Онлайн чтение книги Товарищ Кисляков (Три пары шёлковых чулков)
XLII

— А, вы здесь? — сказала она, увидев Кислякова, как будто это было для нее неожиданно.

— Да. Ко мне приехала жена, — прибавил он как-то нелепо и некстати.

Кисляков, всё время думавший о том, что нужно Тамару предупредить относительно приезда жены, так был поглощен этой мыслью, что неожиданно для себя сказал это в первый же момент.

— Ах, вот как, — сказала Тамара. — Никто не звонил? — обратилась она к Аркадию торопливым тоном делового человека, который, придя домой, прежде всего интересуется, нет ли каких новостей в его деловых отношениях.

— Нет. А кто должен был звонить?

Тамара на это ничего не ответила и ушла в спальню, где была очень долго, в то время как оба друга сидели молча, потеряв нить разговора, и каждый по-своему чувствуя ее присутствие около себя.

Зазвонил телефон. Тамара быстро выбежала из спальни в своей короткой юбке и отняла трубку у Аркадия, который подошел было к телефону.

Прислонившись спиной к стене и стоя лицом к Аркадию и Кислякову, она начала говорить, покачивая носком туфли, поставленной на каблук, и смотрела на мужа и на Кислякова тем отсутствующим взглядом, каким смотрят, когда бывают заняты разговором по телефону. Этот взгляд всегда необъяснимо раздражает и оскорбляет того, на кого так смотрят в это время, потому что ему кажется, что в эту минуту он перестает быть интересным или любимым человеком.

— Ну, хорошо, — сказала Тамара, соглашаясь на что-то. — Положим, ты меня полторы недели уверяла, что это будет прекрасно… Хорошо, увидим. Приду.

— Что это, какое-нибудь предложение? — спросил Аркадий.

— Так, ничего особенного, — ответила Тамара, не взглянув на него. Она ходила по комнате с тем неопределенно занятым видом, с каким ходят, чтобы не взглядывать в глаза собеседника и избежать необходимости разговора с ним.

Аркадия вызвали зачем-то в институт.

У Тамары мелькнуло тревожное выражение, и она отрывисто сказала:

— Не ходи. Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Милая, не могу же я, раз меня зовут, — сказал Аркадий.

Он ушел.

Кисляков долго молча смотрел на Тамару, которая стояла у окна и рылась в рабочей коробочке. Он думал, что ее удивит его молчание, и она спросит, почему он молчит. Но она не спросила.

— Почему ты такая странная сегодня?

— Я такая, как всегда.

— Нет, не такая.

Кисляков подошел к ней, поцеловал ее в щеку. Она стояла пассивно, не отстраняясь и не делая сама к нему никакого движения.

— В чем дело? — спросил Кисляков.

— А что?

— То, что ты изменилась.

И у него вдруг закралось ревнивое подозрение.

— Ты меня не любишь? — спросил он. У него даже забилось сердце от этого вопроса.

— Откуда ты взял? — сказала вяло и спокойно, почти с оттенком некоторого нетерпения Тамара. — Просто я устала и, кроме того, мне нездоровится.

— Почему же ты отстраняешься от меня?

Тамара погладила Кислякова по голове и, вздохнув, сказала:

— Как ты не хочешь понять, что дело вовсе не в том, в чем ты думаешь, а просто мне тяжело: мне обещали на той неделе устроить ангажемент, а теперь опять ничего. И потом мне жаль Аркадия: он так мучится. Я очень виновата перед ним. Я разбила вашу дружбу.

— Меня самого это мучит, но ведь я из любви к тебе всё-таки пошел на это, — сказал Кисляков, чувствуя нетерпение и раздражение от ее безразличной вялости и появившихся высших мотивов раскаяния, которыми и без того сам мучился.

— Я не знала, что мое охлаждение так подействует на него. А теперь я боюсь, что это его погубит.

Кисляков, видя, что слова не действуют, хотел было обнять ее, но она стояла неловко у окна и ни за что не хотела отойти от него, точно прилипла к нему.

— Оставь, не надо… он сейчас может притти, — говорила Тамара, когда он хотел отвести ее от окна.

— Ты не любишь меня?

— Откуда ты взял? — сказала с досадой Тамара. — Я просто озабочена: сегодня меня обещали познакомить в театре с кинематографическим режиссером. Может быть, хоть здесь что-нибудь выйдет. Как ты не хочешь понять, что я мучусь.

— Значит — всё-таки любишь? — спросил он, стараясь заглянуть Тамаре в глаза.

— Конечно, люблю, — ответила Тамара.

Услышав эти слова, Кисляков успокоился. Он решил, что сходит за вином; на оставшиеся у него пять рублей можно купить бутылки три — это рассеет мрачное настроение, и тогда всё войдет в норму.

— Свезите меня в театр, — сказала Тамара, — мне нужно там встретиться с этим кинорежиссером.

У Кислякова стало тепло под волосами: на пять рублей было довольно трудно это сделать.

— Хорошо! — сказал он и почувствовал, что под волосами стало почти уже горячо.

— Я пойду оденусь.

Тамара пошла в спальню. Потом выбежала оттуда за коробочкой с иголками и нитками. Кисляков посидел один, потом на правах близкого человека подошел к спальне и приоткрыл было дверь. Но Тамара, сидевшая у туалетного стола с чулками в руках, вдруг спрятала чулок за спину и почти истерически крикнула:

— Нельзя сюда!

В ее голосе было такое раздражение, с каким она иногда кричала только на Аркадия.

Кисляков почувствовал укол обиды. Он догадался, что она, вероятно, штопает свои шелковые чулки и не хочет, чтобы он ее видел за этим занятием.

— Дайте мне ножницы или нож, — крикнула Тамара.

Кисляков не нашел ни того ни другого и подал в щель приотворенной двери свой кинжал.

Она вышла из спальни уже одетая. Кисляков нарочно стал лицом к окну и не оглянулся на нее, чтобы она почувствовала, что он оскорблен. Но Тамара, не подходя к нему, просто сказала:

— Ну, едем.

Он не отозвался.

Она подошла к нему и погладила его по голове.

— Так, значит, всё-таки любишь? — спросил он, не удержавшись.

— Ну, конечно, люблю. Я просто устала от этой серой жизни, — прибавила она, как бы желая оправдать свою резкость.