Онлайн чтение книги Шпион, выйди вон Tinker Tailor Soldier Spy
Глава 6

С самого начала этой встречи Смайли словно надел на себя равнодушно-непроницаемую маску Будды, делая вид, что ни рассказ Тарра, ни редкие замечания Лейкона и Гиллема нисколько его не трогают. Он откинулся назад и подогнул свои короткие ноги, наклонив голову и скрестив пухлые руки на объемистом животе. Его глаза все время оставались прикрытыми за толстыми стеклами очков. Главной заботой было иногда протирать стекла шелковой подкладкой галстука, а когда он это делал, взгляд становился влажным и беззащитным, и те, кто заставал его за этим занятием, чувствовали неловкость. Однако его внезапное вмешательство и пустая, бессодержательная реплика Тарра, которая последовала за объяснением Гиллема, будто послужили сигналом для передышки собравшимся – они задвигали стульями и стали прочищать глотки. Лейкон заговорил первым: – Джордж, что вы предпочитаете? Могу я предложить вам виски или что-нибудь еще? – Он спрашивал таким заботливым тоном, словно предлагал аспирин от головной боли. – Я забыл поинтересоваться раньше, – извиняясь, пояснил он. – Джордж, давайте по рюмочке. Зима, в конце концов. Глоточек чего-нибудь.

– Спасибо, не беспокойтесь, – ответил Смайли.

Он не отказался бы от чашечки горячего кофе, но что-то мешало ему попросить. К тому же он помнил по прошлому разу, что кофе здесь подают отвратительный.

– Гиллем? – обратился Лейкон.

Нет, Гиллем также посчитал невозможным выпить вместе с Лейконом.

Тарру ничего предлагать не стали, и он продолжил свой рассказ.

По его словам, он спокойно воспринял присутствие Ирины. Он подготовил пути к отступлению еще до того, как вошел в дом, и теперь, ничуть не смутившись, начал действовать. Он не стал выхватывать пистолет, или зажимать ей рот рукой, или, как он выразился, делать еще какую-нибудь глупость вроде этого, а сказал, что пришел поговорить с Борисом по личному делу. Он, мол, жутко извиняется, но останется здесь, пока не явится Борис. С хорошим австралийским акцентом, изображая оскорбленного торговца автомобилями из тех краев, он объяснил, что сам никогда не опускается до того, чтобы встревать в чужой бизнес, а потому будет трижды проклят, если позволит какому-то паршивому русскому, который не в состоянии платить за свои удовольствия, в одну ночь увести у себя девчонку и украсть деньги. При этом, хоть он и разыгрывал бурное негодование, но старался не повышать голоса, гадая, как она поступит.

И вот так, сказал Тарр, это все и началось.

Когда он вошел в комнату Бориса, была половина двенадцатого. А ушел он в половине второго, договорившись о встрече следующим вечером. За эти два часа ситуация коренным образом изменилась.

– Обратите внимание, мы не делали ничего такого, просто стали хорошими знакомыми, понимаете меня, мистер Смайли?

На мгновение Джорджу показалось, что эта вкрадчивая усмешка претендует на его самые сокровенные тайны.

– Понимаю, – вяло отозвался он.

В присутствии Ирины в Гонконге не было ничего необычного, и Тесинджер не нашел оснований проявлять к ней особый интерес, объяснил Тарр. Ирина и сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях.

– Если уж на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем ее приятель, если можно его так назвать. Сущий ребенок и, по-моему, слегка синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее оказалась чертовски обаятельная улыбка, – живописал Тарр. – Она была приятным собеседником, – еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. – Когда в ее жизнь вошел мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до предела, терзаясь вопросом, как жить дальше с этим чертовым Борисом. Ей показалось, будто я сам архангел Гавриил. С кем еще она могла поговорить о своем муже без опаски? У нее не было приятелей в составе делегации, у нее вообще не было никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не прошел, не поймет, что это такое – поддерживать разваливающиеся отношения, постоянно находясь в разъездах. – Смайли снова впал в глубокий транс. – Отель за отелем, город за городом, нельзя даже непринужденно поговорить с местными или ответить на улыбку незнакомца – так она описывала свою жизнь. Она считала такое положение гнусным, мистер Смайли, и все эти ее страстные признания и пустая бутылка из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему она не может жить, как все нормальные люди? – повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. «Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?» Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. – Тарр снова запнулся. – Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я моментально просекаю такие вещи. Говорят, знание – сила, сэр, и в Ирине была эта сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. Такой уж меня талант. Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди умеют чувствовать воду под землей.

Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал:

– Я понимаю, – и дернул себя за мочку уха.

Тарр молчал дольше обычного, глядя на Смайли с таким выражением, будто ожидал от него еще чего-то.

– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.

Внезапно Смайли широко открыл глаза:

– Что ты передал в Лондон?

– Ничего.

– Почему?

– Потому что он хоть и дурак, но хитрый, – вставил Гиллем.

– Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: «Возвращайся домой, Тарр». – Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. – Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку.

– Он как идиот вляпался в историю с одной польской девкой, – сказал Гиллем. – Тогда он тоже почувствовал в ней щедрость души.

– Я знал, что Ирина не приманка, но разве я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Нет уж.

– Ты сообщил Тесинджеру?

– Черт побери, конечно нет.

– Как же ты объяснил Лондону, почему отложил свой вылет?

– Я должен был лететь в четверг. И решил, что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит.

– Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, – пояснил Гиллем. – Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, – добавил он едко.

Как бы то ни было, Тарр и Ирина встретились на следующий вечер. А через день они встретились опять. Первое свидание состоялось в кафе, и оно не заладилось. Они приняли все мыслимые меры предосторожности, чтобы их не увидели, потому что Ирина была напугана до смерти, не столько из-за своего мужа, сколько из-за охранников, приставленных к делегации, – горилл, как называл их Тарр. Женщина вся дрожала и отказалась от выпивки. Во второй вечер Тарр продолжал ухаживать за ней в расчете на проявления душевной щедрости. Они сели на трамвай до Пика Виктория, затесавшись в группу пожилых американок в белых носках и с козырьками на резинке. На третий день Рикки взял напрокат автомобиль и повез ее вокруг Новых Территорий, пока она вдруг не начала дергаться из-за близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани.

Тем не менее ей эта поездка понравилась, она то и дело восхищалась опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых плантаций. Тарр тоже остался доволен поездкой, потому что они оба удостоверились, что за ними не следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскрылась.

– А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью «Томас» на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, пропускала все мимо ушей, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: «Да, Томас», «Нет, Томас» – и переводила разговор на другую тему.

На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на московский Центр, и ее муж тоже, и она прекрасно знает, что Тарр тоже в этом бизнесе. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами.

– Она решила, что я – полковник английской разведки, – выпалил Тарр без тени улыбки. – Она то плакала, то через минуту смеялась и, по-моему, была близка к тому, чтобы свихнуться окончательно. То она вела себя как чокнутая героиня дешевого романа, то как красивый, резвящийся, неиспорченный ребенок. Англичане были ее любимой нацией. «Джентльмены», – все повторяла она. Я принес ей бутылку водки, и она выпила половину за полминуты. «Ура, за английских джентльменов». Борис был ведущим, а Ирина его дублером. Это их совместная работа, а в один прекрасный день она встретится с Перси Аллелайном и расскажет ему большую тайну, предназначенную ему лично. Борис «пас» гонконгских бизнесменов и попутно работал «почтовым ящиком» для местной советской резидентуры. Ирина была его связной, изготавливала микроснимки, зашифровывала донесения и «выстреливала» радиограммы в спрессованном режиме за доли секунды, чтобы исключить перехват. Все как в романе, понимаете? Два ночных клуба были местом свиданий и запасным пунктом для связников. Но на самом деле Борису больше нравилось пить, волочиться за танцовщицами и впадать в депрессии, и еще уходить гулять часов на пять, потому что он не мог долго оставаться в комнате со своей женой. Все, что оставалось Ирине, – это торчать дома, плакать или надираться вдрызг и фантазировать, как она сидит вместе с Перси у камина и рассказывает все, что знает. Я дал ей выговориться там, на верху холма, в машине. Я даже старался не шевелиться, чтобы не перебивать ее. Мы смотрели, как сумерки опускаются на гавань, и восходит чудная луна, и крестьяне снуют мимо со своими длинными шестами и керосиновыми лампами. Для полной идиллии не хватало только Хамфри Богарта в смокинге. Я придерживал ногой бутылку с водкой и не двигал ни единым мускулом. Правда, мистер Смайли, честное слово! – воскликнул он с беззащитностью человека, который страстно хочет, чтобы ему поверили. Но глаза Смайли оставались закрытыми, он был глух ко всем мольбам.

– Она разошлась не на шутку, – объяснил Тарр, как будто это произошло вдруг и он не имел к этому никакого отношения. – Она рассказала мне историю всей своей жизни, от рождения до встречи с полковником Томасом, то бишь со мной. Мама, папа, юношеские увлечения, вербовка, обучение, дурацкое полузамужество – все. Как ее свели в пару к Борису во время учебы и с тех самых пор они не расставались: одна из великих нерушимых связей. Она назвала мне свое настоящее имя, свой оперативный псевдоним и все имена, под которыми ее отправляли в поездки; затем вытащила свою сумочку и, как фокусник, стала показывать мне свой «магический набор»: авторучку с тайником, кодовую таблицу внутри, скрытую микрофотокамеру, все, что было нужно для разведывательной работы. «Подожди, пусть все это увидит Перси», – сказал я ей, будто подыгрывая. Это все было серийным хламом, заметьте, ничего примечательного, хотя материал довольно качественный. В довершение ко всему она начинает выкладывать мне все о советской агентурной сети в Гонконге: агенты, явки, «почтовые ящики» – все. Я чуть не спятил, запоминая это все.

– Но все-таки запомнил, – бросил Гиллем.

Да, согласился Тарр, почти все. Он знал, что она говорит не всю правду, но знал и то, что правда трудно давалась девушке, которая с юных лет стала шпионкой, и для новичка у нее явно получалось неплохо.

– Я вроде бы стал ей даже сочувствовать, – сказал он в очередном приступе притворной откровенности. – Я чувствовал, что мы понимаем друг друга с полуслова, ей-богу.

– Ну, ясно, – вставил Лейкон одно из своих редких замечаний. Он был очень бледен, но было трудно понять, то ли это от злости, то ли из-за серого света раннего утра, вползающего через жалюзи.