Онлайн чтение книги Тишина моих слов Die Stille meiner Worte
Глава 2. Ханна

Мама с папой сказали, все будет по-другому. Они хотели начать сначала, нет, им пришлось, иначе бы они этого не вынесли. Но, думаю, они, как и я, понимают, что это ничего не дало. Все было большой ложью – все ею и остается. Я по-настоящему осознаю это, когда мы впервые вместе ужинаем. Именно сейчас. На новом месте, в новом доме. На ужин у нас лазанья. Любимая еда Иззи. В том-то и проблема: Иззи больше нет, и тем не менее она все еще здесь, и нам не умчаться так быстро и далеко, чтобы об этом забыть.

История Иззи написана, и ее не стереть. Она сидит глубоко в нас, и каждое воспоминание, каждый миг впечатаны в сознание, каждое слово и смех услышаны, в памяти сохранена каждая ссора, поровну поделены все слезы и все страхи. Когда Иззи была здесь, моя жизнь напоминала катание на велосипеде с опорными колесами – теперь мне нужно учиться ездить без них…

Уйдя в свои мысли, я ковыряюсь в разных слоях пасты между соусами бешамель и болоньезе. Сквозь большое окно столовой светят последние лучи солнца. Свет играет с тенями, а я заставляю себя, вилка за вилкой, доносить до рта лазанью и что-то глотать.

Я думаю о своей новой комнате. Все коробки пусты, все убрано на места. Все, кроме той единственной свечи в той единственной коробке.

– Ты не голодна? Что-то не так? – Мама смотрит на меня с беспокойством и какой-то неловкостью, потому что знает, как глупо звучит этот вопрос. Он настолько же прост, насколько и сложен. Конечно, все не так. И «так» никогда уже не будет. Я потеряла часть себя – а они? Им довелось хоронить собственного ребенка. Это неправильно.

Вилка выскальзывает у меня из рук и со звоном падает на тарелку. Несколько капель соуса попадают на скатерть. Красный с оранжевым не сочетается, и мне не отвести глаз от этого смешения цветов, которые не подходят друг другу, но выбора у них нет.

Здесь так тихо. Если бы только не было так тихо. Я стискиваю вспотевшие руки, пытаясь успокоиться. Раз, два, три , звучит у меня в голове, считать и дышать – и пытаться забыть.

– Ешь быстрее! А то уведу лазанью у тебя из-под носа, – слышу я, как говорит Иззи с набитым ртом. У нее жуткая борода из соуса болоньезе, а щеки раздуты, как у хомяка. Чудо, что она еще умудряется жевать.

– Ни за что! Не трогай! – Защищая еду, я слегка наклоняюсь над тарелкой и выставляю вперед руку. И тут мы хитро улыбаемся. Обе. При этом у Иззи изо рта вываливается кусочек лазаньи и шлепается на мамину новую скатерть. Мы хохочем до упаду, пока, держась за животы, не начинаем задыхаться.

– А что, если тебе поискать себе новую компанию? – вырывая меня из воспоминаний, спрашивает папа. Он говорит это так, словно ничего не случилось. Словно мама не спрашивала, что не так, словно я не роняла вилку и все в порядке. И запихивает в рот приличный кусок лазаньи. Мама с противоположной стороны стола смотрит на него с благодарностью, и на губах у нее легкая улыбка. Черты лица ее заметно смягчаются, напряжение исчезает.

– Да, возможно, это удачная идея! В конце концов сейчас ведь каникулы, погода прекрасная и до начала занятий в школе еще пять недель.

Я незаметно качаю головой, пальцы у меня судорожно сцеплены, губы плотно сжаты. В голове все смешалось, на поверхность просятся и другие воспоминания. Но я сопротивляюсь.

– Это было бы хорошо! Ты умеешь общаться с другими, тебе это нравится. Ты тут же найдешь новых друзей. – Он отправляет в рот еще один кусок лазаньи, на лице никаких эмоций. Пытаясь подавить спазм в горле, я по-прежнему напряженно сверлю взглядом стол, минуя оранжево-красный дуэт пятен, рассматриваю особую фактуру льняной скатерти. И единственное, о чем я думаю, это: мне было хорошо! Я умела общаться, мне нравилось . Да, нравилось. Но теперь с некоторыми вещами покончено. Не всегда окончание означает начало чего-то нового.

– Ты меня вообще слушаешь? Иззи!

Я, рывком подняв голову, смотрю отцу в глаза. У меня перехватывает горло, глаза расширяются. Поверить не могу, что он сказал – как он меня назвал. Эти четыре буквы, сами по себе не имеющие никакого смысла. Эти четыре буквы, вместе означающие для меня целый мир. Иззи.

Я – не она.

Мама шумно вздыхает, но я не могу оторвать взгляд от отца. Я тяжело дышу, во мне бушует ураган ярости и скорби, разочарования и вины, неверия и боли.

Он опускает вилку, и я вижу – ударом под дых его настигает осознание того, что сейчас что-то пошло не так. Взгляд его беспокойно блуждает по комнате, плечи напрягаются, выражение лица меняется. Но что конкретно он осознал? Что Иззи мертва или что он сделал мне больно? Больнее, чем я готова признать?

Я жду. Какой-нибудь реакции. Бросаю быстрый взгляд на маму, которая ощущает то же самое и почти умоляюще смотрит на отца. Но ничего не происходит. Вообще ничего. Он даже не решается больше взглянуть на меня, и на миг кажется, что он потерял дар речи – он, а не я.

Проходит несколько секунд, но они растягиваются в минуты. В мучительную вечность, где имя Иззи, произнесенное, повторяется эхом снова и снова и где отец не находит в себе сил взять его назад.

Я резко вскакиваю, и стул проезжает по паркету с громким царапающим звуком. У меня кружится голова, мне плохо, грудная клетка вот-вот лопнет, потому что за ней скопились все мои чувства и ждут возможности вырваться. Но кричать я не могу, сказать ничего не могу. Значит, у них есть только один путь наружу, а сейчас я меньше всего хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. В это мгновение мне стыдно, что я – это я, и уму непостижимо, что виной тому мой отец.

Заплетаясь в собственных ногах, бегу вверх по лестнице, на заднем фоне слышу голос мамы, фальшивой мелодией раздается звук разбивающейся посуды. Задыхаясь, добегаю до своей комнаты, закрываю за собой дверь и пытаюсь восстановить дыхание. С тихим стоном вцепившись в волосы, падаю без сил.

Ханна, Ханна, Ханна. Это мое имя. Даже если бы я хотела быть Иззи. Даже если бы я все сделала для того, чтобы поменяться с ней… Сейчас больно только оттого, что смотрели на меня, а видели ее.

То же чувство, как и в день, когда мне сказали, что спасти Иззи не смогли. Мне так же тяжело, так же больно. Я вновь ощущаю ту же потерянность и то же бессилие.

Наконец я нахожу в себе силы встать. Ноги словно ватные, глаза жжет, они сухие, как и горло. Солнце зашло, но сумеречного света достаточно. Пошатываясь, с покалыванием в непослушных ногах я иду к большому зеркалу в другом конце комнаты. И внимательно всматриваюсь в него. Слегка загорелая кожа, длинные светлые волосы, голубые глаза. Вздернутый нос. Я до боли похожа на Иззи.

Откидываю в сторону разлохмаченные волосы. Комнату освещают последние лучи солнца, я вытираю с лица следы слез, и тут что-то внезапно меняется. Я выпрямляюсь, поднимаю подбородок, расправляю плечи и впервые, с тех пор как Иззи больше нет, чувствую внутри какой-то толчок. Я знаю, что нужно делать. Завтра утром сделаю то, что хотят родители: начну все сначала.

Губы трогает улыбка, я это не только чувствую, но и вижу в зеркале перед собой. Во мне внезапно поселяется искра. И неважно, какая именно. Это искра. Она больше, чем когда-либо, после ухода Иззи.

Ноги несут меня к кровати, рука автоматически берет блокнот и ручку. Я включаю лампу на тумбочке и глажу Мо, который тут же начинает урчать.

Ненадолго застываю, дрожа, и перевожу дух. Затем, испытывая хорошо знакомое чувство, я вижу чернила на бумаге, слышу слова, непроизнесенные, но написанные.

На странице теперь красуется большое чернильное пятно, ручка в этом месте слишком надолго застыла без движения. Я глубоко задумалась. Решительно отложив ее в сторону, рывком выдираю страницу, точно так же как и предыдущие, на которых писала этим утром, и кладу блокнот на кровать. Он опять пуст и чист. Так, словно ему нечего рассказать и никто никогда ничего не рассказывал ему. Но видимость обманчива. Я уже поверяла ему так много всего, записывая лишь для того, чтобы раз за разом отнимать. Заполняла на какое-то время лишь с тем, чтобы позже взять у него значительно больше. И иногда, глядя на него, я вижу себя. Я – блокнот. Я – белая бумага. Жизнь что-то рассказала мне, жизнь подарила мне Иззи – а затем одним рывком забрала. Раз за разом она что-то вырывает из меня, и я не в силах этому помешать…

Со страницами в руках я иду к комоду и беру спички. При слабом свете ночника открываю дверь на маленький балкон. На улице все еще жарко, только легкий ветерок обдувает лицо, заставляя ненадолго прикрыть глаза. Опускаясь на колени, кладу листы бумаги на пол. Я делаю это неделю за неделей, и все равно каждый раз мне тяжело на душе. Каждый раз у меня дрожат руки. Каждый раз, когда огонь, охватив бумагу, разрастается, ярко вспыхивает и уничтожает все мои обращенные к Иззи слова.

Я чиркаю, спичка загорается, вспыхивает пламя, такое маленькое и все же такое могущественное. Оно извивается, когда я подношу его к бумаге, а затем я наблюдаю, как оно делает свое дело. Ничего не остается, кроме пепла. Мои мысли стали словами, что сейчас сгорают и снова становятся мыслями. Но теперь у меня ощущение, будто я их произнесла. Тихо и в то же время очень громко.

Оставляя меня в полутьме, пламя гаснет, ветерок уносит прочь остатки пепла, и я возвращаюсь в комнату. Прислушиваюсь, но в доме полная тишина. Родители не попытались еще раз заговорить со мной, не поднялись наверх. Вероятно, они теперь сдадутся, ведь я все равно ничего не отвечаю. Потому что не могу. Думаю, я разучилась произносить свои мысли вслух, разучилась находить звуки. Я не знаю, как говорить, такое ощущение, будто я никогда этого и не знала. Автоматизм пропал. Нет, это что-то, для чего у меня нет инструкции.