по душе, вероятно, потому, что могла сама себя занять.

Стоял душный летний полдень.

– Можно включить разбрызгиватель в саду? – попросила я.

– Скоро пойдет дождь, – ответила миссис Поттс, но уступила, лишь бы не развлекать меня самой.

Я натянула купальник и принялась убегать от разлетающихся брызг. Над домом нависла сизая туча, однако я играла как ни в чем не бывало, пока по плечам не застучали капли дождя. Я оглянулась на дом – позовут меня внутрь или нет. На участке у дороги по-прежнему палило солнце, а возле крыльца лило, как из ведра. Я несколько раз перепрыгнула с сухой солнечной стороны под дождь и обратно и громко позвала миссис Поттс:

– Смотрите, какое чудо!

– Когда во время дождя светит солнце, это дьявол колотит свою жену, – ответила она.

Я так испугалась, что мигом забежала в дом.

После обеда я качалась на садовых качелях и ждала первой звезды, чтобы загадать извечное желание: вернуться к маме. Моя тоска по ней со временем притуплялась, но стоило мне задуматься – и тоска возобновлялась с новой силой. Я сосала палец, как двухлетка, и как только подступала тревога, он сам собой оказывался у меня во рту. Чем больше я тревожилась, тем ожесточеннее, чуть ли не до крови обгрызала ногти, чтобы унять боль внутри.

Я постоянно беспокоилась о Люке. Он жил всего в двадцати минутах от меня, но мы почти не виделись. Когда я приехала с ним на свидание, он жил в одной комнате с пятью мальчиками, а всего в доме было восемь приемных детей.

– У нас в доме больше места. Давайте возьмем Люка к себе? – попросила я миссис Поттс.

– Это не мне решать. – В дальнейшем все мои попытки возобновить разговор пресекались.

Больше всего я любила смотреть телевизор, особенно в одиночестве. Я просыпалась рано утром и устраивалась наслаждаться «Заботливыми мишками» или «Алисой в Стране Чудес», каждый раз мечтая пройти сквозь волшебное зеркало и найти маму.

Пока не наткнулась на тот фильм.

В последний раз я смотрела диснеевский мультик. Кассета должна была остаться в видеоплеере, так что я сразу же нажала на пульте кнопку «Воспроизведение». На экране замелькали титры. Это был не мультфильм. Наверное, какая-то историческая передача, решила я и свернулась калачиком в кресле мистера Поттса. Действие происходило в концентрационном лагере, где надзирательница била привлекательных пленниц током в интимных местах. Я поняла, что следует выключить это немедленно, но до последнего надеялась, что «наши победят» и страшные образы не будут будоражить меня перед сном. То, что я увидела дальше, заставило меня содрогнуться. Надзирательница принуждала заключенных мужчин заниматься с ней сексом и кастрировала тех, кто не мог удовлетворить ее ненасытную страсть. Спастись от наказания удалось лишь одному пленному американцу, сумевшему ей угодить. В других эпизодах эта страшная женщина истязала молодых девушек, а пьяные немцы спаивали пленниц пивом, а потом их насиловали.

Я молила, чтобы Поттсы застали меня за просмотром этих ужасов. Тогда мне бы не пришлось досматривать фильм до конца. Но они давно уснули. Самое ужасное было в конце: надзирательница устроила банкет и, накинув петлю на шею одной из заключенных, приказала ей стоять на глыбе льда. К концу банкета лед растаял, и петля затянулась на шее у несчастной жертвы.

Жуткие образы преследовали меня годами и поныне всплывают всякий раз, как я вспоминаю о своем пребывании у Поттсов. Гораздо позже я узнала, как назывался тот фильм: «Ильза – волчица СС», а также еще кое-что: мистера Поттса обвинили в педофилии.

Через две недели после этого мерзкого кино я пошла в первый класс. Здание начальной школы Волден-Лейк показалось мне самым красивым из всех, что я видела: во дворе даже работал фонтан. Я подружилась с мальчиком по имени Фернандо, чуть старше меня. Он жил по соседству и был моим единственным другом. Фернандо пообещал, что никому не даст меня в обиду, а потом показал нож, спрятанный в недрах рюкзака, и я испугалась, что нам обоим попадет. Однако когда в октябре я успела подружиться с одноклассницами, меня – безо всякого предупреждения – перевели от Поттсов к Хагенам. И хоть я уже встречалась с миссис Хаген, дочерью мистера и миссис Поттс, я все равно умоляла не забирать меня, не желая расставаться с новыми школьными друзьями.

– Зато у тебя будет компания, – настаивала миссис Поттс.

– А к Люку поехать нельзя?

– У них и для своих-то мест не хватает.

Спрашивать о маме или об Адели было без толку. Я обхватила миссис Поттс руками и умоляюще заглянула ей в глаза.

– Можно мне остаться? Ну, пожалуйста!

– Решение принято не мной, – злобно прошипела она.

Почему меня снова перевели в другую приемную семью, я узнаю лишь через десять лет.

Следующим был дом Ирмы и Клиффорда Хагенов. По моим подсчетам, миссис Хаген стала моей восьмой «мамочкой» за три с половиной года. Чтобы не падать духом, я представляла, что меня – будто Золушку, Спящую Красавицу, Белоснежку и, разумеется, Алису – ждет иная, счастливая участь. Нужно лишь примерить туфельку, дождаться принца, чей поцелуй пробудит меня ото сна, вернуть себе наследство, принадлежащее мне по праву, или другим волшебным способом вырваться из системы опеки и зажить своей жизнью. Я придумала стишок, который повторяла, чтобы не расплакаться: «Бим-бом! Бим-бом! Сквозь волшебное стекло попадаю в новый дом!» Мне всегда верилось, что за новым горизонтом меня ждет мама и моим скитаниям наконец-то придет конец.

Хагены едва ли не с порога потребовали, чтобы я называла их «мама» и «папа». Я упиралась, как могла. Адель приучила меня обращаться к взрослым «сэр» и «мэм», и я произносила «мэм» нараспев, так что получалось похоже на «мам». Миссис Хаген осталась довольна. Когда они с мужем отчитывали меня, то принимали мой взгляд в пустоту за раскаяние и, должно быть, чувствовали себя великими воспитателями. Я притворялась, будто внимаю каждому их слову, затем обещала, что больше не буду, и наказание отменялось. К тому времени я уже поняла, что с приемными родителями лучше не портить отношений, иначе последствия будут преследовать тебя, как запах от приставших к обуви собачьих какашек.

Дом Хагенов оказался совершенно роскошным: четыре спальни, два санузла и просторная светлая гостиная. На заднем дворе был бассейн – не какая-нибудь надувная дешевка, а самый настоящий бассейн, а за ним площадка для игры в баскетбол с натяжной теннисной сеткой. Хотя в доме жило девять человек, тесноты не ощущалось. Одну спальню занимала родная дочь Хагенов, в двух других спали пять приемных девочек в возрасте от десяти до четырнадцати. Я развернула спальный мешок с ангелочками, усадила на полку Кэти и Лили, спрятала вьетнамки в шкафчик и улеглась на свою новую кровать. У постельного белья оказался не такой свежий запах, как у простыней миссис Поттс, высушенных под палящим солнцем.

В компании с другими девочками было и вправду неплохо. Мы красили ногти лаком, делали друг другу прически, наряжались принцессами – все эти девчачьи штучки пришлись мне по душе. Я выдумала себе принца и назвала его Джонатан Родригес. Он был похож на повзрослевшего Фернандо и носил голубую военную форму, отделанную золотым галуном. В один прекрасный день принц примчится на белом коне, и мы поскачем в его королевство, где всегда безоблачное небо.

Начальная школа в Сеффнере была забита битком. Мою учительницу звали мисс Порт: забавное совпадение, поскольку ее классная комната размещалась в передвижном – «портативном» – домике.

В первый день учебы миссис Хаген высадила меня из машины со словами:

– Запомни, где твой класс: теперь тебя не будут водить за ручку.

– Запомню, – бодрясь, ответила я.

Стоило мне отвернуться, как миссис Хаген и след простыл. Вокруг родители обнимали на прощанье своих детей, а я стояла совсем одна. Отчаянно грызя ноготь большого пальца, я сделала первый шаг по железной лестнице, затем другой, третий…

– Ты, наверное, Эшли Родс, – заулыбалась мисс Порт. Она попросила нас сделать из бумаги таблички и написать на них наши имена. – Рисуйте так, как вам нравится.

Я написала свое имя крупными округлыми буквами. Затем каждый вставал, показывал классу рисунок и называл свое имя. Когда настала моя очередь показывать, что у меня вышло, мне громко зааплодировали.

В школе было интересно, но я отчаянно завидовала детям, которых родители приводили в класс за ручку и встречали после уроков. Я ездила в школу на велосипеде вместе со старшими приемными девочками. По утрам на Кингсвей-роуд меня то и дело обгоняли машины, и подниматься в гору, изо всех сил крутя педали, было жутковато, зато катиться вниз – одно удовольствие.

В день, когда в школе делали групповые фотографии, я надела самое нарядное платье с юбкой на жестком каркасе. Взобравшись на велосипед, я подобрала жесткий каркас под себя, чтобы подол не запачкался о велосипедную цепь, однако юбка задралась вверх, полностью загородив мне обзор, да еще вдобавок выставив на всеобщее обозрение мое нижнее белье. Тогда я прижала каркас к раме, но юбка задралась сзади, явив еще более печальное зрелище. В отчаянии я пошла пешком, ведя велосипед рядом. Мало того, что я опоздала: подол платья оказался весь заляпан грязью.

Когда я понуро зашла в класс, мисс Порт, взглянув на мое заплаканное лицо, не стала мне выговаривать за опоздание, а просто спросила:

– Что случилось, Эшли?

– Велосипед…

– Ты ушиблась? – спросила она, решив, что я упала.

– Нет, но платье все в грязи! – И я в голос зарыдала.

– Солнышко, на фотографии юбку не будет видно, а пятна отстираются, – утешила меня мисс Порт и отправила умываться.

Через полтора месяца после переезда к Хагенам мне исполнилось семь лет; не припоминаю ни праздника, ни даже поздравлений по этому поводу. А вот Рождество в приемных семьях праздновали с размахом. Ассоциации приемных родителей заваливали нас подарками. Адель обещала прислать мне детскую игрушечную духовку – «Чудо-печку», но с апреля я даже писем от нее не получала. У Хагенов тоже была традиция открывать в Сочельник только один подарок. Но одна из девочек попросила развернуть еще один. Миссис Хаген поддалась на уговоры. Затем кто-то проканючил: «Ну только еще один», и внезапно для самих себя мы развернули все подарки. Тем вечером я легла в постель с чувством, что праздник безнадежно испорчен. В Санта-Клауса я уже не верила, и с последним открытым подарком Рождество для меня закончилось. Однако наутро под елкой нас ждали новые подарки – по одному для каждого! Хотя в шуршащей обертке оказались всего лишь пазлы, рождественское утро казалось совершенно немыслимым без подарка, пусть даже не от близких людей. С тех самых пор, как меня увезли из Южной Каролины, я чувствовала себя никому не нужной.

В конце января к Хагенам заехал Клейтон Хупер, мой новый куратор. Он постоял надо мной, пока я раскрашивала «валентинки», а затем отправился в другой конец комнаты шушукаться с миссис Хаген.

Услышав имя брата, я протянула мистеру Хуперу «валентинку».

– Это для Люка.

– Я передам, – пообещал он.

На самой красивой «валентинке» я написала – «Маме» – и спросила:

– Вы знаете, где моя мама?

– Полагаю, в Южной Каролине, – помявшись, ответил мистер Хупер.

«Да ведь и Адель там!»

От этой мысли голова у меня пошла кругом, и я часто и глубоко задышала. Чудесно! Уж они-то вдвоем придумают, как нас вызволить. От возбуждения мои щеки горели.

– А вот это передайте, пожалуйста, маме.

– Постараюсь, – пообещал мистер Хупер.

Я не видела маму больше двух лет. Даже перед отъездом к дедуле в Южную Каролину мне не дали повидаться с ней, но теперь, когда я ухитрилась передать ей весточку, она точно заберет меня отсюда.

* * *

– Я знала, что она приедет! Я знала!

На радостях, что скоро увижу маму, я танцевала, прижав к себе куклу. По мере приближения к зданию управления по делам семьи и детей мои и без того обглоданные ногти становились еще короче. Когда мама наконец-то открыла дверь в комнату для свиданий, мой большой палец на правой руке был весь в крови.

– Надо же, как ты выросла! – воскликнула мама, и у нее на глазах выступили слезы, смывая тушь для ресниц. Она обеспокоенно оглядела царапину у меня на подбородке: – Ты упала? – Плюнув на палец, она принялась стирать пятно с подбородка и с облегчением вздохнула, когда оно оттерлось.

– Я так соскучилась! – сказала я, прижавшись к ней.

– Я тоже, солнышко. – Мама перебирала мои кудряшки пальцами и зарывалась в них носом. – Они так долго тебя прятали! Все бы отдала, лишь бы тебя увидеть.

Я ни секунды не сомневалась, что «они» – «наши» заклятые враги.

– Я учусь на «отлично»! Мама, я уже умею читать!

– А ты кого-нибудь еще так зовешь? – сощурившись, спросила она.

– Нет, мама, – заверила я, покачав головой.

– Вот и умница, хорошая девочка. – Она погладила меня по руке. – Люк всегда был папиным сыночком, а ты – моя девочка. Только моя.

И она притянула меня к себе, посадив на колени.

– Вернешься со мной в Южную Каролину?

– Сегодня? – задохнулась я от восторга.

– Хотелось бы. – Она прикусила губу. – Мне тебя не отдадут, пока я…

Дверь приоткрылась, и кто-то заглянул в комнату.

– Сначала мне надо найти квартиру получше, – продолжала мама, – и я уже принялась за дело. Зато о Дасти больше беспокоиться не придется.

– А как же Люк?

Я была сбита с толку.

Мистер Хупер присел на стул и вслушивался в наш с мамой разговор, пока она пыталась объяснить, что Люк больше не будет моим братом.

– А сейчас он мой брат?

– Пока еще да.

Мне смутно вспомнился младенец в коробке, но я не нашла слов выразить свое замешательство. Видя, что я не понимаю, о чем речь, мама глубоко вздохнула и попыталась снова.

– Он отправится к своему папе.

– К Дасти?

– Да.

– А где мой папа?

– Его уже нет.

Когда-то не стало Томми, но после него появился Люк. Может быть, я смогу вернуться к маме, если Люк уедет.

– Ну и ладно. Заведем другого братика.

Когда пришло время расстаться, мы обнялись так крепко, что мистер Хупер с трудом расцепил мои руки, сомкнутые на маминой шее.

– Ну, веди себя хорошо, – всхлипывала мама. – Моя хорошая девочка. Мое солнышко. Скоро увидимся, моя милая.

Я бросилась за ней, но меня оттащили. Заходя за угол, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на маму. Она подняла взгляд и сдавленным голосом крикнула:

– До встречи, солнышко!

Я была совсем маленькой и ни капли не сомневалась в ее словах; не помню, чтобы сердилась или злилась на маму, хотя приемным родителям и кураторам я уже не доверяла. Раз мама сказала, что вернется, значит, так оно и будет, уговаривала я себя, словно мама никогда не давала пустых обещаний, словно нас разлучили всего на день, а не на долгие годы.

Дни становились все жарче, и мне не терпелось научиться плавать. Поначалу я плавала с надувными нарукавниками, из которых миссис Хаген понемногу выпускала воздух. Когда я уже самостоятельно могла доплыть до середины бассейна, мне разрешили прыгать с трамплина. Я плавала на спине, отыскивая в ватных облаках мамино лицо.

Хагены, больше двадцати лет принимавшие чужих детей на воспитание, решили не продлевать договор с органами опеки. Они подготовили детей к тому, что в конце учебного года нас увезут в другое место.

– Я уеду к маме! – ликовала я.

– Вряд ли, – остудила мой пыл миссис Хаген, – но ты будешь жить вместе с братишкой.

Я совсем растерялась. Разве я не должна была уехать к маме, а Люк – к Дасти? А что, если меня не отдают маме из-за Люка? Потом я попыталась представить, какой окажется наша общая приемная мать. Пусть у нее будет теплый, как топленое масло, голос, такой, как у Адели. Пусть она заваривает чай в чайнике с синими цветочками, а к чаю подает треугольные тосты с корицей и пирожные на блюдечках. Так мы хотя бы приятно проведем время до тех пор, пока за нами не явится мама. Мама приедет в красном автомобиле с откидным верхом и увезет нас в Южную Каролину. Дома я пойду во второй класс. Каждый день мама будет привозить меня в школу, обнимая на прощание, и забирать после уроков. По дороге мы будем пить молочный коктейль с клубникой и подпевать Джоан Джетт по радио. Мама заберет нас к себе! Так какая разница, где переждать пару недель до ее приезда? Кроме того, хуже ведь точно не будет?