Онлайн чтение книги Три билета до Эдвенчер Three Singles to Adventure
Глава вторая. Про необыкновенный концерт и самый лучший способ ловли крыс

На сей раз прав оказался Айвен. Мистер Кордаи сдержал слово: только ожил бледный свет зари, мы выступили в поход к таинственному озеру. На деревьях, окружавших нашу убогую хижину, мало-помалу пробуждались птицы и робкими голосами затягивали песнь во славу нового дня. Ко времени, когда солнце взошло, мы уже отшагали несколько миль по узкой, вьющейся тропинке, бежавшей среди зеленых рисовых полей и безмолвных оросительных каналов. В золоте новорожденной зари еще ярче и пестрее казался порхающий, щебечущий птичий калейдоскоп — от стайки голубых танагров, обитающих на маленьких низкорослых деревцах, окаймляющих поля. Гоняясь за насекомыми, они перепархивают с ветки на ветку и перекликаются тонкими пронзительными голосами. У этих птах ростом с воробья темно-синие крылья, а туловище покрыто оперением нежнейшего небесно-голубого цвета, какой только можно себе вообразить. На одном дереве я увидел трех голубых танагров в компании пяти болотных птиц — черных как смоль, с желтыми, как у одуванчика, головками.

Такая комбинация цветов этих двух различных видов птиц, кормившихся вместе, выглядит прямо-таки поразительной. Среди хрупких, зеленеющих всходов риса во множестве виднелись красногрудые трупиалы — похожие на дроздов птахи с удивительно яркой грудью. Взмывая ввысь при нашем появлении, они расцвечивали воздух, словно экзотические фейерверки. Но вот какая загадка птичьего мира не дает мне покоя — почему большинство здешних видов птиц имеют такую броскую окраску? Ведь, скажем, если вы увидите в Англии зеленого дятла где-нибудь на пригородной лужайке, он покажется вам яркой тропической птицей, а взгляните на него весной в дубовой роще, и вы удивитесь, как искусно сливается с листвой его яркое оперение. А посмотрите на разноцветного попугая — каким необыкновенным он кажется в клетке зоопарка, а подите-ка разглядите его в родном лесу! То же правило применимо к пернатым чуть ли не по всему свету, а вот в Гвиане большинство птиц словно и не подозревают о существовании такой формы защиты, как покровительственная окраска. Россыпи голубых танагров на фоне зеленой листвы выделяются так же, как Юнион-Джек[3]Британский флаг. на фоне заснеженного поля; красногрудые трупиалы сияют вам яркими грудками, как крохотные светофоры, словно боятся, что вы их не заметите. Так и болотные птицы выделяются на зеленом фоне черно-желтыми силуэтами. Одного вида всех этих ярких птиц, суетливо кормящихся на фоне растительности, было бы достаточно, чтобы навлечь на них ястребов со всей округи. Я долго задумывался над столь беспечным поведением гвианских пернатых, но так и не нашел разгадки.

Но вот осталась позади блещущая сочными красками возделанная равнина, и нас поразила внезапная смена пейзажа. Взамен цветущей пышной зелени — небольшие кучки чахлых, опутанных мхом деревьев, окруженных пыльным, истрепанным ковром низенького кустарника. Но и такие места выглядели оазисами на фоне огромных безжизненных пространств песка, белых и мерцающих, словно выпавший снег. Да и сам песок был мелкий и белый, перемешанный с миллионами крохотных пластинок слюды, в которых, словно в миллионах алмазов, отражались лучи утреннего солнца. Незадолго до того, как мы достигли этой странной белой пустыни, Кордаи снял башмаки, и я теперь понял почему: босиком ему было легко и быстро скользить по сверкающему песку, словно на лыжах, тогда как Боб, Айвен и ваш покорный слуга едва поспевали за ним, по щиколотку увязая в песке, который предательски набивался нам в башмаки!

Песчаные острова, или, как их называют в Гвиане, маури, встречаются там довольно часто. На самом деле — это остатки древнего морского дна (трудно поверить, что когда-то морские волны плескались на всей территории, где теперь расположена целая страна!). С точки зрения ботаника, маури интересны до чрезвычайности, так как произрастающие на них кустарники и травы либо вообще свойственны только данному типу местности и больше нигде в Гвиане не встречаются, либо являются причудливыми разновидностями флоры влажных лесов, адаптировавшимися к жизни в безводной местности. Иные искривленные низкорослые деревья убраны огромными гроздьями орхидей, источающимися из их коры, словно струи розовых цветочных водопадов. Конечно, здесь, в этой пустынной местности, орхидеи выглядят особенно нарядно и сочно, но как-то совершенно неуместно. Впрочем, ветвям некоторых других деревьев достались куда более скромные, зато более естественные украшения: серые, слепленные из грязи гнезда термитов. Из дупла одного такого гнезда при нашем появлении выпорхнула пара попугаев и с хриплыми криками полетела между деревьями. Но основными обитателями этого маури оказались сотни крупных амейв, очевидно облюбовавших белый ландшафт именно потому, что на нем я отчетливо смотрелась их яркая внешность. Здешние амейвы казались более смелыми, чем те, что обитали возле Эдвенчер. Они подпускали нас совсем близко и уползали не торопясь. Я удивлялся, каким образом сотни крупных и прожорливых ящериц находили себе среди чахлой и скудной растительности достаточно пропитания в виде насекомых, но факт остается фактом: все они выглядели упитанными и, видимо, не имели причин жаловаться на жизнь. Возможно, гвианские песчаные острова и представляют огромный интерес с точки зрения ботаники и зоологии, но кросс по такой сильно пересеченной местности, мягко говоря, довольно утомителен. После того как мы прошагали мили две по песку, мой энтузиазм заметно угас. Я взмок как мышь, от ослепительного блеска песка болели глаза. Очевидно, Боб и Айвен чувствовали себя не лучше, а вот Кордаи — хоть бы что! Меня аж зло разбирало: трудно поверить, что позади столько миль пути, а он выглядел отлично! Наша троица едва поспевала за ним, бросая ему в спину суровые мрачные взгляды. Вдруг песчаная коса кончилась столь же внезапно, как и началась, и мы очутились под благодатной сенью густого леса, росшего по берегам широкого и неглубокого канала. Кордаи намеревался и дальше безостановочно мчаться вперед, но так как нас было трое, то он вынужден был капитулировать, и мы улеглись в тенечке для отдыха.

После такого изматывающего перехода вся наша компания лежала молчаливо и недвижно. Но вот на осенявший нас полог из переплетенных ветвей сели крохотные птахи и, о чем-то взволнованно щебеча, принялись перепархивать с ветки на ветку. Это были кругленькие птички с умными крутолобыми головками и большими темными глазами. Верхняя половинка тела у них окрашена насыщенным блестящим цветом берлинской лазури и кажется почти что вороненой, пока на нее не упадут солнечные лучи. Нижняя же половина — ярко-желтого, переходящего в оранжевый цвета. Милые пташечки весело прыгали и порхали среди листвы, громко перекликаясь между собою звенящими голосами и время от времени, свесив головы, искоса поглядывали на нас. Я растолкал Боба, чтобы обратить его внимание на птиц.

— Как они называются? Ей-богу, они из мультфильма Уолта Диснея!

— По-научному — Tanagra Violacea , — звучно произнес я.

— Что-о???

—  Tanagra Violacea!

Боб пристально посмотрел мне в глаза, не шучу ли я.

— Не пойму я вас, зоологов! Ну скажите, зачем нарекать столь прелестных созданий такими ужасными именами![5]Игра слов. Очевидно, Боб принял определение «фиалковый» за созвучное с ним «насильственный» (по-английски соответственно: violet и violent). Принятое сейчас латинское наименование производится не от спинки, а от брюшка: Tanagra Xanthogaster — желтобрюхий танагр. — наконец выдохнул он.

— Согласен, в данном конкретном случае могли подобрать и получше, — сказал я и принял сидячее положение.

С испугом убедившись, что мы не являемся частью растительного мира, бедные птички с «ужасным» названием тут же умчались вдаль, отчаянно щебеча.

Наш проводник заверил нас, что озеро неподалеку и через какой-нибудь час мы окажемся на месте. Услышав это, Боб немедленно срезал в кустарнике массивную палку На случай, если Кордаи вознамерится снова вести нас через пески. Поигрывая этим орудием, словно профессиональный боец, он нечаянно задел куст у себя за спиной. Среди листвы тут же раздался громкий писк, побудивший нас к немедленным действиям. Кордаи с Айвеном обогнули куст с флангов, а мы с Бобом настроились на лобовую атаку. Раздвинув листья, мы всмотрелись в стебли травы, — но ничего там не увидели.

— Там что-то шевелится! — неожиданно сказал Боб.

— Где? Что там?

Боб вгляделся в листву.

— Кры-ыса, — протянул он с отвращением.

— Какая? — спросил я с надеждой в голосе.

— Как какая? Самая обычная!

— Дай-ка мне взглянуть! — сказал я, и Боб уступил: мне точку наблюдения. Я вгляделся сквозь ветки — вот это да! Там сидела крупная бурая крыса с бледным брюшком кремового цвета. Это была не кто иной, как иглошерстная крыса (впрочем, англичане зовут ее куда менее помпезно: просто крыса-солдатик). Но только я взглянул на нее, как это существо с отчаянным писком бросилось наутек.

— Хватай ее, Боб! — заорал я что было сил. — Это солдатик! Вот, бежит к тебе! Ну, хватай же, ради Бога!

Я был особенно взволнован потому, что упомянутый вид грызунов казался мне особенно удивительным. И это при том, что до сих пор я знал этот загадочный вид грызунов лишь по чучелам, которые видел в различных музеях. Не теряя надежды я давал их описания всем охотникам, которых встречал в Гвиане, — но, увы, никто из них о такой крысе и слыхом не слыхивал! Я было смирился с тем, что так и уеду в Англию без живого экземпляра — и вот сейчас на моих глазах самая настоящая иглошерстная крыса бежит сквозь траву на ловца! Прямо под ноги Бобу! Тот лишь мгновение размышлял, удивленно переспросив: «Солдатик?» — и тут же самоотверженно повалился прямо на убегающее животное.

— Да не дави ты так! — жалобно вскрикнул я. — Ты ведь погубишь ее!

— А как бы ты хотел, чтоб я ее поймал? — раздраженно парировал Боб. — Она как раз подо мной! Ну, теперь твой черед! Давай доставай.

Но как ее достать? Нельзя же с бухты-барахты! Тут надо действовать с толком, с расстановкой! Пока мы тщательно обкладывали Боба мешками и сетями, он, лежа ничком и уткнувшись лицом в кустарник, обстоятельно докладывал нам о перемещениях крысы:

— Ползет к моей ноге… Нет, пошла назад… Остановилась у меня под грудью… Ну скорее же, чего вы там канителитесь! Она уже ползет к моему подбородку! Ну пошевеливайтесь, я не могу вот так лежать весь день! Она укусит меня!

— Да где уж ей кусаться после того, как ты шмякнулся на нее, — сказал я.

Мое воображение рисовало жуткую картину: подумать только, первая в моей жизни иглошерстная крыса, но в таком состоянии, будто по ней проехался паровой каток!

Между тем на лице Боба появилась изумленное выражение.

— Слушай… Похоже, их тут две… Клянусь, она только что была у меня под грудью, я теперь я чувствую ее под ногой!

— Да это тебе кажется, — сказал я и наклонился к нему. — Ну, под какой ногой?

— Под левой.

Я аккуратно сунул руку под его бедро и в самом деле почувствовал теплое, пушистое тельце зверька. Осторожненько, чтобы он и в самом деле не покусал меня, я обхватил его пятерней и извлек наружу. Крыса покорно лежала у меня на ладони, даже не пытаясь сопротивляться — на какое-то мгновение я даже подумал, что Боб все же покалечил ее. Я внимательно осмотрел крысу — нет, на первый взгляд вроде все в порядке — и торжественно сунул в холщовый мешок. Затем я повернулся к Бобу и увидел, что он по-прежнему лежит ничком посреди кустов.

— Что с тобой?.

— Понимаю, ты никак не нарадуешься на свое приобретение, — с ангельским терпением изрек он, — но все же сделай милость, убери вторую крысу у меня из-под груди! Я боюсь пошевелиться — вдруг укусит?

Я сунул руку туда, куда указывал Боб, и, к своему изумлению, в самом деле обнаружил у него под грудью еще одну крысу. Когда я вытащил ее, она издала громкий, полный отчаяния писк и тут же затихла, лежа у меня на ладони так же покорно, как и первая. Тем временем Боб встал на ноги и стряхнул с одежды прелую листву.

— Так что же в них особенного? — спросил он. — Они что, очень редкие или как?

— Не думаю, чтобы уж очень. Просто у меня есть к ним определенный интерес. Никогда прежде не видел живого экземпляра, — ответил я, не сводя глаз с крысы, которую по-прежнему держал в ладони.

Боб возмущенно взглянул на меня:

— Так, значит, вот как… Я, понимаете ли, не щажу живота своего, рискую схлопотать столбняк — и вот только из-за того, что у тебя к ней, видите ли, некий интерес!

— Да что ты, право! Ей-же-ей, это не из худших наших, приобретений. А главное, на всю жизнь хватит воспоминаний, как ты их ловил — шлеп, и две штуки враз! Посуди сам — многие ли могут похвастаться чем-нибудь подобным?

— Прости, но меня это не утешает, — холодно ответил Боб. — Я-то думал, что ловлю что-нибудь эдакое, что давно считалось исчезнувшим с лица земли. А то ведь эка невидаль — крыса.

— Ошибаешься. На самом деле это очень интересные животные. Вот погляди!

Боб весьма неохотно придвинулся ко мне и уставился; на крысу, по-прежнему лежавшую у меня на ладони. Это было пузатенькое существо с длинной грубой шерстью, представлявшей собой причудливую смесь желтых и шоколадных волосков. Обычный голый и тонкий крысиный хвост, маленькие уши, большие мечтательные черные глаза и густые белые усы.

— Ну и что? — сказал Боб. — Что в ней такого интересного? Крыса — она и есть крыса.

— Взгляни сюда, — сказал я.

Я провел большим пальцем против шерсти животного. Когда шерсть укладывалась на место, нетрудно было заметить, что она перемежается с многочисленными длинными темными иглами. Присмотревшись повнимательнее, видишь, что они плоские, гибкие и не больно-то острые; они скорее напоминают иглы дикобраза. Назначение этих игл так и осталось для меня тайной. Сомнительно, чтобы они служили средством защиты: во-первых, они недостаточно остры, чтобы причинить ущерб противнику, да к тому же легко гнутся. С целью разгадки тайны крысиных игл я поставил ряд экспериментов над этими животными; но сколько я ни моделировал чрезвычайных ситуаций, они ни разу не применяли своих игл ни для нападения, ни для защиты. Возможно, у иглошерстных крыс это некое средство устрашения, как у дикобразов, которые поднимают и опускают их по своему желанию — но, во всяком случае, мне его видеть не приходилось.

Вообще же у меня сложилось впечатление, что иглошерстным крысам как ни одному другому виду грызунов свойственно философское отношение к жизни. Иначе не объяснить то, с каким смирением они переносят неволю — не в пример свежепойманным крысам других видов. Они никогда не мечутся по клетке, если ты открываешь ее для уборки, а сидят себе кротко в уголке и равнодушно глядят на тебя. Если же требуется согнать крысу с места, чтобы убраться в том уголке клетки, где она сидела, она нехотя встанет и примется прогуливаться по клетке, издавая чудной жалобный писк. Но вот что показалось мне особенно странным — самым лакомым блюдом моих крыс стали ящерицы-анолисы. Обычно-то ведь лесные крысы предпочитают добычу попроще — живых кузнечиков или жуков; но я не знаю ни одного вида крыс, который дерзнул бы бросить вызов такому крупному существу, как ящерица. Скорее всего эта кровожадность появилась в неволе, ибо я не могу себе представить, чтобы такое толстое и неповоротливое существо, как крыса, могло с быстротой ящериц гоняться за ними вверх-вниз по кустам.

Но все, ребята, привал окончен подъем! Все в порядке, крысы упакованы? Тогда ноги в руки, — и вперед! Правда, путь к цели нам пересек еще один песчаный остров, но совсем небольшой и отнюдь не столь утомительный, как первый. Пройдя его, мы нырнули под сень густого леса почти сразу очутились на большой прогалине. По ее квадратной форме нетрудно было догадаться, что тут не обошлось без вмешательства человека. Очевидно, здесь некогда была индейская ферма, впоследствии заброшенная, и теперь прогалина густо заросла низким кустарником, увитым роскошными цветами, а неподвижный, нагретый воздух колыхался лишь от взмахов крыльев множества бабочек. Последним напоминанием о том, что когда-то этот участок возделывался, служили несколько жалких банановых деревьев с гроздьями измельчавших, никому теперь не нужных плодов; деревья были едва заметны под зеленым плащом вьющихся растений, карабкавшихся по стволам в надежде добраться до солнца; поодаль стояла, утопая в кустарнике, заброшенная хижина с крышей из пальмовых листьев; сквозь эту крышу пробивались, устремляясь к небу, три молодых деревца. Когда-то здесь жили индейцы, но теперь, как нам объяснил Кордаи, они перебрались на другой берег озера. Мы пересекли эту заброшенную плантацию, утопая в густом, влажном переплетении растений, и углубились в лес по узкой сырой тропке, которая с каждым шагом становилась все более топкой. Но вот еще один поворот — и на наших глазах распростерлась долгожданная водная гладь.

Прежде я и представить себе не мог, что столь обширное водное пространство может быть таким недвижным и безмолвным. Деревья и кустарники, росшие по его берегам, отражались в воде настолько ясно и четко, что трудно было понять, где верх, а где низ; ни случайный всплеск рыб, ни даже самая легкая рябь от ветерка — ничто не смело нарушить застывший покой бурой водной поверхности. Тростники, окаймлявшие берега, деревья, даже два небольших острова посреди озера — все казалось немым и безжизненным. И мертвая тишина — не слышно даже тонкого жужжания насекомых.

Кордаи объяснил, что индейцы пришлют за нами каноэ, но прежде до них еще нужно докричаться. Мы трое — Боб, Айвен и ваш покорный слуга присели покурить, а Кордаи закатал штаны, обнажив тонкие кривые ноги, и зашел по колено в воду. Сперва он несколько раз прокашлялся, затем встал в позу знаменитого оперного тенора на прославленной сцене и издал такой пронзительный, душераздирающий вопль, что даже у невозмутимого Айвена дрогнули губы и из них выпала сигарета. Жуткий вопль пронесся над недвижною водною гладью, тысячекратно отразился эхом в зарослях тростника и в кронах деревьев, и на стадии затухания приобрел сходство с доносящимся из глубокого подвала визгом закалываемого там целого стада свиней. Я оглядел противоположный берег в полевой бинокль — никаких признаков жизни. Кордаи подтянул штаны, набрал полную грудь воздуха, завопил… Напрасный труд! Едва четвертый выкрик, прокатившись над застывшей гладью озера, затих, раздался ропот Боба.

— У меня разрывается сердце, как он дерет себе глотку! Ей-богу, больше не могу! — запротестовал он. — Отойдем-ка подальше, чтоб не слышать, а когда он наорется, то придет и скажет.

Неплохая мысль, подумал я. Мы углубились в лес и отступали до тех пор, пока голос Кордаи сделался едва слышным. Здесь мы решили посидеть и подождать. Целый час бедняга простоял по колено в воде, каждые пять минут посылая душераздирающий сигнал, пока голос у него не стал совсем хриплым и тонким, а мы окончательно не истрепали себе нервы.

— Боюсь, что там просто никого нет, — сказал Боб, не вынимая пальцев из ушей. — Если даже там кто-то и был — боюсь, от такого крика они все просто передохли как мухи.

— А может, напротив, нужно помочь ему? — предложил я.

— Ему-то?! — изумился Боб. — Ты еще будешь утверждать, что ему без нас не хватает голоса?!

— А что, если и в самом деле так? — сказал он. — Как-никак, четыре глотки будут мощнее, чем одна.

— Сомневаюсь… Конечно, попытка не пытка, но если уж индейцы не услышали его верхних нот — значит, они там все глухие от рождения.

Мы возвратились к озеру и, войдя по колено в теплую, как парное молоко, воду, присоединились к Кордаи. После первой же совместной попытки стало понятно, почему наш провожатый кричал пронзительным фальцетом. Орать нормальным голосом было бессмысленно — из-за непонятных акустических особенностей данной местности только пронзительные, как тирольские напевы, звуки давали желаемый результат, вызывая эхо, а все звуки более низких регистров просто-напросто гасли.

Поняв, что от нас требуется, мы дружно принялись издавать такие звуки, что у непосвященного неизбежно создалось бы впечатление, будто он попал к грешникам в девятый круг Дантова ада. Все шло как нельзя лучше — казалось, даже поверхность воды вибрировала от нашего дружного хора. Внезапно мой взгляд упал на Боба в тот момент, когда он, в порыве вдохновения войдя во вкус, старательно выводил фальцетом длинную руладу. Меня разобрал такой смех, что мне ничего не оставалось, как сесть на песок и попытаться успокоиться. Боб последовал за мной, Мы сидели рядышком и любовались сияющей гладью озера.

— А не попробовать ли переплыть его? — предложил Боб.

Я недоверчиво смерил глазами расстояние:

— Легко сказать переплыть — тут с добрых полмили будет! Впрочем, попробовать можно, если не спешить.

— Я про то и говорю. В конце концов, чего ради мы отшагали такой маршрут? Чтобы повидаться со здешними индейцами! Так почему же мы должны уходить ни с чем? — запальчиво сказал Боб.

— Прекрасно, — сказал я. — В путь!

Мы разделись донага и вошли в воду.

— Что вы собираетесь делать, шеф? — с тревогой спросил Кордаи.

— Плыть на ту сторону! — бодро ответил я.

— Да что вы, хозяин. Разве тут можно плавать?

— А что тут такого? Не сам ли ты, дружище, хвастался, что переплывал его много раз?

— Так-то так, но для вас оно слишком широко, шеф, — пропищал Кордаи.

— Ерунда, милейший ты мой! Ваш покорный слуга переплывал такие озера, по сравнению с которым это — просто жалкая лужица! Меня даже медалями награждали за сверхдальние заплывы.

Последний аргумент окончательно сразил моего собеседника — по-видимому, он и понятия не имел, что за штуки такие медали и с чем их едят. Мы все глубже заходили в озеро, и к тому моменту, когда достигли края тростниковых зарослей, были по шею в теплой, золотистой, словно мед, воде. Тут мы на мгновение задержались, чтобы определить на противоположном берегу ближайшую к нам точку, и вдруг до меня дошло, что мы оба, пускаясь в плавание, забыли снять с себя шляпы. Право, в жизни не видывал забавнее зрелища: мой друг по-лягушачьи разгребая темную воду, упрямо плывет к цели, а на один глаз у него элегантно свисает шикарная зеленая шляпа с загнутыми полями! Меня разобрал такой истерический смех, что у самого чуть не слетела шляпа.

— Что стряслось? — спросил Боб.

Я принял вертикальное положение в воде, пытаясь отдышаться.

— Да так: смотрю на одного славного путешественника и думаю: что же ты, дружище, не сообразил надеть шляпу побольше? Сел бы в нее и запросто переплыл. Эх ты, шляпа!

— От шляпы слышу, — парировал Боб. — Ты ведь тоже в шляпе.

— Так это на случай, если повстречаем на том берегу прекрасных индианок. По-моему, джентльмен всегда должен быть при шляпе, иначе как же ты собираешься приветствовать даму?

Развивая эту тему, мы до того обессилели от смеха, что Решили полежать на спине и отдохнуть. И хорошо, что не поплыли дальше: впереди раздался зловещий плеск, а по воде пошла непонятного происхождения рябь. С берега до нас донеслись крики Айвена и Кордаи.

— Назад, хозяин! Это очень злые рыбы! — кричал Кордаи. — Боюсь, что это пираньи, сэр! — добавил Айвен своим бесстрастным голосом.

Мы с Бобом переглянулись, посмотрели на стремительно приближавшееся к нам пятно ряби и понеслись назад с такой скоростью, которая уж точно обеспечила бы на полный комплект наград на любых спортивных состязаниях. Мокрые, запыхавшиеся, но по-прежнему не снимая наших идиотских головных уборов, мы голые, но в шляпах выбрались на берег.

— Так это действительно пираньи? — спросил я Айвена, переведя дух.

— Не знаю, сэр, — ответил он, — но вряд ли стоило рисковать, если это действительно были они.

Полагаю, не лишним будет разъяснить, что пиранья — одна из самых отвратительных пресноводных рыб. Это плоская, мясистая, серебристая рыба, у которой нижняя челюсть выдается настолько, что рыба похожа в профиль на бульдога. Ее челюсти снабжены рядами самых жутких зубов, какие только можно встретить в мире ихтиофауны. Эти зубы имеют треугольную форму и, когда рыбина смыкает свои зловещие челюсти, прилегают друг к другу столь точно, словно зубья шестерен. Пираньи живут гигантскими полчищами в большинстве тропических южноамериканских рек и снискали себе дурную славу. Они чуют в воде кровь на огромных расстояниях, и малейшая капля ее собирает всех пираний в стаю, которая с невероятной скоростью устремляется к месту происшествия в предвкушении сытной трапезы. Однажды даже был проделан эксперимент: взяли только что убитую капибару — это такой южноамериканский грызун размером в крупную собаку, — опустили на веревке в реку, кишащую пираньями и включили секундомер. И что же? Жирная тушка капибары весом в 100 фунтов оказалась объеденной до костей за 55 секунд. При изучении скелета обнаружилось, что некоторые рыбы, силясь содрать мясо, прокусывали насквозь ребра. Для меня так и осталось тайной, точно ли пираньями были те рыбы, встречи с которыми мы избежали; но я думаю, что мы мудро поступили, что выбрались на берег — в стаю голодных пираний заплывают только один раз.

Айвен и Кордаи возобновили попытки докричаться до индейцев, а мы с Бобом вернулись на заброшенную ферму и принялись расхаживать голышом на солнечной поляне, обсыхая после рискованного заплыва. Из любопытства заглянув в доживающую свой век хижину, мы нашли там наполовину вросшую в землю длинную доску. А ведь всякий, кто когда-либо занимался ловлей животных, знает, что нелишне заглядывать под каждую доску, корягу или камень на своем пути — а вдруг под ними скрывается какое-нибудь редкое создание, которое ты иначе бы пропустил! Привычка переворачивать все, что попадалось на наем пути, дошла у нас едва ли не до автоматизма. Так и сей раз — едва увидев доску, мы с Бобом инстинктивно нагнулись и бесшабашно перевернули ее.

В открывшейся пахнущей сыростью ямке возлежала длинная и грозная на вид змея. Оказавшись в положении «двух голеньких свинок без шляп и ботинок» (точнее сказать, без всего, кроме шляп и ботинок, но это не меняет сути дела!), мы чувствовали, что преимущество за противником. Но змея по каким-то причинам этим не воспользовалась и продолжала неподвижно лежать, уставившись на нас. Мы замерли и, не сходя с места, принялись шепотом обсуждать план ее поимки.

— У меня в кармане брюк есть кусок веревки, — обнадеживающе сказал Боб.

— Прекрасно! Я сбегаю, одна нога здесь, другая — там.

А ты смотри не спускай с нее глаз!

Я отступил назад — сперва потихонечку, чтобы змея ничего не заподозрила, а потом рысью кинулся к вороху нашей одежды. Отыскав веревку, я завязал петлю, затем: срезал палку — вот и готово орудие, с коим я и помчался к Бобу. Змея не сдвинулась ни на дюйм и зашевелилась только тогда, когда почувствовала на своей шее петлю — она свернулась в тугой узел и яростно зашипела. Это была одна из тонких бурых древесных змей, которые весьма распространены в Гвиане и, как мы выяснили впоследствии, не относятся к числу самых ядовитых. Впрочем, это ни в коей мере не испортило нам удовольствия от ее поимки, и, опуская ее в холщовый мешок, мы чувствовали себя бесстрашными змееловами. Только мы пустились в дебаты, много ли преимуществ при встрече со змеей у одетого человека по сравнению с человеком в костюме Адама, как вдруг из-за деревьев выбежал запыхавшийся Айвен и сказал, что до индейцев удалось-таки докричаться и они выслали за нами каноэ.

Прошуршав в камышах, каноэ ткнулось носом в песок у наших ног, и из него вышел владелец, ступив в неглубокую воду. Это был юноша-индеец лет восемнадцати, в потрепанных штанах, малорослый и коренастый, с кожей какого-то особенно теплого желто-бронзового оттенка, отливавшей на солнце красной медью. У него был широкий нос, большой, красиво очерченный рот, высокие монгольские скулы и большие темные раскосые глаза. Волосы у нашего нового знакомого, красивые, черные, но не лоснящиеся с синеватым отливом, подобно перьям сорочьего хвоста (как у большинства индейцев), имели мягкий, спокойный цвет сажи. Он застенчиво улыбнулся нам, в то время как его черные, совсем без выражения, глаза пробежались по нашим персонам, ловя каждую деталь. Кордаи заговорил с ним на его родном языке, и он ответил глубоким хрипловатым голосом. После короткого расспроса мы выяснили, что большинство индейцев, обитавших на самом берегу, переселились на несколько миль от него, на более удобное для проживания место, а на прежнем месте остались лишь этот юноша и его семья. «Хотите повидать их?» — спросил Кордаи. Что за вопрос! Мы набились как сельди в бочку в неустойчивое, протекающее каноэ, и юноша плавным ходом повел его на противоположный берег. К моменту, когда мы были почти у цели, наш перегруженный дредноут дал опасный крен, и вода предательски хлынула через борт. Но все же отважный пловец успел-таки направить каноэ носом прямо в камыши, так что оно вошло в жидкую грязь, словно напитавшаяся водой банановая шкурка. Затем он повел нас через лес, легко и бесшумно, словно бабочка лавируя между деревьями. Вскоре мы вышли к небольшой вырубке, где стояла большая, надежно сработанная бамбуковая хижина. Тут же навстречу нам, громко заливаясь, выскочила свора собак, но юноша одним возгласом осадил их. Прямо на земле перед хижиной сидел почтенного возраста индеец, очевидно глава семейства. Тут же трудились его жена и дочь лет шестнадцати, вылущивая кукурузные початки, из которых струилось золотое зерно. На солнечной полянке весело играли младшие ребятишки; тут же, озабоченно квохча, бродили куры. Все члены семейства подошли к нам и поздоровались за руку, но явно смутились в нашем присутствии. Хотя они охотно, с неизменной улыбкой отвечали на наши вопросы, было ясно, что их доверие еще требуется завоевать.

А что в этом удивительного? Припомним-ка историю южноамериканских индейцев со времени испанского владычества. Скольких бедствий и лишений натерпелись они от белого человека, начиная с изощренных жестокостей во славу Христову и кончая нашими днями, когда индейцы, лишенные огромных просторов когда-то всецело принадлежавшей им родной земли, вынуждены жить в резервациях, где они могут хоть как-то спастись от прелестей цивилизации, которая не приносит им ничего, кроме зла и горя!

Удивительно, как они вообще соглашаются вступать с на ми в какие-то контакты! Скорее следовало бы ожидать, что они, по примеру своих сородичей из Мату-Гросу, начнут встречать любого бледнолицего тучей метких отрав ленных стрел. Такое отношение, конечно, заслуживает упрека, но поддается пониманию.

Как бы там ни было, заручившись у почтенного индейца обещанием раздобыть для нас каких-нибудь зверюшек, мы снова пожали всему семейству руки, и юноша отвел нас обратно через озеро. Когда мы благополучно сошли на берег, он улыбнулся нам на прощание, развернул свою посудину и погнал по безмолвной глади озера, оставляя за кормой темную разбегающуюся рябь.

Обратный переход в Эдвенчер лишил нас последних сил; мы хотели попасть домой до темноты, а раз так, то пришлось прибавить шагу. Второй песчаный остров показался нам куда шире, чем когда мы пересекали его в первый раз, а песок буквально засасывал по колено наши и без того измученные ноги. Но вот наконец мы достигли края леса и обернулись назад — преодоленное пространство лежало за нашими спинами, блистая в лучах заходящего солнца, словно покрытое морозными узорами стекло. Но только мы собрались углубиться в лес, как наш провожатый поднял руку, сделав нам знак остановиться, и показал на деревья футах в тридцати поодаль. Я бросил взгляд — и мне открылось поразительное, чарующее зрелище, которого мне не забыть никогда.

Мне на мгновение почудилось, будто я вовсе не в тропиках, а посреди родного английского леса. Все такое же — и невысокие стройные серебристые стволы, между которыми торчали низкорослые густые кустарники, и лоснящаяся зеленая листва, превратившаяся в золото от волшебного прикосновения лучей заходящего солнца. Но вершиной этого восхитительного празднества природы была группа обезьян-ревунов, восседавших на верхушках деревьев и выделявшихся яркими пятнами на зеленом фоне. Их было пять крупных, плотного сложения животных с сильными цепкими хвостами и печальными мордами шоколадного цвета. Ну, а раскраску их длинной густой шелковистой шерсти вообще можно описывать бесконечно: поражающая воображение сверкающая смесь медных и винно-красных оттенков, отливающих металлическим блеском. Такое бывает разве что у самоцветных камней да у некоторых видов птиц. От волнения потеряв дар речи, я не мог оторвать глаз от этого изумительного буйства красок.

Стадо состояло из почтенного самца и четырех обезьян поменьше — по-видимому, его жен. Импозантный вожак, чья шкура сияла в солнечных лучах, словно в пламени костра, восседал на самой макушке дерева, будто на троне, и с наслаждением отщипывая молодые листья, набивал ими рот. Мне было так хорошо на этом празднике жизни, что даже казалось странным, с чего бы это на лице вожака написано меланхолическое выражение. Но вот трапеза окончена. Вожак, работая лапами и хвостом, перебрался на соседнее дерево и, сопровождаемый своим преданным гаремом, скрылся среди листвы.

Мы шли под тенистыми сводами деревьев, вдоль каналов, из которых доносились зовущие голоса маленьких лягушат, и я поклялся про себя, что непременно заполучу такую же вот лоснящуюся, фантастическую обезьяну, сколько бы это мне ни стоило.