Онлайн чтение книги Двадцать тысяч лье под водой Twenty Thousand Leagues Under the Sea
Часть вторая

Глава первая

Индийский океан

Коралловое кладбище произвело на меня глубокое впечатление. Капитан Немо не только жил под морскими волнами, но и устроил себе могилу в безднах океана. Там, на дне пропасти, никакое морское чудовище не нарушит последнего сна хозяина «Наутилуса». «И ни один человек!» — как сказал капитан.

Во всем проявлялись у него горькое недоверие и ненависть к людям.

Что это был за человек?

Консейль видел в нем непризнанного ученого — одного из тех «огорченных», которые платят людям презрением за равнодушие.

— Это какой-нибудь гений, с позволения их чести, — говорил достойный парень, — никто его на земле не понял, он этим огорчился и вот ушел под воду. «Если они меня не поняли, — думает он, — так я уже не хочу теперь их знать, — буду сидеть в воде и тут делать ученые открытия!»

Я не возражал Консейлю, но не вполне разделял его мнение на этот счет.

Мне не давали покоя последние происшествия.

Зачем нас заточили в каюту на ночь? И не только заточили, но даже усыпили снотворным? Почему капитан Немо вырвал у меня из рук подзорную трубу, когда я хотел посмотреть на горизонт? Каким образом получил смертельную рану тот человек, которого мы похоронили?

Все это наводило меня на самые неутешительные мысли. Быть может, капитан Немо не только избегает людей, но и при случае жестоко мстит им?

Все это были, разумеется, только предположения. Я нахо дился, как говорится, во мраке и видел только кое-какие слабые проблески, пока ничего не разъясняющие.

«Нечего делать! — думал я. — Будем писать под диктовку событий!»

Нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он отлично знал, что убежать с «Наутилуса» невозможно. Мы не можем, значит, считаться связанными никакими обязательствами.

Мы просто были пленниками, а гостями нас называют только из любезности. Нед Ленд прямо заявил, что воспользуется первым удобным случаем для побега. Я, без сомнения, поступлю точно так же.

Однако я подумал, что почувствую что-то вроде сожаления, когда придется навсегда расстаться с этим таинственным человеком. И как решить, надо ли его ненавидеть или ему удивляться? Кто он — палач или жертва?

К тому же, признаюсь, мне очень хотелось завершить кругосветное подводное путешествие, увидеть все чудеса, таящиеся в безднах Мирового океана. Ведь до сих пор я, собственно говоря, очень мало что видел и мало что открыл. Что мало! Я ничего не открыл! Мы всего-навсего прошли шесть тысяч лье по Тихому океану! Правда, за эти открытия можно поплатиться жизнью. Но отчего же ею и не поплатиться, если это стоит того?

Мне было известно, что «Наутилус» приближается к обитаемым землям, и если представится удобный случай для побега, я не имею никакого права приносить своих товарищей в жертву моей страсти к естественным наукам. Надо будет следовать за ними, даже, может быть, показывать им дорогу.

Но представится ли когда-нибудь такой случай?

Во мне словно было два человека: один, лишенный свободы, хотел бежать из плена, другой, любопытный ученый, боялся минуты, когда появится такая возможность.

21 января в полдень лейтенант по обыкновению вышел на палубу и занялся наблюдениями. Я тоже поднялся наверх, закурил сигару и стал следить за его действиями. Очевидно, этот человек ни слова не понимал по-французски. Я несколько раз громко сделал кое-какие замечания, которые непременно обратили бы на себя его внимание, если бы он понимал смысл моих слов, но он пропускал их мимо ушей, как бессодержательные звуки, и оставался нем и невозмутим.

В это время на палубу вышел матрос — тот самый крепыш, который ходил с нами на подводную охоту, на остров Креспо, и начал чистить стекла прожектора. Я подошел поближе, чтобы хорошо рассмотреть устройство этого прибора. Сила света увеличивалась благодаря расположению черепицеобразных стекол, как в маяке, концентрируя световые лучи. Вольтова дуга находилась в безвоздушном пространстве, что обусловливало равномерность и силу света.

«Наутилус» приготовился к погружению, и я поспешил спуститься в салон. Корабль направился курсом на запад.

Мы плыли по волнам Индийского океана. Индийский океан простирается на пятьсот пятьдесят миллионов гектаров, и воды его до того прозрачны, что кружится голова, если наклониться над их поверхностью и смотреть вглубь.

«Наутилус» шел на глубине от ста до двухсот метров. Так продолжалось несколько дней.

Любой другой человек на моем месте очень бы скучал, и путешествие показалось бы ему очень длинным, однообразным, томительным, но я, как страстный поклонник моря, ничуть не тяготился своим положением. Ежедневные прогулки на палубе, где меня оживлял и укреплял свежий воздух, созерцание морских чудес, чтение в библиотеке — все это меня чрезвычайно занимало. Я также продолжал вести свои путевые записи.

Мы все были совершенно здоровы. Корабельная, «водяная», как выражался Нед Ленд, пища шла нам впрок, и я нисколько не прельщался разными кухонными ухищрениями канадца. При постоянно одинаковой температуре на «Наутилусе» можно было не опасаться даже насморка или легкой простуды. Впрочем, на «Наутилусе» был достаточный запас мадрепоровых кораллов, известных в Провансе под именем «морского укропа»; сочная мякоть этого полипа служит пре восходным лекарством от кашля.

В продолжение нескольких дней мы видели великое множество водоплавающих птиц — чаек-поморников. Нескольких птиц мы подстрелили и приготовили, и на вкус они нам показались недурны. Среди крупных птиц, которые совершают дальние перелеты между материками и садятся отдыхать на волнах, я заметил великолепнейших альбатросов семейства трубконосых. Их крик не очень благозвучен и напоминает ослиное гиканье. Представителями семейства веслоногих явились быстрые фрегаты, которые проворно хватали рыб на поверхности воды, и многочисленные фаэтоны, между которыми я увидел фаэтона алохвостого величиной с голубя, оперение у него было белое с розовым отливом, а крылья черноватые.

Сети «Наутилуса» выловили различных морских черепах, в их числе были каретты с выпуклым панцирем. Этот род черепах очень ценится. Эти пресмыкающиеся легко ныряют и могут очень долго держаться под водой, закрыв клапан, который находится у них около наружного носового отверстия. Многие из пойманных каретт еще спали в своей броне, прикрываясь ею от нападения морских животных. Мясо этих черепах не особенно приятно на вкус, но яйца бесподобны.

Мы по-прежнему целыми часами смотрели сквозь иллюминаторы и любовались рыбами. Многих рыб до сих пор мне еще не случалось видеть.

Я назову только твердокожих кузовков, которые преимущественно водятся в Тихом и Индийском океане. Рыбы эти защищены панцирем, подобно черепахам, броненосцам, морским ежам, ракообразным. Панцирь у них костяной, из плотно прилегающих трех-, четырех- или шестигранных пластинок.

Я заметил несколько кузовков длиной пять сантиметров. Мясо их полезно и превосходно на вкус. К хвосту они коричневого цвета, а у плавников — желтого.

— Вот бы пересадить их к нам во Францию! — сказал я Консейлю.

Консейль только вздохнул.

— С позволения их чести, они бы скоро привыкли к новому климату? — спросил он.

— Я полагаю, что скоро. Их, по-моему, можно было бы пустить в речную воду. Многие морские рыбы отлично привыкают к пресной воде.

Между кузовками были четырехрогие, у которых на спине возвышались четыре больших бугорка; были кузовки крапчатые, испещренные белыми пятнышками, которых можно приручать, как птиц. Мы видели тригонов, или хвостоколов, рода скатов, с длинным тонким хвостом с иглой, которые испускают особый звук, похожий на хрюканье, за что им дали кличку «морские свиньи», а также «дромадеров», с большим конусообразным горбом на спине, отличающихся твердым и жестким мясом.

Консейль, со своей стороны, заметил некоторых рыб из семейства иглобрюхих (скалозубовые), свойственных этим морям, красноспинок с белым брюхом, с тремя рядами продольных полосок на спине, и ярко окрашенных электрических рыб длиной семь дюймов.

Консейль усмотрел также образцы других родов: коричневатого рогозуба, исчерченного белыми полосками; бесхвостую еж-рыбу, которая обильно снабжена колючками и может, когда находит это нужным, свертываться в колючий клубок; летучих пегасов с грудными плавниками в виде крыльев, которые позволяют им если не летать, то, по крайней мере, выскакивать в воздух; плоскоголовиков, у которых хвост покрыт многочисленными чешуйчатыми кольцами; длинночелюстных макрогнатусов (хоботнорылов), прекрасных рыб длиной двадцать пять сантиметров; бледно-синих индийских плоскоголовиков с шероховатой головой; целые мириады рыб-собак, испещренных черными полосками, с длинными плавниками, скользящих с удивительной быстротой по поверхности воды; прелестных хирургов парусников, которые надувают свои плавники, как яхты — пару са; великолепных морских дракончиков, сияющих желтым, небесно-голубым, серебром и золотом; гурами с волокнистыми плавниками; рявцев из семейства бычковых, всегда покрытых тиной и издающих при трении жабер шум, похожий на журчанье; жесткощеких триглов — жир этой рыбы считается ядовитым; каменных окуней с подвижными веками; наконец, брызгунов с длинным трубчатым рылом. Каплей воды, с силой выстреленной изо рта с расстояния пятидесяти сантиметров, эта рыба убивает насекомых, сидящих на листьях прибрежных растений.

— Вот ружьецо-то, Консейль! — сказал я. — Стоит изобретения Шаспо и выдумки Ремингтона!

— Это их честь справедливо изволили заметить, — отвечал довольный Консейль.

Из восемьдесят девятого рода рыб, по классификации Ласепеда, принадлежащего ко второму подклассу костистых, отличающихся жаберной крышечкой и горловой перепонкой, я заметил скорпену, или морского ерша, с головой чудовищной формы и сильно развитым колючим спинным плавником. Эти рыбы покрыты мелкой чешуей или голые в зависимости от вида.

Мы нашли много видов странной рыбы, известной под названием морской жабы, у которой огромная голова вся в бугорках и впадинках, с неправильно расположенными безобразными тупыми шипами. Сама рыба покрыта колючками и усеяна бугорками, а хвост словно в мозолях; колючки ее наносят опасные раны. Рыба эта отвратительна и страшна на вид.

С 21 по 23 января «Наутилус» шел со скоростью двести пятьдесят лье в сутки, или двадцать две мили в час. Множество рыб, привлеченных электрическим светом, плыло за нами. Большая часть из них не могла угнаться за «Наутилусом» и отстала, лишь немногие рыбы могли соревноваться с нами.

Утром 24 января мы увидели остров Килинг на 12°52 южной широты и 94°332 долготы. Остров этот кораллового происхождения и весь зарос великолепнейшими кокосовыми пальмами.

— Этот остров посещали Дарвин и капитан Фиц-Рой, — сказал я Консейлю.

— И я бы хотел его посетить, с позволения их чести, — ответил мой достойный товарищ.

«Наутилус» прошел вблизи от пустынных берегов.

Мы зачерпнули почву в этом месте и выловили многочисленные образцы полипов, иглокожих и раковин моллюсков. Несколько драгоценнейших раковин дельфинок пополнили коллекцию, или, лучше сказать, сокровищницу, капитана Немо. Я, со своей стороны, преподнес ему один звездчатый коралл, который часто присасывается к раковинам двустворчатых моллюсков.

Скоро остров Килинг исчез из виду, и «Наутилус» повернул на северо-запад, к южной оконечности Индийского полуострова.

— Знаете, профессор, — сказал мне Нед Ленд, — цивилизованные земли, по-моему, будут лучше папуасских островов, где встречаешь больше дикарей, чем диких коз. Там есть шоссе, железные дороги, английские, французские и индусские города и поселения. Там можно пройти всего каких-нибудь шесть миль и встретить земляка. Вы как полагаете, профессор, не пора ли нам раскланяться с капитаном Немо?

— Нет, Нед, нет, я не согласен. Пожалуйста, погодите. «Наутилус» приближается к населенным континентам. Он направляется к Европе. Пусть он нас туда доставит. Когда мы войдем в европейские моря, мы тогда посмотрим, как быть и что делать. К тому же, я думаю, капитан Немо не отпустит нас охотиться на Малабарских или Коромандельских берегах.

— А если мы обойдемся без его позволения, профессор?

Я не ответил на это. Я не желал затевать спора, но внутренне я твердо решился отговорить канадца, насколько хватит сил и уменья, от всех поползновений к побегу.

После удаления от острова Килинга скорость «Наутилуса» уменьшилась. Мы часто погружались на глубину от двух до трех километров. Но мы не могли проверить максимальную глубину Индийского моря: зонды в тринадцать тысяч метров не доставали до дна. Что же касается температуры нижних слоев, термометр неизменно показывал 4° выше нуля. Я только заметил, что в верхних слоях вода была гораздо холоднее, чем в других морях.

25 января «Наутилус» весь день шел по поверхности, поднимая каскады брызг своим мощным винтом. Я провел три четверти этого дня на палубе. Ничего не было на горизонте. Только около четырех часов вечера я увидел вдали длинный пароход, который быстро шел к западу от нас. Я видел его всего одну минуту — затем он снова исчез. Я подумал, что этот пароход ходит между Цейлоном и Сиднеем.

В пять часов вечера мы с Консейлем были свидетелями очень любопытного явления.

Существует одно прелестное животное, встречу с которым древние считали счастливым предзнаменованием. Аристотель, Афеней, Плиний и Аппиан изучали этого моллюска и в своих описаниях истощили весь запас поэтических эпитетов. Они называли его Nautilus и Pompylius. Но современная наука не утвердила этих названий, и теперь он известен как аргонавт, или кораблик.

Если бы кто-то спросил Консейля о моллюсках, то узнал бы тотчас, что моллюски разделяются на пять классов, что первый класс включает головоногих моллюсков, что они бывают голые и раковинные и делятся на два подкласса — двужаберных и четырехжаберных, двужаберные — это осьминоги, кальмары и каракатицы. Аргонавты принадлежат к роду осьминогов. Самка аргонавта имеет тончайшую раковину, как бы из матового стекла, а самец похож на всех остальных осьминогов.

Итак, мы сидели и глядели на море, когда вдруг появился целый отряд аргонавтов. Это были так называемые бугорчатые аргонавты, свойственные Индийскому океану.

Эти изящные моллюски двигались посредством своей воронки, выкидывая ею воду, которую в себя вбирали при дыхании. Из их восьми щупальцев шесть, длинных и тонких, плыли по воде, а двое остальных надувались, как легкие паруса. Я отлично мог рассмотреть их спиралевидную раковинку, которую Кювье сравнил с изящной лодочкой. Эта лодочка переносит своего строителя без всякой заботы с его стороны.

— Аргонавт мог бы покинуть свою раковинку, — сказал я Консейлю, — а ведь никогда не покидает!

— Он как капитан Немо, с позволения их чести: такой же нрав имеет. И, по-моему, капитану следовало бы назвать свое судно «Аргонавтом».

Около часа «Наутилус» плыл под эскортом моллюсков. Вдруг, неизвестно почему, они все переполошились. Паруса мгновенно свернулись, щупальца втянулись в раковину, раковины опрокинулись, и вся флотилия исчезла под водой. Никогда ни одна эскадра не отличалась большей быстротой и ловкостью в маневрах.

В эту самую минуту зашло солнце и наступила темнота. Океан был спокойным, и волны тихо струились за кормой.

На следующее утро, 26 января, мы пересекли экватор на восемьдесят втором меридиане и вступили в Северное полушарие.

В этот день за нами погнался громадный отряд акул. Здешние моря кишат этими зубастыми страшилищами, и потому плавание по ним небезопасно.

— Каковы, Консейль? — говорил я своему верному слуге.

— Первый сорт, с позволения их чести! — отвечал Консейль.

И мы указывали друг другу то на ту, то на другую акулу.

Тут были акулы с темной спиной и белым брюхом, снабженные одиннадцатью рядами зубов, были акулы очковые, у которых шея помечена большим черным пятном с белым ободком, очень похожим на глаз, были акулы голубые, с округленным рылом, испещренным темными точками. Часто эти зубастые хищники изо всей силы набрасывались на стеклянные иллюминаторы.

— Ах вы. бестии! — вскрикивал Нед Ленд, который был вне себя. — Ах вы, наглые твари! Ну повезло вам, что я сижу здесь как привинченный, а то бы я вам задал перцу!

Особенно его раздражали гладкие акулы, у которых пасть была утыкана зубами, словно выложена мозаикой, и тигровые акулы длиной пять метров.

Но вскоре «Наутилус» прибавил ход и оставил позади самых резвых акул.

27 января при входе в Бенгальский залив нам стали встречаться плавающие трупы.

— Встреча не веселая! — сказал Нед Ленд.

То были покойники индийских городов, унесенные течением Ганга в открытое море.

— Нет чтобы зарыть! — сказал Нед Ленд, когда навстречу снова попались несколько трупов.

— Там не зарывают, — сказал я ему, — там об усопших заботятся одни грифы. А кого они не успеют расклевать, тех докончат акулы.

Около семи часов вечера мы вдруг увидали, что «Наутилус», поднявшись на поверхность, плывет по молочному морю. Океан на необозримом пространстве превратился, казалось, в молоко. Что это такое? Игра лунного света?

Нет, потому что молодой месяц еще не взошел на горизонте. Все небо, хоть и освещенное звездным сиянием, казалось совершенно темным в сравнении с белизной вод.

Консейль не верил своим глазам.

— С позволения их чести, — спросил он, — что это такое?

К счастью, я мог ему разъяснить, в чем дело.

— Это то, что называют молочным морем, — отвечал я, — такое обширное пространство белых волн часто видят у берегов Амбоина и в этих широтах.

— С позволения их чести, — возразил Консейль, — я бы желал знать, отчего волны побелели. Ведь вода не превратилась в молоко, как вы сказали?

— Нет, друг мой, нет, — отвечал я. — Белизна эта вызвана присутствием мириад инфузорий, маленьких с ветящихся червячков, студенистых, бесцветных, толщиной в волосок и длиной в одну пятую миллиметра. Эти инфузории слепляются между собой и образуют сплошные поля в несколько лье.

— Несколько лье! — вскрикнул Консейль.

— Да, дружище, многих лье. Ты не старайся вычислять, сколько здесь этих инфузорий: понапрасну время потратишь. Если я только не ошибаюсь, некоторым мореплавателям случалось плыть по таким молочным волнам более сорока миль.

Не знаю, послушался ли Консейль моего совета, но он умолк, глубоко задумавшись. Что же касается меня, то я продолжал наблюдать это любопытное явление.

В продолжение нескольких часов «Наутилус» разбивал носом беловатые, словно мыльные, волны. Он скользил без всякого шума, точно плыл среди пены, которая образуется при встрече двух течений.

Около полуночи море снова приняло свой обычный цвет, но позади нас еще долго отражалась на темном небе белизна волн, и это отражение несколько напоминало неясный свет северного сияния.

Глава вторая

Капитан Немо делает новое предложение

28 января в полдень «Наутилус» всплыл на поверхность океана. Мы находились на 9°42 северной широты. В виду у нас была земля, лежавшая в восьми милях к западу. Я различил какое-то скопление гор, высотой около двух тысяч футов, очень причудливой формы. Скоро я узнал, что мы находились около острова Цейлон.

Я отправился в библиотеку и стал искать какую-нибудь книгу, где бы можно было почерпнуть сведения об этом острове, который считается самым плодородным на свете. Я нашел, что искал — книгу Сирра «Цейлон и сингальцы», — и узнал, что остров лежит между 5°552 и 9°492 северной широты и 79°422 и 82°42 долготы на восток от гринвичского меридиана, что в длину он простирается на двести семьдесят пять, а в ширину на полтораста миль, что его площадь около шестидесяти шести тысяч квадратных километров.

Я стоял с картой в руке, когда появился капитан Немо со своим помощником.

— Остров Цейлон знаменит своей жемчужной ловлей, профессор, — сказал капитан Немо. — Не угодно ли вам ее посетить?

— Разумеется, я буду рад, капитан, — ответил я. — Очень рад!

— Это легко устроить. Но вот в чем дело: мы только место увидим, а не ловцов. Сезон ловли жемчуга еще не начинался. Ну да ничего. Я распоряжусь, чтобы «Наутилус» направили к Манарскому заливу. Ночью мы туда придем.

Капитан Немо сказал несколько слов своему помощнику, и тот вышел из салона. Вскоре «Наутилус» погрузился в водную стихию. Манометр показывал, что он придерживается тридцатифутовой глубины.

Я снова взял карту и начал искать Манарский залив. Он находился на девятой параллели, у северо-западных берегов Цейлона. Залив этот образуется продолговатой линией маленького острова Манар. Чтобы достигнуть залива, надо было обогнуть весь западный берег Цейлона.

— Профессор, — сказал капитан Немо, — вы знаете, что жемчуг добывают в Бенгальском заливе, в Индийском море, в Китайском и Японском море, в морях Южной Америки, в Панамском и Калифорнийском заливе, но на острове Цейлон самый знаменитый промысел морского жемчуга. Мы приедем туда, правда, немного раньше времени. Ловцы жемчуга появляются в Манарском заливе только в марте и целых тридцать дней занимаются добыванием морских сокровищ. Обыкновенно в Манарском заливе собирается до трехсот лодок. На каждой лодке десять гребцов и десять водолазов. Водолазы разделяются на две партии и ныряют поочередно. Они опускаются на глубину двенадцать метров с помощью тяжелого камня, который они сжимают между ног и который прикреплен к лодке веревкой.

— Еще до сих пор употребляют этот первобытный способ?

— До сих пор, — ответил капитан Немо, — хотя здешние жемчужные россыпи принадлежат самой промышленной стране в мире — Англии. В 1802 году она получила их по Амьенскому договору.

— Мне кажется, ваши усовершенствованные скафандры оказали бы большую помощь при этих операциях.

— Да! Эти бедняки не могут долго оставаться под водой. Правда, англичанин Персиваль в своем «Путешествии по Цейлону» рассказывает про какого-то кафра, который будто бы оставался целых пять минут под водой, но факт этот кажется мне очень сомнительным. Я знаю, что некоторые ныряльщики могут пробыть под водой пятьдесят семь секунд, а самые выносливые — до восьмидесяти семи секунд. Однако, когда они возвращаются в лодку, у них начинает изо рта и ушей литься вода с кровью. Я полагаю, что в среднем ныряльщики остаются тридцать секунд под водой. В эти тридцать секунд они торопливо собирают в свою сетку раковины жемчужниц, которые им удается найти. Эти водолазы-ныряльщики почти никогда не доживают до старости; зрение у них ослабевает, глаза гноятся, на теле образуются язвы, и очень часто они умирают на дне морском от кровоизлияния в мозг.

— Да, — сказал я, — это невеселый промысел. И служит он только для удовлетворения женских прихотей! Скажите, капитан, сколько раковин можно приблизительно выловить в день?

— От сорока до пятидесяти тысяч. Говорят даже, что в 1814 году английское правительство устроило такую ловлю, что за двадцать дней добыто было семьдесят шесть миллионов раковин.

— Что ж, ловцы много получают?

— Очень немного, профессор. В Панаме они едва-едва зарабатывают один доллар в день. Обыкновенно они получают одно су за каждую жемчужину. А сколько таких раковин попадается, в которых жемчужин нет!

— Одно су! Ничего не скажешь, справедливый дележ! Это просто отвратительно!

Несколько минут мы молчали, потом капитан сказал:

— Итак, решено, профессор: вы с вашими товарищами посетите Манарскую мель, и если туда уже прибыл какой-нибудь нетерпеливый искатель жемчуга, мы увидим, как он будет его добывать.

— Решено, капитан.

— Кстати, Аронакс, вы акул не боитесь? — Акул? — вскрикнул я.

Вопрос этот показался мне неуместным.

— Да, акул, — повторил капитан Немо. — Не боитесь?

— Говоря откровенно, капитан, я еще не освоился с этим родом рыб.

— А мы уже привыкли к ним. — отвечал капитан Немо. — Со временем освоитесь и вы. Да к тому же мы примем все меры предосторожности и будем вооружены. Может быть, по дороге удастся поохотиться на какую-нибудь зубастую неприятельницу. Охота на акул очень интересна. Ну так до завтра, профессор. Завтра будьте готовы пораньше.

С этими словами капитан раскланялся со своей обычной любезностью и ушел.

Если вас приглашают охотиться на медведя в швейцарских горах, вы можете сказать: «Очень хорошо, завтра пойдем на медведя!» Когда вас приглашают охотиться на льва в атласских долинах или на тигра в индийских джунглях, вы можете ответить: «А! Так мы идем на тигра или льва!» Но когда вас приглашают поохотиться на акул в их родной стихии, вы, прежде чем ответить, должны потратить несколько минут на размышление.

Что касается меня, то я, признаюсь, сильно струсил. На лбу у меня выступили капельки холодного пота.

«Обдумай хорошенько! — сказал я самому себе. — Спешить некуда. Охотиться за морскими выдрами, как мы охотились в лесах острова Креспо, — это еще ничего. Но бродить по морскому дну, когда знаешь, что того и гляди появится зубастая красавица, — дело другое. Я знаю, что в некоторых местах, например на Андаманских островах, негры, не задумываясь, нападают на акул с кинжалом в одной руке и петлей в другой, но я знаю также, что многие из этих смельчаков отправляются к праотцам. К тому же я не негр, да если бы я даже был негром, то небольшое колебание в подобном случае мне можно простить».

Я стал размышлять об акулах, мне представлялись их громадные челюсти, вооруженные многочисленными рядами зубов, — челюсти, которые могут перекусить человека пополам. Думал я, думал и додумался до того, что уже начал чувствовать боль в пояснице.

Кроме того, меня возмущала беспечность, с какой капитан Немо пригласил меня на эту охоту. Я не мог примириться с его спокойствием. Со стороны можно было подумать, что он пригласил поохотиться на какую-нибудь безобидную лисицу!

Утешал себя я тем, что Консейль, видимо, не захочет идти и его отказ избавит меня от этой приятной прогулки. Что касается Неда Ленда, то я не был уверен в его благоразумии. Опасность всегда его не отталкивала, а привлекала. И чем опасность была больше, тем привлекала сильнее.

Я попробовал опять читать книгу Сирра, но перелистывал я ее теперь машинально. Между строк мне виделись зубастые разверстые пасти.

Вдруг вошли Консейль и Нед Ленд, спокойные и даже веселые. Вероятно, они еще не знали, на какое веселье их пригласили!

— А я вам скажу, профессор, — начал Нед Ленд, — что этот капитан Немо — чтоб ему провалиться! — сделал нам сейчас любезное предложение…

— А! — перебил я. — Вы уж знаете…

— С позволения их чести, — сказал Консейль, — капитан Немо нам сказал: «Приглашаю вас посетить завтра, вместе с профессором, знаменитые цейлонские жемчужные промыслы». Он сказал это очень учтиво, очень ласково и показал себя настоящим джентльменом.

— Больше он вам ничего не сказал?

— Ничего, — ответил канадец, — только прибавил, что он вам уже говорил про эту прогулку.

— Он точно мне говорил… и он ничего вам не сказал об одном обстоя…

— Ничего, профессор, ничего. Что ж, вы согласны?

— Я-то? Разумеется… Я вижу, что вы всем этим очень довольны, Ленд.

— О, это очень занятно, профессор!

— И очень, может быть, опасно! — заметил я с ударением.

— Опасно! — вскрикнул Нед Ленд. — Нашли опасность!

Побывать там, где ловят жемчуг, что ж тут такого?

Очевидно, капитан Немо не счел нужным сказать моим товарищам об акулах. Я встревоженно смотрел на них, и мне казалось, что у них уже недостает руки или ноги.

Должен ли я их предупредить или нет? Разумеется, должен, но как это сделать лучше?

— С позволения их чести, — сказал Консейль, — я бы послушал историю о том, как добывают жемчуг. Я бы хотел, чтобы их честь изволили поподробнее рассказать про ловлю жемчуга.

— Рассказать тебе про саму ловлю, Консейль, — спросил я, — или про разные случаи?..

— Про ловлю, про ловлю! — перебил канадец. — Если хочешь отправиться в путь, так прежде нужно узнать дорогу.

— Ну так садитесь, друзья мои, и я вам расскажу все, что сам вычитал в книге англичанина Сирра.

Нед и Консейль уселись на диван, и тотчас же канадец задал мне вопрос:

— Профессор, что такое жемчужина?

— Любезный друг, — отвечал я ему, — поэт называет жемчужину слезой моря, восточные народы считают жемчужину отвердевшей каплей росы, для женщин — это украшение, небольшой камень овальной формы с перламутровым блеском, который они носят на шее, в ушах или на пальцах, для химика — смесь фосфорнокислой соли и углекислого кальция, и, наконец, для натуралиста — это просто болезненный нарост внутри некоторых двустворчатых раковин, представляющий собой шаровидный наплыв перламутра внутри мягкой ткани мантии моллюска.

— Класс моллюски двустворчатые, или безголовые, — сказал Консейль.

— Точно так, Консейль, — ответил я ему. — Ну, вот между этими моллюсками, способными образовывать жемчужины, кроме настоящей морской жемчужницы, есть пинны, морские ушки, турбо, тридакны — одним словом, все выделяющие перламутр, то есть органическое вещество, отливающее голубым, голубоватым, фиолетовым, розовым или белым блеском, устилающее внутренность их створок.

— Значит, и съедобные ракушки тоже могут производить жемчуг? — спросил канадец.

— Да. Например, ракушки, которые водятся в некоторых водах Шотландии, Уэльса, Ирландии, Саксонии, Богемии и Франции.

— Ну это хорошо, что вы сказали, я теперь на эти воды буду глядеть повнимательнее, если случится там побывать.

— Главным образом производит жемчуг моллюск, известный под названием жемчужница, meleagrina margaritifera, — драгоценная перловка. Жемчужина — это не что иное, как перламутровое сгущение сферической формы. Оно или прилепляется к створкам, или пристает к самому моллюску. На створках жемчужина прилеплена крепко, а на моллюске она только чуть держится. Но у нее всегда есть ядро — инородное тело, песчинка или паразит, попавшее в раковину или ткань моллюска. Вокруг него и нарастает перламутровое вещество в продолжение многих лет тонкими концентрическими слоями.

— Много находят жемчужин в одной раковине? — спросил Консейль.

— Много, друг мой. В некоторых раковинах попадается по целому ожерелью. Говорят, что когда-то была найдена раковина, где было сто пятьдесят акул.

— Акул? — вскрикнул Нед Ленд.

— Разве я сказал «акул»? — вскрикнул я, смутившись. — Неужели я сказал «акул»? Я хотел сказать — жемчужин. При чем здесь акулы? Это не имеет никакого смысла!

— Их честь это справедливо изволили сказать, — ответил Консейль. — А теперь, с позволения их чести, желательно бы узнать, каким способом вынимают жемчужины.

— Есть много разных способов. Часто, когда жемчужины чересчур крепко пристали к створкам, так их вырывают щипчиками. Обычно же раскладывают раковины на плетеных циновках из испанского дрока, который растет по берегам. Моллюски умирают на воздухе и через десять дней уже находятся в требуемом состоянии разложения. Тогда раковины погружают в огромные резервуары с морской водой, потом открывают и промывают. Самые крупные жемчужины выбирают вручную. Затем начинается работа сортировщиков. Прежде всего они отделяют перламутровые пластинки, известные под названием «настоящей серебристой», «белого дичка» и «черного дичка», и раскладывают их по ящикам весом от ста двадцати до ста пятидесяти килограммов. Потом они вынимают из раковин ноздреватое вещество — паренхиму, кипятят его и процеживают, чтобы извлечь самые мелкие жемчужинки.

— Как же ценятся эти жемчужины — по величине? — спросил Консейль.

— Не только по величине, — отвечал я, — но и по форме, по цвету, по блеску, по игре. Самые ценные жемчужины те, которые образуются в ткани самого моллюска, поодиночке. Они обыкновенно бывают белые, большей частью непрозрачные, но иногда попадаются такие, которые отличаются какой-т о особой, опаловой прозрачностью. Они или шаровидные, или грушевидные. Из шаровидных делают браслеты, а из грушевидных — подвески. Грушевидные встречаются реже и поэтому продаются дороже и поштучно. Жемчужины, которые снимают с раковин, имеют неправильную форму и продаются на вес. Наконец, есть еще низший сорт жемчуга, мелкие жемчужинки, известные под названием «бисер». Этот жемчуг продается мерками и идет большей частью на вышивание церковных покровов и украшений.

— А ведь отбирать крупный жемчуг от мелкого — работа долгая и трудная! — сказал Консейль.

— Нет, Консейль, вовсе не такая долгая и трудная, как ты полагаешь. У сортировщиков есть особые сита. Дырочки на них различной величины, и всего их одиннадцать номеров. Самый крупный жемчуг остается в сите, где имеется от двадцати до восьмидесяти дырочек, — это самый первый сорт. Второй сорт жемчуга остается на решете, в котором от ста до восьмисот дырочек. Наконец, третий сорт остается на решете, имеющем до тысячи отверстий.

— Хитро придумано! — сказал Консейль. — А какой, с позволения их чести, получается доход с этой жемчужной ловли?

— Если верить книге Сирра, так цейлонские жемчужные поля ежегодно приносят три миллиона акул.

— Акул!.. — вскрикнул Нед Ленд.

— Франков, с позволения их чести, — заметил Консейль.

— Да, франков! Три миллиона франков, — поправился я. — Но я думаю, что все-таки теперь жемчужные промыслы приносят меньше, чем прежде. Да вот вам пример: американские жемчужные промыслы приносили в царствование Карла V четыре миллиона франков, а теперь всего две трети этой суммы. Общий доход с жемчужной ловли можно оценить в девять миллионов ежегодно.

— А вот я слышал, с позволения их чести, что бывали такие жемчужины, которые очень высоко ценили! — сказал Консейль.

— Бывали, Консейль. Говорят, Цезарь подарил Сервилии жемчужину, которая стоила сто двадцать тысяч франков на наши деньги.

— А я так слыхал, что одна дама растворяла жемчуг в уксусе и пила, — сказал Нед Ленд.

— Клеопатра! — заметил Консейль.

— Чего только эти штучки не выдумают! Ведь у такого жемчужного напитка, должно быть, кошмарный вкус! — сказал Нед Ленд.

— Разумеется, Нед, — отвечал Консейль, — верно, и она не находила в нем ничего хорошего, зато ей было лестно, что она может выпить рюмочку такого уксуса, который стоит сто пятьдесят тысяч франков.

— Очень мне жаль, что не я женился на этой лакомке, — сказал канадец, делая такое движение рукой, которое без слов выражало его мысль.

— Вы? — вскричал Консейль. — Вы — муж Клеопатры!

— Что ж? — отвечал канадец. — Ничего, можете смеяться. Я ведь собирался один раз жениться, и если не женился, так это не моя вина. Я даже купил невесте жемчужное ожерелье — ее звали Кэт Тендер, невесту, — только она вышла за другого. А знаете, сколько я заплатил за эти бусы? Жемчуг был крупный, — такой крупный, что одна жемчужина не прошла бы и в двадцатидырочное решето! Я заплатил за них всего-навсего полтора доллара!

— Дружище Нед, — ответил я, смеясь, — вы купили искусственный жемчуг, простые стеклянные шарики, намазанные жемчужной эссенцией!

— Что ж, эта эссенция, надо полагать, дорого стоит?

— Ничего не стоит! Это просто серебристое вещество с чешуи рыбы уклейки, растворенное в азотной кислоте. Оно ничего не стоит!

— Может, поэтому Кэт Тендер и вышла за другого! — сказал канадец со спокойствием философа.

— Да, вот мы говорим про дорогие жемчуга, а я и забыл сказать, что у капитана Немо есть диковинная жемчужина.

Я полагаю, что подобной никогда и никто не имел.

— Вот эта? — спросил Консейль, указывая на великолепный перл под стеклом.

— Она самая, — ответил я. — Могу сказать, что она стоит два миллиона…

— Франков? — поспешно подсказал Консейль.

— Да, два миллиона франков, — повторил я. — А капитану, вероятно, стоило только потрудиться поднять ее!

— А может быть, завтра и мы наткнемся на такую же! — вскрикнул Нед Ленд.

— Ну вот у вас и бредни, Нед! — сказал Консейль.

— Да почему же нам не найти, Консейль? Ведь находили же другие! — настаивал Нед Ленд.

— И зачем нам здесь, на «Наутилусе», понадобятся миллионы? — спросил Консейль.

— Здесь не понадобятся, так понадобятся, когда мы будем в другом месте!

— В другом месте! — произнес Консейль и покачал головой в знак того, что он очень сомневается, что мы будем когда-нибудь «в другом месте».

— Что ж, — сказал я, — Нед отчасти прав. А знаете, если бы мы в самом деле привезли в Европу жемчужину за несколько миллионов, так это придало бы большую достоверность нашим рассказам и большую цену нам самим.

— Я полагаю, что так, — ответил канадец.

— А что, с позволения их чести, ловля жемчуга очень опасна? — спросил Консейль.

— Нет, — оживился я. — Нет… если принять кое-какие меры предосторожности…

— А мне кажется, тут нет никакой опасности, — сказал Нед Ленд. — Рискуешь хлебнуть два-три лишних глоточка морской воды, вот и все.

— Разумеется, Нед, — сказал я, стараясь подражать беспечному тону капитана Немо. — А что, вы не боитесь акул, Нед?

— Я? — ответил канадец. — Знаменитому гарпунеру да бояться акул! Плевать мне на них!

— Да ведь тут дело не в том, чтобы бросить в акулу гарпун, зацепить ее багром, втащить на борт, отрубить ей хвост, выпотрошить, вынуть сердце и бросить его в море! — Значит, придется… — Именно!

— В воде?

— В воде!

— Ну что ж, лишь бы хороший гарпун в руки, так все пойдет как по маслу. Вы знаете, профессор, эти твари неловкие животные. К примеру, хотят они вас схватить, так им непременно надо сначала перевернуться, а вы тем временем…

Нед Ленд как-то так произнес слово «схватить», что меня мороз пробрал по коже.

— Ну а ты, Консейль, — спросил я своего верного слугу, — ты что об этом думаешь?

— Я, с позволения их чести, буду говорить прямо, без утайки…

Я решил, что Консейль отказывается идти, и у меня отлегло от сердца.

— Коли их честь решается идти, так почему бы не пойти и мне, верному слуге их чести? Я пойду.

Глава третья

Жемчужина ценой в десять миллионов

Наступила ночь, и я лег спать. Спал я довольно плохо. Акулы играли главную роль в моих сновидениях.

На следующий день в четыре часа утра меня разбудил матрос, приставленный ко мне капитаном Немо. Поспешно вскочив и одевшись, я пошел в салон, где меня уже ждал капитан Немо.

— Аронакс, — сказал он мне, — вы готовы в путь?

— Я готов, капитан.

— Не угодно вам ли в таком случае следовать за мной?

— А мои товарищи, капитан?

— Они уже ждут нас, профессор.

— А мы не наденем скафандры, капитан?

— Пока нет. «Наутилус» не очень близко подошел к берегу, и Манарская мель еще находится от нас на порядочном расстоянии. Я распорядился, что мы сядем в шлюпку, которая доставит нас как раз к отмели. Мы возьмем с собой все свое подводное снаряжение и потом переоденемся.

Мы с капитаном по центральному трапу поднялись на палубу, где стояли Нед Ленд и Консейль. Оба они были в радостном предвкушении от предстоящей прогулки.

Шлюпка качалась у борта, в ней сидело пять матросов с веслами в руках.

Было еще довольно темно. Облака застилали небо, и между ними только изредка проблескивали звезды. Я искал глазами землю, но мог различить на горизонте только темноватую, чуть видную полоску, идущую с юго-запада на северо-запад. «Наутилус» за ночь обогнул восточный берег Цейлона и находился теперь недалеко от бухты, или, точнее говоря, залива, образуемого островами Цейлон и Манар. Там, под темными водами, лежала жемчужная мель, неистощимое поле жемчужин, простирающееся почти на двадцать миль в длину.

Капитан Немо, я, Консейль и Нед Ленд сели в шлюпку. Рулевой взялся за руль, матросы взмахнули веслами, и мы отчалили. Шлюпка направилась к югу. Гребцы не торопились. Я заметил, что весла их ударяли по воде один раз в десять секунд, как принято на военном флоте. Шлюпка легко скользила по волнам, с весел скатывались водяные брызги и падали на темную поверхность воды, как растопленное олово. Море чуть-чуть волновалось, и шлюпку слегка покачивало.

Мы все молчали. О чем думал капитан Немо? Может, о земле, к которой мы приближались? Может быть, он уже жалел, что поехал?

Что касается Неда Ленда, то он едва мог усидеть на месте от нетерпения. Консейль был, по обыкновению, сдержан, хотя с любопытством вглядывался в слабо различимую полоску земли на горизонте.

Около половины шестого небо посветлело, и берег стал виден гораздо лучше.

До этого берега, довольно низменного на востоке и холмистого на юге, еще оставалось миль пять.

Море было пустынно: ни парусов, ни лодок, ни ныряльщиков. Место сбора искателей жемчуга представилось нам глухим уединенным уголком. Впрочем, капитан Немо справедливо заметил, что мы явились сюда на целый месяц раньше срока.

В шесть часов совершенно рассвело. Свет озарил нас мгновенно, как это всегда бывает в тропических странах, где нет ни утренней зари, ни вечерних сумерек. Солнечные лучи вдруг пронзили темную завесу облаков, и лучезарное дневное светило ярко засияло на небосводе. Я теперь очень ясно видел землю, на которой кое-где росли деревья.

Шлюпка приблизилась к острову Манар. Капитан Немо встал со скамьи и стал пристально вглядываться в прибрежные воды. Потом он подал знак матросам, и они тотчас бросили якорь.

— Здесь глубина-то не особенная, — сказал Нед Ленд, — всего метр, а может, и того меньше.

— Мы пристали там, где дно особенно высокое, — ответил капитан Немо, — в других местах гораздо глубже.

— Ну, Консейль! — крикнул Нед Ленд. — Теперь мы погуляем!

— Вот мы и приехали, Аронакс, — сказал мне капитан Немо. — Видите эту бухту? Она как будто огорожена со всех сторон. Через месяц здесь соберется множество лодок с ловцами жемчуга, и тысячи людей станут целыми днями нырять за «драгоценными перлами». Полезная работа, нечего сказать! И благодарная тоже! По счастью, эта бухта защищена горами от сильных ветров, и море здесь никогда не штормит, что очень благоприятно для ныряльщиков. Теперь, если вам угодно, мы наденем свои скафандры и отправимся на прогулку.

Я ничего не ответил и начал одеваться, все время поглядывая на подозрительные воды.

Капитан Немо, Консейль и Нед Ленд тоже одевались.

Кроме самого капитана, никто с «Наутилуса» не участвовал в этой экскурсии.

Скоро мы очутились в резиновых «футлярах», и на спину нам повесили баллоны со сжатым воздухом. Однако фонарей Румкорфа не было, и я сказал об этом капитану.

— Фонари нам не понадобятся, — ответил капитан Немо. — Мы на большую глубину не пойдем, значит, солнечные лучи будут хорошо освещать нам дорогу. Да и неосторожно было бы брать с собой электрический фонарь: как раз его свет может привлечь какого-нибудь характерного местного обитателя.

Пока капитан говорил, я обернулся, чтобы посмотреть на Неда и Консейля, но они оба уже надели металлические шлемы и не могли ни слышать нас, ни говорить.

— А где же наши ружья, капитан? — спросил я.

— Зачем нам ружья, профессор? — отвечал он. — Ведь горцы ходят же на медведя с кинжалом в руках! Разве сталь не надежнее свинца? Вот отличный клинок! Прицепите его к поясу — и вперед!

Я посмотрел на своих товарищей. Они тоже были вооружены «сталью». Кроме того, у Неда Ленда был в руках огромный гарпун, которым он с удовольствием размахивал.

Мы с капитаном надели шлемы и привели в действие дыхательные аппараты. Через минуту мы очутились на глубине полтора метра и стояли на песчаном ровном дне. Капитан Немо сделал нам знак следовать за ним. Мы пошли по пологому спуску, и вскоре волны накрыли нас с головой.

Тут я вдруг успокоился. Все мои тревоги и страхи рассеялись, и я забыл про всех акул на свете.

Солнечные лучи, проникая сквозь прозрачную воду, достаточно ясно освещали морское дно. Были видны даже малейшие раковинки. Мы шли минут десять и были уже на глубине пяти метров; дно становилось ровнее.

Перед нами, как вспугнутые бекасы, вспорхнула стайка рыб из рода одноперых, имеющих только хвостовой плавник. Я приметил также яванскую змею длиной восемьдесят сантиметров. Брюшко у нее синевато-белесого цвета, и если бы не золотистые полоски на боках, то ее можно бы спутать с морским угрем. Из рода строматид я встретил ярких ленточниц с серповидным спинным плавником. Этих рыб сушат и маринуют; приготовленные таким образом, они очень вкусны.

Солнце поднималось все выше, и лучи его все ярче освещали морские глубины. Грунт мало-помалу менялся. Прежде мы шли по мелкому ровному песку, а теперь по какому-то каменистому шоссе, устланному ковром из моллюсков и зоофитов. Между образцами этих двух особей я заметил устричные раковины, свойственные Красному морю и Индийскому океану, шарообразные раковины оранжевых луцин, семейства сердцевидок, шиловок, персидских багрянок, из которых капитан Немо добывал отличную пурпурную краску, рогатых каменок длиной пятнадцать сантиметров, которые словно вытягивали руки, готовые вас схватить, роговидных кубаревиков, покрытых шипами, двустворчатые раковины лингул, съедобных моллюсков, светящихся пелагий и, наконец, бесподобных веерообразных глазчаток.

Посреди этих зоофитов под сенью водорослей копошились членистоногие. Особенно много было ракообразных с панцирем, имеющим вид несколько выпуклого трехугольника, — раков-отшельников, свойственных этим водам, и отвратительных, страшных партеноп из семейства треугольных крабов.

Мне не раз попадалась еще одна противная тварь — громадный краб, которого описал Дарвин. Этот краб питается кокосовыми орехами. Он карабкается на прибрежные пальмы, сталкивает кокос, который при падении трескается, и раскрывает его своими мощными клешнями. Здесь, в прозрачной воде, этот великан бегал с изумительным проворством. Он составлял совершенную противоположность морским черепахам, которые медленно передвигались между скал.

Около семи часов мы наконец достигли отмели, где жемчужницы встречались целыми миллионами. Эти драгоценные моллюски прикрепляются к скалам с помощью прочных коричневатых волокон — биссуса, что не дозволяет им передвигаться с места на место.

Раковины жемчужницы имеют округлую форму, толстые, почти ровные створки и очень ребристую поверхность. Некоторые раковины были исчерчены зеленоватыми полосками, которые лучеобразно расходились от верхушки. Это были молодые раковины. Другие — твердые, почерневшие, лежали здесь, вероятно, лет десять, а может, и больше, и имели до пятнадцати сантиметров в ширину.

Капитан Немо указал мне на это невероятное скопление раковин, и я понял, что сокровищница в самом деле неистощима: творческая сила природы превосходит инстинкт разрушения, которым одарен человек! Нед Ленд, верный этому инстинкту разрушения, поспешно хватал самых лучших моллюсков и набивал ими сетку, висевшую у его пояса.

Но надолго останавливаться было нельзя. Надо было идти следом за капитаном, который, казалось, вел нас по знакомой ему дороге.

Дно начало заметно подниматься, иногда я поднимал руку вверх, и рука моя высовывалась над поверхностью моря. Затем вдруг под ногами оказывалась глубокая впадина. Часто приходилось обходить высокие утесы, похожие на остроконечные пирамиды. В темных расщелинах сидели огромные ракообразные с неподвижными глазами. А под нашими ногами копошились нереиды, глицеры, ариции и другие кольчатые, которые вытягивали свои щупальца и длинные усики.

Вдруг перед нами возник огромный грот между живописно нагроможденных скал, устланных всеми произведениями морской флоры. В первую минуту грот этот показался мне очень темным. Солнечные лучи, казалось, здесь угасали.

Капитан Немо вошел в грот, и мы вошли за ним следом. Я скоро освоился с относительной темнотой этого места и начал различать округленный купол свода, который поддерживался толстыми гранитными столбами, напоминающими тяжелые колонны тосканской архитектуры.

Зачем наш таинственный капитан привел нас в эту подземную пещеру?

Мы спустились по довольно крутому склону и очутились на дне какого-то круглого колодца. Здесь капитан Немо остановился и указал на предмет, который я сразу не заметил. Это была раковина необычайной величины, гигантская тридакна, или кропильница, куда вошло бы целое озеро святой воды. Она имела более двух метров в диаметре, значит, была еще больше той, которая украшала салон на «Наутилусе».

Я приблизился к этому невероятному моллюску. Он прикреплялся своим биссусом к гранитному пласту и развивался здесь в одиночестве в спокойных водах грота. По моим соображениям, тридакна эта весила около трехсот килограммов. В такой раковине, вероятно, было около пятнадцати килограммов мякоти. Дюжину подобных устриц не одолел бы и самый знаменитый обжора — Гаргантюа!

Капитан Немо, очевидно, знал о существовании этой двустворчатой раковины и не в первый раз посещал грот. Я думал, что он пришел сюда для того, чтобы показать нам это чудо природы, но я ошибся.

Капитан пришел сюда и по своему делу. Створки моллюска были полуоткрыты. Капитан подошел и осторожно вложил кинжал между створками, чтобы они не закрылись, потом приподнял бахромчатый край мантии.

Я увидал там жемчужину величиной с кокосовый орех. Жемчужина эта была безупречно круглой, чистейшей воды, бесподобной игры и блеска — одним словом, сокровище. В порыве любопытства я протянул руку и хотел ее схватить, взвесить, пощупать, но капитан Немо меня остановил, сделав отрицательный знак, и быстро вынул лезвие кинжала из раковины. Створки тотчас же закрылись.

Я тогда понял замысел капитана Немо. Он оставлял здесь эту жемчужину для того, чтобы она постепенно увеличивалась. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к ней новые концентрические слои. Капитан один знал, где «зреет» этот удивительный плод, он его воспитывал, так сказать, а со временем, вероятно, хотел перенести его в свой роскошный музей.

Могло быть и так, что капитан Немо, по примеру китайцев и индусов, сам подготовил образование этой жемчужины, положив в складки мантии моллюска бусинку из стекла или шарик из металла, который мало-помалу и покрылся перламутром.

Как бы то ни было, приравняв эту жемчужину ко всем прежде виденным, я решил, что она стоит не менее десяти миллионов франков.

Это было изумительное произведение природы, неоценимая драгоценность, но как украшение эта жемчужина не годилась: никакое ухо не могло бы выдержать ее тяжесть.

Надо было расстаться с тридакной. Капитан Немо вышел из грота, и мы опять пошли к жемчужной отмели сквозь воды, еще не взбаламученные ловцами жемчуга, прозрачные и спокойные.

Мы шли довольно далеко друг от друга, каждый из нас останавливался или шел в сторону по своему усмотрению. Я не только не боялся теперь, но даже подсмеивался над своими прежними страхами. Подводная гора вела нас к поверхности моря, и скоро моя голова высунулась из воды.

Консейль подошел ко мне и, приставив свой металлический шлем к моему, приветствовал меня каким-то странным, даже несколько диким движением, которым, вероятно, хотел выразить свои дружеские чувства.

Но плоскогорье, на которое мы вышли, простиралось всего на несколько метров, и скоро мы снова скрылись под водой, вступив в свою стихию. Я полагал, что имею уже право называть эту стихию своей?

Мы шли уже минут десять, как вдруг капитан Немо остановился. Я подумал, что он хочет вернуться назад, но ошибся. Он сделал нам знак войти в расщелину скалы, вошел сам и указал мне наверх.

Я посмотрел. В пяти метрах от меня появилась какая-то тень, мелькнула и опустилась на дно. Тревожная мысль об акулах мелькнула у меня в голове. Но нет, это не акула. Это был человек, живой человек, индус, бедняк, которого, вероятно, нужда заставила начать ловлю жемчуга раньше времени. Я видел дно его лодки, привязанной к скале в нескольких футах над его головою. Он то погружался в воду, то выплывал. Между ног он сжимал камень в форме конуса, привязанный веревкой к лодке, этот камень помогал ему быстрее погружаться. Это было его незамысловатое снаряжение.

Опустившись на дно, метров на пять, он выпускал камень, бросался на колени и торопливо кидал в свой мешок попадавшиеся под руку раковины, потом выплывал, опорожнял мешок, вытягивал из воды камень и снова начинал ту же операцию, продолжавшуюся всего секунд тридцать.

Этот человек нас не видел. Мы притаились за выступом скалы. Да бедняге и в голову не могло прийти, что люди, живые люди находятся под водой и наблюдают за ним.

Много раз он погружался и всплывал, всплывал и погружался. Он захватывал не больше десятка раковин за один раз, потому что их надо было отрывать от скалы, к которой они крепко пристали. И сколько этих раковин были пустыми!

Я внимательно следил за ним. Он все нырял и всплывал, и мне уже начинало это нырянье надоедать, как вдруг индус, стоявший на коленях, содрогнулся, вскочил и сделал попытку всплыть.

Я понял его испуг. Гигантская тень появилась над головой несчастного ныряльщика. Это была огромная акула. Она плыла прямо на него с открытой пастью.

Я замер от ужаса и словно прирос к месту.

Страшная тварь немного приостановилась, а затем ринулась на индуса. Индус успел отскочить в сторону и увернулся от ее зубов, но она ударила его хвостом в грудь, и он упал.

Все это произошло в несколько мгновений. Акула снова направилась к индусу, перевернулась на спину… Я подумал, что сейчас она перекусит его пополам. В эту минуту капитан Немо выхватил свой кинжал и пошел навстречу чудовищу.

Акула тотчас же увидала нового противника и кинулась на него. Капитан с изумительным проворством отскочил в сторону, увернулся от удара и всадил ей в брюхо кинжал по самую рукоятку. Но битва этим еще не окончилась. Завязалась страшная борьба.

Акула испустила что-то похожее на рыканье. Кровь лила ручьем из ее раны. Море окрасилось алым цветом, и я несколько секунд ничего не видел. Когда вода очистилась, мы увидели, что неустрашимый капитан Немо повис на плавнике акулы, нанося ей в брюхо рану за раной, но все-таки не может нанести окончательный удар, то есть не может попасть в самое сердце. Растерзанная акула билась со страшной силой и так колыхала воду вокруг себя, что я едва мог устоять на месте.

Я хотел броситься на помощь капитану, но от волненья, ужаса и страха не мог сделать ни шагу и только смотрел в полной растерянности на этот поединок.

Вдруг капитан Немо упал, опрокинутый тяжестью огромной туши. Пасть акулы раскрылась… И все было бы кончено для капитана, если бы в эту минуту ловкий Нед Ленд с гарпуном в руке не подскочил к акуле и не ударил бы ее как следует.

Волны снова потемнели от хлынувшей крови. Акула бешено забилась в агонии. Нед Ленд не промахнулся: попал прямо в сердце. Акула билась в предсмертных конвульсиях, описывая хвостом круги среди вспененной воды. Волны были такие сильные, что опрокинули Консейля.

Тем временем Нед Ленд освободил капитана из-под чудовища. К счастью, капитан не был ранен. Он встал, кинулся к индусу, проворно перерезал веревку, которая привязывала несчастного к камню, обхватив его руками, оттолкнулся от дна и выплыл на поверхность. Мы всплыли за ним следом и через несколько секунд достигли лодки ныряльщика.

Первой заботой капитана было привести индуса в чувство. Я очень сомневался, что это ему удастся, правда, индус недолго пробыл под водой, но акула ударила его хвостом, и удар мог быть смертельным. Капитан и Консейль принялись растирать утопленника, и он постепенно начал приходить в чувство и открыл глаза.

Каково должно было быть его изумление, даже испуг, когда он увидал склонившиеся над ним четыре металлические головы!

Особенно, надо полагать, он удивился, когда капитан Немо вынул из кармана мешочек с жемчугом и подал ему. Индус принял этот дар дрожащими руками. По его испуганному лицу можно было видеть, что он не мог сообразить, что это за сверхъестественные существа его окружили.

Капитан сделал нам знак, и мы направились обратно к жемчужной отмели и потом по знакомой дороге шли до нашей шлюпки.

Мы сняли с помощью матросов свои тяжелые скафандры и сели в шлюпку.

Первые слова капитана Немо были обращены к канадцу:

— Спасибо, мистер Ленд.

— Не за что, капитан, — ответил канадец. — Это был мой долг.

Легкая, чуть заметная усмешка мелькнула на губах капитана Немо.

— К «Наутилусу»! — приказал он.

Шлюпка полетела по волнам. Через несколько минут мы увидали труп акулы, выплывший на поверхность. По черной оторочке плавников я узнал страшную акулу-людоеда Индийского океана. Она была более двадцати пяти футов в длину, а огромная пасть занимала треть ее тела.

— Это не молоденькая акула, — сказал Нед Ленд, — уже взрослая. Видите зубища-то? Целых шесть рядов зубов в форме треугольника торчат на верхней челюсти.

Консейль страстными глазами впился в акулу и (я это очень хорошо видел) мысленно причислял ее к подклассу пластиножаберных класса хрящевых рыб, надотряду акул.

Пока мы рассматривали эту тушу, около дюжины других прожорливых акул выплыли на поверхность. Но на нас они не обратили внимания, а набросились на своего безжизненного ближнего и начали рвать его на куски.

В половине девятого мы уже были на «Наутилусе».

Я долго размышлял о том, что случилось во время нашей экскурсии на Манарскую отмель.

Что за человек этот капитан Немо! Какова отвага, какова ловкость, каково хладнокровие! Он говорит, что отрекся от человеческого общества, ненавидит людей, — но все это одни слова! Ему не удалось убить в себе чувство сострадания. При первом же случае он бросается спасать человека, рискуя своей собственной жизнью!

— А ведь вы себе противоречите, капитан, — сказал я.

— В чем противоречу?

Я высказал ему свое мнение.

Он ответил мне несколько взволнованным голосом:

— Этот индус — житель угнетенной страны, профессор, а я за угнетенных. Я всегда был и до последнего вздоха буду их защитником!

Глава четвертая

Красное море

29 января мы потеряли из вида остров Цейлон, и «Наутилус», идя со скоростью двадцать миль в час, вступил в лабиринт каналов, отделяющих Мальдивские острова от Лаккадивских. Он прошел мимо острова Киттан; этот остров кораллового происхождения, открытый Васко да Гама в 1499 году, — один из главных девятнадцати островов Лаккадивского архипелага, лежащего между 10° и 14°302 северной широты и 69° и 50°722 восточной долготы.

Мы прошли, значит, шестнадцать тысяч двести двадцать миль, или семь тысяч пятьсот лье с тех пор, как выплыли из Японского моря.

На следующий день, 30 января, когда «Наутилус» всплыл на поверхность океана, уже не было никакой земли в виду.

«Наутилус» направлялся на север-северо-запад, к Оманскому заливу, который находится между Аравией и Индийским полуостровом и служит входом в Персидский залив.

Куда же вел нас капитан Немо?

Я никак не мог этого сообразить, и моя несообразительность не нравилась Неду Ленду.

— Куда его несет? — повторял он с неудовольствием. — Куда мы плывем?

— Туда плывем, Нед, куда угодно капитану, — отвечал я.

— Ох уж мне этот капитан! Ну куда нас он мчит? А впрочем, не дальше Персидского залива, если мы туда войдем, так скоро повернем обратно!

— Ну что же, Нед, повернем так повернем. А если из Персидского залива «Наутилус» пойдет в Красное море, так к его услугам Баб-эль-Мандебский пролив, — отвечал я.

— Позвольте, профессор, — горячо возразил Нед Ленд, — ведь Красное море, как и Персидский залив, не имеет другого выхода! Ведь Суэцкий перешеек еще не прорыт! Да и будь он прорыт, так такое секретное судно, как «Наутилус», не пойдет по каналам, где на каждом шагу все шлюзы и шлюзы. Значит, Красное море не приведет нас в Европу!

— Да разве я вам говорил, что мы идем в Европу?

— Так куда ж мы пойдем? Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что «Наутилус» посетит любопытные берега Аравии и Египта, спустится по Индийскому океану, может, через Мозамбикский пролив, может, мимо Маскаренских островов и достигнет мыса Доброй Надежды.

— Ну а когда достигнем мыса Доброй Надежды, тогда что?

— А тогда мы, может быть, выйдем в Атлантический океан. Это было бы отлично! Атлантический океан почти неизвестен… Послушайте, Нед, неужели вам уже надоело подводное путешествие? По-моему, это так увлекательно!.. Я бы очень огорчился, если бы меня сейчас высадили на какой-нибудь берег.

— Да знаете ли вы, господин Аронакс, что вот уже скоро три месяца, как мы в плену на этом «Наутилусе»?

— Не знаю, Нед, и не хочу знать! Я здесь не считаю ни дней, ни часов!

— Да чем же все это кончится?

— Всему свое время. Да из-за чего мы спорим? Мы ведь ничего не можем сделать, значит, всякие споры бесполезны и ни к чему не ведут. Если бы вы мне сказали: «Вот я нашел способ побега!», тогда еще можно было бы поговорить, но у вас ничего нет. Знаете что? Говоря откровенно, я не думаю, что когда-нибудь капитан Немо рискнет пойти в евро пейские моря.

Мы еще долго говорили в таком духе. Наконец Нед Ленд оборвал разговор такими словами:

— Нет, профессор, если меня держат на привязи, так никакое удовольствие мне не в радость!

В продолжение четырех дней, до 3 февраля, «Наутилус» плыл по Оманскому заливу с разной скоростью и на различной глубине. Казалось, он не знает дороги, идет на ощупь или колеблется в выборе пути. Я, однако, заметил, что он не пересекал тропик Рака.

Выходя из Оманского залива, мы увидели Маскат, главный город Омана. Город этот построен среди черных скал, на их фоне резко выделялись белые дома и крепость. Я различил выпуклые купола мечетей, изящные шпили минаретов и зеленеющие террасы, спускавшиеся к самому морю. Но я едва успел на все это полюбоваться: «Наутилус» вскоре погрузился в темные глубины.

Мы проплыли, держась в шести милях, вдоль аравийских берегов. Берега эти были местами гористы, и на горах виднелись иногда развалины древних храмов.

5 февраля мы наконец вошли в Аденский залив. Этот залив можно сравнить с воронкой, которая вставлена в горлышко Баб-эль-Мандебского пролива, чтобы воды Индийского океана вливались в воды Красного моря.

6 февраля «Наутилус» шел в виду города Адена.

Город Аден гнездится на скале, далеко выдающейся в море и соединенной с континентом узким перешейком, как настоящий аравийский Гибралтар. В 1839 году им завладели англичане, укрепили его, и теперь он превратился в неприступную крепость. Я различил восьмиугольные минареты и вспомнил, что когда-то, если верить историку Эдризи, этот город был самым оживленным и богатым торговым пунктом на побережье.

Я думал, что капитан Немо, дойдя до этих мест, повернет назад, но, к величайшему моему изумлению, он не повернул!

На следующий день, 7 февраля, мы вошли в пролив Баб-эль-Мандеб, что значит на арабском языке «Врата слез». При ширине двадцать миль пролив имеет длину всего пятьдесят два километра. «Наутилус» на полном ходу за один час пролетел это пространство. Но мне ничего не удалось увидеть.

Я не увидел даже острова Перим, который тоже принадлежит англичанам. Множество французских и английских пароходов сновало по проливу. Одни шли из Калькутты, другие — в Мельбурн, третьи — из Суэца в Бомбей или на Мадагаскар, так что «Наутилус» не мог показаться на поверхности и держался под водой.

Наконец, в полдень мы вступили в воды Красного моря.

Красное море, о котором так часто упоминается в библейских преданиях, вот оно!

Консейль, как и я, тоже смотрел на него не без волнения. Над этим морем никогда не идут дожди, ни одна река в него не впадает, оно подвержено беспрестанным, очень сильным испарениям и понижается на целых полтора метра в год. Будь это море замкнуто со всех сторон, оно, может статься, совершенно высохло бы.

Красное море имеет две тысячи шестьсот километров в длину и двести сорок в ширину. Во времена Птолемеев и римских императоров оно было, по выражению одного ученого, «главной артерией всемирной торговли». Возможно, открытие Суэцкого канала вернет ему его прежнее значение. Суэцкие железные дороги уже отчасти сделали это.

Я никак не мог понять, зачем капитан Немо вошел в этот залив, но я был этим очень доволен. «Наутилус» шел на небольшой скорости, то выплывая на поверхность океана, то погружаясь, если показывалось какое-нибудь судно на горизонте. И я мог наблюдать это любопытное море и в глубинах, и на поверхности.

8 февраля рано утром мы завидели Мокку. Город этот теперь разорен — говорят, стены его рушатся от одного звука пушечного выстрела. Он казался очень тихим, кое-где среди развалин росли тенистые финиковые пальмы.

Когда-то Мокка тоже имела торговое значение; здесь было шесть рынков, двадцать шесть мечетей, и ее защищали укреп ленные стены четырнадцати фортов.

«Наутилус» приблизился к африканским берегам, где море было гораздо глубже, и остановился в прозрачной как стекло воде; и мы могли любоваться бесподобными ярко-красными коралловыми кустарниками и подводными скалами, сплошь устланными мягкими бархатными зелеными коврами из водорослей.

Но самое незабываемое зрелище ожидало нас у восточных берегов, около Тихама. Здесь не только под волнами красовались самые редкие зоофиты, но они образовывали живописные гирлянды и над поверхностью моря, возвышаясь саженей на десять. Они не были такими яркими, как подводные, но формы их отличались еще большей причудливостью.

Сколько приятных часов я провел у иллюминатора! Сколько новых образцов подводных флоры и фауны я видел при свете прожектора!

Тут были и грибовидные кораллы, актинии аспидного цвета, восьмилучевые кораллы, похожие на флейты, мадрепоровые кораллы, свойственные этому морю, наконец, тысячи видов морской губки.

Губка — вовсе не растение, как предполагают еще некоторые натуралисты, но многоклеточное животное примитивного типа. Нельзя даже допустить мнение древних, которые считали губку чем-то средним между растением и животным. Впрочем, естествоиспытатели так и не пришли к согласию насчет строения губок. Одни считают ее колонией микроскопических организмов, а другие — и между этими другими Мильн-Эдвардс — признают ее за отдельное, живущее особняком животное.

Класс губок включает около трехсот видов, которые встречаются почти во всех морях, даже в некоторых реках попадаются пресноводные губки. Но главным образом они водятся в водах Средиземного моря, около греческого архипелага, у берегов Сирии и Красного моря. Там добываются мягкие нежные туалетные губки, которые иногда продаются по сто пятьдесят франков за штуку: сирийская губка, твердая берберийская и др.

Я не мог изучать зоофитов Леванта, от которого мы были отделены Суэцким перешейком, и утешался тем, что наблюдал их в водах Красного моря. Вместе с Консейлем мы смотрели в иллюминатор, пока «Наутилус», держась на глубине от восьми до девяти метров, медленно проплывал мимо живописных подводных утесов восточного берега.

Тут росли всевозможные виды: губки ветвистые, губки листовидные, губки шаровидные и губки лапчатые. Своей формой они оправдывали названия «корзиночек», «чашечек», «прялок», «лосьего рога», «львиной лапы», «павлиньего хвоста», «нептуновой перчатки», которыми окрестили их рыбаки и ловцы губок. Из их волокнистой ткани, насыщенной полужидким студенистым веществом, беспрестанно выделялись тоненькие струйки воды, орошая каждую клеточку, а затем клеточки сжимались и вытесняли оттуда воду. Студенистое вещество разлагается после смерти губки и истлевает, выделяя аммиак. Остаются только роговидные волокна, из которых состоит губка; они постепенно приобретают рыжеватый оттенок и мягкость. По степени своей эластичности, упругости и проницаемости губка употребляется для разных целей.

Губки лепились к подводным скалам, раковинам и даже к стеблям водорослей. Они гнездились в расселинах, стлались. ползли вверх или свисали, как коралловые ветви.

— С позволения их чести, как добывают эти губки? — спросил Консейль.

— Добывают их или черпаком, или вручную, — ответил я. — Для ловли руками надо нырять, но зато губка отрывается осторожнее, ткани ее не портятся, и, следовательно, она ценится дороже.

Вокруг зарослей губок кишели другие зоофиты, преимущественно медузы. Представителями моллюсков были кальмары и каракатицы, которые, по данным д'Орбиньи, характерны для Красного моря. Из пресмыкающихся здесь водились морские черепахи из разряда каретт, которые стали нам к обе ду отличным блюдом.

Что касается рыб, то их попадалось множество, и между ними были весьма замечательные образцы. Наши сети захватывали скатов кирпичного цвета, усеянных неровными голубыми пятнышками, с двойным иглообразным шипом или с серебристой спиной, или с колючим хвостом, аодонов, совсем не имеющих зубов, принадлежащих к отделу хрящевых рыб, кузовков-дромадеров из семейства твердокожих, у которых горб оканчивается загнутым шипом длиной полтора фута, ошибней из семейства угревидных с серебристым хвостовым плавником, голубоватой спиной, фиатол, исчерченных узкими золотистыми полосками и украшенных тремя цветами Франции, великолепных каранксов, или толстоголовок, помеченных семью поперечными полосками черного цвета и голубыми и желтыми плавниками, с золотой и серебряной чешуей, султанок с желтыми плавниками, зеленобрюшек, губанов, спинорогов, колбней и многих других рыб.

9 февраля «Наутилус» плыл между Суакином и Кунфудом; здесь Красное море имеет сто девяносто миль в ширину.

В полдень капитан Немо вышел на палубу. Я поджидал его, потому что дал себе слово до тех пор от него не отставать, пока хотя бы приблизительно не узнаю, куда он хочет направить «Наутилус». Увидав меня, капитан Немо тотчас же подошел, любезно предложил мне сигару и сказал:

— Что ж, профессор, нравится вам Красное море? Как вы находите его рыб, зоофитов, цветники из губок и леса из кораллов? Заметили вы города по берегам?

— Да, капитан, — ответил я. — Такие чудеса можно увидеть только с «Наутилуса». Что это за умный корабль, если можно так выразиться!

— Да, Аронакс, умный, отважный и неуязвимый! Он не боится ни страшных бурь Красного моря, ни его течений, ни его подводных скал.

— Да, — сказал я, — это море считается одним из самых бурных, если я не ошибаюсь, в древние времена у него была самая плохая слава.

— Да, очень плохая. Греческие и латинские историки отзываются о нем не очень лестно, а Страбон говорит, что во время пассатных ветров и в период дождей оно особенно неприятно. Араб Эдризи, который описал его под названием Кользумского залива, рассказывает, что корабли во множестве погибали, разбиваясь о подводные скалы, и что никто не решался плавать по нему ночью. Он говорит, что на этом море беспрестанно бушуют страшные ураганы, оно усеяно неприступными островами и «нет в этом море ничего хорошего, ни в глубине, ни на поверхности». Такое же мнение выражают Арриан, Агатархид и Артемидор.

— Видно, эти историки не плавали на «Наутилусе», — сказал я.

— Само собой, — усмехнулся капитан. — В постройке кораблей наши современники не очень далеко ушли от древних. Сколько веков прошло, пока открыли механическую силу пара. Кто знает, появится ли второй «Наутилус» даже через сто лет? Прогресс идет медленно, Аронакс.

— Да, — отвечал я, — ваш «Наутилус» опередил на целый век свое время, может быть, даже на несколько веков. Как жаль, что подобное открытие должно умереть вместе с изобретателем!

Капитан Немо ничего не сказал на последнее замечание. Помолчав несколько минут, он продолжил:

— Мы говорили о невыгодном мнении, которое имели древние о Красном море?

— Да, — отвечал я, — но они чересчур преувеличивали опасность…

— И да и нет, Аронакс, — сказал капитан, который, казалось, знал Красное море, как свои карманы. — То, что не представляет никакой опасности для современного корабля или парохода, представляло для судов древних очень большую опасность. Наши корабли построены прочно, оснащены отлично, управляются с помощью пара, а ведь первые мореплаватели пускались в плавание на деревянных барках, сшитых пальмовыми веревками, проконопаченных древесной смолой и обмазанных жиром дельфина. У них не было даже никаких приборов для определения курса корабля, и они плавали по воле ветров и течений, которые едва знали.

При таких условиях кораблекрушения были и должны были быть многочисленны. В наше время пароходам, плавающим между Суэцем и южными морями, нечего бояться этого моря, несмотря на противные ветры. Теперь капитан и пассажиры перед отплытием не приносят очистительных жертв и по возвращении не идут в храм благодарить богов, украшая себя гирляндами цветов и золотыми повязками.

— Это так, — сказал я. — Пар, мне кажется, убил всякую признательность в сердцах моряков. Очевидно, что вы хорошо изучили это море, капитан, и знаете все, что к нему относится. Не можете ли вы мне сказать, почему это море называют Красным?

— По этому поводу есть много разных толкований. Угодно вам знать мнение летописца XIV века?

— Скажите, капитан.

— Этот выдумщик уверяет, что название Красное было дано морю после перехода израильтян, когда преследовавший их фараон погиб в его волнах. Он говорит: «В знак этого чуда море приняло алый цвет, и никто после этого не мог его иначе называть, как только Красным морем».

— Ну, бог с ним! Я на поэтов в этом случае не полагаюсь. Вы лучше скажите, что вы об этом думаете?

— Я думаю, что это название — перевод еврейского слова Edom и что древние назвали так море потому, что его воды отличаются особой окраской.

— Однако до сих пор я не вижу никакой особой окраски, капитан: волны прозрачны и совершенно такие же, как в других морях.

— Да, пока еще нет ничего особенного, но когда мы войдем в глубину залива, вы заметите большое различие. Я помню, в бухте Тор вода однажды была совершенно красной — точно кровавое озеро.

— Чему же вы приписываете эту красноту: присутствию микроскопических водорослей?

— Да, это слизистое пурпуровое вещество, выделяемое микроскопическими растеньицами, называемыми триходесмия. На один квадратный миллиметр приходится сорок тысяч таких организмов. Когда мы войдем в бухту Тор, вы, быть может, увидите их.

— Значит, вы не в первый раз плывете на «Наутилусе» по Красному морю?

— Не в первый, профессор.

— Вы упомянули о переходе израильтян через Красное море и о несчастии, которое постигло египтян. Позвольте вас спросить, капитан, вы не полюбопытствовали исследовать место этого замечательного происшествия?

— Нет, профессор, и я имел на это достаточную причину.

— Какую же?

— Такую, что именно то самое место, где Моисей прошел со своим народом, так теперь обмелело, что вода едва покрывает копыта верблюдов. Понятно, что мой «Наутилус» не может там плавать.

— А где это место, капитан?

— Это место находится немного повыше Суэца, в рукаве, который в те времена, когда Красное море простиралось до Горьких озер, образовывал глубокий лиман. Надо ли приписать сверхъестественному чуду переход израильтян или нет, это другой вопрос, но израильтяне прошли в Землю обетованную, а войско фараона погибло именно здесь. Я полагаю, что при раскопках этих песков нашлось бы множество египетского оружия и инструментов.

— Это можно сказать наверное. Надеюсь, что рано или поздно археологи возьмутся за эти раскопки. Дайте только построить город на этом перешейке! А города построят, как только будет прорыт Суэцкий канал. Мне кажется, что этот канал бесполезен для вашего «Наутилуса», капитан.

— Для моего «Наутилуса» бесполезен, профессор, зато полезен для целого мира. Еще древние хорошо понимали, как важно для развития торговли установить сообщение между Красным и Средиземным морем. Но им не пришло в голову прорыть прямой канал через Суэцкий перешеек, и они устроили сообщение через Нил. Канал, соединявший Нил с Красным морем, если верить преданию, начали строить в царствование Сезостриса. Верно то, что за шестьсот пятнадцать лет до Рождества Христова фараон Нехо велел рыть канал, соединяющий Нил с Красным морем. Подразумевалось, что суда будут проходить по каналу за четыре дня и что ширина его позволит двум триремам, или трехвёсельным галерам, проходить рядом. Рытье этого канала продолжил Дарий, сын Гистаспа, и окончил его, вероятно, Птолемей II. Страбон видел, как по каналу плавали суда, но недостаточная глубина от Бубасты до Красного моря привела к тому, что плавать по каналу можно было только несколько месяцев в году. Канал служил торговым сообщением до века Антонинов. Потом он был заброшен, и его занесло песком. По повелению калифа Омара его восстановили, и, наконец, в 761-м или в 762 году канал был окончательно засыпан калифом Альманзором, который хотел отрезать подвоз хлебных припасов в войска возмутившегося Мохаммеда-бен-Абдуллы. Генерал Бонапарт напал во время своего Египетского похода на следы этого канала в Суэцкой пустыне и, застигнутый приливом, чуть не погиб на том самом месте, где Моисей три тысячи триста лет назад стоял лагерем.

— Что не придумали или не решались сделать древние, то сделает Лессепс. Молодец! Ведь это соединение двух морей сократит путь из Кадикса в Индию на девять тысяч километров! Он превратит Африку в громадный остров!

— Да, Аронакс! Вы имеете право гордиться своим соотечественником. Это человек начал дело и, несмотря на препятствия, помехи и неприятности, доводит его до конца. Честь и слава господину Лессепсу! Только одно печально… — Что же, капитан?

— А то, что великие предприятия редко интересуют правительства. Кто знает, если бы не Лессепс, дело, может быть, так бы и забросили.

Меня очень удивил тон капитана Немо.

— К сожалению, профессор, — начал снова капитан Немо, — я не могу провести вас через Суэцкий канал, но послезавтра мы войдем в Средиземное море, и вы оттуда увидите длинную дамбу около Порт-Саида.

— Мы войдем в Средиземное море? — вскричал я.

— Да, профессор, это вас удивляет?

— Меня удивляет, что мы будем там послезавтра.

— Вот оно что!

— Да, капитан. Хотя тем, кто плавает на «Наутилусе», пора бы перестать чему бы то ни было удивляться.

— Вы, собственно, чему удивляетесь?

— Ведь чтобы в один день обойти Африку и обогнуть мыс Доброй Надежды, корабль должен идти со скоростью…

— Да кто же вам говорит, профессор, что мы будем обходить Африку и огибать мыс Доброй Надежды?

— Да как же иначе? Ведь «Наутилус» не поплывет по земле, не пойдет по Суэцкому перешейку?

— А под перешейком?

— Под перешейком?

— Разумеется, — спокойно отвечал капитан Немо. — Природа давным-давно устроила под этой полоской земли то, что люди теперь устраивают на ее поверхности.

— Что вы! Неужто есть проход?

— Да, есть подземный проход. Я его назвал Аравийским тоннелем: он начинается под Суэцем и доходит до Пелусия.

— Но ведь перешеек состоит из наносных песков?

— Только на известную глубину, на пятьдесят метров, а дальше лежит гранитная скала.

— Вы случайно открыли этот проход, капитан?

Я был до крайности удивлен.

— И случайно и нет, профессор. Я даже могу сказать, что я открыл его не случайно.

— Капитан, я не верю своим ушам!

— Ах, профессор! Aures habent et non audient (Есть у них уши, но не слышат). Этот проход не только существует, я даже не раз через него проходил. Не будь его, я не решился бы теперь войти в Красное море.

— Не будет ли с моей стороны нескромностью, если я спрошу вас, каким образом вы открыли Аравийский тоннель?

— Профессор, — отвечал капитан Немо, — зачем же секретничать с людьми, с которыми мы никогда не расстанемся? Я ничего не ответил на этот намек и ждал рассказа.

— Итак, я тоже немного натуралист, и разные соображения навели меня на мысль о существовании этого прохода. Я заметил, что в Красном и Средиземном море попадаются совершенно одинаковые виды рыб — ошибни, фиатолы, радужные губаны, долгоперы из семейства щуковидных и некоторые другие. Я подумал, что, вероятно, между этими морями существует какое-нибудь сообщение. Затем я сказал себе, что если оно существует, то подводное течение должно идти от Красного моря к Средиземному. Я поймал множество рыб около Суэца, прикрепил к хвосту каждой рыбки медные колечки и выпустил их в море. Через несколько месяцев я поймал у сирийских берегов несколько рыб, помеченных моими колечками. Сообщение между морями было доказано. Я стал его разыскивать, разыскал проход и решился по нему проплыть. А вот теперь очень скоро буду иметь честь переправить и вас этим путем.

Глава пятая

Аравийский тоннель

Я в тот же день передал Консейлю и Неду Ленду содержание своего разговора с капитаном. Когда я им объявил, что через два дня мы будем в водах Средиземного моря, Консейль захлопал в ладоши, а канадец пожал плечами.

— Подводный тоннель! — вскрикнул он. — Сообщение между морями! Как это можно! Это неслыханное дело!

— Друг Нед, — возразил Консейль, — а вы когда-нибудь слышали про «Наутилус»? Нет! Однако «Наутилус» существует! Так что вы не пожимайте плечами и не кричите, что этого нет потому, что вы об этом не слышали.

— Поживем — увидим! — прорычал Нед Ленд. — Что ж, пусть будет так! Я буду рад, если капитан вправду проведет нас по этому проходу в Средиземное море.

В тот же вечер «Наутилус» приблизился к аравийскому берегу. Мы плыли по поверхности моря, и я смог различить город Джидда, главный торговый пункт Египта, Сирии, Турции и Индии. Я довольно хорошо видел городские постройки, суда, пришвартованные вдоль набережной, и корабли, стоявшие на рейде. Солнце, стоявшее довольно низко на горизонте, освещало дома, ослепляющие своей белизной. За городом виднелись деревянные хижины и тростниковые шалаши бедуинов.

Скоро Джидда исчезла в вечернем сумраке, и «Наутилус» быстро погрузился.

На следующий день, 10 февраля, вдали показалось несколько судов. «Наутилус» снова поплыл под водой, но в полдень все суда скрылись из виду и он снова поднялся на поверхность.

Я, Нед Ленд и Консейль вышли на палубу. Восточный берег чуть-чуть обозначался в тумане.

Мы сидели и беседовали на разные темы, как вдруг Нед Ленд протянул руку, указывая на какую-то точку в море, и сказал:

— Видите, профессор? Вон там, там!

— Не вижу, Нед! Вы ведь знаете, у меня не ваши глаза.

— Смотрите хорошенько: вон там, впереди, почти против прожектора! Видите, что-то движется? Видите?

— Да, да, точно, — ответил я после внимательного наблюдения. — Я как будто вижу какое-то темное тело на поверхности вод.

— Второй «Наутилус»? — сказал Консейль.

— Нет, — ответил канадец. — Это, надо полагать, какое-нибудь морское животное.

— С позволения их чести, киты водятся в Красном море? — спросил Консейль.

— Да, иногда попадаются, — отвечал я.

— Только это не кит, — сказал канадец, не сводивший глаз с темной массы. — Мы с китами старые знакомые. Я их узнаю издали.

— Подождем — увидим, — сказал Консейль. — «Наутилус» идет прямо туда.

«Наутилус» действительно шел в направлении заинтересовавшего нас черноватого тела. Оно походило на верхушку подводной скалы.

— Что бы это такое было? — сказал я. — Не могу определить.

— А! Двигается! Ныряет! — вскрикнул Нед Ленд. — Тысячу чертей! Что это еще за животное? Хвост не раздвоенный, как у китов и кашалотов, а плавники словно обрублены!

— В таком случае, — сказал я, — это…

— Кувырк! Перевернулось на спину и выставило сосцы на груди, — вскрикнул канадец.

— Это сирена! — закричал Консейль. — Это, с позволения их чести, настоящая сирена!

Животное точно принадлежало к отряду сиреновых, которых в древности считали полуженщинами, полурыбами.

— Нет, — сказал я Консейлю, — это не сирена, а другое очень любопытное животное, которое теперь еще изредка попадается в Красном море. Это дюгонь, животное из семейства травоядных китов.

— Отряд сирен, группа рыбовидных, класс млекопитающих, отдел позвоночных, — забормотал Консейль.

Нед Ленд не сводил глаз с животного. Глаза канадца так и горели. Он поднимал руку, словно хотел метнуть гарпун.

— Что, Нед? — спросил я.

— Ах, профессор, — ответил Нед, — в такую штуку мне еще не доводилось попадать!

В эту минуту капитан Немо вышел на палубу; он тотчас заметил дюгоня, понял волнение канадца и сказал ему:

— А что, мистер Ленд, хорошо бы бросить в него гарпун?

— Уж и не говорите, капитан! — ответил канадец.

— Вы не прочь поохотиться?

— Не прочь! Не прочь!

— Ну что ж, если не прочь, то поохотьтесь.

— Благодарю покорно, капитан! — радостно ответил Нед.

Глаза у него так и загорелись.

— Только смотрите, — сказал капитан, — не промахнитесь. Советую вам в ваших же интересах.

Нед Ленд только пожал плечами.

— А дюгонь очень опасное животное? — спросил я.

— Да, — ответил капитан. — Случается, что животное кидается на китобоев и опрокидывает лодку. Впрочем, мистеру Ленду нечего бояться, у него верный глаз и твердая рука. Я ему советую не промахнуться, потому что он может упустить вкусное блюдо. Мистер Ленд, я знаю, порядочный лакомка.

— А! — сказал канадец. — Так у дюгоня вкусное мясо?

— Очень вкусное, — отвечал капитан, — похоже на говяжье мясо, и в Меланезии его подают только к княжескому столу. А так как у князей аппетит хороший, то за этим бедным животным постоянно охотятся, так что дюгонь, как и его родственник ламантин, становится редкостью.

— Так, может, лучше не охотиться, капитан? — сказал Консейль. — Вдруг это самый последний? Надо бы его оставить на развод в интересах науки…

— Да будет вам, Консейль! — вскрикнул Нед. — Вы все о науке, а в интересах кулинарии за ним следует поохотиться!

— Итак, за охоту, мистер Ленд, — сказал капитан.

В эту минуту на платформу вышли семь человек из экипажа. Все они были немы и бесстрастны, как всегда. Один из них держал гарпун на веревке, какая обычно употребляется при ловле китов. Шлюпку спустили на море. Шестеро гребцов сели на весла, седьмой взялся за руль. Нед, Консейль и я поместились на корме.

— А вы, капитан? — спросил я.

— Нет, я не поеду. Счастливой охоты!

Шлюпка отчалила, гребцы дружно взялись за весла, и мы полетели навстречу дюгоню, который плавал милях в двух от «Наутилуса».

Приблизившись к китообразному, шлюпка пошла медленнее, и весла бесшумно опускались в спокойные воды. Нед Ленд с гарпуном в руке встал на носу.

К гарпуну, которым бьют кита, обыкновенно привязывают длинный канат, свернутый в клубок, он быстро разматывается, когда раненое животное увлекает его за собой. Но у Неда Ленда канат был всего саженей десять в длину, и к концу его был прикреплен маленький пустой бочонок. Если бы животное утянуло канат, бочонок всплыл бы на поверхность и таким образом обозначил бы путь дюгоня под водой.

Я привстал, подошел к краю шлюпки и внимательно рассмотрел противника Неда Ленда.

— Знаешь, — сказал я Консейлю, — этот дюгонь очень похож на ламантина. Тело у него продолговатое, с очень длинным хвостом, а на боковых плавниках — настоящие пальцы. Различие с ламантином только в том, что у него на верхней челюсти сидят два длинных и острых клыка, расходящиеся в разные стороны.

— С позволения их чести, — сказал Консейль, — в нем будет более семи метров длины.

Дюгонь не двигался и, казалось, спал на поверхности воды.

— Хорошо, что он спокоен, — сказал я, — так будет легче с ним справиться.

Шлюпка осторожно подошла сажени на три к животному, гребцы оставили весла. Нед Ленд, откинувшись немного назад, метнул свой гарпун.

— Сразу видно мастера! — сказал я Консейлю.

Раздался свист, и дюгонь исчез. Гарпун был пущен с большой силой, но, по-видимому, Нед промахнулся.

— Тысяча чертей! — закричал взбешенный канадец. — Я промахнулся.

— Нет, — вскрикнул я, — животное ранено! Вот его кровь!

Только орудие в нем не осталось…

— Гарпун! — кричал Нед Ленд. — Надо поймать гарпун!

Матросы начали грести, а рулевой направил шлюпку к плавающему бочонку. Поймав гарпун, мы стали преследовать животное.

Дюгонь выплывал время от времени на поверхность моря, чтобы подышать. Рана не лишила его сил, поэтому он плыл удивительно быстро. Стараниями гребцов шлюпка летела по следам животного. Не раз мы нагоняли его очень близко: канадец замахивался, но дюгонь внезапно нырял, и дело оканчивалось ничем.

Можно себе представить, как злился и бушевал нетерпеливый Нед Ленд. Он ругал увертливое животное самыми крепкими словами, какие только существуют на английском языке. Я хотя и молчал, но, признаюсь, меня тоже начинала разбирать досада.

Мы преследовали дюгоня целый час. Я уже начал думать, что ничего из нашей охоты не выйдет путного, как вдруг животное решило изменить тактику. Дюгонь повернулся и ринулся прямо на шлюпку. Но это движение не ускользнуло от зоркого канадца.

— Теперь глядите в оба! — сказал он.

Рулевой произнес несколько слов на своем странном наречии, вероятно, он предупредил матросов о предстоящей опасности.

Дюгонь подлетел футов на двадцать к шлюпке, вдруг остановился, втянул воздух своими огромными ноздрями, которые находятся у него не внизу, а наверху морды, а затем бросился на шлюпку.

Шлюпка не смогла увернуться от удара и чуть не опрокинулась, зачерпнув воду, но благодаря проворству и искусству рулевого все обошлось благополучно.

Нед Ленд, уцепясь за форштевень, бил гарпуном громадное животное, которое, вонзив клыки в планшир, приподнимало шлюпку, как лев козленка. Мы повалились друг на дружку.

«Ну, Пьер Аронакс, — думал я, — пришел твой час!»

Однако страх этот был напрасным: канадец наконец справился с животным.

Я услышал, как заскрежетали зубы по железу: дюгонь исчез и унес гарпун с собой. Но бочонок скоро выплыл на поверхность, а минуту спустя мы вытянули и дюгоня, взяли его на буксир и направились к «Наутилусу». Консейль даже вздохнул от удовольствия.

Пришлось пустить в ход самые крепкие тали, чтобы поднять дюгоня на платформу. Он весил пять тысяч килограммов! Тушу разрубили под надзором Неда Ленда.

В тот же день мне подали к обеду жаркое. Корабельный повар был мастером своего дела и бесподобно приготовил это блюдо. Мясо дюгоня показалось мне вкуснее телятины, пожалуй, оно не уступало и говядине.

На следующий день, 11 февраля, кухня наша обогатилась еще и превосходной дичью. Стая морских ласточек опустилась на палубу «Наутилуса».

— С позволения их чести, какая это птичка? — спросил Консейль.

— Это род Sterna nilotica. Они водятся преимущественно в Египте. Видишь, клюв у них черный, голова серая в крапинках, глаз окружен белыми точками, спина, крылья и хвост сероватые, брюшко и горло белые, а лапки красные.

Нам удалось также убить несколько дюжин нильских уток. Эти нильские утки — премиленькие птички: горло и верхняя часть головы у них белые и усеяны черными пятнами, мясо их чрезвычайно вкусно.

«Наутилус» шел средним ходом. Он, так сказать, прогуливался. Я заметил, что чем мы ближе подходили к Суэцу, тем вода Красного моря становилась менее соленой.

Около пяти часов вечера мы завидели на севере мыс Рас-Мухаммед. Этот мыс образует оконечность Синайского полуострова, лежащего между городами Суэцем и Акабой. Когда «Наутилус» через пролив Губаль вошел в Суэцкий залив, я смог ясно различить высокую гору, возвышающуюся между двумя заливами. Это была гора Орив, библейский Синай, на вершине которого Моисей встретился, по преданию, лицом к лицу с Богом.

В шесть часов «Наутилус», то погружаясь, то всплывая, прошел мимо города Тора. Вода в этом месте залива была заметно красноватой, словно окрашенной алой краской.

Наступила ночь, и вокруг воцарилась тишина, изредка нарушаемая криком пеликана или какой-нибудь другой ночной птицы, шумом прибоя у скал да гудками далеких пароходов.

От восьми до девяти часов «Наутилус» оставался под водой. По моим расчетам, мы уже были очень близко от Суэца. Сквозь иллюминаторы я видел основания прибрежных скал, ярко освещенных нашим прожектором. Мне казалось, что пролив все более и более суживается.

В четверть десятого «Наутилус» выплыл на поверхность. Я поспешил на палубу. Мне не терпелось добраться до Аравийского тоннеля капитана Немо.

Мне не сиделось на месте, и, не будь свежего ночного ветерка, я бы не знал, куда мне деваться.

Вскоре я заметил бледный, тусклый огонек на расстоянии мили, казалось, он был прикрыт какой-то туманной дымкой.

— Плавучий маяк! — сказал кто-то позади меня. Я обернулся и увидел капитана.

— Это плавучий маяк Суэца, — продолжил он. — Мы скоро будем у входа в тоннель.

— А входить туда, должно быть, не так просто, капитан?

— Нелегко, профессор, и поэтому я всегда в этом месте сам управляю судном. Теперь, Аронакс, не угодно ли вам будет спуститься вниз? «Наутилус» сейчас погрузится в воду и выплывет на поверхность, уже пройдя Аравийский тоннель.

Я последовал за капитаном Немо. Когда я направился в свою каюту, капитан остановил меня.

— Профессор, вы хотели бы побыть со мной в штурвальной рубке?

— Я и не смел вас об этом просить, — сказал я, — очень хочу…

— Так пойдемте. Вы увидите все.

— Это плавание и подводное, и подземное, — сказал я.

— Пожалуй, что так, — ответил капитан.

Капитан Немо провел меня к центральному трапу, поднявшись на несколько ступеней, он открыл боковую дверь, прошел по верхнему коридору, в конце которого находилась рубка, которая, как уже было сказано, выходила на нос судна.

Рубка имела форму квадрата со стороной шесть футов и несколько напоминала рубки на пароходах, ходивших по Миссисипи и Гудзону. Посередине стоял штурвал, соединенный штуртросами с рулем управления, они шли до самой кормы «Наутилуса». Четыре иллюминатора в перегородках рубки давали рулевому возможность смотреть на все четыре стороны.

В рубке было темно, но мои глаза скоро освоились с этой темнотой, и я разглядел штурмана, державшего штурвал двумя руками. Море ярко освещалось электрическим светом прожектора.

— Ну, — сказал капитан Немо. — Пора приниматься за работу!

Рубка соединялась с машинным отделением электрической проволокой, и капитан Немо мог одновременно управлять и направлением, и скоростью «Наутилуса». Он нажал одну кнопку, и тотчас же корабль пошел медленнее.

Я смотрел на высокую, отвесную гранитную стену, мимо которой мы плыли. Эта скала служила подножием наносным пескам. Мы шли мимо нее около часа и очень близко — всего в нескольких метрах. Капитан Немо не сводил глаз с компаса. Время от времени он подавал знак штурману, который тотчас менял направление «Наутилуса».

Я поместился у правого иллюминатора, любуясь великолепнейшими вереницами кораллов, зоофитов, водорослей и ракообразных, которые населяли все выпуклости и впадины в скалах.

В четверть одиннадцатого капитан Немо сам взялся за руль. Широкая галерея, темная и глубокая, открылась перед нами. «Наутилус» смело вошел в нее. Тотчас же раздался шум, словно кругом закипели котлы. Это воды Красного моря стремились в Средиземное. «Наутилус», увлекаемый течением, полетел как стрела, хотя его насколько возможно сдерживали судовые машины. По стенам узкого прохода я видел только ослепительные полосы, зигзаги и пятна света. Сердце у меня так билось, что я прижал к нему обе руки.

В тридцать пять минут одиннадцатого капитан Немо передал штурвал рулевому и, обратясь ко мне, сказал:

— Средиземное море!

«Наутилус», подхваченный течением, за двадцать минут прошел Суэцкий перешеек.

Глава шестая

Греческий архипелаг

На следующий день, 12 февраля, на рассвете «Наутилус» выплыл на поверхность. Я кинулся на палубу. На севере, в трех милях, обозначался неясный силуэт древнего Пелузиума. Подземный поток перенес нас из одного моря в другое. В Средиземное море мы пронеслись по течению, по пологому спуску, но вернуться в Красное море против течения было невозм ожно.

Пока я об этом рассуждал, на платформе появились Нед Ленд и Консейль.

Было уже около семи часов. Они, по-видимому, всю ночь спокойно проспали.

— Ну что ж, профессор, где же ваше хваленое Средиземное море? — шутливо спросил канадец.

— Мы плывем по нему, Нед.

— О! — сказал Консейль. — С позволения их чести, мы в одну ночь, в несколько минут перешли непереходимый Суэцкий перешеек?

— Я этому не верю! — вскричал канадец.

— Напрасно не верите, Нед, — сказал я. — Посмотрите, этот низкий берег, что виднеется на юге, — это египетский берег.

— Поберегите свои басни для других, профессор, — перебил меня Нед Ленд.

— Да ведь их честь прямо вам говорит, Нед, что это египетский берег, — сказал Консейль. — Как вы можете не верить? — Смею вас заверить, Нед, — сказал я, — что я видел собственными глазами, как мы пролетели через туннель. Капитан Немо сам управлял «Наутилусом» во время этого перехода, и я был вместе с ним в штурвальной рубке.

— Слышите, Нед? — сказал Консейль.

— Вы такой зоркий, Нед, — продолжал я, — так что посмотрите хорошенько — и увидите сами гавань Порт-Саида, вон она!

Канадец начал пристально вглядываться в указанном направлении.

— Ваша правда, профессор, — сказал он, — и ваш капитан — мастер! Мы точно в Средиземном море. Ну и отлично! Теперь, если вам угодно, надо потолковать о наших делах, только так, чтобы никто не подслушал.

Я очень хорошо понимал, куда клонит канадец, и решил, что во всяком случае будет лучше, если он выскажется. Мы пошли и сели около прожектора, где нас не так захлестывало волной.

— Ну, Нед, мы слушаем, — сказал я. — Что скажете хорошего?

— А вот что я скажу: мы в Европе, и теперь надо ковать железо, пока оно горячо! Откладывать нечего: вдруг капитан Немо опять повернет куда-нибудь к черту на кулички! Надо бежать!

Меня, признаюсь, всегда смущали подобные речи. Я нисколько не желал стеснять товарищей в их действиях, но в то же самое время мне было бы тяжело расстаться с капитаном Немо. Благодаря капитану, благодаря его чудесному подводному кораблю я каждый день мог изучать морские бездны и писать свою книгу. Где и когда мне представится еще случай наблюдать чудеса, скрытые в океане? Нигде, никогда! Я не хотел покидать «Наутилус», не завершив свои океанологические исследования.

— Нед, скажите мне откровенно, вы очень скучаете на борту «Наутилуса»? Вы очень жалеете, что судьба бросила вас в руки капитана Немо?

Канадец промолчал несколько минут. Потом, скрестив руки на груди, проговорил:

— Откровенно говоря, я не жалею, что совершил подводное путешествие. Оно занятно, слов нет. Да ведь всему есть конец. Ну покатались, и довольно. Пора этому подводному плаванью кончиться!

— Оно кончится, Нед.

— Где и когда?

— Где? Я не знаю где. Когда? Я не могу сказать. То есть я предполагаю, что оно окончится тогда, когда мы осмотрим все и они откроют нам свои тайны. Все, что имеет начало, имеет и конец, Ленд. Это давно всем известно!

— Я, с позволения их чести, тоже так думаю, — сказал Консейль. — И еще я думаю…

— Что, Консейль? Чего вы запинаетесь?

— А то, что капитан Немо повозит-повозит нас по всем морям, а потом и отпустит нас на свободу…

— Отпустит? — вскрикнул канадец. — Как бы не так! Даст свободу? Вышвырнет…

— Постойте, Ленд, постойте! — возразил я. — Капитана Немо нам бояться нечего, это правда, но я не согласен, однако, с Консейлем: вряд ли он нас отпустит. Мы нечаянно завладели его тайной — тайной для него очень важной, и хотя капитан Немо отличный человек, но все-таки не допустит, чтобы мы рассказали всему свету о его «Наутилусе».

— Так чего вы ждете? На что надеетесь? — спросил канадец.

— Надеюсь, что обстоятельства будут благоприятнее, и тогда мы ими воспользуемся. Что теперь невозможно, станет возможным через шесть месяцев.

— Через шесть месяцев! — вскрикнул Нед Ленд. — А где мы будем через шесть месяцев?

— Может, здесь, может, в Китае, Нед. Вы же знаете «Наутилус». Он проносится по океанам, как быстрокрылая ласточка по воздуху или как скорый поезд по рельсам. Он не боится появляться и в европейских морях. Очень может быть, что он пристанет к берегам Франции, Англии или Америки, — тогда нам будет гораздо легче бежать, чем теперь.

— Профессор, в ваших доводах нет здравого смысла. Вы все говорите: «Мы будем там, мы будем здесь!» А я говорю:

«Мы сейчас здесь, и надо бежать отсюда!»

Я не знал, что ему ответить. Доводы Неда Ленда были логичны, и я почувствовал себя побежденным.

— Послушайте, профессор, — продолжал он, — ответите вы мне прямо, по совести?

— Отвечу, Нед!

— Если бы капитан Немо сегодня сказал вам: «Вы свободны! Идите себе на все четыре стороны», вы бы рады были?

Приняли бы его предложение?

— Не знаю, Нед.

— А если бы он прибавил, что вот сегодня он это вам разрешает, а завтра уже не позволит?

Я промолчал.

— А что думает Консейль? — спросил канадец.

— Консейль никак не думает, — спокойно ответил достойный Консейль. — Ему это все равно. Он холост. Ни жена, ни дети не ждут его на родине. Он служит их чести, он думает, как их честь, говорит, как их честь, и, к великому его сожалению, у него нет права голоса. Значит, только двое будут спорить — Нед Ленд и их честь, а Консейль будет только слушать.

Я невольно улыбнулся, слушая речь Консейля, а Нед Ленд был доволен, что ему придется воевать не с двумя, а с одним противником.

— Ну, ладно, — сказал Нед Ленд. — Если Консейль отказывается участвовать в споре, то решать надо нам с вами, профессор. Вы слышали, что я сказал, так давайте ответ!

— Вот мой ответ, Нед: вы говорили основательно, а я нет. Капитан Немо нас не отпустит, на это смешно и рассчитывать. На его месте любой осторожный и рассудительный человек никогда не решится дать нам свободу. Из этого следует, что надо воспользоваться первым удобным случаем и бежать с «Наутилуса».

— Умные речи приятно и слушать! — сказал Нед Ленд.

— Только я вот что прибавлю, Нед: надо выждать действительно благоприятный момент. Если побег не удастся сразу, так не удастся совсем. Капитан Немо никогда нам этого не простит.

— Все это справедливо, — отвечал канадец, — только ведь осторожность надо все равно соблюдать, как теперь, так и через два года. Значит, при первом удобном случае надо бежать.

— Хорошо. А что вы подразумеваете под удобным случаем, Нед?

— А вот будет темная ночь, да «Наутилус» подойдет поближе к какому-нибудь европейскому берегу.

— Так вы думаете пуститься вплавь?

— Да, если только мы будем близко от берега и если «Наутилус» будет на поверхности моря.

— А если мы будем далеко от берега и «Наутилус» будет держаться под водой?

— Ну так я попробую стащить шлюпку. Я знаю, как ею управлять. Мы проберемся внутрь, отвинтим затворы и благополучно выплывем на поверхность.

— Отлично, Нед! Подстерегайте такой случай, только помните, что при неудаче нам придется плохо.

— Я этого не забуду, профессор.

— Теперь, Нед, хотите я вам скажу, что я думаю насчет вашего плана?

— Скажите, профессор.

— Я думаю, что такого удобного случая не представится.

— Почему?

— А потому, что капитан Немо очень хорошо понимает, что мы желаем на волю, и у европейских берегов будет нас стеречь.

— Я, с позволения их чести, тоже так думаю, — сказал Консейль.

— Увидим, увидим! — сказал Нед Ленд.

— А теперь, Нед, мы больше об этом говорить не будем, — сказал я. — Когда будете готовы, вы нас предупредите, и мы за вами последуем. Я полагаюсь на вас.

Этим разговор и окончился.

К великому огорчению канадца, я, кажется, был прав. Капитан Немо держался почти все время под водой и близко к берегу не подходил. «Наутилус» или немного всплывал на поверхность, или погружался очень глубоко, между Греческим архипелагом и Малой Азией; мы, опускаясь на две тысячи метров, не достигали дна.

Я так и не увидел остров Карпатос, один из группы островов Южные Спорады. В утешение капитан Немо, указав пальцем на какую-то точку на карте, продекламировал мне стих Виргилия:

А мне очень хотелось посмотреть на этот легендарный остров — местопребывание Протея, старого пастуха Нептуновых стад. Теперь остров называется Скарпанто, он лежит между Родосом и Критом. К сожалению, я видел сквозь иллюминаторы «Наутилуса» только его гранитное основание!

На следующий день, 14 февраля, я хотел посвятить несколько часов изучению рыб архипелага, но по неизвестной мне причине иллюминаторы были герметически закрыты. Я определил, что «Наутилус» направляется к старинному острову Крит.

В то время как я отплывал на «Аврааме Линкольне», я слышал, что этот остров восстал против турецкого деспотизма. Но что было дальше, продолжалось восстание или окончилось, я не знал. Несколько раз я хотел спросить об этом у капитана Немо, но откуда же знать ему подобные вещи? Капитан Немо давно разорвал все связи с землей.

Как-то вечером я встретился с капитаном в салоне. Он казался мрачным и озабоченным. Приказав открыть иллюминаторы, капитан ходил между ними и пристально вглядывался в водную массу.

«Что это он так вглядывается? — думал я. — Хотел бы я знать!»

Я не стал гадать и в свое удовольствие принялся наблюдать за рыбами, проносившимися мимо.

Я заметил бычков-афизов, упоминаемых Аристотелем и известных в просторечии под названием морских вьюнов, которые преимущественно встречаются в соленых водах близ дельты Нила. Среди них были пагры, или серебристые караси. Египтяне причисляли этих фосфоресцирующих рыб к священным животным, появление их в водах Нила предвещало разлив реки и хороший урожай. Я видел хейлин длиной тридцать сантиметров. Это костистые рыбы с прозрачной чешуей синеватого цвета с красными пятнами, они большие любители морских водорослей и потому сами чрезвычайно вкусны; их очень ценили гурманы Древнего Рима: внутренности рыб, смешанные с молоками мурены, мозгом павлинов и языками фламинго, составляли то «божественное» блюдо, которым так восхищался Вителлий.

Еще один обитатель этих морей привлек мое внимание и воскресил в памяти легенды о древних временах. Это была рыба-прилипала, которая путешествует, прилепляясь к брюху акулы. По преданиям, эта рыбка, уцепясь за подводную часть корабля, могла его остановить. Одна из них остановила таким образом барку Антония и помогла Августу победить врага в битве при Акциуме.

От чего только не зависят судьбы народов!

Я видел также великолепных антиасов, священную рыбу греков, которые приписывали ей способность изгонять морских чудовищ из тех вод, где они появлялись. Их название означает цветок, и они оправдывают его, переливаясь всеми цветами красной гаммы, от бледно-розового до темно-малинового.

Я не мог оторвать глаз от этих морских чудес!

Вдруг в воде показался человек, водолаз с кожаной сумкой у пояса. Сначала я подумал, что это мертвое тело. Но нет, это был живой человек. Он плыл, рассекая воду сильными взмахами рук, выплывал на поверхность передохнуть и снова погружался.

— Человек! — вскрикнул я. — Капитан! Вы видите — человек тонет! Надо его спасти, капитан! Во что бы то ни стало надо его спасти!

Капитан бросился к иллюминатору.

Человек поравнялся с нами и, прижав лицо к стеклу, смотрел на нас. К величайшему моему изумлению, капитан Немо сделал ему какой-то условный знак. Водолаз ответил ему кивком головы, тотчас же всплыл на поверхность и больше не показывался.

— Не беспокойтесь, профессор, — сказал мне капитан. — Это Николай с мыса Матанан, по прозвищу Рыба. Он известен здесь на всех островах. Отличный пловец! Смел удивительно! Вода — его стихия. Он больше живет в воде, чем на земле, беспрестанно переплывает с одного острова на другой, и так до самого Крита.

— Вы его знаете, капитан?

— Немного знаю, Аронакс.

Сказав это, капитан Немо подошел к шкафу, стоящему около левого иллюминатора. Рядом со шкафом находился сундук, окованный железом, на крышке блестела медная пластинка с гравированным вензелем «Наутилуса» и его девизом «Mobilis in mobilie».

Капитан, не обращая внимания на мое присутствие, открыл шкаф, наполненный слитками. Золотыми слитками! Откуда у него столько драгоценного металла? Что он с ним делает, на что тратит?

Я молча наблюдал за его действиями.

Капитан Немо вынимал из шкафа слиток за слитком и аккуратно укладывал их в сундук. По моим расчетам, здесь было более тысячи килограммов золота, то есть около пяти миллионов франков.

Затем он запер сундук и написал на крышке какой-то адрес. Мне показалось, что он писал на новогреческом языке. Сделав это, капитан нажал кнопку электрического звонка. Появились четверо матросов и не без труда вынесли сундук из салона.

Затем я услышал, как они поднимают его по железному трапу.

В эту минуту капитан Немо обратился ко мне.

— Вы что-то сказали? — спросил он.

— Я ничего не говорил, капитан.

— Тогда позвольте пожелать вам доброй ночи.

И с этим пожеланием капитан вышел из салона.

Я тоже отправился в свою каюту. Разумеется, меня разбирало любопытство, и я напрасно пытался заснуть. Что может быть общего между Николаем-Рыбой и этими золотыми слитками?

Вскоре я почувствовал, что «Наутилус» слегка покачивается, и догадался, что мы выплыли на поверхность. Затем послышался топот ног на палубе. Я понял, что шлюпку спускают на воду. Через минуту шлюпка слегка толкнулась о борт «Наутилуса», и шум прекратился.

Через два часа опять зашумели и заходили наверху. Шлюпку подняли на борт и снова установили на место, и «Наутилус» опять погрузился под воду.

Итак, эти миллионы были доставлены по адресу! Куда? Кому? Кто этот приятель или банкир капитана Немо?

На другой день я рассказал Консейлю и Неду Ленду все, что видел, слышал и предполагал. Они удивились не меньше меня.

— Где он берет эти миллионы? — спросил Нед Ленд.

Мы с Консейлем, конечно, не могли ему на это ничего ответить.

После завтрака я отправился в салон и принялся за работу. До пяти часов вечера я писал свои заметки. В пять часов мне вдруг стало так жарко, что я вынужден был снять свою виссоновую куртку.

«С чего это такая жара? — думал я. — Мы, кажется, далеко от тропиков, а на „Наутилусе“ температура не должна повышаться!»

Я посмотрел на манометр, он показывал глубину шестьдесят футов. На таких глубинах повышение атмосферного давления и температуры воздуха не оказывает никакого действия.

Я хотел опять приняться за работу, но жара делалась совершенно невыносимой.

— Пожар, что ли, на «Наутилусе»? — проговорил я. — Надо пойти посмотреть!

Я только хотел открыть дверь, как на пороге появился капитан Немо. Он подошел к термометру, посмотрел и, обращаясь ко мне, сказал:

— Сорок два градуса!

— Я это замечаю, капитан, — ответил я. — И если еще хоть чуть-чуть эта жара усилится, мы не в состоянии будем ее переносить.

— О, профессор, эта жара не усилится, если мы не захотим!

— Так вы можете командовать ею по вашему усмотрению, капитан?

— Нет, но я могу удалиться от ее источника.

— Так, значит, это не в «Наутилусе», а снаружи?..

— Без сомнения. Мы плывем в кипящей воде.

— Не может быть! — вскрикнул я.

— Посмотрите.

Иллюминаторы открылись, и я увидел, что море вокруг «Наутилуса» совершенно белое. Вода кипела, как в котле, выделяя клубы сернистых паров. Дотронувшись до стекла, я быстро отдернул руку: было очень горячо.

— Где мы находимся? — спросил я.

— Около острова Санторин, профессор, — отвечал мне капитан, — а именно в канале, который отделяет Неа-Камени от Палеа-Камени. Мне хотелось показать вам любопытный образец подводного извержения вулкана.

— А я думал, что образование новых островов уже окончено! — сказал я.

— В вулканических областях нет ничего завершенного, — отвечал капитан Немо. — Подземный огонь непрерывно совершает свою работу. По свидетельству Кассиодора и Плиния, еще в девятнадцатом году нашей эры на том самом месте, где недавно образовались эти островки, появился новый остров, названный Божественным — Teia. Он вскоре исчез и снова появился в шестьдесят девятом году, потом опять скрылся под волнами. С той поры до настоящего времени вулканическая работа приостановилась, но 3 февраля 1866 года около Неа-Камени в клубах серных паров возник новый островок, названный островом Георгия, и уже 6 февраля он слился с Неа-Камени. Ровно через неделю, то есть 13 февраля, появился островок Афроесса, образовав между собой и Неа-Камени пролив шириной десять метров. Во время этих вулканических явлений я находился в этих водах и потому мог следить за всеми изменениями. Округлый островок Афроесса имел около трехсот футов в диаметре и тридцать в высоту, он состоял из смеси черной стекловидной лавы и обломков полевого шпата. Наконец, 10 марта появился еще один островок, поменьше, названный Рэка, эти острова, слившись с Неа-Камени, составляют одно целое.

— А где же пролив, в котором мы сейчас находимся? — спросил я.

— Вот он, — отвечал капитан Немо, показывая на карту Греческого архипелага. — Видите, я обозначил здесь и новые острова.

— А этот пролив, мне кажется, со временем исчезнет?

— Очень может быть, Аронакс; с 1866 года напротив порта Св. Николая на Палеа-Камени возникло восемь островков вулканического происхождения. Весьма вероятно, что в скором времени Неа и Палеа сольются в одно целое. Если в Тихом океане кораллы образуют материки, то здесь то же самое совершается вулканическими извержениями. Взгляните-ка, какая кипучая работа происходит под волнами!

Я подошел к иллюминатору. «Наутилус» стоял неподвижно, жара становилась невыносима, белая вода приобрела красный оттенок, свидетельствовавший о присутствии железистых солей. Несмотря на герметические рамы, чувствовался удушливый серный запах. Я заметил, что из-за багрового пламени, вспыхивавшего порой, не стало видно электрического света прожектора.

Пот струился градом по моему лицу, воздуха не хватало, я чувствовал, что сейчас сварюсь.

— Однако нет никакой возможности оставаться в этом кипятке! — сказал я.

— Да, это было бы с нашей стороны большим риском! — ответил бесстрастный капитан Немо.

Тотчас был отдан приказ, и «Наутилус» удалился от этой раскаленной печи, где для него было небезопасно находиться.

Через четверть часа мы вздохнули свободно, очутившись на поверхности моря. Я подумал, что если бы Неду Ленду удалось привести в исполнение план бегства и он избрал бы для побега эту область, то живыми мы бы не выбрались из этого огненного моря.

На другой день, 16 февраля, мы покинули этот бассейн, глубина которого между Родосом и Александрией доходит иногда до трех тысяч метров. «Наутилус», обогнув мыс Матапан, вышел в открытое море, оставив позади себя Греческий архипелаг.

Глава седьмая

Через Средиземное море за сорок восемь часов

Средиземное море, или Голубое море, Великое море у евреев, Mare nostrum[11]Mare nostrum (лат.) — наше море. у римлян, обрамленное пальмами, апельсиновыми рощами, алоэ, кактусами, наполненное благоуханием миртовых деревьев, окруженное высокими горами, насыщенное чистым, прозрачным воздухом, но непрестанно подверженное вулканическим извержениям, справедливо можно назвать полем битвы, на котором до сих пор происходит борьба Нептуна с Плутоном за обладание земным шаром. «На нем и на его берегах, — говорит Мишле, — человек погружается в самый благотворный климат всего земного шара».

Несмотря на всю красоту Средиземноморья, мне удалось сделать лишь весьма быстрый обзор этого бассейна, поверхность которого занимает два миллиона квадратных километров. Я даже лишен был возможности обратиться с расспросами к капитану Немо, так как эта загадочная личность ни разу не показалась за весь наш молниеносный переход по Средиземному морю. Я полагаю, что «Наутилус» сделал под водой около шестисот лье, и путь этот он совершил за двое суток: 16 февраля мы покинули берега Греции, а 18-го с восходом солнца прошли уже Гибралтарский пролив.

Очевидно, что Средиземное море, окруженное со всех сторон землей, не нравилось капитану Немо: слишком много воспоминаний, если не сожалений, пробуждали в нем эти волны. Ему здесь было тесно, и его «Наутилусу» тоже не хватало простора между сдвинутыми берегами Европы и Африки.

Таким образом, скорость, с которой мы шли, равнялась двадцати пяти милям в час, или двенадцати лье, по четыре километра каждое.

Нечего и говорить, что Нед Ленд, к великому своему сожалению, должен был отказаться от намерения сбежать с «Наутилуса». Лодкой нельзя было воспользоваться, так как судно неслось со скоростью от двенадцати до тринадцати метров в секунду. При таких условиях сойти с «Наутилуса» значило бы спрыгнуть с поезда, несущегося на всех парах, что было бы весьма неблагоразумно. Вдобавок корабль наш поднимался на поверхность воды только по ночам, чтобы запастись свежим воздухом, и следовал по указаниям компаса и лага.

В Средиземном море мне удалось видеть только то, что может уловить глаз пассажира скорого поезда из того ландшафта, который мелькает перед ним: отдаленные предметы были доступнее глазу, чем предметы более близкие, которые мелькали, как молния, перед глазами. Мы с Консейлем ухитрились, однако, рассмотреть некоторых рыб, которые, благодаря силе своих плавников, несколько минут соперничали в скорости с «Наутилусом» и плыли наравне с ним. Сидя у иллюминатора, мы делали наблюдения. Те заметки, которые я успел наскоро набросать, позволяют мне сделать короткий обзор рыб, обитающих в этом море.

Некоторых я успел разглядеть, других видел лишь мельком, о тех же, которых мне невозможно было рассмотреть, я не стану и упоминать. Говоря о них, позвольте мне придерживаться совершенно произвольной классификации, с помощью которой мне будет легче передать мои наблюдения.

Среди водной массы, освещаемой электрическим светом прожектора, мелькали миноги длиной в метр, свойственные почти всем морям. Длиннорылые скаты шириной в пять футов, с белым брюхом и пятнистой, пепельно-серой спиной, расстилались наподобие огромных платков, унесенных быстрым течением. Другие скаты мелькали так быстро перед глазами, что я не мог даже заключить, оправдывают ли они название морских орлов, которое дали им древние греки, или же их лучше назвать крысами, жабами или летучими мышами, как прозвали их новейшие рыбаки.

Собачьи акулы в двенадцать футов длиной, особенно страшные для водолазов, плыли наперегонки друг с другом. Морские лисицы, длиной восемь футов, одаренные замечательно тонким обонянием, словно какие-то синеватые привидения, мелькали перед глазами. Дорады из семейства морских карасей, длиной около тринадцати дециметров, блистали своим серебристо-лазоревым одеянием, опоясанным поперечными полосками, ярко выступавшими на темном фоне плавников, глаза у них оттенены золотистыми бровями. В древности эта рыба была посвящена Венере и до сих пор сохранила свою первобытную красоту, несмотря на то, что происхождение ее относится к отдаленнейшей геологической эпохе. Это одна из тех драгоценных пород, которые водятся во всех водах, в любом климате. Великолепные осетры, длиной от девяти до десяти метров, быстро двигаясь, сильно ударяли своими хвостами по нашим иллюминаторам, показывая свои голубоватые, испещренные коричневыми пятнами спины. Они очень похожи на акул, но уступают им в силе. Встречаются осетры повсюду. Весной они плывут обыкновенно вверх по большим рекам и любят бороться с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и Одера. Несмотря на то, что они принадлежат к классу хрящевых рыб, мясо их очень нежно. Их обыкновенно употребляют в пищу свежими, копчеными, маринованными или солеными. Некогда осетры подавались с большой торжественностью на пиршествах Лукулла.

Из всех разнообразных пород рыб, обитающих в Средиземном море, которых мы заметили в то время, когда «Наутилус» поднимался на поверхность, лучше всего я разглядел представителей шестьдесят третьего рода костистых рыб. Это были тунцы, с темно-голубой спиной, серебристым брюхом, сверкавшие в воде блестящими плавниками. Говорят, что они обыкновенно сопутствуют судам, стараясь под их защитой укрыться от раскаленного солнца тропических стран. Действительно, они гнались за «Наутилусом» точно так же, как гнались некогда за кораблями Лаперуза.

В продолжение нескольких часов они не уступали в скорости нашему судну. Я не мог налюбоваться этими милыми животными. Их строение вполне соответствовало быстроте передвижения: голова у них маленькая, тело гладкое и веретенообразное, грудные плавники сильно развиты и хвост раздвоенный. Длина некоторых тунцов доходила до трех метров. Плыли они треугольником, как известные перелетные птицы, которым они не уступают в скорости, поэтому древние народы обыкновенно говорили, что этим рыбам хорошо известны геометрия и стратегия. Тем не менее провансальцы, которые ценят тунца не менее жителей древней Пропонтиды и Италии, приспособились ловить его: безрассудные рыбы тысячами попадают в сети марсельцев.

Назову еще тех рыб Средиземного моря, которых нам с Консейлем удалось разглядеть. Беловатые морские угри мелькали неуловимою тенью перед нами. Извивались змееобразные мурены в три-четыре метра длиной, окрашенные в зеленые, голубые и желтые цвета. Проплывали мерланы, длиной в три фута, печень которых считается очень лакомым блюдом. Проносились триглы, которых поэты называют «рыба-лира», а моряки — морским петухом. Рот триглы оканчивается двумя треугольными пластинками, вырезанными наподобие кружева, которые имеют некоторое сходство с лирой Гомера. Триглы-ласточки плыли со скоростью птиц, отчего они и получили это название. Красноголовые морские судаки показывали свои спинные плавники, разукрашенные нитевидными волокнами. За ними шла сельдь-железница, испещренная черными, коричневыми, голубыми, желтыми и зелеными пятнами, чуткая к серебристому звону колокольчика. Были здесь и великолепные палтусы, которых по справедливости можно назвать фазанами моря, ромбовидной формы, с желтоватыми плавниками в коричневых пятнышках, сверху их бока окрашены обыкновенно в коричневые и желтые цвета, что придает им вид мрамора. Наконец, проплыли целые стаи барабулек, этих морских райских птичек, за которых римляне когда-то платили по десять тысяч сестерций за штуку. С большим удовольствием они следили, как эти рыбы, умирая на столе перед их глазами, постепенно меняют свою окраску, переходя от красного цвета горной киновари в мертвенно бледный.

Бешеная скорость «Наутилуса» была причиной того, что я не мог разглядеть ската-мирале, спинорогов, морских коньков, камбал, султанок, губанов, летучек и других рыб, живущих в водах Атлантического океана и Средиземного моря.

Что касается морских млекопитающих, то нам попались при входе в Адриатическое море три или четыре кашалота, с одним спинным плавником, как у всех кашалотовых, несколько дельфинов, свойственных Средиземному морю; передняя часть их головы разлинована маленькими светлыми полосками. Заметил я еще около дюжины тюленей с белым брюхом и черной шерстью, длиной не более трех метров. Их часто называют монахами, и действительно они напоминают доминиканцев.

Консейль успел разглядеть одну шестифутовую черепаху, снабженную на панцире тремя продольно выдающимися гребнями. Я очень сожалел, что упустил из виду это пресмыкающее. По описанию Консейля, это был, по всей вероятности, редкий вид черепахи (Testudo coriacea). Самому мне удалось заметить лишь нескольких съедобных черепах, с удлиненным панцирем.

В продолжение нескольких минут удалось также полюбоваться и зоофитами. Одна великолепная оранжевая галеолярия зацепилась за иллюминатор — это было длинное волокно, ветвящееся бесчисленным множеством отростков-щупальцев, имевших вид тончайшего кружева; сомневаюсь, чтобы соперники Арахны — пауки могли сплести что-нибудь подобное. К сожалению, невозможно было выловить этот замечательный экземпляр.

Вероятно, мне не удалось бы увидеть других животных и растений, если бы «Наутилус» не снизил внезапно свою скорость. И вот почему.

В ту минуту мы плыли между Сицилией и берегом Туниса. В этом узком месте между мысом Бон и Сицилией дно моря внезапно поднимается на большую высоту, так что глубина составляет не более семнадцати метров, тогда как с обеих сторон этой возвышенности она равна ста семидесяти. «Наутилусу» для того, чтобы не наткнуться на эту подводную преграду, пришлось принять меры предосторожности, поэтому он и пошел медленнее.

Я указал Консейлю на карте Средиземного моря то место, где находится этот подводный хребет.

— Да это, с позволения их чести, настоящий перешеек, соединяющий Европу с Африкой, — заметил Консейль.

— Да, мой друг, — отвечал я, — он совершенно преграждает Тунисский пролив, и измерения Смита доказали, что материки некогда соединялись между собой в том месте, где находятся мысы Бон и Фарин.

— Это очень вероятно, — сказал Консейль.

— Я полагаю, что подобная преграда существовала между Гибралтаром и Сеутой, в геологическую эпоху она замыкала вход в Средиземное море.

— А что, если, с позволения их чести, теперь вулканические силы опять поднимут эту преграду над поверхностью моря? — вскрикнул Консейль.

— Это невозможно, — возразил я.

— Пусть их честь позволят мне докончить: если бы это случилось теперь, то господин Лессепс, который прорывает перешеек, был бы очень недоволен этим!

— Конечно, но, повторяю, подобный феномен невозможен в наше время. Сила магмы постепенно уменьшается. Вулканы, столь многочисленные прежде, мало-помалу угасают, внутренний жар уменьшается. Теперь можно даже вычислить, насколько снизилась температура внутренних слоев земного шара в течение столетия. Это составляет большой ущерб для нашей планеты, ибо теплота — ее жизнь.

— А солнце?

— Одного солнца недостаточно для этого, Консейль. Разве оно может оживить мертвеца?

— Не думаю!

— Следовательно, друг мой, и земля наша когда-нибудь уподобится охладевшему телу. Она станет так же необитаема, как необитаема Луна, которая уже давно утратила свою жизненную теплоту.

— А сколько для этого понадобится веков? — спросил Консейль. — Когда это может случиться?

— Через несколько сотен тысячелетий.

— Стало быть, — отвечал Консейль, — времени нам хватит, чтобы закончить наше подводное путешествие, если только Нед Ленд нам не помешает!

И успокоенный Консейль принялся снова наблюдать неровное дно, пользуясь тем, что «Наутилус» из предосторожности шел на средней скорости.

Там, на скалах вулканического происхождения, распустился целый цветник морских губок, голотурий, прозрачных как стекло, ктенофор-цидиппов, называемых гладкими, с красноватыми усиками и легким фосфоресцирующим блеском; ктенофор обыкновенных, известных также под названием морских огурцов, подвижных морских лилий-коматул, пурпур которых окрашивал воду, древовидных лилий-эвриалий красоты необыкновенной, длинноветвистых павоний, морских ежей, употребляемых в пищу, и зеленых актиний с сероватым стволом и коричневым диском, теряющимся в массе своих щупальцев оливкового цвета.

Внимание Консейля преимущественно направлено было на моллюсков и членистоногих, и хотя номенклатура их и страдает неполнотой, тем не менее, желая отдать должное доброму малому, я привожу его личные наблюдения.

Делая обзор моллюсков, он называет многочисленные семейства двустворчатых: гребневидных, лазурных спондилов, громоздящихся друг на друге; треугольных донаций; трехзубых стеклушек с желтыми плавниками и прозрачными раковинами; оранжевых плевробранхий; яйцевидок, усеянных зеленоватыми точками; аплизий, известных также под названием морских зайчиков; скоблюшек; мясистых ацеров-зонтичников, характерных исключительно для Средиземного моря: морских ушек-галиотис, раковина которых производит довольно ценный перламутр; морских гребешков, которых лангедокцы, говорят, предпочитают устрицам; кловисов бородавчатых, столь ценимых марсельцами; крышчатых гребешков с раковинами самых разнообразных цветов, углубившихся в свои норы морских фиников-литофагов, на вкус как бы приправленных перцем; морщиноватых сердцевидок с раковиной, выгнутой на верхушке и выпуклой по краям; цинтий, сплошь покрытых пурпурными пузырьками; карниарий, своей загнутой верхушкой напоминающих легкие гондолы; венценосных ферол; атлантов с раковиной спиральной формы; серых с белыми пятнами фетид, одетых в свои бахромчатые покрывала; эолисов, похожих на небольших слизней; каволин, ползающих на спине; аурикул, скалярий, кабашонов, пандор и многих других.

Членистоногих Консейль в своих записках совершенно правильно разделил на шесть классов, из которых половина принадлежит морю.

Ракообразные, в свою очередь, подразделяются на девять отрядов, и первый из них включает десятиногих, то есть животных, голова и грудь которых большей частью слиты, ротовой аппарат состоит из нескольких пар члеников и которые имеют пять пар лапок, служащих им для передвижения. Консейль, согласно учителю нашему Мильн-Эдвардсу, разделил этот отряд на три подотряда: короткохвостых, длиннохвостых и среднехвостых.

Названия эти звучат несколько дико, но они понятны и точны. Между короткохвостыми Консейль называет крабов-аматов, вооруженных двумя большими, расходящимися на лбу шипами, крабов-инахусов, неизвестно почему служивших грекам символом мудрости, некоторых видов шлемоносных ламбров, вероятно, случайно попавших в этот неглубокий район, ибо обыкновенно они предпочитают большие глубины. Он включил сюда также пилумний, зубчатых корнетов, эбалий, кораллин и других.

Среди длиннохвостых Консейль видел лангустов обыкновенных, мясо самок которых известно своим вкусом, или так называемую морскую саранчу, прибрежных гебий и многие другие виды употребляемых в пищу ракообразных, не упоминая, однако, о семействе обыкновенных омаров, или морских раков вообще. Наконец, среди среднехвостых он наблюдал дроцин обыкновенных, обживающих покинутые раковины раков-отшельников, порцелланов и других.

На этом работа Консейля остановилась. Он не успел пополнить класс ракообразных обзором ротоногих, разно- и равноногих, бокоплавов и других видов. А в дополнение к изучению морских членистоногих он должен был упомянуть и о кольчецах, которых, в свою очередь, пришлось бы разделить на трубчатых и на свободноживущих.

Но «Наутилус», миновав неровное дно Тунисского пролива, вышел в более глубокие воды и пошел, как обычно, очень быстро. С этих пор не видно было уже ни моллюсков, ни членистоногих, ни других зоофитов. Кое-где подобно теням мелькали огромные рыбы.

В ночь с 16 на 17 февраля мы вступили во второй бассейн Средиземного моря, наибольшая глубина которого достигает трех тысяч метров. «Наутилус», повинуясь рулю глубины, скользя наклонными плоскостями, опустился в недра морских вод. Здесь, как бы взамен чудес естественных, я увидел следы человеческих бедствий.

Мы находились в той части Средиземного моря, которая так обильна катастрофами. Сколько кораблей здесь потерпело крушений, сколько судов бесследно исчезло между берегов Алжира и Прованса! В сравнении с громадным бассейном Тихого океана Средиземное море представляется не более как озером, но озером капризным, с изменчивыми волнами. Сегодня оно благосклонно и ласково к хрупкому судну, скользящему как бы по воздуху между небом и водой, а завтра яростное, бурное, вздымающееся от шторма, разрушающее самые крепкие корабли частыми ударами без устали бьющих о них громадных волн.

Во время этой быстрой подводной прогулки сколько ужасающих картин разрушения представлялось моим глазам! Здесь на дне покоились различные обломки кораблей, одни уже опутанные кораллами, другие покрытые только ржавчиной — якоря, пушки, ядра, разные железные корабельные украшения, пароходные винты, обломки машин, разбитые цилиндры, котлы с выбитым дном, корабельные остовы, покачиваемые водой.

Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновении или разбились о подводные скалы. Некоторые затонули совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами, с такелажем, окостеневшим от морской воды. Казалось, они стояли на якоре в этой огромной пристани и ждали сигнала к отплытию. Когда «Наутилус» проходил между ними, освещая их своим электрическим светом, чудилось, что вот-вот эти корабли будут приветствовать его и выкинут свои флага! Но нет, безмолвие и смерть царили в этой области бедствий!

Я заметил, что морское дно по мере приближения «Наутилуса» к Гибралтарскому проливу все более и более покрыто этими зловещими останками. Здесь берега Африки и Европы теснее сближаются между собой, и в этом узком пространстве столкновения судов случаются очень часто. Я видел множество железных остовов, фантастических развалин пароходов. Одни из них совсем опрокинулись, другие еще стояли, изображая собой каких-то приводящих в ужас животных. Один из таких пароходов, с пробоиной в борту, согнутой трубой, колесами, от которых остался один только обод, рулем, оторванным от ахтерштевня, но висящим еще на железной цепи, задним планширом, изъеденным морскими солями, представлял ужасный вид! Сколько погибших, сколько жертв принесло это кораблекрушение! Спасся ли хоть один матрос, чтобы рассказать об ужасном бедствии, или волны хранят роковую тайну? Не знаю почему, но у меня мелькнула мысль, что этот погруженный в морскую бездну пароход тот самый «Атлас», исчезнувший бесследно лет двадцать тому назад! Что за ужасное повествование получилось, если бы можно было рассказать о всех тайнах пучины Средиземного моря, этой необозримой могилы, где погибло столько богатств, где столько жизней обрели вечный покой!

Между тем «Наутилус» быстро и равнодушно мчался среди этих развалин. 18 февраля около трех часов утра он прибыл ко входу в Гибралтарский пролив.

Там находятся два течения: течение верхнее, известное издавна, несущее волны океана в бассейн Средиземного моря, и течение встречное, нижнее, существование которого доказано ныне научным путем. Действительно, уровень воды Средиземного моря, непрерывно пополняемый водами Атлантического океана и реками, впадающими в него, должен бы ежегодно повышаться, ибо одних испарений его недостаточно для сохранения равновесия. Естественно, следовало предположить существование нижнего течения, которое через Гибралтарский пролив несет избыток вод Средиземного моря в бассейн Атлантического океана.

Факт доказанный. Этим-то встречным течением воспользовался «Наутилус», быстро проходя через узкий пролив. Перед моими глазами промелькнули чудесные развалины храма Геркулеса, если верить Плинию и Авиценне, погребенного вместе с островом, на котором он был сооружен. Спустя несколько минут мы уже неслись по волнам Атлантического океана.

Глава восьмая

Залив Виго

Атлантический океан! Это необозримое громадное пространство воды, поверхность которой занимает двадцать пять миллионов квадратных миль, длиной девять тысяч миль, а шириной две тысячи семьсот. Море очень важное по своему значению, о котором, однако, мало знали древние, за исключением, может быть, карфагенян, этих голландцев Древнего мира, которые в своих торговых странствованиях объездили западные берега Европы и Африки! Океан, береговые извилины которого имеют громаднейший периметр. Водоем, в который впадают величайшие в мире реки: Святого Лаврентия, Миссисипи, Амазонка, Ла-Плата, Ориноко, Нигер, Сенегал, Эльба, Луара, Рейн, орошающие страны, как самые цивилизованные, так и самые дикие! Величественная водная равнина, несущая корабли всех наций, охраняемая силами всего мира и заканчивающаяся двумя ужасными точками, наводящими страх на мореплавателей, — мысом Горн и мысом Доброй Надежды!

«Наутилус» прошел около десяти тысяч лье за три с половиной месяца. Куда теперь мы направимся? Что ожидает нас в будущем?

Выйдя из Гибралтарского пролива, «Наутилус» вступил в открытый океан и всплыл на поверхность. Таким образом, наши ежедневные прогулки по палубе возобновились.

Я сразу поспешил туда в сопровождении Неда Ленда и Консейля. На расстоянии двенадцати миль неясно обрисовывался мыс Сан-Винсенте, который является крайней юго-западной точкой Пиринейского полуострова. Дул довольно сильный южный ветер. Океан бушевал, и «Наутилус» шел, переваливаясь с волны на волну. Оставаться на платформе было почти невозможно: ее каждую минуту захлестывало водой, обдавая нас морской пеной и брызгами. Мы снова спустились вниз, успев подышать свежим воздухом.

Я отправился в свою каюту. Консейль пошел к себе, но канадец, чем-то озабоченный, последовал за мной. Наш быстрый переход по Средиземному морю не позволил ему привести в исполнение свои планы, и он нисколько не скрывал своего неудовольствия.

Когда дверь моей каюты закрылась, он сел и молча стал смотреть мне в глаза.

— Друг Нед! — сказал я ему. — Я вас понимаю, но вы ни в чем не можете себя упрекнуть. При тех условиях, при которых «Наутилус» плавал до сих пор, думать о побеге было бы безумием!

Нед Ленд ничего не ответил. Губы его были сжаты, брови нахмурены.

— Послушайте, Нед, — продолжал я, — отчаиваться еще рано. Мы идем вдоль берегов Португалии. Недалеко от нас Франция, Англия, где мы легко можем найти убежище. Другое дело, если бы «Наутилус» по выходе из Гибралтара направился на юг, где нет материков, тогда и я разделял бы ваше беспокойство. Но мы теперь видим, что капитан Немо не уходит от морей цивилизованных стран, и через несколько дней, я полагаю, вы можете более или менее безопасно устроить…

Нед Ленд еще пристальнее на меня посмотрел, разжал губы и произнес:

— Сегодня вечером.

Я вскочил с места. Признаюсь, подобное известие стало для меня полной неожиданностью. Я хотел ответить канадцу, но слова замерли у меня на языке.

— Мы условились ждать удобного случая, — продолжал Нед Ленд. — Случай этот представляется. Сегодня вечером мы будем в нескольких милях от испанского берега. Ночь темная. Ветер с открытого моря. Вы дали честное слово, Аронакс, и я рассчитываю на вас.

Я все еще молчал, канадец встал, подошел ко мне и произнес:

— Сегодня вечером, в девять часов. Я предупредил Консейля. В это время капитан Немо запрется в своей каюте и, вероятно, ляжет спать. Ни механики, ни матросы не смогут нас увидеть. Консейль и я сейчас проберемся к центральному трапу. Вы останетесь в библиотеке, в двух шагах от нас, и подождете моего сигнала. Весла, мачта и парус в шлюпке. Я отнес туда немного провизии и достал ключ, которым можно отвинтить крепеж шлюпки. Стало быть, все готово. До сегодняшнего вечера.

— Море неспокойно! — сказал я.

— Согласен с этим, — ответил канадец, — но приходится рисковать. Это стоит того. К тому же шлюпка надежная, и несколько миль при попутном ветре не составят труда. Нечего откладывать! Кто поручится, что завтра мы не будем на сто лье в открытом море? Если все пойдет благополучно, к одиннадцати часам, может, пристанем уже к какому-нибудь клочку земли. Итак, до вечера.

Сказав это, канадец ушел. Я был ошеломлен. Я предполагал, что случай бежать представится не скоро, что я буду иметь время все обдумать и обсудить. Упрямый товарищ не давал мне на это времени. Да, в конце концов, что я ему могу возразить? Нед Ленд вполне прав. Представлялся случай, он пользовался им. Мог ли я, действуя в личных интересах, брать на себя ответственность за будущее своих спутников? Завтра капитан Немо разве не может выйти в открытое море?

В эту минуту довольно сильный свист дал мне знать, что резервуары наполнились воздухом и «Наутилус» погружается в океанские глубины.

Я не пошел в салон и остался в своей каюте, желая избежать встречи с капитаном и опасаясь, что не сумею скрыть своего волнения.

Так провел я томительный день, колеблясь между желанием получить свободу и сожалением, что покину этот чудесный «Наутилус», не закончив свои подводные исследования!

Покинуть таким образом океан, «мою Атлантику», как я любил называть его, не заглянув в его сокровенные недра, не вырвав у него ни одной из тех тайн, которые открыли мне Индийский и Тихий океан! Мой роман ускользал от меня с первого же тома, страница обрывалась на самом интересном месте, мои мечты прерывались в самый прекрасный момент!

Как мучительно тянулось время. Я то видел себя в безопасности на суше с моими товарищами, то желал, вопреки рассудку, чтобы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство помешало осуществлению планов Неда Ленда. Два раза я заходил в салон, желая проверить по компасу, действительно ли «Наутилус» шел близ берегов Португалии или же отдалялся от них. Но нет, «Наутилус» продолжал держаться около португальских берегов, направляясь на север.

Как бы то ни было, но надо было готовиться к побегу. Багаж мой не был тяжелым: одни записки и более ничего.

А капитан Немо? Что он подумает, какие заботы, какой вред может причинить ему наш побег и как он поступит в случае, если этот побег не удастся? Конечно, у меня не было причин быть недовольным им, напротив, никогда гостеприимство не было более искренним. То, что я покидал его, не могло быть приписано неблагодарности. Никакая клятва не связывала меня: я даже не давал ему никаких обещаний. Он полагался не на нас, не на наше слово, а на силу обстоятельств. Но намерение держать нас пленниками на своем судне оправдывало искушение бежать.

Я не видел капитана со времени нашего посещения острова Санторин. Не сведет ли нас до побега какая-либо случайность?

Я желал встречи и в то же время боялся. Я прислушивался, не раздадутся ли шаги в его каюте, смежной с моей, но не улавливал никаких звуков. В каюте, видимо, никого не было.

Тут мне пришла мысль: а на борту ли таинственный капитан?

С той ночи, когда шлюпка отправилась для исполнения какого-то секретного поручения, я стал иначе думать о капитане. Теперь я подозревал, что у него сохранились кое-какие связи и с землей, и с людьми. Кто знает, может быть, он часто отлучается с «Наутилуса»? Случалось, что проходили целые недели, в продолжение которых я ни разу с ним не встречался. Что делал капитан Немо в это время, где был? Я раньше думал, что он страдает припадками мизантропии, но очень может быть, что он в это время был далеко, выполняя тайную миссию…

Но что это за миссия, чем он занимался? Подобные мысли осаждали меня. Поле для догадок при том странном положении, в котором мы находились, было обширно. Я испытывал мучительное беспокойство. Часы ожидания казались мне вечностью.

Обед мне подали, как и всегда, в мою каюту. Но есть я не мог и встал из-за стола в семь часов. Сто двадцать минут — я считал их — отделяли меня от того мгновения, когда я должен был присоединиться к Неду Ленду. Волнение мое возрастало. Пульс бился учащенно. Я не мог сидеть спокойно, ходил взад и вперед по каюте. Мысль о неудаче мало меня заботила, но при мысли, что наши намерения будут открыты раньше, чем мы покинем «Наутилус», что нас приведут к раздраженному или, еще хуже, огорченному капитану Немо, сердце мое трепетало.

Мне захотелось заглянуть в салон в последний раз. Я пришел в этот музей, где провел столько полезных и приятных часов. Я смотрел на все собранные здесь богатства, на все эти сокровища как человек, который завтра должен отправиться в вечное изгнание и никогда их более не увидит.

Я прощался с этими чудесами природы и произведениями искусства, около которых столько дней была сосредоточена моя жизнь, я должен был их покинуть, покинуть навсегда! Я хотел посмотреть на воды Атлантики, но иллюминаторы были герметически закрыты и ставни из листовой стали отделяли меня от этого океана, который мне был еще совсем незнаком.

Прохаживаясь таким образом по салону, я подошел к потайной двери в стене, которая вела в каюту капитана Немо.

К моему большому удивлению, дверь была полуотворена. Я невольно отступил от нее. Если бы капитан Немо был в своей каюте, он мог увидеть меня. Но все было тихо. Я подошел ближе — каюта была пуста. Толкнув дверь, я вошел внутрь и огляделся — все то же суровое жилище отшельника.

Несколько гравюр на стенах, которых в первый визит я не заметил, бросились мне в глаза. Это были портреты великих исторических личностей, всецело посвятивших себя служению человечеству. Здесь был и Костюшко — герой, павший с криком «Конец Польше!», Боцарис — Леонид современной Греции, О'Коннел — борец за независимость Ирландии, Вашингтон — основатель Североамериканского союза, Манин — итальянский патриот, Линкольн — павший от пули рабовладельца, и, наконец, мученик, боровшийся за освобождение негров, Джон Браун, вздернутый на виселице, — страшный рисунок в карандаше, выполненный Виктором Гюго.

Какая связь существовала между этими героями и капитаном Немо? Была ли возможность, исходя из этого собрания портретов, разгадать тайну его жизни? Был ли он защитником угнетенных народов, освободителем невольников? Участвовал ли он в последних политических или социальных волнениях нашего века? Был ли он одним из героев гражданской войны в Америке, войны прискорбной и памятной?

Вдруг часы пробили восемь. Первый же удар прервал мои мысли. Я вздрогнул и бросился вон из каюты капитана. В салоне глаза мои остановились на компасе. Мы все еще плыли на север. Лаг показывал умеренную скорость, манометр — глубину около шестидесяти футов. Обстоятельства, стало быть, благоприятствовали планам канадца.

Я вернулся в свою каюту, надел теплую одежду, морские сапоги, шапку из кожи выдры, куртку из биссуса, подбитую тюленьей шкурой, и стал ждать. Только стук работающей машины нарушал глубокое безмолвие, царившее на «Наутилусе».

Я напряженно прислушивался: вдруг услышу шум голосов, который мне скажет, что намерение Неда Ленда бежать открыто? Смертельная тревога овладела мной. Тщетно старался я обрести хладнокровие.

В девять часов без нескольких минут я приложил ухо к двери каюты капитана. Ни единого звука! Я снова отправился в салон, погруженный в полутьму и по-прежнему пустой.

Я открыл дверь в библиотеку. Та же полутьма, то же безмолвие. Затем я отправился к двери, выходившей к центральному трапу, и стал ждать сигнала Неда Ленда. В эту минуту сотрясения корпуса судна стали уменьшаться и, наконец, совсем прекратились. Почему мы остановились? Хорошо это или плохо для планов Неда Ленда?

Тишина нарушалась теперь лишь биением моего сердца.

Внезапно я почувствовал легкий толчок. Я понял, что «Наутилус» опустился на дно океана. Беспокойство мое усилилось. Канадец не подавал никаких сигналов. Я охотно отправился бы к нему и предложил отложить побег до другого раза, так как наше плавание совершалось теперь не в обычных условиях.

В эту минуту дверь открылась, и на пороге появился капитан Немо. Увидев меня, он любезно сказал:

— А я вас искал, профессор. Знакомы ли вы с историей Испании?

Можно основательно знать историю своего отечества и все-таки при том волнении, какое я испытывал, не ответить и растеряться. Так со мной и случилось.

— Что же? — продолжал капитан. — Вы слышали мой вопрос?

— Очень плохо, — отвечал я.

— Вот вам и ученые! — произнес капитан. — Садитесь, я вам расскажу любопытный эпизод из истории Испании.

Капитан расположился на диване, я машинально сел около него.

— Профессор, — сказал он, — слушайте меня внимательно. История эта заинтересует вас потому, что она вам ответит на один вопрос, который, без сомнения, вы еще не решили.

— Я вас слушаю, капитан, — сказал я, не зная, на что он намекает, и спрашивая себя, не относится ли этот случай к задуманному нами побегу.

— Профессор, — продолжал капитан Немо, — если вам угодно, мы начнем с 1702 года. Вам небезызвестно, что в это время французский король Людовик XIV посадил на испанский престол своего внука, герцога Анжуйского. Принц этот, царствовавший под именем Филиппа V, должен был вести войны с сильными внешними врагами. Еще в 1701 году царствующие дома Голландии, Австрии и Англии заключили в Гааге договор с целью отнять корону Испании у Филиппа V, чтобы возложить ее на голову одного эрцгерцога, которого они назвали Карлом III.

Испания была вынуждена бороться против этой коалиции. У нее почти не было ни армии, ни флота. В деньгах, однако, недостатка не было, если только испанским галионам, привозившим из Америки золото и серебро, удавалось входить беспрепятственно в порты. В конце 1702 года ожидался богатый транспорт, эскортируемый французской эскадрой из двадцати трех кораблей под командованием адмирала Шато-Рено. Конвой испанских судов объяснялся присутствием в водах Атлантического океана кораблей коалиции.

Транспорт ждали в Кадиксе, но когда адмирал узнал, что англичане крейсируют около этих мест, он решил войти в один из французских портов. Испанские капитаны воспротивились этому намерению: они потребовали, чтобы транспорт непременно ввели в испанский порт, если не в Кадикс, то хотя бы в гавань Виго, на северо-западном берегу Испании, еще не занятую неприятелем.

Адмирал Шато-Рено малодушно согласился на их требование, и испанский флот вошел в гавань Виго. К несчастью, эта гавань представляла собой открытый рейд, непригодный для обороны. Так что надо было быстрее разгружать суда до прихода вражеских кораблей. Времени было достаточно.

Но дело затянул ничтожный спорный вопрос.

— Следите вы за ходом событий? — спросил вдруг капитан Немо.

— Разумеется, капитан, — отвечал я, еще не понимая, по какому поводу мне давали урок истории.

— Я продолжаю. Вот что случилось. Кадикские негоцианты пользовались привилегией принимать все товары, прибывающие из Вест-Индии. А разгрузка судов с золотом в Виго означала нарушение их прав. Они обратились с жалобой в Мадрид, и слабовольный Филипп V отдал приказ, чтобы суда не разгружали до тех пор, пока из Кадикса не удалится вражеский флот.

Тем временем английские корабли подошли к бухте Виго. Это было 22 октября 1702 года. Адмирал Шато-Рено отбивался храбро, несмотря на превосходящие силы противника. Когда же он увидел, что вверенные ему богатства могут достаться врагам, он поджег и затопил свой флот, и все галионы затонули вместе со всеми несметными сокровищами.

Капитан Немо умолк. Сознаюсь, я еще не понимал вывода из всей этой истории.

— Что же дальше? — спросил я.

— А то, Аронакс, что мы сейчас находимся именно в гавани Виго, — ответил мне Немо, — и вы можете, если хотите, взглянуть на тайны, скрытые под здешними водами.

Он встал и попросил меня следовать за собой. К этому времени я уже взял себя в руки и спокойно пошел за капитаном.

В салоне было темно, но сквозь иллюминаторы блестели океанские воды. Освещаемая прожектором на полумилю вокруг «Наутилуса» вода сверкала электрическими искрами. Ясно было видно чистое песчаное дно. Матросы в скафандрах раскапывали полусгнившие бочки, продавленные ящики и прочий груз, почерневший от времени. Из этих ящиков и бочек сыпались слитки золота и серебра, лился дождь пиастров и драгоценных камней. На песке лежали груды этих сокровищ. Нагрузившись ценной кладью, матросы шли к «Наутилусу», складывали там свой груз и снова возвращались к неисчерпаемому источнику.

Я понял, что здесь было место сражения 22 октября 1702 года. Здесь были затоплены галионы с золотом для испанского правительства. Сюда капитан Немо приходил за миллионами для пополнения запасов «Наутилуса». Ему одному Америка доставила эту дань. Он стал единственным наследником всех богатств, отнятых у инков и ацтеков, побежденных Кортесом.

— Известно ли вам было, профессор, что в море скрывалось такое богатство? — спросил меня, улыбаясь, капитан Немо.

— Я знал, что приблизительно два миллиона тонн серебра в растворенном виде содержится в морской воде.

— Да, но выделять это серебро из воды — игра не стоит свеч. А я лишь собираю то, что люди потеряли, и не только в бухте Виго, но еще и в других местах кораблекрушений, обозначенных на моей подводной карте. Понимаете ли вы, что богатство свое я могу исчислять миллиардами?

— Понимаю, капитан. Но позвольте вам заметить, что эксплуатацией этой гавани вы опередили труд целой акционерной компании.

— Какой компании?

— Той самой, которая купила у испанского правительства привилегию на право работ по розыску этих затонувших галионов. Акционеры рассчитывают на громадные доходы, так как сокровища оцениваются более чем в пятьсот миллионов.

— Пятьсот миллионов! — вскрикнул капитан. — Да, тут было пятьсот миллионов, но теперь их уже нет!

— Это верно, — отвечал я. — И мне кажется, не мешало бы предупредить об этом акционеров. Неизвестно, впрочем, как бы они это восприняли. Игрок обыкновенно меньше горюет о проигрыше, чем о крушении надежд на выигрыш. Я, по правде сказать, больше жалею тех несчастных бедняков, которых могло бы спасти правильное распределение этих богатств. Да! Много добра можно было бы сделать с помощью этих богатств, а теперь они потеряны.

Сказав это, я тотчас почувствовал, что капитан Немо оскорбился.

— Потеряны! — повторил он с живостью. — Вы полагаете, профессор, что эти сокровища потеряны, потому что они попали в мои руки? Вы думаете, что я ради собственной выгоды подбираю эти слитки и камни? Кто вам сказал, что я не употребляю их на доброе дело? Разве вы думаете, я не знаю, что есть обездоленные люди, угнетенные народы? Что много несчастных требуют утешения, многие жертвы еще не отомщены? Понимаете вы…

Капитан Немо замолчал, не окончив фразы. Может быть, он пожалел, что сказал лишнее, но я и так все понял.

Какие бы причины ни заставили его уйти от людей и искать независимости в морских глубинах, он все-таки остался человеком. Страдания человеческие были ему близки, он горячо сочувствовал всем порабощенным и угнетенным, оказывая им помощь.

Я понял, кому предназначались «бесполезные», как я прежде думал, миллионы, отправленные в сундуке капитана Немо, когда «Наутилус» вступил в воды острова Крит, охваченного восстанием.

Глава девятая

Исчезнувший материк

На другой день, 19 февраля, ко мне вошел Нед Ленд. Я ждал его. Он, видимо, был очень огорчен и раздосадован.

— Ну что, профессор? — спросил он меня.

— Что делать, Нед! Вчера случай нам не благоприятствовал!

— Да! И надо же было этому окаянному капитану остановиться именно в тот час, когда мы задумали бежать!

— У него было дело к банкиру, Нед.

— К банкиру?

— Вернее сказать, ему надо было побывать в банке. Океан — это его банк, и я полагаю, что здесь его богатства гораздо целее, чем в государственном банке…

Я рассказал канадцу про вчерашний случай, втайне надеясь этим соблазнить его и незаметно привести к мысли никогда не покидать капитана, но мой рассказ пробудил в Неде только сожаление.

— Эх, мне бы туда! Я бы им задал маху! Я бы… — Помилуйте, Нед, — говорю ему.

— Ну да ничего! — прервал он меня. — Не все еще потеряно. Раз оборвалось, в другой, может, повезет! С нынешнего вечера надо…

— Куда теперь направляется «Наутилус»? — спросил я.

— Не знаю, — отвечал Нед.

— Ну в полдень мы это узнаем.

Канадец отправился к Консейлю, а я оделся и пошел в салон. Компас показывал, что «Наутилус» направляется на юго-запад.

Мы, значит, повернулись спиной к Европе! Я не без волнения ожидал отметки координат на карте. Около половины двенадцатого наш корабль выплыл на поверхность океана.

Я бросился на палубу, но Нед Ленд уже опередил меня.

Никакой земли в виду! Ничего, кроме необозримого океана. Несколько парусов на горизонте — наверно, суда, которые идут до мыса Сан-Роке, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды.

Погода пасмурная.

Нед был взбешен. Он пытался, напрягая зрение, проникнуть взглядом сквозь туман на горизонте. Он надеялся, что за этим туманом лежит желанная земля.

В полдень солнце показалось лишь на одно мгновение. Лейтенант воспользовался этим и определил его высоту. Начинался шторм, и мы спустились с платформы, люк закрыли.

«Наутилус» снова ушел под воду.

Через час, взглянув на карту, я увидел, что «Наутилус» находится на 16°172 долготы и 33°222 широты, в ста пятидесяти лье от ближайшего берега.

О побеге нечего было и думать. Я предоставляю вам судить, как рассердился канадец, когда я сообщил ему о положении корабля. Я, со своей стороны, не очень отчаивался. Я словно освободился от тяжкого груза и мог заняться своими обычными работами спокойно; разумеется, спокойствие это было относительным.

Около одиннадцати часов вечера меня совершенно неожиданно посетил капитан Немо. Он очень любезно спросил, не чувствую ли я усталости после вчерашней бессонной ночи. Я отвечал отрицательно.

— В таком случае, Аронакс, я вам предложу любопытную экскурсию.

— Хорошо, капитан.

— Вы посещали подводные глубины только днем, при свете солнца. Не хотите ли их увидеть в темную ночь?

— С большим удовольствием.

— Предупреждаю вас, что эта прогулка будет очень утомительной. Надо будет идти долго и взбираться на гору. Дороги там не совсем исправны.

— Все, что вы мне говорите, капитан, только удваивает мое любопытство. Я готов следовать за вами.

— Только сначала, профессор, надо надеть скафандры.

В гардеробной товарищей моих не было. В этот раз капитан не предложил мне, как прежде, пригласить с собой Неда или Консейля.

Через несколько минут мы были уже готовы. На спину нам прикрепили резервуары с запасом воздуха, но электрических фонарей не дали.

— А электрические фонари? — спросил я.

— Они будут бесполезны, — отвечал капитан.

Я подумал, что плохо расслышал, но не мог уже переспросить его, потому что голова капитана исчезла в металлическом шлеме. Я тоже заключил свою голову в медный шар, мне вложили в руки палку с железным наконечником, и через несколько минут мы ступили на дно Атлантического океана на глубине трехсот футов.

Приближалась полночь. В воде было совершенно темно, но капитан Немо показал мне на красноватую точку вдали — какое-то светлое мерцание милях в двух от «Наутилуса». Огонь? Что это был за огонь? Какое вещество могло светиться в жидкой среде — я не мог себе объяснить. Как бы то ни было, этот огонек освещал нам путь. Светил он, правда, неярко, но я быстро освоился в этих, так сказать, темно-пурпурных сумерках.

Мы с капитаном шли рядом, держа путь прямо на этот свет. Плоское дно постепенно повышалось. Несмотря на большие шаги, которые мы могли делать с помощью палок, мы все-таки двигались медленно, потому что ноги часто вязли в каком-то месиве из водорослей и мелких камней.

Вдруг над головой послышался мелкий частый стук. Временами он переходил в какую-то барабанную дробь. Скоро я понял, что это дождь.

«Теперь я промокну до костей!» — невольно подумал я.

Но я опомнился и расхохотался. Промокну от дождя в воде! Под толстым скафандром не чувствуешь, что находишься в воде, и только ощущаешь, что окружающая среда немного плотнее воздуха, — вот и все.

После полуторачасовой ходьбы почва стала каменистее. Медузы, микроскопические ракообразные, морские водоросли излучали слабый фосфоресцирующий свет. Я замечал груды камней, покрытых миллионами причудливых зоофитов и водорослей. Ноги часто скользили по вязкому ковру водорослей, и без железной палки я бы очень часто падал. Оборачиваясь, я все еще видел беловатый свет прожектора «Наутилуса», который уже бледнел вдали.

Груды камней, о которых я только что говорил, были расположены с некоторой геометрической правильностью, которую я не мог объяснить. Гигантские борозды терялись в темноте, были также и другие странности. Мне казалось, что мои тяжелые сапоги со свинцовой подошвой раздавливали подстилку из костей. Но как они могли здесь оказаться? Я хотел спросить капитана, но еще не освоил разговор знаками, который он употреблял со своими товарищами во время под водных прогулок.

Между тем красноватый свет, руководивший нами в пути, становился все ярче, словно зарево пожара. Этот свет, этот огонь среди водной стихии сильно меня заинтриговал. Приближался ли я к феномену, еще неизвестному ученым земли? Или это устроили руки человеческие? Не люди ли поддерживали это пламя? Может, я встречу в этих подводных глубинах товарищей, друзей капитана Немо, живущих, как и он, своеобразной жизнью, которых капитан хотел навестить? Может, я встречу там целую колонию изгнанников, нашедших независимость в глубине океана?

Все эти безумные мысли преследовали меня, и мало-помалу я так замечтался, что мне уже казалось естественным встретить в океанских глубинах один из тех подводных городов, о которых когда-то упоминал капитан Немо.

Становилось все светлее. Беловатый свет истекал из-за горы высотой около восьмисот футов. Хотя то, что я видел, было только отражением света, преломленным в воде. Сам очаг этого необъяснимого сияния находился на противоположном склоне горы.

По лабиринту камней, который загромождал дно Атлантического океана, капитан Немо шел без всякого колебания. Он знал эту дорогу, без сомнения, часто по ней ходил и не мог заблудиться, так что я шел за ним с непоколебимым доверием. Он казался мне гением морей, и, когда он шел передо мной, я любовался его высокой фигурой, резко выделявшейся на фоне зарева.

К часу ночи мы подошли к первым горным склонам, но чтобы приблизиться к ним, надо было пройти по чуть заметной тропинке среди густой чащи. Это была чаща мертвых деревьев, окаменевших от действия морской воды. Они стояли без листьев, без жизненных соков, то там, то здесь возвышались гигантские ели.

Это была какая-то каменноугольная копь, совершенно цельная, не слежавшаяся. Деревья еще держались за почву корнями, окаменевшие ветви вырисовывались на светлом фоне воды, как узорчатые вырезки из черной бумаги. Представьте себе лес Гарца, но лес затопленный. Тропинка заросла водорослями, между которыми копошились ракообразные. Я взбирался на гору, шагая через поваленные стволы, разрывая морские лианы, качавшиеся между деревьями, разгоняя рыб, перелетавших с ветки на ветку, как птицы.

Увлекшись, я не чувствовал усталости и шел вслед за своим неутомимым вожатым.

Какое зрелище! Как передать его? Как нарисовать вид этого подводного леса и этих подводных скал, их темные подошвы, крутые уступы, вершины, окрашенные пурпурным светом? И слева, и справа зияли мрачные темные галереи, в которых терялся взгляд. Иногда вдруг перед нами открывались огромные лужайки, как будто расчищенные рукой человека, и я думал, что вот-вот сейчас покажется какой-нибудь подводный житель.

Капитан Немо все шел вверх, я не хотел отставать и бодро следовал за ним. Моя палка оказывала мне большую услугу. Каждый неверный шаг мог быть весьма опасен на этих узких тропах по краям пропасти, но я шагал уверенно, не чувствуя головокружения. То я перепрыгивал через расщелины, то переходил по стволам, переброшенным через бездонные пропасти, стволы эти гнулись подо мной, но я не смотрел под ноги и нисколько не боялся.

Будь все это на земле, я не был бы таким храбрецом!

Гигантские утесы наклонялись так, что, казалось, готовы были рухнуть, но держались вопреки закону равновесия. В расщелинах стояли деревья, громадные скалы нависали над ними, но не падали! Несмотря на тяжелую одежду, на металлический шлем и свинцовые подошвы, я не чувствовал тяжести земного тяготения из-за плотности водной среды и поднимался на скалы с легкостью серны.

Мой рассказ об этой подводной экскурсии может показаться неправдоподобным. А между тем я передаю то, что видел собственными глазами.

Вскоре мы миновали полосу деревьев. В ста футах над нашими головами возвышалась остроконечная горная вершина, отбрасывающая тень. Кое-где виднелись окаменелые кустарники, рыбы косяками поднимались из-под наших ног, как птицы, застигнутые в высокой траве. Повсюду непроходимые трещины, глубокие пещеры, бездонные щели.

Кровь застывала у меня в жилах, когда мне загораживали дорогу громадный рог, чудовищное щупальце или страшная клешня, а потом с шумом втягивались в глубину темных гротов. Тысячи светящихся точек поблескивали в полумраке — то были глаза гигантских ракообразных, которые жались по норам, исполинских омаров, которые поднимались, словно воины, вооруженные алебардами, и, пошевеливая клешнями, производили не то скрежет, не то визг, точно отодвигали железные засовы, огромных крабов, которые стояли на своих лапах, как пушки на лафетах, и страшных осьминогов, щупальца которых были похожи на клубок живых змей.

Я не мог надолго останавливаться; капитан Немо, привыкший ко всем этим ужасам и чудесам, шел вперед, и мне надо было не отставать от него. Мы дошли таким образом до плоскогорья, где меня ожидали новые сюрпризы.

Здесь мне представились живописные развалины, которые были творением человеческих рук, а не чудом природы. Можно было еще угадать архитектурные формы дворцов, храмов и домов, покрытых пестрым ковром зоофитов и обвитых водорослями вместо плюща.

Какая это часть земного шара была поглощена наводнением? Где я? Куда привела меня фантазия капитана Немо?

Я догнал капитана Немо, схватил его за руку и остановил, но он указал мне на вершину горы, как бы желая сказать:

«Иди! Иди вперед! Выше!»

Я поспешил за ним, и через несколько минут мы взобрались на горный пик, который возвышался метров на десять над всей каменистой массой.

Я посмотрел в ту сторону, откуда мы только что пришли: гора возвышалась футов на семьсот или на восемьсот, но с противоположной стороны она была вдвое выше, поднимаясь отвесно над впадиной Атлантического океана. Перед моими глазами расстилалось огромное пространство, озаренное ярким светом.

Это был вулкан.

В пятидесяти футах ниже, среди дождя камней и шлака из широкого кратера извергались ручьи лавы, которые рассыпались огненным каскадом в лоно воды. Вулкан, как огромный факел, освещал равнину у своего подножия до самой границы горизонта.

Я сказал, что подводный кратер извергал расплавленную лаву, а не пламя. Для пламени нужен кислород, а его не может быть под водой, но потоки раскаленной добела лавы, соприкасаясь с водой, образуют пар. Пар быстро рассеивается, а ручьи лавы текли до низа горы, как при извержении Везувия на Торре дель Греко.

Перед моими глазами расстилался разрушенный, исковерканный, низвергнутый и мертвый город; вот обрушившиеся стены, обвалившиеся крыши, поверженные храмы, разбитые своды, лежащие на земле колонны, вот гигантский остов водопровода, следы набережной, вот длинный ряд рухнувших зданий, широкие пустынные провалы бывших улиц — одним словом, новая Помпея, скрытая под водой, которую капитан Немо воскресил перед моими глазами.

Где я? Где? Я хотел это знать, хотел даже сорвать медный шлем с головы, чтобы спросить капитана. Но он сам подошел ко мне и знаком остановил меня. Затем он поднял кусок мелового камня, приблизился к базальтовой черной скале и начертал одно слово: «Атлантида».

Я едва устоял на ногах от волнения.

Атлантида!

Исчезнувший материк, существование которого отрицали Ориген, Порфирий, Ямблих, д'Анвиль, Мальтбрен, Гумбольдт, считая его историю легендой, и который признавали Посидоний, Плиний, Аммиан Марцеллин, Тертуллиан, Энгель, Шерер, Турнефор, Бюффон, д'Авезак. Теперь Атлантида лежала перед моими глазами, представляя неопровержимые свидетельства катастрофы! Известно было, что она находилась между Европой, Азией и Ливией, по ту сторону Геркулесовых Столбов! Вот там жило могущественное племя атлантов, с которыми греки вели свои первые войны!

Платон рассказал о великих делах этих героических времен. Его повествование о Тимее и Критии написано, так сказать, под влиянием Солона, поэта и законодателя.

Однажды Солон беседовал с несколькими учеными старцами из Саиса, города, насчитывающего уже тогда около восьми столетий, о чем свидетельствовали летописи, высеченные на священных стенах храмов. Один из этих старцев рассказал историю одного города, который был древнее Саиса на тысячу лет. Этому афинскому городу было девятьсот столетий, когда на него напали атланты и частично его разрушили. Эти атланты, говорил старец, занимали огромный материк, который был больше Африки и Азии, взятых вместе, и простирался от 12° до 40° северной широты. Власть атлантов распространялась даже на Египет. Они хотели подчинить себе и Грецию, но отступили перед неукротимыми эллинами. Прошли века. Землетрясения и наводнения обрушивались на нашу планету. В одни сутки Атлантида была уничтожена. Только самые высокие вершины — Мадейра, Азорские и Канарские острова, острова Зеленого Мыса — видны и теперь.

Я все это вспомнил при виде надписи капитана Немо.

Так вот куда привела меня судьба. Я стоял на вершине горы загадочного материка. Я дотрагивался рукой до развалин зданий, современных геологическим эпохам! Я шел по тем же местам, по которым ходили современники первого человека! Я давил тяжелыми подошвами кости животных, живших в баснословные времена под сенью деревьев, теперь превращенных в камни.

Ах! Я не мог здесь походить, посмотреть, как хотелось! С какой радостью я спустился бы по крутому откосу, прошел весь этот огромный материк, который, без сомнения, соединял Африку с Америкой, и посетил эти допотопные города! Там, может быть, я увидел бы воинственный Махимос, благочестивый Эусебес, где гиганты жили целые века и обладали такой силой, что могли сложить в груды эти скалы! Когда-нибудь, может статься, сила извержения снова поднимет на поверхность эти развалины, погребенные под водой! В этой части океана много подводных вулканов; многие суда, плавая в этих неспокойных водах, ощущали сильные толчки, сотрясавшие их корпус. Одни слышали глухой шум, другие видели вулканический пепел, выбрасываемый со дна моря. Вся эта часть нашей планеты, вплоть до самого экватора, коробится еще от действия плутонических сил. И кто знает, когда-нибудь, не скоро, разумеется, вулканические извержения и накопляющиеся слои лавы приведут к тому, что вершины огнедышащих гор снова появятся на поверхности Атлантического океана!

Пока я мечтал таким образом и старался хорошо запомнить все, что видел, капитан Немо, облокотясь на памятник, поросший мхом, стоял неподвижно, как бы окаменев от немого восторга.

Может быть, он думал об исчезнувшем поколении или искал здесь разгадку тайн человеческих судеб?

Чего бы не дал я за то, чтобы узнать его мысли, понять их и разделить с ним!

Мы оставались на этом месте целый час, созерцая раскинувшуюся у наших ног огромную равнину при блеске раскаленной лавы, временами блеск этот становился ослепительным. От внутреннего клокотания по поверхности горы пробегала дрожь. Глухой гул вулкана отдавался в жидкой среде.

В это время сквозь толщу воды на минуту проглянула луна, бросив свои бледные лучи на затонувший континент. Что это было за зрелище! Капитан встал, бросил последний взгляд на огромную равнину и подал мне знак следовать за ним.

Мы быстро сошли с горы. Миновав ископаемый лес, я увидел вдали прожектор «Наутилуса», который блестел как звезда. Капитан прямо пошел на этот свет. Мы взошли на борт судна в то самое время, когда первые лучи восходящего солнца коснулись поверхности океана.

Глава десятая

Подводные каменноугольные копи

На другой день, 20 февраля, я проснулся очень поздно. Ночная усталость продлила мой сон до одиннадцати часов. Я быстро оделся и поспешил узнать направление «Наутилуса». Приборы показывали, что мы плыли на юг со скоростью двадцать миль в час на глубине сто метров.

Когда пришел Консейль, я рассказал ему о ночной прогулке, и так как иллюминаторы были открыты, он смог мельком увидеть часть затопленного материка.

«Наутилус» плыл всего в десяти метрах над Атлантидой, как воздушный шар, который ветер проносит над земными лугами, вернее сказать, мы сидели у иллюминаторов, как в вагоне курьерского поезда.

На первом плане мы видели скалы фантастической формы, деревья, перешедшие из царства растительного в царство ископаемых, их неподвижные окаменелые силуэты дрожали и искажались набегавшими волнами. Груды камней скрывались под ковром морских анемонов, ворсом которого были длинные вертикальные водоросли, наплывы лавы, странно искривленные, — все свидетельствовало о непомерной силе вулканических извержений.

Пока причудливые пейзажи проплывали перед нами в фокусе прожектора «Наутилуса», я рассказывал Консейлю об атлантах, история которых так вдохновила Бальи.

Я говорил ему об Атлантиде, как человек, который уже не сомневается в ее существовании. Но Консейль слушал меня довольно невнимательно, впрочем, его рассеянность вскоре объяснилась.

Множество рыб привлекли его внимание, а при виде рыб Консейль обычно погружался в дебри классификации и уносился за пределы действительности. Мне оставалось только последовать его примеру и заняться вместе с ним ихтиологией.

Впрочем, рыбы Атлантического океана не слишком резко отличались от тех, которых мы уже видели в других морях. Здесь были скаты-гиганты диаметром пять метров; большая мышечная сила позволяет им выбрасываться из воды, а потом они с шумом падают на ее поверхность. Голубая акула, в пятнадцать футов длиной, с острыми треугольными зубами, была почти незаметна в морской воде. Коричневые морские караси держались стайками. Осетры были похожи на осетров Средиземного моря. Морские рыбы-иглы длиной в полтора фута, желто-коричневые, с маленькими серыми плавниками, без зубов и без языка, извивались в воде, как змеи.

Среди костистых рыб Консейль заметил черноватую мечрыбу длиной три метра, с острым мечом на верхней челюсти. Его заинтересовала ярко окрашенная рыба, известная во времена Аристотеля под названием морского дракона; прикасаться к ее спинным колючкам очень опасно. Корифена, или золотая макрель, показывала свою коричневую с голубыми полосками спину. Луна-рыба, похожая на диск, отливала серебром и лазурью. Саблянки длиной восемь метров плавали группами, грудные и спинные плавники у них в виде серпов, а хвостовой плавник длиной шесть футов имеет форму полумесяца. Эти животные, скорее травоядные, нежели рыбоядные, повиновались малейшему знаку своих самок, как хорошо вышколенные мужья.

Наблюдая различные образцы океанской фауны, я не переставал рассматривать равнины Атлантиды. Иногда «Наутилус» замедлял ход и скользил с ловкостью китообразного по узким проходам между холмами. Случалось, этот лабиринт становился непроходимым, и тогда подводный корабль поднимался, как аэростат, перелетал препятствие и снова опускался, чтобы плыть в нескольких метрах над уровнем дна. Это удивительное и увлекательное плавание напоминало полет на воздушном шаре, с той только разницей, что «Наутилус» повиновался руке рулевого.

Около четырех часов вечера грунт, состоящий главным образом из густого ила, смешанного с минерализованными ветками, мало-помалу становился более каменистым, усеянным конгломератами, базальтовыми туфами и кусками лавы. Я подумал, что горы скоро придут на смену равнине. В самом деле, я увидел, что горизонт загорожен высокой горной стеной, которая, казалось, закрывала все выходы. Ее вершина, очевидно, была выше уровня океана. Возможно, это было подножие материка или по меньшей мере острова — одного из Канарских островов или островов Зеленого Мыса.

Координаты местности не были нанесены на карту — может статься, умышленно, — и я не знал, где именно мы находимся. Во всяком случае, эта стена показалась мне концом Атлантиды, весьма малую часть которой нам довелось обозреть.

Ночь не прервала моих наблюдений. Я остался один, Консейль ушел в свою каюту. «Наутилус», уменьшив ход, плыл или, лучше сказать, вился над неясно обозначавшимися массивами, то чуть не касался почвы, как будто собирался сесть на дно, то всплывал на поверхность. Сквозь прозрачную воду я мельком увидел несколько созвездий — пять или шесть зодиакальных звезд, которые составляют хвост Ориона.

Долго еще я оставался у иллюминатора, любуясь красотами моря и неба, пока не задвинулись металлические жалюзи.

В это время «Наутилус» приблизился к высокой стене. Какие маневры капитан Немо использовал, чтобы преодолеть гранитную преграду, я не знаю. Пришлось отправиться в свою каюту. «Наутилус» не двигался. Я лег с твердым намерением проспать несколько часов.

На другой день я вошел в салон в восемь часов. Манометр показывал, что «Наутилус» всплыл на поверхность океана. Я слышал шум шагов на платформе, но корабль стоял неподвижно, так как не ощущалось никакой качки.

Я поднялся по трапу, люк был открыт. Но вместо дневного света, который я ожидал увидеть, меня окружила глубокая темнота.

Где мы? Не ошибся ли я? Может, еще ночь не кончилась? Нет! Ни одной звезды на небе, к тому же ночью не бывает такой абсолютной тьмы.

Я не знал, что и думать. Вдруг около меня раздался голос:

— Это вы, профессор?

— А! Капитан Немо! — вскрикнул я. — Где мы?

— Под землей, профессор.

— Под землей! — вскрикнул я. — И «Наутилус» все плывет?

— Он всегда плывет.

— Но я не понимаю!

— Подождите несколько минут. Сейчас включат прожектор, и если вы больше любите свет, чем темноту, то будете удовлетворены.

Я вышел на палубу и стал ждать. Тьма была такая, что я даже не видел капитана Немо, а между тем у себя над головой я замечал какой-то свет, вернее, полусвет, который, казалось, падал из круглой щели.

В эту минуту зажгли прожектор, и меня залило таким ярким сиянием, что я на секунду даже закрыл глаза.

«Наутилус» стоял неподвижно около крутого берега, похожего на набережную. Море преобразилось здесь в озеро, заключенное в кольцо каменных стен диаметром две мили, или шесть миль в окружности. Высокие наклонные стены образовывали что-то вроде свода с круглым отверстием, через которое проникал рассеянный дневной свет.

Прежде чем внимательнее исследовать внутреннее устройство этой огромной пещеры и доискиваться, была ли это работа природы или рук человеческих, я подошел к капитану Немо.

— Где мы находимся? — спросил я.

— В самой середине потухшего вулкана, — отвечал мне капитан, — море, вероятно вследствие какого-нибудь землетрясения, залило его. Пока вы спали, профессор, «Наутилус» проник в эту лагуну через естественный канал, открытый в десяти метрах ниже поверхности океана. Здесь наша пристань, надежная, удобная, скрытая от всех и укрывающая от плохой погоды и от всех ветров.

— В самом деле, — сказал я, — здесь вы в безопасности, капитан. Кто может найти вас в этом центре вулкана? Но в его вершине, кажется, есть отверстие?

— Да, это кратер, когда-то извергавший лаву, пар и пламя.

Теперь он пропускает свежий воздух, которым мы дышим.

— Но что это за вулкан? — спросил я.

— Он принадлежит к бесчисленным островкам вулканического происхождения, которыми усеяны эти воды. Для других судов это просто подводный риф, а для нас — огромная пещера. Мне открыл ее случай, чем оказал большую услугу.

— А нельзя ли спуститься сюда через кратер вулкана?

— Невозможно. Нельзя даже подняться. На сто футов от основания горы еще можно забраться, а затем стены становятся неприступными.

— Я вижу, капитан, что природа всегда и везде служит вам. На этом озере вы в безопасности, никто, кроме вас, сюда не проникнет. Но к чему вам это убежище? «Наутилус» не нуждается в гавани.

— Да, профессор, в гавани не нуждается, но нуждается в электричестве для своего плавания. А чтобы добыть электричество, нужны элементы, которые необходимо снабдить натрием, а чтобы добыть натрий, нужен уголь, а для добывания угля нужны каменноугольные копи. Здесь море скрывает целые леса, затопленные еще в геологические эпохи. Они теперь минерализовались и превратились в каменный уголь и служат мне неисчерпаемым источником топлива.

— Ваши матросы, значит, исполняют должность рудокопов, капитан?

— Именно. Эти копи простираются под водой, как и угольные шахты Ньюкасла. Одетые в скафандры, с кирками и лопатами в руках, матросы добывают каменный уголь, который я не должен выпрашивать у земли. Когда я зажигаю уголь, чтобы получить натрий, дым вырывается из кратера и придает горе вид еще действующего вулкана.

— И мы увидим ваших матросов за этой работой?

— Нет, по крайней мере на этот раз, потому что я должен продолжать кругосветное путешествие… За один день мы погрузим на «Наутилус» хранящиеся здесь запасы, а затем пойдем дальше. Если вы хотите осмотреть эту пещеру и обойти лагуну, то воспользуйтесь сегодняшним днем.

Я поблагодарил капитана и пошел искать Неда и Консейля, которые еще не выходили из своей каюты. Я пригласил их с собой, не объясняя, где мы находимся. Когда мы вышли на палубу, Консейль, который ничему не удивлялся, нашел очень естественным заснуть под водой, а проснуться под горой. Нед Ленд думал только о том, не имеет ли эта пещера несколько выходов.

После завтрака, около десяти часов, мы сошли на берег.

— Вот мы опять на земле! — сказал Консейль.

— Я не хочу говорить, что мы на «земле»! — заметил канадец. — Мы скорее под землей, чем на земле!

Между подошвой горы и озером находился песчаный берег, который в самом широком месте имел около пятисот футов. По этой ровной полосе песка можно было обойти вокруг озера. У самой скалы почва была усеяна живописными грудами вулканических осколков и огромными кусками пемзы. От действия подземного огня все это словно покрылось лаком и сверкало в свете электрического фонаря. Слюдянистая пыль поднималась под нашими ногами и разлеталась облаком искр.

Дно пещеры за полосой песка заметно повышалось, и мы скоро дошли до извилистых уступов, тянущихся вверх наподобие лестницы. Подниматься по ним было чрезвычайно трудно. Надо было осторожно идти среди груд конгломератов, ничем не скрепленных между собой, и ноги скользили на этих стекловидных трахитах, состоявших из кристаллов, полевого шпата и кварца. Вулканическая природа этих огромных пещер подтверждалась.

— Представьте себе, — сказал я своим спутникам, — что здесь было, когда этот кратер наполнялся кипящей лавой и когда уровень этой жидкости, раскаленной добела, поднимался до самого жерла, как расплавленный металл в доменной печи.

— Я, с позволения их чести, себе это представляю очень хорошо, — отвечал Консейль, — только я не понимаю, почему остановилась эта плавка и почему горнило вулкана заменилось тихими водами этого озера?

— Очень вероятно, Консейль, что в результате землетрясений под поверхностью океана образовалось это отверстие, по которому прошел «Наутилус». Тогда воды Атлантического океана устремились внутрь горы, произошла страшная борьба двух стихий, и дело кончилось в пользу Нептуна. Но много веков прошло с тех пор, и затопленный вулкан преобразился в тихий грот.

— Все это отлично! — сказал Нед Ленд. — Только жаль, что это отверстие, про которое вы говорите, находится не на уровне моря!

— Но, друг Нед, — отвечал Консейль, — если бы этот проход не был подводным, то «Наутилус» не вошел бы в него.

— А я добавлю, мистер Ленд, что тогда вода не прошла бы под гору и вулкан остался бы вулканом. Итак, ваши сожаления напрасны.

Мы продолжали подъем в гору. Уступы становились все круче и все более суживались. Иногда их перерезали глубокие трещины, через которые надо было перескакивать. Приходилось обходить выступающие острые камни, взбираться на четвереньках, ползти на животе. Но благодаря ловкости Консейля и силе Неда Ленда все препятствия были преодолены.

На высоте около тридцати метров почва изменилась: место конгломератов и трахитов занял черный базальт.

Между базальтовыми глыбами извивались длинные ручьи застывшей лавы, покрытые смолистыми полосами, местами стлались широкие серные ковры. Свет, проходя сквозь кратер, слабо освещал все вулканические извержения, погребенные в недрах погасшего вулкана.

На высоте примерно двухсот пятидесяти футов нас остановило непредвиденное препятствие. Стены пещеры стали отвеснее и начали переходить в свод, так что прямое восхождение уже было невозможно.

В этом месте царство растительное начинало спорить с царством минералов. Несколько кустов и даже небольших деревьев росло в трещинах между камнями.

Здесь рос молочай с едким соком. Гелиотропы, не оправдывавшие в этом месте своего названия, потому что солнечные лучи никогда не доходили до них, печально склоняли свои цветочки. Там и тут чахлые златоцветы робко выглядывали из-за алоэ с длинными болезненными листьями. Но между ручьями лавы цвели маленькие фиалки, испускавшие легкое благоухание. Я, признаюсь, с величайшим наслаждением вдыхал их аромат. Запах — это душа цветка, а морские растения, великолепные водоросли — бездушны!

Мы пришли к подножию роскошного драконового дерева, драцены драко, которое раздвигало утесы своими сильными корнями.

Вдруг Нед Ленд вскрикнул:

— Профессор! Улей!

— Улей! — отвечал я. — Что это вы, Нед, бредите?

— Улей! Улей! — повторял канадец. — И вокруг него жужжат пчелы!

Я подошел и должен был поверить в очевидное. В дупле драконового дерева ютилось несколько тысяч пчел. Пчелы вовсе не редкость на Канарских островах, и их продукция там очень ценится.

Совершенно ясно, что Ленд пожелал запастись медом, в чем я ему не препятствовал.

Охапка сухих листьев, смешанных с серой, вспыхнула от искр его огнива, и он начал выкуривать пчел. Жужжание мало-помалу прекратилось, улей опустел и предоставил нам несколько литров душистого меда, которым Нед Ленд наполнил свою сумку.

— Я смешаю этот мед с тестом из хлебного дерева и угощу вас таким пирогом, что просто объеденье! — сказал он.

— Это будет не пирог, — сказал Консейль, — а пряник!

— Пряник так пряник, — сказал я. — Однако пойдемте дальше.

Через несколько поворотов тропинки озеро показалось внизу во всей своей красе. Прожектор освещал его спокойную поверхность, на которой не было ни ряби, ни зыби. «Наутилус» стоял неподвижно, на его платформе и на берегу двигались матросы, их черные тени резко выделялись на фоне освещенных скал.

Мы обогнули гряду скальных уступов, которые поддерживали свод, и я увидел, что не только пчелы были представителями животного царства в недрах этого вулкана. Хищные птицы парили и кружились над нами, с шумом вылетая из гнезд, прилепившихся в неприступных местах Это были ястребы с белой грудью, крикливая пустельга и жирные дрофы.

Предоставляю вам судить, какая алчность обуяла Неда при виде вкусной дичи и как он сокрушался, что с ним нет ружья.

Он попробовал заменить свинец камнями и после многих неудачных попыток ранил великолепную дрофу. Если сказать, что он раз двадцать рисковал жизнью, чтоб завладеть ею, то это будет чистейшая правда, но он все-таки присоединил птицу к своей добыче.

Мы должны были спуститься на берег, потому что базальтовая гряда стала непроходимой. Над нашими головами зияющий кратер казался широким отверстием колодца. С этого места было видно небо, я даже видел, как по нему бежали рваные облака, причем неслись они на небольшой высоте, потому что иногда они закрывали жерло, а вулкан поднимался под уровнем океана примерно на восемьсот футов.

Полчаса спустя после последнего подвига Неда Ленда мы достигли берега.

Здесь флору представляла камнеломка, или дикий укроп. Это мелкое зонтичное растение служит отличной приправой. Консейль собрал несколько пучков, благо ее здесь было много.

Что же касается фауны, то представителями ее явились тысячи ракообразных: омары, крабы-отшельники, мизиды, креветки, сенокосцы, галатеи, а также великое множество моллюсков, спрятанных в своих раковинах.

Мы нашли великолепный грот, вошли туда и с удовольствием растянулись на мягком песке. Огонь отполировал базальтовые стены и посыпал их искрящейся слюдяной пылью.

Нед Ленд ощупывал стены и постукивал по ним, пытаясь определить их толщину, и я не мог удержаться от улыбки, наблюдая за ним.

Разговор зашел, по обыкновению, о побеге. Я счел возможным сказать, что капитан Немо повернул на юг только для того, чтоб возобновить запас натрия, что теперь он, возможно, пойдет к берегам Европы или Америки и что тогда удобнее будет исполнить задуманное.

Мы лежали в этом прелестном гроте уже час. Разговор, сначала очень оживленный, постепенно затих; нас клонило в сон. Спешить было некуда, и я не стал противиться сну.

Мне снилось — ведь сны себе выбирать нельзя, — мне снилось, что я превратился в моллюска, что этот грот не грот, а моя двустворчатая раковина… Меня разбудил голос Консейля.

— Скорей, скорей! — кричал он.

— Что случилось? — спросил я, приподнимаясь.

— Вода! Вода! Вода прибывает!

Я вскочил на ноги. Море врывалось в наше убежище, как прорвавший препятствие поток.

— Скорей! Скорей! — кричали мы друг другу.

Через несколько минут мы уже были в безопасности.

— Что это делается? — спросил Консейль. — Какой-нибудь новый феномен?

— Нет, — отвечал я, — это прилив, такой же прилив, какой застиг и героев Вальтера Скотта! Уровень океана поднимается, и по естественному закону равновесия уровень озера также повышается. Мы отделались ножной ванной! Теперь бегом к «Наутилусу»!

Через три четверти часа мы явились на корабль. Экипаж уже заканчивал погрузку, и «Наутилус» мог с минуты на минуту пуститься в путь.

Но капитан Немо не отдавал никакого приказа. Он хотел дождаться ночи и выйти незамеченным из этого подводного канала?

Может быть!

Как бы то ни было, на другой день «Наутилус» уже шел в открытом океане на глубине нескольких метров.

Глава одиннадцатая

Саргассово море

Направление «Наутилуса» не менялось. Надежда на возвращение к берегам Европы рушилась. Капитан Немо держал курс на юг.

Куда он направлялся? Я не смел и думать об этом.

В этот день «Наутилус» прошел по теплому району Атлантического океана.

Все знают о существовании большого теплого течения Гольфстрим. От берегов Флориды оно направляется к Шпицбергену и Новой Земле. Но прежде чем войти в Мексиканский залив, примерно на 44° северной широты, течение разделяется на два рукава; один, главный, рукав идет к берегам Ирландии и Норвегии, а другой — на юг к Азорским островам, потом касается африканских берегов, описывает удлиненную дугу и возвращается к Антильским островам.

Этот второй рукав скорее похож на кольцо, чем на рукав, и окружает своими теплыми водами ту холодную, спокойную и неподвижную часть Атлантического океана, которую называют Саргассовым морем. Это поистине озеро посреди Атлантического океана, воды Гольфстрима обходят его окружность только за три года.

Саргассово море, собственно говоря, покрывает всю потопленную Атлантиду. Некоторые ученые даже считают, что многочисленные плавающие острова водорослей, которыми усеяно это море, раньше были прибрежными зарослями этого древнего материка. Но, вероятнее всего, эти водоросли приносятся в Саргассово море с берегов Европы и Америки течением Гольфстрим. Вид плавучей зелени заставил Колумба подозревать о существовании Нового Света. Когда суда смелого мореплавателя вошли в Саргассово море, то с большим трудом смогли пробраться среди множества водорослей. К великому ужасу экипажа, они боролись с ними три недели, пока выплыли.

Таково было море, где теперь находился «Наутилус», — настоящий луг, покрытый водорослями, так густо и так плотно, что форштевень судна с трудом прорезывал их.

Капитан Немо, опасаясь за целость винта, держался на глубине нескольких метров.

Название это море получило от испанского слова «sargazzo», что значит «водоросль». Плавучие водоросли образуют громадные растительные рифы. И вот почему, по замечанию Маури, автора «Физической географии земного шара», они соединяются в тихом бассейне Атлантического океана: «Если поместить в сосуде с водой соломинки или какие-нибудь плавающие тела и воде в сосуде сообщить круговое движение, то увидим, что разрозненные соломинки соединятся группой в центре сосуда, то есть в пункте меньшего колебания. Вообразите, что сосуд — Атлантический океан, круговое течение — Гольфстрим, а центр, где собираются плавающие тела, — Саргассово море».

Я разделяю мнение Маури и мог изучить этот феномен в условиях среды, обычно редко посещаемой судами.

Над нами плавали собранные в груду среди бурых водорослей стволы деревьев, поваленные бурей в Андах или в Скалистых горах и приплывшие по течению Амазонки или Миссисипи, многочисленные обломки кораблекрушений, остатки килей, части оснастки, вырванные обшивные доски, до того отягощенные раковинами, что не могли уже подняться на поверхность океана.

Время оправдает, возможно, и другое мнение Маури, что эти предметы, скапливающиеся таким образом в продолжение веков, превратятся в руду от действия морской воды и образуют тогда неистощимые залежи каменного угля. Драгоценный запас, который предусмотрительная природа приготовит к тому времени, когда люди исчерпают копи материков.

Среди непроходимой путаницы водорослей виднелись прелестные альционарии розоватого цвета, актинии с длинными щупальцами, красные, голубые, зеленые медузы, и между ними корнероты Кювье, синеватый диск которых окаймлен фиолетовыми зубчиками.

Весь день 22 февраля мы провели в Саргассовом море, где рыбы, большие охотницы до ракообразных и морских растений, находят себе обильную пищу. На другой день океан принял свой обычный вид.

С этой минуты, то есть с 23 февраля по 12 марта, в течение девятнадцати дней «Наутилус», держась середины Атлантического океана, нес нас с равномерной скоростью, доходившей до ста лье в сутки. Очевидно, капитан Немо задался целью в точности исполнить предначертанную программу; я был убежден, что он намерен, обогнув мыс Горн, вернуться в южные воды Тихого океана.

Опасения Неда Ленда были обоснованны. Здесь, в открытом океане, совершенно лишенном островов, нечего было и думать о бегстве. Осталось лишь покориться своей участи.

Однако у меня была слабая надежда подействовать силой убеждения там, где хитрость и сопротивление ни к чему не вели. Не согласится ли капитан Немо по окончании путешествия освободить нас, взяв клятву никому не говорить о его существовании?

Приступить к этому нужно было очень осторожно. Надо было искусно воспользоваться благоприятной минутой, так как капитан в самом начале решительно объявил, что его тайна требует нашего вечного заточения на «Наутилусе». Теперь, вероятно, он был уверен, что мое четырехмесячное молчание было следствием того, что я совершенно покорился своей участи. Поднять этот вопрос теперь значило бы возбудить его опасения, а это могло только навредить осуществлению нашего замысла. Все это я взвесил и обдумал, а потом поделился своими соображениями с Консейлем, который был встревожен не менее меня. В конце концов, мы уже теряли всякую надежду когда-либо увидеть себе подобных людей, и эта мысль, несмотря на то, что я не склонен поддаваться унынию, приводила меня в содрогание, особенно теперь, когда капитан Немо на всех парах летел к южной части Атлантического океана!

В течение девятнадцатидневного путешествия с нами не случилось ничего примечательного. Капитан редко показывался, он, по-видимому, занимался в библиотеке. Мне попадались на глаза раскрытые книги, преимущественно по естественной истории. Моя книга «Тайны морских глубин» была испещрена заметками, написанными на полях его рукой, иногда эти заметки противоречили моей теории и моей системе. Капитан очень редко входил со мной в прения по этому предмету и довольствовался беглой критикой. По временам раздавались звуки его органа, на котором он играл с большим чувством, но это происходило большей частью по ночам среди таинственного мрака, когда «Наутилус» успокаивался в пустынном океане.

Большую часть этого путешествия мы совершали по поверхности. Лишь изредка виднелись парусные корабли, направлявшиеся к мысу Доброй Надежды.

Однажды нас преследовало китоловное судно, вероятно, принявшее «Наутилус» за громадного кита. Капитан, для того чтобы охотники не теряли даром времени и не тешили себя пустой надеждой, резко прекратил эту охоту, мгновенно уйдя вглубь. Этот случай сильно заинтересовал Неда Ленда: он, наверное, сожалел, что китоловы не разбили своими гарпунами вдребезги наш железный китообразный корабль.

Рыбы, которых я и Консейль здесь видели, мало отличались от встреченных нами в других широтах. Самые замечательные образцы из страшного отряда хрящевых рыб-акул, подразделяющихся на три подотряда и заключающих в себе не менее тридцати двух семейств, — это полосатая акула, длиной пять метров, с округленными брюшными плавниками, на спине у нее шесть длинных черных, параллельно расположенных продольных полос; а также жемчужная акула, пепельно-серого цвета, с семью жаберными щелями, одним спинным плавником почти на самой середине туловища.

Попадались также так называемые морские собаки, самые прожорливые из всех акул. Нельзя, конечно, вполне доверять рыболовам, однако они рассказывают, будто в брюхе одной такой акулы нашли однажды голову буйвола и целого теленка, в другой — матроса в форме, в третьей — вооруженного солдата, в четвертой, наконец, — всадника с лошадью. Я не мог проверить степень их прожорливости, так как ни одной акулы не попалось в сети «Наутилуса».

Нас неотступно сопровождали целые стаи дельфинов, всегда по пять-шесть особей. Они в прожорливости не уступают акулам, особенно если верить копенгагенскому профессору, который будто бы нашел в желудке дельфина тринадцать морских свиней и пятнадцать тюленей. Правда, ему попалась касатка, длина которой доходит до двадцати четырех футов. Встреченные нами здесь дельфины отличались необыкновенно длинным и узким рылом, примерно в четыре раза длиннее головы. Тело у них длиной три метра, спина черная, а брюхо розовато-белое, изредка испещренное маленькими пятнышками.

Упомяну еще о виденных мной замечательных умбрицах — рыбах из отряда колючеперых, принадлежащих к семейству горбылей. Некоторые писатели, скорее поэты, чем натуралисты, утверждают, что эти рыбы обладают мелодичным голосом и задают концерты не в пример лучше людских. Не смею отрицать это, скажу только, что нам они не соблаговолили спеть серенады.

Кроме того, Консейль распределил по разрядам всех летучих рыб, которые нам встретились. Очень любопытно было наблюдать, с какой ловкостью дельфины за ними охотились. Как бы высоко ни взлетала несчастная рыбка, какие бы зигзаги она ни выделывала в воздухе, всюду ее ожидала открытая пасть дельфина. Когда эти летучки со светящимися ртами ночью поднимаются в воздух и, сверкнув, снова погружаются в воду, они напоминают падающие звезды.

Наше путешествие продолжалось до 13 марта без особенных приключений. Весь день 13 марта был занят промерами глубины, что живо меня заинтересовало.

Мы прошли около тринадцати тысяч лье с момента нашего выхода в Тихий океан. Мы находились на 46°372 южной широты и 37°532 западной долготы. В этих местах капитан «Геральда» Денхэм опускал зонд на четырнадцать тысяч метров и все-таки не достиг дна, а лейтенант Паркер с американского фрегата «Конгресс» так же безуспешно погрузил зонд на пятнадцать тысяч сто сорок метров.

Капитан Немо решил опуститься ко дну с целью установить точную глубину этой части Атлантического океана. Я приготовился записывать результаты этого опыта.

И вот «Наутилус» начал производить маневры, за ходом которых я следил с величайшим любопытством.

Мы с капитаном стояли в салоне и наблюдали за быстрым движением стрелки манометра. Вскоре мы оставили над собой слои воды, в которых живут почти все рыбы.

Большинство рыб может жить только у поверхности морей и рек, но другие, не столь многочисленные, живут на довольно значительной глубине. Среди последних я увидел одну акулу с семью жаберными щелями, рыб-телескопов с огромными глазами, кузовков с сероватым панцирем и, наконец, долгохвостов, выдерживающих давление сто двадцать атмосфер на глубине тысяча двести метров.

Я спросил капитана, видел ли он рыб на большей глубине.

— Редко, — ответил он. — Но что говорит об этом современная наука?

— А вот что. Нам известно, что в глубинах моря растительная жизнь прекращается быстрее жизни животной. Там, где отмирают последние растения, животные еще существуют. Устрицы, например, живут на глубине две тысячи метров, и Мак-Клинток, герой северных морей, вытащил живую морскую звезду с глубины двух тысяч пятисот метров. Экипаж английского фрегата «Бульдог» поймал звезду на глубине более одного лье. Но вы, капитан, пожалуй, все-таки станете утверждать, что мы еще ничего не знаем?

— О нет, профессор, — ответил капитан, — я ведь не такой невежа, как вы полагаете. Но позвольте спросить, как вы объясните, что животные могут существовать на такой глубине?

— Я объясняю это, — ответил я, — во-первых, тем, что вертикальные и горизонтальные течения, обусловливая перемещение масс воды с различной насыщенностью и плотностью, способствуют распространению организмов, например, поддерживают малосложную жизнь морских звезд и морских лилий.

— Это так, — заметил капитан.

— Во-вторых, тем, что кислород есть основа всей жизни, а известно, что чем глубже, тем больше в морской воде кислорода, который сжимается под давлением глубинных слоев воды.

— А! И это известно! — сказал капитан Немо с некоторым удивлением. — Позвольте вам сообщить, профессор, что так оно и есть на самом деле. Я добавлю, что в плавательном пузыре рыб, выловленных на поверхности воды, содержится больше азота, чем кислорода, а у тех, которые водятся на большой глубине, напротив, больше кислорода, чем азота. Это подтверждает вашу систему. Однако обратимся к нашим наблюдениям.

Я посмотрел на манометр — он показывал глубину шесть тысяч метров. Мы погружались уже целый час. Опустевшие воды были удивительно прозрачны. Еще через час мы были уже на глубине тринадцать тысяч метров (три лье с четвертью), а близость морского дна ничем не давала о себе знать.

На отметке четырнадцать тысяч метров я заметил темные силуэты горных вершин в прозрачной воде. Это могли быть горы повыше Гималаев или Монблана, потому что глубина пропасти оставалась неизмеримой.

Несмотря на огромное давление, «Наутилус» спускался все ниже. Корпус судна дрожал и скрипел, казалось, что иллюминаторы прогибаются под давлением воды. Капитан был прав, говоря, что его корабль вынослив, как скала.

В то время, когда «Наутилус» скользил, опускаясь, между склонами гор, затерянных в бесконечных глубинах океана, я замечал там кое-где некоторые раковины, несколько иглокожих и морских звезд.

Но и эти последние представители морской фауны исчезли, а мы очутились за пределами подводной жизни. Мы дошли до глубины шестнадцать тысяч метров, и «Наутилус» подвергался давлению воды тысяча шестьсот атмосфер, то есть тысяча шестьсот килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности!

— Каково! — вскрикнул я. — Мы находимся в местах, где никогда не бывал ни один человек! Посмотрите, капитан, на эти величественные скалы, на эти необитаемые пещеры, где жизнь уже невозможна! Как жаль, что от всех этих неизведанных мест у нас останутся одни воспоминания.

— Вы бы хотели, чтобы у вас осталось что-нибудь еще кроме воспоминаний?

— Что вы хотите этим сказать, капитан?

— Я хочу сказать, что нет ничего легче, как сфотографировать этот подводный пейзаж.

Не успел я выразить свое удивление, как капитан уже распорядился и нам принесли фотографический аппарат. Прозрачная водная среда, освещенная прожектором «Наутилуса», была хорошо видна в иллюминаторе и представляла собой прекрасный объект для съемки. Ни малейшей тени не отбрасывалось искусственным светом. Само солнце не могло лучше служить нашим целям.

«Наутилус» остановился, мы с капитаном навели объектив на облюбованный нами вид океанского дна и через несколько секунд получили великолепный негатив. Я сохранил этот снимок. С какой ясностью видны на нем огромные скалы, никогда не видевшие солнечного света, эти гранитные устои, на которых зиждется земной шар! А далее — как хорошо вышел этот гористый горизонт, волнообразная линия которого составляет фон пейзажа! Невозможно описать эти гладкие, черные, отполированные скалы, голые, без единого пятнышка, даже без мха, а у их подножия песок расстилался ковром и блестел под лучами электрического света.

Сделав снимок, капитан сказал:

— Пора подниматься, профессор. Нужно удовольствоваться этим и не подвергать «Наутилус» слишком долго этому страшному давлению.

— Хорошо, капитан, — ответил я.

— Держитесь крепче.

Не успел я понять смысл предостережения капитана, как меня уже свалило с ног.

По приказу капитана «Наутилус» поднялся вверх с быстротой молнии. За четыре минуты он прошел все четыре лье, отделявшие нас от поверхности океана, и, вынырнув из воды подобно летучей рыбе, упал на воду, образовав огромный фонтан брызг.

Глава двенадцатая

Киты и кашалоты

В ночь с 13 на 14 марта «Наутилус» снова взял курс на юг. Я предполагал, что он, оставив на западе мыс Горн, войдет в Тихий океан и этим закончит свое кругосветное путешествие. Этого, однако, не случилось.

Куда же держит путь капитан Немо?

К Южному полюсу?

Это было бы безумием! Я начинал думать, что Нед Ленд имеет некоторые основания смотреть на капитана как на тронутого.

С некоторого времени канадец ни слова не говорил мне о побеге. Он стал сдержаннее, мрачнее и молчаливее. Я ясно видел, как тяжело дается ему наше долгое заключение на «Наутилусе». Я чувствовал, как с каждым днем растет его раздражение. При встрече с капитаном глаза Неда вспыхивали мрачным огнем, губы сжимались, и я всегда боялся, что он вдруг вспыхнет и позволит себе какую-нибудь очень неприятную для всех выходку.

В тот день, 14 марта, Консейль и Нед Ленд неожиданно пришли в мою каюту.

— Хочу задать вам вопрос, профессор, — сказал Нед Ленд.

— Спрашивайте, Нед.

— Как вы полагаете, профессор, сколько человек на борту «Наутилуса»?

— Не знаю, Нед.

— Мне кажется, что такому судну не требуется большой экипаж.

— Мне тоже, Нед. По-моему, десяти человек совершенно достаточно.

— Так почему же их тут гораздо больше? — спросил Ленд.

— Почему? — переспросил я.

— Да, почему?

— Видите ли, Нед, сказать точно я ничего не могу, но мне кажется, что «Наутилус» не только корабль, но и убежище для тех, кто, подобно капитану Немо, прервал все отношения с обществом.

— Может быть, но, с позволения их чести, ведь «Наутилус» не может вместить всех, — сказал Консейль. — Пусть их честь нам скажут, сколько именно человек здесь может быть.

— Как же я могу это сказать, Консейль?

— Их честь могут рассчитать. Их честь знают, какое это судно, объем полезного воздуха. Их честь также знают, сколько каждый человек потребляет кислорода. Надо еще заметить, что «Наутилус» всплывает каждые двадцать четыре часа…

Речи Консейля не отличались особой ясностью, но я понял, что он хотел сказать.

— Я понимаю, Консейль, — сказал я. — Рассчитать это нетрудно, но вряд ли расчет будет верным.

— Ничего! — сказал Нед Ленд. — Вы все-таки рассчитайте!

— Извольте. Каждый человек употребляет в час весь кислород, содержащийся в ста литрах воздуха, или, говоря другими словами, за двадцать четыре часа поглощает кислород, содержащийся в двух тысячах четырехстах литрах. Надо, значит, разделить водоизмещение «Наутилуса» на две тысячи четыреста.

— Именно так, — сказал Консейль.

— Так как «Наутилус» вмещает полторы тысячи тонн, а в каждой тонне тысяча литров, значит, разделив на две тысячи четыреста, — я взял карандаш, — получим шестьсот двадцать пять. Таким образом, на «Наутилусе» воздуха достаточно примерно для шестисот двадцати пяти человек в течение суток.

— Шестисот двадцати пяти! — повторил Нед Ленд. — Это, пожалуй, много на троих!

— Да, много, Нед! Хотя нас здесь, вместе взятых, гораздо меньше, я могу вам только дать один совет: запаситесь терпением.

— И даже, с позволения их чести, не только терпением, но и смирением, — сказал Консейль. — Покоритесь судьбе, Нед!

— Впрочем, — сказал я, — капитан Немо не может же все время плыть на юг. Когда-нибудь он остановится! Его могут задержать льды, и он должен будет возвратиться… Тогда можно будет попытать счастья, Нед…

Канадец покачал головой, потер лоб рукой и удалился, не сказав ни слова.

— Этот бедный Нед, с позволения их чести, все думает о том, чего не может иметь, — сказал Консейль. — Он все вспоминает, что было в прошлой жизни, и обо всем жалеет. Каждую минуту он думает о разных таких вещах, и сердце у него надрывается каждый раз. Надо войти в его положение. Ему невесело здесь. Что ему тут делать? Нечего! Он не ученый, как их честь, и никогда не сможет увлечься, как мы, морскими чудесами. Он теперь только и думает, как бы убежать на родину и посидеть вечерком в какой-нибудь своей любимой таверне.

— Твоя правда, Консейль, твоя правда, — отвечал я.

В самом деле, однообразная жизнь на «Наутилусе», должно быть, была невыносима для канадца, который привык к жизни деятельной и свободной. Развлечения, доступные ему, были редки.

Впрочем, в этот день случилось происшествие, которое напомнило ему счастливые дни.

Около одиннадцати часов утра «Наутилус» выплыл на поверхность океана и очутился среди целого стада китов.

Киты играли очень значительную роль и оказали немалые услуги мореплавателям в эпоху географических открытий. Увлекая за собой сначала басков, потом астурийцев, англичан и голландцев, киты научили их пренебрегать опасностями и провели с одного конца земли до другого.

Старинные легенды уверяют, что они заводили китоловов почти до самого Северного полюса.

Мы сидели на палубе. Море было спокойно. Под этими широтами октябрь не похож на нашу осень — погода была великолепная.

Вдруг Нед преобразился.

— Что такое, Нед? — спросил я.

— Вон там, на востоке, вон там! Кит!

Присмотревшись внимательно, можно было различить вдали черноватый предмет, который то приподнимался, то опускался на волнах.

— Он далеко? — спросил Консейль.

— Милях в пяти, — отвечал я.

— Эх, если бы я был на китоловном судне, — вскрикнул Нед Ленд, — отвел бы я свою душу! Кит здоровенный. Смотрите, какие столбы воды он выбрасывает! Тысяча чертей с чертенятами! За что я тут, как какая-нибудь каналья, прикован!

— Неужто вы все еще не выбросили из головы китоловство, Нед? — спросил я.

— Что? Да какой же китолов может забыть свое ремесло?

После этого он не китолов, а скот…

— Вы никогда не охотились в этих морях, Нед?

— Никогда, профессор. Я охотился только в северных морях, от Берингова пролива до Девисова.

— Значит, с китами Южного полушария вы еще не знакомы. Вы до сих пор ловили ненастоящих китов — настоящие киты не переходят теплых вод экватора.

— Вы не шутите? — спросил Ленд, глядя недоверчиво мне в лицо.

— Нисколько не шучу, Нед.

— Чудно! А я вам доложу, профессор, что в шестьдесят пятом году, два с половиною года назад, я подцепил около Гренландии кита, и у этого кита в боку был гарпун с клеймом судна из Берингова пролива! Значит, это животное ранили на западе Америки, так или нет? А убито было на востоке. Как же оно там очутилось? Значит, обогнуло мыс Горн или мыс Доброй Надежды и перешло экватор.

— Я, с позволения их чести, придерживаюсь того же мнения, — сказал Консейль. — Что же их честь ответят на это?

— Их честь ответят, что разные виды китов живут в различных морях и никогда свои моря не покидают. И если какой-нибудь кит пожаловал из Берингова пролива в Девисов, так это потому, что, вероятно, существует проход из одних вод в другие.

— Где же этот проход?

— Или где-нибудь у берегов Америки, или у берегов Азии.

— Уж, право, не знаю, верить ли, — сказал Ленд, прищурившись.

— Надо верить их чести, — сказал Консейль.

— Так, значит, если я никогда в здешних морях не охотился, так здешних китов и не знаю?

— Как я уже вам говорил, Нед.

— Тем резоннее завести знакомство! — сказал Консейль.

— Смотрите! Смотрите! — вскричал канадец. — Он приближается! Прямо на нас идет, точно насмехается, бестия! Точно знает, что я ничего не могу сделать!

Нед Ленд гневно топнул ногой. Рука его поднялась, словно он хотел запустить гарпун.

— Эти киты такие же большие, как в северных морях, профессор? — спросил он меня.

— Почти одной величины, Нед.

— Я, надо вам сказать, видел здоровенных китов, профессор, в сто футов длиной. И я слышал даже, что у Алеутских островов попадаются киты в полтораста футов!

— Ну это, я полагаю, явное преувеличение, — отвечал я. — Ведь эти животные, снабженные спинными плавниками, как и кашалоты, меньше настоящих китов.

— А! — вскрикнул канадец. — Приближается! Совсем близко! — Затем он снова продолжил: — Вы говорите, что кашалоты маленькие? Да ведь есть кашалоты громадные! Послушали бы, что про них рассказывают! Эти животные умные. Говорят, они укрываются водорослями, и все принимают их за острова!

— За острова, Нед?

— Да, да, за небольшие острова! И пристают к ним, и располагаются на них, разводят огонь…

— Строят дома, — подхватил Консейль.

— А ты шутник! — ответил Нед Ленд. — Ну да, строят дома! А потом кашалот переворачивается — и фьють! Дома и жители — все в воде!

— Это как в «Путешествиях Синбада-морехода»! — засмеялся я. — Вы, Нед, очень любите необыкновенные истории, признаюсь, ваши кашалоты — молодцы хоть куда! Неужели вы верите, что…

— Профессор, — серьезно ответил Ленд, — когда дело касается китов, так всему надо верить… Нет, вы только поглядите! Совсем уже близко!.. Говорят, киты могут совершить кругосветное путешествие за пятнадцать дней!

— Не буду спорить, Нед.

— А вы знаете, профессор, что в старые времена, после сотворения мира, киты плавали еще проворнее?

— В самом деле? Почему же, Нед?

— А потому, что тогда хвосты у них были поперечными, как у рыб, и они виляли ими справа налево и слева направо. Ну, Бог увидел, что они очень быстро плавают, взял да и открутил им хвост. И с тех пор они хлопают хвостом по воде сверху вниз и плавают потише.

— Чудно! — улыбнулся я. — Надо ли этому верить?

— Я вам отвечу: не очень надо верить! Вот я еще слышал, что есть киты длиной триста футов, а весом сто тысяч фунтов, — и вы тоже поверите этому?

— Триста футов! — отвечал я. — Это уже чересчур! Правда, некоторые китообразные достигают значительной величины: есть такие, которые, говорят, дают около ста двадцати тонн жира.

— Это правда, я таких сам видал, — сказал Ленд.

— Верю, Нед, — ответил я. — Я также верю, что некоторые киты равны по величине сотне слонов. Представьте себе, что это такое, когда подобная махина пускается во всю прыть!

— Правда, что кит может потопить корабль? — спросил Консейль.

— Не думаю, — ответил я. — Впрочем, рассказывают, что в 1820 году именно в этих южных морях кит атаковал судно «Эссекс» и оно потонуло.

Нед лукаво на меня поглядел.

— Меня вот тоже однажды хватил кит хвостом в самую… в самую шлюпку. И меня, и товарищей подкинуло метров на шесть. Что ж, бывает! Если у профессора кит опрокидывает корабли, так шлюпку они могут хоть под облака подкинуть!

— А долго живут киты, с позволения их чести? — спросил Консейль.

— Тысячу лет! — ответил канадец без малейшего колебания.

— Откуда вы это знаете, Нед? — спросил я. — Почему?

— Говорят, — отвечал Нед Ленд.

— А почему говорят?

— Потому что знают.

— Нет, Нед, не знают, а только предполагают и вот на что в этом случае опираются. Примерно четыреста лет назад, когда китобои начали ловить китов, киты были гораздо больше теперешних. Из этого сделали вывод, что современные киты еще не достигли полного развития, что это только подростки. Поэтому Бюффон и сказал, что китообразные могут и даже должны жить тысячу лет. Поняли?

Нед Ленд меня уже не слушал. Кит все приближался, и канадец пожирал его глазами.

— А, — вскрикнул он, — да он не один! Два, три, десять!.. Двадцать! Это целое стадо! Господи! А я ничего не могу сделать! Я связан по рукам и ногам!

— Послушайте, Нед, — сказал Консейль, — отчего вы не попросите у капитана разрешения поохотиться?

Консейль еще не окончил фразы, а канадец уже побежал к трапу и исчез из виду. Через несколько минут он вернулся вместе с капитаном.

Капитан Немо стал рассматривать китов, которые резвились в миле от «Наутилуса».

— Это южные киты, — сказал он после наблюдения. — Целое стадо, и такое стадо, что могло бы обогатить флотилию китобоев.

— Ну вот я с этим стадом и справлюсь, капитан, — сказал Нед Ленд. — Я еще не совсем забыл, как метать гарпун!

— Странная охота! — ответил капитан Немо. — Нам китовый жир не нужен, значит, придется истреблять животных напрасно.

— Да ведь вы же разрешили в Красном море охотиться за тюленем, капитан! — возразил канадец.

— Тогда надо было достать свежего мяса для экипажа. Я не понимаю, что приятного убивать только для того, чтобы убивать. Человек очень часто присваивает себе это право, но… но я не желал бы допускать подобного варварского времяпровождения. Истребляя китов, безвредных и добрых животных, китобои поступают отвратительно, мистер Ленд. Они уже опустошили весь Баффинов залив и скоро истребят эту породу полезных животных. Оставьте лучше в покое несчастных китов. У них и без вас много врагов: пусть сражаются с кашалотами, с меч-рыбой, с рыбой-пилой.

Можно себе представить, как слушал канадец эту речь! Он во все глаза смотрел на капитана и, казалось, не понимал, о чем идет речь. А между тем капитан был прав: алчные китобои истребят со временем всех китов в океане.

Нед Ленд начал насвистывать какую-то песенку, засунул руки в карманы и повернулся к нам спиной.

Капитан Немо все еще смотрел на стадо китов.

— Я говорил, — сказал он, обращаясь ко мне, — что у этих животных кроме человека достаточно врагов в своей среде. Сейчас произойдет баталия. Посмотрите, Аронакс, видите вы вон там, в восьми милях от нас, как движутся черные точки?

— Вижу, капитан, — ответил я.

— Это кашалоты. С этими животными шутить нельзя. Мне случалось иногда встречать их стадами по двести-триста особей. Вот кашалотов следует истреблять, кашалоты — животные хищные, вредные…

Канадец быстро повернулся к нам.

— Что ж, время еще есть, капитан, — сказал я, — и в интересах китов…

— Зачем бесполезно подвергать себя опасности, профессор? «Наутилус» сам рассеет этих кашалотов. «Наутилус» вооружен стальным тараном, который, я полагаю, не уступит гарпуну мистера Ленда.

Ленд довольно презрительно пожал плечами, как бы не доверяя корабельному тарану.

— Погодите, — продолжал капитан Немо, — мы вам покажем такую охоту, какой вы еще не видели. К этим тварям я не имею ни малейшей жалости. Они представляются мне одной зубастой пастью: зубы и пасть — больше ничего!

Зубастая пасть! Лучше нельзя было обрисовать большеголового кашалота, который иногда достигает в длину более двадцати пяти метров. Громадная голова занимает около третьей части его тела. Кашалот — представитель подотряда зубастых китов. У беззубых китов верхние челюсти усажены только роговыми пластинками, которые называют китовым усом, а у кашалота двадцать пять цилиндрических, вверху заостренных зубов; каждый зуб весит два фунта и имеет высоту до двадцати сантиметров. В верхней части его огромной головы, в больших впадинах, разделенных хрящами, и находится от трехсот до четырехсот килограммов драгоценной маслянистой массы, называемой «спермацет». Кашалот очень неуклюж и безобразен. Он, как справедливо заметил Фредол, больше похож на головастика, чем на рыбу. Он какой-то уродливый, непропорционально сложен и видит только одним правым глазом.

Тем временем чудовищное стадо все приближалось. Кашалоты уже заметили китов и приготовились к нападению. Можно было заранее сказать, что победа останется на стороне кашалотов, потому что кашалоты не только вооружены лучше китов, но они, кроме того, могут дольше оставаться под водой.

Пора было поспешить на помощь китам.

«Наутилус» ушел под воду; Консейль, Нед Ленд и я расположились у иллюминаторов в салоне, а капитан Немо сам встал у руля. Вскоре вращение винта ускорилось, и «Наутилус» пошел быстрее.

Между китами и кашалотами уже произошла стычка, когда «Наутилус» врезался в стадо кашалотов.

Кашалоты сначала не очень встревожились при виде нового врага, но скоро им пришлось почувствовать силу его ударов. Что это была за битва!

Даже Нед Ленд, как бы сердит и огорчен он ни был, не утерпел и хлопал в ладоши.

В руках капитана Немо «Наутилус» превратился в грозный гарпун. Корабль рассекал кашалотов пополам, оставлял за собой трепещущие и окровавленные куски мяса. Страшные удары хвостом сыпались на его борта, но эти удары были ему нипочем. Уничтожив одного кашалота, он летел на другого, поворачивался направо, налево, отступал, погружался, когда кашалот нырял, всплывал за ним снова на поверхность, наносил удары сверху, поражал снизу, резал на части, уничтожал.

— Ну и резня! — говорил Нед Ленд. — Какой шум подняли!

Действительно, обезумевшие животные страшно взбаламутили океанские воды. Из их глоток вырывался пронзительный свист, сменявшийся предсмертным хрипением.

Целый час продолжалось это побоище. Несколько раз сразу десять или двенадцать кашалотов атаковали «Наутилус». Сквозь стекла мы видели их зубастые пасти, их страшные глаза. Они цеплялись за «Наутилус», как собаки за загнанного кабана. Но «Наутилус» то увлекал их вглубь, то поднимал на поверхность, нисколько не обращая внимания ни на тяжесть, ни на мощные удары животных.

Наконец кашалоты были рассеяны. Волны успокоились, и «Наутилус» выплыл на поверхность.

Мы тотчас же выбежали на палубу.

Море было покрыто обезображенными, изуродованными трупами. Самый ужасный взрыв не мог бы так исковеркать, искромсать, выпотрошить мясистые туши. Мы плыли среди огромных трупов.

— Спины у них голубоватые, — говорил Консейль, — брюхо беловатое, и все они покрыты выпуклостями.

Несколько перепуганных кашалотов обратилось в бегство. Вода на несколько миль вокруг окрасилась кровью; казалось, что «Наутилус» плыл по морю крови.

Капитан Немо тоже вышел на палубу.

— Ну как, мистер Ленд? — спросил он.

— Что же это за охота? — ответил канадец, который уже успел успокоиться. — Это и охотой нельзя назвать. Зрелище, конечно, страшное, да ведь я не мясник, я охотник, я китолов!

Это же просто резня, бойня!

— Это истребление вредных животных, мистер Ленд. «Наутилус» не похож на мясницкий нож, вы напрасно его порочите!

— По-моему, гарпун лучше, — сказал Нед Ленд.

— Каждому свое, — ответил капитан, пристально глядя на Ленда.

— Разумеется! — сказал Нед Ленд.

Я уже начинал тревожиться, как бы канадец не сказал какой-нибудь дерзости, но, к счастью, внимание его было отвлечено видом кита, к которому подошел «Наутилус».

Животное не увернулось от зубастых кашалотов. Я тотчас же узнал южного кита, с совершенно черной, плоской, как бы вдавленной головой. Анатомически он отличается от белого и от нордкапского кита сращением семи шейных позвонков и тем, что у него на два ребра больше.

У несчастного кита, лежащего на боку, все брюхо было порвано, и он был мертв. На конце его изуродованного плавника висел маленький китенок, которого он не смог спасти. Из открытой пасти лилась вода, которая шумела в его усах, как в тростнике.

Капитан Немо направил «Наутилус» как раз к трупу животного. Двое матросов взобрались на него и, к великому моему удивлению, принялись доить кита. Они надоили около двух бочек молока.

— Не угодно ли вам попробовать, профессор? — спросил капитан Немо, предлагая мне чашку. Молоко было еще теплое.

— Ох, капитан! — сказал я. — Несмотря на всю мою любознательность…

— Молоко это отличное, Аронакс. Оно ничем не отличается от коровьего.

Я скрепя сердце отведал. Молоко в самом деле было отличное и совершенно могло заменить коровье.

— Можно сбить из него масло, капитан, сделать сыр, что будет приятным прибавлением к вашему столу. Я очень рад, что попробовал китовьего молока!

— А я рад, что дал вам возможность его попробовать, профессор, — ответил капитан.

С этого дня я заметил, что Нед Ленд стал очень косо поглядывать на капитана Немо, и решил наблюдать за канадцем, чтобы не допустить какого-нибудь скандала.

Глава тринадцатая

Сплошные льды

«Наутилус» снова быстро пошел на юг.

Неужели он хочет достигнуть полюса?

Невероятно, чтобы капитан Немо стремился к полюсу, потому что до сих пор все попытки достичь этой точки земного шара оказались безуспешны. К тому же приближалось осеннее время; у нас было 13 марта, что соответствует 13 сентября в Северном полушарии.

14 марта я заметил на широте 55° ледяные глыбы высотой от двадцати до двадцати пяти футов; эти льды образовали небольшие заторы, о которые с шумом разбивались волны.

«Наутилус» шел по поверхности океана.

Нед Ленд плавал в арктических морях, и льды не были для него редкостью, но мы с Консейлем видели их в первый раз и ахали по очереди.

— Что это такое, с позволения их чести? — спросил Консейль, указывая на горизонт.

По небосводу тянулась ослепительно белая блестящая полоса. Английские китоловы называют это «ice blink», то есть ледяной отблеск. Какими бы густыми ни были тучи, они никогда не затмевают этого сияния.

— Почему здесь этот отблеск, с позволения их чести?

— Потому что скоро покажутся ледяные горы, Консейль.

Действительно, скоро показались мощные скопления льдов — настоящие ледяные горы.

— Какая прелесть! — вскрикнул я невольно.

Ледяные горы блистали, сверкали и переливались. Одни были изборождены зелеными прожилками, другие, похожие на громадные аметисты, просвечивали насквозь. Третьи были словно усыпаны ледяными иглами, и в каждой игле отражались солнечные лучи, так что вся гора сверкала как алмаз. Четвертые были матового белого цвета, как будто из мрамора.

Чем дальше мы шли на юг, тем чаще попадались эти плавучие острова, тем больше увеличивались их размеры.

Полярные птицы гнездились на «ледянках», как называл ледяные горы канадец. Буревестники и глупыши оглушали нас своими криками. Иные принимали «Наутилус» за кита, спускались на него отдыхать и долбили клювом звонкую обшивку.

Во время нашего плавания среди льдов капитан Немо очень часто выходил на палубу. Я часто смотрел на него, когда он стоял и внимательно вглядывался в бескрайние ледовые поля. Иногда казалось, что его спокойные глаза словно вспыхивали от внутреннего огня. О чем он думал в это время? Может быть, он чувствовал себя хозяином этих антарктических вод, недоступных другим людям?

Капитан Немо ничего не говорил. Он или стоял неподвижно, или вставал за штурвал «Наутилуса». Правил он с необычайным искусством и ловкостью, «Наутилус» скользил как ни в чем не бывало между ледяными торосами и айсбергами длиной в несколько миль и высотой от семидесяти до восьмидесяти метров.

Вдали, казалось, путь совершенно загромождался льдами, и на широте 60° проход исчез.

— Ну тут встанем! — сказал Ленд.

Я был с ним согласен, но капитан Немо отыскал узкую щель и отважно проскользнул сквозь нее, очень хорошо зная, что вслед за «Наутилусом» льды тотчас же сомкнутся.

«Наутилус», управляемый искусной рукой, прошел все льды, классификация которых по форме и размеру восхищала Консейля: айсберги, или ледяные горы, ледяные поля, дрейфующие льды, пак, кругляки и полосатки.

— Почему это называют их кругляками и полосатками, с позволения их чести? — спросил Консейль.

— Потому что первые имеют круглую форму, Консейль, а вторые — продолговатую.

— А! — сказал Консейль.

— Мудрено? — спросил канадец.

— Нет, я сразу не сообразил, — отвечал простодушный Консейль.

Температура воздуха была довольно низкая. Термометр показывал от 2° до 3° ниже нуля. Но мы не зябли: на нас была одежда из тюленьих шкур, которые отлично защищают от холода. «Наутилус» отапливался электрическими приборами, кроме того, стоило ему только погрузиться на глубину нескольких метров, как на судне устанавливались нормальные температурные условия.

— Плыви мы на этих широтах два месяца ранее, ночей бы не было, — сказал я.

— Почему? — спросил Ленд.

— Солнце не заходило бы, — ответил ученый Консейль. — Круглые сутки стоял бы день.

— А! — произнес канадец.

— Впрочем, и теперь еще ночи короткие, — сказал я, — всего три-четыре часа. А вот после ночь продлится целых шесть месяцев.

15 марта мы перешли широту Южных Шетландских и Южных Оркнейских островов.

Капитан Немо сказал мне, что здесь когда-то водилось множество тюленей, но американские и английские китобои перебили и детенышей, и самок, и самцов, истребив весь тюлений род.

16 марта около восьми часов утра «Наутилус» пересек Южный полярный круг. Льды окружали нас со всех сторон, преграждая нам путь. Но «Наутилус» искусно маневрировал, проскальзывая из прохода в проход, и плыл дальше.

— Куда же это он стремится? — спрашивал я.

— Вперед, с позволения их чести, — отвечал Консейль.

— Да куда?

— Вперед. Впрочем, когда уже нельзя будет плыть дальше, он остановится.

— Я даже и за это не поручусь! — отвечал я.

Мне, признаюсь, очень нравилось это опасное ненадежное плаванье. Невозможно выразить словами, до чего меня восхищала величавая красота этой новой для меня полярной страны.

Как хороши были эти льды! Какие причудливые формы они иногда принимали! То вы видели перед собой какие-то ледяные восточные города с бесчисленными минаретами и мечетями, то разрушенные землетрясением дворцы и храмы. И все это сияло и сверкало под лучами солнца, или заволакивалось, как дымкой, серым туманом, или едва мелькало в снежной пыли урагана. И внезапно со всех сторон слышались гром, треск, шум, визг — льдины сталкивались, рассыпались, ледяные утесы опрокидывались — и декорация сразу менялась.

Если «Наутилус» оказывался под водой в то время, когда падали ледяные утесы, грохот обвалов отдавался очень сильно и отчетливо, и падение ледяных гор вызывало опасные водовороты даже в глубоких слоях океана. Тогда «Наутилус» качался и вертелся, как деревяшка!

Часто я думал, что льды нас запрут окончательно, но капитан все-таки пробирался через ту или другую трещину. Он находил их по тонким струйкам синеватой воды, бороздившим ледяные поля. Иногда эти струйки обозначались как тоненькие ниточки, но капитан Немо не ошибался в выборе дороги.

— «Наутилус», видно, не впервые гуляет по здешним водам! — заметил Нед Ленд.

— Я в этом почти уверен, — сказал я. — Капитан Немо здесь как дома!

Однако 16 марта нас все-таки затерло во льдах.

— Что это, сплошные льды, с позволения их чести? — спросил Консейль.

— Нет, это пока еще обширные, сплотившиеся ледяные поля, — ответил я.

— Что теперь придумает капитан Немо? — сказал Ленд.

Капитан Немо направил «Наутилус» прямо на ледяную массу, корабль врезался в нее, как таран, сам прорубая себе канал среди ледяного поля. Иногда он взлетал на льдину и размалывал ее под собой, иногда, погружаясь в глубину, он просто раскалывал ее килевой качкой. Осколки льда взлетали вверх, а затем градом падали вокруг нас.

Все эти дни бушевал беспрестанный шквал. Иногда туман до того сгущался, что с одного конца палубы не видно было другого. Снег, выпадавший ночью, покрывал «Наутилус» ледяной коркой, которую приходилось скалывать. При температуре 5° ниже нуля все наружные части «Наутилуса» обледеневали. Парусное судно не могло бы двигаться в таких условиях, потому что все тали застряли бы в блоках. Только судно, снабженное электрическим двигателем, могло пуститься в плавание на этих широтах.

Барометр стоял очень низко. Стрелки компаса расте рянно метались по мере приближения судна к магнитному полюсу, который не следует смешивать с Южным полюсом. По Ганстену, этот полюс находится на широте 70° и долготе 130°, а по наблюдениям Дюперре — на долготе 135° и широте 70°302. Приходилось вести контрольные наблюдения, перенося компас в различные части судна, и определять средние показания.

Наконец 18 марта «Наутилус» окончательно затерло во льдах. Все усилия капитана Немо были напрасны. Это были уже не кругляки, не полосатки, не ледяные поля, а бесконечная и неподвижная цепь сплотившихся ледяных гор.

— Сплошные льды! — сказал Нед Ленд. — Видите, профессор?

— Вижу, Нед.

Около полудня показалось солнце. Капитан Немо установил наши координаты, и оказалось, что мы находимся на 51°302 долготы и 67°392 южной широты. Итак, мы уже зашли в глубь Антарктики.

Свободного моря, то есть чистого водного пространства, не было и в помине. Перед «Наутилусом» расстилалась обширная холмистая равнина с хаотическими нагромождениями льдов, напоминавшая поверхность реки перед ледоходом. Несколько остроконечных скал, как обелиски, возвышались на высоту двухсот футов. Далее шли крупные торосы, которые, как зеркала, отражали солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь туман. Повсюду царствовало мрачное ледяное безмолвие, изредка нарушаемое только хлопаньем крыльев буревестников.

— Вот сторонка! — сказал Нед Ленд. — Все замерзло!

И всякий шум замерз.

«Наутилус» вынужден был остановиться.

— Ну, профессор, — сказал Нед Ленд, — если ваш капитан Немо пойдет дальше… — Что же, Нед?

— Он будет молодцом!

— Почему, Нед?

— А потому, что никто еще не переходил сплошные льды и не перейдет! Конечно, капитан Немо силен, но не сильнее природы. Если она сама установила такой предел, дальше которого человеку нельзя ходить, так он и не пойдет!

— Неужели нет? А мне бы очень хотелось посмотреть, что находится за этими сплошными льдами. Терпеть не могу, когда вот так вдруг перед тобой вырастает стена!

— Это их честь справедливо замечают, — сказал Консейль, — стены только раздражают ученых… и не ученых тоже. Лучше, если бы стен нигде не было.

— Да ведь известно, что за этой стеной, то есть за сплошными льдами, — сказал Нед Ленд.

— Что же там такое, Нед? — спросил я.

— Лед, и больше ничего!

— Вы в этом уверены, Нед?

— Уверен, профессор.

— А я нет, и поэтому желал бы преодолеть эту стену и поглядеть.

— Послушайтесь меня, профессор, и выкиньте такие мысли из головы. Вы дошли до сплошных льдов, и будет с вас! Дальше вы не пойдете — ни вы, ни ваш капитан Немо, ни его «Наутилус». Хотите вы или нет, а мы постоим-постоим да и повернем на север!

Я должен был согласиться с Лендом. Пока не изобрели такие корабли, которые могли бы преодолевать сплошные ледяные поля.

Несмотря на все усилия и все ухищрения капитана Немо, «Наутилус» не двигался вперед. Обычно если корабль не может идти вперед, он возвращается назад, но в наших условиях нельзя было ни идти вперед, ни отступать — проходы закрылись за нами. Если мы будем стоять на месте, то «Наутилус» вмерзнет в лед!

— Это еще ничего, что льдины сдвинулись, — сказал Нед Ленд, — а вот когда они начнут напирать на судно, тогда только держись.

Так и случилось. Около двух часов пополудни разводье во круг «Наутилуса» затянулось тонким льдом. Как я ни был пристрастен к капитану Немо, однако пришлось признать, что он действует очень неосторожно.

Я стоял на палубе, когда капитан Немо подошел ко мне и спросил:

— Что вы об этом думаете, профессор?

— Я думаю, что мы затерты льдами, капитан, — ответил я.

— Затерты льдами? Что вы под этим подразумеваете?

— То, что мы не можем двинуться ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Это, я полагаю, называется «затерты льдами»?

— Так вы считаете, что «Наутилус» не выберется из льдов?

— Очень трудно выбраться, капитан. Время года теперь такое, что на оттепель нечего рассчитывать.

— Ах, Аронакс, — сказал несколько насмешливо капитан, — вы вечно везде видите преграды и препятствия! Смею вас уверить, что «Наутилус» не только выберется, но и пойдет дальше!

— Дальше на юг? — спросил я, пристально глядя на капитана.

— Да, к югу! Он пойдет к полюсу, профессор!

— К полюсу! — вскрикнул я.

— Да, к полюсу, — ответил капитан, не теряя хладнокровия, — к Южному полюсу, к неизвестной точке, где сходятся все меридианы земного шара. Вы должны бы уже знать, профессор, как я управляю «Наутилусом» и что за судно «Наутилус»!

Да, я хорошо это знал. Но пройти к Южному полюсу! Отважиться на такое мог только безумец. Впрочем, может быть, капитан Немо там уже был?

— Вы уже открыли Южный полюс, капитан? — спросил я.

— Нет, профессор. Мы с вами вместе его откроем. Что не удалось другим, то удастся мне. Я до сих пор еще никогда не заводил «Наутилус» так далеко, но, повторяю вам, я поведу его еще дальше!

— Я хотел бы вам верить, капитан, — сказал я с легкой иронией. — Я вам верю. Двинемся вперед! Для нас не существует никаких препятствий! Расколем эти сплошные льды! Взорвем их! А если они все-таки не поддадутся, так приделаем к «Наутилусу» крылья, и пусть он перелетит через льды!

— Зачем же ему лететь? — спокойно спросил капитан Немо. — Он лучше пройдет под льдами.

— Под льдами? — вскрикнул я.

— Ну да, под льдами.

Я понял, что задумал капитан Немо.

— Я вижу, что мы начинаем понимать друг друга, профессор, — сказал капитан, слегка улыбаясь. — Вы уже не отрицаете возможности попытки, вы даже надеетесь на ее успех! Вы знаете: то, что невозможно для другого корабля, для «Наутилуса» легко осуществимо. Если около полюса обнаружится материк, «Наутилус» остановится, если же океан свободен — мы дойдем до самого полюса!

— Пожалуй, вы правы, капитан, — сказал я. — Если поверхность океана покрыта льдом, то глубинные слои свободны. Если я не ошибаюсь, то надводная часть льда относится к подводной как один к четырем?

— Почти что так, профессор. Ледяные горы, возвышающиеся на один фут над уровнем моря, простираются на три фута вниз. Сплошные льды, перед которыми мы теперь стоим, не превышают ста метров, следовательно, они имеют не более трехсот метров в глубину. А что значат триста метров для «Наутилуса»?

— Ничего не значат, капитан.

— «Наутилус» может даже спуститься глубже и в нижних слоях нисколько не беспокоиться о том, что на поверхности тридцать-сорок градусов мороза.

— Справедливо, капитан, совершенно справедливо, — ответил я.

Я поддавался искушению!

— Затруднение только в том, — сказал капитан Немо, — что несколько дней нам придется пробыть под льдом, не возобновляя запасов воздуха.

— Какое ж тут затруднение? — возразил я. — У «Наутилу са» огромные запасные резервуары, мы их наполним до отказа, и они будут снабжать нас кислородом.

— Видите, как хорошо вы устраняете затруднение, Аронакс, — сказал, улыбаясь, капитан. — Но, чтобы вы потом не обвинили меня в сумасбродстве, я сразу скажу вам, чего еще можно опасаться.

— Да чего же можно еще опасаться?

— Очень возможно, что до самого полюса море сплошь сковано льдом, и тогда, пожалуй, мы не в состоянии будем выбраться на поверхность.

— Да разве вы забыли, капитан, каков таран у «Наутилуса»? Разве нельзя как-нибудь направить судно по диагонали и пробить тараном отверстие в ледяном потолке?

— Профессор, какие иногда у вас являются светлые мысли!

— Да и зачем предполагать непременно все плохое, — продолжал я, все более увлекаясь. — Очень может быть, что море свободно около Южного полюса точно так же, как оно свободно у Северного. Полюсы вечной мерзлоты и географические полюсы земли не совпадают ни в Южном, ни в Северном полушарии, и пока не доказано обратное, надо допустить, что там находится или материк, или море, совершенно свободное от льдов.

— Я сам думаю так же, Аронакс, — сказал капитан Немо. — Однако позвольте заметить, что вы уже не возражаете против моего проекта, напротив, вы его защищаете!

Капитан был прав: я точно защищал! Теперь уже не он меня, а я его увлекал к полюсу! Капитан Немо подсмеивался надо мной, на что имел полное право.

— Теперь примемся за дело, — сказал капитан Немо. — Нельзя терять ни минуты!

Он вызвал своего помощника. Они начали говорить на своем непонятном наречии. Помощник, по-видимому, считал намерение капитана вполне исполнимым, потому что нисколько ему не возражал и даже не удивлялся.

Но как бы ни был бесстрастен помощник капитана, он не превзошел моего достойного Консейля. Когда я объявил этому безмятежному парню, что мы намерены отправиться к Южному полюсу, он спокойно ответил мне своей обычной фразой:

— Как угодно будет их чести.

Что касается Неда Ленда, то он вздернул плечи так высоко и так презрительно, как, вероятно, еще ни один смертный не делал.

— Знаете что, профессор? — сказал он. — Мне вас жалко!

И вас, и вашего капитана!

— Да ведь мы пойдем к полюсу, Нед!

— Пойдете, слов нет, только назад не вернетесь!

С этими словами Нед Ленд оставил меня, не желая больше разговаривать.

Тем временем начались приготовления.

Около четырех часов капитан Немо объявил мне, что надо задвигать люк и, следовательно, пора уходить с палубы. Я бросил последний взгляд на сверкающие сплошные льды. Погода была ясная, воздух чистый, хотя довольно холодно -12° ниже нуля. Впрочем, ветер стих и мороз был не так чувствителен.

Десять человек из экипажа большими кирками стали разбивать лед вокруг «Наутилуса». После этого все спустились внутрь корабля, люк задраили, и «Наутилус» начал погружение.

Мы с Консейлем пошли в салон, чтобы через открытые иллюминаторы видеть нижние слои океана. Ртуть в термометре поднималась. Стрелка манометра отклонялась вправо. Капитан предсказал верно: опустившись на глубину триста метров, мы очутились под сплошными льдами. «Наутилус» опустился еще ниже. Он достиг глубины восемьсот метров. Температура воды была уже не 12°, как на поверхности моря, а всего 11°.

— Отлично поплывем, с позволения их чести! — сказал Консейль.

— Надеюсь, дружище, — отвечал я, уверенный в этом.

«Наутилус» направился к полюсу. Оставалось пройти от 67°302 до 90° широты, двадцать два с половиной градуса, то есть около пятисот лье. «Наутилус» шел со скоростью два дцать шесть миль в час, как курьерский поезд.

— Если он постоянно будет идти с такой скоростью, — сказал я, — то через сорок часов дойдет до полюса.

— Это их честь справедливо изволили рассудить, — ответил Консейль.

Мы с Консейлем допоздна сидели около иллюминатора. Вода, освещенная электрическим светом, была пуста: рыбы не обитали в этих закованных льдами водах. Только в определенное время они могли появляться здесь, направляясь в водоемы, свободные от льдов.

Мы шли очень быстро. Это чувствовалось по дрожанию корпуса «Наутилуса».

Около двух часов ночи я пошел спать. Консейль последовал моему примеру. Проходя по корабельным коридорам, я надеялся встретить капитана Немо, но, наверное, он сам стоял у штурвала.

На следующий день, 19 марта, уже в пять часов утра я был в салоне. Электрический лаг показывал, что мы идем с меньшей скоростью. «Наутилус» осторожно поднимался вверх.

Сердце у меня начало страшно биться. Удастся ли нам выйти на поверхность? Неужели мы выплывем, найдем свободное море?

Нет! Меня уведомил об этом довольно сильный толчок. «Наутилус» стукнулся об лед, и, судя по глухому звуку, лед в этом месте был еще очень толстым. Мы находились на глубине тысяча футов, значит, над нами было около двух тысяч футов льда. Здесь льды были, следовательно, гораздо толще, чем в месте погружения.

«Плохо дело!» — подумал я.

В этот день «Наутилус» несколько раз пробовал подниматься, но всегда ударялся о ледяной потолок. Иногда лед встречался даже на глубине девятьсот метров, следовательно, толщина ледяного покрова была тысяча двести метров, считая и те триста метров, которые возвышались над уровнем моря.

Наступил вечер, но никаких перемен не произошло. Толщи на льда колебалась от четырехсот до пятисот метров. Разумеется, это было уже гораздо меньше, но все же от поверхности нас отделял еще очень толстый слой льда.

Было восемь часов. Уже четыре часа назад по принятому распорядку следовало впустить свежий воздух в «Наутилус». Однако я нисколько не страдал от нехватки кислорода, хотя капитан Немо и не прибегал еще к запасам воздуха.

Я очень плохо спал эту ночь: меня то одолевал страх, то волновала надежда. Несколько раз я вскакивал с постели. Время от времени я слышал, как «Наутилус» ударялся о ледяной потолок.

Около трех часов утра приборы в салоне показали мне, что лед находится на глубине всего пятьдесят метров. Значит, около ста шестидесяти футов льда отделяли нас от поверхности моря. Сплошные льды, очевидно, превращались в ледяные поля. Ледяные горы переходили в долины.

Я не отрывал глаз от манометра. Мы поднимались по диагонали, следуя наклонному рельефу подводной части льдов. Льды становились все тоньше.

Наконец в шесть часов утра того памятного дня, 19 марта, дверь салона открылась и капитан Немо сказал: — Открытое море!

Глава четырнадцатая

Южный полюс

Я побежал на палубу.

Да, море было свободно! Только кое-где плавали льдины, виднелись айсберги, вдали расстилалось огромное водное пространство. В воздухе кружилось бесчисленное множество птиц, а под волнами кишели рыбы. Море в зависимости от глубины переливалось от яркого голубого цвета до оливкового. Термометр показывал 3° ниже нуля по Цельсию. По эту сторону льдов была, можно сказать, весна!

— Мы у полюса? — спросил я капитана с замиранием сердца.

— Не знаю, — сказал капитан. — В полдень установим координаты.

— А как вы думаете, солнце покажется? — спросил я, глядя на серое облачное небо.

— Если оно покажется только на секунду, этого будет достаточно, — ответил капитан.

В десяти милях к югу от «Наутилуса» возвышался метров на двести одинокий островок. Мы направились прямо к этому островку, но шли очень осторожно. Море было совершенно незнакомое и, возможно, усеяно подводными рифами.

Через час мы достигли островка. Через два часа мы уже его обогнули. Он имел от четырех до пяти миль в окружности. Узкий пролив отделял его от земли. Границ этой земли не было видно, и потому мы не могли определить, что это — остров или материк.

— Маури, должно быть, прав!

Американский ученый Маури заметил, что между Южным полюсом и шестидесятой параллелью море покрыто плавучими льдинами громадных размеров, чего не встречается в северной Атлантике. Из этого факта он вывел заключение, что в зоне Южного полярного круга находится большая земля, так как сплошные льды образуются не в открытом море, а только у берегов. По его расчетам, ледяной массив, окружающий Южный полюс, достигает в ширину четырех тысяч километров.

«Наутилус», опасаясь сесть на мель, остановился в трех кабельтовых от берега, над которым возвышались живописные скалы.

Шлюпка была спущена на воду. Капитан, двое матросов, Консейль и я сели в шлюпку и направились к берегу. Было десять часов утра.

Я не раз оглядывался, надеясь увидеть Неда Ленда, но он не показывался. Вероятно, Ленд сердился, что его прогноз не оправдался и мы все-таки пришли к полюсу.

Шлюпка быстро пристала к берегу. Консейль хотел вы прыгнуть на землю, но я удержал его.

— Капитан, — сказал я, — вам первому следует ступить на эту землю!

— Да, профессор, — отвечал капитан, — и я нисколько не колеблюсь, потому что до сих пор человеческая нога еще не ступала на полярные земли!

Сказав это, он легко спрыгнул на песок. Я видел, что капитан взволнован.

Он быстро взобрался на утес, возвышавшийся на оконечности мыса, встал, скрестив руки, и огляделся вокруг. Фигура его выглядела очень величественно на этой высоте. Минут пять он молча осматривался, потом обратился ко мне.

— Выходите, профессор! — крикнул он.

Я тотчас же вместе с Консейлем вышел на берег.

Почва представляла собой красноватый туф, издали казалось, что она усыпана толченым кирпичом. Повсюду виднелись ручьи лавы, шлак и пемза, указывавшие на ее вулканическое происхождение. В некоторых местах я заметил дымовые фонтанчики, от которых пахло серой, — это обстоятельство доказывало, что подземный огонь еще не потух. Однако, взобравшись на высокий утес и пристально оглядываясь вокруг, я не увидел ни одного вулкана.

Известно, что Джеймс Росс нашел два действующих вулкана — Эребус и Террор — на сто шестьдесят седьмом меридиане и на 77°322 широты.

Растительность этого материка показалась мне очень бедной. Некоторые мхи и лишайники из рода Usnea melanoxantha стлались по черным скалам. Были здесь еще микроскопические растеньица, примитивные диатомеи, зажатые между камнями, и длинные пурпурные и алые водоросли, вероятно, занесенные сюда волнами и выброшенные на берег прибоем.

Берег был усеян моллюсками, мелкими ракушками, морскими блюдечками, сердцевидками и особенно продолговатыми клионами, у которых голова состоит из двух округленных лопастей. Здесь я увидел целые мириады северных клионов, бесчисленное множество которых кит может проглотить за один раз. Эти прелестные крылоногие, словно морские бабочки, оживляли прибрежные воды.

Кое-где виднелись древовидные кораллы, которые, по наблюдениям Джеймса Росса, живут в южных морях на глубине до тысячи метров, потом маленькие восьмилучевые кораллы — альционарии, множество красновато-бурых астериасов, свойственных этому климатическому поясу, и других морских звезд.

Но где кипела жизнь, так это в воздухе. Тысячи птиц летали, порхали, кружились и оглушали нас своими криками. Пингвины тучами покрывали скалы, нисколько не пугаясь нашего присутствия и бесцеремонно разгуливая около нас. Легкие и проворные в воде, но неуклюжие и тяжелые на суше, они неугомонно издавали странные крики, скучивались в стаи, но держались смирно.

Среди птиц я заметил куликов из семейства белых ржанок, величиной с голубя, белоснежных, с коротким коническим клювом, глаза у них обведены красным ободком. Консейль наловил несколько таких птичек, их мясо, если его хорошо приготовить, очень вкусно.

В воздухе мелькали альбатросы, у которых ширина распростертых крыльев равнялась трем с половиной метрам, буревестники-великаны, с выгнутыми дугой крыльями, большие охотники до тюленей, снежные буревестники с серыми ногами и целое полчище глупышей — и белых, с коричневой каймой на крыльях, и голубых, свойственных островам Антарктики. Эти последние до того «маслянисты», что жители Фарерских островов привязывают к убитой птице фитиль и зажигают, как светильник.

— Еще бы немного, — сказал Консейль, которому я рассказал об этом, — и из них были бы настоящие лампы. Впрочем, нельзя же требовать, чтобы они выводились с фитилем.

Отойдя на полмили от берега, мы увидели, что вся земля совершенно усеяна гнездовыми ямками антарктических пингвинов. Капитан Немо потом устроил на них охоту, потому что их черное мясо очень недурно. Крик пингвинов чрезвы чайно напоминает ослиное гиканье. Они высотой до семидесяти сантиметров, аспидного цвета, с белым брюхом и желтым ободком вокруг шеи. Эти птицы позволяли убивать себя камнями, нисколько не стараясь убежать.

Туман все не рассеивался. Было уже одиннадцать часов, а солнце еще не показывалось. Это очень меня беспокоило. Какие же могли быть наблюдения без солнца? Как узнать, у полюса мы или еще нет?

Я подошел к капитану Немо. Он стоял, облокотясь на обломок утеса, и глядел на небо. Он казался взволнованным и недовольным. Но что же делать? Надо покориться! С солнцем капитан Немо не мог справиться так, как он повелевал морской стихией.

Наступил и полдень, а дневное светило все не показывалось. Нельзя даже было определить высоту солнца из-за густого занавеса облаков. Вскоре пошел снег.

— До завтра! — коротко сказал капитан Немо.

Мы возвратились на «Наутилус».

Во время нашего отсутствия были закинуты сети, и я с большим интересом стал рассматривать пойманных рыб.

Антарктические моря служат местом миграции множества рыб, которые приплывают сюда, спасаясь от бурь более низких широт, чтобы попасться на зуб дельфинам и моржам.

Я заметил несколько южных бычков длиной в дециметр, белых с синеватыми поперечными полосками, снабженных маленькими колючими шипами. Были здесь и антарктические иглы длиной три фута, белокожие, гладкие, с серебристым отливом, голова у них округленная, и морда оканчивается трубой, или хоботом, который загибается ко рту, на спине три плавника.

Я потом попробовал их есть, но нашел, что они очень безвкусны, несмотря на уверения Консейля, что лучшего блюда не найти.

Снежная буря продолжалась до следующего утра. На палубе невозможно было оставаться. Я писал в салоне и слышал оттуда крики буревестников и альбатросов. «Наутилус», впрочем, не стоял на месте: он двигался вдоль берега и прошел еще около десяти миль к югу. Кругом царствовала полутьма или, лучше сказать, полусвет.

На следующий день, 20 марта, метель утихла, снег перестал идти, и стало немного холоднее. Термометр показывал два градуса ниже нуля. Туман поднялся, и я начал надеяться, что наконец можно будет установить наши координаты.

Капитан не выходил из своей каюты, но шлюпка была к нашим услугам. Мы с Консейлем сели в нее и благополучно переправились на берег.

Почва здесь была такая же, то есть вулканического происхождения. Повсюду видны были следы лавы, шлаки, базальты. Но кратера и здесь я не заметил, хотя тщательно осматривался.

Как и на острове, мириады птиц оживляли суровую местность. Кроме птиц мы увидели целые стада морских млекопитающих, которые глядели на нас кроткими, спокойными глазами. Это были различные виды тюленей. Одни лежали на земле или на льдинах, прибитых к берегу прибоем, другие входили в море или выползали из него. Они не пугались и не убегали при нашем приближении: видно было, что они не имели никаких дел с человеком.

— Сколько их! — сказал я Консейлю. — Можно нагрузить сотню промысловых судов!

— Их честь это справедливо изволили сказать, — отвечал Консейль. — Счастье, что Нед Ленд не пошел с нами!

— Почему же счастье, Консейль?

— Потому что он всех бы перебил, с позволения их чести.

— Всех не всех, Консейль, но многих он бы перебил, в этом нет сомнения. Капитан был бы недоволен, потому что он не любит проливать напрасно кровь безвредных животных.

— По-моему, капитан прав, с позволения их чести.

— Разумеется, прав, Консейль. Послушай, ты еще не классифицировал эти образчики морской фауны?

— Их чести известно, что я не очень-то силен на практике… Пусть их честь назовут мне этих животных…

— Это тюлени, моржи.

— Два рода, принадлежащие к отряду ластоногих, — поспешно ответил ученый Консейль, — к отделу плотоядных, к подклассу чревосумчатых, к классу млекопитающих, к типу позвоночных.

— Отлично, Консейль! Но роды разделяются на виды, и, если я не ошибаюсь, мы здесь найдем образцы для изучения. Пойдем вперед!

Было восемь часов утра. У нас еще оставалось четыре часа до полудня. Я надеялся, что в полдень можно будет определить, где мы находимся.

Мы направились к огромной бухте, врезавшейся в крутой гранитный берег.

Все вокруг было населено морскими млекопитающими. Я невольно искал глазами старого Протея, мифологического пастуха, который стерег Нептуновы стада.

Больше всего тут было тюленей. Они располагались группами; самцы заботливо оберегали свое семейство, самки кормили детенышей, а некоторые подростки играли или лежали в нескольких шагах от родителей.

Когда эти млекопитающие хотели перейти с места на место, они передвигались маленькими неуклюжими прыжками, плавники у них плохо развиты. Тюлени отлично плавают, а лежа на берегу, принимают очень грациозные позы. Древние за кроткое выражение их прекрасных бархатистых глаз, грациозные движения и позы превратили их в мифологических тритонов и сирен.

— Посмотри, как развиты у них мозговые полушария! — сказал я Консейлю. — Ни у одного млекопитающего, кроме человека, нет столько мозга, как у тюленей. Они очень смышленые животные, их легко можно приручить. Некоторые натуралисты полагают, что если их хорошенько выдрессировать, так они бы могли оказывать большие услуги в рыбной ловле.

Большая часть тюленей спала на камнях или на песке. Между этими обыкновенными тюленями, у которых нет наружного уха, я заметил разновидности длиной три метра, с белой шерстью, голова у них напоминает голову бульдога, челюсти усажены десятью зубами — по четыре резца сверху и снизу и два больших клыка.

Между тюленями попадались северные морские слоны, с коротким и подвижным хоботом; это великаны, имеющие более пяти метров в длину, а окружность их равняется двадцати футам. При нашем приближении они даже не шевельнулись.

— Что, эти животные опасны? — спросил Консейль.

— Нет, не опасны, если только их не трогать. Когда тюлень защищает своих детенышей, то он опасен. В таком случае нередко разбивает в щепы рыбачье судно.

— Он, с позволения их чести, вправе так поступать, — сказал Консейль.

— Я не говорю, что не вправе.

Мы прошли еще мили две. Нам загородил дорогу скалистый мыс, который защищал бухту от южных ветров. Утес стоял над морем отвесно, волны разбивались и пенились у его подножия. За этим утесом слышен был ужаснейший рев, словно там находилось целое стадо жвачных животных.

— Вот тебе на, — сказал Консейль, — быки задают концерт.

— Нет, — отвечал я, — не быки, а моржи.

— Дерутся?

— Дерутся или играют.

— Я желал бы, с позволения их чести, посмотреть на это.

Посмотреть следует…

— Следует, Консейль, следует. Мы посмотрим.

Мы начали взбираться на черноватые скалы. Обледенелые камни были очень скользкими, то и дело обрывались из-под ног и скатывались вниз. Я не раз тоже летел вниз, а потом, потирая ушибленные места, опять карабкался дальше. Консейль был гораздо осторожнее, не падал, приходил мне на помощь и поднимал меня, говоря:

— Если бы их честь потрудились пошире расставлять ноги, так их честь так часто бы не падали.

Наконец мы добрались до вершины, и я увидел обширную снежную равнину, покрытую моржами. Моржи не дрались, а играли, и рев был не гневным, а веселым.

Моржи формой тела и расположением конечностей очень схожи с тюленями, но у них нет ни резцов, ни коренных зубов на нижней челюсти, на верхней челюсти только два клыка — два бивня длиной восемьдесят сантиметров. Эти бивни гораздо крепче слоновых, не так быстро желтеют и очень высоко ценятся. Из-за этих ценных клыков охотятся за моржами с таким усердием, что, вероятно, скоро совершенно их истребят. Безрассудные охотники бьют без разбора и самок и детенышей, каждый год уничтожается более четырех тысяч моржей.

Я мог свободно разглядывать этих животных: они нисколько не беспокоились и близко нас к себе подпускали. Кожа у них морщинистая, толстая, шерсть рыжеватая, короткая и не очень густая. Иные особи были четыре метра длиной. Моржи здесь гораздо беспечнее и смелее северных и не выставляли часовых около своего лагеря.

Наглядевшись на моржей, мы отправились в обратный путь.

Было уже одиннадцать часов. Я, впрочем, не надеялся, что покажется солнце. Облака заволакивали все небо. Казалось, завистливое светило не хотело указать смертным, где находится недоступная точка земного шара.

Мы повернули обратно и по узкой тропинке спустились с утеса. В половине двенадцатого мы уже были у нашей «пристани».

Я тотчас же увидел капитана Немо. Он стоял на базальтовом обломе, астрономические приборы лежали рядом с ним.

Глаза его были устремлены на север.

Я подошел, остановился около него и тоже стал ждать.

Наступил полдень. Солнце не показалось. Установить координаты опять не удалось. Если и завтра солнце не покажется, то придется отказаться от надежды узнать, где мы находимся.

«Сегодня 20 марта! — думал я с волнением. — Сегодня 20 марта! Завтра 21 число, начинается равноденствие, солнце исчезнет на шесть месяцев, и наступит долгая полярная ночь!»

Я не утерпел и высказал свои опасения капитану Немо.

— Вы правы, Аронакс, — ответил капитан Немо, — если и завтра мне не удастся определить высоту солнца, то придется ждать шесть месяцев. Но если завтра в полдень солнце выглянет, мне будет легко сделать вычисления, потому что я буду его делать 21 марта.

— Почему, капитан?

— Потому что когда дневное светило описывает удлиненную спираль, измерить его высоту над горизонтом очень трудно; поэтому может произойти ошибка.

— Что же вы будете делать завтра?

— Я воспользуюсь хронометром. Если завтра, 21 марта, в полдень солнечный диск будет пересечен точно пополам линией горизонта, значит, мы у Южного полюса.

— Однако, — возразил я, — это определение не совсем верно, потому что равноденствие начинается не в самый полдень.

— Разумеется, но мы ошибемся метров на сто, не более.

Это не имеет для нас значения.

Капитан Немо вернулся на корабль, а мы с Консейлем бродили до пяти часов по берегу, наблюдали, рассуждали, классифицировали.

Я нашел яйцо пингвина замечательно большого размера. Любитель редкостей, не задумываясь, дал бы за него тысячу франков. Яйцо это было синего цвета и все испещрено черточками, похожими на иероглифы.

Я вручил его Консейлю, и Консейль благополучно донес его, как драгоценную китайскую вазу, до «Наутилуса». Я поместил это яйцо, с разрешения капитана Немо, в его музее, под стекло вместе с другими редкостями.

Затем мы поужинали с большим аппетитом. На ужин нам была подана тюленья печенка, которая вкусом напоминала свежее свиное сало.

После ужина я лег спать. Но перед сном не хуже любого индуса долгое время взывал к лучезарному светилу, чтобы оно озарило нас своими животворными лучами.

На другой день, 21 марта, я с пяти часов утра вышел на палубу. Капитан Немо уже был там.

— Иногда немного проясняется, — сказал он. — Я надеюсь, что сегодня мы своего добьемся. После завтрака отправимся на берег и выберем пункт для наблюдения.

— Хорошо, капитан, — ответил я.

Я отправился к Неду Ленду и стал звать его с собой. Несмотря на все мои уговоры, упрямый канадец отказался. Он был очень мрачен и озлоблен.

«Впрочем, все к лучшему! — подумал я. — На берегу чересчур много тюленей, и канадец может затеять бойню!» После завтрака я отправился на берег.

«Наутилус» за ночь прошел еще несколько миль. Он теперь стоял в лье от берега, на котором возвышался остроконечный утес высотой четыреста-пятьсот метров.

Мы с капитаном Немо сели в шлюпку, разумеется, захватив с собой нужные приборы, то есть хронометр, подзорную трубу и барометр. Пока мы плыли к берегу, нам встретилось множество китов, принадлежащих к трем видам, свойственным южным морям: обыкновенного кита, у которого нет спинного плавника, горбача с огромными беловатыми плавниками, и коричнево-желтого финвала, известного у англичан как fin back, самого подвижного и проворного из китообразных. Издали можно услышать приближение этого могучего животного, потому что он очень высоко выбрасывает столбы воздуха и пара, которые похожи на столбы дыма.

Целые стада млекопитающих резвились в тихих спокойных водах. Бассейн Южного полюса служил, видимо, убежищем китообразным, которые спасались от ярости охотников.

Я также заметил сальпов, которые тянулись по воде длинными беловатыми цепочками, и огромных медуз, покачивающихся на волнах.

В девять часов мы причалили к берегу. Погода прояснялась. Облака бежали к югу. Туман поднимался с поверхности воды.

Капитан Немо направился прямо к утесу, выбранному им для наблюдений. Всходить на него было очень трудно — повсюду острые осколки лавы, пепла, к этому добавлялся еще и неприятный запах серы.

Капитан Немо быстро и легко взбирался по камням, хотя и говорил, что давным-давно отвык ходить по земле. Его ловкости мог бы позавидовать пиринейский охотник!

Целых два часа мы добирались до вершины. С высоты мы обозревали открытое море. Под нашими ногами расстилались снежные поля ослепительной белизны. Над головой у нас сияло бледно-голубое небо. На севере виден был солнечный диск, наполовину срезанный линией горизонта. Из глубины вод великолепными снопами поднимались сотни фонтанчиков. Вдали стоял «Наутилус», уснувший на волнах. Позади нас, к югу и востоку, лежала необозримая земля с нагромождениями утесов и льдин.

Капитан Немо, поднявшись на вершину, сразу определил высоту утеса над уровнем моря.

В три четверти двенадцатого солнце полностью выплыло из-за горизонта, как золотой шар, и осветило последними лучами уединенный материк и пустынные, никем не посещаемые воды.

Капитан Немо в подзорную трубу наблюдал светило, которое мало-помалу клонилось к горизонту, описывая удлиненную дугу.

Мое сердце учащенно билось. Капитан доверил мне держать хронометр.

Если солнечный диск наполовину закроется в полдень, то мы, значит, на полюсе!

— Полдень! — вскрикнул я. — Двенадцать часов!

— Южный полюс! — торжественно сказал капитан Немо, передавая мне трубу.

Дневное светило перерезалось горизонтом как раз на две равные части!

Я смотрел, как последние лучи солнца озолотили вершину утеса и как тени стали ложиться на его склоны.

В эту минуту капитан Немо положил руку мне на плечо и сказал:

— В 1600 году голландец Геритк, увлекаемый течениями и бурями, достиг 64° южной широты и открыл Южные Шетландские острова. В 1773 году 17 января знаменитый Кук достиг 67°302, а в 1774 году 30 января — 71°152 широты. В 1819 году русский исследователь Беллинсгаузен был на шестьдесят девятой параллели, а в 1821 году — на шестьдесят шестой под 111° западной долготы. В 1820 году англичанин Брансфилд дошел до 65°. В том же году американец Моррел — впрочем, его рассказы подлежат сомнению — открыл свободное от льдов море на 70°142 широты. В 1826 году англичанин Пауэлл не смог из-за льдов перейти 62°. В том же году простой охотник за тюленями, англичанин Уэдделл, поднялся до 72°142 широты на тридцать пятом меридиане и до 74°152 по тридцать шестому. В 1829 году англичанин Форстер открыл Антарктический материк на 63°262 широты и 66°262 долготы. В 1831 году англичанин Биско открыл 1 февраля Землю Эндерби на 68°502, в 1832 году 5 февраля — Землю Аделаиды на 67°, а 21 февраля — Землю Грэм на 64°452 широты. В 1838 году француз Дюмон-Дюрвиль, остановленный сплошными льдами на 62°572 широты, открыл Землю Луи Филиппа. Два года спустя тот же Дюмон-Дюрвиль открыл 21 января на 66°302 Землю Адели и через восемь дней на 64°402 — Землю Клэр. В 1838 году англичанин Уилкс дошел до шестьдесят девятой параллели. В 1839 году англичанин Баллени открыл острова Баллени на границе Южного полярного круга. Наконец, в 1842 году англичанин Джеймс Росс 12 января, плавая на «Эребусе» и «Терроре», открыл Землю Виктории на широте 76°562 и 171°72 восточной долготы. 23 числа того же месяца он был на семьдесят четвертой параллели — самой дальней точке, до которой до тех пор не доходили. 27 января он дошел до 76°82, 28-го — до 77°322, 2 февраля — до 78°42.

В 1842 году он возвратился к 71°, дальше которого не мог пройти. Я, капитан Немо, 21 марта 1868 года дошел до Южного полюса, находящегося на 90° южной широты, и я завладеваю этой частью земного шара!

— От чьего имени завладеваете, капитан?

— От моего собственного!

С этими словами капитан Немо развернул черный флаг, на котором сверкала золотая буква «N». Затем, обращаясь к дневному светилу, которое уже почти скрылось и посылало на землю только слабые лучи, он крикнул:

— Прощай, солнце! Исчезай, лучезарное светило! И пусть полярная ночь покроет мраком мои новые владения!

Глава пятнадцатая

Несчастье или препятствие?

На следующий день, 22 марта, в шесть часов утра мы начали готовиться в обратный путь. Было темно и очень холодно. На небе ярко блистали звезды. В зените сверкал Южный Крест — Полярная звезда Антарктики.

Термометр показывал 12° ниже нуля. Временами дул холодный ветер. На море стало больше льдин. На поверхности воды виднелись черноватые пятна — признак, что скоро все затянется молодым льдом.

Очевидно, бассейн Южного полюса, замерзающий на шесть зимних месяцев, был в это время недоступен.

Что же будет с китами зимой? Вероятно, они пробираются подо льдами в другие моря. Что касается тюленей и моржей, то они привыкли жить в холодном и суровом климате и оставались здесь, на ледяном побережье.

Эти животные проделывают дыры-отдушины в ледяных полях и заботятся о том, чтобы они не замерзали. В эти дыры они высовывают головы и дышат. Когда птиц спугнет холод и они улетят на север, тюлени и моржи остаются единственными хозяевами полярного континента.

«Наутилус» начал медленно погружаться. На глубине тысяча футов он пошел прямо на север со скоростью пятнадцати миль в час. К вечеру он уже плыл под сплошными льдами.

Иллюминаторы в салоне были задвинуты из предосторожности: корпус «Наутилуса» мог неожиданно наткнуться на случайную плавучую льдину, и тогда пришлось бы плохо. Так что я провел целый день, переписывая начисто свои заметки.

Итак, мы достигли Южного полюса!

Сколько чудес насмотрелся я за эти пять месяцев! Мы прошли четырнадцать тысяч лье. И что это было за путешествие! Я вспоминал охоту на острове Креспо, остановку в проливе Торреса, коралловое кладбище, ловлю жемчуга на Цейлоне, Аравийский тоннель, Санторинские огни, золотые запасы бухты Виго, Атлантиду, Южный полюс. Эти воспоминания всю ночь не давали мне спокойно заснуть.

В три часа утра меня разбудил сильнейший толчок. Кругом было темно. Я приподнялся на постели и стал прислушиваться, как вдруг меня сбросило с кровати на пол.

Очевидно, «Наутилус» натолкнулся на что-то!

Я поднялся и, держась за стенки, кое-как добрался до са лона.

Вся мебель здесь была опрокинута. К счастью, стеклянные шкафы и витрины с редкостями остались на месте, потому что были прочно прикреплены к полу. Картины, висевшие по правому борту, сместились и плотно прилегали к стенке, а картины по левому борту отходили от стены на целый фут. Следовательно, «Наутилус» лежал неподвижно на правом борту.

Я слышал торопливые шаги и чьи-то голоса.

Капитан Немо не показывался.

В ту минуту, как я выходил из салона, пришли Нед Ленд и Консейль.

— Что случилось? — спросил я.

— Я, с позволения их чести, пришел спросить об этом, — сказал Консейль.

— Я хорошо знаю, что случилось! — закричал Нед Ленд, — «Наутилус» наткнулся на айсберг! И я полагаю, что теперь ваш капитан Немо так легко не выкарабкается из беды, как в Торресовом проливе!

— Он по крайней мере всплыл на поверхность? — спросил я.

— Мы не знаем, — ответил Консейль.

— Можно узнать, — сказал я.

Я посмотрел на манометр. К великому моему изумлению, он показывал глубину триста шестьдесят метров.

— Что это значит? — вскрикнул я.

— Надо бы спросить капитана Немо, — сказал Консейль.

— Да где его взять, вашего капитана Немо? — ответил Нед Ленд. — Он словно сквозь землю провалился.

— Пойдем его искать, — сказал я.

Мы вышли из салона.

В библиотеке ни души. На трапе ни души. На вахте никого.

— Верно, капитан Немо в кабине рулевого, — сказал я. — Надо подождать.

Мы вернулись в салон.

Я не буду перечислять все упреки и придирки, которые Нед Ленд адресовал капитану Немо. Я дал ему полную свободу выкричаться, излить свое плохое настроение и не прерывал его ни единым словом. Наконец он умолк. Минут двадцать мы сидели тихо, прислушиваясь к малейшему шуму.

Вдруг вошел капитан Немо. Нас он словно не заметил. Его лицо, всегда такое бесстрастное, выражало теперь некоторое беспокойство. Капитан внимательно посмотрел на компас, на манометр и отыскал на карте какую-то точку.

Я не хотел ему мешать и молчал. Но когда он, по-видимому, собирался уйти, я спросил его:

— Препятствие, капитан?

— Нет, Аронакс, на этот раз несчастный случай, — ответил капитан Немо.

— Тяжелый?

— Возможно.

— Опасность неминуема?

— Нет еще.

— «Наутилус» сел на мель?

— Да.

— И это произошло вследствие чего?

— Не от беспечности или неопытности человека, а от каприза природы, Аронакс. Людские законы можно отвергать, можно им не повиноваться, но против законов природы не пойдешь!

«Нашел время для высказывания философских мыслей, — подумал я. — Это не ответ».

— Можете вы мне сказать, если так, что за причина…

— Перед нами перевернулась огромная льдина, профессор. Вы, вероятно, знаете, что вода мало-помалу подмывает основание ледяных гор и они опрокидываются, так как у них меняется центр тяжести. Это и случилось. Ледяная глыба перевернулась и толкнула «Наутилус», который плыл под водой, затем она очутилась ниже, скользнула под его корпус, приподняла и подкинула его выше, где он и засел, накренившись.

— Нельзя ли как-нибудь освободить «Наутилус»? Выкачать воду из резервуаров…

— Я уже распорядился. Слышите, как действуют насосы? Посмотрите на манометр — мы поднимаемся. Но ледяная глыба поднимается вместе с «Наутилусом», и до тех пор, пока что-нибудь ее не остановит, положение наше не улучшится.

Действительно, «Наутилус» поднимался с креном на правый борт. Без сомнения, он выровняется, если ледяная глыба остановится, но если она будет подниматься с нами до самых сплошных льдов? Тогда нас сплющит между двумя ледяными поверхностями! Признаюсь, было о чем задуматься!

Капитан Немо часто поглядывал на манометр. Мы всплывали, сохраняя угол наклона, и поднялись уже футов на полтораста.

Вдруг мы почувствовали легкое сотрясение корпуса. Очевидно, «Наутилус» стал выпрямляться. Картины на стенах приняли нормальное положение.

Затаив дыхание, мы молчали, наблюдая, как выравниваются пол и стены.

Прошло десять минут.

— Наконец мы стали прямо! — воскликнул я.

— Да, — сказал капитан Немо и пошел к двери.

— А мы всплывем, капитан?

— Конечно, Аронакс. Когда выкачают воду из резервуаров, мы поднимемся на поверхность.

Капитан ушел. Вскоре по его распоряжению «Наутилус» сбавил ход, чтобы не удариться о нижнюю часть торосов.

— Выскочили! — сказал канадец.

— Да! — отвечал я. — Нас могло сплющить между льдами, или, по крайней мере, мы рисковали очутиться в ледяной тюрьме. И тогда, без воздуха… Да, мы отделались благопо лучно!

— Если только отделались! — ворчливо сказал Нед Ленд.

Я не хотел вступать в бесполезный спор и ничего ему не ответил. К тому же в эту самую минуту открылись иллюминаторы и ослепляющий свет снаружи ворвался в салон.

Мы плыли между сверкающими ледяными стенами. Громадная подводная поверхность сплошных льдов расстилалась над нами, как гигантский потолок, а снизу под нами зацепилась за боковые стенки перевернувшаяся ледяная глыба. «Наутилус» шел по настоящему ледяному тоннелю около двадцати метров шириной в спокойной воде.

Льды переливались и сверкали в электрическом свете, как алмазы, сапфиры и изумруды. Это был ослепительный рудник различных самоцветов.

— Ах, какая красота! — говорил Консейль. — Ах, как прекрасно!

— Да, Консейль, прекрасное зрелище! — отвечал я. — Ведь прекрасно, Нед?

— Разумеется, прекрасно! — с гневом отвечал канадец. — Я ничего такого отроду не видывал! Да за это зрелище мы можем дорого поплатиться. Знаете что, господин Аронакс? Не следовало нам всего этого видеть: если Господь запрещает что-то показывать, так на то не следует глядеть!

Я хотел ему ответить, но Консейль мне помешал. Парень вдруг вскрикнул, и я невольно обернулся.

— Что с тобой, Консейль? — спросил я.

— Пусть их честь закроют глаза! — вскрикнул Консейль. — Пусть их честь не смотрят!

Консейль кричал, закрыв себе лицо руками.

— Да что с тобой, Консейль?

— Я не вижу, я ослеп!

Я невольно посмотрел в иллюминатор, но невыносимый блеск тотчас же заставил меня зажмуриться.

Я понял, в чем дело. «Наутилус» прибавил скорость и шел теперь чрезвычайно быстро. Стены, до сих пор сверкавшие ровным ярким светом, вдруг превратились в огненные полосы, и мы мчались словно обвитые молниями.

Иллюминаторы закрылись, но мы еще долго стояли, закрыв глаза руками.

— Ну! — сказал Консейль, оправившись. — Я бы этому не поверил!

— А я и сейчас не верю! — ответил Нед Ленд.

— Когда мы вернемся домой, на твердую землю, после зрелищ таких чудес природы, — добавил Консейль, — так уже там ничему не будем удивляться! Теперь твердая, обитаемая земля нам нипочем!

Эти слова достаточно показывали, до какой степени был возбужден невозмутимый фламандец.

Но Нед Ленд тотчас же постарался окатить нас холодной водой.

— Обитаемая земля! — сказал он. — Будьте уверены, приятель: нам на обитаемой земле уже не бывать!

Было пять часов утра.

Вдруг опять толчок!

Я догадался, что нос «Наутилуса» натолкнулся на льды.

— Наверно, капитан поворачивает в сторону, — сказал я, — возможно, тоннель в этом месте отклоняется в сторону…

Во всяком случае, мы пройдем…

Но, вопреки моему ожиданию, «Наутилус» дал задний ход.

— Мы назад идем? — спросил Консейль.

— Да, — ответил я, — назад… В этом месте, видимо, нет выхода из тоннеля.

— Что ж тогда делать, если нет выхода и…

— Мы повернем назад и выйдем через южный выход. Вот и все!

Я, говоря это, вовсе не был спокоен, но постарался принять вид человека, уверенного в успехе.

«Наутилус» все шел назад.

— Вот и задержка! — сказал Нед Ленд.

— Не беда! — отвечал я ему. — Два-три лишних часа промедлим и выберемся!

— Да, если только выберемся! — сказал канадец.

Несколько минут я ходил взад и вперед, из салона в библиотеку и обратно. Нед Ленд и Консейль сидели молча. Наконец я сел на диван, взял книгу и начал ее машинально пробегать глазами.

Через четверть часа Консейль подошел ко мне и спросил:

— Что их честь изволят читать? Очень это интересно?

— Очень интересно, Консейль, — отвечал я.

— Еще бы! Их честь изволят читать книгу их же чести!

Свою книгу!

— Разве?

Действительно, я держал в руках свое собственное произведение «Тайны морских глубин».

Я отбросил книгу и снова стал расхаживать по комнате.

Нед Ленд и Консейль встали, собираясь уйти.

— Останьтесь, друзья! — сказал я. — Лучше сидеть вместе, пока… пока не выберемся из этого тупика.

— Как угодно будет их чести, — ответил Консейль.

Прошло несколько часов. Я часто смотрел на приборы, развешанные по стенам. Манометр показывал, что «Наутилус» держится на глубине триста метров; компас указывал, что он направляется к югу, а лаг — что он идет со скоростью двадцать миль в час.

В таком узком пространстве — и такая скорость! Капитан Немо понимал, что надо спешить и что каждая минута дорога.

В двадцать пять минут девятого опять толчок! На этот раз удар пришелся по корме.

Я побледнел. Нед Ленд и Консейль подошли ко мне. Я схватил Консейля за руку. Мы молча переглянулись, словно задавая друг другу вопросы, на которые у нас не было ответа.

В эту минуту появился капитан. Я кинулся к нему и спросил:

— Дорога к югу тоже заграждена?

— Да, заграждена. Ледяная глыба, перевернувшись, загородила последний выход.

— Мы, значит, заперты в этом тоннеле? — Заперты.

Глава шестнадцатая

Воздуху!

Затерты во льдах! Мы стали пленниками ледяных торосов. Нед Ленд ударил по столу своим громадным кулаком. Консейль молчал и стоял спокойно.

Я посмотрел на капитана. Лицо его приняло обычное бесстрастное выражение. Он стоял, скрестив по привычке руки на груди, и о чем-то раздумывал.

«Наутилус» не двигался.

Наконец капитан заговорил.

— Господа, — сказал он спокойным ровным голосом, — при данных обстоятельствах мы можем умереть двумя способами.

Он говорил так, словно объяснял нам какой-нибудь урок!

— Во-первых, нас может раздавить между льдами, а во-вторых, мы можем задохнуться от недостатка воздуха. О возможности умереть с голоду я не говорю, потому что у нас еще очень много съестных припасов. Займемся вопросом о возможности быть раздавленными или задохнуться.

— Задохнуться мы не задохнемся, капитан, — сказал я, — потому что ведь запасные резервуары…

— Запасов воздуха хватает всего на два дня, господин Аро накс. Мы уже тридцать восемь часов находимся под сплошными льдами. Разве вы не чувствуете, что уже трудно становится дышать? Через несколько часов весь наш запас истощится.

— Так надо постараться выбраться за несколько часов, капитан! — вскрикнул я.

— Мы попробуем, Аронакс. Я хочу попытаться пробить ледяную стену.

— С какой стороны, капитан?

— А вот сейчас узнаем, что покажет зонд. Я посажу «Наутилус» на ледяное подножие, а экипаж, одетый в скафандры, станет пробивать лед в том месте, где он окажется податливее и тоньше.

— Можно открыть иллюминаторы?

— Можно. Мы ведь теперь стоим на месте.

Капитан Немо ушел.

Скоро я услыхал шипение воды, наполняющей резервуары. «Наутилус» начал медленно погружаться и сел на ледяное дно на глубине трехсот пятидесяти метров.

— Друзья! — сказал я Неду и Консейлю. — Время трудное, но я надеюсь на ваше мужество и энергию.

— Я, господин Аронакс, готов что угодно сделать для общего спасения, — ответил канадец. — И если капитану нужен еще работник, так я в его распоряжении. Я могу справиться с киркой и гарпуном.

— Капитан будет очень рад, Нед, — сказал я, пожимая ему руку. — Пойдемте к нему!

Я проводил Неда в помещение, где экипаж одевался в скафандры. Капитан был здесь и принял предложение канадца очень благосклонно. Через несколько минут Нед Ленд уже переоделся и отправился вместе с экипажем на работу.

Я вернулся в салон и, встав вместе с Консейлем у иллюминатора, начал рассматривать льды, окружавшие «Наутилус».

Вскоре мы увидели, как двенадцать человек вышли на лед.

— Вон Нед! — сказал я Консейлю. — Он выше всех.

Капитан Немо тоже был с рабочими.

Сначала попробовали прозондировать верхние льды, но они оказались чересчур толстыми. По распоряжению капитана проверили нижние пласты. Зонд показал, что здесь всего десять метров отделяют нас от воды. Значит, надо было вырубить около тысячи пятисот кубических метров льда, чтобы образовать отверстие, через которое мог бы пройти «Наутилус».

Работа началась и продолжалась с большим усердием. Кирки мощно врезались в массу льда, откалывая от нее большие глыбы. После двух часов напряженной работы Нед Ленд пришел к нам отдохнуть. Он был совершенно без сил.

На место прежних рабочих пришли новые, к которым присоединились и мы с Консейлем. Руководил работами помощник капитана. Сначала мне было очень холодно, но, поработав киркой, я согрелся.

Мы тоже проработали два часа, а потом пошли отдыхать.

Воздух на «Наутилусе» не обновлялся уже целых сорок восемь часов, и дышать становилось трудно. А между тем, рассчитывая, как шла наша работа, нам надо было проработать еще пять ночей и четыре дня, чтобы выбраться из ледяной западни.

— Пять ночей и четыре дня! — сказал я своим товарищам. — А у нас запасов воздуха всего только на два дня!

— Вы еще и то не забывайте, — добавил Нед Ленд, — что если мы и выберемся из этой проклятой ледяной тюрьмы, мы все-таки останемся под сплошными льдами, значит, дышать свежим воздухом все-таки будет нельзя!

Нед был прав. Не задохнемся ли мы раньше, чем «Наутилус» выплывет на поверхность? А вдруг он будет погребен в этой ледяной могиле?

Всю ночь работа не прекращалась.

Утром я надел скафандр и пошел поглядеть, насколько продвинулись работы. Вообразите мой ужас, когда я увидел, что вода в нашем тоннеле начинает замерзать!

Я ничего не сказал об этой новой беде ни Консейлю, ни Неду Ленду. Зачем было их тревожить безо всякой пользы?

Но капитана Немо я уведомил немедленно.

— Я знаю, Аронакс, — сказал он со своим обычным спокой ствием. — Я знаю, но я не в силах этому помочь. Остается одно: спешить! Надо, так сказать, обогнать мороз!

Обогнать мороз! Этот человек мог еще шутить!

Весь этот день я ревностно работал киркой. Работа меня ободряла и поддерживала. Кроме того, на работе дышалось свободнее, так как из дыхательного аппарата поступал свежий воздух.

К вечеру отверстие прорубили еще на один метр.

Когда я вернулся на «Наутилус», то воздух был уже таким спертым, что я задыхался. Вечером капитан Немо вынужден был открыть краны запасных резервуаров и впустить немного свежего воздуха.

На следующий день, 26 марта, я опять вышел на работу. Вода все больше и больше замерзала. Боковые стены стали заметно толще. Было очевидно, что они сойдутся раньше, чем мы закончим прорубать отверстие для прохода «Наутилуса».

Признаюсь, я не раз приходил в отчаяние и думал: «К чему выбиваться из сил? Все равно тут задохнемся!»

Раз, когда капитан Немо проходил мимо меня, я остановил его за руку и указал на вновь образовавшиеся льдины. Капитан понял, что я хочу сказать, и сделал знак следовать за собой. На борту мы сняли скафандры и затем прошли в салон.

— Аронакс, — сказал капитан, — надо предпринять что-нибудь решительное, иначе мы замерзнем в этой воде!

— Да, надо предпринять… Но что, капитан?

— Если бы мой «Наутилус» мог выдержать это давление…

— Так что же? — спросил я, не понимая, что он хочет сказать.

— Тогда бы это замерзание нас спасло. Вновь образовавшийся лед разорвал бы старые льды и заставил бы их раз даться!

— Да, капитан… может быть… но ведь «Наутилус» не выдержит этого давления, его расплющит!

— Знаю, Аронакс. Надо во что бы то ни стало помешать обледенению, потому что оно охватывает «Наутилус» со всех сторон.

— А на сколько хватит запасов воздуха? — спросил я.

Капитан посмотрел на меня.

— Послезавтра, — сказал он, — резервуары уже будут пустыми.

Я похолодел, хотя такой ответ не должен был удивить меня.

Капитан Немо между тем о чем-то раздумывал, казалось, у него возникла какая-то новая мысль, но он еще колебался, еще не был уверен… Наконец он сказал:

— Кипяток.

— Кипяток? — вскрикнул я.

— Да, Аронакс. Мы заключены сравнительно в малом пространстве. Если насосы «Наутилуса» будут постоянно выливать на лед горячую воду, то температура здесь повысится, что задержит процесс оледенения.

— Надо попробовать! — вскрикнул я.

— Попробуем, профессор, — отвечал капитан.

Мы тотчас же отправились на камбуз, где находились дистилляционные аппараты для получения питьевой воды. Через несколько минут вода нагрелась до ста градусов. Ее подали к насосам, а аппараты снова наполнились морской водой.

— Поливай! — крикнул капитан.

Приказ его тотчас был исполнен. Через три часа термометр показывал вместо семи градусов ниже нуля только шесть.

Еще через два часа термометр показывал только четыре.

— Ситуация улучшается, капитан! — сказал я.

— Думаю, что так, Аронакс, — ответил капитан.

В продолжение ночи температура воды поднялась до одного градуса ниже нуля. Но морская вода замерзает только при двух градусах ниже нуля, и поэтому я не отчаивался.

На следующий день, 27 марта, прорублено было уже шесть метров льда. Оставалось работы всего на сорок восемь часов.

Запасного воздуха уже не было, и с каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Я еле держался на ногах. От постоянной зевоты сводило челюсти, чувство тоски достигло предела. Невыносимая тяжесть в теле угне тала меня. Около трех часов пополудни мне сделалось совсем нехорошо. Я уже не мог ходить и лежал без движения, почти без сознания.

Консейль хотя сам страдал не меньше моего, однако не отходил от меня ни на шаг. Он брал меня за руку, говорил мне что-то в утешение, обмахивал меня платком.

С каким наслаждением теперь каждый из нас надевал на себя скафандр и принимался за работу! Кирки неустанно стучали по льду. Руки страшно болели у всех, некоторые даже поранились, зато здесь можно было дышать!

Рабочие чередовались. Каждый в свою очередь брал и потом отдавал другому животворный дыхательный аппарат. Капитан Немо первым подчинялся этой строгой дисциплине.

В этот день работы еще продвинулись. Оставалось вынуть всего два метра льда. Только два метра отделяли нас от свободной воды!

Когда я вернулся на борт, то чуть не задохнулся.

Что за ужасную ночь мы провели! Я этого не могу описать. На следующее утро к головной боли присоединились одуряющие головокружения. Все испытывали такие же страдания.

Это был уже шестой день нашего заточения во льдах!

Капитан Немо придумал еще один способ. Нравственной силой подавляя свои физические страдания, этот человек нисколько не падал духом, размышлял, действовал!

— Знаете, что я хочу сделать, Аронакс? — сказал капитан.

— Что, капитан?

— Я хочу проломить лед «Наутилусом». Нас теперь отделяет от воды только один метр льда.

Капитан отдал приказ к всплытию. «Наутилус» приподнялся со своего ледяного пьедестала и встал точно над огромным отверстием, прорубленным нами во льду. Скоро мы услышали, как вливалась вода в резервуары, увеличивая вес судна. «Наутилус» опустился в выемку, точно соответствующую очертанию его ватерлинии.

Несмотря на то что я лежал почти без сознания, вскоре я услышал треск под «Наутилусом».

Наконец лед подался, и «Наутилус» вдруг осел.

— Выбрались, с позволения их чести! — проговорил Консейль, наклоняясь к моему уху.

Я уже не мог ему ответить, только схватил его руку и конвульсивно ее сжал.

Вдруг «Наутилус» словно провалился в пропасть. Тотчас же стали выкачивать воду из резервуаров, и падение затормозилось. Вскоре судно снова начало подниматься, и мы с огромной скоростью понеслись к северу.

Сколько еще времени придется плыть под ледяной корой?

Еще целый день?

А я уже задыхаюсь!

Я уже ничего не видел, ничего не слышал, ничего не понимал. Сколько прошло таким образом часов, я не знаю. Я чувствовал, что у меня начинается агония, что я умираю…

Вдруг я пришел в себя от нескольких глотков свежего воздуха. Неужели мы выбрались на поверхность?

Нет! Это Консейль и Нед приставили ко мне свой дыхательный аппарат, где еще оставалось немного воздуха.

Я посмотрел на часы. Было уже одиннадцать часов утра.

Значит, уже 28 марта.

«Наутилус» шел со скоростью сорок миль в час.

Где был капитан Немо? Или он сам задохнулся? Что стало с его экипажем?

Манометр показывал, что мы были всего в двадцати футах от поверхности. Нас отделяло от нее только ледяное поле. Нельзя ли было как-нибудь проломить его?

«Наутилус» сделал эту попытку. Я почувствовал, что он принимает наклонное положение, опустив корму и приподняв кверху нос.

Я прислушивался, как он то отплывал, то снова таранил лед, как трещало ледяное поле…

Наконец лед был пробит, и мы очутились на поверхности!

Чистый морской воздух хлынул в салон.

Глава семнадцатая

От мыса Горн до Амазонки

Я не помню, кто меня вытащил на палубу.

Все мы словно ошалели от наслаждения. Все вдыхали полной грудью живительный воздух.

— Ах, как хорош кислород! — говорил Консейль. — Как хорош! Пусть их честь изволят вволю дышать: теперь его хватит на всех!

Что касается Неда Ленда, то он ничего не говорил, но так широко открывал рот, что ему могла бы позавидовать любая акула.

Скоро мы совершенно пришли в себя.

Оглянувшись кругом, я увидал, что мы одни. Ни единой души из экипажа. Нет даже капитана Немо. Странные моряки «Наутилуса», видимо, удовлетворялись тем воздухом, который циркулировал внутри судна.

Я начал благодарить Неда и Консейля.

— Вы сохранили мне жизнь, — сказал я. — Спасибо вам: вы сами рисковали задохнуться, а мне отдали свой воздух!

— Не стоит и говорить об этом. Ведь ваша жизнь нужнее, профессор, — ответил Нед, — потому что она полезнее. Вы человек полезный, а мы…

— Нет, Нед! Ваша полезнее! Вы человек добрый, честный, благородный…

— Хорошо, хорошо, профессор, — отвечал смущенный канадец, — хватит.

— А ты очень страдал, Консейль? — спросил я.

— Не очень, с позволения их чести. Конечно, я задыхался, но со временем, я полагаю, к этому бы привык.

— Друзья мои! — сказал я. — Теперь мы навсегда… теперь мы никогда… Одним словом, я ваш должник!

— Мой, Аронакс? — спросил Нед Ленд. — Ну так я вами распоряжусь!

— Как? — спросил Консейль.

— А так, что утащу вас с этого проклятого «Наутилуса»!

— А куда мы идем? — спросил Консейль.

— Мы направляемся к солнцу, а здесь солнце — это север.

— Это верно, — подтвердил Нед Ленд. — Но вопрос в том, идем мы к Тихому океану или к Атлантическому, иначе говоря, к морям судоходным или безлюдным?

На это ответить я не мог, опасаясь, что капитан Немо поведет нас к тому обширному океану, который омывает Азию и Америку. Он этим путем завершил бы свое кругосветное подводное путешествие и пришел бы обратно в те воды, где «Наутилус» пользовался полной свободой. Если же мы направляемся к Тихому океану и окажемся вдали от обитаемой земли, что станется с проектами Неда Ленда?

В этом нам предстояло вскоре удостовериться. «Наутилус» шел быстро, мы перешли Южный полярный круг, обогнули мыс Горн и 31 марта в семь часов вечера очутились против южной оконечности Америки.

Все выстраданное к этому времени было забыто. Долгое пленение среди льдов изгладилось из нашей памяти, и мы стали думать о будущем. Капитан Немо не появлялся ни в гостиной, ни на палубе. Я следил за направлением «Наутилуса» по отметкам на карте, которые делал помощник капитана, и в тот вечер, к великой моей радости, стало очевидным, что мы возвращаемся на север по Атлантике.

Я сообщил Неду и Консейлю о результате своих наблюдений.

— Хорошая новость, — сказал канадец. — А куда идет «Наутилус»?

— Не знаю, Нед.

— Неужели капитан после Южного полюса захочет попасть на Северный и вернется в Тихий океан через знаменитый Северо-Западный проход?

— От него всего можно ждать, — сказал Консейль.

— В таком случае мы ему не спутники! — заметил канадец.

— Как бы то ни было, — продолжал Консейль, — капитан Немо — молодец, и мы не пожалеем, что были с ним знакомы!

— Особенно когда с ним расстанемся! — добавил Нед Ленд.

На следующий день, 1 апреля, «Наутилус» всплыл на поверхность. За несколько минут до полудня мы видели берег на западе. Это была Огненная Земля, открытая Магелланом и названная им так по обилию столбов дыма, которые поднимались из туземных хижин. Огненная Земля — архипелаг, раскинувшийся лье на тридцать в длину и на восемьдесят в ширину, между 53° и 56° южной широты и 67°502 и 77°152 западной долготы. Берег показался мне низменным, но вдали возвышались отвесные горы. Передо мной мелькнула даже гора Сармиенто высотой две тысячи семьдесят метров над уровнем моря. Имеющая вид пирамиды, эта гора состоит из сланца, и ее остроконечная вершина предвещает хорошую или плохую погоду, смотря по тому, задернута она облаками или видна ясно, как сообщил мне Нед Ленд.

— Отличный барометр, мой друг, — сказал я.

— Да, барометр хоть куда! Ни разу он меня не обманул, когда я ходил по изгибам Магелланова пролива.

В это время вершина отчетливо выделялась на фоне неба.

Это предвещало хорошую погоду.

И предвещание сбылось.

«Наутилус», погрузившись под воду, приблизился к берегу, вдоль которого прошел несколько миль. Сквозь иллюминаторы я видел длинные лианы гигантских фукусов, водорослей с грушевидными пузырями, несколько видов которых были представлены в приполярных морях. Их гладкие и клейкие стебли достигают трехсот метров в длину, они толще указательного пальца, очень прочные и служат нередко причальными канатами для судов. Водоросль, известная под названием вельпа, устилала дно своими листьями длиной фута в четыре. Тут гнездились и находили пищу мириады крестовидных моллюсков, морских раков и каракатиц. Здесь же выдры и тюлени роскошно обедали, по английской моде заедая рыбу морскими овощами.

По этим роскошным, плодовитым глубинам «Наутилус» летел с предельной скоростью. К вечеру он подошел к Фолклендским островам, и на следующее утро я увидел горные вершины этих островов. Глубина моря была средняя, и я подумал не без основания, что два больших острова, окруженных множеством маленьких островков, должны были когда-то быть частью Магелланова материка. Фолкленды были, вероятно, открыты знаменитым Джоном Девисом, который их назвал Южными Девисовыми островами. Впоследствии Ричард Хоукинс переименовал их в острова Девы Марии. В начале XVIII века их стали звать Мальвинами французские рыбаки из Сен-Мало, и, наконец, англичане, владеющие ими ныне, назвали их Фолклендскими островами.

Мы здесь достали сетями прекрасные водоросли, в том числе замечательный фукус, ствол которого был облеплен ракушками превосходного вкуса. Дикие гуси и утки стаями прилетали на палубу и скоро перешли в нам на камбуз. Из рыб меня особенно привлекли бычки двадцати сантиметров длиной, усеянные беловатыми и желтыми пятнами.

Любовался я и медузами. Иные из них напоминали полусферический, очень гладкий зонтик с темно-красными полосами и с двенадцатью фестончиками по краям. Другие представляли собой опрокинутую корзинку, из которой грациозно свешивались широкие листья и длинные красные веточки. Они плыли, загребая четырьмя листовидными губными щупальцами и распустив по течению множество длинных тонких щупальцев. Мне хотелось сохранить несколько видов этих нежных зоофитов, но они не что иное, как тень или нечто неосязаемое вне своей родной стихии.

Когда последние высоты Фолклендских островов исчезли с горизонта, «Наутилус» погрузился на двадцать пять метров и пошел вдоль американского берега. Капитан Немо все не показывался.

До 3 апреля мы не отходили от берегов Патагонии, плывя то под водой, то на поверхности. «Наутилус» миновал широкий лиман, образуемый устьем Ла-Платы, и находился 4 а преля на траверзе Уругвая. Он держал курс на север, следуя причудливым изгибам берегов Южной Америки.

С того дня, когда мы оказались на борту «Наутилуса», мы прошли шестнадцать тысяч лье.

К одиннадцати часам утра мы перешли тропик Козерога у тридцать седьмого меридиана и миновали мыс Фрио. К неудовольствию Неда Ленда, капитан Немо, видимо, не любил соседства этих заселенных берегов Бразилии и шел со скоростью, от которой кружилась голова. Самые быстрые рыбы и птицы не могли за нами угнаться, и все естественные богатства этой области Атлантики остались для нас тайной.

Бег нашего корабля продолжался несколько суток, и 9 апреля вечером мы прибыли к самой восточной точке Южной Америки — мысу Кабу-Бранку. Но мы от него снова уклонились и нырнули глубже, в подводную долину, образуемую на дне океана между Кабу-Бранку и горной цепью Сьерра-Леоне на африканском берегу. Эта долина раздваивается на широте Антильских островов и заканчивается к северу впадиной глубиной девять тысяч метров. В этом месте геологический разрез океана до Малых Антильских островов представляет остроконечный утес высотой шесть километров, а на широте островов Зеленого Мыса — стену такой же высоты. Здесь между этих скалистых границ затонул целый континент — Атлантида. На дне этой громадной морской долины живописно расположены ряды гор, украшающих подводную местность.

Сведения эти я нашел в рукописных картах, имевшихся в библиотеке капитана Немо, составленных, вероятно, самим капитаном на основе его личных исследований.

В продолжение двух дней мы шли в этих пустынных и глубоких водах. «Наутилус» мог подниматься по диагонали на любую высоту, но 11 апреля он поднялся вдруг прямо вверх, и перед нами предстала огромная лагуна близ устья Амазонки, которая несет такое количество воды, что опресняет воду океана на расстоянии нескольких лье.

Мы уже пересекли экватор. На западе осталась Гвиана — земля, принадлежащая Франции, где мы легко нашли бы убежище. Но дул резкий ветер, и сильная волна отбила бы от берега нашу легкую шлюпку. Нед Ленд это, конечно, понял, потому что не упоминал о побеге. Я, со своей стороны, не сделал и намека на его планы, опасаясь необдуманных действий.

Я вознаградил себя за потерю времени занимательными научными исследованиями. 11 и 12 апреля «Наутилус» держался на поверхности, и нам удалось наловить множество зоофитов, рыб и пресмыкающихся.

Из семейства шестилучевых кораллов актиний был замечательный вид Phyctalis protexta, который водится в этой части океана. Это цилиндрический стволик, исполосованный вертикальными линиями, испещренный красными пятнышками, с прекрасной короной из щупальцев. Моллюсков новых я не встретил. Я уже описывал порфиры с правильными, перекрещивающимися линиями, с рыжими крапинками, ярко выступающими на телесном цвете кожи; птероцер, похожих на окаменелых скорпионов; аргонавтов и каракатиц; некоторые виды кальмаров, которых древние естествоиспытатели считали летучими рыбами и на которых обыкновенно ловится треска.

Из местных рыб я отметил несколько видов. Из хрящевых — вид миноги длиной дюймов пятнадцать, с зеленоватой головой, фиолетовыми плавниками, серо-голубой спиной, бурым брюшком, испещренным серебряными точками, и глазками, обведенными золотом, — их, вероятно, привело в море течение Амазонки, так как эта рыба пресноводная. Бугорчатые скаты с острой мордой, длинный двулопастной хвост у них заканчивается зазубренным шипом. Маленькие акулы длиной один метр имели несколько рядов зубов, загибающихся внутрь. Красноватые треугольнички полметра длиной, рыбы — летучие мыши, жабры которых имеют мясистые лопасти, что придает им сходство с летучей мышью, но из-за рогового нароста, имеющегося у них около ноздрей, их прозвали морскими единорогами. Наконец, несколько в идов балистов, или с пинорогов с пестрыми золотистыми боками, усеянными мелкими точками.

Этот перечень — несколько сухой, но весьма точный — я закончу описанием некоторых костистых рыб, встреченных здесь. Аптеронотусы с очень тупой и белоснежной головой, но совершенно черным телом и длинным мясистым хвостом в виде ремня. Сардинки длиной тридцать сантиметров с ярким серебристым блеском. Большие скумбрии с анальными плавниками. Негро-рыбы, которых ловят при свете факелов, длиной метра два, с жирным белым плотным мясом; жаренное, оно имеет вкус угря, а сушеное — вкус копченой семги. Светло-красные губаны, покрытые чешуей лишь у основания плавников. Хризоптеры золотисто-серебристые блистали переливами рубина и топаза. Золотохвостые морские караси, мясо которых чрезвычайно нежно, а фосфоресцирующий блеск выдает их присутствие в воде. Закончу список оранжевыми спарами с тонким языком, горбылями с золотистыми хвостами, рыбами-хирургами и четырехглазыми суринамскими анаблепсами.

Однако надо упомянуть еще об одной рыбе, о которой долго будет помнить Консейль, и не без причины.

Сети принесли нам ската, очень плоского, который, если бы ему отрезать хвост, образовал бы совершенный диск. Весил он до двадцати килограмм; снизу он был белый, сверху красноватый, с большими круглыми пятнами темно-синего цвета, обведенными черным, кожа у него была очень гладкая, плавник двулопастной. Распростертая на палубе, рыба билась, пыталась перевернуться, судорожно подскакивала и металась так неистово, что еще прыжок, и она бы свалилась в воду. При виде этого Консейль, не желавший лишиться добытой им рыбы, кинулся на нее и, прежде чем я успел удержать его, схватил ее двумя руками. Но в то же мгновение он был отброшен в сторону, ноги его мелькнули в воздухе, и он жалобно закричал:

— Профессор! Помогите!

В первый раз он назвал меня не в третьем лице.

Мы с Лендом подняли его и стали растирать. Едва Консейль немного пришел в себя, тотчас же принялся за классификацию.

— Класс хрящевых, отряд хрящеперых, с неподвижными жабрами, семейство скатов, род скат электрический!

— Да, друг мой, это верно: ты обязан таким ударом электрическому скату.

— Я же и отомщу ему! — отвечал Консейль.

— Чем?

— Съем.

Он это и исполнил в тот же день, но только из мести, потому что мясо этого ската было очень жестким.

Бедный Консейль пострадал от самого опасного электрического ската — кумана. Это необыкновенное животное поражает рыбу на расстоянии нескольких метров — так велика сила его электрического разряда.

На другой день, 12 апреля, «Наутилус» подошел к Голландской Гвиане — к устью реки Марони. Здесь мы увидели несколько семей морских млекопитающихся — ламантинов — из отряда сирен, кротких и беззащитных животных длиной пять-шесть метров и весом до шестисот килограмм каждое. Я сказал Неду Ленду и Консейлю, что предусмотрительная природа наделила этих млекопитающих важной ролью: они, как и тюлени, едят морскую траву, скопления которой заносят устья тропических рек.

— И знаете, — добавил я, — что стало в результате того, что люди почти истребили эту полезную породу животных? Водные растения гниют и заражают воздух, а отравленный воздух заразил желтой лихорадкой эту удивительную страну. Ядовитая гниющая растительность накопилась в этих водоемах, и лихорадка гуляет теперь на значительном расстоянии — от залива Ла-Плата до Флоридского пролива.

И если верить Туссенелю, бич этот ничто в сравнении с бедствием, ожидающим наших потомков, когда в морях истребят китов и тюленей. Тогда переполненные осьминогами, медузами, кальмарами моря превратятся в огромные очаги инфекции, так как воды их лишатся «тех гигантских желудков, которых Бог определил на то, чтобы бороздить морскую поверхность».

Однако, несмотря на эту теорию, экипаж «Наутилуса» поймал шесть ламантинов: необходимо было запастись свежим мясом, которое, кстати, гораздо вкуснее, чем говядина и телятина.

Охота не представляла никакого интереса: животные давали убивать себя, нисколько не защищаясь.

В тот же день запасы «Наутилуса» увеличились необыкновенным уловом рыбы — эти воды изобилуют всякой живностью. В сети попалось несколько рыб-прилипал, голова у них заканчивалась овальной пластинкой с мясистыми краями. Плоский диск их тела состоит из поперечных подвижных хрящевых пластинок, которые рыба может сдвигать, образуя между ними пустое пространство, что позволяет ей присоединяться к предметам как присоска.

Рыба-прилипала, которую я видел в Средиземном море, принадлежит к этому же роду, но здешняя — костистая, свойственная только этим водам. Наши матросы, поймав их, сразу опускали в баки с водой.

После лова «Наутилус» подошел к берегу. Здесь на поверхности вод спали несколько морских черепах. Поймать их было бы трудно, потому что они просыпаются от малейшего шороха, а твердый панцирь спасает их даже от гарпуна. Но рыба-прилипала произвела эту операцию с необыкновенной точностью и меткостью: эта рыба — живой крючок, который осчастливил бы и обогатил любого рыбака.

Матросы привязали к хвостам рыб колечки с веревками и бросили их в море. Они тотчас впились в черепах так крепко, что скорее пришлось бы их разорвать, чем отцепить от жертвы. Затем рыб притянули к «Наутилусу», а вместе с ними и черепах, к которым они присосались.

Таким образом поймали и несколько какуан шириной один метр и весом двести килограмм. Панцирь этих морских черепах состоит из больших, тонких до прозрачности темных роговых пластинок, испещренных белыми и желтыми пятнами, и имеет большую ценность. Они, кроме того, очень вкусны, так же как и обычные черепахи.

Этой ловлей закончилось наше плавание в окрестностях Амазонки, и с наступлением ночи «Наутилус» снова вышел в открытый океан.

Глава восемнадцатая

Осьминоги

В течение нескольких дней «Наутилус» постоянно отдалялся от берегов Америки, очевидно не желая заплывать в воды Карибского моря и тем более Мексиканского залива. Средняя глубина этих мест около тысячи восьмисот метров, но они так усеяны островами и так часто посещаются пароходами, что капитан Немо не захотел в них заходить.

16 апреля мы прошли милях в тридцати от Мартиники и Гваделупы. Пред нами только мелькнули их высокие горные вершины.

Нед Ленд, рассчитывавший на то, что в Карибском море удастся или выплыть на берег, или сесть в одно из судов, курсировавших с острова на остров, пришел в крайнее уныние. Теперь бежать было бы возможно, если бы Неду Ленду удалось овладеть шлюпкой без ведома капитана. Но в открытом океане об этом нечего было и думать.

Мы втроем долго обсуждали этот вопрос. Шесть месяцев мы уже были в плену на «Наутилусе», проплыли семнадцать тысяч лье, и не было шансов на то, что когда-нибудь остановимся. Нед Ленд сделал мне совершенно неожиданное предложение — задать капитану категорический вопрос: как долго намерен он держать нас на своем корабле?

Это мне не понравилось. Задавать вопросы было бесполезно. От капитана Немо ждать было нечего. К тому же с некоторого времени капитан становился все мрачнее, сосредоточеннее, отчужденнее, меня, казалось, он избегал: я с ним встречался чрезвычайно редко. Раньше он с удовольствием объяснял мне разные подводные чудеса, а теперь оставлял меня работать в одиночестве и не появлялся в салоне.

Почему он так изменился? По какой причине? Упрекнуть мне себя было не в чем. Может быть, наше присутствие на корабле тяготило его, а между тем не такой он был человек, чтобы вернуть нам свободу.

Я сказал Неду, что мне нужно время, чтобы все обдумать. Если бы мой вопрос капитану не увенчался желанным успехом, то возбудил бы подозрения капитана, ухудшил наше положение и окончательно повредил планам канадца. На здоровье мы сослаться не могли: после Южного полюса Нед, Консейль и я никогда не чувствовали себя лучше. Здоровая пища, свежий морской воздух, упорядоченная жизнь, постоянная температура исключали возможность болезней. Подобный образ жизни был вполне нормальным для такого человека, как капитан Немо, который не жалел ни о чем на земле, который был у себя дома, плыл куда хотел и шел к задуманной цели путями, необъяснимыми для нас, но ясными для него. Мы другое дело: мы не рвали связей с человечеством, я не хотел хоронить вместе с собой результаты моих наблюдений… Я теперь имел право издать настоящую книгу о тайнах морских глубин и льстил себя надеждой, что рано или поздно я все-таки выпущу ее в свет.

И здесь, в антильских водах, на глубине десяти метров от поверхности океана, сколько замечательных наблюдений я сделал и описал в своих заметках.

Из зоофитов тут были сифонофоры физалии, известные под названием галеры, в виде продолговатых пузырей с перламутровым отливом, с растянутыми перепонками и голубыми щупальцами, развевавшимися, как шелковые нити на ветру. Эти очаровательные на вид медузы оказались настоящей крапивой для пальцев: они испускали из себя жгучее вещество. Кольчатые черви аннелиды, метра полтора длиной, вооруженные розовым хоботом, снабжены тысячью семьюстами органами передвижения. Они скользят в воде, как змеи, и поражают вас всеми цветами солнечного спектра.

Из рыб встречались огромные малабарские скаты, длиной десять футов и весом фунтов шестьсот, с треугольными грудными плавниками, выпуклой спиной, глазами внизу головы. Они плавали по воде, как обломки разбитых судов, и иногда вдруг прикладывались к нашим иллюминаторам, закрывая их, как захлопнувшийся ставень.

Тут были американские балисты, белые с черным; бычки, длинные и мясистые, с желтыми плавниками и выдающимися челюстями; макрель, длиной метра полтора, с короткими и острыми зубами, покрытая чешуей. Стаями мелькали барабули, исполосованные золотом от головы до хвоста, и шумно плескались, быстро шевеля блестящими плавниками. Когда-то их посвящали Диане, богачи-римляне особенно их ценили и сочинили даже поговорку: «Не тот их ест, кто ловит».

Перед нами проплывали золотистые помаканты, в изумрудных полосках, в бархате и шелке, как вельможи на картинах Веронезе. Морские караси укрывались под свой перепончатый плавник. Клюпанодоны семейства сельдевых, длиной дюймов пятнадцать, сверкали фосфоресцирующими искрами. Кефаль била по волнам толстым хвостом. Красные сиги как будто косили волны острыми грудными плавниками. Серебристые селены вомеры из семейства ставридовых сверкали в воде, как луна, ярко-белыми переливами.

Сколько бы еще новых, чудесных видов я включил в свою коллекцию, если бы «Наутилус» не стал мало-помалу опускаться все ниже, пока наконец не достиг глубины двух-трех тысяч метров. Здесь животная жизнь была представлена лишь морскими звездами, медузами с небольшой чашечкой на прямом стебле и несколькими другими крупными моллюсками.

20 апреля мы поднялись на тысячу пятьсот метров. Самым близким к нам был архипелаг Лукайских островов, насыпанных, как камешки на поверхности воды. А под водой возвышались огромные скалы, отвесные, как стены, из размытых каменных массивов, в них встречались глубокие пещеры, до дна которых не достигал электрический свет «Наутилуса».

Эти утесы были покрыты густой растительностью: гигантскими ламинариями, бесконечно длинными фукусами, — вообще такими громадными водорослями, какие достойны лишь мира титанов.

В разговоре от колоссальной растительности мы с Консейлем и Недом перешли, естественно, к огромным морским животным. Одни, очевидно, предназначены в пищу другим. Из иллюминаторов «Наутилуса», почти стоявшего на месте, я видел лишь сочленения и лапы фиолетовых крабов и клиосов, которые водятся в антильских водах.

Часов в одиннадцать Нед Ленд обратил мое внимание на необыкновенное шевеление в высоких водорослях.

— Да, — сказал я, — именно в таких пещерах водятся осьминоги, и не удивлюсь, если мы увидим здесь этих чудовищ.

— Как! — удивился Консейль. — Простые кальмары из отряда головоногих?

— Нет, огромных осьминогов. Но друг Ленд, вероятно, ошибся: я ничего не вижу.

— Жаль, — заметил Консейль. — Я хотел бы повстречаться лицом к лицу с осьминогом, о котором столько слышал. Он, говорят, настолько силен, что может корабль утащить в бездну. Их еще называют крак…

— Крак — и все! — засмеялся Нед.

— Кракенами, — договорил Консейль, не обращая на него внимания.

— Никогда не поверю, что существуют такие кракены!

— Отчего же? — возразил Консейль. — Мы верили же, что есть на свете нарвал или морской единорог?

— Напрасно верили, Консейль!

— Разумеется, напрасно. Но многие и теперь еще этому верят.

— Пусть! Я знаю то, Консейль, что поверю только тогда, как стану рубить их на части!

— Вы, стало быть, не верите, что есть громадные осьминоги? — спросил Консейль.

— Кто же их видел? — вскрикнул канадец.

— Очень многие, друг Нед.

— Только не рыбаки; ученые, может быть.

— Нет, Нед: и рыбаки, и ученые, — сказал я.

— И я, — добавил Консейль чрезвычайно серьезно, — я видел, как осьминог схватил большое судно своими щупальцами и утащил под воду.

— Вы сами это видели? — спросил канадец.

— Видел, Нед.

— Собственными глазами?

— Собственными глазами.

— Где же это?

— В Сан-Мало, — невозмутимо ответил Консейль.

— В порту? — насмешливо спросил Нед Ленд.

— В церкви! — ответил Консейль.

— Как в церкви? — удивился канадец.

— Да, друг Нед: огромный осьминог изображен там на с тене. Нед Ленд разразился громким смехом.

— Я об этом слышал, — сказал я. — Сюжет картины заимствован из легенды, а известно, насколько можно полагаться на легенды в научных вопросах. К тому же когда речь идет о чудовищах, то в изображении их всегда участвует фантазия. Не только распространилось убеждение, что осьминог может потопить корабль, но Олаф Великий говорил даже об осьминоге длиной в милю, который похож скорее на остров, чем на животное. Рассказывают также, что епископ Нидросский поставил однажды алтарь на огромном утесе. По окончании обедни утес вдруг поплыл, а потом нырнул в море. Оказалось, что это был осьминог.

— А что еще? — спросил Нед.

— Другой епископ, Понтоппидан Бергенский, упоминает об осьминоге, на спине которого учился пехотный полк — Здоровы были сочинять! — заметил Нед Ленд.

— Наконец, древние натуралисты говорили об осьминогах-чудовищах, пасть которых была величиной с залив, а сами они не могли пройти через Гибралтар.

— Но что верного в этих рассказах, с позволения их чести? — спросил Консейль.

— Ничего, друзья мои. Все, что переступает пределы правдоподобия, — миф или легенда. Воображение рассказчика всегда, впрочем, основывается на чем-либо существующем. Верно то, что есть осьминоги и кальмары очень больших размеров, но они, однако, меньше китообразных. Наши рыбаки нередко видят кальмаров более метра длиной. В музеях Триеста и Монпелье есть скелеты осьминогов длиннее двух метров. К тому же у животного длиной не более шести футов щупальца должны быть длиной двадцать семь футов, что уже делает из него страшилище.

— И в наше время такие попадаются? — спросил канадец.

— Моряки их часто видят. Один из моих приятелей, капитан Поль Бос из Гавра, говорил мне, что видал таких великанов в Индийском океане. Не далее как в 1861 году невероятный факт подтвердил существование этих гигантских животных.

— А что случилось в 1861 году? — спросил Нед Ленд.

— В 1861 году к северо-востоку от Тенерифа, на широте, на которой мы приблизительно находимся в настоящую минуту, экипаж «Алектона» заметил осьминога-гиганта. Капитан Буге подошел к нему, пробовал атаковать его и гарпуном, и ружейными пулями, но безуспешно: пули и гарпун проникали в его тело, как в кисель. После многих неудачных попыток экипажу удалось накинуть на моллюска петлю. Петля скользнула по его телу до хвостовых плавников и остановилась. Тогда они стали тащить его на палубу, но он был так тяжел, что поднять его не было возможности. Веревка перетерла ему хвост, и, лишенный этого украшения, он ушел в воду.

— Ну вот наконец факт! — заметил Нед Ленд.

— Факт неоспоримый, мой милый Нед. Этот вид даже назвали — кальмар Буге.

— А какой он был длины? — спросил Нед.

— Не шесть ли метров приблизительно? — спросил Консейль, стоя у иллюминатора и всматриваясь в углубления утеса.

— Так точно, — отвечал я.

— А на голове у него был венец из восьми щупальцев, и щупальца извивались, как змеи?

— Верно.

— А глаза у него были огромные, выпуклые, посередине головы?

— Да, Консейль.

— А челюсти были похожи на клюв попугая? Только очень огромный?

— Так точно, Консейль.

— Ну так если перед нами не сам кальмар Буге, то по крайней мере его брат.

Я посмотрел на Консейля, а Нед Ленд бросился к иллюминатору.

— Отвратительная тварь! — крикнул он.

Я посмотрел и тоже не мог воздержаться от возгласа отвращения.

Перед нами копошилось чудовище, достойное роли в страшных легендах, — гигантский осьминог длиной метров восемь. Он чрезвычайно быстро плыл задом наперед по направлению к «Наутилусу». Смотрел он прямо перед собой неподвижными серо-зелеными глазами. Восемь рук, или, скорее, ног-щупальцев, торчащих на голове, были вдвое длиннее его тела и извивались, как волосы у фурий. На внутренней стороне щупальцев ясно были видны двести пятьдесят присосок полусферической формы. Временами они присасывались к стеклам. Челюсти чудовища, состоящие из рогового вещества, были похожи на клюв попугая и открывались вертикально. Из них высовывался дрожащий язык, тоже роговой, снабженный несколькими рядами острых зубов. Как прихотливо распорядилась природа, одарив этих моллюсков отличным клювом. Веретенообразное тело, вздутое посередине, вероятно, весило несколько тонн. Невероятно изменчивая окраска в зависимости от степени раздражения животного мгновенно переходила из беловатосерого в красновато-коричневый оттенок.

Интересно, что именно в эту минуту было причиной раздражения спрута? Уж не злился ли он на то, что «Наутилус» сильнее его и что ему некуда было приложить страшную силу своих щупальцев? Какой мощью одарила природа это чудовище, дав ему трехкамерное сердце!

Было бы грешно не воспользоваться благоприятным случаем, столкнувшим нас с этим представителем семейства головоногих, и потому я, подавив в себе отвращение и ужас, которые он возбуждал во мне, начал его зарисовывать.

— Это, может быть, спрут, который попался «Алектону», — сказал Консейль.

— Нет, этот ведь целый, а у того оторвали хвост, — возразил ему Нед.

— Это ничего не значит, — сказал я. — Щупальца и хвост этих моллюсков быстро восстанавливаются, так что за семь лет спрут Буге, вероятно, уже отрастил себе новый хвост.

— А может быть, он среди вот этих, — сказал Нед.

Я взглянул и действительно в другом иллюминаторе увидел еще семерых спрутов. Слышно было, как их жесткие щупальца ударялись о стальную обшивку нашего «Наутилуса».

Я продолжал работу. Чудовища держались в воде неподвижно, так что можно было даже сделать миниатюрный снимок их фигуры на стекле. К тому же мы шли не очень быстро.

Вдруг «Наутилус» остановился от сильного толчка.

— Уж не наткнулись ли мы на что-нибудь? — спросил я.

— Наткнулись или нет, беда миновала, потому что мы стоим в чистой воде, — сказал Нед.

Прошла еще минута. Вошел капитан Немо с помощником.

Я давно его не видел, и он показался мне очень мрачным. Не говоря ни слова, даже не поздоровавшись и не взглянув на нас, он подошел к иллюминатору, посмотрел на спрутов и что-то сказал своему помощнику. Тот вышел. Вскоре иллюминаторы закрылись и засветился потолок.

Я подошел к капитану.

— Весьма любопытная коллекция спрутов, — сказал я развязным тоном любителя, разглядывающего богатый аквариум.

— Да, — ответил он, — и сейчас мы вступим с ними в рукопашный бой.

Я с удивлением взглянул на капитана, думая, что ослышался.

— В рукопашный бой? — повторил я.

— Да, винт остановился. Вероятно, в него вцепились эти чудовища своими роговыми присосками.

— Что же вы собираетесь делать?

— Подняться на поверхность и перебить эту мерзость.

— Это, я думаю, будет довольно трудно.

— Конечно, тем более что электрические пули, не встречающие достаточного сопротивления, чтобы разорваться, не действуют на их мягкое тело. Но мы атакуем их топорами.

— И гарпуном, если позволите, — сказал Ленд.

— Я принимаю ваше предложение, мистер Ленд, — ответил ему капитан.

— Мы идем за вами, — сказал я.

Следуя за капитаном Немо, мы направились к трапу.

Там уже стояло более десяти человек, вооруженных топорами и совершенно готовых к атаке. Мы с Консейлем взяли по топору, а Нед Ленд вооружился гарпуном.

«Наутилус» был уже на поверхности. Моряк, стоявший на последней ступеньке, отвинчивал гайки. Как только он отвинтил их, крышка люка стремительно отскочила, очевидно, схваченная страшными присосками спрута.

Тотчас в отверстие, словно змея, скользнуло длинное щупальце, а за ним извивались еще штук двадцать других. Капитан Немо взмахнул топором, и огромный отросток, извиваясь, упал на ступени.

В ту минуту, как мы, толкая друг друга, старались выбраться на палубу, в воздухе протянулись два страшных щупальца и, вцепившись в моряка, который стоял впереди капитана Немо, подняли его в воздух.

Капитан вскрикнул и бросился на помощь. Мы кинулись за ним.

Какая ужасная картина! Несчастный, схваченный щупальцами спрута, болтался в воздухе по прихоти этого чудовищного хобота, задыхался и отчаянным голосом кричал: «Помогите, помогите!»

Эти слова, сказанные по-французски, произвели на меня потрясающее впечатление!

На борту находился мой соотечественник, может быть, даже и не один! Я никогда не забуду этот раздирающий душу, отчаянный крик!

Не было никакой надежды спасти погибающего. Кто мог освободить его от этих крепких, могучих объятий?

Капитан Немо бросился на спрута и одним ударом топора отрубил ему другое щупальце. Помощник капитана бешено сражался с другими чудовищами, вцепившимися в борта «Наутилуса». Весь экипаж, Консейль, Нед и я рубили направо и налево. В воздухе носился отвратительный запах мускуса.

Зрелище было страшное.

Одну минуту я думал, что есть надежда спасти несчастного. Из восьми щупальцев семь было уже обрублено, но это последнее с неописуемой силой продолжало сжимать, душить и трясти в воздухе несчастную жертву. Капитан Немо и его помощник уже хотели обрубить его, как вдруг животное выбросило струю черной жидкости из особого мешка у анального отверстия и ослепило нас.

Когда мы протерли глаза и черное облако рассеялось, спрут уже скрылся со своей жертвой.

Страшное бешенство овладело нами. Мы были вне себя от горя и злости.

Десять или двенадцать спрутов овладели палубой и бортами «Наутилуса». Мы каждую минуту натыкались на змееобразные обрубки, изгибавшиеся в массе крови и черноватой жидкости, но работы все еще оставалось много: страшные щупальца, казалось, возникали вновь и вновь, как головы гидры. Гарпун Неда Ленда при каждом взмахе вонзался в зеленоватые глаза. Вдруг мой храбрый товарищ упал, сбитый с ног сильным щупальцем.

Сердце у меня облилось кровью от ужаса и волнения. Громадный клюв спрута раскрылся над Недом Лендом.

Я бросился на помощь товарищу, но капитан Немо меня опередил. Его топор скрылся между громадными челюстями, и спасенный канадец вскочил на ноги и целиком погрузил свое орудие в сердце животного.

— Я был у вас в долгу, — сказал ему капитан.

Нед молча ему поклонился.

Битва продолжалась еще четверть часа. Побежденные, раненые и убитые чудовища скрылись в волнах.

Капитан Немо, залитый кровью, неподвижно стоял около прожектора и глядел на воду, поглотившую одного из его товарищей, крупные слезы катились по его лицу.

Глава девятнадцатая

Гольфстрим

Никто из нас никогда не забудет ужасной сцены 20 апреля. Я описал ее под впечатлением глубочайшего волнения, перечитал сам и прочел потом Консейлю и Неду Ленду. Они нашли, что происшествие хотя и передано фактически верно, но не может выразить того, что происходило в тот день. Подобную картину может передать лишь перо нашего знаменитого поэта, автора «Тружеников моря».

Я говорил, что капитан Немо, глядя на волны, плакал. Действительно, горе его было безграничным. При нас он терял уже второго своего спутника, какая страшная смерть постигла его друга! Раздавленный, исковерканный, задушенный страшными щупальцами спрута, разможженный в его железных тисках, несчастный был лишен погребения среди мирных вод кораллового кладбища.

Что касается меня, отчаянный призыв на помощь надрывал мое сердце. Несчастный француз, позабывший свой родной язык, заговорил на нем, моля о спасении!

Итак, среди этих людей, телом и душой преданных капитану Немо, избегающих, подобно ему, любого контакта с людьми за пределами «Наутилуса», находился один из моих соотечественников! Он один представлял Францию в этой таинственной ассоциации, очевидно состоявшей из различных национальностей?

Этот нерешенный вопрос беспрестанно вертелся у меня в голове!

Капитан Немо ушел к себе, и некоторое время мы его не видели. По «Наутилусу», душой которого он был и который отражал расположение духа капитана, я мог судить, до какой степени были сильны его горечь и отчаяние! Судно шло без определенного направления, подобно трупу, по прихоти волн. Казалось, капитан не мог отойти от места битвы, в которой он лишился одного из своих друзей.

Так прошло десять дней. Только 1 мая «Наутилус» взял курс на север. Мы следовали по течению величайшей морской реки, имеющей собственные берега, рыбу, температуру. Я говорю о Гольфстриме.

Это настоящая река, свободно текущая среди Атлантического океана, воды ее не смешиваются с водами океана. Вода в ней более соленая, чем в океане. Средняя глубина ее равняется трем тысячам футов, средняя ширина — шестидесяти футов. В некоторых местах скорость течения доходит до четырех километров в час. Неизменный объем ее вод превосходит все реки земного шара, вместе взятые.

Настоящий исток, или начало, Гольфстрима, исследованного капитаном Маури, находится в Гасконском заливе. Здесь начинают образовываться его воды, хотя еще мало отличающиеся по цвету и температуре. Потом они направляются к югу вдоль берегов экваториальной Африки, согреваются солнечными лучами жаркого пояса, переходят Атлантический океан, достигают мыса Сан-Роке на бразильском берегу и тут разделяются на две ветви. Одна из них идет к Антильским островам, где снова прогревается. Здесь Гольфстрим, как будто предназначенный самой природой поддерживать равенство температур и смешивать воды тропиков с северными водами, начинает играть свою роль уравнителя. Раскаленный солнцем в Мексиканском заливе, он поднимается на север к американским берегам, доходит до Новой Земли и, встретив сопротивление холодного течения из Девисова пролива, отклоняется к востоку, опять течет через океан, следуя локсодромической линии, и снова разделяется на две ветви у 43°. Одна ветвь под действием северо-восточных пассатных ветров возвращается к Гасконскому заливу и Азорским островам, а другая, обогрев берега Ирландии и Норвегии, доходит до Шпицбергена и, понизив свою температуру на 4°, образует море, свободное ото льдов.

Итак, «Наутилус» плыл теперь по этой реке в океане. При выходе из Флоридского пролива Гольфстрим, имея четырнадцать лье в ширину и триста пятьдесят метров в глубину, течет со скоростью восемь километров в час. Эта скорость по мере продвижения на север равномерно уменьшается, что имеет немаловажное значение: если бы скорость и эта равномерность нарушились, то европейский климат подвергся бы таким изменениям, последствия которых даже нельзя предвидеть.

Около полудня мы с Консейлем стояли на палубе. Я рассказывал ему об особенностях Гольфстрима. Потом я посоветовал Консейлю опустить руку в воду. Он сделал это и очень был удивлен, не ощутив ни холода, ни тепла.

— Это происходит оттого, что температура Гольфстрима на выходе из Мексиканского залива почти равна температуре нашей крови. Гольфстрим — огромный носитель тепла, способствующий украшению западноевропейских берегов вечнозеленой растительностью. Если верить Маури, то оказывается, что если утилизировать всю теплоту этого течения, его достаточно было бы на поддержание в расплавленном состоянии массы чугуна, равной двум таким рекам, как Амазонка и Миссури.

В это время скорость Гольфстрима доходила до двух метров двадцати пяти сантиметров в секунду. Его волны, стесненные океаном, заметно возвышались над уровнем последнего. Цвет воды Гольфстрима гораздо темнее, что зависит от большого присутствия солей, ее чистый цвет индиго резко отличается от зеленоватых волн океана. Линия их водораздела до того четкая, что близ Каролинских островов «Наутилус» носом уже касался Гольфстрима, а его корма была еще в океане.

Гольфстрим увлекал за собой целый мир живых существ. Аргонавты, свойственные Средиземному морю, прогуливались здесь многочисленными группами. Из хрящевых замечательны были скаты с очень развитыми хвостами, занимавшими почти треть туловища. Они имели вид огромного ромба длиной двадцать пять футов. А метровые акулы, с громадной головой, коротким, округлым рылом и заостренными зубами в несколько рядов, казалось, были покрыты чешуей.

Из костистых рыб нам встретились губаны, обычные для этих мест; синагриды, у которых радужная оболочка вокруг глаз сверкала, как огонь; горбыли, или сциены, метровой длины, с широким ртом, вооруженные маленькими зубами; голубые корифены, отливающие серебром и золотом; рыбы-собаки с треугольными головами; голубоватые палтусы, совершенно лишенные чешуи; батрахоиды с желтыми поперечной и продольной полосами в виде буквы Т; маленькие бычки, испещренные коричневыми пятнышками; представители семейства лососевых, стройные мугиломоры, которых Ласепед посвятил своей подруге жизни; и, наконец, красивые американские кавалер-рыбы, украшенные всевозможными орденами и лентами, часто посещающие североамериканские берега, где живет народ, который, впрочем, очень мало уважает подобные знаки отличия.

Ночью воды Гольфстрима блестели фосфоресцирующим светом, соперничая с нашим электрическим освещением, особенно во время частых гроз.

8 мая мы проходили мимо мыса Гаттераса на побережье Северной Каролины. В этом месте ширина Гольфстрима достигает семидесяти пяти миль, а глубина — двухсот десяти метров. «Наутилус» по-прежнему плыл, не придерживаясь определенного курса.

В этих условиях бегство наше могло бы осуществиться. Нас никто не охранял. Берега были населенные и могли предоставить нам удобное убежище. В океане беспрестанно встречались пароходы, совершавшие рейсы между Нью-Йорком, Бостоном и Мексиканским заливом, днем и ночью вдоль американского берега сновали маленькие каботажные шхуны, которые могли бы нас подобрать.

Нам показалось это благоприятным обстоятельством, несмотря на тридцатимильное расстояние, отделявшее «Наутилус» от берега.

Только погода беспокоила канадца. Мы приближались к тем местам, где часто бывают грозы, шторма и циклоны, рождаемые Гольфстримом. Пускаться на небольшой шлюпке в разбушевавшийся океан означало идти на верную смерть. Нед Ленд сознавал это. И грыз удила, страдая тоской по родине. Излечить эту тоску могло только бегство.

— Надо с этим кончать, — сказал он мне в тот же день, — я до тех пор не успокоюсь. Ваш Немо все отдаляется от земли, идет к северу, а мне уже хватило Южного полюса, к Северному с ним не пойду!

— Что же делать, Нед, если в настоящую минуту бегство невозможно?

— Надо объясниться с капитаном. Вы молчали, когда мы были около берегов вашей родной Франции, теперь мы в морях американских, и я молчать не хочу. Как подумаю, что через несколько дней «Наутилус» будет на широте Новой Шотландии, что около Ньюфаундленда есть широкий залив, в который впадает река Святого Лаврентия, что река эта — моя родная река, что на ней мой родной Квебек, так меня злость и душит! Нет, я скорее брошусь в море, а здесь не останусь! Мне душно здесь!

Очевидно, у Ленда лопнуло терпение. Его живая натура не выдерживала такого долгого плена. С каждым днем он менялся в лице, нрав его становился все угрюмее. Я понимал, что он невыносимо страдает, потому что и сам тосковал по родине. Почти семь месяцев мы не имели никаких известий с земли. К тому же отчуждение капитана Немо, его мрачное настроение и задумчивость, особенно со времени схватки с осьминогами, — все это угнетало меня. Во мне исчезла восторженность, с которой я жил на «Наутилусе» первое время. Надо было быть таким невозмутимым, как Консейль, чтобы сжиться с этой средой обитания. Если бы у него вместо легких были жабры, он, право, был бы не менее счастлив.

— Ну? — спросил Нед Ленд, недовольный моим молчанием.

— Вы хотите, Нед, чтобы я спросил у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?

— Да, хочу!

— Несмотря на то, что он уже высказал?

— Да. Я хочу их слышать еще раз — в последний. Спросите от моего имени, если хотите.

— Но я его редко встречаю: он меня избегает.

— Значит, надо идти к нему!

— Хорошо, Нед, спрошу.

— Когда? — настаивал канадец.

— Когда с ним встречусь.

— Может быть, мне пойти к нему? — Нет, предоставьте это мне: завтра… — Нет, сегодня!

— Хорошо, я с ним поговорю сегодня.

Нед Ленд ушел.

Я решил действовать немедленно. Лучше сразу покончить с этим делом, чем ждать его решения.

Я пошел в свою каюту и там услышал шаги в каюте капитана Немо. Случая с ним встретиться я упускать не хотел и постучался в его дверь. Ответа не было. Я постучал еще раз, потом повернул ручку. Дверь открылась.

Когда я вошел, капитан склонился над столом, занятый чем-то, и не слышал моих шагов.

Я сказал себе, что не уйду отсюда, прежде чем не поговорю с ним, и подошел к нему поближе.

Он вдруг поднял голову, нахмурился и резко спросил:

— Это вы? Что вам здесь надо?

— Поговорить с вами, капитан.

— Но я занят, я работаю. Я ведь вам предоставляю свободу работать в уединении, почему я сам не могу ею пользоваться?

Прием был мало ободряющим. Но я решил все выслушать, потому что у меня было что сказать.

— Капитан, — начал я холодно, — мне нужно поговорить с вами о деле, не терпящем отлагательства.

— Какое такое дело? — спросил он иронически. — Не сделали ли вы открытие, а я какое-либо упущение? Не выдало ли вам море одну из своих тайн?

Он был далек от предмета. Но прежде чем я успел ответить, он мне сказал серьезно, указывая на рукопись, раскрытую на столе:

— Вот, Аронакс, рукопись на нескольких языках: в ней вкратце изложены результаты моих морских исследований, и я надеюсь, что труд этот со мной не погибнет. Подписанная мной, дополненная моей биографией, она будет вложена в такой аппарат, который не утонет и не промокнет. Последний, кто останется в живых на «Наутилусе», бросит его в море, и он поплывет по воле волн.

Его подпись! История его жизни, переданная им самим! Его тайна, со временем раскрытая!.. Но в настоящую минуту я в этой исповеди увидел лишь возможность приступить к делу.

— Капитан, — сказал я, — эту мысль, разумеется, остается только одобрить. Плоды ваших научных трудов не должны пропасть даром. Но для осуществления своей цели вы выбрали, мне кажется, средство довольно примитивное. Как узнать, куда этот аппарат прибьет ветер и в какие руки он попадет? Нет ли средства лучше? Может быть, вы сами или кто-нибудь из ваших?..

— Никогда, Аронакс! — резко прервал меня капитан.

— И я, и мои спутники готовы хранить эту рукопись, если вы возвратите нам свободу…

— Свободу! — вскрикнул он, встав с места.

— Да, об этом я и пришел вас спросить. Мы уже семь месяцев находимся на вашем корабле, и сегодня я, от имени моих товарищей и от своего собственного, спрашиваю вас: намерены вы оставить нас здесь навсегда?

— Я вам отвечу, Аронакс, то же самое, что говорил семь месяцев назад: кто попал на «Наутилус», тот уже его не покинет.

— Да ведь это плен!

— Называйте как угодно!

— Ведь и раб имеет право освободиться тем или иным способом!

— Кто же у вас оспаривает это право? Я вас присягой не связывал, — отвечал капитан.

Он смотрел на меня, скрестив на груди руки.

— Капитан, — возразил я, — говорить мы об этом больше не станем, поэтому я выскажусь сейчас. Повторяю вам, что хлопочу не за себя одного: для меня наука — это работа и отдых, увлечение и страсть, которая может заставить меня забыть обо всем. Я, как и вы, могу жить в безвестности и уединении, мечтая о возможности передать потомству результаты моих трудов. Я, одним словом, могу вас оценить, могу следовать за вами без неудовольствия, играя роль, которую до некоторой степени понимаю. Но есть еще и другие стороны вашей жизни, такие сложные и таинственные, что ни я, ни мои спутники не имеем к ним отношения. И даже в те минуты, когда мы бывали тронуты вашими страданиями или восхищались вашим талантливым умом, мужеством и вашими подвигами, мы не смели выразить ни малейшего сочувствия или симпатии, какая всегда возникает при виде высокого дела, совершаемого другом или врагом. Потому-то именно в силу сознания, что мы непричастны ко всему, что вас касается, мы не можем примириться со своим положением, мы не можем жить при таких условиях; для меня это тяжко, а для Неда Ленда — невозможно. Каждый человек стоит того, чтобы о нем подумать. Спрашивали вы себя когда-либо, до каких отчаянных вещей могут довести любовь к свободе и отлучение от работы такого человека, как наш канадец? Что он может придумать, на что решиться?

Я умолк. Капитан Немо приподнялся.

— Предоставляю Неду Ленду думать, пробовать, решаться на что ему угодно, — отвечал он. — Мне что за дело? Не я искал его. Я не для своего удовольствия удерживаю его на «Наутилусе». А вы, Аронакс, вы из числа тех людей, которые в состоянии понять все, даже молчание. Больше мне вам сказать нечего. На эту тему мы говорили сегодня в первый и последний раз.

В следующий раз я вас даже не буду слушать.

Я вышел.

С этого дня наше положение стало очень напряженным. Я слово в слово передал товарищам мой разговор с капитаном.

— По крайней мере, теперь мы знаем, — сказал Нед, — что от него ждать нечего! «Наутилус» подходит к Лонг-Айленду. Мы убежим, какая бы ни стояла погода!

Небо хмурилось все сильнее и сильнее. Появились признаки приближающегося шторма. Воздух, насыщенный электричеством, приобретал молочный оттенок. Темные грозовые облака, сгущаясь и оседая над нами, быстро убегали к горизонту. Океан начал вздыматься огромными валами. Все птицы, кроме буревестников, исчезли. Барометр падал, указывая на большую влажность. Борьба стихий приближалась.

Буря разразилась 18 мая, именно в то время, когда «Наутилус» шел в виду Лонг-Айленда, в нескольких милях от Нью-Йорка.

Бурю эту я могу описать, так как капитан Немо по необъяснимому капризу не ушел от нее в глубину моря, а захотел бороться с ней на поверхности.

Ветер дул с юго-запада сначала со скоростью пятнадцать метров в секунду, к трем часам дня скорость ветра достигала уже двадцати пяти метров в секунду.

Капитан Немо, непоколебимо выдерживая напоры ветра, не покидал палубы. Он велел привязать себя у пояса, чтобы его не унесло волнами. Взобравшись на палубу и привязав себя, я любовался разбушевавшейся стихией, удивляясь и силе бури, и силе этого человека.

Огромные тучи, казалось, задевали волны. Мелких волн я уже не видел в провалах между высокими волнами. Бушующие волны с цельными гребнями росли в высоту, сталкивались друг с другом, а среди них «Наутилус» то ложился набок, то взлетал наверх, то неистово метался.

К пяти часам полил страшный дождь, но ни ветер, ни море при этом не утихли. Напротив, ураган дул со скоростью сорока пяти метров в секунду, то есть с той силой, которая опрокидывает дома, срывает крыши, ломает железные решетки, сносит пушки крупного калибра.

А «Наутилус» наш среди такого шквала вполне оправдывал мнение одного ученого инженера: хорошо построенный корабль в состоянии выдержать любой шторм. «Наутилус» был стальным веретеном, послушным и подвижным, без снастей, без мачт, он дерзко и стойко боролся с яростью волн.

Я внимательно рассматривал громадные валы. В высоту они поднимались метров на пятнадцать, в длину имели метров полтораста — сто семьдесят пять и катились со скоростью пятнадцать метров в секунду. Их количество и сила возрастали по мере глубины океана. И я понял назначение этих волн — захватывать воздух и нагнетать его на дно морское, обеспечивая там жизнь с помощью кислорода. Их страшная сила давления, по вычислениям, достигает трех тысяч килограммов на квадратный фут поверхности. Такие же гигантские валы снесли на Гебридах гранитный утес весом восемьдесят тысяч фунтов, разрушили 23 декабря 1864 года часть города Эдо в Японии и со скоростью семьсот километров в час в тот же день домчались до берегов Америки.

К ночи шторм усилился. Барометр упал до 710 миллиметров. Уже смеркалось, когда я увидел на горизонте большой корабль. Он шел медленно, на малых парах, чтобы только держаться на воде. Это был, вероятно, пароход, курсирующий между Нью-Йорком и Ливерпулем или Гавром. Скоро он исчез во мраке.

В десять часов вечера небо было все исполосовано молниями. Я не мог переносить их блеска, а капитан Немо смотрел на них, как бы вбирая в себя суть бури. Страшный шум наполнял воздух — грохот разбивающихся волн, вой ветра, раскаты грома. Ветер переносился с одной точки горизонта на другую, — циклон с востока, облетев север, запад и юг, возвращался снова на восток, сталкиваясь с циркулирующими вихрями Южного полушария.

Да, Гольфстрим правильно назвали королем бурь! Он создает такие ураганы вследствие разницы температур воды и воздуха над его поверхностью.

Стена дождя вокруг нас сверкала и искрилась от разрядов бесконечных молний. Капитан Немо, не покидавший поста, казалось, искал смерти и хотел, чтобы его убила молния. Но «Наутилус» поднимал свой стальной нос, как громоотвод, и по нему с оглушительным треском струились непрерывные искры.

Выбившись из сил, разбитый и измученный, я добрался до люка, открыл крышку и сполз по трапу. Буря достигла высшего предела ярости. Стоять на ногах было невозможно.

Капитан Немо вернулся к себе около полуночи. Я слышал, как резервуары мало-помалу наполнились и «Наутилус» тихо погрузился под волны.

Сквозь открытые иллюминаторы в салоне я видел больших рыб, мелькавших мимо, как призраки, в воде, светящейся от вспышек молний.

«Наутилус» опускался все ниже. Я полагал, что он остановится на глубине метров пятнадцать. Но нет, верхние слои были слишком взволнованны; чтобы отдохнуть от качки, надо было опуститься метров на пятьдесят.

Зато в какой спокойной, невозмутимой тишине мы очутились! Кто бы мог поверить, что в эту минуту над океаном бушует неистовый ураган!

Глава двадцатая

Под 47°242 широты и 17°282 долготы

Бура отбросила нас к востоку, и надежда убежать с «Наутилуса» и добраться до Нью-Йорка или к реке Св. Лаврентия исчезла. Бедный Нед в отчаянии уединился, как капитан Немо. Мы с Консейлем не расставались.

Я сказал, что «Наутилус» уклонился к востоку, но надо было сказать — к северо-востоку. Несколько дней он блуждал по океану, то погружаясь, то всплывая в окружении туманов, столь гибельных для мореходцев. Туманы эти бывают вследствие таяния льдов, что поддерживает чрезвычайную влажность воздуха.

Сколько судов погибло в этих местах, пока они искали в тумане мерцание береговых огоньков! Сколько бедствий причиняла эта плотная масса мглы! Какой страшный треск раздается здесь при ударах кораблей о подводные камни! Сколько судов сталкивается друг с другом, несмотря на предупреждающие огни, свистки и колокола, бьющие тревогу!

Дно этих морей представляет поистине поле сражения, где еще лежат разбитые корабли. Одни давно уже обратились в рыхлую массу, другие, погибшие недавно, отражали свет нашего прожектора на своей металлической обшивке. Сколько судов погибло вместе с ценным грузом, со всем экипажем, толпами эмигрантов, в этих местах — около мыса Рейс, острова Святого Павла, в проливе Белл-Айл, в заливе Святого Лаврентия! Сколько жертв занесено в летописи смерти пароходами компаний «Ройял-Майл» и «Инманн, Монреаль»! Суда «Сольвейг», «Параматта», «Венгерец», «Канадец», «Англосакс», «Гумбольдт», «Соединенные Штаты» погибли; «Арктик», «Лионец» затонули при столкновении; «Президент», «Пасифик», «Сити Глазго» погибли по неизвестным причинам.

И среди вот таких останков шел «Наутилус», как бы проводя смотр мертвецам.

15 мая мы были на южном конце Ньюфаундлендской отмели. Она вся состоит из наносной почвы, из огромного количества органических остатков, занесенных или Гольфстримом с экватора, или с Северного полюса противоположным холодным течением, идущим вдоль американского берега. Здесь же в половодье скапливаются и неправильной формы валуны, отрываемые от берегов. Образовалось тут и громадное кладбище погибших рыб, моллюсков и зоофитов.

Глубина здесь незначительная, но к югу вдруг идет уступами большая впадина глубиной тысячи три метров. Тут Гольфстрим расширяется, течет медленнее, а температура его понижается.

Из рыб, которых спугнул «Наутилус», назову пинагора с черной спиной и оранжевым брюхом, он подает своим соплеменникам редкий пример супружеской верности; хюпернака, род мурен, изумрудного цвета, превосходного на вкус; карраков с выпуклыми глазами и собачьей головой; морских собак яйцеживородящих, похожих на змей; черных пескарей длиной двадцать сантиметров; длиннохвостых макрорусов, серебристых рыбок, заплывших далеко от северных морей.

В сети попала еще одна смелая, сильная, мускулистая рыба — бычок северных морей, с иглами на голове и шипами на плавниках, настоящий скорпион, длиной два-три метра, злейший враг трески и лососевых. Тело у него круглое, темного цвета, с красными плавниками. Сладить с ним было нелегко; эта рыба благодаря особым жаберным крышкам способна довольно долго жить вне своей родной стихии.

Назову, чтобы не забыть, боскиен, маленьких рыбок, которые долго сопровождают корабли в северных морях, и перейду к треске, которую видел в любимом месте ее пребывания, на Ньюфаундлендской отмели. Можно сказать, что треска здесь — рыба горная, так как Ньюфаундленд не что иное, как подводная гора.

Когда «Наутилус» прокладывал себе дорогу сквозь плотную массу стай трески, Консейль не мог воздержаться от замечания:

— Неужели это треска? Я, с позволения их чести, думал, что она совсем плоская!

— Она плоская лишь в рыбной лавке или на рынке, где ее продают выпотрошенной и распластанной. В воде же она совершенно круглая и превосходно приспособлена к плаванию.

— Это верно, — ответил Консейль. — Боже мой! Сколько ее тут! Точно муравейник!

— Ее было бы гораздо больше, если бы не существовало ее врагов — скорпен и человека. Знаешь, сколько икринок насчитывается в одной самке?

— Я буду угадывать: пятьсот тысяч?

— Одиннадцать, друг мой, миллионов!

— Я этому поверю, только если сам их пересчитаю!

— Пересчитай, Консейль. Но лучше будет, если ты мне поверишь. Не забудь и того, что французы, англичане, американцы, датчане, норвежцы ловят треску тысячами тонн. Поедается ее количество страшное, и если бы она не отличалась удивительной плодовитостью, то ее вскоре бы не стало. В Англии и Америке пять тысяч судов и семьдесят пять тысяч матросов заняты исключительно ловлей трески. Каждое из судов привозит в среднем до сорока тысяч штук, а в общем — двадцать пять миллионов. У берегов Норвегии происходит то же самое.

— Ну хорошо, — согласился Консейль, — я считать не с тану.

— Что?

— Те одиннадцать миллионов икринок, которые есть в каждой самке. Но я, с позволения их чести, сделаю замечание.

— Какое же?

— А такое, что если бы из каждой икринки рождались мальки, то четырех самок было бы достаточно для снабжения треской Англии, Америки и Норвегии.

Пока мы обходили отмель, я хорошо разглядел длинные снасти, на каждой из них двести крючков, а каждая рыбачья лодка ставит такие снасти дюжинами. Снасть опускается с помощью маленького якорька, а верхний конец удерживается леской, прикрепленной к пробковому поплавку. На поверхности воды мелькало огромное количество этих пробок, и «Наутилус» весьма удачно маневрировал, чтобы не снести эти крючки и самому в них не запутаться.

Впрочем, «Наутилус» недолго пробыл в этих водах и поднялся до 45° северной широты — на широту Сен-Жана и Хартс-Контента, где опущен конец трансатлантического кабеля.

«Наутилус» пошел не на север, а к востоку, как бы вдоль плато, на котором лежит телеграфный кабель и где рельеф дна измерен с чрезвычайной точностью.

17 мая милях в пятистах от Хартс-Контента, на глубине двух тысяч восьмисот метров увидел я лежащий на дне телеграфный кабель. Консейль, не предупрежденный мной, принял его сначала за громадную змею и уже готовился ее классифицировать. Но я рассеял его заблуждение и в утешение рассказал все, что мне было известно о прокладке этого кабеля.

Первый кабель был проложен в 1857–1858 годах, но передал лишь около четырехсот телеграмм и перестал действовать. В 1863 году сконструировали новый кабель длиной три тысячи четыреста километров и весом четыре тысячи пятьсот тонн. Погрузили его на корабль «Грейт-Истерн». Но и эта попытка не удалась.

25 мая «Наутилус» оказался именно на том месте, где произошел разрыв каната, на глубине трех тысяч восьмисот тридцати шести метров. Это произошло в шестистах тридцати восьми милях от берегов Ирландии. В два часа дня там заметили, что сообщение с Европой прекратилось. Решили сначала разрезать кабель, а потом его выловить. В одиннадцать часов вечера вытащили поврежденную часть, сделали новое соединение с основным кабелем и опять погрузили в океан. Но через несколько дней он снова порвался, и его уже не смогли достать.

Американцы не потеряли, однако, терпения. Неутомимый Филд, главный организатор всего предприятия, рисковавший потерять все свое состояние, открыл новую подписку. Деньги были немедленно собраны. Изготовили новый кабель, более современной конструкции. Провода заключили в резиновую оболочку, обернули волокнистым материалом и вложили в металлическую обшивку. «Грейт-Истерн» повез его в океан 13 июля 1866 года.

Дело шло хорошо. Но стали замечать, разматывая кабель, что в него местами вбиты гвозди с целью испортить провода. Капитан Андерсон, его офицеры и инженеры собрались на совет и решили, что если виновного поймают на месте преступления, то без дальнейшего суда немедленно бросят за борт. Об этом решении тотчас объявили всем на корабле, и с тех пор вредительство прекратилось.

23 июля «Грейт-Истерн» был за восемьсот километров от Ньюфаундленда, когда из Ирландии пришла телеграмма о заключении перемирия между Пруссией и Австрией после сражения под Садовой. 27 июля он среди тумана лавировал к порту Хартс-Контента. Предприятие с успехом было доведено до конца, и в первой своей депеше молодая Америка приветствовала старую Европу мудрым изречением, редко понимаемым верно: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение».

Я, конечно, не думал, что увижу электрический кабель в том виде, в каком он вышел из мастерских. Он имел вид длинной змеи, обросшей раковинами и водорослями, облепленной каменистой коркой, предохраняющей его от сверлящих моллюсков. Кабель лежал плотно, не раскачиваясь, давление на него было благоприятное, электрическая искра пробегает от Америки до Европы за тридцать две сотых секунды. Время действия этого кабеля бесконечно, так как резиновая оболочка становится прочнее от пребывания в морской воде.

К тому же трасса так удачно выбрана, что кабель погружен не очень глубоко и разрывов опасаться нечего. «Наутилус» опускался до самой глубокой точки его залегания — на четыре тысячи четыреста тридцать один метр от поверхности, и даже здесь он не подвергался значительному трению. Потом мы подошли к тому месту, где произошел несчастный случай в 1863 году.

Здесь дно океана образовывало долину шириной в сто двадцать километров. Если бы на нее можно было поставить Монблан, то его вершина не выступила бы на поверхность воды. Эта долина загорожена с востока остроконечной стеной высотой две тысячи метров. Мы сюда прибыли 28 мая, и «Наутилус» очутился в ста пятидесяти километрах от Ирландии.

Неужели капитан Немо имел намерение пристать к Британским островам? Нет, к моему большому удивлению, он пошел на юг к берегам Европы. Огибая Изумрудный остров, я увидел на минуту мыс Клир и маяк Фастнет, освещающий путь кораблям на выходе из Ливерпуля.

Важный вопрос возник у меня в уме: осмелится ли «Наутилус» войти в Ла-Манш? Нед Ленд, вышедший из уединения, когда мы пошли вблизи земли, не переставал меня спрашивать. Но что мне ответить ему? Капитан Немо оставался невидимым. Он показал издали канадцу берег Америки, может быть, и мне только покажет берега Франции.

«Наутилус» между тем шел на юг. 30 мая он прошел мимо островов Силли у полуострова Корнуэлл. Если бы капитан хотел войти в Ла-Манш, то пошел бы прямо на восток. Он этого не сделал.

Весь день 31 мая «Наутилус» описывал по океану круги, возбуждавшие мое любопытство. Он как будто искал какое-то место, которого не находил.

В полдень сам капитан Немо вышел на палубу для наблюдений. Мне он не сказал ни слова и казался мрачнее, чем всегда. Что могло так огорчить его? Не близость ли европейских берегов? Или, может быть, воспоминания об оставленной родине? Что же он чувствовал: угрызения совести или сожаление? Эти мысли долго вертелись у меня в уме. В то же время было какое-то неясное предчувствие, что случай вскоре откроет мне тайну капитана Немо.

На следующий день, 1 июня, «Наутилус» делал то же самое: он явно искал какой-то пункт среди океана. Капитан Немо пришел на палубу определить высоту солнца, как и накануне. Океан был спокоен, небо ясно. Милях в восьми на востоке показался большой пароход. Флага на нем не было, так что я не мог определить его национальность.

За несколько минут до прохождения солнца через меридиан капитан Немо взял секстан и чрезвычайно внимательно стал заниматься своими наблюдениями. Полный штиль помогал ему в этом. «Наутилус» стоял почти неподвижно. Закончив свои исследования, капитан произнес одно только слово:

— Здесь!

Потом он ушел. Увидел ли он, что пароход изменил направление и, казалось, пошел прямо на нас? Этого я не могу сказать.

Я вернулся в салон. Иллюминаторы закрылись, и я услыхал, что резервуары наполняются водой. «Наутилус» стал вертикально опускаться и через несколько минут лег на дно на глубине восемьсот тридцать три метра. Свет в салоне погас, иллюминаторы открылись, и я увидел сквозь стекла ярко освещенное лучами прожектора водное пространство.

Справа я ничего не разглядел, кроме совершенно спокойной воды. По левому борту на дне виднелись какие-то развалины, погребенные под слоем белых раковин, как под снежным покровом. Всматриваясь, я различил очертания затонувшего корабля, потерявшего мачты. Несчастье это случилось с ним, вероятно, очень давно.

Что это был за корабль? Зачем «Наутилус» пришел на его могилу? Я не знал, что и думать, как вдруг около меня капитан Немо медленно произнес:

— Тогда корабль этот назывался «Марселец». Он был спущен на воду в 1762 году и имел семьдесят четыре пушки. В 1778 году, 13 августа, под командой Ла Поуп-Вертрие он смело бился с «Престоном». В 1779 году, 4 июля, с эскадрой адмирала д'Эстена брал Гренаду. В 1781 году 5 сентября принимал участие в сражении графа де Грасс в Чесапикском заливе. В 1794 году Французская Республика переименовала его. 16 апреля того же года он был послан из Бреста для эскорта транспорта, шедшего с хлебом из Америки. 11 и 12 июня эскадра встретилась с англичанами. Ровно семьдесят четыре года тому назад на этом самом месте, на 47°242 широты и 17°282 долготы, этот корабль после геройской битвы, в которой лишился трех мачт и трети экипажа, предпочел утопить себя вместе с тремястами пятьюдесятью шестью матросами, но не сдался и, прибив флаг к корме, пошел ко дну с криком:

«Да здравствует республика!» — Это «Мститель»! — вскрикнул я.

— Да, «Мститель»! Прекрасное имя! — сказал капитан Немо, скрестив на груди руки.

Глава двадцать первая

Гекатомба

Неожиданность этой сцены, история корабля-патриота, начатая холодным тоном, а потом рассказываемая с таким волнением, которого не мог превозмочь этот своеобразный человек, название «Мститель», имеющее значение, — все это меня глубоко поразило. Я не сводил глаз с капитана. Немо, протянув руки, горящим взглядом смотрел на останки славного корабля. Неужели мне никогда не узнать, кто он, откуда, какие у него цели? А между тем я с каждым днем все яснее видел, как человек в нем выступает из-за ученого. Не просто мизантропия закрыла на «Наутилусе» капитана Немо и его спутников, а ненависть, которую не могло ослабить даже время. Но, может быть, эта ненависть еще искала возможность отомстить? Это должно было раскрыть будущее.

Между тем «Наутилус» начал подниматься на поверхность, и мало-помалу останки «Мстителя» скрылись из вида.

Вдруг раздался грохот.

Я взглянул на капитана Немо, но он даже и бровью не повел.

— Капитан? — спросил я.

Он не ответил.

Я оставил его и вышел на палубу. Там уже были Нед Ленд и Консейль.

— Что это за грохот? — спросил я.

— Выстрелили из пушки, — ответил Ленд.

Я осмотрелся. Ранее замеченное мной судно, очевидно, усилило пары и приближалось к «Наутилусу». Нас разделяло всего шесть миль.

— Что это за судно, Нед? — спросил я.

— Судя по оснастке, это военное судно. Вот если бы оно пустило ко дну этот окаянный «Наутилус»!

— Друг Нед, — возразил Консейль, — что это судно может сделать «Наутилусу»? Разве оно может за ним нырнуть под воду? Разве может с ним бороться на дне морском?

— Послушайте, Нед, — сказал я, — вы не можете разглядеть, чье это судно, какой национальности?

Канадец слегка прищурился и впился глазами в приближающийся корабль.

— Нет, профессор, не могу! — сказал он. — Флаг не поднят. А что судно военное, так это точно, потому как длинный вымпел развевается на главной мачте.

Мы уже четверть часа смотрели на корабль, который подходил к нам все ближе. Я, впрочем, не думал, что он заметит «Наутилус» на таком расстоянии, а еще менее догадается, что это подводный снаряд.

— Это большой военный корабль, — сказал Нед Ленд, — бронированный, с тараном. Смотрите, Аронакс.

Густые клубы дыма валили из труб. Свернутые паруса сливались с реями, на гафеле не было никакого флага. Расстояние еще не позволяло различить цвета вымпела, который вился, как тоненькая ленточка. Корабль быстро приближался к нам. Если бы капитан Немо подпустил его поближе, мы бы могли надеяться на благополучное бегство.

— Знаете что, профессор? — сказал Нед Ленд. — Если этот корабль подойдет к нам на милю, я брошусь в море! И вам советую!

Я ничего не ответил на совет канадца и продолжал разглядывать корабль, который увеличивался прямо на глазах. Будь он французский, английский, американский или русский, нас, конечно, подберут, если только мы доплывем до него.

— Их чести известно уже, что мы плавать умеем, — сказал Консейль. — Если их честь послушаются совета Неда, так я поплыву рядом и их честь смогут на меня положиться!

Я хотел ответить, но вдруг на носу военного корабля поднялся белый дымок и около «Наутилуса» в воду упало что-то тяжелое, чуть позже раздался раскат пушечного выстрела.

— Да они в нас стреляют! — вскрикнул я.

— Молодцы! — сказал Нед Ленд.

— Они, значит, не считают нас за потерпевших кораблекрушение! — сказал я.

— С позволения их чести… Вот тебе на! — вскрикнул Консейль, стряхивая с себя воду, которой нас опять захлестнуло. — Опять ядро. Они, наверное, приняли нас за нарвала и нарвала бомбардируют!

— Да ведь они могут видеть, что мы люди, а не нарвалы! — вскрикнул я.

— А может, поэтому они так и палят, — сказал Нед Ленд со значением.

Меня осенила та же мысль. Без сомнения, теперь они, конечно, знали, с каким «чудовищем» имели дело. Без сомнения, когда канадец с «Авраама Линкольна» метнул в него гарпун, капитан Фаррагут догадался, какой нарвал обшит листовой сталью! Теперь, вероятно, везде искали страшный подводный снаряд.

Ядра так и сыпались вокруг нас, но в «Наутилус» они не попадали.

Военный корабль находился уже в трех милях от нас. Несмотря на пушечную пальбу, капитан Немо не показывался на палубе. А между тем удар даже одного конического ядра мог погубить «Наутилус».

Нед Ленд мне сказал:

— Господин Аронакс! Надо во что бы то ни стало подать им сигнал! Тысячу чертей! Может, они поймут, что мы-то здесь ни при чем!

Нед Ленд достал свой носовой платок, но только хотел им взмахнуть, как его схватила железная рука. Он хотел вырваться, но был сбит с ног и упал на палубу.

— Негодяй! — крикнул капитан Немо. — Ты хочешь, чтобы я убил тебя раньше, чем потоплю этот корабль?

Голос у него был страшный, но лицо еще страшнее: оно совершенно побелело и исказилось от ярости. Наклонившись над Лендом, он тряс его за плечи. Потом, бросив канадца, стал смотреть на приближающийся корабль.

— А, ты меня узнал! — крикнул он. — Я тоже тебя узнал!

Ты не показываешь своего флага — я покажу тебе свой!

С этими словами капитан Немо развернул черный флаг, такой же он водрузил на Южном полюсе.

В эту минуту одно ядро ударило по касательной в корпус «Наутилуса», не повредив его, рикошетом пролетело мимо капитана и упало в океан.

Капитан только пожал плечами и обратился ко мне.

— Уйдите с палубы! — сказал он резко. — Уходите и уведите ваших товарищей!

— Капитан! — вскрикнул я. — Вы хотите напасть на этот корабль?

— Я хочу его потопить!

— Вы этого не сделаете!

— Я это сделаю! — холодно ответил капитан Немо. — Не судите меня. На меня нападают. Я защищаюсь. Уйдите с палубы!

— Какой это корабль?

— Вы не знаете? Тем лучше. Уходите!

Мы должны были повиноваться.

Пятнадцать матросов уже окружили капитана и с выражением непримиримой ненависти смотрели на приближающийся корабль.

Я спускался по трапу в тот момент, когда еще одно ядро скользнуло по «Наутилусу», и я слышал, как капитан крикнул:

— Бей, сумасшедший корабль! Ты не уйдешь от «Наутилуса». Но ты погибнешь не в этом месте!

Я ушел в свою каюту. «Наутилус» быстро ушел за пределы действия снарядов, но корабль продолжал его преследовать.

Около четырех часов вечера я подошел к трапу. Крышка люка была открыта. Я решился выйти на палубу и увидел здесь капитана. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед, поглядывая на корабль, который находился теперь в пяти или шести милях под ветром. «Наутилус» кружился вокруг корабля, как разъяренный зверь, увлекая его за собой к востоку.

Но сам не нападал.

Может быть, капитан колебался?

Я хотел еще раз стать посредником, но только произнес первые слова, как капитан Немо резко меня перебил.

— Я угнетенный, а он угнетатель! — сказал он. — Он отнял у меня все, что я любил и чтил: родину, жену, детей, отца, мать, братьев, сестер! Замолчите!

Я посмотрел на корабль, который все прибавлял ход, а затем спустился в салон и позвал Неда Ленда и Консейля.

— Мы убежим, — сказал я им.

— Хорошо! — ответил Нед. — А что это за корабль?

— Не знаю. Да это все равно. Капитан Немо к вечеру обещает пустить его ко дну. Что ж! Лучше погибнуть, чем оставаться на «Наутилусе» и быть сообщниками в возмездии, если не знаешь, справедливо оно или нет.

— Это верно! — ответил Нед Ленд. — Вот дождемся ночи!

Наступила ночь. Глубокая тишина царила на «Наутилусе». Я слышал только шум винта и плеск волн.

Месяц ярко сиял, значит, нас могли увидеть с корабля на довольно большом расстоянии. Мы решили бежать, когда он подойдет поближе. Оказавшись на борту этого корабля, мы хотели предупредить грозящий ему удар.

Часть ночи прошла без всяких приключений. Мы выжидали удобной минуты, из-за сильного волнения говорили мало. Нед Ленд не раз порывался броситься в море, но я его удерживал.

В три часа утра я вышел на палубу. Капитан был еще здесь. Он стоял около своего флага и не сводил глаз с корабля.

Луна переходила меридиан. Юпитер показался на востоке. Небо и океан были спокойны и безмятежны. Ночное светило ярко отражалось в водной глади.

Военный корабль находился от нас в двух милях. Он, очевидно, держал курс на свет «Наутилуса». Я видел его сигнальные огни, красный и зеленый, а также белый фонарь на бизань-мачте. Можно было разглядеть оснастку и определить, что огонь в топках разведен до предела. Из труб вылетали снопы искр, рассыпаясь звездочками на темном фоне неба.

Я оставался на палубе до шести часов утра. Капитан Немо, казалось, делал вид, что меня не замечает.

Военный корабль шел в полутора милях от нас и на рассвете опять стал палить из пушек.

«Пойду скажу Неду и Консейлю, чтобы были наготове», — подумал я.

Но в эту самую минуту на палубе появился помощник капитана с матросами. Они тотчас же принялись за дело. Железную решетку, которая окружала палубу, опустили. Кабина прожектора и рубка рулевого тоже вошли в корпус «Наутилуса», и он принял вид длинной стальной сигары, готовой к маневру.

Я пришел в салон, когда утренние лучи восходящего солнца сквозь верхние слои воды мягко проникали в иллюминаторы.

В пять часов лаг показал мне, что «Наутилус» сбавил скорость. Я понял, что капитан Немо хотел подпустить врага поближе. Пушечная пальба не прекращалась. Ядра с шипеньем и свистом сыпались дождем в воду.

— Друзья! — сказал я Неду и Консейлю. — Пора!

Нед Ленд имел очень решительный вид, Консейль был совершенно спокоен, а я нервничал и страшно волновался.

Мы прошли в библиотеку. В ту минуту, когда я открывал дверь к центральному трапу, крышка люка с шумом захлопнулась. Ленд бросился к трапу, но я его удержал. Хорошо знакомое шипение свидетельствовало о том, что в резервуары закачивали воду.

Действительно, через несколько минут «Наутилус» опустился всего на несколько метров ниже поверхности воды. Я догадался, что капитан Немо хочет ударить по кораблю ниже ватерлинии, где его обшивка уже не защищена броней.

— Что ж, мы опять в западне! — вскрикнул Нед Ленд.

Собравшись в моей каюте, мы смотрели друг на друга как потерянные, не произнося ни слова. Я находился в таком тягостном состоянии, когда ждешь, что вот-вот произойдет что-то страшное.

«Наутилус» пошел гораздо быстрее. Он весь содрогался, как будто делая разбег.

Вдруг мы вскрикнули.

Мы почувствовали толчок. Я услышал лязг, треск и скрежет железа.

«Наутилус» нанес удар. Он пронзил корпус корабля так же легко, как иголка протыкает полотно.

Я более не мог это выдержать. Как безумный, вне себя я вылетел из каюты и вбежал в салон. Мрачный капитан Немо был здесь и смотрел в иллюминатор правого борта.

Огромная темная масса шла ко дну, и «Наутилус» погружался вровень с ней, как бы желая насладиться агонией врага. Я видел всего в десяти метрах пробитую корму, куда с шумом вливалась вода; по верхней палубе метались черные призраки. Несчастные карабкались на ванты, цеплялись за мачты, падали, барахтались в воде…

Огромный корабль медленно погружался. Вдруг произошел взрыв. Палуба полетела вверх. Толчок воды был такой силы, что «Наутилус» покачнулся.

Несчастный корабль очень быстро пошел ко дну. Промелькнули марсы, на которых повисли жертвы, реи, затем верхушки мачты… Темная масса исчезла вместе со всем экипажем.

Когда все было кончено, капитан Немо вышел из салона.

Я проводил его глазами.

Он открыл дверь в свою каюту. Прямо против двери под портретами великих героев висел портрет молодой женщины с двумя детьми. Капитан Немо смотрел несколько минут на этот портрет, потом простер к нему руки, упал на колени и горько зарыдал.

Глава двадцать вторая

Последние слова капитана Немо

Жуткое зрелище закончилось, иллюминаторы закрылись, но свет в салоне не зажегся. На «Наутилусе» царили безмолвие и темнота. Он мчался с очень большой скоростью на глубине сто метров. Куда он направлялся: на север или на юг?

Я вернулся в свою каюту. Нед и Консейль молча сидели там.

Я не мог без ужаса вспомнить о капитане Немо. Как бы он ни пострадал от людей, он все-таки не имел права так жестоко их карать!

В одиннадцать часов зажгли свет. Я опять пошел в салон. Там было пусто. Судя по приборам, «Наутилус» мчался на север со скоростью двадцать пять миль в час то по поверхности океана, то на тридцать футов ниже.

Отметки на карте показывали, что мы прошли мимо Ла-Манша и идем к северным морям.

Мы неслись так быстро, что я едва успевал заметить мелькавших в иллюминаторе длинноносых акул, рыб-молотов, морских волков, угрей, морских орлов, морских коньков, полчища крабов и, наконец, касаток.

К вечеру мы прошли по Атлантическому океану двести лье. Наступили сумерки, вечерние тени опутали океанские воды.

Я опять вернулся в свою каюту, но долго не мог заснуть.

С этого дня я не могу сказать, куда увлекал нас «Наутилус», все время шедший с умопомрачительной скоростью. Наши координаты больше не отмечались на карте. Может быть, «Наутилус» приставал к Шпицбергену или к берегам Новой Земли. Может быть, он носился по Норвежскому морю или по Баренцеву. Может, заходил в Карское море или Обскую губу. Трудно сказать. Судовые часы остановились. Я не считал часов, не замечал дней. Дни и ночи, проводимые на судне, где царила полутьма, слились в одну полярную ночь.

Я полагаю, что это невероятное путешествие продолжалось пятнадцать или двадцать дней. Мы не видали все это время ни капитана Немо, ни его помощника. Из экипажа тоже никто не показывался. «Наутилус» большей частью шел под водой. Когда он поднимался на поверхность, чтобы обновить запас воздуха, иллюминаторы открывались и закрывались автоматически.

Нед Ленд тоже почти не показывался. Он страшно тосковал. Консейль никак не мог вызвать его на разговор и боялся, что он наложит на себя руки.

Однажды, не знаю какого числа, я на рассвете забылся. Вдруг слышу — меня тихонько будят. Открыв глаза, я увидел Неда Ленда. Наклонившись ко мне, он прошептал:

— Бежим!

— Когда? — спросил я, вскочив с постели.

— Этой ночью. Кажется, «Наутилус» остался без присмотра. Вы будете готовы?

— Буду. Где мы?

— Около какой-то земли. Я ее разглядел сегодня утром сквозь туман, она лежит в двадцати милях к востоку.

— Да какая же это земля?

— Не знаю. Да какая бы ни была, мы найдем там пристанище.

— Да, Нед! Мы убежим этой ночью!

— Море неспокойно, ветер сильный, но ведь всего двадцать миль, а шлюпка у капитана Немо надежная. Я уже перенес в нее немного еды.

— Хорошо, Нед!

— А если поймают, так я буду защищаться, и пусть лучше убьют, чем тут пропадать.

— Умрем вместе, Нед!

Я решился на все. Когда канадец ушел, я поднялся на палубу.

Волны были такими большими, что я с трудом мог удержаться на ногах. Небо не предвещало ничего хорошего. Но нам нельзя было терять ни дня, ни даже минуты.

Я зашел в салон, желая и опасаясь встречи с капитаном Немо. Что я ему скажу? Сумею ли я скрыть невольный ужас, который он мне теперь внушает? Нет! Лучше не встречаться?

А между тем…

Какой долгий это был день! Мой последний день на «Наутилусе».

Я почти все время провел в одиночестве. Нед Ленд и Консейль избегали разговоров со мной, боясь выдать как-нибудь нашу тайну.

В шесть часов я пообедал, хотя есть мне не хотелось.

В половине седьмого Нед Ленд вошел в мою каюту и сказал:

— Ну мы теперь до отплытия не увидимся. В десять часов луны еще не будет, тогда и надо бежать. Приходите к шлюпке.

Мы будем вас ждать.

С этими словами канадец ушел, даже не дав мне ответить.

Я хотел узнать направление «Наутилуса» и пошел в салон взглянуть на показания приборов. Мы шли на северо-северо-восток, держась на глубине пятидесяти метров.

В последний раз я осмотрел бесценные сокровища капитана Немо. Мне хотелось запомнить их навсегда. Так я провел целый час, любуясь чудесами природы, собранными в витринах. Затем я вернулся в каюту.

Тут я надел непромокаемый костюм, собрал свои записки и спрятал их на себе. Если бы капитан Немо сейчас меня увидел, то по моему волнению тотчас бы догадался, в чем дело.

Что в эту минуту он делает?

Я подошел к его двери и прислушался. Он был там, я слышал его шаги. Я чуть было не ворвался в его каюту: меня тянуло к нему непреодолимо.

К счастью, я себя сдержал. Вернувшись к себе, я лег в постель и мало-помалу успокоился. Я вспомнил все наше подводное путешествие, все хорошие и плохие приключения. Я вспомнил подводную охоту на острове Креспо, пролив Торреса, папуасских дикарей, коралловое кладбище, Суэцкий канал, остров Санторин, критского водолаза, бухту Виго, Атлантиду, ледяную тюрьму, Южный полюс, битву с осьминогами, шторм на Гольфстриме, «Мстителя» и, наконец, потопленный корабль. На фоне всех этих событий капитан Немо представлялся мне не простым человеком, а властелином вод, гением морей.

Было половина десятого. Я закрыл глаза, стараясь не думать, забыть… Я устал.

Еще полчаса ожидания! Вдруг до меня донеслись тихие звуки органа. Раздавалась какая-то грустная мелодия, похожая на жалобу.

Это играл капитан Немо. Я с восторгом слушал его, целиком внимая прекрасной музыке.

Вдруг мне пришло в голову, что если капитан Немо в салоне, значит, мне придется пройти мимо него. Он меня увидит и, может быть, заговорит со мной… Десять часов! Надо идти!

Я осторожно открыл дверь и начал крадучись пробираться по темному корабельному коридору. Добравшись до двери, я тихо ее приоткрыл. В салоне было темно. Звуки органа раздавались едва слышно. Капитан Немо сидел у органа и, кажется, меня не заметил.

Я прополз по мягкому ковру до двери в библиотеку и уже хотел перебраться через порог, но тяжелый вздох капитана Немо пригвоздил меня к месту. Из чуть приоткрытой двери библиотеки падал тонкий луч света, и я на мгновение увидел его лицо. Оно было бледным и печальным. Я слышал, как он тихо проговорил:

— Боже всемогущий! Довольно! Довольно!

В полном смятении я проскочил библиотеку, взбежал по центральному трапу и добрался до шлюпки.

— Едем! Скорей! — крикнул я.

— Сейчас! — ответил канадец.

Сначала мы закрыли отверстие в стальной обшивке «Наутилуса» и закрепили его гайками с помощью английского ключа, который раздобыл Нед. Потом он начал проворно отвинчивать гайки, которые еще соединяли шлюпку с «Наутилусом».

Вдруг внутри раздался шум, послышались голоса… Неужели они заметили наш побег?

Нед Ленд всунул мне кинжал в руку.

— Да, — прошептал я, — мы сумеем умереть!

Мы затихли, прислушиваясь.

— Мальстрим! Мальстрим! — раздавалось со всех сторон.

Мальстрим! Это слово, повторенное раз двадцать, слово страшное, объяснило мне причину тревоги на «Наутилусе».

Его экипажу было не до нас.

Мы оказались в самых опасных водах у побережья Норвегии. Известно, что в прилив воды, зажатые между островами Феро и Лафотенскими островами, превращаются в стремнину невероятной силы. В ней образуется водоворот, из которого ни одно судно не может выйти благополучно. Со всех сторон на него налетают чудовищные валы. Эту бездну справедливо называют «пупом Атлантического океана». В нее затягивает все плывущее на расстоянии пятнадцати километров, не только суда, но и китов, и белых медведей.

В эту пропасть и попал «Наутилус». Он кружился по спирали, круги все больше и больше суживались. Наша шлюпка, еще прикрепленная к нему, кружилась с головокружительной скоростью. Мы были в ужасе. Шум, рев, плеск, брызги, грохот — настоящий ад!

«Наутилус» все еще держался, но стальная обшивка на нем трещала. Временами он поднимался кверху, и мы вместе с ним.

— Надо держаться за «Наутилус», — сказал Нед Ленд. — Завинтить гайки и…

Он не закончил. Раздался треск, гайки отлетели, шлюпка оторвалась, нас далеко отбросило от «Наутилуса» и швырнуло в водоворот.

Я ударился головой о стальной каркас шлюпки и потерял сознание.

Глава двадцать третья

Заключение

Что произошло той ночью, как мы выбрались из страшного водоворота, я не знаю. Я пришел в себя в хижине рыбака с Лафотенских островов. Товарищи мои были целы и невредимы. Мы крепко обнялись.

Переправиться во Францию было нелегко. Сообщения между Северной Норвегией и Южной редки. Надо было ждать парохода, который ходит от Нордкапа раз в два месяца.

В ожидании этого парохода, оставшись жить у милых, приютивших нас людей, я привел в порядок свои записи.

Поверят ли моему рассказу? Не знаю. Но я верно и точно рассказал о своих приключениях.

Что стало с «Наутилусом»? Жив ли еще капитан Немо? Узнаю ли я со временем имя этого человека? Донесут ли волны когда-нибудь до нас рукопись, в которой описана история его жизни?

Я надеюсь.

Я надеюсь и на то, что «Наутилус» вышел невредимым из водоворота, что капитан Немо перестал карать людей и спокойно занимается учеными исследованиями на дне океана.

Шесть тысяч лет тому назад Экклезиаст задал вопрос:

«Кто мог когда-нибудь измерить глубины океана?» Два человека имеют право ему ответить: «Мы!» Это капитан Немо и я!

1870