Онлайн чтение книги Шпион, выйди вон Tinker Tailor Soldier Spy
Глава 8

– Возможно, она и вправду заболела, – флегматично произнес Смайли, обращаясь больше к Гиллему, чем к кому-нибудь другому. – Возможно, она и вправду была без сознания. Возможно, ее увозили настоящие санитары. Впечатление такое, что она, мягко говоря, была немного взбалмошной. – Он добавил, мельком глянув на Тарра: – В конце концов, между твоей первой телеграммой и отлетом Ирины прошли только сутки. Вряд ли можно обвинять Лондон.

– Теоретически можно, – сказал Гиллем, уставившись в пол. – Это невероятно быстро, но в принципе возможно, если кое-кто в Лондоне… – Они все напряглись. – Если кое-кто в Лондоне хорошо побегал. И в Москве тоже, разумеется.

– Это именно то, что я сам себе говорил, сэр, – с гордостью заявил Тарр, взяв сторону Смайли и игнорируя Гиллема. – Это прямо-таки мои слова, мистер Смайли. Расслабься, Рикки, сказал я, а то ты скоро будешь шарахаться от собственной тени, если не поостынешь.

– Или все-таки русские вычислили, – подчеркнул Смайли. – Скажем, охранники пронюхали о ваших контактах и убрали ее. Было бы чудом, если бы они не пронюхали, судя по тому, как вы оба себя вели.

– Или она рассказала мужу, – предположил Тарр. – Я разбираюсь в психологии не хуже любого другого, сэр. Я знаю, что может произойти между мужем и женой, когда они поссорятся. Она хочет досадить ему. Разозлить, вызвать гнев. «Хочешь знать, что я тут делала, пока ты там пьянствовал и отплясывал?» – что-то вроде этого. Борис бежит к гориллам и все им выкладывает, они шарахают ее чем-нибудь тяжелым по голове и увозят домой. Я мысленно прокрутил все эти варианты, мистер Смайли, поверьте. Я долго думал об этом, правда. Как и любой мужчина, когда от него уходит женщина.

– Давай не будем отвлекаться, ладно? – свирепо прошипел Гиллем.

Теперь-то, сказал Тарр, он, пожалуй, готов признать, что за те двадцать четыре часа он слегка вышел из себя.

– Но сейчас это со мной бывает не слишком часто, правда, мистер Гиллем?

– Довольно часто.

– Я чувствовал это почти физически. Можно сказать, был подавлен.

Мысль о том, что лакомую добычу грубо вырвали у него из рук, вызвала у Рикки Тарра бессильную ярость, которая нашла выход в безумном хождении по заведениям, где он уже привык бывать. Он пошел в «Колыбель кошки», затем в «Анжелику» и до рассвета посетил еще полдюжины мест, не говоря о том, что по пути успел пообщаться с несколькими девушками. В какой-то момент он решил отправиться на другой конец города и учинить небольшой скандал в «Александре»: он надеялся потолковать с этими гориллами из охраны. Когда он немного остыл, продолжая думать об Ирине и о том, как они были вместе, он вознамерился перед возвращением в Лондон обойти тайники, дабы проверить, не оставила ли она случайно для него письмо.

Отчасти он это сделал просто для того, чтобы чем-то заняться.

– Отчасти, наверно, мне было невыносимо думать, что в какой-нибудь дыре в стене валяется ее письмо, а из нее тем временем выколачивают показания, – добавил он, как всегда найдя для себя оправдание.

У них было два условленных места для писем. Первое – недалеко от гостиницы, на стройплощадке.

– Знаете эти строительные леса из бамбука, которые используют китайцы? Потрясающе. Я видел, как чернорабочие с железобетонными плитами карабкались по ним на двадцатый этаж.

Там торчит кусок бракованной трубы, сказал он, высотой по плечо, очень удобный. Казалось наиболее вероятным, что Ирина впопыхах должна была воспользоваться именно этим тайником, но там оказалось пусто. Второй тайник был в задних рядах церкви «под тем местом, где они складывают брошюрки», как объяснил Рикки.

– Там есть подставка, сделанная из старого шкафа. Если опуститься на колени перед задней скамейкой и пошарить кругом, можно нащупать шатающуюся доску. За этой доской есть углубление, где полно мусора и крысиного помета. Уверяю вас, это замечательный тайничок, лучше не бывает.

Наступила короткая пауза, и перед ними словно предстали образы Рикки Тарра и его возлюбленной из московского Центра, преклонивших колени бок о бок в заднем ряду баптистской церкви в Гонконге.

И вот в этом втором тайнике, продолжал Тарр, он нашел не просто письмо, а целый дневник, написанный мелким почерком и на обеих сторонах бумаги, так, что кое-где черные чернила проступали насквозь. Написано было очень торопливо и без исправлений. С первого взгляда он понял, что она писала в минуты просветлений.

– Это не оригинал, учтите. Это только моя копия.

Засунув свою длинную руку за пазуху, он вытащил оттуда кожаную сумочку, пристегнутую к широкому ремешку. Из нее он достал замусоленную стопку бумажных листов.

– Я думаю, она спрятала этот дневник буквально перед тем, как они ее схватили, – заметил он. – Может, заодно и помолилась в последний раз. Я сам сделал перевод.

– Надо же, я и не знал, что вы говорите по-русски, – удивился Смайли.

Это замечание все пропустили мимо ушей, кроме Тарра, который тут же ухмыльнулся.

– А-а, так ведь для нашей профессии нужна определенная подготовка, мистер Смайли, – объяснил он, раскладывая страницы по порядку. – Я, может, не так силен в юриспруденции, но знание иностранного языка иногда имеет решающее значение. Я надеюсь, вы слышали, что говорят поэты? – Он оторвался от дела и усмехнулся еще шире. – «Познать чужой язык – значит познать чужую душу». Великий король написал это, сэр, Карл Пятый. Мой отец не упускал случая процитировать кого-нибудь, надо отдать ему должное, хотя – это, наверное, забавно, но сам он, кроме английского, никаких других языков не знал. Если не возражаете, я буду читать вслух.

– Да он ни одного слова не знает по-русски, – сказал Гиллем. – Они все время разговаривали на английском. Ирина закончила трехгодичные курсы английского языка.

На сей раз объектом своего пристального внимания Гиллем выбрал потолок, а Лейкон – свои руки. И только Смайли наблюдал за Тарром, который беззвучно посмеивался над собственной шуткой.

– Готовы? – спросил он. – Ну, ладно, начнем. «Слышишь ли ты меня, Томас, я обращаюсь к тебе». Она звала меня по фамилии, – объяснил он. – Я сказал ей, что меня зовут Тони, но она все равно называла меня Томасом, понимаете? «Этот дневник – мой подарок тебе в случае, если меня заберут, прежде чем я успею поговорить с Аллелайном. Я бы с радостью отдала тебе свою жизнь, Томас, и, конечно, свое тело, но боюсь, эта жалкая тайна станет единственным, чем я смогу тебя осчастливить. Распорядись ею как следует». – Тарр поднял взгляд. – Помечено понедельником. Она писала этот дневник четыре дня. – Его голос стал монотонным, даже скучным. —

«В московском Центре больше болтают, чем бы этого хотелось нашему начальству. Особенно всякие мелкие сошки любят возвышаться в собственных глазах, давая понять, что они осведомлены кое о чем. Перед тем как меня устроили в Министерство торговли, я два года работала инспектором в архиве нашего Главного управления на площади Дзержинского. Это была такая скучная работа, Томас, и атмосфера не из приятных, а я ведь была не замужем. У нас поощрялась подозрительность по отношению друг к другу, это такое напряжение – никогда не раскрывать своего сердца, ни разу. У меня в подчинении был служащий по фамилии Ивлев. Хотя он ни социально, ни по чину не был мне ровней, тамошняя гнетущая атмосфера сблизила нас. Прости, но иногда плоть говорит вместо сердца, ну почему ты не появился раньше! Несколько раз у нас с Ивлевым совпадали ночные дежурства, и в конце концов мы решили нарушить правила и встретиться за пределами этого здания. Он был блондином, Томас, как и ты, и меня тянуло к нему. Мы встретились в кафе в одном из бедных московских районов. Нам всю жизнь в России твердили, что в Москве нет бедных районов, но это ложь. Ивлев сказал мне, что на самом деле его фамилия Брод, но он не еврей. Он как-то принес мне немного кофе и несколько пар чулок, присланных ему полулегально товарищем из Тегерана. Он был очень милым. Говорил, что глубоко восхищен мною, а однажды признался, что работал в отделе по учету донесений всех зарубежных агентов, завербованных Центром. Я рассмеялась и сказала: мол, таких записей не существует и только безнадежный мечтатель мог бы рассчитывать, что такое количество секретов будет сосредоточено в одном месте. Хотя, наверное, мы оба были мечтателями». Тарр снова прервался.

– Здесь переход к следующему дню, – пояснил он. – Начинается все множеством «Доброе утро, Томас» и молитвами с вкраплениями признаний в любви. Женщина не может обращаться в пространство, говорит она, поэтому она пишет Томасу. Ее благоверный ушел рано, и у нее, мол, есть свободный час времени. Пока все понятно?

Смайли хмыкнул что-то нечленораздельное.

– «Во второй раз я встретилась с Ивлевым в квартире двоюродного брата его жены, преподавателя Московского государственного университета. Мы были одни. Во время этого тайного свидания произошло то, что мы в донесениях называем деянием, порочащим работника. Думаю, Томас, ты и сам не раз совершал подобные поступки! Во время этого свидания Ивлев также рассказал мне следующую историю, которая сделала нас еще ближе. Томас, ты должен быть осторожен. Слышал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Карла? Это старая лиса, самая коварная в Центре, самая таинственная, даже имя его непривычно для русского уха. Ивлев был до крайности напуган, рассказывая мне об этих событиях, которые, по его словам, сопряжены с величайшей конспирацией, возможно, с большей мы еще никогда не сталкивались. История Ивлева заключается в следующем. Тебе следует рассказывать ее только людям, заслуживающим абсолютного доверия, Томас, по причине ее чрезвычайной секретности. Ты не должен рассказывать ее в Цирке, потому что никому нельзя доверять, пока загадка не раскроется. Ивлев сказал, что это неправда, что он когда-то занимался учетом агентов. Он придумал это только для того, чтобы показать мне, как глубоки его познания в делах Центра, и убедить меня, что я влюбилась не в кого попало. Правда состояла в том, что он помогал Карле в одной из его крупных операций и даже однажды был направлен в Англию с конфиденциальным поручением под видом водителя и помощника шифровальщика в посольстве. Эту задачу он выполнял под рабочим псевдонимом Лапин. Таким образом, Брод стал Ивлевым, а Ивлев – Лапиным: бедняга чрезвычайно гордился этим. Я не стала говорить ему, что означает Lapin по-французски. Если бы ценность человека определялась количеством его имен! Задачей Ивлева было обслуживать „крота“. „Крот“ – это внедрившийся агент, названный так потому, что глубоко укореняется в империалистической почве Запада, в данном случае это был англичанин. „Кроты“ очень ценны для Центра, потому что для их внедрения требуется много лет, зачастую пятнадцать или двадцать. Большинство таких английских агентов были завербованы Карлой еще до войны и происходили из высших слоев буржуазии, некоторые даже считались аристократами, людьми знатными, испытывающими отвращение к своим предкам и превратившимися в скрытых поклонников коммунизма, гораздо больших, чем их пассивные английские товарищи рабочие. Некоторые из них умудрились даже подать заявления о вступлении в партию, но Карла вовремя успел их остановить и поручить какую-то специальную работу. Другие сражались в Испании против режима Франко; там их и отыскивали вербовщики и направляли к Карле. Третьи попались в сети на войне во время вынужденного сотрудничества Советского Союза и Великобритании. Кое-кто впоследствии, разочарованный тем, что война не принесла социализм на Запад…» Здесь она вроде как прерывается, – пояснил Тарр, не поднимая глаз от рукописи. – У меня здесь написано «прерывается». По-моему, ее старикан вернулся раньше, чем она ожидала. Чернила все размазались. Бог знает куда она засунула эту писанину. Может быть, под матрас.

Если подразумевалось, что это шутка, то она не удалась.

– «Крот», которого Лапин обслуживал в Лондоне, был известен под кодовым именем «Джеральд». Этот глубоко законспирированный человек был завербован самим Карлой. Обслуживание «кротов» доверяют только высококвалифицированным товарищам, говорит Ивлев. Поэтому, в то время как на первый взгляд Ивлев-Лапин был в посольстве едва ли не пустым местом, всячески унижаемым из-за своей кажущейся незначительности (например, его ставили за стойку бара вместе с женщинами во время протокольных мероприятий), на самом деле он был большим человеком, секретным помощником полковника Григория Викторова, которого знали в посольстве под фамилией «Поляков».

Здесь вмешался Смайли, попросив произнести фамилию по буквам. Тарр отреагировал как актер, которого прервали во время монолога, и ответил довольно грубо:

– П-о-л-я-к-о-в, запомнили?

– Спасибо, – ответил Смайли с непоколебимой учтивостью, всем своим видом показывая, что это имя ему решительно ни о чем не говорит.

Тарр продолжил:

– «Викторов и сам опытный и очень хитрый профессионал, сказал Ивлев. Его прикрытие – работа атташе по культуре, и таким образом он мог связываться с Карлой по официальным каналам. Как работник посольства Поляков организует лекции в британских университетах и обществах по культурным связям с Советским Союзом, но теневой работой полковника было получение донесений от „крота“ Джеральда и передача инструкций в соответствии с указаниями Карлы из Центра. Для этой цели Викторову-Полякову постоянно нужны связные и курьеры, и бедняга Ивлев временно стал одним из них. Но так или иначе, настоящим куратором Джеральда является Карла в Москве». Здесь какой-то резкий переход, – объявил Тарр. – Она пишет ночью, то ли пьяная вдрызг, то ли до смерти перепуганная, и шурует через всю страницу без знаков препинания. Тут и про чьи-то шаги в коридоре, и про сальные взгляды этих горилл. Пропустим, ладно, мистер Смайли?

Получив легкий одобрительный кивок, он продолжил:

– «Меры для обеспечения безопасности „крота“ – это нечто из ряда вон выходящее. Письменные доклады из Лондона в московский Центр Карле даже после шифровки разделяли на две части и отправляли с разными курьерами, в других случаях писали симпатическими чернилами под традиционной дипломатической корреспонденцией. Ивлев рассказывал мне, что Джеральд выдавал иногда больше секретного материала, чем Викторов-Поляков успевал обработать. Основное было на непроявленной пленке, часто до тридцати катушек в неделю. Если кто-то вскроет контейнер, не соблюдая необходимых мер, он тотчас засветит пленку. Другие материалы передавались „кротом“ в виде звукозаписи с глубоко законспирированных встреч на специальной пленке, которую можно воспроизводить только на особой, сложной аппаратуре. Аудиозапись стирается начисто, если засветишь пленку или попытаешься прокрутить ее на обычном магнитофоне. Эти встречи были срочными, всегда в разных местах, всегда внезапными, это все, что я знаю, кроме того, это было в то время, когда фашистская агрессия во Вьетнаме потерпела поражение, а в Англии к власти снова пришли крайние реакционеры. Также, по словам Ивлева-Лапина, Джеральд занимал высокую должность в Цирке. Томас, я рассказываю это потому, что с тех пор, как я тебя полюбила, я без ума от всего английского, и прежде всего от тебя. Я не желаю мириться с тем, что английский джентльмен может повести себя как предатель, хотя, видимо, он поступил правильно, присоединившись к борьбе за рабочее дело. Еще я беспокоюсь о безопасности тех, кто был тайно завербован Цирком. Томас, я люблю тебя, будь осторожен теперь, когда ты столько знаешь. Это может тебе повредить. Ивлев был похож на тебя, несмотря на то, что они звали его Лапин…» – Тарр неуверенно запнулся. – Тут последний кусок немного… – Читай, – тихо бросил Гиллем.

Чуть сдвинув стопку бумаги, Тарр снова стал монотонно читать, растягивая слова:

– «Томас, я рассказываю тебе это еще и потому, что боюсь. Сегодня утром, когда я проснулась, он сидел на кровати, уставившись на меня, как безумный. Когда я спустилась вниз выпить кофе, наши охранники Трепов и Новиков смотрели на меня животным взглядом, не обращая внимания на еду. Я уверена, они сидели здесь уже не первый час, а потом к ним подсел еще Авилов из местной резидентуры… Не поступил ли ты опрометчиво, Томас? Не рассказал ли больше, чем позволил мне думать? Теперь ты видишь, что помочь может только Аллелайн. Тебе не стоит себя винить, я догадываюсь, что ты им сказал. В душе я свободна. Во мне ты видел только плохое: пьянство, страх, ложь, в которых мы живем. Но глубоко внутри меня горит новый благородный свет. Я привыкла думать, что тайный мир – это какое-то особое место, а я навсегда обречена жить среди неполноценных. Но, Томас, теперь я знаю, что это не какое-то особое место. Бог указал мне, что оно здесь, прямо посреди настоящего мира, вокруг всех нас, и нам нужно только открыть дверь и выйти наружу, чтобы быть свободными. Томас, ты должен всегда стремиться к свету, который я обнаружила. Этот свет зовется любовью. И теперь я отнесу это письмо в наше тайное место и оставлю там, пока у меня еще есть время. Боже всемилостивый, я надеюсь, оно еще есть. Бог дал мне прибежище в Его Церкви. Помни: я и там любила тебя». – Тарр сильно побледнел, руки его, когда он принялся расстегивать рубашку, чтобы положить дневник обратно в сумочку, задрожали и взмокли. – Тут есть еще кусочек, последний, – произнес он, – там говорится: «Томас, почему ты помнишь так мало молитв из своего детства? Твой отец был великим и добрым человеком». Как я вам и говорил, – пояснил он, – она сошла с ума.

Лейкон повернул жалюзи, и яркий дневной свет залил комнату. Окна выходили на маленький загон, где Джекки Лейкон, толстенькая девочка с косичками и в шлеме, не без опаски каталась на своем пони.