Онлайн чтение книги Удар из Зазеркалья
Глава третья

Весь следующий день Гизеле было не по себе, и ее душевное состояние объяснялось тем немногим, что она знала о Фостине. Подобная ситуация, казалось, находится ниже порога ее сознания, вызывая в нем навязчивое ощущение зла. Она теперь была похожа на контуженого человека, который съеживается при звуке взрыва, не отдавая себе отчета в том, почему он это делает.

Честно говоря, она и не рассчитывала на ответ Базила Уиллинга. Последнее письмо она получила от него из Японии. Ведь он мог находиться вместе со своим американским флотом за рубежом. Гизела отправила ему такое подробное письмо только потому, что безраздельно ему доверяла.

Она не видела Фостину до заседания художественного совета, готовившего греческую драму для сцены. Первой туда явилась Алиса с сигаретой, зажатой в уголке рта.

— Что означает весь этот шум с увольнением Фостины? — спросила она с ленивым безразличием, усаживаясь на подоконник.

— Не могу сообщить ничего нового, — ответила Гизела. — Я только знаю, что она уезжает.

— По какой причине? — упрямо переспросила Алиса.

— Не знаю.

Ни Гизела, ни Алиса не слышали, как открылась дверь. На пороге стояла Фостина с папкой эскизов под мышкой.

— Я стучала, — оправдываясь, робко сказала она. — В коридоре слышно, что кто-то здесь разговаривает, и я вошла.

Алиса бросила на нее высокомерный взгляд.

— Не стоит так носиться со своими манерами, Фостина, я уверена, ты всегда поступаешь так, как нужно.

Фостина стала развязывать шнурки папки, но руки у нее дрожали, не слушаясь.

— Просто я не хочу, чтобы вы подумали, будто я подслушивала за дверью.

— Как могло такое прийти тебе в голову? — спросила Алиса.

Фостина разложила на столе эскизы. И лишь после этого отважилась поднять глаза на Алису.

— Не знаю, Алиса, но мне кажется, что вы все время меня в чем-то подозреваете. В каком-то проступке, что ли.

Алиса рассмеялась:

— Скажите, пожалуйста! Сбавьте обороты, Фостина!

Фостина нахмурилась.

— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне!

Гизела взяла в руки один из эскизов, на котором была изображена женщина в греческом античном костюме.

— Это костюм для Медеи?

— Да, — ответила Фостина. Казалось, она очень обрадовалась, что Гизела изменила тему разговора. — Все утро я провела в поисках нужного варианта. Длинная баска, наброшенная на голову… Именно так ее носили гречанки в дни скорби или траура. А Медея скорбит с самого начала пьесы. Все складки нужно уложить поаккуратней. Небрежное ношение баски считалось проявлением провинциализма.

— Ну тогда, как мне кажется, Медея и должна носить баску небрежно, — вмешалась в разговор Алиса, — разве она не была дикаркой, представительницей варваров?

— Может, это и так, но не забывайте, что она многие годы прожила в Греции, — поправила ее Гизела. — К тому же она была принцессой.

— В ее уголки нужно что-то вложить, — продолжала Фостина, — ну вроде тех свинцовых грузиков, которые наши прабабки подшивали к подолу своих длинных юбок.

— А что у нее на голове? — поинтересовалась Алиса. — Что-то вроде корзины емкостью в добрый бушель.

— Это же митра! — воскликнула Фостина, пораженная ее невежеством. — Корона Цереры. Этот головной убор носили многие гречанки.

— Медея не стала бы следовать примеру такой прославленной домашней учительницы, какой была Церера. Медея — феминистка и колдунья.

— Я в этом не уверена, — вставила Гизела. — Все женщины древности гордились тем, что имели отношение не к колдовству, а к хлебопечению. Самое слово «госпожа» этимологически означало «дарующая хлеб».

— Может, надеть на нее тиару. Как у Геры с Афродитой? — предложила Фостина.

— Я бы предпочла именно ее, — подчеркнула Алиса.

— Заменить митру на тиару довольно просто. Это можно сделать, — согласилась Фостина. — А что вы скажете по поводу обуви? Вам нравятся сандалии, вышитые цветочными кружевами?

— Мне бы самой хотелось иметь такую пару! — заметила Гизела. — Они просто очаровательны!

Но Алиса с отвращением рассматривала сандалии.

— Все это слишком условно. Почему бы не взять простые зашнурованные туфли, отделанные кошачьим мехом? А мордочку и коготки использовать как украшение? Женщины в Греции носили такую обувь. И только подумайте о том удовольствии, которое мы получим, когда убьем кошку и сдерем с нее шкуру! Или даже двух. Ведь туфли-то две?

— А почему бы не содрать с них шкуру живыми? — насмешливо подхватила Гизела. — Ведь вам, Алиса, это доставит большое удовольствие, не так ли?

Но Алису ни капельки не смутили ее слова.

— Вы, конечно, считаете меня дикаркой! Но ведь здесь, в этой школе, я буквально подыхаю от скуки! Готова сделать что угодно, чтобы немного взбодриться!

— Ну а что вы скажете о Ясоне и Креоне? — Фостина протянула им еще два эскиза.

— Мне нравится, — сказала Гизела. — Сразу видно, что Ясон обладает очаровательной глупостью профессионального служаки, а Креона вы превратили в настоящего президента местного клуба деловых людей «Ротари», правда, в греческом стиле.

Алиса залилась злобным смехом.

— Фостина! Вам нет цены! Вам, вероятно, и в голову не пришло, что вы превратили Медею в уличную девку?

— Что вы имеете в виду? — спросила, смутившись, Фостина.

— Вы только посмотрите на эту накидку и жакет. Они цвета голубого гиацинта, но ведь этот цвет в Греции безраздельно принадлежал проституткам.

— Боже, — произнесла ошарашенная Фостина и умоляюще взглянула на Гизелу. — Это правда?

— Боюсь, что да, — призналась Гизела. — Хотя мне это и в голову не приходило.

— Конечно, правда, — властно заявила Алиса. — Разве вам не приходилось читать о Керамике, этом районе «красных фонарей» в Афинах? Если какой-то мужчина по имени Тезей хотел обладать какой-то женщиной по имени Мелита, то писал на стене углем: «Тезей любит Мелиту». Если она принимала его предложение, то подписывала внизу: «Мелита любит Тезея», и ожидала прихода своего возлюбленного на этом месте с веточкой мирта, зажатой в зубах.

— Но, может, такое происходило только в Афинах? — возразила Фостина. — Ведь место действия пьесы — Коринф.

— Тогда вам придется затратить еще одно утро, чтобы определить, какие наряды носили проститутки в Коринфе!

Алисе, казалось, очень нравилась идея задать Фостине побольше работы.

— А может, вам это давно известно? У меня складывается впечатление, что вы обладаете завидными познаниями о традициях проституток. Приходилось ли вам слышать о Розе Дайамонд?

Лицо Фостины залилось пунцовой краской.

— Нет, не знаю. В любом случае я больше делать ничего не буду, так как сегодня вечером уезжаю.

— Счастливица!

— Нет, я ужасно несчастна. Я не хочу уезжать.

— Куда же вы едете?

Но тут опять вмешалась Гизела:

— Почему бы тебе не сделать еще один эскиз костюма Медеи? Сменить цвет довольно просто, если только подыщешь нужный материал. Что скажешь, например, о бледно-желтом? Он вполне подойдет к сандалиям, как и гиацинтовый.

— Как хотите, — сказала Алиса с полным безразличием. — А это что такое? — она подняла еще один эскиз. — Похоже на имитацию пестрой шотландской шали?

Фостина посмотрела на Гизелу:

— Это та отравленная одежда, которую Медея вручает невесте Ясона. В тексте несколько раз ее называют «разноцветной». Я скопировала дизайн с фотографии одной греческой вазы времен Эврипида. Только вместо фиалок в оригинале я использовала наперстянку, так как она — ядовитое растение.

— Разве стала бы Медея расшифровывать подготавливаемый ею удар? — возразила Алиса. — Если бы кто-нибудь прислал мне в подарок платье, вышитое листочками наперстянки, у меня оно, несомненно, вызвало бы подозрения. Точно так же отреагировал бы любой поклонник детективов.

— Но дочь Креона не была любительницей детективов, — сказала Гизела. — У этого рисунка приятный привкус символизма. Любой человек, верящий, как и Медея, в магию, сделал бы то же самое.

— Ну а что вы скажете о красках? — упрямо гнула свое Алиса. — Мне они кажутся скорее персидскими, чем греческими.

— Но ведь персы и греки оказывали влияние друг на друга, — возразила Фостина. — Занимаясь подготовительной работой, я наткнулась на интересные сведения. Когда начинаешь что-то искать, рыться в материале, обязательно обнаруживаешь уйму побочной информации, не имеющей никакого отношения к тому, что ты пытаешься отыскать. Вот вы, например, знали, что сибариты направляли приглашения на обед заранее, за целый год, чтобы иметь достаточно времени для придумывания всевозможных яств и роскошных, умопомрачительных нарядов? Или что греки уже тогда играли в теннис? Правда, это была спартанская игра, и греки играли обнаженными.

— Мои поздравления, Фостина! Видать, вы неплохо все проштудировали. — Теперь все ясно видели, что Алиса получает от всего происходящего большое удовольствие. — В следующий раз я отправлюсь на теннисный корт в чем мать родила. И если мне миссис Лайтфут скажет что-то поперек, я заявлю ей с самым невинным видом: «Идея принадлежит Фостине Крайль. Она утверждает, что греки бегали по корту обнаженными, а мне просто необходимо пройти через такой опыт».

— Я вас к этому не принуждала! — закричала Фостина, чуть не плача. — Алиса, пожалуйста, не делайте этого!

— Наверняка сделаю. — В глазах Алисы вспыхивали злобные огоньки.

— Вы, Алиса, конечно, так не поступите, — вмешалась в спор Гизела. — А ты, Фостина, не давай себя так легко дурачить!

— Конечно, она шутит, я понимаю, — сказала Фостина. Она сильно побледнела, и на лице у нее появилось серьезное, озабоченное выражение. Ну если все вопросы решены, то я оставляю вам эскизы и забираю только Медею, чтобы успеть заменить ей митру до отъезда.

Когда за Фостиной закрылась дверь, в комнате наступила короткая тишина. Затем Алиса с вызовом бросила:

— Не смотрите укоризненно на меня. Я не выношу таких людей, как она. Их нужно постоянно донимать.

— Вы в этом уверены? Вы очень грубы, Алиса. И это совсем ни к чему, тем более что она сегодня уезжает.

— Вы слишком мягкий человек, Гизела. — Резким движением раздавив окурок, Алиса встала. — Нужно научить Фостину наносить ответные удары.

— Избивая ее своей дубинкой до полного бесчувствия? Именно так вы поступили в психологическом смысле.

Алиса задержалась в дверях. Никогда еще на ее прекрасном лице Гизеле не приходилось замечать столько злобы. Это уже просто неприлично. Алиса хотела, вероятно, что-то сказать на прощанье, но лишь злобно прошипела:

— Черт вас всех возьми!

Она вышла, не произнеся больше ни слова…

Дав свой последний урок в этот день, Гизела отправилась на прогулку по территории школы, полагая, что физические упражнения, быстрая ходьба очистят ее психику от призраков, проникающих туда из области подсознательного.

Это был один из тех обманчивых осенних дней, когда прозрачный солнечный свет кажется ласковым и теплым, а вы все равно не можете согреться. Она прошла по тропинке, вьющейся через лесок, и приблизилась к ручейку, который служил границей владений Бреретона. По пути домой она выбрала другую дорожку и вышла из чащи на открытую полянку, которая шла под уклон, от ручейка до дома. На открытом пространстве она вдруг увидела чью-то фигуру, сидевшую за мольбертом, и на мгновение остановилась. Это была Фостина.

На ней, как всегда, было ее наглухо застегнутое пальто голубого цвета, но на этот раз она была без шляпки. Строгие лучи послеполуденного солнца золотили нимб из легких волос над ее головой, что придавало всему лицу какой-то необычный блеск. Повернувшись спиной к дому, она рисовала пейзаж, открывавшийся с полянки, — вереница плакучих ив вдоль ручья, холм, возвышавшийся по другую сторону журчащей воды, редкий лесок, застывшие на деревьях в этот тихий, безветренный день листочки, которые особенно резко выделялись на фоне сверкающего голубого неба. Возле ее ног стоял ящик с красками, а в левой руке она держала небольшую палитру. Она работала кистью, нанося ловкие энергичные мазки-удары, и, казалось, настолько была поглощена своим занятием, что и не заметила появления Гизелы. Бесшумно передвигаясь на резиновых подошвах, Гизела прошла несколько шагов вперед, приблизилась к ней и бросила взгляд на полотно, не вызывая беспокойства Фостины. И вдруг произошло нечто из ряда вон выходящее, что-то такое, что не поддавалось объяснению. Гизела остановилась и продолжала стоять как вкопанная.

Фостина все еще рисовала пейзаж. Ее рука с зажатой кистью искусно, выверенно двигалась по полотну. Но вдруг она утратила живость. Неожиданно каждое ее движение стало вялым и тяжелым, замедленным, словно кадры, снятые рапидом.

В этот тихий, мертвый полдень, казалось, остановилось само время — оно стало похоже на часы, которые нужно завести снова. Вселенная не взорвалась, как взрываются в наши дни физики, она тихо умирала от собственного истощения… Затем вдруг подул легкий бриз и зашелестел ветками над головой, которые задвигались в привычном ритме. Только движения Фостины Крайль становились все более сонными, и казалось, вот-вот кисть выпадет из ее безжизненных пальцев. В этом угасании импульса жизни было что-то чудовищное. В эту минуту она была похожа на останавливающуюся машину, которая вдруг направила всю свою мощь на какую-то иную цель…

Гизела не могла вспомнить, сколько она там простояла. Она очнулась от крика, который мгновенно заставил позабыть ее обо всем на свете. Он доносился из открытого окна за спиной Фостины. Гизела подбежала к нему, затем быстрыми шагами вошла в библиотеку. Там стояла полная тишина. Не было ни души. Лишь слегка от ветра покачивались и шуршали шторы. Внутри дома было темно, так как мрачные подступающие тени поглощали золотистые отблески позднего солнца. Одна дверь, выходящая в холл, была закрыта, а другая — лишь чуть приоткрыта. Через эту щель доносились истошные вопли вместе с рыданиями: «О Бет, успокойся! Умоляю тебя! Что же мне делать?»

Гизела быстро пробежала через коридор в маленькую комнату, на стенах которой висели картины. Шторы в ней яростно развевались и хлопали, так как дверь в холл была широко растворена, и между дверью и окнами гуляли сквозняки.

Мэг Вайнинг корчилась на полу. Ее личико, обычно розоватое и хорошенькое, теперь казалось почти уродливым. Оно сильно побледнело, а мышцы его напряглись. Рядом с ней на полу лежала Бет Чейз, вся обмякшая, безжизненная. Вероятно, она была без сознания. Веснушки ее утратили всю свою потешность. На ее мертвенно-бледном лице они выделялись, словно темные капли чернил.

Гизела, быстро опустившись на колени, начала растирать ей руки. Потом попыталась нащупать пульс, но он был слабеньким, едва ощущался.

— Это — шок! — ее уверенный ровный голос успокоил Мэг, и та прекратила завывания. — Беги к экономке. Пусть принесет одеяла и бутылку с горячей водой!

— Что здесь случилось?

Это была Фостина. Голос ее дрожал. Она стояла по ту сторону открытого французского окна, и в глазах ее было сильное удивление. В руках она держала мокрую кисть. За ее спиной просматривался все тот же пейзаж — покатая лужайка, выходящая к ручейку, а за ним холм, устремившийся к небу. Она сделала шаг вперед, чтобы войти в комнату.

Но в это мгновение Мэг Вайнинг, что было сил, завизжала:

— Нет, нет! Не приближайтесь ко мне!

— Маргэрит, следи за собой! — Гизела удивилась резкости собственного голоса. — Фостина, сбегай, пожалуйста, за экономкой! Пусть принесет одеяла и бутылку с горячей водой. С Бет Чейз обморок. Поторопись!

— Да, да, сию минутку! — откликнулась Фостина, выходя через дверь в холл.

Гизела, сняв жакет, завернула в него девочку и подняла на руки. Как будто укачивала ребенка.

— Ну, что с тобой стряслось? — спросила она Мэг, не спуская глаз с мертвенно-бледного лица Бет.

— Не… знаю…

Гизела еще раз взглянула на Мэг:

— Как это понять? Ведь что-то здесь произошло? Щеки Мэг залила пунцовая краска. Ее нижняя губа

была упрямо выдвинута вперед.

— Я не знаю, от чего произошел обморок у Бет, мисс фон Гогенемс. Может, она что-то увидела. Может, это приступ болезни. Она, закричав, упала на пол. Вот и все!

В холле послышались чьи-то быстрые шаги. У Гизелы оставалось всего несколько мгновений наедине с Мэг. Она торопливо заметила:

— Это — очень серьезное дело, Маргэрит. Я хочу знать правду. Скажи, что здесь произошло?

Глаза у Мэг блестели холодным блеском, словно два бриллиантика.

— Я сказала правду, мисс фон Гогенемс, — сказала она неровным, ломким голосом.

— А мне кажется, что нет…

Не успела Гизела выйти из комнаты, как в нее ворвались мисс Лайтфут, Фостина и экономка с одеялами в охапке.

Миссис Лайтфут, взяв на руки Бет, отнесла ее к себе наверх. Гизеле никогда прежде не приходилось замечать в ней такой чисто женской черты — нежного материнского чувства, находящего выход в заботах о чужих детях. Она уже не думала ни о себе, ни о своей школе, ухаживая за Бет и стараясь поудобнее уложить ее в кровати. Когда постепенно естественный розоватый цвет возвратился к бледным провалившимся щекам девочки, когда капли пота оттенили светло-коричневый пушок на висках, вздох искреннего облегчения вырвался из груди миссис Лайтфут. Наконец, Бет подняла свои песочного цвета ресницы и обвела долгим взглядом незнакомую комнату:

— Что это?.. Где я?

— Помолчи и попытайся отдохнуть молча, — мягко сказала миссис Лайтфут. — Экономка посидит возле тебя и принесет, все что надо.

Она встала и посмотрела на окружающих:

— Благодарю вас, мисс фон Гогенемс, за то, что вы так быстро среагировали. Маргэрит, спустись вместе со мной и зайди ко мне в кабинет.

— Да, миссис Лайтфут. — Лицо у Мэг разгладилось, стало розовым и приятным. Она вышла из комнаты и побрела вслед за миссис Лайтфут. Направляясь в свою комнату, Гизела услыхала чьи-то быстрые шаги. С ней в полутемном холле чуть не столкнулась Фостина, запыхавшаяся от ходьбы.

— Почему миссис Лайтфут не сказала мне ни слова? Ведь сегодня — последний мой день в школе. Через час за мной приедет такси. Разве трудно в такую минуту быть немного повежливее?

— Как ты думаешь, чем вызван обморок у Бет? — задала ей встречный вопрос Гизела.

— Понятия не имею. А ты?

— Я стояла спиной к дому, — Фостина помедлила, когда они подошли к двери комнаты Гизелы. — Я рисовала там, на лужайке, около двадцати минут. Затем услыхала детский крик. Я до того испугалась, что не сразу пришла в себя. Знаешь, такое часто бывает, если внимание чем-то поглощено, особенно, если пишешь что-то или рисуешь. Я обернулась, но за спиной никого не увидела. Окна в доме были открыты, значит, крики раздавались оттуда. Я подбежала к ближайшему — это оказалось окно класса для письма.

— Ты видела, как я бежала к библиотеке?

— Нет, не видела. Вероятно, ты добралась туда быстрее меня. Когда я подбежала к классу, ты уже находилась там, внутри и стояла на коленях, склонившись над Бет.

— Я прошла в класс через библиотеку, — объяснила Гизела. — А ты прибежала прямо к окну классной комнаты с лужайки. И на это у тебя ушло все же больше времени.

— Я так испугалась, — по глазам Фостины чувствовалось, что она умоляет подругу простить ее за медлительность. — К тому же я не столь подвижна, как ты.

— Ты стояла у окна прямо напротив двери в холл. Дверь была распахнута. Ты никого не заметила в холле?

— Нет, нет, — на лоб Фостины набежали морщины, и в ее голосе послышалась какая-то неуверенность. — Нет, не могу утверждать, что я кого-то там видела…

— Ну а что ты вообще видела? — нетерпеливо перебила ее Гизела.

— Теперь, когда ты сказала об этом, я припоминаю, что у меня возникло такое ощущение… такое ощущение, что кто-то движется в холле. Но освещение было тусклое из-за поднятых наполовину жалюзи венецианских окон. На дворе было жарко. К тому же я не обращала внимания на то, что происходит в холле. Я высматривала вас и Бет, а вы были в классной комнате.

— Я видела, как ты рисовала на лужайке, когда возвращалась по тропинке от ручья, — продолжала Гизела. — Твои движения мне показались какими-то ужасно замедленными, неестественными. Ты была гораздо медлительнее, чем обычно. Что, тебе было плохо?

— Нет, я чувствовала себя хорошо. Просто какое-то сонное состояние. Мне с трудом удавалось преодолевать дрему и не закрыть глаза. Этот ужасный вопль словно пробудил меня. Знаешь, как ведет себя спящий человек, если его внезапно разбудить. Даже крепкий сон не помогает при навязчивом кошмаре.

— Значит, ты испугалась? — спросила Гизела.

— Ну а ты бы на моем месте?

— Думаю, что тоже испугалась бы. Но такой страх не вызвал бы у меня заторможенности. Ну а как ты сейчас себя чувствуешь?

— Неплохо, — со вздохом ответила Фостина. — Просто… немного устала. — Она слегка улыбнулась бледными губами.

— Помочь тебе собрать вещи? — предложила Гизела.

— Правда? Очень мило с твоей стороны. Только у меня с ними немного хлопот. Я все сделала сегодня утром. Вещей у меня мало.

Перевязав кожаным ремешком и закрыв последний из трех довольно потрепанных чемоданов, Фостина взяла с тумбочки возле кровати книгу — старый фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением и потрепанными краями.

— Это — твоя книга, — сказала она с чувством неловкости. — Первый том «Воспоминаний» Гёте. Я набралась смелости и взяла ее с твоей полки однажды, когда тебя не было. Хотела кое-что посмотреть.

— Благодарю, — Гизела, взяв книгу, посмотрела на форзац. Здесь кто-то теперь давно выцветшими светло-коричневыми чернилами написал мелкими буквами: «Амалия ди Буасси Нойвельке, 1858». Что-то опять дало о себе знать на смутной границе сознания, но так и не выплыло в памяти…

— Может, пойдем ко мне и выпьем по чашке чая на дорожку, — неожиданно предложила Гизела. — У тебя еще есть несколько минут до прихода такси.

Когда они вошли в комнату Гизелы, день почти угас. Она включила настольную лампу под шелковым янтарным абажуром, заварила чай на спиртовке и подала его с дольками лимона в старомодном сервизе.

— За твои будущие успехи! — Гизела элегантным движением подняла свою чашку так, словно это был бокал с вином. — Пусть следующее место работы будет для тебя удачнее!

Но у Фостины не было настроения для взаимной галантности. Она отставила в сторону чашку, едва пригубив.

— У меня нет будущего, — резко сказала она.

— Чепуха! Пей чай, пока не остыл. Тебе станет лучше. Подчиняясь ее уговорам, Фостина выпила чашку.

— Ну, теперь мне пора. Спасибо! — она поставила на стол пустую чашку. — Я не могу заставлять таксиста ждать. Можно опоздать на поезд в Нью-Йорк.

— Я провожу тебя до ворот, — предложила Гизела. — Не забудь прислать свой точный адрес, как только окончательно устроишься.

Они вместе вошли в холл. Покидая навсегда школу в эту промозглую осеннюю ночь, Фостина казалась такой маленькой, одинокой в своем тонком весеннем, застегнутом наглухо голубом пальтишке, и рядом с ней из всех, кто жил в Бреретоне, была лишь одна девушка, пожелавшая проводить ее до ворот и сказать на прощание: «Ну, с Богом!»

Она шла на несколько шагов впереди Гизелы. Сделав поворот, они подошли к верхней площадке лестницы. Свет от пары канделябров в верхнем холле достигал лишь первой площадки. Далее вся лестница была погружена в густую тень, так как в нижнем холле еще не был включен свет.

На первой, хорошо освещенной лестничной площадке возвышалась абсолютно неподвижная фигура миссис Лайтфут. Одна рука ее покоилась на балюстраде. Она вглядывалась вниз, в неосвещенный холл. У нее была новая прическа. Ее тронутые сединой, соломенного цвета волосы были уложены в кольца, а вечерний туалет был выдержан в каменных тонах. Кроме того, на ней была выходная накидка из темно-серого вельвета, ниспадающая тяжелыми складками до щиколоток, покрывая шифоновую юбку, а из-под нее виднелся носок атласной туфли того же цвета. Вокруг шеи — горностаевая оторочка, цветок капского жасмина и нитка жемчуга. Вельветовые рукава доходили лишь до локтей. Дальше их сменяли длинные морщинистые перчатки безупречно белого цвета. Ее глаза напряженно выискивали кого-то в темноте, и голос отличался строгостью и резкостью:

— Мисс Крайль!

— Слушаю вас, миссис Лайтфут!

Миссис Лайтфут от этих слов сильно вздрогнула и, повернувшись, устремила свой пронзительный взгляд на Фостину. Наступила короткая мертвая тишина, в которой было слышно даже их дыхание. Ее первой нарушила Фостина.

— Вы меня звали?

Миссис Лайтфут заговорила, и в ее голосе уже не чувствовалось прежнего апломба.

— Давно вы там стоите?

— Всего секунду, — Фостина нерешительно улыбнулась. — Я так спешила, что бессознательно хотела проскользнуть мимо вас по лестнице. Но вовремя одумалась. Такой шаг с моей стороны можно расценить как ужасную грубость.

— Несомненно, мисс Крайль, несомненно, — согласилась миссис Лайтфут, плотно сжав губы. — Если вы так торопитесь, то не стану вас задерживать. Всего хорошего!

В развевающемся на ходу наряде она спустилась по лестнице, сохраняя всю свою представительность. Она прямо держала спину и вышагивала с высоко поднятой головой, как и приличествовало ходить, по ее мнению, женщинам ее поколения.

Фостина с Гизелой следовали за ней на почтительном расстоянии. Когда она дошла до последней ступеньки, из гостиной вышла Арлина в черном платье, белом фартуке и зажгла свет. Вспышка лампы ярко осветила пустой холл, выглядевший как обычно. Никто не мог догадаться, что же приковало внимание миссис Лайтфут к этому месту, когда она стояла наверху, на первой лестничной площадке.

— Ты пришла слишком поздно, Арлина, — с раздражением сделала ей замечание миссис Лайтфут. — Нужно включать лампу на лестнице до наступления темноты. Неровен час, можно с нее и упасть.

— Виновата, — сказала, надувшись, Арлина.

Миссис Лайтфут с нарочитым безразличием разгладила одну из перчаток:

— Ты не видела кого-нибудь только что там, около тебя? А в холле? Может, в столовой, когда возвращалась из кладовки?

— Нет, мадам, там не было ни души. — Но какой-то бесенок вселился в нее, и она с вызовом спросила: — А вы, мадам?

— Само собой разумеется, нет! — отрезала та, но в ее голосе уже не слышались властные нотки.

Установившуюся неловкую тишину вдруг разорвал заливистый телефонный звонок. Миссис Лайтфут вздрогнула, словно этот неожиданный звонок был тем пределом, который еще могли выдержать ее расстроенные нервы. Вдруг Гизелу, которая в эту секунду испытала что-то вроде легкого шока, осенило. Значит, кто-то напугал миссис Лайтфут так же сильно, как и Бет Чейз…

Арлина подошла ко второму аппарату в кладовке, расположенной прямо под лестницей:

— Школа Бреретон… Простите, как ваше имя? Минутку… Это вас, мисс фон Гогенемс. Междугородная. Вас вызывает какой-то доктор Базил Уиллинг…