Онлайн чтение книги Товарищ Кисляков (Три пары шёлковых чулков)
XXVIII

Опять на том же самом месте против его двери висел раскрашенный лист, воспроизводивший те же самые сцены из его биографии, что были и в прошлый раз, когда он сорвал лист со стены.

Он уже занес руку, чтобы по примеру прошлого раза сдернуть со стены лист, как его рука вяло повисла в воздухе. Он прочел заголовок:

«Стенгазета Отряда имени Буденного».

С бьющимся от волнения и негодования сердцем он спустился вниз, к управдому, который сидел в подвальном этаже со сводчатым потолком и проверял за конторкой какие-то квитанции.

Кисляков налетел на него и в повышенном тоне стал рассказывать о безобразиях, которые позволяют себе дети в квартире № 6.

Управдом в пиджаке и синей косоворотке, взглянув на посетителя, продолжал слюнявить пальцы и перелистывать квитанции, при чем его толстый затылок и макушка с завивающимся гнездышком волос были совершенно равнодушны к тому, что говорил Кисляков. Но чем дольше он говорил, тем больше спадал его тон и тем меньше он уже сам чувствовал убедительность того, что говорил.

— Чего же вы хотите? — сказал, наконец, управдом. — Они имеют полное право на свою газету. Ими подано соответствующее заявление и просьба о регистрации. И хотя мы никакой регистрации сделать, конечно, не можем, всё-таки, так сказать, обязаны даже поощрять, а не препятствовать детским организациям.

Он опять погрузился в квитанции. Кисляков стоял перед ним, как потерявший нить ответа ученик. У него только с необычайной силой билось сердце и почему-то казалось, что поднимаются волосы на макушке, хотя они были очень коротки. Он даже провел по макушке ладонью.

— А если вы находите неправильным, подайте соответствующее заявление, — мы проверим факты, в случае клеветы.

Кислякову пришла мысль, что если он подаст заявление, то половина жильцов с удовольствием и полной готовностью подтвердит, что нарисованное в стенгазете — истинная правда. Его бросило в жар, как будто он поднял бучу, не учтя имеющихся позорных улик против него самого.

Было ясно, что никакого заявления подать нельзя. Значит, приходилось признать себя побежденным. Кем же? Организацией граждан, из которых самому старшему тринадцать лет.

И он почувствовал, что перед ним — сила, с которой он не может бороться. А также почувствовал, что значит организация и общественность…

Детское население квартиры № 6 из разрозненной массы превратилось в строгую организацию. Прежде каждый отвечал за себя, и если кто-нибудь из них попадался под горячую руку жильцам и ему влетало — остальные или бросались в разные стороны, спасая собственную шкуру, или, стоя в стороне, спокойно наблюдали за экзекуцией. Теперь же за каждым членом отряда стоял весь отряд, а это сильно меняло дело.

Почувствовав силу организации, отряд уже перестал безропотно довольствоваться своим кочевым бесправным существованием, когда приходилось, не имея собственной территории, околачиваться то на дворе в кустах сирени, то в коридоре на полу около окна.

С первых номеров стенгазеты отряд начал указывать общественности на отсутствие самых элементарных жизненных условий — на отсутствие помещения для отряда.

Отряд состоял, как было уже сказано, из девяти душ: детей двух семей рабочих и рыжего веснущатого малого, сына мещанки.

Здесь уже было некоторое искривление классовой линии.

Но рыжий был, во-первых, сильнее всех, а во-вторых — он доказал свою лояльность тем, что воевал с матерью по всяким принципиальным вопросам. Конечно, было ясно, что идеологией он прикрывался только для того, чтобы командовать живой силой из восьми душ.

Летом он обыкновенно ходил в одних штанах с подтяжкой через плечо на пуговице, а осенью носил куртку с одной медной пуговицей вверху.

Следующий — Гриша Цибиков — имел пристрастие к письменной части: писал протоколы, вел газету и рисовал карикатуры. У него было очень мрачное выражение лица. Ему, видимо, больше всего в себе нравилась эта мрачность, и он часто молча прогуливался один по коридору, заложив руки назад, при чем иногда не выдерживал длительного срока и развлекался тем, что старался итти, не сбиваясь, по черной полоске паркета у стены.

И, наконец, третий — Саня Тузиков, который имел всегда тихий, серьезный (без натяжки) вид. Ходил опустив вниз голову, как ходят начальственные лица, точно стараясь избежать надоедливых приставаний просителей. Саня Тузиков был совестью отряда. Если сын мещанки тов. Печонкин преследовал корыстные цели властвования, если Гриша Цибиков увлекался славой, бойким пером и ядовитыми рисунками, то Саня Тузиков во всем отстаивал только интересы отряда и, казалось, не имел личной жизни. Он был всецело поглощен правовой стороной и структурой отряда. Он распределял роли, проводил собрания, писал резолюции.

Остальные шесть человек были просто массы. Благодаря своему малолетству они то и дело наносили удар в спину организованности отряда. Их выступления носили неорганизованный характер, и вождям отряда стоило нечеловеческих усилий ввести их в нормы хотя бы самой элементарной дисциплины.

Они могли, часто по пустякам, совершенно терять свое достоинство. Увидев, например, у какого-нибудь барчука с голыми до колен ногами в башмачках, необычайную заводную игрушку, вроде летающего аэроплана, они, забыв всё на свете, унижались и раболепствовали перед ним, пока, наконец, не являлся кто-нибудь из вождей и не призывал к порядку отуманенные головы.

Вообще массы были шатки и неустойчивы и часто из-за какого-нибудь вздора, вроде сладкого, могли легко поступиться интересами всей организации, если за ними вовремя не досмотреть.

Но чем дальше, тем больше они начинали сознавать свое достоинство, — вернее, выгоды своей организованной сплоченности. Например, тот же Печонкин: ему Софья Павловна Дьяконова как-то предлагала взятку за то, чтобы он перевел стоянку отряда от дверей ее комнаты куда-нибудь в другое место. Взятка состояла из целой плитки шоколада. У Печонкина слезы выступили на глазах от жадности при виде этой плитки, но он устоял. Да и не один этот случай. А историческое столкновение с управдомом!..

Результатом этого было то, что каждый из членов отряда, не насчитывающий даже семи лет от роду, оказывался сильнее любого из взрослых квартирантов, которые не представляли из себя такого организованного коллектива, как Отряд имени Буденного.

В особенности в невыгодном положении оказались интеллигенты, которые совершенно не выносили никакой организации, сковывающей свободу личности. Во всей полноте невыгоду этого положения первым испытал на себе Ипполит Кисляков.

В тот момент, когда он рассматривал нарисованную на него карикатуру, весь отряд с замиранием сердца следил за ним из ванной, как охотники следят за тигром, подходящим к приманке. Когда же Кисляков побежал к управдому, было созвано экстренное совещание для выяснения дальнейшей линии поведения.

Прежде всего Саня Тузиков сбегал по уходе Ипполита Кислякова к управдому и спросил официально, без всякого намека на выпрашивание милостыни, остается ли стенгазета после только что имевшего места заявления гражданина Кислякова или снимается. Управдом, отмахнувшись рукой, сказал, что остается, и попросил не лезть к нему.

Саня Тузиков поднялся наверх и, махнув рукой дожидавшимся его, сказал: «В кусты!».

Пока еще было тепло, работа отряда протекала главным образом на дворе, в сиреневых кустах. И когда созывали собрание, то говорили:

«Ты чего в кусты не идешь? Ведь еще вчера оповещали»

или:

«Ведь этот вопрос уже ставился в кустах. Проспал что ли?»

Если же на дворе шел дождь, то коридор в послеобеденные часы заполнялся отрядом имени Буденного и собаками. С собаками, как уже было отмечено, существовали отношения различных оттенков. Классовая рознь проявлялась главным образом на кисляковских собаках. Но это потому, что какая-то барская особенность их сразу лезла в глаза. Всегда они обе — и Джери и бульдог — ходили с бантами на шее и то ли были необычайно высокомерны, то ли нервны, но они не выносили шума, которым сопровождались все действия отряда в коридоре. Они выскакивали туда и с вставшей дыбом шерстью и оскаленными зубами поднимали лай, на что члены отряда отвечали соответствующим выступлением.

Натансоновские собаки, большие немецкие овчарки, наоборот, как-то спокойно вошли в жизнь отряда, во время собраний скромно сидели где-нибудь поблизости и виляли хвостами, разметая ими пыль и сор по полу. Иногда их даже запрягали в тележку для грудных младенцев, и они довольно охотно возили ее взад и вперед по коридору.

В этот день на дворе было тепло и солнечно, поэтому отряд направился в кусты.

Жизнеспособен тот, кто знает, чего он хочет. Отряд имени Буденного знал, чего хотел. Он прежде всего хотел иметь свою территорию. А ее наметил оттягать у Ипполита Кислякова, отрезав у него еще одно окно. В виде тактического шага было намечено издание стенгазеты (районной), в которой из номера в номер решено было разоблачать жизнь жильцов, а главным образом Ипполита Кислякова.

Собрание открылось речью Сани Тузикова, который кратко сообщил о положении дел в данный момент.

Он имел привычку во время речи смотреть в лежащую перед ним тетрадку (книга протоколов) и ударять по ней карандашом. Лоб его в это время наморщивался, а сам он в перерывах делал торопливые движения горлом, чтобы проглотить слюну.

— Я считаю Кислякова чуждым и к тому же разлагающимся элементом, — сказал Саня, — а поэтому ясно… нашу линию нужно продолжать до конца.

Он говорил это и старался не смотреть в тетрадку сидевшего справа Гриши Цибикова, который увлекся рисованием новой карикатуры и, улыбаясь сам с собой, изредка отстранялся от бумаги, чтобы посмотреть издали.

Массы тоже вытягивали шеи и старались заглянуть, забывая о том, что нужно слушать.

Они вообще были слабы в смысле внимательного отношения к делу, — в особенности, если им приходилось долго слушать. Тогда они быстро увядали, ковыряли в носах, провожали взглядом каждую собаку, пробегавшую мимо или наведавшуюся в кусты. Их то и дело развлекал вид бегавших на дворе ребят. Нужен был основательный окрик председателя, чтобы привести в должное состояние их засорившиеся мозги.

Кроме того, у них не было дисциплины мысли; так, например, во время заявления Тузикова один из членов вдруг сообщил, что его мать купила нынче громадный арбуз. Председатель, в отчаянии видя, как это стороннее заявление сразу внесло в ряды отряда мечтательность, должен был употребить крайние усилия, чтобы ликвидировать внезапный упадок делового настроения.

Но сознание необходимости строжайшей дисциплины уже зарождалось в каждом, даже из самых малосознательных, члене.

Каждому окрику они подчинялись беспрекословно.

Собрание вынесло резолюцию о правильности линии, взятой вождями, и о необходимости продолжения ее.

Только во время принятия резолюции Саня Тузиков крикнул на одного пятилетнего члена с белой стриженой головой:

— Будет тебе в носу-то ковырять! Ты голосуешь или не голосуешь?

Следующим был вопрос о средствах отряда, получавшихся из отчисления сумм, которыми располагали члены, в виде перепадавших от родителей выдач на сласти.

Взносы собирались довольно туго. Но вожди прибегали к психологическому воздействию и доказали на деле, что каждый из членов в отдельности при всем желании не может, например, купить мяча для футбола (вопрос, стоявший особенно остро перед каждым из членов) или того же арбуза. Если же отряд будет располагать своим фондом — мяч и какой-угодно арбуз будет в их руках. Что и было сделано. Этот арбуз — огромный, белый, с вырезом во весь бок — был куплен нарочно, чтобы наиболее ярким примером победить косное сознание масс. Его ели в коридоре на полу, разрезая на полукруги кухонным ножом. Щеки всех членов отряда были измуслены почти до глаз, потому что каждый выгрызал свою порцию до белого мяса, въедаясь в полукруг арбузной корки. А около вертелись натансоновские собаки, пробовали нюхать бросаемые корки и в недоумении отходили.

— Второй номер газеты выпускаем через неделю, — сказал Саня Тузиков. — Товарищ Цибиков озаботится собиранием материала.

Собрание закончилось. Визг на дворе сразу удвоился.