Онлайн чтение книги Двое Two People
Глава девятнадцатая

I

Бабуся, казавшаяся еще меньше и озабоченней, чем обычно, появилась в холле.

– А, вот и ты, – отозвался с батареи Джем. – Я как раз покончил с рыбной головкой. Кстати, если ты идешь на кухню, скажи этой тетке, что батареи снова совсем холодные. Что толку...

– Пойдем, – сказала Бабуся и вышла во двор.

– Куда пойдем? Я тебе рассказываю про батарею. Если трубы не горячие, то для чего они вообще? Коты не потому...

Джон Весли, еще больше, чем обычно, похожий на черную пантеру, появился в холле.

– А, вот и ты, – отозвался Джем. – Я как раз покончил с рыбной головкой. Кстати, если ты идешь на кухню, скажи этой тетке, что она плохо следит за домом. Батареи снова совсем холодные. Коты не потому лежат на батареях, что им нравится форма труб. Я всегда считал...

– Пошли, – сказал Джон Весли, направляясь к двери. – А то опоздаешь.

– Куда опоздаю? Я как раз покончил с рыбной головкой. И теперь дожидаюсь...

– Они возвращаются. Вот-вот будут здесь.

– А! Наверное, им рассказали про батареи. Ну, наконец-то в доме будут люди, которые знают, что нужно коту. Хорошо, я иду. Я хотел бы присутствовать, когда станут рассказывать про эту зеленую вазу в столовой. Кот может быть каким угодно ловким и осторожным, но если люди ставят вещи на самый край, да потом еще винят во всем кота... Хорошо, я иду.

И они пошли, все трое.

– Взгляни, дорогой! – воскликнула Сильвия, когда Реджинальд остановил машину у ворот. – Они ждут нас.

Она выскочила из машины. Бабуся и Джем тут же оказались у нее на руках. Джон Весли ждал Реджинальда, и как только тот вылез из “морриса”, принялся выделывать восьмерки, отираясь о его ноги.

– Ну, Джон, как дела?

Джон Весли всем видом показывал, что все прекрасно.

– Привет, Джем, ты рад, что я вернулся?

Джем небрежно кивает.

– Хочешь, я поставлю машину, дорогой?

– Нет, не надо. Я не хочу ждать. Пошли скорее, посмотрим, что тут делается. Ох, Сильвия, взгляни на нарциссы! До чего хороши! Пойдем.

И они, взявшись за руки, пошли в сад, а кошки следовали за ними.

– Посмотри, разве было когда-нибудь столько примул! Вот колокольчик, а вон другой. О, да их уже много. Я думал, они расцветут только через неделю. Их просто сотни. Но желтые нарциссы самые чудесные, правда? Вишни почти облетели, хотя день-два еще простоят. Я боялся, что мы... Слива распускается. И груша вот-вот зацветет. Кажется, все в порядке, и мы увидели весь сад в цвету и все желтые нарциссы... Может быть, лучше было бы вернуться неделей раньше. Во всяком случае, слава Богу, что мы вернулись сегодня. Знаешь, давай... Какая жалость... Ну ничего. Ты так же рада, как и я?

– Наверное, дорогой. Что ты хотел сказать?

– О чем?

– Чего-то жаль.

– А! Просто я подумал, как хорошо было бы вместе набрать цветов для дома. Но это уже наверняка сделано. Я так люблю собирать с тобой цветы. Смотреть, как ты рвешь их, и помогать тебе, и знать, что ты не сердишься, если я не все время этим занят, и знать, что ничто не имеет значения, только Сильвия и цветы.

– Ты так это любишь, дорогой?

– Ужасно.

– И я тоже.

– А Лондон кажется сразу таким глупым, правда? Интересно почему?

Они на минутку зашли в дом.

– Стоит ли? – спросил Реджинальд. – Сейчас тебя поймает миссис Хоскен и начнет говорить, говорить и говорить, и я уже больше никогда тебя не увижу. А я не могу ждать. Мне хочется увидеть каждый цветок и каждый бутон, посмотреть, что пережило зиму, а что нет, и я хочу, чтобы ты была при этом, чтобы я мог все время говорить: “Посмотри!” Но я не могу ждать.

– Обещаю тебе, я не стану сейчас с ней разговаривать. Только скажу: “Мы приехали”, и “Добрый день”, и “Мы поговорим как следует потом”. Через минуту я вернусь.

– Ну хорошо.

И она сдержала обещание. А Реджинальд провел эту минуту, бродя по дому и раздумывая, что в нем не так. Полнейшее отсутствие Уэллардов, решил он. День-другой, и Вестауэйз поймет, что они вернулись, и примет свой прежний облик. Пока он был ничей.

– Правда, дом странно выглядит без цветов? – спросила Сильвия, вернувшись. – Такой пустой.

– Конечно! Мне и казалось, что чего-то не хватает. Подумай, какая удача! Так, значит, мы сейчас можем пойти... – Он вдруг замолчал. Сильвия смотрела на него застенчиво и как будто что-то скрывала.

– Пойдем, дорогой.

– Сильвия! Ты писала миссис Хоскен и просила ее не ставить цветов?

Сильвия кивнула.

– Чтобы ты и я могли...

Она снова застенчиво кивнула, не сводя с него глаз.

– Ты просто чудо!

Такова была Сильвия Уэллард. А Реджинальду Уэлларду, известному писателю, поклоннику красоты, человеку с фантазией, наделенному творческим воображением, эта мысль пришла в голову двумя днями позже. Прекрасно. Неудивительно, что он смотрит на жену свысока.

Был один из тех апрельских дней, которые остаются в памяти вопреки унылой статистике апрельских дней, и при слове “апрель” вам вспоминается именно такой день, и в надежде на его повторение можно простить этому месяцу все его капризы. Сначала Реджинальд и Сильвия спешили увидеть сразу все свои любимые места в саду, они оживленно разговаривали, восклицали при каждой новой находке, показывали друг другу то распускающийся цветок, то замерзший побег, радовались каждому воскресшему к жизни растению, но постепенно на них снизошло умиротворение, и они оказались безмолвными в мире, который внезапно наполнился собственными чудесными звуками: дрозд распевал на груше, пчелы гудели в камнеломке, первое “ку-ку” эхом донеслось из дальнего леса. Они сели, и Реджинальд скорее почувствовал, чем подумал: Это Вестауэйз, я связан с ним навсегда, и тут же его разум перестал замечать красоту, анализировать свои впечатления и принял это счастье просто и обычно, как принимают прекрасный сон.

II

Сон продолжался в течение всего волшебного дня, пока они собирали вместе цветы, но когда пришла пора пить чай, мир вновь оказался реальным, потому что к чаю приехали Хильдершемы.

– Сильвия! Не сердись, что мы так свалились на вас в первый же день, но мы услышали, что вы приезжаете, а с тех пор, как мы виделись, кажется, прошла вечность.

– Грейс! Конечно! Как чудесно, что вы заглянули!

Даже Реджинальд был рад увидеть их. Они были частью этого мира, частью деревенской жизни. С тех пор, как мы виделись, кажется, прошла вечность. Какая глупость, что мы не приезжали на уик-энды. Почему не приезжали? Да просто так. А потом, мы не из тех людей, кто ездит за город по воскресеньям. Мы тоже часть деревенского мира. Я даже рад, что мы не приезжали. Зато сейчас ощущаешь, что вернулся домой.

– Вы добились успеха, – заметил Хильдершем таким тоном, как будто был причастен к этому или, по крайней мере, вопреки всеобщему мнению давно твердил, что так и будет.

– Ну... я думаю, да, – ответил Реджинальд.

– Так пишет “Таймс”, – сказал Хильдершем, широко раскрывая голубые глаза на маловера. – Я читал сегодня утром. – И, чтобы не оставалось сомнений, добавил, что специально купил в деревне “Пост”, и “Мейл”, и “Телеграф”, и “Ньюс”, и везде одни похвалы.

– Чудесно, – сказал Реджинальд. – Я еще не видел газет.

– Да, да, – подтвердила Грейс. – Фарли привез их все, кроме “Ньюс”, и я прочла все рецензии.

Хильдершем, избегая удивленного взгляда Реджинальда, принялся объяснять, что в Такое Время не повредит Осторожность. Когда Свирепствует Большевизм.

– Конечно, – добавил он, – это небрежность миссис Коулмен. Я совершенно ясно просил “Экспресс”.

Они немного поговорили о Лондоне. Грейс хотелось узнать, носят ли длинные платья – не вечерние, конечно, а днем. И кто – только некоторые модницы или Вообще Все? Конечно, здесь мы просто не можем этого себе позволить.

Фарли интересовало, что пророчат в Лондоне относительно выборов, которые должны состояться осенью. Уэлларды рассказывали о Лондоне как могли. Но когда уже подали чай и можно было не опасаться за нравственность Элис, Фарли и Грейс переглянулись. Грейс, казалось, умоляла: “Дай я расскажу им, Фарли! Ведь ты узнал все от меня”. А взгляд Фарли отвечал: “Лучше предоставь это мне, дорогая. В конце концов, это уже не сплетня, а факт. Вы еще наговоритесь потом”. Затем он отставил чашку, вытер усы и серьезно сказал:

– Вы, наверное, не слышали наших новостей?

Какую-то секунду Реджинальд думал услышать, что миссис Хильдершем ждет очередного ребенка, и с трудом подавил желание приглядеться к ней поближе. Сильвия, наверное, заметила сразу, решил он. Хильдершем, возможно, прочитав его мысли, торопливо продолжил:

– Речь идет о Бакстерах.

– Нет. А в чем дело?

– Миссис Бакстер подала на развод.

– Боже мой! Из-за кого?.. или просто...

– Да, из-за кого-то. Совершенно определенно. Некая мисс Воулс, так? – Он вопросительно взглянул на жену.

– Мисс Воулс, – подхватила Грейс с жаром. – Он знал ее когда-то давно, и вдруг они встретились снова. Ужасно, правда?

– Неправильно это, – покачал головой Хильдершем. – В Такое Время... Мы не можем Позволять себе... я имею в виду Что-Либо Подобное... Конечно, они никогда, в сущности, не принадлежали... Нельзя же только Получать Удовольствия. Необходимо Принимать во Внимание.

Реджинальд и Сильвия смотрели друг на друга и принимали во внимание.

– Вы видели ее? – воскликнула Грейс.

– Да

– Ну, какая она? Сколько ей лет? Я думаю, совсем молоденькая. Сильвия, по-твоему, она хороша собой?

– Она ровесница Бетти. Пожалуй, старше.

– И не особенно хороша, Грейс.

– Она привлекательна? Должно быть, да.

– Очень. – медленно произнес Реджинальд. – Да... очень.

– Бедняжка Бетти! Как это ужасно для нее, – сказала Грейс. – Ты только представь, Сильвия, каково ей сейчас! Что бы я делала, если бы Фарли сбежал от меня с кем-нибудь?

Фарли, сконфуженный, но в глубине души польщенный этой замаскированной похвалой его мужественности, опускает глаза с видом человека, разбившего множество сердец своей неколебимой верностью жене.

– Конечно, – продолжала Грейс, – мне было бы еще тяжелее из-за детей.

Фарли выглядит сейчас прямо-таки героически. Ничего не стоит представить, как целые сонмы красавиц добиваются его благосклонности. Но все напрасно.

– Что же, – скромно заметил Фарли. – Я не думаю... Но в любом случае это не только личное дело. Я смотрю на это иначе. Noblesse oblige[19]Положение обязывает (франц.). Хотя, мне думается, отец Бакстера... Но что говорить, он был владельцем Семи Ручьев... А теперь любой Том, Дик или Гарри сплетничают об этом. Подобные истории Не Ведут Ни К Чему Хорошему.

– Noblesse так часто никого не oblige, – пробормотал Реджинальд.

– В каждом стаде есть паршивая овца, разумеется, но принцип остается. – Фарли взял еще сандвич с вареным мясом и подумал: “Если на то пошло, наши хозяева вряд ли выполняют свой долг перед страной. Позвольте, сколько лет они женаты?” Грейс думала: “Я иногда удивляюсь, почему он не бросит меня. Он все так же молод, а теперешние девушки все такие хорошенькие! Наверное, я не смогла бы жить здесь, но в другом окружении, может быть, скоро привыкла бы. Сколько бы я получала – половину или треть доходов? И, разумеется, дети остались бы при мне”. Реджинальд думал: “Нет ли “паршивой овцы” в твоем “стаде”? Да ладно, неважно Бакстер! Что должно было твориться в этой гладко причесанной голове!” А на изменившемся лице Сильвии без труда можно было прочесть: “Боже, сколько времени пропало зря!”

– Ты о чем-нибудь догадывалась, Сильвия? – спросила Грейс. За это время она почти успела снова выйти замуж и больше не могла оставаться наедине со своими мыслями. Сильвия посмотрела на нее – казалось, она затруднялась ответить.

– Это выглядело... Он просто снова нашел ее в тот вечер.

– Да, значит, ты заметила...

Хильдершем покашлял со значением.

Грейс сказала без обиняков:

– Фарли, ведь мы все здесь друзья. – И добавила: – Фарли не выносит сплетен.

Хильдершем взглянул на Реджинальда и заметил:

– Женщинам этого не понять.

– Не понять чего? – спросила Грейс.

– Вот именно.

– Мы видели ее всего один раз, – объяснила Сильвия. – И кругом были люди.

Грейс понимающе кивнула и тихо сказала Сильвии:

– Поговорим, когда останемся одни.

Женщины, подумал Реджинальд, не скрывают ничего, кроме собственного тела, которое они охраняют от хищника самца. Во всем остальном мужчины проявляют куда больше застенчивости, скромности, впечатлительности. Или мы попросту более лицемерны?

– Ах вы, женщины! – воскликнул Хильдершем, добродушно качая то головой. – Пойдем, дорогая, у них еще масса дел.

Грейс встала и обратилась к Сильвии:

– Меня просто бесит, что мужчины всегда говорят о женщинах так, будто бы все они одинаковы.

Сильвия посмотрела на Реджинальда, словно хотела, чтобы он ответил.

– Можно сделать общий вывод относительно воды и суши. – улыбнулся Реджинальд, – всем известно, как они различны. Но это вовсе не значит, что пруд в Риджентс-парке и Тихий океан – одно и то же.

– Хорошо сказано, – заметил Хильдершем. – Так-то вот, дорогая. Пошли, Грейс.

Возвращаясь домой, он поймал себя на мысли, что было бы совсем недурно завести новую жену. Как Бакстер. Хотя бы на медовый месяц. Что говорить, порядочность имеет свои недостатки. А вознаграждается разве что на том свете. Скажем, целой толпою таких Сильвий.

– Фарли, правда, она чудесно выглядела сегодня? Лондон пошел ей на пользу.

– Гм, пожалуй.

Ладно, в жизни много разных других вещей.

III

И вот они снова остались одни в саду, одни с этой потрясающей новостью.

– Бакстер! – задумчиво произнес Реджинальд.

– Ты удивлен, дорогой?

– Ошеломлен. Люди разводятся каждый день, и это никого не трогает, но когда такое случается с кем-то из знакомых, то кажется невероятным. Ты так не думаешь?

– Я видела их однажды в Лондоне.

– Ты ничего не говорила мне, – сказал Реджинальд и тут же вспомнил про все, о чем он не говорил ей.

– Здесь не о чем было рассказывать, дорогой. Я не говорила с ними.

– Ты тогда подумала...

– Они казались совершенно счастливыми и... далекими ото всех.

– Что они делали?

– Ничего. Рассматривали витрины. Просто были вдвоем. Чудесно было видеть их вместе.

– Да, но...

Черт возьми, подумал Реджинальд, речь идет о чем-то большем.

– Ты огорчен, дорогой? Я – нет. Я просто рада.

– Не то чтобы огорчен...

– Ты ведь никогда не любил Бетти?

Как это женщины всегда переходят на личности!

– За Бетти я не беспокоюсь.

– Она выйдет замуж снова, как ты думаешь? Она нравится мужчинам. Во всяком случае, большинству мужчин.

– Я думаю, да.

– А в чем дело, дорогой?

– Ни в чем. Но меня всегда чуточку смущает вопрос нравственности. Я хочу сказать, вообще в подобных случаях.

– Нравственности? – растерянно переспросила Сильвия. – Как мистера Хильдершема?

– Ну нет, – улыбнулся Реджинальд, – не совсем так, но я считаю, что здесь затронут вопрос нравственности. Если ты клянешься женщине в вечной верности, следует сдержать клятву. Но при этом считается, что истинная любовь – самая прекрасная в мире вещь и за нее не жаль отдать любую цену. Что из этого верно?

Сильвия молчала; потом показала ножкой на камнеломку, выросшую у стены, и спросила:

– Красиво, правда?

– Очень. Жаль только, они скоро выцветают.

– Если бы я была замужем, когда мы встретились, ты бы не стал просить меня уйти с тобой?

Реджинальд долго смотрел на нее, потом покачал головой.

– Почему?

– Мне просто не пришло бы это в голову.

– Я бы ушла.

– И ты могла бы бросить меня, если бы полюбила кого-нибудь еще?

– Разве я могла бы полюбить кого-нибудь еще – теперь?

Реджинальд засмеялся, посмотрел на нее с любовью и сказал:

– Любимая, с тобою все становится невероятно сложным. Не представляю себе, как тебе удалось полюбить меня, и не представляю, как это я еще не надоел тебе. Когда я впервые увидел тебя, мне казалось, что ты явилась из сказки. И до сих пор кажется. Я едва решился признаться тебе. Если бы ты тогда была замужем, я бы знал, что твой муж боготворит тебя, а ты не можешь жить без него. Как бы я осмелился стать между вами?

Сильвия накрыла его руку своею и сказала:

– Я рада, что не была замужем до того, как встретила тебя. Что не совершила ошибку.

– В этом все и дело. Как быть с теми, кто ошибку совершил? А если они ошиблись однажды, не повторят ли они ошибку в другой раз? Поэтому супружеские узы так крепки. Чтобы удержать нас от новых пристрастий.

– Мистер Бакстер не был новым пристрастием, напротив, очень-очень старым.

– Да, конечно, будем надеяться, что в этот раз он не ошибся, что он явно сделал, женившись на Бетти.

– Дорогой, – с беспокойством спросила Сильвия, – ты ведь не... Грейс говорила, что Фарли против того, чтобы она зналась с мисс Воулс, если они... А ты?..

– Боже мой, конечно, нет. Мне страшно хочется повидать их обоих. Ну конечно! Но что ты сказала? Неужели Хильдершем... Это ужасно!

– Они выглядели такими счастливыми, когда я их видела. Какими-то умиротворенными и как бы зачарованными.

– Вот видишь. Это ведь довольно сложно – быть одновременно плохим и счастливым. Я уверен, что Бакстер бы не смог. Но все же я считаю, что оставить жену – поступок сам по себе необязательно благородный и восхищения не заслуживает. Только в этом мы с Хильдершемом и сходимся.

– Конечно, нет.

– Многие считают, что да.

– А я думаю, – серьезно сказала Сильвия, – что брак без любви гораздо хуже, чем любовь без брака.

– Ты совершенно права, – отозвался Реджинальд, удивляясь, как верно она это сформулировала. (Неужели я вправду считал, подумал он, что с Сильвией нельзя разговаривать?) Она права. Любовь освящает брак, а не брак придает святость любви. – Видишь ли, – продолжал он, следуя собственным мыслям, – в основе всех рассуждений относительно брака и развода лежит чудовищная мысль, связанная с религией: любовь сама по себе греховна, она допустима только потому, что служит продолжению рода. Поэтому они неохотно говорят: “Что ж, можете любить друг друга, если дадите страшную клятву, что будете совершать это только с одним партнером, как религиозный обряд, с единственной целью принести миру ребенка”. Вот почему они всегда...

– Кто “они”, дорогой?

– Они? – Реджинальд рассмеялся. – Я толком не знаю кто, но именно они заправляют почти всем на свете. Их я никогда не любил. – Он минуту подумал. – Представь себе полицейского в сутане, кровожадного, как языческий божок, с внешностью и манерами оксфордского преподавателя и вдобавок занимающего высокий государственный пост... Нет, мне не нравится такое сочетание.

– А ты считаешь, что любить и не иметь детей – грех? – спросила Сильвия, крепко держа его под руку.

Реджинальд посмотрел на нее в изумлении.

– Любовь моя! Как ты могла!... – Он замолчал, взял ее ладони в свои и мягко спросил: – Почему ты... так вдруг...

– Я так счастлива, дорогой. И хотела узнать, счастлив ли ты.

– Ты знаешь, что да.

– Но ты был бы счастливее, если бы у нас был ребенок?

– Если бы они продавались в магазинах, может быть, я как-нибудь попросил бы тебя присмотреть какого-нибудь покрасивее. Но если...

– Совсем маленький, похожий на тебя, дорогой, мог бы оказаться прелестным.

– Поначалу они все совсем маленькие, – улыбнулся Реджинальд.

Сильвия улыбнулась в ответ, а потом сказала, чуть ли не извиняясь:

– Мне кажется, нельзя быть женою и матерью. По-моему, меня хватает только на роль жены. Я так ужасно люблю тебя.

– Любимая, я счастлив.

– Но если...

– Любовь моя, я совершенно счастлив с тобою. Я и думать не хочу, что ты станешь бояться, чувствовать себя плохо и выносить такую боль.

– Я боюсь, хотя думаю, что не должна бы. Поэтому я спрашиваю тебя, хотел бы ты иметь ребенка.

– Нет, нет и нет!

– Но если это случится, ты ведь простишь меня, дорогой?

– Что ты, любимая! – воскликнул Реджинальд, вдруг охваченный стыдом за себя, за свой пол, за все, что вынуждены женщины терпеть от мужчин.

Сильвия кивнула головой и сказала:

– Я просто хотела знать.

IV

Сильвия ушла на кухню рассказать миссис Хоскен все про Лондон. Наверное, миссис Хоскен собирается рассказать миссис Уэллард все про деревню; что теперь означает – все про Бакстеров. О них сплетничают не только любой Том, Дик и Гарри, но и любая Гарриет. Странно, думал Реджинальд, идя среди азалий (сплошь покрытых бутонами, они никогда еще не были так хороши), – странно, что во мне все восстает при мысли о том, чтобы обсуждать проблемы Бакстеров с Эдвардсом, а Сильвии кажется совершенно естественным толковать о них с миссис Хоскен. Чем вызвано это удивительное содружество женщин всех сословий? Наверное, род оборонительного союза против засилия мужчин, наследие времен, когда женщины были настоящими рабынями. И если Женщине недостает чувства чести, чувства стиля, чувства спортивного духа, которыми так гордится Мужчина, то это объясняется тем, что подсознательно она находится в состоянии войны, а на войне им нет места. В любви и войне все средства хороши, говорит Мужчина, а потом обвиняет женщину в том, что она следует этому принципу.

До чего глупы эти обобщения насчет Мужчины и Женщины! А может быть, не так уж глупы? Глупо утверждать, что если подбросить пенни шесть раз, то три раза выпадет орел, а три раза решка. Но утверждение, что чем дольше подбрасывать монету, тем заметнее эта тенденция, абсолютно верно.

Неожиданно ему на глаза попался цеанотус (Gloire de Versailles), чьи голые побеги, как обычно, ни в какой мере не обещали красоты и голубизны еще не появившихся цветов. Реджинальд в который раз задумался, стоит ли держать в саду этот цветок. Природа не должна проделывать таких шуток. Дерево зимой красиво своеобразной, совсем иной, чем летом, красотою; дельфиниум зимою просто ничто; его не существует до тех пор, пока первые светло-зеленые побеги не начнут снова будить ваше воображение. А это растение? Оно просто оскорбляет глаз, пока вдруг не становится для него отрадой. Нужно будет как следует все взвесить, прежде чем принять решение. Черт возьми! Снова вьюнок...

Да, Реджинальд снова оказался там, где почти два года назад впервые подумал о книге. Напишет ли он когда-нибудь другую? Нет... Ни за что, назло мистеру Пампу. А все-таки – можно ли жить, ничего не делая? Два года назад ему казалось, что он что-то делает. Он даже полагал, что очень занят. Сможет ли он вернуться к прежним занятиям? Размышлять и полоть цветники? Ах, чертов Памп! Ну ничего, он может писать и не публиковать написанное. Или – почему бы и нет? Он напишет пьесу.

Пьесу! Он уставился на цеанотус, ожидая вдохновения. Ничего не вышло.

Кто-то сказал, что каждый человек должен посадить дерево, написать книгу и произвести на свет ребенка. Ну и умник! Можно в одиночку посадить дерево и в одиночку написать книгу; но чтобы произвести на свет ребенка, нужны двое. Поскольку, к счастью, другой – это всего-навсего женщина, решение принимаешь ты сам.

Ну хорошо, дерево он уже посадил и книгу написал. Трудно представить себе, что книга окажется долговечной, но посаженные деревья будут стоять здесь и через сто лет. Не сожалеет ли он, что не оставит на земле потомка? Я не питаю иллюзий в отношении детей и не питаю особой привязанности к собственной фамилии. А Вестауэйз пусть лучше достанется человеку, который будет любить его, чем моему сыну, которому там будет просто нравиться. Мне кажется, отцовство – смешное занятие. Мне так же трудно всерьез представить себя Отцом, как, скажем, Епископом или Судьей. А ведь и Отец, и Епископ, и Судья должны относиться к себе с необыкновенной серьезностью, чтобы преуспеть на своем поприще. Я бы совершенно на это не годился. Если заводить ребенка, я предпочел бы девочку. И предоставил бы все ее воспитание Сильвии. А если мне и хочется иметь ребенка, то только из соображений эгоистических, чтобы испытать новые ощущения.

И все-таки почему Сильвия...

Вдруг он ощутил огромную радость. Радость от этой совсем новой Сильвии, радость от приближения пышного лета, радость от смешной мысли о пьесе, которую он писать не должен, вряд ли сможет написать и, скорее всего, не напишет. Радость от воображаемой встречи с ребенком, которого он не хочет и не будет иметь, но может завести, как только захочет; с ребенком, который какое-то время существовал в их с Сильвией мыслях; радость от сознания, что стать отцом и матерью, если только захочется, в их власти.

А пока, если он должен создать что-то, он может написать пьесу. Он задумчиво посмотрел на цеанотус. Пьесу? Пожалуй. Он направился к дому, вернулся оттуда с садовой лопаткой и принялся выкапывать вьюнок.