Онлайн чтение книги Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854
Повести и рассказы

1

В своей творческой практике Тургенев нередко объединял свои произведения по признаку жанрового или идейно-тематического единства, создавая своеобразные циклы. Так, в 1847 году на страницах «Современника» впервые появилось заглавие «Записки охотника», относившееся и к уже написанным и к только еще задуманным рассказам и очеркам о жизни русского народа; в 1869 г. Тургенев соединил все свои драматические сочинения в одном томе, озаглавив его: «Сцены и комедии»; в 1879 г. он решил выделить в новом собрании своих сочинений все шесть романов, напечатав их в хронологической последовательности, обособленно от других произведений. В специально написанном для этой цели предисловии к романам он рассматривал их как некое целостное единство, определяемое постоянством выраженного в них направления. И только свои повести и рассказы Тургенев никогда не объединял в цикл, который охватывал бы полностью или частично произведения, относящиеся к этим жанрам.

Таким образом, выражение «Ранние повести и рассказы Тургенева», которое будет использовано нами ниже при рассмотрении материала настоящего тома, казалось бы, не может иметь никакого другого смысла, кроме хронологического. Но в действительности оно обозначает понятие не только хронологическое, но и историко-литературное[97]Строго говоря, это понятие должно охватывать все повести и рассказы Тургенева, предшествующие его первому роману «Рудин». Однако в связи с тем, что повести «Переписка» и «Яков Пасынков» входят в следующий том, в настоящей статье они не рассматриваются.

Поэтическое творчество Тургенева к середине 1840-х годов стало постепенно затухать: из напечатанных им в это время стихотворений 1843-м годом датировано пятнадцать, 1844-м — шесть, 1845-м — только два, притом оба они являются переводами; после января 1847 г., когда был напечатан его стихотворный цикл «Деревня», Тургенев вообще перестает выступать в печати как поэт. Тяготение к прозе раньше всего проявилось у Тургенева в драматургии — все его пьесы, созданные в 1842–1852 гг., написаны прозой. Но с 1844 г., когда был опубликован «Андрей Колосов», этот первый опыт Тургенева в области повествовательной прозы, писатель на протяжении почти десятилетия сосредоточил свою творческую энергию по преимуществу в сфере двух жанров — повести и рассказа или очерка. Первый свой роман «Два поколения» он начал писать в конце 1852 г.

Ранние повести и рассказы знаменуют собой в творчестве Тургенева значительный этап, связанный с трудными исканиями своего собственного пути в литературе, с подготовкой к самостоятельному решению новых и сложных идейно-художественных задач, выдвинутых перед литературой всем ходом общественно-исторического развития России, а также с процессом возмужания таланта писателя, с поисками своего художественного стиля. Вместе с тем ранние повести и рассказы Тургенева — это одна из наиболее интересных и значительных глав в общей истории развития русской литературы от середины 1840-х до середины 1850-х годов.

2

Сам Тургенев достаточно отчетливо представлял себе общий смысл тех событий, которые совершались в русской литературе в пору его обращения к прозе. В «Литературных и житейских воспоминаниях», в главе о Белинском, Тургенев приводит отрывок из своих лекций о Пушкине, читанных им в 1859 г. Он характеризует в этом отрывке 1830-е годы как время вторжения «в общественную жизнь того, что мы решились бы назвать ложновеличавой школой» — школой, к которой он причисляет Марлинского, Кукольника, Загоскина, Бенедиктова и др. Но, по его словам, это вторжение «продолжалось недолго»: «Всё это гремело, кичилось, всё это считало себя достойным украшением великого государства и великого народа, — а час падения приближался < … > В сфере художества заговорил Гоголь, за ним Лермонтов; в сфере критики, мысли — Белинский < … > Под совокупными усилиями этих трех, едва ли знакомых друг другу, деятелей рухнула не холько та литературная школа, которую мы назвали ложновеличавою, но и многое другое, устарелое и недостойное, обратилось в развалины». И далее, отметив, что «в то же время умалилось и поблекло влияние самого Пушкина», Тургенев говорит: «Время чистой поэзии прошло так же, как и время ложновеличавой фразы; наступило время критики, полемики, сатиры» (наст. изд., Сочинения, т. 11).

Общая картина, нарисованная здесь Тургеневым, полностью соответствовала исторической истине: имя Гоголя действительно стояло во главе нового литературного движения, возникшего в середине 1830-х годов. В 1835 г. вышли в свет сборники Гоголя «Миргород» и «Арабески», в 1836 г. появился на сцене и в печати «Ревизор» — с этого времени и началось сильное влияние Гоголя на русскую литературу. Через десять лет Белинский писал об этом знаменательном моменте: «Нет нужды распространяться о том, какое огромное влияние имели эти произведения Гоголя на русскую литературу: только действительно слепые или притворяющиеся слепыми могут не видеть и не признавать этого влияния, вследствие которого все молодые писатели пошли по пути, указанному Гоголем, стараясь изображать действительное, а не в воображении существующее общество; из прежних писателей некоторые переменили свое прежнее направление, подчиняясь новому, данному Гоголем; а те, которые не были в состоянии этого сделать, или перестали вовсе писать или продолжали писать без всякого успеха. Это совершилось в последние десять лет. Гоголь не издавал ничего после „Ревизора“ до 1842 года, а дело шло своим чередом, и время лучше всех критиков решило вопрос. „Мертвые души“, заслонивши собою всё написанное до них даже самим Гоголем, окончательно решили литературный вопрос нашей эпохи, упрочив торжество новой школы» (Белинский, т. 9, с. 9 — 10).

Огромную роль в создании и укреплении этой школы, которая в 1846 г. получила наименование «натуральной», сыграл Белинский, ставший ее теоретиком, вождем и организатором, возглавивший группу молодых писателей, объединившихся сначала вокруг «Отечественных записок», а затем вокруг «Современника» и образовавших основное ядро натуральной школы. Идейной основой, способствовавшей быстрому и успешному развитию этой школы, явилась разработанная Белинским новая, реалистическая эстетика, которая в 1842 г., после выхода в свет первого тома «Мертвых душ», приобрела особенную полноту и законченность. Белинский требовал от искусства неразрывной связи с действительностью, верного и правдивого ее воспроизведения в живых типических образах. Подвергая суровой и беспощадной критике теорию «чистого искусства», он утверждал, что подлинное искусство должно быть искусством общественным, проникнутым передовыми освободительными идеями своего времени. Признав ошибочность своего недавнего утверждения «объективности» как высшего достоинства художника, Белинский выдвигает теперь в качестве важнейшего элемента своей новой эстетической системы понятие «гуманной субъективности». В понимании Белинского выражение «субъективный поэт» становится равнозначным формуле «социальный поэт», а вся литература становится в его толковании «верным зеркалом общества и не только верным отголоском общественного мнения, но и его ревизором и контролером» (там же, т. 8, с. 87).

Утверждая право литератора на воспроизведение всей действительности, всего многообразия реальной жизни, Белинский вместе с тем выдвигал перед писателями натуральной школы главную задачу — изображение жизни демократических слоев общества, прежде всего крепостного крестьянства и городской бедноты, защиту их человеческих прав, борьбу за освобождение народа. Натуральная школа явилась повой ступенью в развитии русской реалистической литературы. Учась у Гоголя, она пошла значительно дальше его. В произведениях лучших писателей натуральной школы звучал голос русского народа, заявлявшего о своих попранных правах, о своей готовности бороться за лучшее будущее. Вся деятельность натуральной школы была отражением нового этапа освободительного движения в России, который начался в сороковых годах как предвестие волны революционно-демократического подъема шестидесятых годов.

Литературная деятельность Тургенева в сороковых годах развивалась под определяющим влиянием Белинского и его идей. В феврале 1843 г. Тургенев познакомился с Белинским, и они очень быстро сблизились. С этих пор на молодого писателя воздействовали не только журнальные статьи великого критика, но и частые дружеские беседы и споры с ним. Подобно другим молодым друзьям Белинского, Тургенев был сразу же покорен обаянием его личности, которую он характеризовал в своих воспоминаниях следующими словами: «Белинский был, что у нас редко, действительно страстный и действительно искренний человек, способный к увлечению беззаветному, но исключительно преданный правде, раздражительный, но не самолюбивый, умевший любить и ненавидеть бескорыстно» (наст. изд., Сочинения, т. 11).

Белинский, в свою очередь, высоко оценил Тургенева — он писал о своем новом знакомом В. П. Боткину 31 марта — 3 апреля 1843 г.: «Тургенев очень хороший человек, и я легко сближаюсь с ним. В нем есть злость и желчь, и юмор, он глубоко понимает Москву и так воспроизводит ее, что я пьянею от удовольствия». И в конце того же письма: «Я несколько сблизился с Тургеневым. Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу < … > Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность» (Белинский, т. 12, с. 151 и 154).

Став одним из ближайших последователей и соратников Белинского, Тургенев начинает выступать в «Отечественных записках» с критическими статьями и рецензиями, в которых защищает идеи жизненной правды, народности, простоты и естественности в искусстве, решительно осуждая при этом произведения Н. Кукольника, С. Гедеонова и других деятелей эпигонского романтизма 1840-х годов[98]О литературно-критической деятельности Тургенева см.: наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 483–486, а также наст. том, с. 646–648..

В обзоре «Русская литература в 1842 году» Белинский писал: «…последний период русской литературы, период прозаический, резко отличается от романтического какою-то мужественною зрелостью < … > Сближение с жизнию, с действительностию, есть прямая причина мужественной зрелости последнего периода нашей литературы» (Белинский, т. 6, с. 526). Одно из значительнейших мест в этом новом периоде русской литературы заняли повести и рассказы Тургенева, к работе над которыми он обратился в 1844 г.

3

После сближения с Белинским Тургенев прочно связал свою литературную судьбу с натуральной школой. Свидетельством этого было выступление его в 1846 г. в качестве одного из основных участников «Петербургского сборника», появление которого убедительно демонстрировало творческую зрелость новой школы. Вместе с Некрасовым, Панаевым и другими близкими к Белинскому литераторами Тургенев становится с 1847 г. активным сотрудником и участником редакции обновленного «Современника», способствуя своими произведениями, напечатанными в этом журнале, окончательному торжеству натуральной школы. И после смерти Белинского, несмотря на гонения, которым в эпоху «цензурного террора» подверглась передовая русская литература и в первую очередь натуральная школа, Тургенев сохранил верность ее идеям, ее творческим принципам. Естественно, что эта близость к натуральной школе нашла глубокое и разнообразное выражение во всех произведениях, написанных им за эти годы: и в поэме «Помещик», и в «Записках охотника», и в драматических сочинениях, и в ранних повестях и рассказах.

Развивая и углубляя творческие начала, определившиеся уже в таких поэмах, как «Параша» и «Андрей», Тургенев в первых своих повестях сосредоточивает внимание на обыкновенных, простых людях, на типических характерах, полемически противопоставляя эту свою позицию основной установке романтиков на изображение преимущественно «исключительных» героев, обладающих титаническими страстями, возвышающихся над обычными, рядовыми людьми[99]Тема развенчания романтического героя в поэмах Тургенева и в первых его повестях и рассказах освещена в книге Г. А. Бялого «Тургенев и русский реализм» (М.; Л., 1962, с. 6 — 15).. Эта полемичность определила выбор героя и всё содержание «Андрея Колосова». Из тех же соображений вырос и замысел «Бретёра» — развенчание мнимой значительности «демонического» героя, который на поверку оказывается глупым и озлобленным пошляком. Вместе с тем в обеих этих повестях автор утверждает необходимость простого и ясного отношения к людям, к жизни, — отношения, свободного от романтической выспренности и натянутости.

Как и в произведениях других писателей натуральной школы, у Тургенева в его ранних повестях и рассказах отчетливо выражено критическое отношение к действительности. Созданные им в «Бретёре» и в «Дневнике лишнего человека» картины дворянского и чиновничьего быта остро ироничны. Его антикрепостнические повести («Муму», «Постоялый двор») по своей обличительной силе стоят в одном ряду с лучшими рассказами «Записок охотника».

Гуманное отношение к людям обездоленным и порабощенным, характерное для демократического крыла натуральной школы, проявляется и у Тургенева. В повести «Петушков» художник (подобно Гоголю в «Шинели» или Достоевскому в «Бедных людях») на фоне картин пошлого быта рисует человека незаметного, даже ничтожного, с ограниченными умственными способностями и мелкими интересами. Но герой повести не просто комичен: своей жалкой участью, своим неподдельным горем он вызывает у читателей живое, сердечное сочувствие к себе. С еще большей силой и решительностью в повестях «Муму» и «Постоялый двор» звучит идея защиты человека, ставшего жертвой помещичьего произвола и беззакония.

Наряду с проблемой освобождения народа от гнета крепостничества, важное место в творчестве писателей натуральной школы заняла поставленная до них Пушкиным, Грибоедовым и Лермонтовым проблема человеческой личности, ее столкновения с окружающим обществом. Раздумья о судьбах людей, оказывающихся «лишними», об их месте в жизни, об их роли в развитии русского общества, признание их неспособности стать теми сильными, мужественными деятелями, которые нужны России, и вместе с тем понимание их жизненной драмы, драмы людей, наделенных умом и сердцем, но обреченных на бесплодное существование в грубой и пошлой среде, их окружающей, — ко всем этим вопросам на долгие годы было приковано внимание многих русских писателей, и в первую очередь Тургенева. От «Гамлета Щигровского уезда», написанного в 1848 г., к «Дневнику лишнего человека», опубликованному в 1850 г., и далее к повестям середины 1850-х годов — «Два приятеля», «Затишье» — и к роману «Рудин» — такова эта важнейшая для Тургенева линия развития его творчества.

Среди ранних повестей и рассказов Тургенева есть два произведения, которые в меньшей мере характерны для реализма натуральной школы. Черты романтического стиля присущи рассказам «Жид» и, особенно, «Три встречи». Последний весь построен на романтических мотивах загадочной любви таинственной женщины к странному незнакомцу, неожиданных встреч рассказчика с его героями, непонятного самоубийства Лукьяныча и т. п. Однако в художественной ткани обоих рассказов явственно обнаруживается и реалистический элемент. В реалистическом плане даны здесь многие эпизодические персонажи (вахмистр Силявка и немец-генерал в «Жиде», глинский староста в «Трех встречах»), реалистичны бытовые описания и диалоги, не говоря уже о превосходно выписанных, проникнутых тонким лиризмом, картинах природы.

Белинский, постоянно указывая, что натуральная школа обязана своим существованием Гоголю, что она развивает прежде всего гоголевские традиции, вместе с тем неоднократно подчеркивал, особенно в своих последних статьях, что натуральная школа идет также от Пушкина и Лермонтова, а через них — от лучших писателей XVIII века, стремившихся к сближению литературы с жизнью. В «Ответе „Москвитянину“» Белинский писал: «Если натуральная школа вышла из Гоголя, из этого отнюдь не следует, чтобы она не была результатом всего прошедшего развития нашей литературы и ответом на современные потребности нашего общества, потому что сам Гоголь, ее основатель, был результатом всего прошедшего развития нашей литературы и ответом на современные потребности нашего общества» (Белинский, т. 10, с. 243). В той же статье Белинский называет рядом имена Пушкина и Гоголя как писателей, давших «новые образцы», нужные «для обращения русской литературы на дорогу самобытности» (там же, с. 242), а в восьмой статье пушкинского цикла устанавливает преемственную связь между Гоголем, с одной стороны, и Грибоедовым, Пушкиным, Лермонтовым — с другой. «Без „Онегина“ был бы невозможен „Герой нашего времени“, так же как без „Онегина“ и „Горя от ума“ Гоголь не почувствовал бы себя готовым на изображение русской действительности, исполненное такой глубины и истины» (там же, т. 7, с. 442).

В ранних повестях и рассказах Тургенева связь с традициями Пушкина, Лермонтова, Гоголя проступает с полной ясностью и очевидностью. Во многих из них упоминаются и произведения Пушкина, звучат его стихи, в которых герои Тургенева находят верное и глубокое выражение собственных своих чувств и помыслов. Так, в пору расцвета любви Андрея Колосова и Вари он читает ей « из Пушкина», а покидая Варю, напоминает ей «один пушкинский стих» («Что было, то не будет вновь»). В «Дневнике лишнего человека» решительный перелом, совершившийся в душе Лизы во время прогулки, произошел под влиянием поэмы Пушкина: «Накануне мы вместе прочли „Кавказского пленника“. С какой жадностью она меня слушала, опершись лицом на обе руки и прислонясь грудью к столу». Реминисценции из Пушкина звучат во вступлении к «Трем портретам» («Он был рожден „для жизни мирной, для деревенской тишины“», «по строгим правилам искусства»), в «Дневнике лишнего человека» («О люди!.. точно жалкий род!..», «И пусть у гробового входа…»), в «Трех встречах» (звуки «однообразного и безумного» вальса во время последней встречи с незнакомкой на маскараде). Наряду с этим встречаются реминисценции из Лермонтова (в «Трех портретах», «Жиде», «Дневнике лишнего человека» — см. наст, том, с. 96, 108, 184) и из Гоголя (в «Андрее Колосове», «Дневнике лишнего человека» — см. наст, том, с. 31, 204). Как правильно отмечает М. П. Алексеев, имея в виду не только раннее, но и позднейшее творчество Тургенева, многие его повести «прямо живут напоминанием о великих творениях русского искусства, вырастают из них, в них почерпают источник своей творческой силы». И дальше: «…многие произведения Тургенева восходят к созданиям русской поэзии не только конструктивно или тематически, — в их повествовательную ткань вплетены стихотворные строфы, литературные воспоминания, критические наблюдения» ( Алексеев М. П. И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на Западе. — В кн.: Институт литературы (Пушкинский Дом). Труды отдела новой русской литературы. М.; Л., 1948. Т. I, с. 40–41).

Влияние пушкинских женских образов ясно чувствуется в характерах Маши («Бретёр») и Лизы («Дневник лишнего человека») — этих простых, чуждых чопорности и жеманства русских девушек, способных на глубокое чувство, на сильные душевные движения. Лермонтовым, несомненно, навеяны (как это отметила уже современная Тургеневу критика) образы Авдея Лучкова в «Бретёре» и Василия Лучинова в «Трех портретах». Однако сильнее всего в ранних повестях и рассказах Тургенева, в их художественном стиле и языке, проявилось воздействие Гоголя, одним «из самых малых учеников» которого Тургенев назвал себя в письме к М. П. Погодину от 4(16) декабря 1851 г.

Печатью гоголевской манеры отмечены нередкие у Тургенева бытовые описания, в которых особо выделяются «низкие», «грязные» подробности, — таковы описание дома, в котором живет Колосов, или описание города О. в «Дневнике лишнего человека». В традициях гоголевского юмора, а вместе с тем и в пушкинских традициях, выдержаны у Тургенева характеристики чиновников и помещиков («Дневник лишнего человека», «Два приятеля», «Затишье». См. также колоритную фигуру майора из так называемых бурбонов в «Петушкове»). Тургенев использует гоголевский прием иронического сопоставления человека с вещью или с животным — таково описание длиннолицей барышни с красным глянцевитым носом и «жилистой шеей, напоминавшей ручку контрабаса» («Дневник лишнего человека»), или замечание о Петушкове, который, боясь намеков н насмешек своих товарищей, «принимал отчаянно суровый и сосредоточенно запуганный вид зайца, который барабанит посреди фейерверка».

Характерное для Тургенева использование комических фамилий и прозвищ также идет от Гоголя. Таковы, например, недоучившийся студент Пузырицын, («Андрей Колосов»), старый буфетчик «но прозвищу дядя Хвост» («Муму»), дядька Василий по прозвищу Гусыня («Дневник лишнего человека»), проезжий грек Пандопипо́пуло или отставной секунд-майор Бурундюков (там же).

В качестве одного из приемов характеристики персонажей Тургенев, вслед за Гоголем, часто воспроизводит особенности их речевой манеры, приметы социально-групповых, профессиональных или областных диалектов. Таковы особо оговоренные автором словечки и выражения студенческого жаргона 1830-х годов в «Андрее Колосове», охотничья терминология во вступлении к «Трем портретам», военные термины в речи рассказчика-офицера («Жид») или же специфически «петербургские» словечки в речи слуги Онисима («Петушков»). К этим примерам примыкают случаи воспроизведения фонетических и лексико-синтаксических особенностей речи, связанных с национальной характеристикой персонажа: польско-еврейский жаргон Гиршеля («Жид»), превращение кобылы Прозерпины в «Прожерпылу» в устах украинца Силявки (там же), потуги немца-генерала на строго правильную русскую речь, даже с оттенком народной фразеологии (там же), комическое искажение русской речи немцем-аптекарем в «Дневнике лишнего человека». Однако наличие традиций, идущих от Пушкина, Лермонтова и Гоголя, не заслоняет от читателя повестей и рассказов, в особенности таких, как «Муму», «Постоялый двор», «Два приятеля» и «Затишье», того неопровержимого факта, что Тургенев уже в эти годы опирался в своем творчестве прежде всего на окружающую его действительность (см. об этом подробнее: Громов В. А. И. С. Тургенев и русская действительность 40 — 50-х годов. — И. С. Тургенев (1818–1883 — 1958). Статьи и материалы. Под ред. акад. М. П. Алексеева. Орел. 1960, с. 9 — 31).

4

1(13) ноября 1856 г. Тургенев извещал С. Т. Аксакова, что ему будет доставлен экземпляр только что вышедших «Повестей и рдссказов», и при этом так характеризовал представленные в этом издании свои произведения: «В них, я это знаю, слишком много слабого, недоделанного — недоделанного отчасти от лени, а отчасти — что греха таить! — от бессилия: но Вы пропускайте или дополняйте мысленно плохое — и взгляните снисходительно на остальное. Я один из писателей междуцарствия — эпохи между Гоголем и будущим главою; мы все разрабатывали в ширину и вразбивку то, что великий талант сжал бы в одно крепкое целое, добытое им из глубины; что же делать! Так нас и судите».

При всей суровости этой авторской самооценки в ней всё же заключалась известная доля истины. Действительно, в первых повестях Тургенева сказывалась недостаточная творческая зрелость писателя, еще не достигшего в ту пору полной художественной самостоятельности, еще не выработавшего свой собственный стиль. Так, поставленная в «Андрее Колосове» задача создания нового в русской литературе героя — студента-разночинца с трезвым и разумным взглядом на жизнь, чуждого романтическому идеальничанью, — не получила полного, художественно убедительного выражения. В стилистике этой повести, особенно в журнальном ее тексте, было еще немало следов риторики, характерной для романтической школы 1880-х годов. В «Андрее Колосове», как и в «Трех портретах», Тургенев склонен был еще пользоваться характерными для романтической манеры экспрессивными эпитетами («невыразимая красота», «ужаснейшие заклинания», «пламенно обнял» и т. п.).

В построении сюжетов своих первых повестей Тургенев иногда допускал просчеты в хронологическом соотнесении между собой отдельных эпизодов (см. об этом в примечаниях к «Андрею Колосову» и «Трем портретам»). В «Бретёре» связь содержания повести с первоначальным указанием времени действия (1819 г.) была недостаточно мотивирована, что и сделало возможным позднейшее перенесение времени действия на десять лет вперед (см. об этом на с. 566). Характерный для зрелого творчества Тургенева прием введения конкретных примет, позволяющих прикреплять действие к определенному историческому моменту, применялся им и в ранних повестях, однако не всегда точно и убедительно (например, в «Петушкове», действие которого отнесено к 1820-м годам, в перечне книг, принадлежавших герою, упомянуты «несколько разрозненных томов „Библиотеки для чтения“», основанной в 1834 г., и первые части романа Загоскина «Рославлев», вышедшего в свет в 1831 г.). Однако с каждым новым произведением подобных мелких промахов и ошибок становится у Тургенева всё меньше.

К началу 1850-х годов его талант достигает уже значительной зрелости и самостоятельности. Пристальное наблюдение и изучение русской действительности, уменье проникать в сущность явлений жизни способствовали быстрому росту реалистического мастерства писателя. В повестях «Дневник лишнего человека», «Муму», «Постоялый двор», «Два приятеля», «Затишье» он сосредоточил свое внимание на коренных, наиболее актуальных проблемах современного русского общества. Раскрытая им с огромной психологической глубиной драма «лишнего человека» отражала раздумья всех передовых деятелей эпохи о судьбах дворянской интеллигенции в пору резкого углубления кризиса всей феодально-крепостнической системы. Анализ бесчеловечной сущности крепостничества, благородный протест против беззакония и произвола, смелая защита интересов порабощенного народа во имя высоких идей гуманности и справедливости в повестях «Муму» и «Постоялый двор» — всё это решительно способствовало в глазах общества повышению авторитета Тургенева как крупного писателя, убежденного противника рабства, горячего пропагандиста идей освобождения народа от крепостной зависимости.

Повести Тургенева, написанные в начале 1850-х годов, уже обнаруживали в писателе способность живо откликаться на самые острые, самые волнующие вопросы русской общественной жизни, что Добролюбов несколькими годами позднее отметил как главное отличительное свойство таланта Тургенева. В этих же повестях он в совершенстве овладел высоким искусством создания типического характера человека с конкретными чертами его внешнего облика и поведения, его образа мыслей, его душевного склада, его социально-бытовой принадлежности. Не только главные, но и многие эпизодические персонажи этих повестей приобрели социальную и психологическую убедительность, свойственную подлинным произведениям искусства. Высокого совершенства достигло здесь мастерство передачи тонких, едва уловимых движений человеческой души, что составляет одну из самых примечательных черт Тургенева как художника. О зрелости таланта писателя свидетельствовали и проникнутые язвительной иронией или, в других случаях, мягким юмором зарисовки быта и нравов провинциального дворянства и реалистически точное, полное глубокого лиризма, вдохновенное изображение русской природы. Достаточно напомнить для примера великолепную картину солнечного заката в «Дневнике лишнего человека» или полное сдержанной страсти описание летней ночи в «Трех встречах».

Одним из самых наглядных и убедительных доказательств роста мастерства писателя и его требовательности к себе может служить та художественная правка, которой он подверг текст ранних своих повестей во время подготовки их для трехтомного сборника «Повестей и рассказов» 1856 года. Не ограничиваясь восстановлением мест, пострадавших в свое время от вмешательства цензуры (особенно в «Петушкове», «Дневнике лишнего человека» и «Постоялом дворе»), Тургенев вносил и многочисленные исправления художественного порядка, которые служат яркой иллюстрацией того, как совершенствовался стиль писателя, с какой настойчивостью и требовательностью проверял он каждый эпизод, каждую деталь, в одних случаях устраняя длинноты, а в других — добиваясь полного развития мотивов, затронутых ранее лишь в виде слабого намека, как он достигал верного отбора художественных деталей, простоты и естественности диалога, чистоты, точности и мелодичности языка своих произведений. Наиболее значительной была художественная правка повестей «Андрей Колосов», «Бретëp», «Дневник лишнего человека», меньшей — повести «Затишье» (см. об этом в примечаниях к каждой повести).

5

Ранние рассказы и повести Тургенева, как правило, привлекали мало внимания критики 1840-х — начала 1850-х годов. В большинстве случаев они либо оставались совсем незамеченными, либо встречали весьма краткие отзывы в журнальных статьях и обзорах (ниже, в примечаниях к отдельным произведениям все эти немногочисленные отзывы критики указаны). В 1846–1847 гг. новые повести Тургенева при своем появлении бывали оттеснены на второй план более значительными произведениями других писателей или другими произведениями самого Тургенева. Так было с выходом «Петербургского сборника», при обсуждении которого на первый план оказались выдвинутыми «Бедные люди» Достоевского, программная статья Белинского «Мысли и заметки о русской литературе» и, отчасти, «Помещик» Тургенева. Так было и в начале 1847 г., когда главными событиями в литературе явились напечатанные в «Современнике» роман Герцена «Кто виноват?» и первые рассказы из «Записок охотника», а «Бретёр», появившийся в «Отечественных записках», которые уже в значительной мере утратили свою прежнюю репутацию, почти не был замечен критикой.

После 1848 г., в связи с наступлением периода цензурно-полицейского террора («мрачное семилетие»), критические статьи о современных явлениях литературы почти перестают печататься в журналах, особенно в «Современнике» и в «Отечественных записках». К тому же среди критиков передового лагеря, принадлежавших еще недавно к кругу Белинского, начинается разброд. Репрессии, которым в 1852 г. был подвергнут Тургенев и его «Записки охотника», в еще большей мере способствовали тому, что новые произведения опального писателя не находили серьезного разбора со стороны критики. Такое положение сохранялось в общем до середины 1850-х годов.

Изменившаяся после Крымской войны и смерти Николая I политическая и общественно-литературная обстановка в России вызвала заметное оживление в литературе и журналистике и создала предпосылки для сравнительно широкого обсуждения творчества крупнейших писателей того времени, в том числе и Тургенева.

Потребность рассмотреть весь творческий путь писателя и определить его место в литературе возникла в связи с выходом в ноябре 1856 г. его «Повестей и рассказов», явившихся в сущности первым собранием сочинений Тургенева, в котором (за исключением стихотворений и поэм, а также опальных «Записок охотника») было представлено творчество писателя более чем за десятилетний промежуток времени. Хотя это издание включало и произведения 1853–1856 гг., в том числе самые последнии — «Рудин» и «Фауст», — всё же главное место в нем занимали повести и рассказы, которые в данный момент занимают наше внимание. Естественно, что авторы критических статей об этом издании в своих обобщающих оценках писателя и в определении особеннотей его таланта опирались во многом на его ранние повести и рассказы.

Первый отклик ца книгу Тургенева появился в декабрьском номере «Современника» 1856 г. в виде краткой анонимной рецензии, автором которой исследователи с большой долей вероятности считают Чернышевского. Извещая читателей о выходе сборника, в котором «собраны все повести и рассказы г. Тургенева, за исключением его „Записок охотника“», автор писал далее: «В первых книгах следующего года мы надеемся поместить разбор этих повестей и рассказов, в которых столько ума, тонкой наблюдательности и поэзии…» (Чернышевский, т. 16, с. 656). В письме к Некрасову от 5 ноября 1856 г. Чернышевский также сообщал о своем намерении в следующем году написать статью о повестях Тургенева (там же, т. 14, с. 326). Однако это обещание не было выполнено — в «Современнике» 1857 г. мы не находим ни одной статьи о «Повестях и рассказах» Тургенева. Но по разбросанным в письмах Чернышевского 1856–1857 гг. упоминаниям о Тургеневе мы можем с достаточной уверенностью судить о том, как он мог бы оценить творчество писателя, если бы обещанная статья была им написана. Мы знаем, что Чернышевский в эту пору видел в Тургеневе верного ученика Белинского, он отводил ему в современной литературе первое место, впереди Островского и Льва Толстою (там же, т. 14, с. 320, 327–328, 330–334, 344–345). Лучшими произведениями Тургенева Чернышевский называет в своих письмах, наряду с «Записками охотника» и «Рудиным», повести «Муму» и «Постоялый двор».

Выход в свет «Повестей и рассказов» Тургенева совпал по времени с разгоревшейся в ноябре — декабре 1850 г. журнальной полемикой по вопросу о наследии Белинского и о судьбах гоголевского направления в литературе. Против печатавшихся в «Современнике» «Очерков гоголевского периода русской литературы» Чернышевского резко выступил Дружинин, который отвергал традиции Белинского как ложные и устаревшие и противопоставлял им свою «артистическую» теорию, основанную на отрицании общественного назначения литературы и искусства. Мнение Дружинина, высказанное им в «Библиотеке для чтения», поддержали многие другие органы печати — от либеральных «Отечественных записок» до архиреакционной «Северной пчелы». Своеобразие литературной судьбы издания «Повестей и рассказов» Тургенева состояло в том, что появившиеся в печати наиболее обстоятельные отзывы о нем принадлежали критикам либерального или реакционного лагеря.

«Отечественные записки» поместили большую статью С. С. Дудышкина «„Повести и рассказы“ И. С. Тургенева» (1857. № 1 и 4). Необычайно многословная, лишенная ясности мысли и стройного плана изложения, эта статья была справедливо воспринята многими современниками как недобросовестная и явно пристрастная (см., например, критический отзыв о ней Панаева в письме к Тургеневу от 16(28) марта 1857 г. — Т и круг Совр, с. 85). В общей части своей статьи Дудышкин препебрежительно отзывался о литературных мнениях, высказывавшихся в 1841–1845 гг. в «Отечественных записках» (т. е. о статьях Белинского), хотя дальше, в оценке «лишних людей», к которым он причислял почти всех героев Тургенева, он пытался развивать мысли того же Белинского, в действительности искажая и опошляя их. Находя, что все повести Тургенева принадлежат к «лермонтовской школе», Дудышкин упрекал писателя в том, что он идеализирует своих героев, внутренне враждебных окружающему их обществу. В противоположность этому критик развивает свою мысль о необходимости «примирять идеал с обстановкой», «трудиться» и т. п. Дудышкин недвусмысленно отказывался видеть в Тургеневе «художника по натуре», считая «художественную отделку» повестей самой слабой стороной его таланта, и в конце статьи намекал на то, что писатель поступил бы правильнее, если бы занялся вместо литературы журнально-критической деятельностью[100]Тургенев иронически откликнулся на этот совет Дудышкина в письме к Е. Я. Колбасину от 26 января (7 февраля) 1857 г. Подробный критический разбор статьи Дудышкина (ее первой части) дал Чернышевский в «Заметках о журналах», помещенных в февральской книжке «Современника» 1857 г. (Чернышевский, т. 4, с. 696–701). Анализ высказываний Дудышкина о Тургеневе и общая оценка его деятельности даны Б. Ф. Егоровым в статье «С. С. Дудышкин — критик» (Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1962. Т. 5, с. 195–221)..

Появившаяся почти в то же время статья о Тургеневе Дружинина (Б-ка Чт, 1857, № 2, 3 и 5) была написана с большим блеском и талантом, но по своим исходным позициям во многом совпадала со статьей Дудышкина. В основе ее также лежало стремление объявить устаревшими и ошибочными взгляды Белинского на литературу и оценки, данные им когда-то Тургеневу. Вообще Дружинин считает «пустыми и ложными» все предшествующие ему суждения о Тургеневе как о писателе гоголевского направления: «В писателе с незлобной и детской душою ценители видят сурового карателя общественных заблуждений. В поэтическом наблюдателе зрится им социальный мудрец, простирающий свои объятия к человечеству. Они видят художника-реалиста в пленительнейшем идеалисте и мечтателе, какой когда-либо являлся между нами. Они приветствуют творца объективных созданий в существе, исполненном лиризма и порывистой, неровной субъективности в творчестве. Им грезится продолжатель Гоголя в человеке, воспитанном на пушкинской поэзии и слишком поэтическом для того, чтоб серьезно взяться за роль чьего-либо продолжателя» (Дружинин, т. 7, с. 288). Таким истолкованием творчества Тургенева Дружинин, видимо, рассчитывал укрепить, опираясь на авторитет писателя, свои собственные эстетические позиции и одновременно привлечь его в лагерь своих единомышленников. Сходные мысли Дружинин развивал и раньше: в письме к Боткину от 19 августа 1855 г. он упрекал Тургенева за то, что тот «не повинуется» своему «истинному призванию» и «желает, во что бы то ни стало, быть обличителем общественных ран и карателем общественных пороков» (Письма к А. В. Дружинину (1850–1863). М., 1948, с. 41).

Оценки отдельных произведений Тургенева, данные Дружининым, полностью вытекают из этих общих его положений. Обвиняя Тургенева в том, что «он принес много жертв своему времени» и нередко «подчинял свою поэзию идеям и законам, не для нее составленным», Дружинин решительно осуждает «Петушкова» и снисходительно признает за «Муму» и «Постоялым двором» «интерес умного анекдота, не более»; этим произведениям он противопоставляет «Двух приятелей», «Затишье», «Переписку», «Фауста» — повести, в которых, по его словам, «поток поэзии прорывается со всею силою» (Дружинин, т. 7, с. 319–320).

В письме к Анненкову от 4(16) марта 1857 г. Тургенев назвал статью Дружинина «чрезвычайно умною и дельною»; в письме к самому Дружинину от 3(15) марта он признавал ее «превосходной», а содержащуюся в ней критику своих произведений «драгоценно полезною». Но не приходится сомневаться, что обе статьи — и Дудышкина и Дружинина — должны были подействовать на Тургенева угнетающе. Вероятно, они в какой-то степени способствовали обострению того творческого кризиса, который привел Тургенева в феврале 1857 г. к решению окончательно прекратить литературную деятельность и уничтожить все свои творческие планы и наброски (см. об этом в письме к Боткину от 17 февраля (1 марта) 1857 г.).

Еще более неблагоприятное мнение о Тургеневе и его книге было высказано в «Северной пчеле» давним противником Белинского и натуральной школы Кс. Полевым в статье: «Русская литература. Повести и рассказы И. С. Тургенева» (Сев Пчела, 1857, № 109, 21 мая). Полевой сожалеет, что в «рассказах» Тургенева (он отказывает им в праве называться «повестями») «нет ни одного типического лица, ни одного могучего характера, которые создает творческая сила поэтов», что писатель «боится вымысла не только в изображении лиц, характеров, но и в развитии событий, действий, завязки». Повторяя обвинения, которые «Северная пчела» еще в 1840-е годы предъявляла писателям натуральной школы, и имея в виду главным образом «Бретёра» и «Петушкова», Полевой упрекает Тургенева в том, что он списывает лишь картины пошлого быта и рисует портреты пошлых людей «среднего сословия, плохо образованных или вовсе не образованных». «Это было хорошо у Гоголя, потому что у нас он первый начал списывать с натуры портреты, характеристики, описывать пошлый быт, и надобно вспомнить, что в этом роде описаний он неподражаем; но теперь этот род портретистики до такой степени исчерпан, унижен, огажен бездарнейшими подражаниями, что человеку с дарованием надобно остерегаться сближений с теми писателями, которые пишут потому только, что набили руку, приобрели навык писать в этом роде».

Таким образом, ни один из критиков, писавших о «Повестях и рассказах» Тургенева, не сумел верно и беспристрастно определить сущность таланта писателя, понять направление, в котором развивалось его творчество, дать глубокий идейный и художественный анализ созданных им произведений. Ложные предпосылки, предвзятые мнения, субъективные оценки не позволили этим критикам сказать новое и веское слово об авторе «Дневника лишнего человека», «Муму», «Постоялого двора», «Затишья», «Рудина». В этом смысле особое место среди критиков, писавших о Тургеневе, должно быть отведено Анненкову, тонкое художественное чутье которого так ценил Тургенев. Еще до выхода в свет «Повестей и рассказов», на основании последних произведений писателя, появлявшихся в журналах начала 1850-х годов, Анненков сумел уловить существенные изменения в художественном методе писателя (правда, в этом ему помогли признания самого Тургенева в его письмах той поры).

В статье «О мысли в произведениях изящной словесности (Заметки по поводу последних произведений г. Тургенева и Л. Н. Т.)», напечатанной в «Современнике» (1855, № 1), Анненков писал о Тургеневе: «С изменением взгляда на значение, достоинство и сущность повествования должна была измениться у автора, разумеется, и манера изложения. < … > Мы видим, как расширяется у него понимание искусства и какую строгую задачу имеет он перед глазами. Разрешение ее еще впереди, но первые основания для разрешения ее находятся теперь налицо. Уже ровнее и постепеннее начинают ложиться подробности, не скопляясь в одну массу и не разражаясь вдруг перед вами наподобие шумного и блестящего фейерверка. Вместе с тем, и характеры начинают развиваться последовательнее, выясняясь всё более и более с течением времени, как это и бывает в жизни, а не вставая с первого раза совсем цельные и обделанные, как статуя, с которой сдернули покрывало. Сущность самих характеров делается уже не так очевидна: вместо резких фигур, требующих остроумия и наблюдательности, являются сложные, несколько запутанные физиономии, требующие уже мысли и творчества. Юмор старается, по возможности, избежать передразнивания и гримасы < … >. Наконец, и поэтический элемент уже не собирается в одни известные точки и не бьет оттуда ярким огнем, как с острия электрического аппарата, а более ровно разлит по всему произведению и способен принять множество оттенков. Таковы данные, заключающиеся в новых рассказах г. Тургенева, и хотя полное развитие их еще впереди, но они уже принесли существенный плод» (отд. III, с. 10–11). В этих еще недостаточно использованных в тургеневедении наблюдениях и выводах в сущности намечены основные вехи, которыми может быть обозначен путь Тургенева от «старой манеры» к «новой»[101]Этой теме посвящена работа К. К. Истомина «„Старая манера“ Тургенева (1834–1855). Опыт психологии творчества» (Изв. ОРЯС Академии наук, СПб., 1913, кн. 2, с. 294–347, и кн. 3, с. 120–194). Эклектическое по методологии, это исследование до сих пор сохраняет известный интерес представленными здесь наблюдениями над стилистикой раннего творчества Тургенева. См. также: Гитлиц Е. А. К вопросу о формировании «новой манеры» Тургенева (анализ повестей 50-х годов). — Изв. ОЛЯ АН СССР, 1968, т. XXVII, вып. 6, с. 489–501; Клочихина М. М. Переход И. С. Тургенева к «новой манере» в свете литературной борьбы начала 50-х годов. — Вопросы развития жанров в русской литературе и устном народном творчестве. 1970, с. 63–79 (Уч. зап. Калинин, гос. пед. ин-та им. М. И. Калинина, т. 77)..

С некоторым запозданием откликнулся на книгу Тургенева еженедельный журнал «Сын отечества», издававшийся с 1856 г. А. В. Старчевским. С августа по декабрь 1857 г. здесь печаталась большая анонимная статья «И. С. Тургенев. (По поводу собрания его повестей)»[102]Сын отечества, 1857, № 34 (с. 824–825), 35 (с. 849–853) и 49 (с. 1207–1212). Обещанного в конце третьей главы продолжения статьи не последовало. Автором ее мы считаем Ап. Григорьева, хотя она и не отмечена в библиографии его статей, составленной Б. Ф. Егоровым (Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1960. Т. 3, с. 215–246).. Хотя имя Дружинина в статье не названо, вся она нацелена против «артистического направления», требующего «совершенного разрыва поэзии с общественными вопросами». Автор утверждает, что «нельзя < … > вообразить поэта, живущего вне общества, вне страстей, верований и убеждений», и, переходя к главному предмету статьи, указывает, что «важная заслуга внутреннего анализа современного общества принадлежит у нас, вместе с Пушкиным и Гоголем, в особенности г. Тургеневу». В произведениях Тургенева автор находит, наряду с «осмеянием общественного зла», «зародыши положительных идеалов» и обращает внимание на свойственные его таланту гуманность, лиризм и поэтичность: «Какое мастерское, свободное решение иногда труднейших психологических вопросов, какая художническая смелость и разнообразие в описаниях природы…» Подробный разбор произведений, вошедших в «Повести и рассказы», в статье отсутствует — она обрывается на анализе «Записок охотника».

Важнейшим этапом в истории критических суждений о Тургеневе явилась, как известно, статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?», но в ней некоторые из ранних повестей лишь упоминаются попутпо, а в качестве основы для выводов привлекаются по преимуществу более поздние произведения писателя, главным образом его вышедшие к тому времени романы.

В дальнейшем ни в критических статьях, ни в историко-литературных исследованиях ранние повести и рассказы Тургенева не служили предметом обстоятельного рассмотрения. Каждый из авторов общих обзоров творчества писателя упоминал о тех или иных ранних его произведениях, но никто из них не уделил этому специального места и внимания. Это относится как к дореволюционным трудам (С. А. Венгерова, В. П. Буренина, А. И. Незеленова, И. И. Иванова, А. Е. Грузинского), так и к трудам советских авторов.

Однако в течение последнего десятилетия появился ряд работ, посвященных специально ранним повестям и рассказам Тургенева. Некоторые из них уже упоминались выше. Укажем еще иа следующие статьи: Громов В. Очерк, рассказ, повесть у Тургенева (из наблюдений над черновыми автографами «Гамлета Щигровского уезда» и «Дневника лишнего человека»). — Второй межвузовский тургеневский сборник (Уч. зап. Курск. гос. пед. ин-та, т. 51), Орел, 1968, с. 151 159; Карташова И. В. Романтическое в повестях Тургенева 50-х годов («Три встречи»). — Вопросы романтизма, 1969. Вып. 5, с. 104–112 (Уч. зап. Казан, гос. ун-та им. В. И. Ульянова-Ленина, т. 129, кн. 7); Петрова Л. М. О форме повествования в повестях Тургенева 1840-х годов. — Шестой межвузовский тургеневский сборник (Научные труды Курского гос. пед. ин-та, т. 59 (152)). Курск, 1976, с. 118–120, 123–135; Гитлиц Е. А. Традиции романтизма в лирической повести Тургенева. (Тургенев и П. Н. Кудрявцев). — Седьмой межвузовский тургеневский сборник (Научные труды Курского гос. пед. ин-та, т. 177). Курск. 1977, с. 3, 8 — 10, 20–24; Петрова Л. М. О романтических тенденциях в реалистической повести 1840-х годов. (Тургенев и его современники). — Там же, с. 25–42 и др.

Повести и рассказы 1844–1854 годов, за исключением повести «Затишье», печатаются в настоящем томе по тексту шестого тома собрания сочинений Тургенева 1880 года. В издании 1883 г. шестой том был подготовлен без участия Тургенева — по просьбе больного писателя корректуры этого тома (а также третьего и десятого) читал А. Ф. Отто-Онегин. Как показывает изучение текста шестого тома в издании 1883 г., в нем повторен текст предыдущего издания 1880 г., причем даже список опечаток, приложенный к этому изданию, не был учтен Онегиным. Повесть «Затишье», вошедшая в седьмой (авторизованный) том издания 1883 года, печатается по тексту этого издания. Источники основных текстов произведений, помещенных в разделе «Статьи и рецензии», указаны в примечаниях к каждому из них.

Настоящий том печатается на основе V, VI, XIII томов сочинений Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева (М.; Л., 1963, 1967). Тексты рассказов и повестей: «Андрей Колосов», «Бретёр», «Три портрета», «Жид», «Петушков», «Дневник лишнего человека» и «Три встречи» были подготовлены А. Н. Дубовиковым и Е. Н. Дунаевой, а комментарии к этим произведениям составлены А. Н. Дубовиковым при участил Е. Н. Дунаевой; повести «Муму», «Постоялый двор» и «Два приятеля» подготовлены и прокомментированы Л. Н. Назаровой, повесть «Затишье» — Е. И. Кийко, «Степан Семенович Дубков и мои с ним разговоры» — И. А. Битюговой. Вступительная статья к примечаниям раздела «Повести и рассказы» написана А. Н. Дубовиковым.

Статью «Несколько слов об опере Мейербера „Пророк“» подготовил к печати и комментировал А. М. Ступель; статью «Несколько слов о новой комедии г. Островского „Бедная невеста“» — Л. М. Лотман. Тексты всех остальных статей и рецензий, помещенных в томе, подготовила и прокомментировала Л. Н. Назарова. Ею же написана вступительная статья к примечаниям раздела «Статьи и рецензии».

Редакторы тома — А. Н. Дубовиков и Л. Н. Назарова.