Онлайн чтение книги Условия человеческого существования
Часть четвертая

1

Первым впечатлением Кадзи, когда он очнулся, было ощущение окружавшей его со всех сторон белизны. Высокий белый потолок и совсем рядом стена, тоже белая. Все вокруг казалось неуютным, но просторным и чистым. Ничего этого в казарме не было. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где он. Кадзи хотел приподнять голову, чтобы осмотреться, но голова, точно чужая, не слушалась. Он мог только чуть повернуть ее, не отрывая от белой подушки. В помещении на некотором расстоянии друг от друга стояло около дюжины коек. На койках лежали и сидели люди в белых халатах. У всех наголо обритые головы. Кадзи слышал их голоса, но смысл слов не доходил до сознания. Постепенно кое-как оформилась мысль, что здесь, очевидно, госпиталь и что сам он чем-то долго болел, а теперь наконец выздоравливает. Он не мог сказать, сколько дней провел в забытьи. Смутно припоминалось только, что его, кажется, на носилках вынесли из казармы. Дальше наступал полный провал.

Кадзи попытался восстановить в памяти все, что произошло, и вдруг раньше всяких других воспоминаний его обожгла мысль, что он попал в госпиталь вместе с ефрейтором Ёсидой. Нет, это ему только кажется. Ёсида умер. Потом мелькнуло смутное чувство, будто он много и напрасно страдал во имя какой-то пустой и бессмысленной цели. И вдруг мутным потоком нахлынула тоска, завладев всем его измученным болезнью существом.

Кадзи с удивлением обнаружил, какие худые стали у него руки, и долго, пристально разглядывал их. Надо было дойти до такого вот, чтобы получить наконец передышку. Но все равно передышка, и это несло блаженное, неизведанное чувство освобождения.

А если б ему предложили на выбор: быть здоровым и сильным, как прежде, или наслаждаться этим покоем? Прикрыв глаза рукой, он задумался. Этот неожиданный отдых имел особый смысл в его жизни, он уготован ему заранее. Приятно было так думать.

Но ведь в пограничной зоне не было армейских госпиталей. Значит, его отправили куда-то далеко? Он покосился ни соседнюю койку. Она была пуста, — что-то зловещее мерещилось в белизне простынь.

Кадзи закрыл глаза. Разом навалилась усталость, тупая как боль. Теперь ему стало мучительно жаль самого себя. Какой бессмысленный поединок! И завершился он в конце концов поражением Кадзи. Эти последние полгода он держался только своей выносливостью. А теперь тело и душа измучены, это предел. Кадзи похож на сухой лист, гонимый ветром. Ни одной здоровой жилки, кажется, не осталось в его исстрадавшейся плоти…

Кто-то коснулся его лица. Кадзи открыл глаза.

Милое веснушчатое лицо над ним улыбалось. Медсестра поздравила его; теперь дело пойдет на поправку, сказала она и стала ласково выговаривать, какой он был трудный больной, как он не давал колоться…

Кадзи ничего не помнил.

— Когда вас привезли, я, признаться, испугалась, как бы не пришлось вас нести прямиком в морг… — сестра бросила взгляд на соседнюю койку.

— Я бредил?

Кадзи смотрел на сестру тем глубоким, изучающим взглядом, какой бывает у выздоравливающих после тяжелой болезни.

Она улыбнулась.

— Я расслышала только два имени: Синдзе и еще Митико…

Белый потолок внезапно исчез, вместо него Кадзи увидел перед собой болото. И Синдзе, исчезавшего во мраке ночи. Удалось ему добраться до «обетованной земли»? Сообщение о побеге неминуемо попало в официальное донесение. Конец честолюбивым мечтам капитана Кудо, так стремившегося выслужиться перед начальством! Кто знает, может, Синдзе и рассчитывал в худшем случае хотя бы на это?

— Видно, крепко вы к ней привязаны… — сестра понизила голос. — Жена или любимая?

— Любимая жена. — Кадзи улыбнулся. — Когда меня выпишут?

— После крупозного воспаления легких надо полежать. Бывают осложнения. А у вас к тому же было еще и воспаление брюшины…

— Кто ходил за мной?

— Об этом не стоит тревожиться, — лицо сестры сразу приняло строгое выражение. — И, пожалуйста, постарайтесь не волноваться.

Кадзи машинально кивнул. Конечно, это она ходила за ним. Он испытывал и неловкость и — сильнее неловкости — какое-то теплое чувство к ней, будто к близкому человеку.

— Спасибо вам…

— Что вам принести? Хотите чего-нибудь?

Кадзи закрыл глаза. На месте этой женщины он теперь представил себе Митико.

— Если можно, принесите духи. Немножко…

Какие духи? Все равно. Ему нужны не духи, а то неуловимое, что живет в их аромате, смутное, о чем он так стосковался.

— Хорошо, — поправляя одеяло, шепотом пообещала сестра. — Я принесу вам духи.

Кадзи лежал с закрытыми глазами. Ради того чтобы наслаждаться этим блаженным покоем, стоило очутиться на больничной койке.

2

Койки стоят в два ряда. Между ними проход метра в три. Для того чтобы преодолеть это пространство, приходится напрягать все силы. Ухватившись за железную спинку кровати и отирая со лба пот, Кадзи улыбается жалкой, беспомощной улыбкой. Просто не верится, что когда-нибудь ноги станут слушаться его, как прежде.

К спинке напротив привязана бирка: «Рядовой 1-го разряда Тангэ». Лицо бледное, но выглядит Тангэ бодро. Приподнявшись на койке, он некоторое время наблюдает за упражнениями Кадзи, потом тоже улыбается.

— Зря мучаешься. Придет время — поднимут. И на работу еще пошлют. Спешить некуда, себе же в убыток.

— Больных на работу? — удивляется Кадзи.

Тот со своей койки внимательно оглядывает Кадзи.

— Новобранец?

— Да. А вы?.. А вы, господин солдат первого разряда, — поправил себя Кадзи, — давно в армии?

— Третий год.

Третий год службы — и не ефрейтор! — думает Кадзи. — Определенно неспроста. Опять вспоминается Синдзе. Внешне Тангэ ничуть не похож на Синдзе. И все-таки он чем-то напоминает его.

— Третий год? Вы намного опередили меня! Чем вы болели?

— Аппендицит, перитонит… — махнул тот рукой. — Но теперь уж скоро вытурят.

Тангэ подвинулся, освободил место рядом.

— Садись, потолкуем.

Кадзи еще не знает, как себя вести с этим человеком.

В глазах Тангэ тоже мелькает настороженность.

— Сайпан сдали, слышал?

— Нет… — у Кадзи перехватило дыхание. Как что-то далекое, припомнились толки о высадке американского десанта на этом острове. С тех пор, оказывается, прошло всего три недели. Пока он, как безумный, кружил по болоту и валялся здесь в бреду, на фронте опять произошла катастрофа…

— Вот тебе и «нерушимая линия обороны», — горько усмехнулся Тангэ. — Теперь противник сможет спокойно бомбить Японию.

— Да, дело идет к развязке, — пробормотал Кадзи.

— Сказал тоже! — набросился на него солдат с соседней койки. — Наши нарочно заманивают противника к Окинаве! Понимать надо! — голос звучал бодро. Только растерянный взгляд не вязался с этой решительной интонацией.

Тангэ усмехнулся.

— Еще бы, в Японии на это и рассчитывают. А когда падет Окинава, станут говорить, что нужно заманить противника в Японию…

— Что ж, по-твоему, нас побьют?

— Поживем — увидим, — улыбнулся Тангэ. — Пока не даемся — драпаем.

— Черт бы вас побрал с такими разговорами! — Солдат резким движением откинул одеяло и уселся на койке. — Этим образованным забавно, когда их собственную родину бьют! Насмехаться готовы! Эй, ты, новенький, ты тоже из таких? — беспокойный взгляд остановился на Кадзи.

— Я и не думаю насмехаться. — Кадзи бросило в жар, на бледном лице выступили капельки пота. — Что же тут смешного? Части, расположенные в Маньчжурии, когда-нибудь тоже пустят в дело, и на нашу долю достанутся те же радости, что на Сайпане.

— Нет, оба вы насмехаетесь! — губы у солдата скривились, он вскочил и вышел.

Кадзи встревожено взглянул на Тангэ.

— Не обращай внимания. Плеврит он подхватил, ну и рассчитывает на отправку в Японию, демобилизоваться надеется. Так что, если американцев не остановят на Окинаве, это ему нож острый!

— Ну, до Окинавы пока еще далеко… А что, отсюда можно вырваться в Японию?

— Туберкулезных, кажется, иногда отправляют. Но только у этого ни черта не получится. Выпишут и как миленького отправят обратно в часть. Так же, как и меня.

— Нас всех теперь перебросят на Южный фронт.

— Ну что ж, — в голосе Тангэ не было уныния. — Перебросят — и там постараемся уцелеть.

— Это как же? — не понял Кадзи.

— А я почем знаю? — Ответ прозвучал резко, но в глазах Тангэ светилась улыбка. — Нет у меня привычки загадывать на будущее, ничего от моих загадок не меняется…

Кадзи посмотрел на узловатые пальцы Тангэ. Ростом Тангэ поменьше Кадзи, а руки крупнее. Рабочие руки.

— Вы до армии чем занимались, господин солдат первого разряда?

— Господина солдата ты оставь, — засмеялся Тангэ. — Токарь я, на токарном станке работал. Ничего, ремесло свое знал неплохо.

— Разве металлистам не положена бронь?

— Попадаются, брат, такие металлисты, которых спихнуть в армию, пожалуй, даже спокойнее…

Кадзи понимающе кивнул.

— Вас, выходит, тоже сплавили в армию? Мне поначалу изрядно досталось.

— Да уж это как водится, — Тангэ беспечно рассмеялся.

И тогда Кадзи почувствовал, что избавился от томительного одиночества. В палате военного госпиталя случайно встретились и сидели теперь рядом на покрытой белой простыней койке двое мужчин, шагавших, как видно, сходными дорогами. Это ощущение воскресило в памяти Кадзи долгие месяцы, когда он был так ужасающе одинок. С того самого дня, когда в снег и метель покинул Лаохулин, он только и знал, что огрызался, как дикий, затравленный зверь, и, как зверь, был одинок.

Ему захотелось поделиться пережитым, рассказать этому человеку именно о днях, полных горечи и гнева. Интересно было узнать, как этот бывший металлист оценит его поступки, всю его жизнь, приведшую на эту койку в армейском госпитале. Он уже собирался начать, но его снова бросило в жар, лоб покрылся липкой испариной.

— Тебе лучше лежать, — посоветовал Тангэ.

— Да, пойду лягу.

Кадзи поднялся с койки.

— Солдат! — раздался пронзительный голос от дверей. — Да-да, ты самый. Кто разрешил вставать?

В дверях стояла старшая сестра отделения, за ней санитар и знакомая Кадзи веснушчатая сестра.

По званию старшая медсестра приравнивается к унтер-офицеру. Она это хорошо запомнила.

— Кто такой? — спросила она у сестры, кивнув на Кадзи.

— Рядовой первого разряда Кадзи. Доставлен в тяжелом состоянии.

Старшая медсестра прошествовала на середину палаты.

— Мидзугами, почему не инструктируете выздоравливающих? — прикрикнула она на санитара. — Без разрешения господина врача или старшей медсестры вставать с койки запрещено!

Ухватившись за спинку кровати, Кадзи растерянно уставился на сестру. Впервые в жизни на него кричала женщина.

— Учился ходить, сестрица!

Жиденькие брови старшей сестры дрогнули.

— «Госпожа старшая медсестра», — поправил санитар, уловив взгляд начальницы.

— Виноват! Госпожа старшая медсестра! — отчеканил Кадзи со смешанным чувством протеста и привычной солдатской покорности. — Тренировался в ходьбе, госпожа старшая медсестра!

Из группы больных за спиной старшей сестры послышался приглушенный смех. Смеялись над растерянным видом новичка, но она, неожиданно круто повернувшись, молча двинулась к одному из нарушителей и влепила увесистую пощечину.

Кадзи стоял с раскрытым ртом, не веря своим глазам. Рушится представление о женщине как о существе мягком и сдержанном.

Глаза старшей сестры метали молнии.

— Мидзугами, в этой палате полное отсутствие дисциплины! Почему не следите за порядком? Больные у вас разгуливают в неурочное время! Военный госпиталь не проспект! Форменная распущенность!

Вскинув голову, со строгим лицом, старшая сестра вышла из палаты. Санитар Мидзугами, толстый увалень из запасников, у дверей задержался и показал палате большой красный язык.

— Да что же это такое в самом деле! — застонал тот, что получил пощечину. — Будь она хоть чуточку посмазливее, тогда еще куда ни шло, но от такой стиральной доски получить по морде!

Кадзи взглянул на Тангэ.

— Разве нельзя вставать?

— Да все едино, что лежать, что стоять, этим от беды не спасешься. Попробуй-ка в следующий раз, попроси у нее урыльник — покраснеет от злости, что твой индюк!

Кадзи добрался до койки, лег, вытянулся. В госпитале тоже царил армейский порядок. Только вместо защитного цвета здесь белый — вот и вся разница.

Немного погодя вошла сестра Токунага, на этот раз одна. Раздала градусники, Кадзи последнему. Глаза у нее смеялись.

— Лежите? То-то. Вздумайте у меня пошевелиться — живо получите затрещину!

Он подумал, что ее голос напоминает по тембру голос Митико: не просто воспринимается на слух, а будто обволакивает тебя всего.

3

Дощатый пол в коридоре терапевтического отделения сиял ослепительной чистотой — ходячие больные каждое утро скребли его бутылочными осколками. Не было абсолютно никакой необходимости в таком усердии, на досках даже оставались царапины; это бессмысленное занятие было придумано, чтобы больные «не шатались без дела».

Кадзи быстро поправлялся. На вторую неделю и он орудовал осколком бутылки. Вначале было тяжело, ноги еще не повиновались, но что ни говори, жизнь в госпитале все-таки во всех отношениях легче строевой подготовки.

Кадзи мечтал затянуть свое пребывание здесь. Насколько удастся, пусть хоть на один день. Борьба окончилась в ту ночь пожара в степи. Больше он не станет бунтовать и сопротивляться. Он с ужасающей ясностью понял, как бессмысленно протестовать в одиночку. Ему казалось, что больше у него уже никогда не хватит душевной энергии для борьбы. Может быть, потому, что слабость все еще сковывала тело. Все равно. Отныне он накрепко замкнется в себе, как ракушка за плотно сомкнутыми створками. И еще его неотступно терзало раскаяние: как мог он так самонадеянно осуждать Синдзе? Да, внешне Синдзе был покорным, зато потом отважился на побег!

Кадзи ловил себя на том, что живет не планами на будущее, а воспоминаниями.

Странно: хотя ему вовсе не хочется возвращаться, но вспоминаются почему-то только эти казармы среди болотистой низины. Наверно, оттого, что из госпиталя ему предстоит попасть не домой, где его ждет Митико, а туда, в эти казармы. Все другие пути для него закрыты, и сознание уже смирилось с этим.

— Слышь, говорят, Тодзе подал в отставку!

Кадзи не сразу понял, что это шепчет Тангэ.

— В отставку? Из-за провала на Марианских островах?

— Наверно… — Тангэ пожал плечами.

— Ловко! Уж не воображает ли он, что, смотавшись с поста премьера, сможет снять с себя и ответственность за все? Министров можно менять сколько угодно, а вот как изменить ход войны?

Тангэ криво усмехнулся.

— Умедзу получил повышение — теперь он начальник генерального штаба. А у нас теперь новый командующий — Отодзо Ямада.

Не все ли равно, кто будет ими командовать? Солдаты — пушечное мясо, их должность останется неизменной. Что им до Отодзо Ямады?

— Значит, начальником генерального штаба стал теперь человек, хорошо знакомый с обстановкой в Маньчжурии… Что, они собираются проявить большую активность в отношении СССР?

— Вряд ли, — покачал головой Тангэ. — Скорее наоборот.

— Так что же, считаешь, что мы будем придерживаться оборонительной тактики в расчете на длительную войну?

Тангэ огляделся.

— Я в канцелярии спер газету. Покушение на Гитлера было, бросили бомбу, да не попали.

Кадзи не мог скрыть изумления, хотя уже секунду спустя подумал, что и в этом событии не было в сущности ничего невероятного. Диктаторов в конце концов неминуемо ожидает гибель. Кто он, этот Брут, не сумевший осуществить задуманное?

— Промахнулись!

— Жаль!

Их взгляды встретились.

— Что делать, на этот раз сорвалось. Зато теперь ясно, что и в Европе и в Азии державам оси приходит конец…

Да, приближается последний час. Япония предоставила Германию самой себе. Впрочем, там еще раньше убедились, что Японии не под силу начать войну против СССР. И вот теперь и немцы и японцы катятся к гибели. Скоро кончится война. Это радовало. А с другой стороны, инстинктивно тревожило. Что потом — вот чего никто не мог предугадать.

— Ты правильно сказал, что наши будут теперь держаться обороны, — продолжал Тангэ. — На границе с СССР наши будут действовать по принципу: «как бы чего не вышло».

— Хорошо, если так… — отозвался Кадзи.

Если японская армия перестанет провоцировать пограничные инциденты, опасность уменьшится наполовину. Возможно, он судит предвзято, просто потому, что ему хочется, чтобы было именно так, но трудно предположить, чтобы Советская Армия, ведущая кровопролитные бои на Западном фронте, начала сейчас военные действия на маньчжурской границе. Правда, здесь есть и другая сторона. Он хочет сказать — тем больше шансов, что части, расположенные на границе, где все спокойно, перебросят в район Тихого океана. Эта угроза возникла не сегодня…

Он-то попал в госпиталь. Пока он здесь, все в порядке. Только в госпитале солдат может чувствовать себя в относительной безопасности.

Скоблить бутылочными осколками пол, выполнять любые приказания — все, что угодно, со всем усердием, на какое способен!..

Кадзи отер пот со лба и принялся за новую половицу.

Закончив, Кадзи вышел в сад. В палате лето не чувствовалось. А здесь июньское солнце палило уже нещадно. Дул горячий, влажный ветер. У Кадзи перехватило дыхание, закружилась голова. Чтобы не упасть, он прислонился к дереву.

Ослепительно пылали цветочные клумбы. Взволнованный этим сиянием, Кадзи почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

— Гулять лучше утром, — услышал он.

Кадзи повернул голову. Рядом стояла сестра Токунага.

— Выздоравливаете вы быстро, но нужно соблюдать осторожность.

Кадзи смотрел на ее высокую грудь под белым халатом. Потом перевел взгляд на лицо женщины. Сладко и больно защемило сердце. Если бы Митико стала медсестрой, какой-нибудь солдат при взгляде на нее испытывал бы вот такое же мучительно-сладкое чувство.

— Что с вами? — у женщины дрогнули ресницы.

Кадзи испуганно отвел взгляд.

— Ничего, простите. Я подумал, долго ли еще придется пробыть здесь.

— Как, разве вы ничего не знаете?

— Нет, а что?

— Вас оставляют на время при госпитале.

Почему?

— Вашу часть отправили на фронт.

Кадзи бессмысленно улыбался.

— Если вы и вправду не слыхали об этом, то постарайтесь делать вид, будто ничего не знаете, — понизив голос, попросила она. — Я не должна была говорить вам об этом. Солдат, отставших от своих частей, оставляют здесь… Ну, якобы до полного излечения. Санитаров-то не хватает… — объяснила она.

4

Все произошло так, как сказала сестра Токунага. Несколько дней спустя санитар Мидзугами отвел Кадзи в дезинфекционную камеру.

— Будешь пока работать здесь. Вообще-то это обязанность санитара, да руки до всего не доходят.

Кадзи усмехнулся. Вольготная жизнь у санитаров.

— Если кому из офицеров взбредет в голову заглянуть сюда, отвечай, что временно подменяешь ефрейтора Мидзугами.

— Ясно.

— В шкафу лежит роба. Сними халат и переоденься.

Мидзугами научил Кадзи обращению с дезинфекционным котлом. Обычный паровой котел с несложным управлением. Платформу, на которую наваливалась одежда больных, задвигали в котел, плотно закрывали дверцы, потом до отказа поворачивали рукоятку, регулирующую подачу пара. Через пятнадцать минут платформу выдвигали. Вот и все. Когда открывали железные дверцы, пар вырывался наружу и в помещении становилось нестерпимо жарко. В этом и состояла, как видно, главная причина, в силу которой у санитара «руки не доходили» до этой работы.

Выдержать можно. Зато с утра до вечера он будет здесь совершенно один. С тех пор как он в армии, не было ни единого дня, когда он мог позволить себе такую роскошь.

— Не будешь потом ворчать, что я поставил тебя на эту работу? — спросил санитар. — Ты прямо говори.

«Я ее у вас не просил!» — хотел сказать Кадзи, но вовремя сдержался.

— А разве никто из больных здесь не работал? — спросил он.

— Работали. Был тут один, ефрейтор, что ли… Шум поднял. Жарко ему, видите, сил нет. Вранье, вовсе не в этом дело. Просто сидел тут один-одинешенек целый день, ну и дошел. Вот я и подумал, чего доброго, и ты запоешь ту же песню.

— Не запою.

На толстых губах санитара появилась удовлетворенная улыбка.

— Я тебе как-нибудь бутылочку лимонада подброшу.

— Если можно, лучше бы карандаш и бумагу…

— Чего писать-то?

Кадзи промолчал. Может быть, это будет рукопись вроде той, что ему когда-то передал Ван Тин-ли. Но кто ее станет читать?

Мидзугами, ухмыляясь, поднял вверх мизинец.

— Любовное послание?

— Угадали.

— Ладно, принесу.

Уже в дверях санитар оглянулся:

— Конечно, здесь жарковато, а все же не в пример прохладнее, чем под обстрелом… — И расхохотался своей шутке.

— Куда направили мою часть? — спросил Кадзи.

— Как водится, в N-ском направлении… Филиппины, Окинава — все это такие местечки, что будь у тебя хоть тысяча жизней — не хватит! Так что тебе грех обижаться.

— Ясно…

Кадзи смотрел на дверь, за которой скрылась грузная фигура санитара. Отныне ему, Кадзи, предстоит входить и выходить в эту дверь. А товарищи по роте как перешагнули за порог казармы, так и конец… И простодушному крестьянину-переселенцу Таноуэ, и любителю соленых словечек, бывшему коридорному Сасе…

И все же кто знает, Где она — развилка на дороге судьбы? Уж после того, как многие погибнут, оставшиеся в живых поймут: вот тогда-то, именно в ту минуту и решалось, кому жить, а кому умирать…

5

— Знаешь, я решил раздобыть в туберкулезном отделении мокроту… — радостно прошептал Исии, тот самый, что набросился на Кадзи, когда сдали остров Сайпан. Для Исии все надежды теперь были на возвращение в Японию. А единственный способ достичь желаемого состоял в том, чтобы достать мокроту туберкулезного больного и представить ее на анализ, выдав за свою. А потом ждать.

Вовсе не обязательно отправят на родину. Это он понимал. Но, во всяком случае, подержали бы здесь несколько лишних месяцев. А тем временем, кто знает, могло и посчастливиться. Отправка на родину — предпосылка для увольнения из армии вчистую. Исии уже давно продумал весь этот план.

— А на твою долю достать? — шептал Исии, стараясь уловить выражение лица Тангэ.

Тангэ отказался.

— Почему? Вот чудак! Ждешь, пока отправят обратно в часть?

— Ждать не жду, а только не надо, — отмахнулся Тангэ.

Больше Тангэ ничего не сказал. Во-первых, даже если все сойдет, это еще не означает обязательной отправки на родину. А во-вторых, возвращение в Японию само по себе вовсе не гарантирует ни свободы, ни возможности остаться в живых. Скорее наоборот. Если, например, здесь, на границе, наступит затишье, то еще больше шансов выжить, чем в самой Японии. Но Тангэ не стал говорить об этом Исии, пусть мечтает.

Исии предложил Тангэ действовать заодно, опасаясь, как бы его план не открылся. Но когда Тангэ так решительно отказался, того охватила тревога.

— Послушай, смотри не проговорись! — Лицо Исии приняло жалкое, умоляющее выражение. Он не ожидал, что Тангэ откажется вот так, наотрез.

— Болван! — буркнул Тангэ. — Зачем тогда болтаешь кому придется? Действуй в одиночку да помалкивай. Удастся тебе попасть на родину — что ж, порадуюсь за тебя. Но только в Японии, в деревне, к чахоточным относятся хуже, чем к зачумленным. Ты об этом подумал?

Исии кивнул. Ну и пусть их сторонятся, все лучше, чем служба в армии. Здесь ему все ненавистно. Не думал он, когда призывался, что придется расстаться с армией таким вот способом… А сейчас он считает — лучше чахотка, чем такие муки.

— А насчет отношения… — сказал он, не глядя на Тангэ. — Мне бы вернуться к себе в деревню. Ясное дело, забот немало. Во-первых, придется думать, как прокормиться, во-вторых, когда узнают, что я демобилизовался по болезни, так по нынешним временам, пожалуй, не очень-то ласково встретят. Все это правильно… Но только будет меня и хорошее ждать, не одно плохое. Есть одна живая душа, которая обрадуется моему возвращению. Приеду, заберу ее, и подадимся вдвоем куда-нибудь в большой город, где никто нас не знает.

— Жена, что ли?

— Нет еще, покамест не жена. Договорились только. Уедем в город, а там хорошо бы открыть какую-нибудь маленькую торговлю. Такую, чтоб, как ни повернется война, в накладе не остаться. Я ведь, знаешь, и работать умею! Мне бы только начать свое дело…

Лицо Тангэ озарилось добрым, приветливым светом.

— Ты смотри с этой с мокротой… Осторожно. А пуще всего берегись чужих языков. Сам понимаешь, все норовят попасть в отправку, поэтому выслуживаются…

На следующий день в обед в палату вошел Мидзугами в одной рубашке, без кителя, а следом еще один санитар в белом халате. Мидзугами указал на койку Исии. При виде незнакомого санитара, у Исии забилось сердце. Все в порядке! Его переводят в туберкулезное отделение.

Санитар быстрым шагом двинулся к нему.

— Ты?

— Так точно…

Он едва успел ответить. Град пощечин, от которых нельзя было увернуться, обрушился на него.

Санитар схватил его за ворот рубахи, приподнял, поставил на пол и ударил теперь уже кулаком. Еще.

— Какого года службы?

— Третьего… — ответил Исии, утирая кровь из носа.

— Ты что же, скотина, воображаешь, что здесь круглые дураки сидят? Морочить нас вздумал? А если не терпится чахотку заполучить, так я тебя так вздую, мерзавца, что ты и в самом деле начнешь харкать кровью!

Исии сносил побои покорно. Конечно, его выдали в туберкулезном отделении. Удары, посыпавшиеся на него, сокрушили в прах все, все надежды.

Санитар, знавший, как видно, приемы дзюдо, ухватил Исии за ворот и рукав халата и пинком опрокинул на койку.

Кадзи, застыв в дверях, молча наблюдал эту сцену.

Первым не выдержал Тангэ.

— Эй, ты, не знаешь, что ли, как положено обращаться с больными? — бросил он незнакомому санитару.

Тот сначала растерялся. Но когда увидел на табличке на койке Тангэ всего-навсего: «Рядовой 1-го разряда», весь побагровел.

— Санитар, конечно, старше по званию, чем рядовой, — не дав ему опомниться, продолжал Тангэ, — а все же не больно-то задавайся! Хочешь наказать — наказывай по уставу. Да только ничего ты с ним не сделаешь, разве что отправишь до времени обратно в часть. Или, может, ты намерен изуродовать человека, чтоб он в строй не годился? Что ж, валяй, но только учти: на вечерней поверке вся палата против тебя покажет!

Вмешался Мидзугами. На него было жалко смотреть. Чуть не силой он стал тянуть санитара из туберкулезного отделения к дверям.

— Не знаю, в чем провинился Исии, — продолжал Тангэ, обращаясь теперь к Мидзугами, — но, видно, виноват, раз господин санитар так обозлился. А только скажи ему, пусть он действует, как положено. Здесь больные, понятно? И издеваться над собой мы не позволим!

К этому времени сочувствие всей палаты было уже полностью на стороне Тангэ.

Мидзугами кое-как удалось увести незнакомого санитара. Кадзи подошел к Тангэ. Тот встретил его улыбкой.

— Такая уж натура дурацкая… Знаю, что себе же во вред действую, а не могу сдержаться.

— Ты поступил замечательно! — сказал Кадзи.

— Какое там замечательно! Выпишут раньше срока. И меня, и этого Исии — вот и все.

Исии лежал, скорчившись на своей койке, обхватив голову руками.

6

Когда Кадзи отворял дверцы котла, подвал утопал в горячем пару.

За окном летний зной уже сменился осенней прохладой. Заметно побурела густая зелень тополей во внутреннем дворике госпиталя. Август, а там и осень… За осенью по пятам шагала зима. В лучах заходящего солнца серебрилась листва тополей — верный знак близкого листопада.

Однообразную работу Кадзи в дезокамере изредка скрашивало появление сестры Токунага. Она приходила, чтобы сдать в дезинфекцию одежду больных. Смущаясь, они перебрасывались несколькими словами, и она исчезала. И снова Кадзи ждал ее прихода — он ловил себя на этом. Когда-то всеми его помыслами безраздельно владела одна Митико. Он и сейчас думает только о ней, но, как видно, в опустевшее сердце незаметно прокралось время. Или виной всему иллюзия, которая овладевает им всякий раз, когда рядом находится сестра Токунага? Он чувствует рядом ту же ласку и нежность, которую приносила с собой Митико.

— Что вы пишете? — спросила она однажды. — Письмо жене?

Кадзи кивнул. Он написал уже много писем, но все не решался их отправить. От Митико писем не приходило. А ведь она, конечно, пишет ему каждую неделю или хотя бы раз в десять дней. Но часть, в которой он служил, снялась с места и ушла, а может, ее и вообще уже не существует и письма Митико блуждают, не находя адресата.

Сообщать ей новый адрес он не хотел. Сколько он здесь пробудет? О том, что случилось до болезни, написать вообще невозможно. Внезапная весть о том, что он в госпитале, напугает ее. Чего доброго, примчится к нему, как в тот раз… Он был бы счастлив увидеть Митико, но ведь встреча — это каких-нибудь тридцать или сорок минут, а потом снова мучительная разлука.

— Письмо жене? — повторила вопрос сестра Токунага. — Простите, что я вмешиваюсь, но имейте в виду: запрещается сообщать, что здесь госпиталь.

— Я знаю, — Кадзи убрал начатое письмо. — Вообще ни о чем нельзя писать.

— Это вы о цензуре? Но ведь это подло! — воскликнула она, отвечая каким-то своим мыслям. — Раньше я думала, что уж где-где, а в больнице должны работать только честные и чистые люди!

Кадзи усмехнулся:

— А оказалось иначе?

— Подумайте, ведь раненые, больные — это же самые несчастные люди, правда? И потом, не по своей же воле они попали в армию! Я считала, что ухаживать за ними — благородное, нужное дело. Поэтому я и пошла сюда по собственному желанию. Наивная я была! Уж и не знаю теперь, для кого вообще устроены военные госпитали — для больных или для здоровых…

Кадзи внимательно смотрел на нее.

— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Но для человека, побывавшего в пограничной части, здесь рай, сестра Токунага. В особенности для такого, как я. Я жил там, как еж с ощетинившимися иголками.

— Вы хотите сказать, что здесь нет муштры?

— Совершенно верно. И кроме того, здесь есть то, чего там, в казарме, вовсе не было…

— Что, например? — тихо спросила она.

— Например, здесь можно разговаривать с вами.

Сестра Токунага покраснела.

Кадзи и сам не понял, как это у него вырвалось, но теперь тоже смутился. Он отошел к котлу. Пора было разгружать. Поворачивая рукоятку, чтобы выключить пар, он оглянулся и встретил ее пристальный взгляд.

— Отойдите немного, — сказал он. — Пар очень сильный.

Он открыл дверцы и потянул на себя платформу. Камера наполнилась густым, удушливым паром. Сестра Токунага подошла и стала помогать разбирать одежду.

— А это ничего, что вы здесь? — спросил Кадзи.

— Не знаю, — не поворачивая головы, ответила она.

Не только пар мешал ему дышать полной грудью, но и какая-то внутренняя тревога. Медицинская сестра и солдат. В романе Хемингуэя между ними и могли бы возникнуть нежны чувства. Но здесь подобным чувствам не было места. Пройде несколько дней, в лучшем случае недель, и Кадзи покинет госпиталь. И вернется не домой, где его ждет Митико, а, вернее всего, опять на границу. Или же попадет в часть, которая уж ждет посадки на транспорт. На этом они и расстанутся с сестрой Токунага. Нет, здесь не было места никаким чувствам.

Он не сразу понял, почему она вдруг вся оцепенела, а когда взглянул на дверь, увидел худое, землистое лицо старшей сестры.

— Сестра Токунага, на каком основании вы самовольно оставили палату?

Токунага, потупившись, кусала губы. Подите сюда! — С этими словами старшая сестра сама двинулась к котлу. — Как прикажете понимать ваше неприличное поведение? Тайные рандеву средь бела дня, в служебное время!

— Рандеву? — Кадзи повернулся к начальнице. — Простите, что осмеливаюсь возражать вам, госпожа старшая сестра, но ничего неприличного здесь не было. И тайного свидания тоже. Сестра Токунага помогала мне по моей просьбе.

— С каких это пор назначенные на работу больные имеют право привлекать себе в помощь медсестер? Не удивительно, что со стороны это выглядит как тайное свидание!

— В самом деле? Странная логика! — Кадзи повернулся к сестре Токунага.

— Я виноват перед вами, сестра. Простите, что задержал вас.

— О нет! — сестра Токунага с решительным видом взглянула на начальницу.

— Госпожа старшая сестра, я сама зашла сюда.

— Не желаю слушать вашу болтовню. Убирайтесь отсюда! — старшая сестра указала на дверь.

Бросив взгляд на Кадзи, сестра Токунага вышла.

— Солдат, — торжественным тоном провозгласила старшая сестра, когда дверь за девушкой затворилась. — Я не имею права налагать на вас дисциплинарные взыскания, поэтому о случившемся будет доложено господину врачу, начальнику отделения!

Она так и сверлила его глазами, словно ожидая, что он станет молить о пощаде.

— Пожалуйста, поступайте, как сочтете нужным, — пересохшими губами ответил Кадзи.

— Будь я начальством, я поручал бы сестричкам только стирку да дезинфекцию больничных халатов! — весело распространялся санитар Мидзугами. Он стоял, опираясь плечом о дверной косяк дезокамеры. — А как доверишь им уход за теми, кто эти халаты носит, черт-те что получается!

Кадзи молчал, с трудом сдерживая нарастающий гнев.

— Ишь ты, оказывается, какой! С виду смирный, а на самом деле парень не промах! — продолжал зубоскалить Мидзугами. — У этой девчонки рожица правда так себе из-за веснушек, зато остальное — первый сорт. Тут вокруг нее такой кобеляж шел, да только все попусту, даже господ врачей отшила, а он на тебе!..

— Хватит, господин ефрейтор, прекратите!

Мидзугами неправильно понял выражение лица Кадзи.

— Ой болван! Ну и болван! Какой смысл влюбляться в медсестру? Только войдешь во вкус, а тебя цап-царап, и пожалуйте — шагом марш.

В тот же день вечером Кадзи услышал от Тангэ о гибели гарнизона, защищавшего остров Гуам. Это случилось около недели назад.

Койка рядом была застелена свежим бельем.

— Исии отправили в часть, — объяснил Тангэ.

Кадзи присел на опустевшую койку.

«Узкая койка, соломенный матрац…» — напевал кто-то в другом углу палаты.

Никому не хотелось обратно в часть. Даже тем, кто, попав в армию, без труда заразился атмосферой убийства. Даже они, стоило им вот так, на время оторваться от казармы, мечтали больше туда не возвращаться.

— Следующий черед мой! — усмехнулся Тангэ. — Врач, скотина, говорит, что хватит, мол, прохлаждаться — выздоровел!

— Нет, я уйду раньше… — прошептал Кадзи, Он вспомнил налитое злобой лицо старшей сестры.

7

Первым выписали Тангэ. Когда он заглянул в дезокамеру в форме, Кадзи это сразу понял. Строчка приказа — и все. Что вещи по накладной, что солдат по приказу можно отправить куда угодно.

— Мне почему-то кажется, что мы еще повстречаемся, — широко улыбаясь, сказал Тангэ.

— Не хочется говорить обычных фраз, — крепко сжимая руку Тангэ, сказал Кадзи.

— Про сестру Токунага слышал? — неожиданно спросил Тангэ.

С того самого случая в дезокамере Кадзи не видел сестры Токунага. Кадзи считал, что раз она не приходит, значит, нельзя.

— Мидзугами говорил, так что, пожалуй, правда… Ее переводят в другой госпиталь, неподалеку от меня. Вместе, вроде бы, и поедем.

Кадзи тупо уставился на дверь. Это из-за него женщину ссылают в глушь!

— Ну что ж, хорошо, хотя бы проводишь ее… — пробормотал он.

Ему хотелось броситься к старшей сестре, к этой стиральной доске, и спросить, по какому праву она распоряжается чужой судьбой. «Не торопитесь, рядовой первого разряда Кадзи! — с каменным лицом ответит она. — Вас тоже в самое ближайшее время отправят на передовую!»

— Слушай, — Тангэ замялся. — У тебя было что-нибудь с этой девушкой?

— Да уж лучше б, было! — с вызовом неизвестно кому ответил Кадзи. — Если б и вправду было, им бы это так с рук не сошло…

Тангэ только кивнул.

Она тоже пришла проститься. Кадзи как раз закрывал дверцы котла. Даже не дав ей поздороваться, он заговорил первый.

— Я знаю, — сказал он. — Вы столько для меня сделали, и вот как я отплатил вам за добро!

— Зачем вы так! — Она улыбнулась. — Какая разница, кто уедет первым. Пусть я. Все равно ведь пришлось бы расставаться.

Кадзи стоял у своего котла и молчал. Только в смятении билось сердце. Нужно было или разом высказать все, или не начинать.

Женщина держалась лучше.

— Доведется ли еще встретиться?

— Еще увидимся… — через силу улыбнулся он. — Так сказал Тангэ. И я буду верить, что еще встречусь с теми, кого хочется встретить…

Несколько минут спустя Кадзи шагал один в опустевшей дезокамере. Хотелось сжать кулаки и что было силы бить кого-то прямо по лицу. Хотелось выбежать в коридор и громко, во всю силу кричать: подлецы, негодяи!

Пинком ноги Кадзи отшвырнул деревянную скамейку. Не выключая пара, распахнул дверцы котла. Раскаленный воздух рванулся оттуда сперва прозрачной струйкой, но мало-помалу дезокамеру заволокло туманом. Туман сгущался, и вскоре все кругом потонуло в густом облаке. Температура быстро поднималась, воздух стал влажным, по лицу Кадзи побежали струйки пота. Сумасбродная выходка принесла ему своеобразное удовлетворение. Он мстил всей этой дикой, уродливой жизни и самому себе, бессильному противостоять ей. Мстил, отлично понимая всю бессмысленность своей мести…

Мидзугами отворил дверь и в испуге отпрянул. Сначала он решил, что взорвался котел. Разглядев в облаке неподвижную фигуру Кадзи, ефрейтор все-таки решился и ринулся к котлу, Он закрыл дверцы. Потом распахнул окно.

— Ты что, спятил, мерзавец?

— Так точно, спятил, господин ефрейтор! — отчеканил Кадзи, провожая взглядом уплывавшее в окно облако пара. — Сообщите в канцелярию, чтобы поскорее определили часть, в которую меня назначают!

8

Кадзи все не выписывали. Ведь так всегда бывает в жизни: чего хочешь, то не дается, чего не хочешь — на, получай!

Кадзи, правда, не рвался в часть. Солдатская жизнь осточертела ему. Казарма — одно это слово внушало отвращение. Просто он стремился переменить обстановку. После того как из его жизни разом исчезли Тангэ и сестра Токунага, дни потянулись пустые.

Мидзугами не стал докладывать о его выходке и оставил Кадзи работать в дезокамере. Рядовой — удобный подчиненный, им можно помыкать, как угодно, — так решил ефрейтор Мидзугами.

От тоски выручило письмо Митико. Письму пришлось долго блуждать по просторам Маньчжурии, прежде чем оно попало к адресату. Вскоре пришли еще письма, одно за другим, все с давними датами. Кадзи читал их с жадностью и решился наконец отправить ответ. Удивительное дело! Сердце было полно, но от того ли, что они с Митико слишком давно расстались или от чего другого, только чувства никак не укладывались в слова. Фразы получались сухие, холодные. Наконец пришло ответное письмо Митико — первое письмо, адресованное на госпиталь.

Он не хотел волновать ее, писала она, но своим молчанием причинил только больше тревоги. Неужели ему это непонятно? — упрекала она. — Разве их клятва делить и страдание, и боль — пустые слова, случайно сорвавшиеся с уст?

…Я думала, что с ума сойду, если не подыщу себе какого-нибудь занятия, — писала Митико. — И вот уже несколько дней, как я устроилась на работу в регистратуру местной амбулатории для рабочих. Регистрирую карточки больных, иногда помогаю сестрам. Работа временная, не знаю, долго ли я смогу пробыть здесь, но ты часто ходил в эту амбулаторию, и многие тебя помнят. Китайский врач, господин Сяо, оказывается, хорошо знает тебя по твоей работе на руднике. Он часто говорит: «Вот так ходил господин Кадзи, вот так он разговаривал». Он замечательно подражает тебе, и я смеюсь от души. Доктор Сяо говорит, что ты непременно вернешься целым и невредимым. Вот видишь, оказывается, не я одна жду твоего возвращения. А ведь он хоть и родственной нам расы, но все-таки человек совсем другой национальности, другой страны, и к тому же вы даже не знакомы лично…

Чем больше я думаю о тебе, тем труднее почему-то представить твое лицо. Отчего это? Все время вспоминается только, как мы расставались в той маленькой комнатушке за казармой и какой ты был тогда — в военной форме и такой бледный…

Шли дни.

Положение на фронтах становилось все более угрожающим. Даже сюда, в крохотный северный поселок, затерянный в глубине континента, доносились зловещие отзвуки надвигавшейся бури.

Потом пришло сообщение о разгроме в Бирме. Япония терпела поражения не только на море, но и на суше. Недобрые вести неслись со всех сторон — все предвещало близкую катастрофу. Неделю спустя американцы высадились на Моротае и еще на одном из Молуккских островов. Это была прелюдия к сражению за Филиппины. И действительно, вскоре эта кровопролитная битва началась.

Стояла поздняя осень, с каждым рассветом все сильнее чувствовалось приближение зимы. Тополя сбросили листья, голые ветви топорщились, словно руки скелетов. Подул холодный, пронизывающий ветер.

Кадзи все работал в дезокамере. Если американцы, овладев Филиппинами и Тайванем, — зацепятся за материк и насажают здесь свои авиационные базы, Квантунская армия будет приведена в полную боевую готовность. И он снова, в который раз, думал, что рядовому 1-го разряда Кадзи гораздо безопаснее довольствоваться работой в госпитале, за тысячи миль от Филиппин, отражающих сейчас главный натиск американцев, чем попасть в какую-нибудь часть на границе. Кровь, проливаемая японскими войсками на Филиппинах, служила как бы выкупом за радость перечитывать письма любимой вдали от военной бури и, поверяя чувства перу, писать ей в ответ.

…Не хватает всего триста граммов до прежнего веса… — писал Кадзи. — Хорошо чувствовать себя снова здоровым и сильным. Питание вполне удовлетворительное. Из окна комнаты, в которой я сижу и пишу тебе, видны только верхушки тополей да серое небо. На улице, наверно, холодно, но у меня здесь тепло. Пожалуй, даже теплее, чем в других помещениях. Времени подумать, поразмыслить тоже достаточно. Короче говоря, обстановка, в которой я сейчас живу, как небо от земли, отличается от того, что ты видела. Конечно, здесь многого не хватает, но это можно возместить с помощью воображения. У меня теперь тоже есть возможность мечтать. Мы с тобой, кажется, здорово наловчились жить с помощью воображения…

— Кадзи, ступай в канцелярию! — услышал он за спиной. В дверях стоял Мидзугами. Обычно, когда Мидзугами куда-нибудь посылал Кадзи, он говорил: «Будь добр, сходи…» «Ступай!» — звучало непривычно. — Пришел приказ о твоем переводе. Напросился!

Кадзи медленно поднялся со скамейки. Бессмысленная, точно у слабоумного, улыбка блуждала по его лицу. Он стоял и не двигался. Только пальцы машинально рвали в мелкие клочки начатое письмо.

9

Казармы построили за городской чертой, в поле. По полю гулял ветер. Пограничный городок выглядел далеко не так романтично, как о том пелось в эстрадных песенках; грязный, насквозь продуваемый холодными ветрами, — какая тут поэзия. В домиках, выстроившихся рядами, жили японцы-переселенцы. Не было здесь ни предприятий, ни торговых заведений, кроме нескольких подозрительного вида лавчонок, рассчитанных на солдатские карманы. Улицы лежали такие пустынные, такие мертвые, что невольно брало недоумение: чем здесь, собственно говоря, живут люди, если они вообще живы?

Казармы, как и все жилье в городе, строились с единственной целью: получше защититься от холода. Стены ставили толстые, окна — одно название. Внутри сумрачно и угрюмо, точно на складе. И мысли не приходило, чтобы жизнь в этих стенах могла таить в себе хоть что-нибудь светлое.

За три дня, которые Кадзи провел в казарме, никто не обратился к нему, и он ни с кем не пытался свести знакомство. В просторном помещении больше половины коек пустовало. Знакомый с армейской жизнью, Кадзи рассудил, что отсутствующие, должно быть, посланы в сторожевое охранение. Впрочем, чем меньше народу в казарме, тем спокойнее. Лучше всего, когда на тебя не обращают внимания. Порой он ловил на себе неприязненные взгляды, но делал вид, что не замечает их.

Как-то раз после полудня, когда в помещении почти никого не осталось, в казарму явился младший унтер-офицер и, расположившись за столом рядом с Кадзи, принялся что-то писать. Он то и дело вскакивал, выходил, опять возвращался. При этом он непрерывно напевал себе под нос: «Прощай, Рабаул, я скоро вернусь… И слезы разлуки туманят взор…»

Кадзи не знал ни песни, ни того, оставила ли японская армия отрезанный от всего мира обессилевший Рабаул или еще держит. Хотя если удалось подобру-поздорову унести ноги, то петь следовало не о слезах разлуки, а о слезах радости…

— Ты что, из госпиталя? — поинтересовался унтер.

— Так точно.

— Повезло! — Унтер засмеялся. — А часть твою тем временем угнали на фронт?

— Так точно.

— «Прощай, Рабаул, я скоро вернусь…» А я ведаю здесь спецподготовкой, — сообщил унтер. — Обучаю солдат основам противотанковой защиты… Ля-ля-ля… «И слезы разлуки туманят взор…» На зимние учения прикатил?

— Не знаю.

— Попадешь на учения — сможешь продвинуться в звании.

Кадзи промолчал.

— Или, может, хочешь схлопотать должность полегче?

— Мне все равно.

— Чего?.. Все равно, говоришь? Это верно, пока на своей шкуре не испробуешь, не угадаешь, где лучше… — Он снова запел: — «Так будь же мужчиной, сказала она…» С виду ты слабосильный. Впрочем, по нынешним временам оно, пожалуй, даже выгоднее. По крайней мере не попадешь в инструкторы по противотанковой обороне… — Унтер-офицер засмеялся. — Хочешь, поговорю со старшим писарем? Устроит тебя на нестроевую, а? Новичку, да к тому же только из госпиталя, в строю не сладко придется, а?

К этим последним словам Кадзи отнесся серьезно. Унтер говорил правду — чужак, приблудный, прибывший в часть из госпиталя, не мог рассчитывать на снисходительное отношение.

Неизвестно, что этот унтер, повинуясь минутному капризу, наговорил писарю, может, и вовсе ничего не говорил, но спустя несколько дней Кадзи действительно вызвали к дежурному по роте.

— С завтрашнего дня заступишь денщиком к поручику Кадокуре. Явишься к нему на квартиру в девять ноль-ноль, ясно?

10

В денщики назначали солдат смирных, болезненных, в строю нерасторопных. Смирным Кадзи считаться не мог, да и вся его предыдущая биография мало подходила для этой должности, но, согласно принятым в армии представлениям, солдат, только что возвратившийся из госпиталя, еще не солдат, а так, отброс. Видимо, поэтому ротный писарь и решил сплавить новичка в денщики, благо прежнего пора было возвращать в строй.

Кадзи принял новое назначение без особых переживаний. Может, оно и лучше, сказал он себе, чем попасть, например, в конюшню.

Прежний денщик поручика Кадокуры встретил его неприветливо, держался недружелюбно, ничего толком не объяснил но работе. Потом все-таки разговорился. Кадзи слушал и запоминал разные мелочи, касающиеся его новых обязанностей. Денщик злился на него за то, что по милости Кадзи ему придется участвовать в зимних маневрах. Что ж, это можно было понять. Когда мороз пробирает до костей, никого не обрадует перспектива провести почти три недели в открытом поле.

Под конец прежний денщик все же, как видно, смирился с неизбежным и, уже прощаясь, отозвал Кадзи на задний двор.

— У здешней хозяйки характер ужас до чего подозрительный, — шепнул он.

— Если что-нибудь пропадет, все готова свалить на денщика, так что держи ухо востро. Сестра поручика — красотка на загляденье. Но капризная — сил нет. Сам черт не разберет, что у нее на уме. А если бы не нрав этот поганый, так, кажется, рад бы ножки ей целовать…

— А сам?

— Поручик?.. Известное дело, офицер. — «Сам не знаешь, что ли?» — звучало в этих словах. — Чтобы тебя, денщика, офицер за человека считал, об этом ты и мечтать забудь. Денщик, брат, это еще похуже прислуги.

Кадзи усмехнулся.

— А все же здесь лучше, чем на зимних учениях?

— Ну… Это уж и говорить нечего…

Первое замечание от супруги господина поручика Кадзи получил в тот же день. Проступок состоял в том, что он израсходовал для ванны слишком много дров. Уголь оказался мелким, одна пыль, и, чтобы растопить поскорее, Кадзи подложил побольше поленьев. По мнению госпожи Кадокура, это свидетельствовало о том, что Кадзи «не понимает, какие трудности переживает страна».

— Если будешь так относиться к службе, не бывать тебе ефрейтором! — заявила она.

Оторвав взгляд от огня, Кадзи посмотрел на белое лицо с чуть тяжеловатым для женщины подбородком. Совсем еще молодая, немногим больше двадцати лет. Свежая, холеная женщина.

— Впредь буду экономить, госпожа.

— Да, но имей в виду, я не допущу отговорок, будто из-за экономии дров вода медленно нагревается. Солдаты вечно норовят отлынивать от работы. В моем доме это не пройдет!

С этого дня от Кадзи трудно было услышать что-нибудь, кроме «слушаюсь» и «понятно». Внешне он казался усердным, работал «исправно», так что замечаний получать больше не приходилось. Но трудился он так прилежно с утра до вечера вовсе не для того, чтобы доказать свою «преданность» и «усердие», которого требовала супруга поручика. Просто он понял, что во избежание выговоров и замечаний надо проявлять инициативу и находить себе занятия одно за другим, не дожидаясь напоминаний.

— Молчаливый, угрюмый, но работает хорошо, — признала госпожа Кадокура. Казалось, она довольна старательным денщиком.

Но Какуко, сестра поручика, с сомнением покачала своей красивой головкой.

— С виду он смирный, а что у него на душе — не поймешь…

— А что? — поручик взглянул на сестру. — Мне говорили, он был на подозрении в той части, где служил раньше. Ты тоже что-нибудь заметила?

— Нет, ничего определенного. Но мне почему-то кажется, что в душе он нас презирает… Даже интересно иметь такого денщика!

— Что ж тут интересного? — Поручик строго посмотрел на нее. — Денщик осмеливается презирать семью офицера… Это тебе интересно, что ли?

— А что? Он же не слуга, которого мы нанимаем за свои деньги. Вы тоже, братец, когда получаете приказ от командира батальона или другого начальника, тоже, наверно, думаете в душе: «Чтоб тебя черт побрал, болван!»

— Никогда в жизни так не думал! Приказ есть приказ.

— Нет, думаете! — девушка весело рассмеялась. — Знаете, что нельзя, а думаете!

— Послушай, что я скажу, и хорошенько заруби себе на носу! Я понимаю, тебе здесь скучно. Но это не означает, что тебе позволено забывать о чести и достоинстве офицерской семьи. Никаких фамильярностей с денщиком, слышишь?

— Очень нужно! Просто я сказала, что такого денщика даже интересно иметь в услужении. «Слушаюсь, госпожа!», «Понял, барышня!» А сам небось злится в душе.

Денщик — тот же лакей, это Кадзи понял. И слова императорского эдикта: «Приказ командира да будет для вас моим приказом!» тоже понял. А вот то, что денщик обязан выполнять не только личные поручения офицера, но и полностью обслуживать членов его семьи, — это уже выходит даже за рамки высочайшего эдикта — нерушимой заповеди армейской жизни. Человеку, ставшему профессиональным военным и получающему за это жалованье от государства, должен прислуживать без какого-либо вознаграждения другой человек, которому то же государство силой навязывает только одно — воинскую повинность! Кадзи возмущался. Кто они такие, офицеры? В чем их доблесть? Дармоеды, паразитирующие за счет казны! Так думал он. И если Какуко сумела уловить его настроение, это говорило о том, что девушка неглупа.

Госпожа Кадокура называла его «денщик». Без злобы, просто с сознанием собственного превосходства. Привычное, казенное обращение. Странное дело, думал Кадзи, стоит женщине, проделав положенные формальности, заделаться офицерской женой, как она становится неизмеримо выше солдата и принимает это как должное. В свою очередь супруга господина поручика пикнуть не смеет перед женой командира батальона — и тоже воспринимает это как должное.

Сестра поручика была несколько иной. Но в том, что солдата нельзя считать за равного, они сходились,

Как-то раз, когда Кадзи колол дрова на заднем дворе, его окликнул соседский денщик.

— Слышь, мой рассказывал утром — не мне, конечно, — что на Филиппинах дела плохи, так что после Нового года нашу часть тоже, чего доброго, перебросят на фронт.

Кадзи попалось суковатое полено. Он замучился с ним. Наконец с маху расколол его надвое.

— Никуда нас не перебросят.

— Твой поручик сказал?

— Нет, это я сам так думаю.

— Чего-о? Ты-ы? — собеседник выглядел озадаченным.

Кадзи засмеялся.

— Моего мнения, выходит, и слушать не стоит?

— Я не в том смысле…

— Вот ты говоришь, перебросят на Филиппины… А как, спрашивается? Пешком или по железной дороге? Не доберешься, нет туда дороги. А на море полностью господствует противник, и все наши транспорты отправляются прямиком к Будде. На такую глупость, думаю, не пойдут. Это во-первых…

Собеседник с понимающим видом кивал.

— Пока переправят нас отсюда, с крайнего севера, из Маньчжурии, на Южный фронт, там, пожалуй, и бои закончатся. Это во-вторых.

— А в-третьих?

Колеблясь с ответом, Кадзи поставил еще одно полено и снова взмахнул топором.

— Я и так уж лишнего тебе наболтал… Тебе газеты удается читать?

— Иногда. Тайком от хозяйки, бывает, смотрю. А что?

— Читал на днях? Сталин будто сказал, что рассматривает Японию как агрессивное государство…

— Нет, не читал… А как это понимать?

— А так, что сейчас между СССР и Японией имеется договор о ненападении. Не называют агрессором, если отношения нормальные, правда?

Сосед снова понимающе закивал.

— А тогда, брат, не до Филиппин будет. Того и гляди, здесь каша заварится…

— Значит, надо так понимать, что и здесь у нас тоже бои начнутся?

— Я только говорю, что сейчас отсюда войска не снимут. Разве что на Тихоокеанском театре произойдет что-нибудь совсем невероятное… А вообще-то в любом случае дело — дрянь. Если на юге станет туго, так и на севере легче не будет. Как ни верти, все крышка!

— Ну, ты это… — сосед-денщик испуганно замотал головой. — А не выйдет ли приказа денщикам сопровождать офицерские семьи на родину? А там бы и демобилизоваться, а?

Кадзи расхохотался.

— Денщик! — позвали его с веранды. — Денщик, туфли подай!

Туфли, начищенные с утра, стояли на полке для обуви в прихожей.

«Рук у тебя нет, что ли!» — чуть не сорвалось у Кадзи.

Какуко, озорно прищурившись, внимательно следила за ним. Чувствуя на себе этот взгляд, Кадзи с размаху вогнал топор в полено и пошел в прихожую.

Она ждала его на пороге. Совсем рядом, на полке, красовались ее туфли. Кадзи взял их и аккуратно поставил перед ней, носками вперед.

— Зашнуруй! — приказала девушка.

Нагнувшись, Кадзи стал завязывать шнурки. У нее были стройные ноги, Кадзи почти касался их. Именно то, что они были красивые, стройные, злило Кадзи.

— Отвори! — Кивком головы девушка показала на дверь.

Он распахнул дверь. Девушка засмеялась.

— В первый раз, поди, приходится завязывать шнурки женщине?

Кадзи ответил, как всегда, ровным, бесстрастным тоном:

— Других приказаний не будет?

— Будут! — Голос девушки звучал все более вызывающе. — Я оставила чулки в ванной, постирай!

Кадзи посмотрел на нее.

— Армейские звания — шелуха, барышня! Скоро, очень скоро вдребезги разлетится весь этот порядок, при котором вы так удобно устроились наверху. Останутся просто люди, люди без погон! Что сохранится тогда от вас? Чем вы сможете похвалиться?

Девушка внезапно нахмурилась, глаза сердито блеснули. Она резко повернулась и вышла.

В этот день ему так и не удалось наколоть дров. Минут через пять позвала хозяйка.

Кадзи поспешил на кухню.

— Послушай, ты убирал здесь утром? — спросила она.

— Так точно.

— Здесь на полке лежали деньги, пять иен. Где они?

— Не знаю. Я денег не видел.

— Не видел? Странно! Я твердо помню, что положила их вот сюда. Утром, когда я расплачивалась с торговцем, не нашлось под рукой мелких денег, я пошла за мелочью в комнаты, а крупные положила сюда. Сейчас вспомнила — а их уже нет! Кроме тебя, тут никого не было!

— Может быть, барышня видела?

— Она не могла взять без спроса. — Кадзи прочел подозрение во взгляде женщины. — Просто руки опускаются… Всякий раз, как меняются денщики, обязательно что-нибудь пропадает…

— Вы хотите сказать, что эти деньги взял я? — спросил Кадзи, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Молчать! Это еще что? — взвизгнула она. — А глядит как, скажите на милость! Я просто спрашиваю, не видел ли ты, вот и все!

— Я ответил госпоже, что не видел.

— Странно! Кто же мог взять эти деньги, кроме тебя? Ну хорошо, довольно. Ступай работай. Не хочется рассказывать о таких вещах мужу, но, если в доме начинают пропадать деньги, придется, как видно, сказать!

Кадзи почувствовал, что бледнеет. Он хотел сдержаться, но было уже поздно.

— Ваша воля подозревать меня, — сказал он. — Я солдат и получаю в месяц всего пятнадцать иен жалованья, но в ваших бумажках не нуждаюсь, будь это десять или даже пятьдесят иен! Фирма, в которой я служил до призыва, выплачивает моей семье пособие больше, чем жалованье господина поручика! Я просил бы вас впредь помнить об этом!

Кадзи повернулся и вышел.

Когда ледяной ветер охладил его разгоряченное лицо, он подумал, что говорил, пожалуй, слишком резко. И все-таки гнев душил его. Чтобы баба издевалась над ним, как там, в казарме, старослужащие, — это уж слишком!.. Поручик напишет на него, это ясно. А что, если набраться решимости и высказать ему откровенно все, что он думает о нем и его супруге?

Складывая дрова в поленницу, Кадзи кренился, старался крепиться. Сначала госпиталь, теперь это… Он бессильно плывет по течению. А раз так, нечего бояться, пора избавиться от вечного унизительного страха.

11

— И ты выслушала все это молча? — поручик Кадокура, нахмурившись, взглянул на жену. Стоявшая перед ним бутылка сакэ — его обычная вечерняя порция — была уже наполовину пустой.

— Но у меня ведь не было прямых доказательств… — она досадливо сжала губы. — Я подумала: а вдруг и вправду деньги взяла Какуко?

— Понятно. Речь сейчас не об этом. — Поручик наклонил бутылку и вылил в чашку остатки.

— Денщик! — крикнул он. — Подай-ка бутылку!

Сегодня бури не миновать — понял Кадзи.

— Можешь не греть, неси живо!

Кадзи взял бутылку и, не входя в комнату, протянул ее через порог. Подносить мужу сакэ — обязанность жены.

Она протянула назад руку, взяла у Кадзи бутылку и, чуть повернув голову, процедила:

— Можешь идти!

Кадзи еще расслышал, как поручик сказал:

— Не брал он у тебя этих денег. Ты ее-то спрашивала?.. Что ж, хорошо, если так. Остальное можно не слушать.

Кадзи занялся уборкой.

— Никогда ты ничего не умеешь, — продолжал поручик. — Вот и получается, что тебе даже денщик дерзит. А это подрывает мой авторитет! Пойми ты, дело вовсе не в этих деньгах, а в том, что солдат говорит с тобой как с равной, больше того — тоном превосходства!

Супруга поручика молчала. Поручик прихлебывал сакэ. В доме царила тишина.

Вернулась Какуко, и Кадзи слышал, как поручик позвал ее, как ее спросили, не видела ли она пяти иен, оставленных на кухне.

— Ах, те пять иен! — она рассмеялась. — Ну да, я воспользовалась ими заимообразно. Представить господину поручику объяснительную записку? Ну хорошо, хорошо, так и быть, согласна просить прощения. Извините…

— Ну нет, на этот раз извинениями тебе не отделаться! — возмутилась супруга поручика.

— Да что случилось?

А то, что солдат оскорбил жену офицера! Дескать, жалованье у твоего мужа мизерное, ну и помалкивай!

Какуко не столько возмутилась таким неожиданным оборотом дела, сколько загорелась нескрываемым любопытством. Поручик, словно он подавал команду перед строем, гаркнул:

— Денщик!

Кадзи понял, что заблуждался, считая утренний инцидент исчерпанным. Как видно, ему все-таки предстоит нахлобучка.

— Войди! — приказал поручик.

Кадзи вошел и опустился на пол у порога.

— Ну-ка, повтори, как ты обругал госпожу. Любопытно послушать!

— Я не ругал госпожу, — ответил Кадзи.

— Обмолвился неосторожным словом, так?

Кадзи видел, как Какуко вся насторожилась, даже подалась вперед от любопытства, как ребенок, впервые столкнувшийся с чем-то странным, невиданным.

— Это меня оскорбили, обвинив в поступке, которого я не совершал, — сказал Кадзи.

— Если старший по званию требует от солдата ответа в связи с возникшим подозрением, это не оскорбление! — заявил поручик.

Старший по званию? Это госпожа поручица, что ли? — Кадзи невольно улыбнулся, поняв весь комизм ситуации.

— Правда, что у местного населения в ходу такие прозвища для младших офицеров, как «попрошайка» и «голытьба»? — спросил вдруг поручик.

Самые распространенные выражения, — подумал Кадзи.

— Не слыхал, господин поручик.

— Врешь. Сам, наверно, считаешь нашего брата голытьбой, у которой денег на обед не хватает! Я знаю! Мечтаешь небось вернуться на гражданку, огребать свое жалованье и посмеиваться над офицерами! Это у тебя на уме? Болван! — Поручик поставил стаканчик на стол и уставился на Кадзи. — Или ты не понимаешь, что примечание о твоей политической неблагонадежности пойдет за тобой повсюду, где бы ты ни служил? Какой же ты красный? Ты просто-напросто пустой, жалкий интеллигентишка, вот ты кто! Красные использовали тебя, пока ты был им нужен, а потом бросили на произвол судьбы, вот и все. Но клеймо, которое ты заработал, останется на тебе на всю жизнь! Можешь ты понять, что будет, если такой субъект оскорбит офицера — или будет считаться, что оскорбил, это одно и то же, — можешь ты это понять или нет?

Кадзи промолчал. Что толку говорить, когда тебя не считают за человека, за равного.

— Случись это в доме у какого-нибудь другого офицера, ты бы уже давно был наказан, — продолжал поручик. — А ведь на улице ох как холодно!.. Но я этого делать не стану. Я не настолько мелочен, чтобы пользоваться старшинством в звании. Вот видишь, офицер, которого ты презираешь, тебя же оберегает! А? Что ты на это скажешь?

— Он поблагодарит, если у него есть совесть, — вставила жена поручика.

— Можешь не благодарить! Да и не захочешь, наверно. В конце концов, ты ведь тоже мужчина. Но я еще раз напоминаю, что выгораживаю тебя не как человека, а как денщика, находящегося в моей власти. На гражданке можешь быть кем угодно — директором, важной персоной, а сейчас ты всего-навсего мой денщик! Работаешь ты как будто исправно, в этом отношении у меня к тебе претензий нет. Срок службы денщика согласно уставу знаешь?

— Устав внутренней службы гласит: «Солдата разрешается использовать на должности денщика не более трех месяцев…»

— Правильно. Только имей в виду, что я тебя, денщика поручика-«попрошайки», могу и до истечения срока со свету сжить, заруби себе это на носу!

Не хочет отправлять его, опасаясь, как бы не подумали, что поручик Кадокура не сумел приструнить собственного денщика, соображал Кадзи. Или же боится, что Кадзи пошлют к другому офицеру и пойдут сплетни о том, что жена поручика Кадокура — подозрительная, глупая, жадная… А может, этот любитель нравоучений рассчитывает таким способом одержать моральную победу над человеком, питающим к нему враждебные чувства? Если так, то понапрасну старается! Для Кадзи служба в денщиках только средство избавиться от казармы.

— Так помни же свое место и впредь попридержи язык! — торжественно закончил поручик. — Больше тебе спуску не будет! Можешь идти.

12

Закончились бои на острове Лейте, центральном участке сражения за Филиппины. Правда, в приказе командующего японскими войсками, генерала Томофуми Ямаситы, говорилось, что «японские вооруженные силы будут и впредь осуществлять в этом районе тактику перманентной обороны, создавая тем самым предпосылки для будущего контрнаступления». На деле, преодолевая разрозненное сопротивление японцев, американцы продвигались к Маниле. Сражение за Филиппины было по сути проиграно. Зона военных действий разом приближалась к Японии.

В Маньчжурии, где тот же Томофуми Ямасита еще год назад командовал Пятой полевой армией, царила жестокая зима. Вторая военная зима для рядового 1-го разряда Кадзи, второй год его солдатской службы.

Пограничные части Квантунской армии не знали тревог, кроме учебных. Кадзи все еще служил денщиком, когда после мощной артподготовки американцы высадили семидесятитысячный десант на острове Лусон. Снова — уже в который раз! — превосходящее материальное обеспечение американской армии развеяло в прах упования японцев, построенные на детской вере в легенды. И все-таки главная ставка продолжала военные действия, ибо не только армия, но и гражданское население слепо верило, что где-то, у какой-то определенной черты американцев остановят и отбросят назад. И мало кто при этом задумывался, что затягивание войны только наращивает масштабы трагедии.

И если в то утро, когда поступило сообщение о высадке американцев на Лусоне, сердце поручика Кадокуры впервые сжалось от мрачной мысли о возможном поражении — впервые в то утро, — то объяснялось это молодостью поручика, слепой верой в силу японского оружия… И все-таки он одним из первых задумался над возможностью поражения, во всяком случае раньше многих своих сослуживцев.

Что думает о положении на фронте его превосходительство генерал Тэраути? Эта мысль не давала за завтраком покоя поручику Кадокуре. Задать такой вопрос начальству он не смел, да и что те могли ответить? Начальство… Кто из офицеров, служивших на советско-маньчжурской границе, мог сказать, почему в самый разгар боев за остров Лейте генерал-полковник Тэраути перенес штаб своей армии из Манилы в Сайгон, хотя действовал при этом вопреки указаниям ставки? Откуда им было знать, какая неразбериха царила в отношениях между командованием частей, штабом армии и верховной ставкой!

— Если в ближайшее время не начнется мощное наступление, потом может быть слишком поздно… — пробормотал поручик.

Супруга поручика раз и навсегда взяла себе за правило не вмешиваться в обсуждение вопросов политики и войны. Она молча прислуживала мужу за завтраком. Но у бойкой Какуко на все имелись собственные суждения.

— А может быть, уже и сейчас поздно! — бросила она. — Хорошо, что у нас здесь, в Маньчжурии, нет войны. Правда, братец?

— Если бы здесь начались военные действия, они проходили бы не так, как на Филиппинах. Квантунская армия — самая сильная и непобедимая в мире, — сказал поручик.

— Это ты так внушаешь солдатам?

— Разумеется.

— А как же Халхин-Гол?

Он не в ответе за горькую чашу Халхин-Гола. Хотя нет никаких гарантий, что это не повторится здесь в будущем, и сознавать это неприятно.

— Не болтай глупостей! Мы вовсе не терпели там поражения. Армия собиралась перейти в грандиозное контрнаступление, когда заключили это перемирие! И вообще чего ты суешь нос не в свои дела! Что ты понимаешь? Ты знаешь, насколько возросла мощь Квантунской армии после «Особых маневров»? Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому Советы и сунуться к нам боятся! А тебе я вот что скажу: чем день-деньской бить баклуши и попусту вертеть задом, о женихе подумала бы, подцепила бы какого-нибудь офицера.

— Ну уж нет, мне вовсе не хочется оставаться вдовой! — рассмеялась Какуко, но внезапно посерьезнела. — Непобедимая Квантунская армия… Ну, и до какой степени на нее можно полагаться? Сможет она действительно обеспечить безопасность всем нам, гражданским?

Поручику Кадокуре хотелось знать, что сказал бы на это командующий Квантунской армией генерал Отодзо Ямада. Поручика все утро мучило желание обратиться с таким вопросом к начальству.

— Я офицер боевой части, — отрывисто произнес он. — Под перекрестным огнем противника мне недосуг думать о всяких обывателях, пуще всего боящихся потерять свое барахло!

Слова поручика можно было понимать как угодно — как свидетельство героизма или безответственности, но они вполне отвечали духу армии. Армия, созданная для агрессии, не может служить защитой народу, даже если волей обстоятельств вынуждена из захватнической превращаться в оборонительную. Восемь месяцев спустя Квантунская армия полностью подтвердила это.

Для себя супруга господина поручика стирала сама. Вся остальная стирка входила в обязанности денщика. Кадзи стирал чуть не каждый день. Со стороны могло показаться, что он усердствует, но это только со стороны… Свое собственное белье он стирал всегда в первую очередь, хозяйское — мял ногами. Очень скоро с ног Кадзи совершенно сошли мозоли и грязь, въевшаяся в кожу чуть не с первых дней армейской службы.

…Сегодня мять белье ногами нельзя. Явилась Какуко и не уходит, стоит рядом и смотрит. Она и не собиралась проверять, как он стирает. Просто она испытывала своеобразный интерес к этому денщику. В нем было что-то непохожее на тех солдат, к виду которых она привыкла в доме брата. Он нисколько не заискивал перед ними. В прошлый раз он вежливо подал Какуко туфли и даже завязал шнурки. Она готова была объяснить эту покорность тем, что стосковавшийся по женщинам солдат рад услужить красивой девушке. Эта мысль приятно щекотала ее самолюбие, хотя в глубине души она и сама понимала, что нет ему до нее никакого дела. Посмотрим, решила она, как он будет при ней стирать ее же белье, какое у него будет при этом лицо?

Кадзи с безразличным видом брал из мыльной пены одну вещь за другой, простирывал и отбрасывал в сторону.

Какуко засмеялась:

— Вы для своей жены тоже стирали?

— Нет.

— Почему же? Ведь стираете же вы белье совсем посторонней женщины!

Кадзи не мог понять, что ей нужно.

— У моей жены есть руки, — бросил он.

— То есть как это понимать? — зрачки Какуко угрожающе вспыхнули.

— Просто — как я сказал, так и понимать.

— Понятно! — голос звучал тихо, но напряженно. — Вы хотите сказать, что я просто-напросто паразитка, да?

Кадзи поднял голову. Ну вот, теперь она раскричится! Счастье еще, что жена поручика ушла в гости.

— Отвечайте же! — упорствовала Какуко. — Дома никого нет, можете говорить, что хотите. Отвечайте, если не трусите!

— Я не намерен обсуждать ваши поступки и вообще высказываться на ваш счет. Достаточно того, что вы сами понимаете…

— Скажите, как он высокопарно выражается! — Теперь она подошла вплотную к Кадзи. — Вы слишком много о себе воображаете, вот что я вам скажу! Трус, только болтать умеете!

У Кадзи скривились губы. Он сдерживал ярость. Ей, наверно, показалось, будто он иронически усмехнулся, потому что, схватив еще не отжатое полотенце, она замахнулась на него. Но до лица Кадзи долетели только мыльные брызги — он перехватил занесенную руку и сжал с такой силой, что она побелела.

— Вот так, — сказал он и отпустил ее руку. — А в остальном вы совершенно правы. Да, я трус…

— У-у, медведь! Больно… — пожаловалась она, потирая запястье. — Так бы и поколотила тебя, честное слово!

— Хватит! — тихо произнес Кадзи. — Меня и так колотили достаточно, и притом без всякого повода. Вы-то не военный человек, так хоть вы меня поймите. С поручиком и его семьей я связан чисто случайно, наши отношения определяются приказом, а не человеческими чувствами. Завтра выйдет новый приказ, и мы расстанемся; вы пойдете своей дорогой, я — своей… И на этом наше знакомство, извините, закончится. — Он замолчал и принялся за стирку.

Она, тоже молча, стояла рядом.

Кадзи снова поднял голову и добавил, на этот раз более мягко:

— Не знаю, что именно вам не нравится во мне. Я учился в институте не для того, чтобы стать денщиком, и никогда не собирался служить в солдатах… Война до основания разрушила все человеческие порядки…

Она слушала, широко раскрыв глаза, не мигая. А затем сказала все-таки с вызовом в голосе, наверно, чтобы показать, что не желает сдаваться.

— Ладно, я не скажу брату, что вы чуть не сломали мне руку.

— Да, пожалуйста, не говорите. И больше не мучайте денщика, хорошо? — улыбнулся ей Кадзи.

13

На следующий день, когда они снова остались одни в доме, Какуко позвала его и приказала выгрести золу из печки.

— Я могла бы сделать это сама, но зачем, раз есть денщик? — сказала она.

Кадзи промолчал. Он вдруг вспомнил Митико, как она, повязав голову полотенцем, вот так же выгребала золу, и у него защемило сердце. Кажется, нехитрое дело, а как много в нем смысла! Какая огромная разница между золой от огня, согревающего твой дом, и золой в чужом очаге!

— Брат ужасно нервничает, — заговорила Какуко, наблюдая за движениями Кадзи. — Он места себе не находит, с тех пор как американцы высадились на этом Лусоне. На словах он по-прежнему хвастает, что Квантунская армия самая огромная и могучая в мире… А вдруг — разумеется, это только предположение — вдруг Советская Армия тоже окажется сильнее нас?..

Кадзи собрал золу в ведро, подложил угля и только тогда повернулся к девушке.

— Что это, проверка? Господин поручик сообщил вам о моей неблагонадежности, и вы решили испытать меня?

— Да нет же! Просто мне кажется, что вы не считаете Квантунскую армию самой сильной. Вот я и спрашиваю…

— Из чего вы так заключили?

— Из того, что у вас достало храбрости совершенно спокойно заявить мне, что между нами нет и не может быть никаких человеческих отношений.

Разговор принимал неожиданный оборот. Что у нее на уме, у этой девушки?

— Самая сильная армия… Такой вообще не бывает. — Кадзи встал и поднял ведро. — Солдаты воюют, как предписано полевым уставом, вот и все. А суждения в большем масштабе выносит его превосходительство генерал Ямада.

— Слушайте, — ее лицо неожиданно приняло таинственное выражение, — признайтесь, вы соскучились по жене? Хочется повидать ее? Я к тому, что неизвестно ведь, что нас ждет впереди.

Кадзи поставил ведро на пол.

— Вот вы сказали вчера, что война разрушила все человеческие порядки… У меня брат офицер, и я не испытала этого на себе. Но будь у меня возлюбленный в армии, я, наверно, рассуждала бы так же, как вы. Дома я боялась, что меня заберут на трудовую повинность, вот и удрала сюда, к брату. А теперь думаю: случись здесь что-нибудь, что тогда? Не лучше ли уехать обратно в Японию, к маме?..

— Да, лучше вам уехать. Как бы ни повернулись события, здесь чужая страна.

— Так вот, сделать вам напоследок подарок от паразитки? — Лицо Какуко разгорелось от возбуждения. — Хотите, я вызову сюда вашу жену? У нас в доме вы сможете свободно встречаться.

Лицо Кадзи, на мгновение просиявшее, снова обрело непроницаемое выражение.

— Спасибо вам, но это лишнее. Вы хотите облагодетельствовать слугу… А вы подумали о моей жене? Хотите, чтобы она страдала, увидев меня в денщиках?

— Он снова поднял ведро и направился к двери. «Митико, я мечтаю о встрече с тобой, но пусть эта встреча будет не здесь!»

— Постойте! — в голосе девушки звучала обида. — Я предложила это из самых лучших побуждений.

— Я верю, верю в ваши добрые чувства, — ответил Кадзи. — Но у нас с вами слишком разное положение и слишком разное отношение к жизни.

14

Если б Кадзи и согласился, ему все равно не удалось бы встретиться с Митико. Началась генеральная перегруппировка войск в Маньчжурии.

Поставленная перед необходимостью укрепить оборону Японских островов, ставка приняла решение о переформировании частей, расположенных вдоль советской границы. Квантунская армия должна была пополниться вновь сформированными дивизиями, большая же часть войск, ранее находившихся на границе, подлежала отправке в Японию. Говорили, что в Японию перебрасывалось около трети оружия и значительная часть командного состава.

В подразделениях отбирали солдат для пополнения вновь сформированных дивизий.

В тот вечер, когда Кадзи вернулся в казарму, списки предназначенных к переводу были уже готовы, и в сумрачном помещении царила предотъездная суета. Солдаты в полном обмундировании поспешно и молчаливо заканчивали сборы, и Кадзи тоже внутренне приготовился. Подозрительный в политическом отношении солдат, да к тому же «приблудный», из госпиталя, несомненно, подлежал отправке в первую очередь. С точки зрения армейских порядков это было даже закономерно.

И действительно, его сразу же вызвали. В канцелярии зауряд-офицер, подпрапорщик пехоты, объявил ему об отзыве с должности денщика и о переводе в другую часть.

— Получи обмундирование и собирайся. Отправка в четыре утра.

— В какой пункт следуем? — спросил Кадзи.

— Поступишь под команду начальника эшелона. Остальное не твое дело. Все, можешь идти.

В вагоне — как в сарае. Битком набитый солдатами поезд бежал вперед — никто не знал куда. Привезут в какой-нибудь порт, погрузят на транспорт и отправят на Южный фронт. Или в Японию? В первый день их везли словно бы на юго-запад, но потом и этого нельзя было определить. Окна были задраены, поезд то и дело останавливался, поворачивал, менял направление, это мешало ориентироваться,

Даже толки о том, что их, возможно, везут в Японию, больше не радовали. Куда бы ни везли, все равно война — мысль об этом омрачала сознание.

Разговор перешел на жратву, толковали о женщинах. Постепенно люди оживились. Но чем бодрее звучали голоса и раскаты смеха, тем в сущности бессмысленней становилась беседа. Ведь, пожалуй, никому не удастся полакомиться всей этой жратвой, о которой они говорили, и никакая женщина больше не будет принадлежать никому из них. И если даже в прошлом кому-то довелось есть самые вкусные в мире блюда и наслаждаться любовью первой красавицы поднебесной — к чему все это сейчас? Сейчас они всего лишь составная часть материального обеспечения армии, необходимая для военных действий, которая транспортируется с одного места на другое, и все для одной цели.

И опять людьми завладела все та же неотступная, тревожная мысль: куда их везут?

— Хоть бы сказали куда! Все равно сообщать об этом некому! — проворчал кто-то рядом с Кадзи.

— Похоже, что не очень далеко… — неуверенно ответил Кадзи. — Едем почти двое суток, скорость вроде небольшая, то и дело подолгу стоим. Вот только никак не пойму — на север едем или на юг…

— Мороз, так что одно по крайней мере ясно: до южных морей далеко! — сказал другой, сидевший спиной к Кадзи.

— Южные моря… — послышался чей-то мечтательный голос. — Эх, попасть бы туда напоследок…

— Все равно умирать, так хоть прокатиться за границу на казенный счет, а? — подхватил тот, что сидел спиной к Кадзи. — Ни разу не доводилось погулять с иностранкой… А хорошо бы разок попробовать! На юге, говорят, бабы горячие…

— Да, а тут в самый интересный момент пожалует в тебя гаубичный снаряд…

— И получится, как в песне поется: «Ах, он погиб, не вернется наза-а-а-д…»

Хохотали. Кадзи сидел молча, обхватив колени руками. Север, юг… Все равно этот поезд — эшелон смерти. Переформирование частей означает, что Квантунская армия разворачивается в боевые порядки, готовится к боям. Кадзи уткнулся лицом в колени. Ему казалось, что сквозь стук колес он слышит далекий шепот Митико: «Тебя пошлют на фронт, я знаю… Поэтому хотелось повидаться… Тебя пошлют на фронт…»

Так говорила она в то далекое холодное утро в убогой комнатушке за казармой. Женское сердце уже тогда разгадало жестокую правду…

Глубокой ночью эшелон прибыл в пункт назначения. Темень, мороз. Судя по всему, их не вывозили из Маньчжурии. Так оно и оказалось. По прямой отсюда было километров пятьсот до пограничного городка, где они грузились в эшелон.

Выстроились на платформе, долго стояли, ожидая приказа.

15

Кадзи попал в одиннадцатую роту. В деревянном здании казармы он провел два совершенно свободных и тревожных дня.

Большинство солдат составляли старослужащие, все они служили по четвертому и пятому году, все сплошь «будды» и «боги», как их называли в пехоте, в основном бывшие артиллеристы. Но теперь матчасть их бригады вывезли в Японию для нужд обороны, а их рассортировали по пехотным частям.

— Ты нас дрянью не корми! — восседая на койках, недовольно ворчали старослужащие, когда Кадзи с кем-нибудь из таких же, как он, «младших» подавал им обедать. Еще недавно они надеялись, что вместе со своими пушками попадут в Японию. Теперь, когда эти надежды рухнули, особенно оскорбительной была мысль, что их уравняли с этими ублюдками «пехтурой».

Ефрейтор Акабоси при первой же раздаче еды заявил, что Кадзи налил ему неполную миску, и уже замахнулся, чтобы ударить его, но, к счастью, Кадзи держал в руках миску с супом приятеля Акабоси. Только это обстоятельство спасло Кадзи. С этой минуты, куда бы он ни пошел, его не покидало чувство, что квадратная физиономия Акабоси неотступно следит за ним.

На второй день перед отбоем внезапно раздалась команда «Смирно!» и вошел офицер.

— Есть здесь солдат по фамилии Кадзи? — спросил он.

— Есть! — Кадзи сделал шаг вперед. Он не верил глазам. Перед ним стоял Кагэяма, его старый приятель еще со студенческих лет. Они расстались, когда Кадзи ехал работать на рудник в Лаохулин.

— Здорово, Кадзи! Живой?

Кадзи улыбнулся и пожал плечами. «Да и тебя ничего не берет», — хотел он сказать. Но ответить так мешала разница в званиях. Удивление и радость первой минуты сменились чувством неловкости.

— Вольно! — привычно, по-офицерски скомандовал Кагэяма, оглядев остальных. — Я подпоручик Кагэяма. Назначен в вашу роту. Буду обучать вас. Человек я рассеянный, могу что-нибудь и забыть. Так что рассчитываю на вашу добросовестность и усердие… Кадзи, ступай за мной.

Кадзи вышел следом.

— Ну, как жил, рассказывай, — приветливо, дружески улыбаясь, обратился к нему Кагэяма, но Кадзи продолжал молчать. Неопределенная усмешка бродила по его лицу. — Сегодня утром приехал, стал просматривать списки и вдруг вижу твою фамилию! Вот удивился! Выходит, гоняют тебя из одной части в другую?

Кадзи кивнул.

— А как поживает Митико? Вы поженились?

— Да, — Кадзи наконец-то обрел дар речи. — Тогда же и поженились.

— Поздравляю! — Кагэяма внимательно рассматривал Кадзи с минуту, потом засмеялся. — А я вот офицер, странно?

— По правде говоря, есть немножко!

— А ты почему не пошел в училище?

— Каждому свое. — Наконец-то Кадзи овладел собой. — Не хотелось поступать против совести.

— Ну и как, удалось остаться в ладу?

Кадзи улыбнулся.

— Я не смею сравнивать себя с господином подпоручиком. — «Но, — подумал он, — можешь поверить, мне тоже пришлось выдержать нелегкую борьбу. Не захотел больше быть овчаркой, стерегущей отару… Теперь вот сам попробовал стать овцой… Но только похоже, что гонят-то нас вроде бы на бойню…» — Ну, а ты как живешь? — спросил он.

— Я? — Кагэяма откинулся на спинку стула и закинул руки за голову. — Я меньше задумывался о моральных проблемах, больше — о конкретных, материальных. Передо мной стоял выбор — или попасть в солдаты и получать зуботычины, или стать офицером, лакомой добычей для снайперов…

— Ну, молодец, что сумел подойти к решению проблемы с таких позиций, — усмехнулся Кадзи.

Ирония не ускользнула от Кагэямы, но он ответил улыбкой.

— Я вообще, знаешь ли, не такой уж блюститель морали, чтобы пытаться сохранить душевную чистоту в помойной яме…

В дверь постучали. Вошел вестовой командира роты. — Господин подпоручик, вас просит командир роты. Кагэяма кивнул. Когда вестовой вышел, Кагэяма, одергивая китель, сказал:

— Послушай, почему бы тебя не аттестовать на ефрейтора? В роте нет ефрейторов пехоты, все бывшие артиллеристы… Ну, еще поговорим.

— Разрешите идти? — спросил Кадзи.

— Да, ступай, спасибо за службу.

Кадзи подчеркнуто лихо отдал честь. Он сделал это ради шутки. Но больно укололо сознание, что, будь в комнате кто-нибудь посторонний, он вынужден был бы всерьез вытягиваться перед Кагэямой. Спектакль с переодеванием из костюма в мундир постепенно переставал быть спектаклем.

16

— …А что думает на этот счет подпоручик Кагэяма? — У командира роты голос был тонкий, а интонации ласковые, мягкие, как у женщины. Призванный из резервистов, он был уже немолод — поручику Фунаде перевалило за сорок. — Судя по всему, в Крыму состоялось совещание глав правительств СССР, США и Англии, — продолжал он. — В последнее время Советский Союз усиленно перебрасывает войска на Дальний Восток. Не знаю, надо ли ставить это в связь со встречей в Крыму… Укрепрайон, куда нам предстоит выступить, находится как раз напротив той полосы, на которой советские вооруженные силы сосредоточиваются особенно интенсивно. Весь вопрос упирается теперь в сроки… — Поручик Фунада внезапно умолк. У него мелькнуло опасение, как бы собеседники не подумали, будто он — командир роты! — боится советских вооруженных сил.

Подпоручик Кагэяма усмехнулся. Ирония, мелькнувшая в этой усмешке, относилась отнюдь не к командиру роты, хотя, по правде говоря, толстяку Фунаде куда больше подходила бы роль доброго отца семейства, чем военного стратега. Кагэяма думал о другом. Когда бы ни наступил этот срок, о котором говорил начальник, у них нет другого выбора, кроме гибели под огнем артиллерии противника. И нечего тут спрашивать, что он, Кагэяма, об этом думает. Хватит того, что ему, в глубине души жаждущему только одного — чтобы этот час никогда не пробил, — вменяют в обязанность воодушевлять солдат, призывать их храбро сражаться…

— А что говорит господин командир батальона? — спросил Кагэяма.

— Что если, мол, американцы высадятся в Центральном Китае, то Советский Союз не упустит случая зажать нас в клещи…

— Американцы на Филиппинах… — задумчиво произнес Кагэяма.

Командир роты вопросительно взглянул на молодого офицера, только сегодня прибывшего к нему в подчинение. «Ну и что?» — говорил его взгляд.

— Впрочем, дело не в том, за какой именно пункт ведутся сейчас бои на Тихом океане… Все зависит от того, как оценивает противник нашу военную мощь, то есть располагает ли он достаточной информацией о том, насколько подорвана эта мощь… Ну и, конечно, от хода военных действий между СССР и Германией. Американцы, наверно, заинтересованы в том, чтобы СССР взял на себя разгром Квантунской армии. Это значительно облегчило бы их задачу. С другой стороны, Советский Союз вряд ли собирается ускорять победу Америки ценой новых огромных жертв со своей стороны… — «Что до поражения Японии, то этот вопрос давно предрешен…» — хотелось сказать Кагэяме, но он этого не сказал.

— Иными словами, — на лице поручика Фунада мелькнула почти надежда, — вы хотите сказать, что в ближайшее время военные действия в нашем районе не начнутся?

— Что значит «ближайшее время»?.. — Кагэяма развел руками.

Офицеры невесело засмеялись.

17

Укрепленный район Циньюньтай, где предстояло разместиться третьему батальону, в состав которого входила одиннадцатая рота, представлял систему мощных оборонительных сооружений. Считалось, что эти позиции способны в течение долгих месяцев противостоять любому, самому яростному натиску. Может быть, раньше, когда доты были обеспечены достаточным количеством артиллерии, оно так и было. Но к тому времени, когда Кадзи прибыл в Циньюньтай, большую часть орудий демонтировали и вывезли для нужд обороны в Японию, а на их месте установили деревянные макеты, размалеванные камуфляжными узорами. Поэтому здесь и разместили пехоту. Солдаты молча переводили растерянный взгляд с мощных бетонных стен на деревянные пушки. Не верилось, что войну можно вести с помощью стратегии «огородного пугала».

«Да что же это такое?» — читалось в безмолвных взглядах; и только потом люди начинали смеяться, точно глухонемые. Впервые стало до дрожи ясно, какая смертельная опасность подстерегает их впереди. Те, кто мало-мальски разбирался в военном деле, тут же поняли, что в условиях современного боя продержаться на этих позициях два-три часа — уже чудо.

Так бесславно завершалась «война во имя великих целей», провозглашенных столь торжественно и высокопарно несколько лет назад…

По ту сторону границы, за лощиной, тянулись плавные линии сопок и бескрайние просторы советского Дальнего Востока. Покатая полоса «ничейной» земли густо поросла деревьями и кустарником. Усилиями разведгруппы каждый кустик, каждая впадина были тщательно нанесены на карту. Главная задача состояла в скрытном наблюдении за противником. С заходом солнца высылали наблюдателей как можно ближе к границе; с рассветом они возвращались в укрепрайон. Не дать противнику заметить себя — это диктовалось здравым смыслом, стремлением понапрасну не раздражать русских.

Первый взвод одиннадцатой роты, взвод подпоручика Кагэямы, разместился в Гуаншаньтяне, в дополнительных дотах, подчиненных укрепрайону. Сюда и попал Кадзи, и настроение у него было хорошее. Во-первых, большая часть старых артиллеристов, в том числе и ефрейтор Акабоси, с самого начала невзлюбивший его, осталась в Циньюньтае, во-вторых, назначенный старшим по казарме унтер Судзуки оказался на редкость покладистым малым. На второй год службы Кадзи попал в рай.

С наступлением ночи начальник караула разводил дозорных на посты; свободные от нарядов без дела слонялись по казарме или, отыскав в лесу какое-нибудь диковинное дерево, мастерили мундштуки, трубки, кто что умел. Другие уходили на речку в лощине, стирали там на досуге или просто болтали. По странной иронии судьбы, именно здесь, на границе, где с началом военных действий солдат подстерегала неминуемая смерть, они впервые узнали радость беззаботной жизни.

Неожиданное происшествие нарушило это безмятежное существование. Был теплый весенний день. На солнышке у казармы Кадзи погрузился в воспоминания. Одно за другим возникали в памяти знакомые лица, неясные, расплывчатые, похожие на фотоснимки не в фокусе. Они не радовали Кадзи, но сидеть так, погрузившись в дремоту под ласковым солнцем, было приятно.

Подошел Судзуки и протянул Кадзи сумку с патронами.

— Подпоручик зовет тебя. Идем с нами.

— Куда?

— На инспекцию… — Судзуки подмигнул. — Кабаны и косули перебегают на советскую территорию. Надо наказать нарушителей. Ты, говорят, здорово стреляешь, вот и покажешь свое искусство!

— Сегодня я в наряде по столовой…

— Не имеет значения. Собирайся живее!

Кадзи мигом слетал в казарму и тотчас вернулся. Они пошли напрямик сквозь заросли.

— Тепло как стало! — сказал, ни к кому не обращаясь, Кагэяма. — Совсем как в стихах: «Весна сияет, в государстве мир…» — И неожиданно добавил: — Гарнизон острова Сульфур полностью уничтожен, слыхали?

— О черт! Опять! — простонал Судзуки. — А ведь там была мощная оборона, господин подпоручик!

Кагэяма кивнул. Да, гарнизон там был сильный. Не чета нашему…

Остров Сульфур защищали девять батальонов пехоты, танковый полк (двадцать три танка), два артдивизиона (около сорока орудий), два зенитных дивизиона (около семидесяти стволов), пять минометных дивизионов (около ста десяти стволов), семнадцать с половиной тысяч солдат и около шести тысяч морской пехоты…

«Они дрались не на жизнь, а на смерть. Их хватило на месяц. Что же ждет нас, когда на Гуаншаньтянь обрушится шквальный огонь многих сотен орудий? — подумал Кагэяма. — Они давно установлены там, по ту сторону границы».

Кагэяма краем глаза взглянул на Кадзи. Тот молча шагал рядом.

— С Окинавы отступать некуда… Теперь-то уж придется ударить по-настоящему… — сказал Судзуки, но дальше его речь перешла в невнятное бормотанье.

Только в одном их мысли совпадали — в том, что потеря Окинавы будет означать конец войны. Поэтому Судзуки слепо верил, что Окинаву не отдадут. Он просто физически не мог себе представить, что Япония проиграет войну. Он ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь высказывал такое предположение. Кагэяма предчувствовал, что, как только Окинава капитулирует, Советский Союз включится в войну. Ну что ж, Кагэяма примет бой и будет сражаться храбро, с мыслью о смерти он примирился. Когда он подавал прошение в офицерское училище, он действовал, как игрок, рискующий ставкой. Если ему повезет, он попадет куда-нибудь в тыл и сумеет выиграть время; не повезет — будет убит на передовой. Не он кидает игральные кости. Кто-то другой, неизвестный, бросает их в неведомую минуту. Он оказался здесь. Значит, такова судьба. Пусть все идет своим чередом. Его собственная жизнь — не более чем брызги, летящие от бешеного, все сметающего потока, именуемого войной. К чему сопротивляться судьбе, пусть все идет своим чередом.

Кадзи надеялся, что с потерей Окинавы верховное командование, несмотря на всю свою тупость, все-таки признает себя побежденным. Он жаждал этого. Сотни тысяч людей сохранили бы жизнь, великое множество вновь обрело мир и труд, пусть в новых, неизвестных еще условиях военного поражения… И если ради этого надо пожертвовать Окинавой, то Кадзи даже считал, что чем скорее она падет, тем лучше.

Внезапно он остановился.

— Вот!

На мокрой земле виднелись свежие кабаньи следы. Судзуки, а за ним Кадзи сняли винтовки с предохранителей. Все трое замерли в напряжении.

Кабан ступал по слежавшейся прошлогодней листве, петляя между деревьями. Затем след терялся. Потом они увидели его самого: тревожно озираясь, кабан пересек дорогу на Циньюньтай и начал взбираться по противоположному склону.

— Верных триста метров.

Кагэяма взял у Судзуки винтовку и поправил прицел. Кадзи хотел отдать Судзуки свою, но тот показал: «Не надо».

— Первый выстрел мой! — сказал Кагэяма. Кадзи приготовился стрелять с колена.

За поворотом дороги трусцой ехал в сопровождении пешего ординарца командир батальона майор Усидзима. Он умышленно не предупредил никого о своем приезде. Майора непрерывно терзали подозрения о неподготовленности вновь сформированных подразделений к задаче, на них возложенной: к исполнению священного долга по охране государственной границы. Майор не смыкал глаз и того же требовал от своих подчиненных. От его распорядительности зависит безопасность государства.

Он вовсе не стремился к подобной ответственности. Но раз уж так случилось, он лицом в грязь не ударит. По натуре майор не отличался воинственностью и в свое время, не обнаружив в себе необходимых для военной карьеры качеств, уволился в запас. Но гражданская жизнь пришлась ему по душе еще меньше, чем военная: пока он служил, гораздо более молодые обогнали его, успев занять довольно приличное положение в обществе, и майор, которому пришлось начинать все сначала, чувствовал, что его затирают. Профессиональный военный может держать голову высоко, только пока он в армии, в гражданской жизни погонам оказывают почтение лишь для вида, а стоит повернуться спиной, как они становятся объектом насмешек. Слова «господин майор» не имеют никакого веса в гражданской жизни. Проходят дни, месяцы, неудовлетворенность все сильнее бередит душу. Хочется жить более привольно, смело, более обеспеченно, наконец! Ему уже за сорок, разве это жизнь? А ведь он командовал воинской частью, пусть не ахти как… Потом майора снова призвали. Империя оценила его по справедливости, в соответствии со званием. Как рыба, вновь попавшая в воду, майор Усидзима ощутил прилив новой энергии. В армии происходило переформирование, и во вновь созданном батальоне, где не было ни одного офицера с большей, чем у него, выслугой лет, он, бывалый майор, мог занять достойное положение.

Вот только с местом службы не повезло — граница, прямо под носом у мощного противника; он, майор Усидзима, в ответе за все, что здесь происходит, от Циньюньтая до Гуаншаньтяня. И время тоже не из удачных. С Тихого океана поступают безотрадные вести; даже странно, что здесь, в этом районе, по-прежнему все спокойно. Но нет, шалишь, эти мирные сопки, озаренные весенним солнцем, не введут майора в заблуждение. Оп обязан учуять запах опасности…

Сегодня он намеревался нагрянуть на позиции, находившиеся под командованием вновь назначенного подпоручика.

Лошадь трусцой донесла его до поворота горной дороги. Сзади, одолевая подъем, спешил ординарец.

Внезапно совсем рядом грохнул винтовочный выстрел. Над самым ухом майора разрезая прозрачный воздух, просвистела пуля, за ней вторая… Майор скатился с седла и опрометью кинулся в заросли. Снайпер, за ним охотится снайпер! Стреляли с близкого расстояния — это он сразу понял. Советский снайпер!

Ползком командир батальона карабкался вверх, стараясь добраться до спасительного кустарника. Ординарец бросился обратно, вниз по дороге, то ли за испуганной лошадью, скакавшей во весь опор, то ли просто со страху.

Командир батальона оказался без охраны. Нестерпимо страшно было лежать, притаившись, в пределах досягаемости снайперского огня. Вытащив саблю из ножен, майор поднялся во весь рост и что было духу помчался под прикрытием кустарника к казармам Гуаньшаньтяня.

Бледный, с искаженным лицом, волоча по земле саблю, командир батальона, спотыкаясь, ворвался в ворота и хрипло крикнул:

— Тревога!

Вконец растерявшийся часовой, повернувшись к казармам, машинально повторил:

— Тревога-а!

Начальник караула, унтер-офицер Хиронака, с посеревшим от страха лицом бросился к караульной будке.

— Караульный состав, на преследование! Вот сюда, в этом направлении! — задыхаясь, совсем не по-военному выкрикивал командир батальона. — Обнаружен вражеский снайпер! Численность противника неизвестна…

— Горн! — закричал Хиронака. — Горнист! Сигнал тревоги!

Горнист приложил к губам горн.

К этому времени командир батальона пришел в себя.

— Отставить! Начальник караула, возьмите пять человек — на преследование! В случае тревоги подайте сигнал троекратным выстрелом. Где командир взвода?

— Отбыл на инспектирование.

— Действуйте!

Шесть человек двинулись ускоренным шагом. Командир батальона с усилием ловил воздух — у него пересохло в горле. Он все еще не замечал, как нелепо он выглядит с обнаженной наголо саблей.

Унтер-офицер Хиронака и пять его подчиненных впервые изведали леденящий душу страх, знакомый только разведчикам, вступающим в зону смерти, когда приходится полагаться только на собственные глаза и уши, а секундное замешательство стоит жизни.

Отряд осторожно продвигался вперед, настороженно вглядываясь в лесную чащу, в поисках невидимого противника. Там они и наткнулись на команду Кагэямы.

Когда недоразумение выяснилось, дружный смех девяти человек раскатами огласил лес.

Кагэяма задыхался от смеха.

— Однако промахнуться на таком расстоянии… — Он покачал головой. — Вряд ли ему так повезло бы, окажись здесь настоящий советский снайпер, а, Кадзи?

Кадзи, уложивший кабана, только усмехнулся.

— Господин командир батальона крайне возбужден, — становясь серьезным, сказал низенький унтер Хиронака. — И если не будет каких-нибудь оправданий…

Кадзи наблюдал за Кагэямой. Стрельба здесь была строжайше запрещена во избежание всяких поводов для пограничных конфликтов.

— Ладно, улажу как-нибудь! — все еще улыбаясь, ответил Кагэяма. — А вот кабанчика этого придется, увы, отослать в Циньюньтай. Тут уж ничего не попишешь!

— Подпоручик Кагэяма проверял посты, — бодро отрапортовал он командиру батальона. — По пути подстрелили кабана.

— Унтер-офицер Судзуки! Выделите двух человек для доставки кабана в Циньюньтай и еще четверых для сопровождения господина майора.

Майор все понял. Ему хотелось наказать дерзкого подпоручика, но собственный испуг, растерзанный вид и эта сабля наголо стесняли его.

— Подпоручик небрежен в отношении стрельбы! — стараясь принять обычную торжественную осанку, резко заметил он. — Обо всякой охоте и тому подобных вылазках впредь докладывать заместителю командира батальона!

— Слушаюсь! — Кагэяма откозырял. На солдатском жаргоне такая манера отдавать честь называлась «любовной». Рука взлетает вверх слишком уж четко, жест аффектирован настолько, что граничит с издевательством. И хотя это всем ясно, придраться не к чему.

Кадзи это отметил с удовольствием.

Через пять минут Кагэяма совершенно забыл о всей этой комедии. В глубине души он посмеивался над майором, но не придавал случившемуся никакого значения. Он и не заметил, что, слушая его рапорт, майор из кожи лез, стараясь отыскать у него в расположении какие-нибудь непорядки. Изъянов в несении караульной службы на участке подпоручика Кагэямы не нашлось. И все-таки спустя два дня он был отозван в Циньюньтай. На его место назначили другого подпоручика.

Этот не походил на Кагэяму — все сразу заметили. Больше нельзя было ни вырезывать трубки на солнышке, ни стирать у речки. Новый взводный, подпоручик Нонака, был уже немолод. Он всячески старался показать обширность своих познаний и каждый день читал солдатам наставления. Поводы для наставлений в изобилии давала сама жизнь, так что нехватки в темах подпоручик Нонака не испытывал. Американцы начали высадку десанта на Окинаве, Советский Союз денонсировал пакт о нейтралитете с Японией, приближалась развязка.

Согласно наставлениям подпоручика Нонаки, отказ от пакта с Японией был со стороны СССР «крайне произвольным» и поистине «неджентльменским» актом. Солдатам надлежало поэтому «преисполниться боевым духом и волей к решительному контрудару». О чем не говорил подпоручик? О том, что с тех пор, как четыре года назад, на печально известном совещании в присутствии императора было принято решение «силой разрешить северную проблему», то есть, попросту говоря, начать войну против СССР (конечно, если война между СССР и Германией будет развиваться в желательном для Японии направлении), командование Квантунской армии только и выжидало удобного случая для нападения; о том, что пакт о нейтралитете еще оставался в силе, а Япония, обманывая своего договорного партнера, в полном соответствии с кодексом самурайской морали, тайно поставляла Германии секретную информацию… Об этом подпоручик Нонака не говорил. «Опасность войны исходит от СССР, — внушал подпоручик. — Солдаты должны храбро и стойко защищать северные границы великой Восточной Азии!» И только наиболее скептически настроенные из них ухмылялись, начиная понимать, что кодекс самурайской морали — плохой камуфляж для агрессии и что в создавшемся кризисе повинны те, кто начал войну, они сами, и никто теперь не властен остановить надвигающуюся катастрофу…

18

Весенний ветерок шелестел в майской листве. В полночь повеяло холодом и тревогой.

Кругом темным-темно, в небе ни звездочки. В двух шагах спит граница. Сама история проложила этот рубеж. Чтобы охранять его, люди не спят по ночам. Бессмысленное, томительное и опасное занятие. Кажется, ну что стоит пройти эти несколько шагов, какое это имеет значение? Хорошо бы положить винтовку и, не торопясь, спокойно пойти вперед. И вот уже незаметно пройдена невидимая линия. Там, на той стороне, повстречается незнакомый человек, такой же часовой… «Здорово, приятель»! — «Привет»!

…Почему нельзя так сказать? Поболтать, поделиться табаком. Крохотное пламя зажженной спички на секунду озарит два лица, несхожие чертами и цветом кожи.

«Потеплело-то как, а?» — «Да, лучшее время наступает. Скоро здесь зацветут цветы». — «Семья у тебя есть? Ты женат?» — «Женат. Заждалась, поди. А ты?» — «Я тоже. Уже полтора года, как не виделись. Ох и соскучился!» — «Давай-ка обменяемся какими-нибудь памятными подарками для наших жен». — «Это ты хорошо придумал. В следующий раз, когда встретимся, обязательно обменяемся…» — «Ну, до встречи. Бывай здоров!» — «Спокойной ночи!»

…Почему нельзя поговорить так?

Кадзи шагал взад и вперед, ступал осторожно. Несбыточные мечты! Может быть, поэтому они так радуют душу. «Здорово, приятель!» А в ответ грянет выстрел. Кадзи вздрогнул. А что, если сейчас появится кто-нибудь оттуда? Разве Кадзи но вскинет винтовку? «Стой, кто идет?!» Это окрик солдата Квантунской армии, а не голос посланца мира…

Почему человек ищет дружбы, а должен в одно мгновение превратиться в убийцу?

Кадзи остановился и прислушался. Земля содрогалась. Очевидно, там перебрасывали тягачи или танки. В последнее время этот грохот слышен почти каждую ночь. Если это действительно артиллерия, то слова «здорово, приятель», пожалуй, и вправду не к месту.

Кадзи печально усмехнулся. Полевая артиллерия и танки, чтобы ударить по таким, как Кадзи. А он размечтался: «Здорово, приятель!» Нет, из этого ничего не выйдет! А может, лучше бросить винтовку, поднять руки и пойти прямиком туда, где рядами расположились их «катюши»? Сдаться, не сражаясь? «Советские товарищи, я бросаю оружие!» Гримаса исказила лицо Кадзи. Он отчетливо увидел себя в эту минуту. Светловолосый человек, подталкивая Кадзи в спину автоматом, будет командовать: «Вперед! Направо! Налево!» Потом Кадзи очутится перед большим столом; по ту сторону стола, весело улыбаясь, сядет офицер, такой же светловолосый… «Что, испугался нашей превосходящей силы? Правильно я угадал?» — «Нет, неправильно. Я пришел потому, что никогда не хотел воевать против вашей страны и теперь не хочу… Пришел потому, что ради мира на земле мне как человеку ничего другого не остается». — «Но ты избрал неверный путь», — иронически усмехнется светловолосый офицер. — Ты должен был бороться за мир в своей повседневной жизни. Много ли стоит сознательность, которая проявляется только в форме капитуляции, так или иначе неизбежной!» — «Может быть, вы и правы. Но раньше я колебался, а теперь наконец решился. Пусть поздно, пусть это уже ничему не поможет, но ведь это лучше, чем никогда?» — «Ну что ж, пожалуй, ты прав… — Офицер кивает, и лицо ого становится серьезным. — Тогда вот что… Расскажи подробно о составе, вооружении и дислокации твоей части. Мы разгромим армию агрессора. И тогда на твоей родине снова воцарится мир, о котором ты так мечтаешь. Ты больше не солдат Квантунской армии. Рассказывай же!» Кадзи мысленно представляет себе позиции Гуаншаньтяня, которые он сейчас охраняет, потом весь укрепрайон Циньюньтай, где находится Кагэяма, сумевший, несмотря на свои погоны, остаться человеком… «Я отказываюсь!» — «Почему?» — «Я рядовой солдат, прибыл сюда недавно. Я ничего не знаю. Не знаю, пожалуй, и сотой доли того, что известно вашей разведке». — «Ладно!» Офицер делает знак рукой, и в спину Кадзи вновь упирается автомат. — «Налево! Направо!» Тянется время, никчемное, как пустота. Но вот гремит канонада, раздается скрежет танковых гусениц. Циньюньтай не продержится и трех часов. Кадзи ждет, он во власти какого-то странного отупения. Звонит полевой телефон. Светловолосый офицер берет трубку и, выслушав донесение, обращается к Кадзи с удовлетворенной улыбкой: «Позиции, которые обороняла твоя часть, уничтожены».

…Кадзи вслушивался в тишину. Далекий грохот затих. Кадзи снова пытается представить себе светловолосого офицера, но почему-то не может. Вместо него перед глазами встает Митико. Удивительно, он и не вспомнил о ней, когда представлял себе, как сдается в плен. Сейчас она, казалось, упрекала его за это. «Забыл нашу клятву? Ведь ты сказал, что вернешься…» Потом заплакала, как в ту ночь, в казарме: «Не уходи… Вернись!»

Кадзи напряг зрение. Если идти, то сейчас. Будь на его месте Синдзе, он пошел бы без колебаний. А Тангэ? Что же мне делать, Митико?

Прохладный ночной ветер неожиданно донес с той стороны чуть слышную мелодию… Не то песня, не то далекая музыка. Кадзи насторожился. Звуки постепенно нарастали. Вот уже можно различить даже громкие, оживленные голоса и смех — или, может быть, ему чудится это? Кадзи замер на месте. Внезапно ночное небо ярко озарил фейерверк. Стреляли из ракетниц. Теперь уже незнакомая мелодия слышалась отчетливо. У них праздник? Что за праздник, Кадзи не знал. Но, видно, веселье большое. Там, за линией границы, ночное небо содрогалось от ликующих голосов. А здесь, за спиной Кадзи, угрюмо чернели доты, погруженные в свинцовый сон.

Сзади раздались шаги. Кадзи крепче сжал винтовку. Смена часовых.

— Стой, кто идет!

Шаги замерли. Раздались слова пароля.

Кадзи назвал отзыв.

Перед ним выросли фигуры разводящего и часового, пришедшего на смену.

— В течение двадцати минут наблюдался грохот артиллерийских тягачей или танков. В остальном — никаких происшествий, — докладывал Кадзи.

— А это?.. Что это? — разводящий уставился в темноту. Оттуда доносилось проникновенное, берущее за душу пение.

— Да вот поют… — сказал Кадзи. — Праздник, наверно.

— С чего бы это? — обеспокоенно прошептал разводящий.

— Фейерверк тоже пускали… — ответил Кадзи. И после небольшой паузы спросил: — Может, в Европе война кончилась? Немцы капитулировали, определенно!

19

Кадзи угадал. Правда, официального сообщения о капитуляции Германии еще долго не было. При всей любви к наставлениям, подпоручик Нонака не спешил использовать поражение «дружественной Германии», как материал для очередной беседы с солдатами. Подпоручик слепо верил в немецкий блицкриг, и капитуляция Германии до основания потрясла его представления о войне. Куда делись мощные моторизованные дивизии, которым оставалось рукой подать до Москвы? Как случилось, что Гитлер, обещавший разгромить Россию за четыре недели, должен был принять яд в подземелье? Нонака был потрясен и, видимо, поэтому полагал, что солдаты будут потрясены не меньше. Он запретил унтер-офицерам сообщать солдатам о капитуляции Германии. В очередном письме к Митико Кадзи настоятельно советовал ей запастись продуктами…

Вскоре после этого Кадзи получил приказание вернуться в Циньюньтай, в роту.

Кагэяма сразу же позвал его в помещение для инструкторов.

— Будем работать вместе, Кадзи? — спросил он.

— Как это?

— В ближайшие дни прибывает пополнение. Обучать будем. Помощник у меня есть, а младшего инструктора еще не подобрали.

Кадзи иронически усмехнулся.

— В роте есть много старослужащих.

— Артиллеристы. — Кагэяма махнул рукой. — Если они возьмутся за пополнение по-своему, хлопот не оберешься. Изувечат народ…

— Все равно этим кончится!

…Разве в армии бывает иначе?

— Вот я и подумал о тебе, ты ведь обойдешься без мордобоя?

— Брось! — отрывисто произнес Кадзи. — Я же говорил тебе, что решил никогда больше не выступать в роли овчарки…

— Я уже доложил командиру батальона, что младшим инструктором назначаю тебя, — сообщил Кагэяма. — Завтра будет приказ о твоем производстве в ефрейторы.

— Прибавка жалованья на три иены? — Кадзи вызывающе посмотрел на подпоручика. — Неужели ты думал, что я пойду на эту приманку?

— Нет, этого я не думал. Но довольно, Кадзи. Твои доводы несерьезны. В общем я тебя назначаю.

— По праву офицера?

— Что ж делать, раз в армии не существует людей вне званий… Но как друг прошу — помоги мне.

Кадзи стоял мрачный. Не повторится ли то, что случилось в Лаохулине?

— А если я откажусь?

— Ну что ж, ничего особенного не случится. Назначат другого, и несколько десятков человек испытают на себе то, что пришлось пережить нам с тобой в первый год службы… Помнишь песню «После отбоя», а, Кадзи?

— Помню…

Еще бы не помнить! Когда его волокли в карцер, жандармский ефрейтор Тонака, стуча сапогами, распевал: «Спать, солдаты, свет гасить! Новобранцам слезы лить…»

— Здесь не то, что в Лаохулине, — сказал Кадзи. — Теперь я тоже нахожусь по эту сторону колючей проволоки. Подумай сам, ну, служи я хотя бы четвертый год, тогда еще куда ни шло… Но ведь я всего второго года службы! Как же я смогу защитить новобранцев от произвола старослужащих? А нельзя их перевести в другую казарму?

— Подумаем. — От Кадзи не укрылось замешательство на лице Кагэямы. — Хотя осуществить это, пожалуй, будет трудновато… — без энтузиазма закончил он.

В это время дверь отворилась и вошел командир роты Фунада.

Кадзи вытянулся по стойке «смирно».

— Младший инструктор стрелкового взвода, — как ни в чем не бывало доложил Кагэяма, показав на Кадзи.

— А, вот как! Очень ответственная должность, — тонким, женским голосом произнес командир роты и повернул лицо к Кадзи. — Служи хорошенько!

— О твоих соображениях поговори с унтер-офицерами, — сказал Кагэяма. — Все!

Хочет, чтобы вопрос был поднят, так сказать, «снизу», решил Кадзи.

— Слушаюсь! — ответил он.

— В чем дело? — поинтересовался командир роты.

— Я доложу вам об этом после, господин поручик, — уклонился от объяснения Кагэяма. — А ты, Кадзи, можешь быть свободен.

20

— Солдат второго года службы — инструктор! Ну и ну! — посмеивались старослужащие. По их представлениям, инструктором мог быть кадровый ефрейтор, ну солдат 1-го разряда… Поручать такую должность новоиспеченному ефрейтору — позор для Квантунской армии!

— Эй, ефрейтор! — в первый же день услышал Кадзи. К нему шел Масуи, тоже из артиллеристов третьего года службы. В этом году его опять обошли в звании, не дали ефрейтора. То обстоятельство, что его обогнал какой-то молокосос, не давало Масуи покоя.

Кадзи молча поднял голову и продолжал чистить винтовку.

— Говорят, тебя назначают младшим инструктором?

— Да.

— Чему же будешь обучать?

— Чему сам учился.

— А чему ты учился?

Кадзи промолчал.

— Раз тебя назначают инструктором, значит, многому учился. Одного только, кажется, не усвоил как следует… — Скорчив рожу, Масуи оглядел казарму, ища поддержки.

Ефрейтор Акабоси, осклабив скуластую физиономию, крикнул:

— А ты его доучи, Масуи!

— Куда мне обучать господина ефрейтора… — Убедившись, что товарищи приняли шутку, Масуи продолжал: — Ефрейтор — важная птица, не то что простой солдат, правда?

Кадзи молча вставил магазинную коробку, прошелся по винтовке ветошью. Видно, у Масуи чешутся руки. Он хочет кулаками доказать, что в армии ценятся не звездочки, а срок службы. К оплеухам Кадзи привык. Он будет молчать.

— Не очень-то задавайся, инструктор! — продолжал Масуи. — Нечего наглую рожу корчить! Эй, ефрейтор, а сколько ты мисок супа съел за свою службу?

Что ж, Кадзи, действительно, служит на год меньше, чем солдат 1-го разряда Масуи. И хотя Кадзи не помнит, чтобы он задавался, получив звание ефрейтора, — надо молчать. Ладно, подождите немного! Скоро всех вас, мерзавцы, вымету метлой из казармы!

Кадзи выдало выражение лица. И тогда Масуи залепил ему пощечину. Кадзи и тут промолчал. Он взял винтовку и пошел ставить ее в пирамиду.

Масуи не отставал.

— Ладно, так и быть, научу тебя, как надо лупить по морде! Запоминай, инструктор! — Прозвучала еще одна пощечина.

— А ты не отворачивайся, — крикнул со своей койки Онодэра, солдат пятого года службы, лишь недавно произведенный в 1-й разряд. — Тебе, как инструктору, это полезно знать!

Еще немного терпения! Подождите, я выгоню вас отсюда.

— Слышь, Кадзи, ныряй-ка поскорей под защиту подпоручика Кагэямы! — посоветовал Акабоси. — Поди доложи ему — никак, мол, не могу быть младшим инструктором, боязно очень артиллеристов!

— Инструктор! — насмешливо произнес ефрейтор Хоси, служивший до этого в части, отличившейся на «Особых маневрах». — Нечего сказать, хорош инструктор!

— Эх! — подхватил его товарищ. — Ну и порядки пошли в Квантуиской армии! Гражданского дяденьку назначают инструктором!

Кадзи молчал. Он взял из пирамиды наугад чью-то винтовку и принялся протирать ее. Смех постепенно угас, возбуждение улеглось. Но желание помучить жертву осталось неудовлетворенным. Злобные взгляды старослужащих подтверждали это.

21

Убедить младших инструкторов пулеметного и гранатометного взводов — Кадзи поставили на стрелковый — в необходимости изменить внутренний распорядок в казарме оказалось нетрудно. Оба служили всего второй год, и муки новобранцев были еще свежи в их памяти. Но когда Кадзи предложил, чтобы каждый «обработал» на этот счет своего взводного унтер-офицера, они пошли на попятную. Пусть Кадзи сам договорится с унтер-офицерами, тогда они тоже выскажутся «за». Оба парня, ссылаясь на более зрелый возраст Кадзи, хотели сперва убедиться, куда подует ветер… Кадзи перестал рассчитывать на их помощь. Взяв с них слово не болтать о его планах, Кадзи приступил к обработке унтер-офицера Судзуки.

— А господин подпоручик согласен? — мирно спросил Судзуки.

— Да. Он сказал, что, если все взводные унтер-офицеры поддержат мое предложение, он берется получить согласие командира батальона.

— Подожди-ка минуточку.

Судзуки вышел и вскоре вернулся с унтер-офицерами пулеметного и гранатометного взводов.

Кадзи насторожился. Он собирался действовать в отдельности в каждом взводе, а вместо этого, кажется, сам попал во враждебное окружение…

Унтер Мацусима из гранатометного был уже в курсе дела. Судзуки рассказал ему о проекте Кадзи. Мацусима служил пятый год. В его взгляде, устремленном на Кадзи, отражались противоречивые чувства.

— Боишься попасть в переплет, оттого и надумал избавиться от стариков, а?

Кадзи изо всех сил старался сохранять хладнокровие.

— Да, отчасти и поэтому, — сказал он. — Но это не единств венная причина. По слухам, в пополнении много пожилых… Сроки обучения ускоренные — меньше двух месяцев на всю учебу. Если к этому добавить немыслимую обстановку в казарме, никакая наука в голову не полезет — вот что главное. Там, где я служил первый год, был случай самоубийства… — добавил Кадзи.

Судзуки поддакивал. Он один проявил к плану Кадзи хоть какой-то интерес. Лицо Мацусимы по-прежнему было упрямым.

— На то мы и существуем, чтобы в армии не было подобных безобразий! — твердил он.

— Одним битьем солдата не закалишь. К нам прибывают люди, не слишком-то сильные физически, да и духовно. Если на них навалиться, как заведено в армии, ручаюсь, не все выдержат…

Хиронака молчал, презрительно скривив рот. Мацусима опять сказал:

— По твоей методе получатся маменькины сынки, а не солдаты!

— Я вовсе не собираюсь нянчиться с ними. Увидите, на учениях я буду строг, но в казарме хочу обращаться по-человечески.

— Что ты понимаешь в обращении, птенец! — оборвал его Мацусима. — Сам без году неделя в армии. Солдаты народ известный, дай им волю, так потом не подтянешь. Нет, нужно с самого начала забирать покруче, чтобы хорошенько уразумели, что такое военная служба!

— Да, мне тоже внушали именно это, — угрюмо проговорил Кадзи, — и, может быть, поэтому я не встречал командира, за которым, не колеблясь, пошел бы на смерть… А я хотел бы, чтобы солдаты верили мне, как себе.

Мацусима недовольно молчал. С этим соображением приходится считаться. Унтер-офицеру совсем небезразлично, кто у него за спиной, особенно в бою.

— Ладно, не будем сейчас решать, — примирительно сказал Судзуки. — Вопрос сложный. Вот что, Кадзи, тебе одному не провернуть такое серьезное дело, поручи-ка это нам.

Кадзи молчал, плотно сжав губы. Если эти трое сговорятся, пиши пропало. А согласен, похоже, один Судзуки. Отказаться от должности инструктора? Или идти напролом, грудью защищая новобранцев? Бросить вызов насилию?

Проект Кадзи так и не прошел бы, не случись новой стычки со старослужащими. Те все-таки разнюхали о его планах и в кровь избили Кадзи. Акабоси велел ему встать «смирно» и прочел целое нравоучение.

— …А прибудут твои любезные новобранцы, — поучал он Кадзи, — ты императорский указ и уставы отложи, а перво-наперво хо-о-рошенько обучи их почитать старших! На кого надо полагаться в бою? Не на устав и не на императорский указ, а на старослужащих солдат! На тех самых старых солдат, которые тебя же, мерзавца, жалеючи, учат! Вызубри это наизусть!..

Забавляясь, артиллеристы не заметили, как в казарму вошел подпоручик Кагэяма. Он обвел их всех взглядом, сразу понял, что здесь происходит, и ушел, приказав прекратить безобразие.

То ли унтера побоялись, что Кадзи нажалуется поручику за побои, но только сам Хиронака после вечерней поверки попросил Кадзи не поднимать шума, потому что, сказал он, старослужащих, наверно, переведут в другое помещение.

Кадзи только сверкнул глазами. Его уже не радовало это известие. Унтер-офицеры согласились на его предложение, только чтобы замять сегодняшний инцидент с избиением инструктора, а вовсе не потому, что беспокоились о судьбе новобранцев.

22

В конце мая разом покрылись цветами низины и сопки, и даже ветерок, казалось, затрепетал изумрудной молодой зеленью. Воздух был чистый и прозрачный, солнце сияло высоко в небе, лучи еще не жгли, только ласкали.

Пятьдесят километров от штаба бригады до укрепрайона Циньюньтай новобранцы прошли за один день. Без винтовок, с одними лишь штыками у пояса, в плохо пригнанном обмундировании третьего срока, они выглядели оборванцами. Шли, волоча ноги, измученные, с ввалившимися глазами, и если бы не штыки у пояса, походили б попросту на толпу беженцев. Винтовки им должны были выдать в Циньюньтае. Здесь, проходя обучение «в виду противника», им предстояло держать оборону границы.

Солдаты не подозревали, что одновременно с очередным призывом ставка отдала приказ о приведении Квантунской армии в боевую готовность. Главное содержание плана военных операций против СССР, подписанного командующим Квантунской армией генералом Ямада, сводилось к тому, чтобы, отбив атаки советских войск, удерживать линию к югу от Синцзин-Тумынь и к востоку от Дайрен (Дальний) — Синцзин, прочно закрепиться здесь и, облегчив тем самым ведение военных действий, «защищать Японию от угрозы со стороны красной России». Войска, расположенные в этом обширном районе, заранее обрекались на роль пешек, приносимых в жертву ради выигрыша во времени.

Младшие инструкторы вышли встречать новобранцев на десятый километр от Циньюньтая, захватив корзины с вареным рисом.

Солнце зашло за сопки, сумерки окутали зеленые рощи.

— Идут! — сидевшие у обочины инструкторы поднялись. На дороге, извивавшейся между сопок, показалась колонна пополнения. Совсем недавно эти люди покинули родные дома бодрые и веселые, по крайней мере внешне; вслед им махали флажками, пели песни… Сейчас, в кителях с чужого плеча, В ботинках не по размеру, они брели по глухой горной дороге являя собой жалкое зрелище…

Впереди колонны мягким, расслабленным шагом шел усталый Кагэяма.

— Казармы готовы? — голос Кагэямы звучал тоже необычно мягко.

— Так точно. Все подготовлено, — доложил Кадзи.

Сегодня утром старослужащие, ворча, перешли в соседнее помещение. Казарма, куда предстояло поместить новобранцев, стояла пустая.

— Добился-таки своего! — улыбнулся Кагэяма.

Скомандовали привал. Кадзи лепил из риса колобки и оделял солдат. Самый большой колобок, с детскую голову, Кадзи подал Кагэяме.

— Сколько человек в стрелковой команде? — спросил Кадзи.

— Пятьдесят шесть. В пулеметной — тридцать, в гранатометной — двадцать…

— Стрелковая команда, поднимите руки, вставать не нужно! — скомандовал Кадзи. — С сегодняшнего дня я буду спать и есть вместе с вами. Вернее, следовало бы сказать — жить и умирать вместе… Ефрейтор я не такой уж страшный, как кажется. Не знаю, на пользу вам это пойдет или во вред, но только обращаться с вами я намерен, как мать с детьми. Подзатыльник, возможно, иной раз огребете, но ведь и родная мамаша тоже, случалось, шлепка давала…

Послышался смех. Кадзи с волнением подумал, что теперь эти люди и в самом деле станут его детьми. Его взгляд остановился на солдате, понуро сидевшем в стороне. Пожилое, одутловатое лицо. Наверно, ему тяжело было шагать в ногу с двадцатилетними парнями, подумал Кадзи. Что-то бессильное, слабовольное было во всей фигуре новичка, что-то напомнившее Кадзи самоубийцу Охару. И оттого, что солдат был старше Охары, он выглядел еще более трагично. Боязливо покосившись на Кадзи, он перевел взгляд на темнеющие в сумраке сопки. Нет, не на сопки он смотрит, он вспоминает с тоской о всей своей прежней жизни, оставшейся там, в туманной дали. На груди солдата нашита белая тряпица, с написанной чернилами фамилией. Энти — так звали пожилого солдата, когда он еще не перестал быть личностью, человеком.

— Поешьте, наберитесь сил и марш вперед! — продолжал Кадзи. — Ноги болят, конечно? Знаю, болят, но другие за вас эти десять километров не отшагают… Так уже заведено в армии. Что вы оставили позади? Ваши семьи. А что впереди? Граница. Для чего мы идем туда, на эту границу? По правде сказать, я и сам толком не знаю, даром что здесь присутствует сам господин старший инструктор…

Новобранцы опять засмеялись. Кагэяма сделал вид, что не прислушивается к словам Кадзи.

— Повторять прописные истины я не стану, — опять заговорил Кадзи, — у меня свое рассуждение. Так или иначе, а мы идем на границу. Так уж получилось в конечном итоге, что нужно идти. Кто его знает, может, и вправду для того, чтобы наши семьи там в тылу могли спать спокойно. А почему так получилось, об этом сейчас рассуждать бесполезно. Одним словом, сейчас мы здесь и пойдем еще дальше. А все, что осталось позади, бережно спрячьте поглубже в сердце. Как раздастся сигнал отбоя, доставайте свои воспоминания и беседуйте всласть — здравствуйте, мол, дорогие, я здоров, того же и вам желаю… Я лично всегда так делал… Ну, вот вам на первый раз и все мое наставление…

Кадзи взглянул на Энти. Солдат 2-го разряда Энти сидел, уставившись в землю под ногами,

Когда колонна построилась и двинулась вперед, Кадзи поравнялся с Энти.

— О детишках скучаешь?

От радости, что к нему обратились, Энти постарался приободриться и через силу улыбнулся. Энти был мелкий торговец. Мелкая торговля — это такое занятие, когда приходится хитрить и изворачиваться на все лады, иначе при нынешней системе мигом вылетишь в трубу. Семья большая, легко понять, как тяжко придется жене…

— Я ведь не один в таком положении… Все в порядке, не беспокойтесь, господин ефрейтор!

Выражение его лица, явно противоречившее этому заявлению, вновь напомнило Кадзи об Охаре.

— А что, граница — это уже совсем близко от неприятеля? — спросил молодой солдат, тоже 2-го разряда. «Тэрада» — значилось на пришитом к кителю лоскуте.

— От неприятеля?.. — Кадзи невольно переспросил, так неожиданно прозвучал этот вопрос. — Близко!

— Значит, это действительно наш последний рубеж? — Молодые глаза Тэрады засветились восторгом. — Вот здорово! Теперь и я перед отцом в грязь лицом не ударю!

— А что отец?

— Военный. Майор! — в голосе звучала гордость.

Кадзи вспомнил майора Усидзиму, потерявшего голову от двух выстрелов, и с трудом подавил усмешку.

— А господин ефрейтор бывал в боях?

— Нет.

— Нет?! Разве без боевого опыта можно стать инструктором? Отец говорил мне…

Вопрос был задан наивно, но почему-то задел Кадзи.

— Отец? Ну, твой отец, возможно, и не назначил бы меня инструктором. — Он смерил юношу неприязненным взглядом. — Я собираюсь обучать вас не тому, как вести бой, а как уцелеть в бою!

Тэрада замолчал. Из задних рядов долетел чей-то звонкий, высокий голос. Молодой парень спрашивал:

— А фотографии иметь можно?

— «Можно» — не военное слово, Кадзи улыбнулся. — Что за фотография?

— Женщины.

— Отчего же, разрешается.

— Ага, вот видишь! — сказал тот, обращаясь к соседу.

— Не о том речь, — мягко, как будто заискивающе, откликнулся сосед. — У него фотография голой женщины, господин ефрейтор. В одном купальном костюме, больше ничего на ней нет.

Кадзи приподнял брови. Женщина в купальном костюме — каким параграфом устава это запрещено?

— Это что же у тебя, вместо амулета?

— Да вроде бы…

— На проверке не пропустят. Если уж нипочем не хочешь расстаться, зашей в трусы, что ли!

Солдаты покатились со смеху. «А ефрейтор толковый малый!» — слышалось в этом смехе. В нем чувствовалось одобрение. Настроение у солдат, кажется, неплохое. Но успокаиваться нельзя. Приучать к мягкому обращению тоже нельзя, иначе потом им же придется несладко.

Кадзи сказал уже другим тоном:

— Предупреждаю, к старослужащим солдатам обращаться, как положено в армии. Гражданские словечки вроде «хорошо», «ладно», «можно» в армии не годятся. Если кто по неосторожности обмолвится, тотчас получит такую затрещину, что в глазах потемнеет. Ясно?

23

Пятьдесят шесть новичков, то и дело нарушающих заведенный в казарме порядок, доставляли немало хлопот. Заботам конца не было Все нужно было решать быстро, на месте. Собранный, подтянутый, Кадзи носился по расположению с утра до вечера, поучая, заступаясь, выгораживая…

Долговязый Коидзуми, в общем не отличавшийся рассеянностью, зазевался на обратном пути из уборной. Для новобранца, которого муштруют с утра до вечера, несколько десятков метров от двери казармы до уборной — единственный маршрут, которым он может следовать один…

Коидзуми до последней минуты надеялся, что акционерное общество по производству синтетического горючего, в котором он служил, примет меры, чтобы избавить его от армии. Ведь он был нужен на производстве! Он продолжал надеяться на отсрочку даже по дороге сюда, даже когда шагал в Циньюньтай. Всего два года назад он получил диплом инженера, только-только стал по-настоящему понимать производство. Освобожденный от срочной службы по состоянию здоровья, он с жаром принялся за работу. Дирекция, несомненно, добьется, чтобы его, специалиста, вернули обратно. Просто задержалось оформление бумаг, и только. Еще день-другой — и они будут здесь…

На обратном пути из уборной ему повстречался ефрейтор. Коидзуми приветствовал его, как положено. Тому было лет тридцать пять. Грузный, тихий с виду человек. Протянув руку к груди замершего по стойке «смирно» новобранца, он ни слова не говоря оторвал у него с кителя пуговицу. Потом, сунув Коидзуми под нос эту пуговицу, сказал с усмешкой:

— Рано еще ходить расстегнувшись…

Коидзуми твердо помнил, что аккуратно застегнул китель. Ефрейтор Кадзи специально предупреждал об этом, и Коидзуми хорошо помнил его слова. Видно, одна петля была слабая, вот пуговица и выскользнула… Обмундирование новобранцам выдали старое, третьего срока, петли обтрепались и потеряли форму. Застегнешь китель самым тщательным образом, а пуговицы от малейшего движения сами выскальзывают из петель.

— Вашему брату сколько ни толкуй, ни черта не действует, — сказал ефрейтор. — Пока не проучишь, за ум не возьметесь! Беру пуговицу на хранение. Придешь потом ко мне в казарму, получишь!

И ушел.

Коидзуми дождался, пока тот пойдет обратно.

— Больше не повторится, господин ефрейтор! Сделайте милость, отдайте пуговицу!

— Нет, не отдам, и не проси. Сперва продумай все хорошенечко, а потом уж приходи ко мне!

Пуговица дешевая, жестяная, их полным-полно в пошивочной и на складе, но у солдата она одна-единственная. И даже если б имелась запасная, пришьешь — только ухудшишь дело, велено «продумать» и прийти за той самой…

«Не дорожишь пуговицей, пожалованной государем императором! Количество пуговиц на твоем кителе, скотина, установлено приказом его величества!» — так в свое время кричали и ему, солдату пятого года службы, сопровождая брань зуботычинами, от которых звенело в ушах. Так он кричал теперь сам. Нет такого солдата, который не прошел бы через это. Значит, и новобранцам положено испытать то же. «Будды» и «боги» скучали

Приунывший Коидзуми пришел к Кадзи в полной растерянности.

— Сама расстегнулась, господин ефрейтор. Петли такие… — с досадой объяснял он.

— Не у тебя одного, — пожал плечами Кадзи. — Вон у коротышки Мимуры ботинки на три номера больше, чем надо, В армии, брат, не одежду подгоняют по человеку, а человека — по одежде. Почему? Кто его знает… — Кадзи было обидно, что у старослужащих, у этого вот ефрейтора, на которого нарвался Коидзуми, он и сам не имеет права голоса. Будь он с ними на равной ноге, разве б они посмели бесчинствовать? — Придется тебе самому починить петли. И как выкроить для этого время, тоже придумай сам, — сказал Кадзи. — Пойдешь в отделение к старослужащим за этой пуговицей — не робей. Бить будут, это точно, — к оплеухам привыкай.

В растерянном взгляде Коидзуми мелькнуло разочарование. Он надеялся, что Кадзи выручит его.

— Ступай, — холодно приказал Кадзи.

«И не втягивай меня в новый конфликт из-за какой-то пуговицы, — говорил его взгляд. — Старослужащие только того и ждут, чтобы я за тебя вступился. Я для них более желанный объект, чем ты. Жаль мне тебя, да ничего не поделаешь».

Когда тот, зажимая рукой разбитую в кровь губу, вернулся в казарму, остальные уже заканчивали чистку винтовок.

— Ну как? — обеспокоенно спросил коротышка Мимура, бывший портной.

— Ничего!

Коидзуми подошел к Кадзи и доложил: ему сказали, что болван, заработавший нахлобучку в чужом отделении, марает честь и своей казармы и потому ему причитается еще одна зуботычина, уже от непосредственного начальника.

Он молча стоял перед Кадзи, и хотя на лице его была написана готовность получить эту зуботычину, щека непроизвольно дергалась.

— Впредь будь поосторожней, Коидзуми! — понизив голос, сказал Кадзи. — Бывает, что и не хочется бить, а приходится! — Он повернулся к Мимуре, следившему за ними тревожным взглядом: — Мимура, не сочти за труд, проверь у всех петли. А кому Мимура починит китель или там еще что, тот пусть выполнит за него какую-нибудь другую работу! — объявил он остальным.

— Есть! — дружно откликнулись новобранцы.

До ужина было тихо.

За ужином пошли Ясумори и Тасиро. По дороге с кухни они опрокинули бачок. Ясумори, сын богатых родителей, воспитанный, как барчук, шел впереди. Тасиро, паренек из рабочих, — сзади. Ясумори имел опыт по части обхождения с девицами, но совсем не привык носить тяжести на шесте, больно резавшем плечо. Он собрался переменить плечо, но споткнулся и на секунду выпустил шест из рук. Подбежал дежурный ефрейтор и ударил Ясумори, тот упал. Чуть не половина ужина оказалась в грязи.

— А все потому, что Тасиро сзади напирает!.. Идет не в ногу и толкает, и толкает изо всей силы! — попытался оправдаться.

— У-у, паскуда! — дежурный пнул Ясумори ногой и, обернувшись, ударом кулака свалил с ног Тасиро. Тасиро не промолвил ни слова, хоть он и не думал «напирать» или толкать шест.

Когда солдатам раздали порции меньше обычных, они принялись на все лады ругать обоих парней, и Ясумори опять пустился рассказывать, как его толкнул Тасиро. Тот молчал, сжав кулаки, — пальцы у него были узловатые, с малых лет загрубевшие на работе. Он был не скор на слова, но весь его вид красноречивее слов говорил о гневе, пылавшем в душе. Обида заставила его вспомнить пропасть, отделявшую его от Ясумори, и это воспоминание еще сильнее разбередило душу. Такие типы, как Ясумори, носили отглаженные костюмчики и шлялись с девчонками по кафе, в то время как он, Тасиро, день-деньской потел на заводе. Эти богатые молодчики покатывались со смеху, увидев заплаты на штанах Тасиро… Такие, как Ясумори, не трудясь, ели и пили сладко, гуляли вволю. И здесь, в армии, они хотят жить безбедно и валить вину на другого! Подлюги!

— Ефрейтор Кадзи!

Кадзи встал. Его звали к старослужащим.

— До моего возвращения к еде не притрагиваться! — распорядился он.

В соседнем отделении восседали, каждый на своем месте, старослужащие. В центре стоял, усмехаясь, ефрейтор Масуи.

— Поди-ка сюда, посмотри, чем кормят старослужащих солдат Квантунской армии!

— Вываляли в грязи и снова в бачок, да?

— Ты что, не можешь научить своих олухов от кухни жратву донести, не повалявши?

— Нехорошо получается, а, господин ефрейтор?

— Как прикажете поступить? — спросил Кадзи. Он понимал, что выпутаться из этой истории можно только покорностью.

— Как поступить, говоришь? — Масуи испытывал невыразимое удовольствие, наблюдая Кадзи в дурацком положении. — Господа, тут спрашивают, как поступить!

— Ступай на кухню и получи добавку. Скажи, пришел, мол, за особым пайком для артиллеристов! — крикнул ефрейтор Акабоси.

Совет был явно невыполнимый. Попробовал бы кто из новобранцев или даже солдат второго года службы сунуться на кухню с подобной просьбой!

Кадзи откозырял и вышел.

Тасиро и Ясумори успели перессориться, и когда Кадзи вошел, Наруто, самый сильный из стрелковой команды, бывший десятник-строитель, раскинув руки, сдерживал их обоих, по-петушиному наскакивавших друг на друга.

— Садитесь! — приказал Кадзи. — Чего по пустякам шум поднимаете? Хотите получить в зубы при построении?

Тасиро ушам своим не поверил. Это нечестно со стороны Кадзи. Разве это пустяки? Ему следовало наказать Ясумори за подлость, неужели он не понимает этого? Или, может, он тоже готов скорее заступиться за сыночка из «хорошей семьи», чем за бедняка-рабочего?

Кадзи взглянул на них обоих

— Если сами не будете помогать друг другу, никто вам не поможет! — И, нарочно повысив голос, чтобы было слышно за перегородкой у старослужащих, добавил: — Второе блюдо всем сложить обратно в бачок! А ты, Ясумори, снесешь бачок в отделение старослужащих солдат! Будем есть один рис. Что вываляли, то и ешьте! И учтите, это лучше, чем ничего!

24

Окинава пала. Американское радио сообщило, что японцы еще удерживают две укрепленные точки, но организованное сопротивление подавлено.

Затишье перед бурей — так воспринималась по-прежнему спокойная обстановка в Маньчжурии. Дело миром не кончится, это все понимали.

Линия фронта в ближайшие дни передвинется с Окинавы на землю Японии. Произойдет ли взрыв на границе одновременно с этим или еще раньше? — вот что не давало покоя тем, кто служил в Маньчжурии.

— Как вы сказали? Тактика выжженной земли? — улыбаясь, переспросил Кагэяма подпоручика Нонаку. В улыбке сквозила откровенная насмешка. Офицеры беседовали в комнате отдыха в офицерском клубе. Кагэяме хотелось кончить этот бессмысленный разговор и уйти. — Боюсь, что сейчас уже поздно рассчитывать на случайность…

— Меньше всего я рассчитываю на случайность! — в голосе Нонаки слышалось раздражение. — Я говорю только, что без твердой уверенности в победе командование не стало бы планировать бои на территории Японии!

— Твердая уверенность… — теперь Кагэяма иронизировал уже совсем открыто. — Народ ждет, что наконец произойдет перелом, а армия тем временем терпит поражение за поражением. Твердая уверенность!.. А на что надеялись те, кто погиб? Солдаты гибли только ради того, чтобы еще на какое-то время продлить эти успокоительные, призрачные надежды… Эту вашу «твердую уверенность»…

— Значит, по-вашему, они погибали зря? — Нонака даже побледнел от волнения.

— А разве нет?

— И это говорит офицер! — Нонака привстал с кресла.

Кагэяма заметил, что остальные офицеры поглядывают в их сторону, но не ощутил ни смущения, ни страха. Он не сомневался, что в ближайшие дни укрепрайон будет сметен с лица земли шквальным огнем. Это было пострашнее военного суда.

— Успокойтесь! — невозмутимо проговорил он. Его подчеркнуто спокойная поза выглядела почти вызывающе. — Вы что же, подпоручик, рассчитываете на победу здесь, на этом участке?

— У меня никогда не возникало даже сомнений на этот счет!

— Неправда, сомнения у вас возникали. Но вот какой-либо спасительной лазейки вам обнаружить не удалось. Поэтому вам и не остается ничего другого, как обманывать себя пустыми словами.

— Да вы… вы низкий субъект! — Нонака вскочил. — Попробуйте повторить ваши слова в присутствии господина командира батальона.

— Зачем же? Это ни к чему. Я всего лишь подпоручик… В отличие от вас офицером стал не потому, что горел желанием взять на себя великое бремя ответственности за судьбы «священной империи»… Для меня офицерская служба просто способ выжить в военное время. Надеялся вытащить счастливый жребий, получилось иначе. Ставил на красное, вышло черное… Я не один такой здесь… И на Окинаве тоже были такие…

— Замолчите! — загремел Нонака.

Кагэяма усмехнулся.

— Да разве вы можете заставить меня замолчать? — Он тоже встал. — Демонстрируйте свою готовность сложить голову за империю перед солдатами! И не на словах, господин подпоручик! Скоро представится случай убедиться, как вы умеете воевать на деле, не на словах.

— В чем дело, господа? — к ним подошел поручик Дои.

Побледневший Нонака повернулся к нему.

— Подпоручик Кагэяма позволил себе непатриотические высказывания, и я…

— Непатриотов среди нас нет! — примирительно улыбнулся Дои, взглянув на Кагэяму. — Правильно я говорю, подпоручик? Или, может быть, вы… э-э… в некотором роде… пацифист?

— Единственное, на что я способен в настоящее время, это командовать взводом в бою. На большее у меня нет ни прав, ни талантов… — сказал Кагэяма.

— Мне кажется, вы несколько ошибочно оцениваете обстановку, — Дои погладил усики, которыми очень гордился. — Япония не так истощена, как вам представляется. Да, линия фронта сократилась, потеряна Окинава, речь идет о боях на территории Японии. Да. Но это продиктовано стратегическими расчетами. Посмотрите сами, противник не спешит приблизиться к японским островам. Недаром коммуникации его растянуты, а главные силы нашей армии, находящиеся в Японии, в отличной форме! И да простятся мне эти слова, но жертвы, понесенные на Тихоокеанском театре, всего лишь, как говорится, один волосок со шкур девяти волов… Вы понимаете?

«Похоже, он верит в то, о чем говорит», — мелькнуло у Кагэямы. И тотчас пропала охота опровергать эти оптимистические выкладки.

— Так точно, понимаю! — ответил он.

— Что именно, подпоручик? — спросил Нонака.

— Что мне суждено сложить здесь голову! — Кагэяма в упор посмотрел на опешившего офицера и добавил: — И вам тоже, подпоручик Нонака!

Портной Мимура тихонько сказал Ясумори:

— Скоро, кажется, бои начнутся в самой Японии… В самой Японии! А?

— Ну и что?

— А мы, с нами что будет?

— Как-нибудь образуется!

Что бы ни случилось с государством и вселенной, были бы только деньги, и человек всегда сумеет устроиться — так думал этот красивый, светлокожий парень. Он помнил, о чем, понизив голос, остерегаясь чужих ушей, но тем не менее уверенно говорил отец: если только удастся сохранить тайные коммерческие связи с режимом Чан Кай-ши, то чем бы ни кончилась война, разорения можно не опасаться. Подлинный, настоящий противник — и для японцев, и для Чан Кай-ши, и для Америки — это «красные»: свои, японцы, и чужие, за рубежом… Так говорил отец. Поэтому Ясумори оценивал происходящее совсем с других позиций, чем Мимура, которому к сорока годам кое-как удалось открыть «собственное дело» — крохотную мастерскую.

— Говоришь, образуется?.. — переспросил Мимура. Он выглядел озабоченным, у него дрожал голос. — Даже если нас побьют, даже если обдерут как липку… — Мимуру больше всего пугало, что в случае поражения Японии он разорится.

— Побьют?! Как ты смеешь так говорить?.. — к ним повернулся Тэрада.

— Не ори! — растерялся Мимура. — Конечно, нас не побьют. Я просто так предположил, на минуту…

— Нет, ты скажи, как это «нас побьют»! — Ясумори кипел от негодования.

— Даже предположить такое может только враг!

— Это кто же здесь враг? — вмешался Тасиро. Краска бросилась ему в лицо. — Вполне понятно, что каждый беспокоится о своих делах. Здесь мы все такие, как ты, Тэрада, — твоя семья живет себе припеваючи на государственное жалованье… Или взять Ясумори — ему одних процентов с капитала хватает!

— Ну и что?

— А ничего…

Тасиро запнулся. Когда его брали в армию, мать устроилась поденщицей сортировать уголь на шахте. «Обо мне не тревожься, ступай спокойно! — сказала она на прощанье. — Здоровье только береги да веди себя тихо-смирно. Мне бы только знать, что ты жив и здоров… А мама все снесет, все перетерпит…» Тихо-смирно… А он возражает старослужащим, уже получил нахлобучку… А ведь ефрейтор Кадзи всячески подавал ему знаки: «Молчи, не спорь!» Но если он будет все время молчать, нахалы, вроде Тэрады, еще выше задерут нос.

Тасиро взглянул на Наруто, ища поддержки. Тот держал в огромных ручищах книжицу полевого устава и, двигая губами, силился, как видно, запомнить наизусть замысловатые фразы.

— Что, Тасиро, скис! — поддразнил Ясумори. Рядом с Тэрадой он чувствовал себя в безопасности.

Тэрада все больше входил в раж.

— Тот не японец, кто поджимает хвост из-за того, что потеряна Окинава! — разглагольствовал он. — Кто боится проиграть, того бьют! Нужно твердо верить в победу!

— Хорошо, что не тебя сделали инструктором. Ох и надоел бы ты всем, житья б не было! — насмешливо произнес смуглый крепыш Иманиси.

Наруто слышал это, не отрывая глаз от книжки, усмехнулся.

— Вы все настроены черт знает как! — заорал Тэрада. — Все! Господин ефрейтор мягко обращается с вами, вот вы и развинтились! Подите спросите у других старослужащих, в других командах… И вообще ваш ефрейтор Кадзи…

Тэраде не повезло. Кадзи вошел в казарму как раз в эту минуту.

Он приказал приготовиться к построению, объявил тему занятий и с улыбкой взглянул на Тэраду.

— Так что ты собирался сказать?

Тот побледнел как полотно. Остальные, стремясь выгородить товарища, старались состроить равнодушные физиономии; только Такасуги продолжал улыбаться.

— Господин ефрейтор, форма при построении какая? — спросил кто-то.

Кадзи не ответил.

— Говори же, Тэрада. Или ты имел в виду что-то такое, о чем не решаешься сказать мне в лицо?

Тэрада усердно прислуживал старослужащим и теперь с надеждой посматривал на перегородку, не придет ли кто оттуда на выручку? Перед теми, кто служил по пять лет, ефрейтор Кадзи в счет не идет — это Тэрада усвоил.

— Что, струсил? У папаши-майора сын слюнтяй! — Кадзи отвернулся. — Одежда обычная, в обмотках! — скомандовал он и уже хотел идти, когда услышал за спиной:

— Мы говорили об Окинаве, господин ефрейтор. С этого началось… — Очевидно, упоминание об отце заставило Тэраду набраться храбрости. — Господин ефрейтор ничего не говорил нам об Окинаве. И солдатам для поддержания боевого духа надо что-то сказать… Мы хотим, чтобы нам крепко внушили веру в победу. А господин ефрейтор не воспитывает нас в таком духе… И поэтому все…

— И поэтому все разболтались, это ты имеешь в виду?

Тэрада неопределенно кивнул.

— Чепуху мелешь! — сказал Кадзи, хотя замечание задело его. — Что такое вообще вера в победу? Я у тебя спрашиваю! Раздел первый боевого наставления, параграф шестой, читал? Там сказано. Тебе этого мало?

Кадзи умолк.

— Случалось тебе держать дома ручного скворца? — неожиданно спросил он Тэраду.

— Н-е-т…

— Видно, что нет. Иначе знал бы, что даже скворец может затвердить наизусть параграфы устава, если долбить их ему с утра до вечера. А я хочу вам внушить то, чего не найдешь ни в одном параграфе. Понял?

— Нет, не понял! — решительно ответил Тэрада.

— А не понял, так думай, поймешь! — ядовито бросил Кадзи. — Лет тебе мало, а мозги затвердели, как у старика. Или ты в папашу пошел?

Такасуги тоненько захихикал. Лицо Кадзи приняло угрожающее выражение. В эту минуту он как две капли воды походил на старослужащего солдата.

— Такасуги! А ну-ка, подучи его, да так, чтобы крепко запомнил! — приказал он, кивнув на Тэраду.

25

Унтер-офицер Судзуки получил назначение на юг Маньчжурии.

— Принимай взвод! — сказал он Кадзи перед отъездом. — Не хватает унтер-офицеров. Господин подпоручик согласен, — добавил он.

Кадзи поклонился — за доверие полагалось благодарить. По правде сказать, оно, пожалуй, и лучше, если никого но назначат вместо Судзуки.

— Повезло вам, господин унтер-офицер! Приказы тоже бывают разные — кому на передовую, а кому и в тыл! — беззлобно пошутил Кадзи.

Судзуки рассмеялся и добавил с великодушием человека, которому предстоит в ближайшее время навсегда покинуть постылое место:

— А ты умеешь держать в руках новобранцев, у тебя это здорово получается. Но только мой тебе совет: жалеть их жалей, а будь себе на уме!

— О чем это вы?

— Выражайся поосторожнее, вот о чем!

Кадзи не понял.

— Правда это, будто ты говорил, что даже скворец может затвердить устав, а ты, мол, хочешь солдат другому научить?

Так. Кадзи крепко сжал губы. Мерзавец Тэрада думает что-то выгадать, продавая его унтер-офицерам.

— Я-то понимаю, что ты имел в виду, а вот другие… Ты с господином подпоручиком на короткой ноге, и такие промахи с твоей стороны производят как раз нежелательное впечатление.

— Понятно. Тэрада сказал, да?

— Дело прошлое, не имеет значения. Да и не все ли равно? Ну, убирал один из твоих новичков помещение унтер-офицеров, а там как раз зашел разговор о тебе. Чудной, мол, какой-то, но насчет того, что со службой справляешься, все согласились. Ну и кто-то из старослужащих задал этому солдату наводящий вопрос: как, мол, воспитывает ефрейтор Кадзи новобранцев?

— Такасуги?

Судзуки кивнул. Злоба все сильней заливала душу Кадзи.

— Да не обращай ты внимания! Он же не собирался доносить. К случаю пришлось…

Кадзи усмехнулся:

— К случаю?..

«Ладно, я тоже при «случае» с ним расквитаюсь!»

Взвод вышел на ученья. Кадзи и думать забыл об этой истории.

Тема занятий: наступательный бой на оборонительных позициях… Сам Кагэяма понимал нелепость темы — уж одно то, как она была сформулирована. Но программа занятий составлялась командиром батальона. Майор Усидзима просто помешался на воспитании в подчиненных наступательного духа. Если б в батальоне нашелся офицер, вздумавший делать упор на обучение солдат оборонительному бою, его, несомненно, ждала бы головомойка.

Кадзи собрал свой взвод в лощинке.

— Задача сегодняшних учений — ведение непрерывного огня с ходу с использованием рельефа и местных предметов. Объект контратаки — вон та сопка, расстояние — четыреста метров. Помните, от того, насколько хорошо вы сумеете использовать в бою рельеф и каждый местный предмет, зависит ваша жизнь. А если кто воображает, что, мол, каждый дурак сумеет использовать местность, когда понадобится, тот ошибается, этому тоже надо учиться. А теперь приступим. Старайтесь, чтоб не пришлось повторять…

Новобранцы лезли из кожи вон — повторять контратаку никому не хотелось. Бежали, падали, стреляли, снова бросались вперед. Кадзи следил за солдатом 2-го разряда Энти. Тараща глаза, тот усердствовал, словно вокруг и вправду свистели пули. Стараясь не пропустить ни одного «местного предмета», он приникал к земле, где только мог, и его фигура, скорчившаяся возле какой-нибудь ненадежной защиты, напоминала играющего в прятки ребенка. При виде этого сорокачетырехлетнего младенца у Кадзи невольно защемило сердце.

Наруто передвигался солидно, не спеша, Тэрада — проворно и ловко, Тасиро — точно и добросовестно, Коидзуми — удивительно «по-граждански». Ничего не поделаешь, в конце войны в солдаты забирают кого придется.

И только один солдат сразу же взял курс на ложбину, надеясь увильнуть от учений. Кадзи пригляделся. Так и есть — Такасуги.

Пока Такасуги находился в поле зрения ефрейтора, он еще двигался. Но едва замечал, что внимание Кадзи отвлеклось на кого-то из пожилых, он сразу норовил юркнуть в ложбину, служившую отличным укрытием, и больше не показывался.

Кадзи перешел на соседний бугор, откуда просматривалась вся ложбина.

Он слышал, как Тасиро окликнул Такасуги:

— Слышь, Такасуги, меняй место и стреляй!

Тот неохотно двинулся, не вылезая из ложбинки. А убедившись, что Кадзи смотрит в другую сторону, снова повалился на землю прямо там, где стоял, и, не целясь, стал вести беспорядочную стрельбу, наслаждаясь отдыхом.

Рывком продвинувшись к очередному укрытию, Тасиро оглянулся, сделал знак Такасуги: «Давай сюда!»

Тот взглянул на Кадзи и медленно, неохотно выбрался из лощины.

Тут Кадзи не выдержал.

— Назад! Повторить!

Такасуги показал язык, усмехнулся. Этот мелькнувший на мгновение язык словно огнем ожег Кадзи. Теперь он уже не спускал глаз с Такасуги. Не отдавая себе отчета, он следил за ним тем злым, беспощадным взглядом, какой бывает у старослужащих, когда они выискивают в казарме, к чему бы придраться.

Такасуги пробежал вперед и лег рядом с Тасиро. Ему следовало тотчас приготовиться к стрельбе, но вместо этого он приподнял голову, взглянул на Тасиро, ухмыльнулся и что-то сказал.

Кадзи направился к нему.

Усмешка сбежала с лица Такасуги, когда он увидел Кадзи. Никогда еще он не видел у ефрейтора такого злого лица.

— Встать! Смотреть прямо!

Такасуги не в силах был заставить себя поднять глаза на Кадзи. Он увидел, наверно, только ногу Кадзи, которую тот в следующую секунду чуть вынес вперед.

Такасуги пошатнулся от удара.

— Раз уж пришлось к случаю, так запомни, — холодно проговорил Кадзи: — Сколько раз будешь бегать к старослужащим, столько раз буду бить!

Спокойствие, вернее, какое-то странное оцепенение вернулось к Кадзи, только когда он заметил Тасиро. Тот во все глаза смотрел на него, и во взгляде его выражалось что-то похожее на душевную боль. «И ты такой же!» — говорил этот взгляд.

Воспоминание о том, как в Лаохулине он ударил этого недотепу Чена, на мгновение заставило мучительно сжаться сердце Кадзи… Тогда он ударил человека, чтобы поддержать свое мнимое достоинство, а сейчас — из бессмысленного желания отвести душу…

— Вперед! — скомандовал он Такасуги и Тасиро.

Он не хотел, чтобы они видели его в эту минуту. Боялся показать, что раскаивается.

«Ты стал ефрейтором, вот кем ты стал, — выстукивало сердце. — Ты больше не прежний Кадзи. — Человек, которого звали Кадзи, исчез, вместо него появился новый, сделанный по армейскому образцу…»

26

Энти сказал Наруто:

— Видал, как ефрейтор отделал Такасуги?

Сам пострадавший беспечно разматывал обмотки у входа в казарму, пересмеиваясь о чем-то с Ясумори.

— А я-то думал, уж кто-кто, а наш ефрейтор не способен на мордобой! — пробормотал Энти.

— А, все они одинаковые, старослужащие! — отрывисто бросил Наруто, с силой выбивая обмотки о дерево. — Чуть что не по ним — сразу дерутся. Такие уж здесь порядки! — Наруто остро переживал эту историю с Такасуги. Наруто обманулся в Кадзи. В гражданской жизни, если потребуется, всегда можно постоять за себя — кулаком ли, кошельком или, на худой конец, хоть упрямством, а здесь?.. Чуть что не по ним — дерутся. Ну нет, с этим он, Наруто, не согласен. Если ефрейтор вздумает и за него взяться — прошу прощенья! Он, Наруто, выбился в люди из подмастерьев. Цену покорности и терпения знает. Долгие годы подрядчики эксплуатировали его. Наруто выучился, стал отличным работником, а на его горбе по-прежнему наживались другие. Наконец, с великими трудностями вырвавшись из зависимости, он подался в Маньчжурию, надеясь в новых краях выбиться в люди. Он полагался только на свои руки. В последние годы он и вправду уже смог сносно обеспечить семью. Теперь и у него появились ученики, но Наруто дал себе зарок никогда не измываться над ними, не походить на своего бывшего хозяина. Ни перед кем не унижаться, по-человечески относиться к тем, кто от тебя зависит, быть справедливым и того же требовать от окружающих — такой характер выработался у Наруто. Он считал Кадзи толковым малым, с которым можно поладить» Но сегодня он почувствовал к нему отвращение. Кадзи точно так же злоупотребляет своей властью, как и все другие здесь. А что такое в сущности ефрейтор? За год-полтора любой болван может стать ефрейтором, и даже без особых усилий. По сравнению с теми трудностями, которые выпали на долю Наруто за его долгую жизнь, год армейской службы — сущий пустяк!

Кадзи ждал, пока новобранцы соберутся в казарме. Те все не шли. А он чувствовал, что молчанием только углубляет пропасть, что отделила его от солдат после того случая с Такасуги.

Кадзи пошел на плац. Он подойдет к ним, примет участие в беседе, пусть они поймут, что и ему нелегко.

За углом гремел зычный голос. «Ефрейтор Акабоси», — сразу же узнал Кадзи. Ефрейтор кого-то распекал. Туда, за угол, были устремлены взгляды всех, кто был на плацу.

У самой стены казармы Акабоси делал внушение Энти. Дергаясь после каждого удара, тот снова принимал стойку «смирно» и всякий раз повторял: «Слушаюсь, господин ефрейтор!» Рядом с ним валялся недочищенный ботинок. Энти стоял в одних носках.

— Это тебя инструктор так выучил? — разорялся Акабоси.

— Никак нет, виноват, ошибся!

Кадзи подошел ближе.

— В чем дело, Энти?

— А, господин инструктор пожаловал! — Квадратное лицо Акабоси расплылось в зловещей улыбке. — Так-то ты учишь солдат обращаться с обувью?

Кадзи мигом все понял. Очевидно, Энти чистил ботинки сидя. Это запрещено. Сколько раз он говорил им: в армии ботинки, наравне с винтовкой, являются самым драгоценным имуществом пехотинца. Нельзя сидя чистить вещь, пожалованную государем императором! А этот дурак Энти ничего не хочет понимать.

Солдату 2-го разряда Энти сорок четыре года, и он очень устал, особенно за сегодняшний день. Ну что за беда, если он присел? Государь император никогда ничего не «жаловал» Энти, даже, наоборот, еще получал с него.

— Виноват! — громко ответил он, испугавшись, что ему влетит и от Кадзи.

— А ты молчи! — грозно рявкнул Акабоси. — Ну, что скажешь, инструктор?

— Особых разъяснений на этот счет я не делал.

— Господин ефрейтор говорил нам об этом. Виноват!

— Сказано тебе — молчать! — прикрикнул на этот раз Кадзи и пообещал Акабоси проинструктировать новобранцев о правилах чистки обуви.

— Вот при мне и инструктируй! — не отставал Акабоси. — Ты, говорят, не позволяешь бить своих новобранцев. Не умеешь, что ли?

— Не умею и не хочу.

— Научить? Вот как это делается… — Акабоси размахнулся и ударил Кадзи.

Кадзи видел на себе взгляды своего стрелкового отделения. Его душил гнев. А он стоял, не двигаясь, упорно глядя под ноги. Он почувствовал даже какую-то жестокую радость — радость искупления.

— Это я виноват, господин ефрейтор, — воскликнул Энти.

— С тобой разговор уже кончен! — Кадзи оттолкнул Энти. — Ступай отсюда! Я за тебя отвечу.

Новый удар, по другой щеке, чуть не сбил его с ног.

— Кто служит всего второй год, тот еще не солдат. Так-то, господин инструктор! — Акабоси не спеша повернулся и пошел.

Кадзи поднял взгляд на своих новобранцев. В глазах Наруто он прочел сочувственную улыбку. Кадзи через силу заставил себя улыбнуться в ответ.

27

После вечера самодеятельности, организованного по инициативе поручика Фунады, унтер-офицеры собрались у себя в комнате, раздобыли сакэ и, почти не таясь, продолжали веселье.

Хиронака опьянел. Раскрасневшись так, что побагровели даже шея и уши, он шумел и смеялся вместе со всеми, но под конец вдруг помрачнел. Встал и, не сказав никому ни слова, как был, в шлепанцах, пошел на воздух.

Он стоял у дверей казармы в темноте, дрожа всем телом.

Хмель проходил, настроение вконец испортилось. Пронизывающий холод и зловещая тишина ночи действовали на него гнетуще. Что-то пугающее, даже грозное мерещилось вокруг. За годы, которые пронеслись с тех пор, как Хиронаку сделали ефрейтором, а потом и унтер-офицером, он ни разу не испытывал подобного состояния. Может быть, минутами и находила тоска, но он всегда умел вовремя заглушить ее. А теперь он вдруг остро почувствовал, какой опасности подвергает он свою жизнь здесь, на границе. Здесь, в этой дикой глуши, среди безвестных равнин и сопок, безмолвных и темных, ему предстоит погибнуть. Казалось, будто ложь, на которой была построена вся его жизнь, внезапно пробудилась и, медленно поворачиваясь с боку на бок, больно толкала в душу. Ведь не потому же он стал унтер-офицером, что так уж горел желанием «послужить отечеству»! Второму сыну крестьянина-бедняка некуда было податься в жизни. Легче и проще всего было обрести свое место здесь, в армии. Стоит нацепить погоны, и тебе дается и стол, и кров, и слуги. А кто ж еще они ему, новобранцы? Будь ты хоть из самых что ни на есть бедняков, хоть из отверженных, а присвоили тебе звание — и ты бог. И пусть новобранец происходит из самой что ни на есть благородной семьи, все равно он вытягивается перед тобой в струнку и выполняет все твои приказания. Вот он и стал унтером. А теперь здесь, на границе, вдалбливает солдатам фальшивые слова о «служении отечеству» и ждет подступающую к нему смерть.

Хиронака сплюнул — В конце концов, если и убьют, так завтра, сегодня-то он еще жив! А придется умирать, так не ему одному. Как-нибудь выпутается!.. Он еще раз сплюнул и повернулся, чтобы идти допивать.

Внезапно от стены казармы отделилась высокая фигура и почти поравнялась с ним.

— Эй, ты, дремлешь, что ли? Почему не приветствуешь? — окликнул Хиронака.

Человек на секунду задержал шаги и повернулся, чтобы уйти. Хиронака не разглядел, поприветствовал его тот или нет. Нижняя половина туловища в форменных брюках совершенно растворялась в темноте, верхняя выделялась смутным серым пятном; наверно, человек был в нижней рубашке.

Хиронака поймал его за плечо и повернул к себе.

— Кто такой? Из какого отделения, скотина?

И когда тот назвал Кадзи, кинулся в стрелковый взвод.

— …Кадзи, ни черта твоя наука не стоит! — заорал он, врываясь к новобранцам. И, повернувшись на нетвердых ногах, скомандовал: — Смирно-о! Упражнение: выжимание на руках. Ноги на койки, руками упереться в пол! Равнение на ефрейтора Кадзи! Начинай!

— Господин унтер-офицер! — Наруто поднял голову. — Это я виноват, что не приветствовал вас. Меня одного и накажите, остальных-то за что?

— Исполняй приказ! — Хиронака стоял в проходе между рядами коек. — Молчать!

— Господин унтер-офицер, прошу вас!

Наступила тишина. А потом несколько минут слышалось только учащенное дыхание нескольких десятков людей да шарканье шлепанцев дежурного по дощатому полу.

— Свиньи вы порядочные, вот что я вам скажу! — ворчал дежурный. — Спать людям не даете!

Тяжелое дыхание становилось все громче и напряженнее; внезапно кто-то с грохотом упал.

— Виноват, господин ефрейтор!

«Энти, — отметил про себя Кадзи. — Энти упал».

— Продолжать! — дежурный подтолкнул Энти прикладом. — Когда я был новобранцем, мы, бывало, выполняли эту штуку битый час, слышите, целый час подряд!

Весь багровый от прилившей к голове крови, Кадзи негодовал на Кагэяму. Не может быть, чтобы он не слыхал, как Хиронака орет среди ночи. Хороший же ты друг, Кагэяма!

А потом он увидел, как Наруто вскочил на ноги.

— Мерзавцы! — не то прокричал, не то простонал Наруто, и огромное тело его черным вихрем мелькнуло перед глазами Кадзи и скрылось за дверью.

— Господин ефрейтор! — едва успел вымолвить Тасиро. — Наруто…

Кадзи вскочил и помчался за перегородку, в комнату унтер-офицеров.

На всю казарму гремел гневный голос Наруто:

— Перепились среди ночи и хулиганите! Плевать мне на то, что вы унтер-офицеры!

Пинком ноги Кадзи распахнул дверь. Рослый, плечистый Наруто стоял спиной к стене, словно медведь, поднявшийся на задние лапы. Казалось, он вот-вот кинется на унтер-офицеров. Те не смели даже подойти к нему.

— Я на гражданке сам себе был хозяин. Тюрьмой и гауптвахтой меня не запугаешь!

Наруто, не сходи с ума! — Кадзи встал между солдатом и тремя унтерами.

— Отойдите, господин ефрейтор! По какому праву этот мерзавец издевается над людьми?! Да ты пробовал своими руками заработать себе на пропитание хоть раз в жизни, а, дармоед? Если я провинился, наказывай меня! А остальных-то за что?

Воспользовавшись тем, что Кадзи загородил Наруто, мешая ему видеть своих врагов, Хиронака и Мацусима пытались наброситься на солдата. Наруто одним рывком стряхнул их обоих.

— Кадзи, если ты сию же минуту не утихомиришь его, то пойдешь вместе с ним на гауптвахту!

Кадзи заслонил Наруто.

— Не подходите! — сказал он. — Я за него отвечаю!

— Скажи, что выпил лишнего и ничего не помнишь, — учил Кадзи. Он усадил Наруто на свою койку. — Начал, мол, делать упражнение, кровь ударила в голову, и вовсе перестал соображать. Понял? Хотел, скажи, чтоб других не наказывали, а больше ничего и не думал. Бунтовать и в мыслях не было. Пошел просить, чтобы тебя одного наказали, а остальных простили… А больше ничего не помнишь… Понял?..

Наруто сидел на койке Кадзи, в дальнем углу казармы. Кадзи говорил, а тот лишь машинально кивал головой.

— …Остальное я беру на себя. Не знаю, удастся ли мне уладить дело… Пока побудь здесь. Пойду поговорю с подпоручиком Кагэямой. А ты сиди здесь, слышишь, и ни шагу отсюда! И ни с кем чтоб не разговаривал, понятно?

— Господин ефрейтор! — Наруто до боли сжал руку Кадзи.

— Ладно, чего уж там… Никто не спал.

Кадзи подошел к койке Тасиро.

— Пока не вернусь, побудь возле Наруто, — прошептал он.

Подпоручик Кагэяма не смог уговорить командира роты ограничиться словесным внушением и не наказывать солдата 2-го разряда Наруто. После утреннего осмотра унтер-офицер Мацусима, предварительно оторвав с кителя Наруто все пуговицы, самолично отвел его на гауптвахту.

С этого дня Кадзи перестал заходить к Кагэяме. При посторонних, на занятиях, Кадзи приветствовал его подчеркнуто официально. В разговоры не вступал. Точно так же держал он себя и в отношении унтер-офицеров. Зато ефрейторов из старослужащих вообще перестал приветствовать. Со стороны даже казалось, что Кадзи ищет повода для стычки. Старослужащие при виде его зубами скрипели от злости, но задирать не задирали.

Вернувшись с гауптвахты, Наруто уловил некоторую перемену в атмосфере казармы. Старослужащие солдаты стали лучше относиться к тем, кто заискивал перед ними. Но Наруто ни с кем не поделился своими наблюдениями. Он и с товарищами был не очень-то разговорчив.

28

Командование Квантунской армии провело вторую мобилизацию. Под ружье было поставлено еще около двухсот пятидесяти тысяч человек. Эта дополнительная мобилизация свидетельствовала, что война с СССР — лишь вопрос времени.

Майор Усидзима торопил инструкторов. Он приказал также усилить наблюдение за линией границы.

Солдаты ничего не знали о Потсдамской декларации. Но смутно все чувствовали, что подступает решительная минута.

— Как, по-вашему, господин ефрейтор, — спросил у Кадзи Коидзуми, — сколько времени нужно нам продержаться до подхода частей из тыла?

Кадзи лежал на спине и смотрел в голубое небо. Говорить не хотелось.

— Я думаю — часа три… — Кадзи запнулся. — И то еще хорошо!

Оставь надежду, Коидзуми, никакие части не придут нам на помощь!

— Ну, три часа-то продержимся, правда? — робко предположил Мимура.

— Это зависит от вас… Вы главная сила.

И ты оставь надежду, Мимура. Через три часа, пожалуй, никого из нас уже не будет в живых!

Энти внимательно прислушивался к беседе. Кадзи смотрел на огромные ботинки, из которых торчали худые лодыжки Мимуры, потом перевел взгляд на изборожденное морщинами лицо Энти.

— От штаба до нашей заставы почти пятьдесят километров. А вы говорите — три часа… — сказал Тасиро.

— Так ведь моторизованные же части! — вмешался Тэрада.

Кадзи ничего не сказал.

— Да много ли моторизованных частей? — допытывался Тасиро.

— Тебе докладывать об этом не обязательно! Твое дело — верить!

— Нет, так не годится, Тэрада, — послышался хрипловатый голос Энти. — Одно дело — когда все разъяснят толком, внушат, тогда, конечно, отчего ж не поверить… А так что же?

— Внушить вам уверенность, что помощь непременно придет, выше моих возможностей, — не меняя позы, произнес Кадзи.

— Нет, господин ефрейтор! Я не то хотел сказать.

— Ладно, понятно. Чему я вас учил?

Солдаты молчали.

— Тэрада!

— Вы учили нас, как действовать в бою.

— Верно! Хотя сам не имею личного боевого опыта… — Кадзи усмехнулся.

— Я учил вас, как спасать жизнь в бою. И никогда не говорил, что высшая доблесть — смерть.

— Не говорили, — откликнулся Тасиро, не спуская глаз с Кадзи.

— Вот вы спрашиваете, долго ли мы сможем продержаться. Излишняя тревога, Коидзуми! Скоро вы станете настоящими солдатами, будете действовать самостоятельно, без моей команды. Поэтому напоследок скажу вам: никто не придет на выручку пограничным частям. Мы здесь для того и находимся, чтобы дать возможность войскам в тылу приготовиться к боевым действиям. А значит, защищайтесь сами, а как — тому я вас и учил… Глупо погибать зря…

— Почему же зря? Получается, будто война совсем бессмысленная! — покраснел Тэрада.

Кадзи посмотрел на него; пальцы машинально рвали траву.

— Хочешь потолковать про победу?

Солдаты сдержанно захихикали.

— Тогда к кому-нибудь другому обратись. Я и технику боя постарался усвоить, и звание ефрейтора получить, если говорить откровенно, только для того, чтобы вернуться к жене целым и невредимым.

— И меня вот тоже ждет девушка. Обещала замуж не выходить, пока не вернусь, — сказал кто-то.

— Тебя, Накараи? — спросил Кадзи.

— Да. Я уж решил было написать ей — пусть выходит за кого-нибудь другого. Да только зло разбирает, как подумаю про другого… Вы, господин ефрейтор, подумайте, — просто досадно, вот мы торчим здесь, в этой проклятой дыре, а там, в тылу, другие живут себе в свое удовольствие…

— Ясно, Накараи, можешь не объяснять! — Кадзи заметил, что отдыхавший поодаль Кагэяма встал. — Кто курит, кончай! — Он бросил взгляд на Тасиро. — А тебя, Тасиро, тоже невеста ждет?

Тасиро покраснел до ушей. Можно ли считать ее невестой? Ухаживаний и объяснений, как обычно бывает у влюбленных, они не знали. Просто, встречаясь на заводе, всякий раз обменивались улыбками. Он не просил ее ждать, и девушка тоже не обещала…

И словно желая, чтобы его услышала любимая, Тасиро неожиданно серьезно ответил:

— Да, надеюсь, что будет ждать,

— Обязательно, Тасиро!

Кадзи поднялся.

Глубокое чистое небо сияло прозрачной голубизной. Там, по другую сторону границы, тоже это ясное небо. А какое небо сейчас над женщинами, которые их ждут?

После вечерней поверки в казарме появился старший писарь.

— Внимание! Сейчас я зачитаю список назначенных на строительство укреплений…

В список вошло тридцать человек из стрелковой команды, пятнадцать из пулеметной и десять из гранатометной.

— …Все перечисленные поступают под командование унтер-офицера Хиронаки. Команды отправляются к месту работ в сопровождении инструкторов. Стрелковую команду сопровождает ефрейтор Кадзи, пулеметную — ефрейтор Ивабути, гранатометную — ефрейтор Кавамура. Отправление послезавтра, в восемь часов вечера. В целях маскировки отход от линии границы производится ночным маршем. Все ясно?

Кадзи молча слушал. Молчал, когда писарь кончил читать. Ведь Кагэяма обещал оставить его здесь, на заставе… Выходит, он не угодил им как инструктор? Наруто не попал в команду не потому, что здесь нуждались в плотниках; там, на строительстве, его руки важнее; его не включили, чтобы он снова не столкнулся с унтерами… А самого Кадзи убирают подальше от старослужащих — это же ясно…

29

Солдаты копали на равнине противотанковые рвы. С помощью этих рвов командование намеревалось приостановить наступление моторизованных частей противника, принудить их к обходу, с тем чтобы, отрезав от танков пехоту, которая, очевидно, будет продвигаться по узкой дороге в сопках, загнать ее в тиски.

Перед строем объявили о вторжении противника в Маньчжурию, о героической гибели батальона майора Усидзимы, принявшего на себя в Циньюньтае первый удар… Огласили телеграмму командующего Квантунской армии командиру полка… «Молюсь за ниспослание храбрости в сражении лично вам и вашим подчиненным…»

Строительством противотанковых рвов руководил поручик Дои. Настроение у поручика было скверное. Объем предстоящих работ совершенно не соответствовал наличию рабочей силы.

Утром в палатке, где разместился штаб батальона, Дои так прямо и заявил этому мальчишке капитану, командированному на строительство из штаба армии.

Силами трехсот солдат за сорок восемь часов отрыть рвы длиной свыше трех километров невозможно! — сказал Дои. — Это свыше десяти кубометров грунта на человека. При нынешнем физическом состоянии солдат это немыслимо!

— Вы полагаете, что противник учтет это обстоятельство, войдет в ваше положение и воздержится от наступления? — Белолицый капитан без малейших следов загара на штабной физиономии громко расхохотался.

Дои возразил ему:

— Чем браться за непосильное дело и выполнять его кое-как, гораздо выгоднее перерезать противотанковыми рвами дорогу между сопок, по которой пойдет противник, и укрепить позиции на самих сопках.

— Если бы господин поручик был оперативным советником, он имел бы возможность развить свой план. Похоже, что вы упорно настаиваете на таком варианте главным образом для того, чтобы обеспечить собственную безопасность. Поймите же, уважаемый, если мыслить операцией в целом, то главное сейчас — задержать моторизованные части противника хотя бы на день, пусть даже на полдня. Это необходимо для того, чтобы там, в тылу, завершить приведение частей в боевую готовность. Фактор времени, господин поручик. Ради этого стоит пойти на все, даже если здесь, в сопках, нашим пехотным частям придется нести значительные потери! Где расположена ваша часть? На позициях Н.? — капитан взглянул на карту и холодно усмехнулся. — Ну вот, весьма сожалею, но, исходя из общего оперативного плана, рубежи, которые предстоит оборонять вам, господин поручик, как раз и потребуют обильного кровопролития.

— Я не о себе беспокоюсь! — Дои с ненавистью взглянул на капитана. — Речь идет о расчете земляных работ. Что невозможно, то невозможно!

— Даже если это приказ?

В разговор вмешался командир батальона.

— Начинайте работы, поручик, — с сокрушенным видом произнес он. — А людей вам, может быть, подкинем.

Дои ушел взбешенный. Теперь он ходил по позициям мрачнее тучи.

— В давние времена Хидэеси в три дня воздвиг крепость, хотя все считали, что это выше человеческих сил… — обратился он к солдатам, пытаясь воодушевить их. — А мы с вами должны закончить эти работы за сорок восемь часов. — И добавил: — Хотя инженерная мысль считает это невозможным…

Непохоже было, что они совершат чудо. Работа шла вяло. Люди устали, выдохлись, над ними тяготел страх. Не было веры ни в то, что эта работа спасет им жизнь, ни в то, что она вообще кому-то нужна.

Дои перебегал с места на место, кричал, бранился, топорща свои усы-щеточки, за которые получил прозвище «Гитлер» (говорили даже, что Дои намеренно добивался такого сходства). Он был далек от мысли ответить саботажем на высокомерие штабного капитана. Дои тоже считал, что танки противника должны быть остановлены любой ценой. Ему даже хотелось успешно завершить строительство противотанковых рвов, чтобы тем самым снять с себя всякую ответственность за неизбежный прорыв в районе сопок и переложить ее на этого штабного стратега… «Ну что, молокосос! — скажет он капитану. — Все вышло так, как я предсказывал, а?..»

Тут Дои и наткнулся на Энти; тот воткнул лопату в землю и стоял, уставившись в одну точку.

— Унтер-офицер Хиронака! Это что такое!

Хиронака мигом подскочил и что было силы огрел Энти по спине рукояткой лопаты. Тот упал.

Кадзи работал между Тасиро и Тэрадой и, так как те опять затеяли спор, не спускал с них глаз; он и не заметил, как унтер навалился на Энти.

Причиной спора послужило замечание Тасиро, что позиции все время меняют и это, мол, означает, что у командования нет четкого, согласованного плана действий.

— В такой обстановке вряд ли можно надеяться на победу, — сказал Тасиро.

Тэрада тотчас вспылил:

— В штабе армии достаточно талантливых полководцев!

Что ты вообще понимаешь в военном деле? Ты, работяга!

— Не я один. Вот видишь, и майорского сыночка в землекопы записали. Так что не очень-то разоряйся! — огрызнулся Тасиро, энергично бросая землю. — Сколько бы ни было талантливых полководцев, воюем-то мы. Винтовок даже не дали, командиры! Это, по-твоему, талантливое руководство? Надоело! Из-за таких, как ты, одержимых, все войны и возникают!

— Может, ты это самое повторишь при офицере? Тогда и я тебя уважать стану. Ты, похоже, вообще считаешь, что нам лучше проиграть войну, так? Ждешь небось, что тогда наступит царство рабочих?

— Царство рабочих? Ну, это шалишь! — ощерился работавший рядом Ясумори.

— Чем бы она ни окончилась, эта война, а только красными японцы не станут, этому не бывать, слышишь, Тасиро!

— Тасиро спит и видит, чтобы японцы стали красными, — злобно подхватил Тэрада. — Ты нам напрямик скажи, как ты думаешь действовать. Ведь наступает революционная армия, армия рабочих, а? Как же ты будешь с ними воевать? Может, с нас начнешь?

— Хватит! — вмешался Кадзи. Вопрос Тэрады задел его за живое. На него давно уже нужно было ответить. С той самой минуты, как Япония развязала войну. По крайней мере с тех пор, как Кадзи попал в пограничные части. А он сам вот уже два года медлит, уклоняется от прямого ответа… — Замолчите и работайте оба! Ты, Тэрада, тоже болтаешь лишнее!

Тэрада огрызнулся:

— А вы слышали, что он сказал?

— Молчать! — прикрикнул Кадзи. — Бессмысленно спорить, когда роешь собственную могилу!

— Господин ефрейтор! — Накараи показал на Энти, с трудом поднимавшегося с земли.

— Кто это там, Энти? А вас, если вздумаете опять цапаться, обоих вздую, понятно? — Бросив лопату, Кадзи пошел туда.

Энти рассчитывал на его заступничество, он даже приободрился, увидев перед собой Кадзи.

— Нет сил — надо работать через силу, — сказал Кадзи. — Особого режима никто для тебя создавать не будет! Мы здесь все равно что в бою!

— Слушаюсь!

— Никто за тебя твою норму выполнять не станет!

Хиронака наблюдал за ними. По-видимому удовлетворенный, он выбрался из рва.

— Теперь уже поздно… — словно про себя прошептал Кадзи. — Надо смириться.

Но Энти не мог смириться. Кадзи ушел, и он, еле шевеля лопатой, сказал Мимуре:

— Когда начнутся бои, там, в тылу, будет не до нас, правда? Кто станет искать…

— Это ты к чему?

Энти, не отвечая, смотрел на красноватые облака, освещенные отблесками заходящего солнца. В эту минуту он представляя себя не знающим усталости, энергичным и сильным… Наступит ночь, и, пользуясь темнотой, он бежит… Ноги у него крепкие, быстрые ноги. Война дезорганизовала связь, сообщение об одном дезертире вряд ли станут передавать по всей стране. Даже если его в конце концов поймают, это будет не скоро… Энти неожиданно, ночью явится домой, разбудит жену, детей. «Это я, я вернулся! Собирайтесь! Деньги, какие есть, возьмем с собой, остальное бросим. Мы поедем в большой город… Да не перебивай, слушай! У меня есть замечательная идея. Не бойся, все будет хорошо. В такой суматохе цены на продукты на черном рынке разом подскочат. У меня есть связи с китайцами, мы станем скупать продовольствие. К черту государственный контроль! У китайских торговцев огромные запасы продуктов. Оглянуться не успеем, как составим кругленькое состояние. Говорят тебе, не волнуйся! Бедная, пришлось тебе помучиться! Теперь все наладится. Теперь я все возьму на себя. Больше тебе не придется волноваться и нервничать. Бедняжка, тебе тоже крепко досталось…»

Мимура дернул Энти за руку.

— Будешь стоять так — опять всыплют…

Энти оторвал взгляд от вечернего неба. В глазах у него стояли слезы.

— Что с тобой?

— Ничего… — Энти улыбнулся. — На войне ли погибнуть, по какой ли другой причине умереть — смерть ведь одна, правда?

Мимуре было невдомек, что в эту минуту Энти представлялось, как жандармы арестовывают его и приговаривают к расстрелу.

— О чем ты?

Энти вспыхнул.

— Раз все равно помирать, хотелось бы перед смертью хоть взглянуть на жену с ребятишками.

Вдали прокатился глухой раскатистый гул. Солдаты взглянули на небо. Высоко над головой струились редкие перистые облака, разбросанные по безмятежно ясному небу. Значит, это не гром. И снова вдали прокатился мерный рокочущий грохот. Это были первые орудийные залпы, которые им довелось услышать. Где-то далеко загрохотала артиллерия.

30

Когда стемнело, Кадзи отправился за ужином. Кухню раскинули по другую сторону склона, ставшего последним рубежом роты Дои. В зарослях, совсем рядом, журчала речушка. Отличное место для пикника! — подумал Кадзи.

Под деревьями спешно строились солдаты из пополнения.

— Идем получать оружие, — окликнул его кто-то.

Этапный пункт находился километрах в двадцати.

— В добрый час! — сказал Кадзи.

Пока он получал ужин, те ушли.

Кадзи уже собирался в обратный путь, когда с другого берега речки, из зарослей за палатками выплыли шесть темных силуэтов.

— Где отделение Хиронаки? — спросил один. Голос показался Кадзи знакомым, он остановился.

— Здесь.

— Все шестеро почти одновременно тяжело опустились на землю.

— Совсем из сил выбились…

Кадзи подошел ближе.

— Кто тут? Темно, ничего не видать. Кто вы?

— Я и ефрейтор Акабоси. — Кадзи узнал по голосу старослужащего из артиллеристов, из тех, кто остался в Циньюньтае. «Но ведь они все погибли… Значит, неправда?» — Да вот еще Онодэра, — продолжал тот. — Эй, Онодэра, встань!

— А остальные трое? — спросил Кадзи.

— Из штаба третьего батальона, — ответили ему.

— Тоже из Циньюньтая?

— Ладно, разговаривать будем после, дай поесть, — раздраженно проговорил Акабоси.

— Эй, Онодэра, расскажи ты… — сказал артиллерист, когда Кадзи поделился с ними рисом. — Онодэра один удрал целым из Циньюньтая, — добавил он.

— Не удрал! — огрызнулся Онодэра. — Меня послали связным!

— Ладно, не злись. Так или иначе, а шкуру спас. Нас-то там не было, — объяснял артиллерист. — Нас направили в штаб от каждой роты… Тут русские и ударили! Что там было — не передать… А уж по пути сюда случайно встретились с Онодэрой…

— А как Циньюньтай?

— Нет Циньюньтая! — бросил Акабоси. — И твоих любезных новобранцев тоже нет!

— Из катюш шпарили… Вой, свист, все пошло кувырком, — простонал Онодэра.

— А подпоручик Кагэяма?

— Возле дотов у сопки сказал мне: «Эй, Онодэра, беги в штаб…» Связным меня послал…

Кадзи пытался разглядеть лицо Онодэры.

— Тебя?..

Онодэра догадался, что Кадзи не верит.

— Там командир роты был неподалеку, может, это он приказал подпоручику… Ну и что, если меня?

— Ладно, — сказал Кадзи и повернулся, чтобы идти. — Пойдете докладывать батальонному, так палатка вон там, за кухней. Только учтите, он не в духе, так что поосторожнее…

— Поосторожнее?.. А чего нам бояться? — В голосе Акабоси послышались угрожающие нотки.

Кадзи принес ужин. В роте уже все знали о Циньюньтае. В палатку набились старослужащие; они разлеглись там и болтали с унтером Хиронакой. Никто из новобранцев не смел войти. Сбившись в кучку, они сидели поодаль, под деревьями.

Покончив с делами, Кадзи тоже подсел к ним.

Ихара спросил:

— По нам тоже будут бить из орудий?

— Кто его знает… — сказал Кадзи. — Они нашу артиллерию давить будут. Все зависит от того, где расположена наша артиллерия…

— Циньюньтай они со своей территории громили, да так, что, говорят, сопки с землей сровняли…

— На Филиппинах тоже всаживали в землю свыше тысячи тонн металла за день… — ответил Кадзи, загораживая рукой огонек сигареты. — А все-таки уцелели же некоторые…

— Да ведь там, говорят, укрепления находились в пещерах… А у нас что?

— Завтра на другом склоне каждый отроет себе индивидуальный окоп. Там и будем ждать… — Кадзи хотел сказать «смерти», но не сказал.

— А твоя девушка, Ихара, спит себе на мягкой постели, — вмешался Накараи, — и небось думает: уж мой Ихара постоит за меня…

— А твоя девушка? — спросил Кадзи.

— Его тоже спит, да хорошо, если одна… — пошутил кто-то. Накараи не обиделся.

Лишь бы осталась довольна!

— А ваша жена, господин ефрейтор? — спросил Ихара. — Вы нам никогда про нее не рассказывали.

— А чего рассказывать? Жена у меня хорошая. Вот кончится война, познакомлю вас с ней.

— Высокая? — спросил Накараи.

— Среднего роста. Сто пятьдесят с чем-то сантиметров… Вес — килограммов пятьдесят, — шутливо доложил Кадзи.

— Самый подходящий размер!

— Дурень!

Кадзи усмехнулся.

Сближение с противником на их участке ожидалось, по всей вероятности, послезавтра…

— Господин ефрейтор! — подошел Коидзуми. — Там с Энти творится что-то неладное. И Тэрада опять цепляется…

Кадзи поднялся.

— …Ты с родителями жил, потому так и рассуждаешь, — хрипло бормотал Энти. — А без кормильца как быть семье? Хорошо, если жена молодая, тогда еще полбеды, устроится как-нибудь. А если дети на руках и во второй раз замуж никак не выйти — такой что прикажешь делать?

— Нытик! — негодовал Тэрада. — Когда дело идет о судьбах государства, тут уж не до какой-то ничтожной семьи. В твои-то годы надо бы, кажется, понять! Если погибнет Япония, пусть все идет к черту!

— У тебя семьи не было, поэтому ты так и говоришь. Ну, допустим, погибнет это самое государство… Остался бы только хозяин в живых, тогда и женщине можно прожить на свете. Ведь если отец с матерью живы, они детей вырастят… Вот, скажем, убьют меня, кто позаботится о моей жене и детях? Государство? Налоги с нас государство драть здорово, это я понимаю, а чтобы заботиться о нас — что-то не припоминаю такого…

— Довольно! — вмешался Кадзи. — Хватит!

— Трус! — С приходом Кадзи Тэрада еще больше осмелел. — Прикрываешь свою трусость жалобными словами. Ты не о жене и детях тревожишься. Собственной шкуры жалко!

— Пусть трус, — тихим, словно из-под земли идущим голосом отозвался Энти. — А пока такие пустобрехи, как ты, твердили: «Победа! Победа!» — вон куда докатились!

— Военное счастье изменило нам потому, что народ недостаточно целеустремлен. Слишком много таких слюнтяев, как ты, которые пуще всего себя берегут!

— Прекратите! — еще раз прикрикнул Кадзи. — Энти и ты, Тэрада, вечно ты в спор лезешь!

— Я не лезу. Но когда в самые решающие для государства минуты находятся шкурники, которые думают только о себе… Им своей шкуры жалко, а прикрываются красивыми фразами…

— А тебе не жаль?

— Нет, меня иначе воспитывали.

— Вот как? А мне жаль.

— А я и не сомневался! Скоро нам в бой, так можно мне напоследок сказать откровенно?

— Отчего же, говори!

— Похоже, вы сами, господин ефрейтор, не хотите служить этой войне, как велит долг, вот что!

— Эй, Тэрада! — пытался остановить его Коидзуми.

— Оставь, пусть говорит! — Кадзи чиркнул спичкой. Огонек осветил лицо Тэрады, — Все? Ты совершенно прав, не хочу!

— Я, Тэрада, душу свою продал, чтобы выбиться из рядовых, вот я какой! И в войне участвовать не хотел, а на деле изо всех сил работал на войну. И в том бою, который нам предстоит, тоже не хочу участвовать. Только и думаю, как бы исхитриться, чтоб не воевать… А воевать все-таки буду, наверно. С дистанции в триста метров я даю пять из пяти возможных за четыре секунды и три из пяти за две секунды… Это я не из хвастовства говорю, пойми. Я к тому, что завтра я, наверно, буду убивать из моей винтовки, убивать людей из далекой, чужой страны, против которых у меня нет ни ненависти, ни злобы… А ты, бодрячок, из тринадцати выстрелов не дал ни одного попадания… Так что, если уж кому-нибудь и упрекать меня в том, что я не выполняю свой долг, так не тебе…

Тьма под деревьями, казалось, сгустилась еще сильнее.

— Сказать по правде, я гораздо охотнее взял бы на прицел тех, кто воспитывает таких, как ты… Вот так, Тэрада… Командир батальона еще не спит. Ступай, доложи ему о крамольных мыслях ефрейтора Кадзи. Или, если хочешь, унтеру Хиронаке…

Тэрада не шевелился.

— Я часто, когда приходилось к слову, упоминал о твоем отце. Если тебя обижало это, извини. Конечно, мне следовало приводить другие примеры. Но согласиться с воспитанием, которое дал тебе твой отец и твои учителя в школе, я не могу.

— Значит… вы против этой войны?

— Должен быть против… Вот что я имею в виду.

— Господин ефрейтор, — почему-то шепотом произнес Тэрада. — Это подлость… Вам присвоили звание, назначили воспитывать нас… А выходит, вы тоже как этот нытик Энти… Это я запомню!

— Да запомни еще, что мне здорово из-за вас доставалось от этих… — Он показал на палатку. — Не будь я, как ты говоришь, подлым, не страдал бы за вас… — Кадзи поднялся. — Ты круглый дурак, Тэрада, как есть дурак! Неспособный понять даже горечь тех слез, которые прольет твоя мать, когда получит по тебе похоронную. — Он повернулся, чтобы идти, но задержался и добавил: — А чтобы не было этой собачьей смерти, чтобы по тебе не лили слез, действуй с одной целью — как-нибудь остаться в живых! И не трусь, слышишь? Если дрогнешь — пропал!

Кадзи спустился к речушке. На душе было пусто. Слова, невольно сорвавшиеся с языка, теперь звучали в мозгу, как чей-то чужой голос, гулко отдающийся под пустынными сводами. Послезавтра он пойдет в бой. Как случилось, что он оказался у этого последнего рубежа? Ведь все его существо противилось этому…

«Тебя пошлют на фронт, я уверена… Поэтому так хотелось повидаться еще раз…»

Это было ровно год и четыре месяца назад.

Кадзи пытался представить себе в пустоте ночи образ Митико. Какая черная, какая страшная ночь, Митико! Вот я стою сейчас у лесного ручья… Отвечай же, как я должен был жить, по-твоему?.. Вот видишь, какой я! Как быть дальше? Неужели я буду воевать? Чего мы искали в жизни, если сейчас я жду смерти и жду спокойно… Любил ли я тебя? Митико, скажи, ты действительно веришь, что после войны снова наступит жизнь? Ты действительно веришь, что для нас с тобой еще осталось что-нибудь впереди?

31

Была глубокая ночь, когда отряд, высланный за оружием, добрался до этапного пункта. Вечером городок подвергся ожесточенному артобстрелу, кое-где среди развалин еще змеились языки пламени.

Этапный пункт спешно готовился эвакуироваться. По темному шоссе, вздымая клубы пыли, к пункту и обратно сновали грузовики, скрипели подводы. На территории в открытую валялось военное имущество, предметы самого различного назначения. Среди вещей бродили солдаты. Звучала площадная ругань, хриплые пьяные голоса, смех. Все это сливалось в раздражающий шум, от густой пыли першило в горле, пахло лошадиным потом, бензином, заплесневелыми мешками.

Все стояло вверх дном, не заметно было ни малейших признаков порядка, и невольно брало сомнение: полно, организованный ли это коллектив или беспорядочная орда дикарей?

Зауряд-офицер, молоденький подпрапорщик, пробрался со своим отрядом сквозь эту неразбериху к складу боепитания и, оставив солдат, пошел искать ответственного дежурного. В полутемной канцелярии, едва освещенной керосиновой лампой, несколько солдат и фельдфебель торопливо упаковывали документы. Все отлично видели, что вошел офицер, но никто даже не взглянул в его сторону. Некоторое время подпрапорщик стоял молча. Фельдфебель достал сигарету, закурил и принялся перелистывать накладные.

— Где дежурный офицер? — подавив нарастающий гнев, спросил подпрапорщик.

— В самом деле, куда это он запропастился? — как ни в чем не бывало откликнулся фельдфебель. — Затрудняюсь сказать, поскольку не состою при нем денщиком. Эй, ты, где дежурный? — спросил он у ефрейтора, проворно упаковывавшего свой вещевой мешок.

Тот ответил, почти не скрывая насмешки:

— Прощается с госпожой О-Хана, где же еще… Последнее свидание, так сказать…

— В таком случае, фельдфебель, распорядитесь вы. Я с командой прибыл за оружием. Мы торопимся. До рассвета нужно вернуться.

— Понимаю, господин подпрапорщик, но я здесь не уполномочен распоряжаться. Если будет письменное предписание от командования выдать оружие такому-то отряду, такого-то числа, в такое-то время — тогда я могу…

— Вот мое удостоверение. Действуйте. Мы спешим.

— Нет, так не пойдет, господин подпрапорщик. Должно быть предписание…

— Где тут телефон? Фельдфебель показал на аппарат.

Подпрапорщик долго и напрасно вертел ручку. Солдаты посмеивались. Наконец он швырнул трубку.

— Что с телефоном?

— Разбомбили… — ответил фельдфебель. Остальные, не стесняясь, захохотали.

— Ну, взяли! — Один из солдат взвалил на спину огромный узел и пошел к дверям, бесцеремонно задев подпрапорщика. На пороге он остановился.

— Может, сбегать в каптерку, поклянчить печенья? — спросил он у фельдфебеля.

— А я и забыл! — Фельдфебель помог ему снять узел. — Это дело! Давай-ка живее!

Тогда подпрапорщик не выдержал.

— Ни с места! — Он вытащил саблю. — Зарублю мерзавцев!

— Ч-что такое? — растерялся фельдфебель. — Что за безрассудство, господин подпрапорщик!

— Предатели! — подпрапорщик с маху полоснул саблей по узлу у дверей. — Зарублю, негодяй! А ну быстро! Выдать оружие!

Велев солдатам не выходить из строя и ждать подпрапорщика, ефрейтор Ивабути пошел поглядеть, что творится вокруг.

У продовольственного склада стоял грузовик. Десяток солдат торопливо через борт нагружали его.

— Из батальонного обоза, что ли? — спросил Ивабути у водителя.

— Да вроде бы так… А попросту сказать — личное имущество господина капитана. Ты сам-то откуда?

— Из рабочего отряда, — мрачно ответил Ивабути.

— А-а… Бедняга! — сказал солдат, сидевший на вещах в кузове.

— Крепко тебе не повезло! — в голосе водителя послышалось даже сочувствие. — Ну что ж, воюй хорошенько! А я дам стрекача!

— А капитан ваш… Где он?

— Эвакуирует женщин-служащих, вместе с ними и укатил.

— Нам не доверил… — засмеялся солдат на узлах.

— Весело вы живете! — кисло усмехнувшись, сказал Ивабути.

Конечно, ему приходилось слышать, что интендантские живут в свое удовольствие. Но в час опасности, в чрезвычайное время, когда вся императорская армия в дружном порыве не жалеет усилий, чтобы оградить государство от нависшей опасности… Чрезвычайное положение, а тут вон что творится — полный развал…

— Не сердись, друг! На, получай, — солдат бросил ему пачку сигарет. — Конечно, не повезло тебе, спору нет, но ты на судьбу сердись, на нас не за что… Да, ефрейтор, здесь кто воюет, кто в тылу жену милует… Такая она, жизнь…

— Болтай побольше! — Ивабути чувствовал, что побит.

— Ну, поехали! — крикнул солдат из кузова. — Если надо что передать жене, давай, передам, чем я хуже других… Ну да ладно, боевой друг! Не ревнуй!

Грузовик взял с места. Водитель помахал Ивабути на прощанье.

Тасиро, спросив разрешения у ефрейтора Кавамуры, вышел из строя и собирался уже справить нужду за стоявшими на дороге повозками, как до него донесся шепот. Шептались двое за повозкой рядом:

— А фельдфебель куда девался?

— Пошел, наверно, в хозяйственную часть, сопрет там талоны на вещевое довольствие. У него голова неплохо варит.

— Столько барахла набрать! Куда, спрашивается?

— Дурья твоя башка! Война — дело проигранное. Кто честен — останется в дураках, вон сколько кругом барахла валяется. Продаст его гражданским на сторону и разживется деньжатами… Вот я тебе и толкую — несправедливо, чтобы он один наживался…

Тасиро спугнул их, неосторожно ступив. Его окликнули.

— Из рабочего отряда я, за оружием прибыли, — сказал Тасиро.

— Че-го? За оружием? Зачем?

Зачем? Тасиро возмутился:

— Наша часть будет воевать.

Те умолкли.

— А вы куда? — поинтересовался Тасиро. — Второй эшелон, что ли?

Послышался приглушенный смех.

— Справься у Отодзо Ямады!

У Тасиро потемнело в глазах. Да, он охотно спросил бы об этом у самого Отодзо Ямады. Будет ли вообще воевать Квантунская армия? И если будет, то как понимать все, что здесь творится? Ведь это ее передовые части!

Ни Тасиро, ни эти двое, сговаривавшиеся в темноте, как потуже набить карман, не знали, что командование «самой могучей и самой огромной армии в мире» в это время готовило спецпоезда, чтобы эвакуироваться со своими семьями и имуществом.

32

Команда подпрапорщика вернулась на рассвете. Роту Дои удалось обеспечить винтовками процентов на восемьдесят, остальным не хватило.

Солдат разбили на взводы. В бывший рабочий отряд явился строгий, сосредоточенный подпоручик Нонака, несколько дней назад по счастливой случайности откомандированный из Циньюньтая в роту Дои.

— Третий взвод, смирно! Командование принимаю я. Будем сражаться, чтобы отомстить за Циньюньтай! — голос подпоручика Нонаки немного дрожал. — Построиться по отделениям! Ефрейторы, шаг вперед!

Два отделения легких пулеметов, одно стрелковое, одно противотанковой обороны и одно гранатометное. В отделение противотанковой обороны попали главным образом горемыки, которым не хватило винтовок. Им выдали по одной противотанковой гранате и по одной наспех изготовленной самоделке. Они должны были укрыться па пути движения танков противника. Командиром злосчастного отделения назначили ефрейтора Акабоси. Когда читали приказ и Кадзи, получивший стрелковое отделение, увидел, как передернулось скуластое лицо Акабоси, он ощутил трудно поддающееся определению чувство — смесь жалости и злорадства. Ребята Кадзи, попавшие в отделение Акабоси, на прощанье улыбнулись своему ефрейтору. «Что поделаешь, господин ефрейтор! Приходится подчиняться!» — говорили эти улыбки.

Услышав, что им подбросили десять гранатометов, поручик Дои восторженно всплеснул руками.

— Вот и отлично! Теперь пожалуйте, гости дорогие! Разнесем в пух и прах!

Гранатометы имели дальность огня всего шестьсот метров, но на ближних дистанциях представляли грозное оружие. Дои решил самолично возглавить гранатометное отделение.

Взвод Нонаки получил скудный запас боеприпасов. Большую часть забрали пулеметчики. На долю стрелкового отделения пришлось по тринадцать патронов на солдата. Ивабути втихую отдал Кадзи еще около сотни патронов из числа полученных его пулеметным отделением.

— Смотри, Кадзи, на тебя вся надежда. В первую очередь сними пулеметчика! — серьезно упрашивал Ивабути, глядя, как Кадзи укладывает патроны в сумку.

Ивабути был совсем молод. Страх перед неизвестностью откровенно светился в его взгляде.

Второе пулеметное отделение получил ефрейтор Хоси, из бывших артиллеристов, не знавший, как подступиться к пулемету. Но в бою легче, когда самолично ведешь огонь, поэтому Хоси решил сам попробовать и улегся за пулемет.

— Когда открою огонь, слышите вы, новобранцы, подтаскивать патроны бесперебойно! Зазеваетесь — всем нам крышка! — покрикивал он на солдат.

Кадзи назначили в разведку.

— Кадзи, возьми двух солдат и отправляйся вдоль дороги, — приказал подпоручик Нонака. — Задача — добраться до высоты, — подпоручик показал на возвышавшуюся перед ними сопку, — и оттуда разведать обстановку в расположении противника. Наметить удобные места по обеим сторонам дороги, где мы разместим истребителей танков. Возвращайтесь к заходу солнца.

Кадзи не испытывал ни страха, ни волнения. Может быть, оттого, что еще не проникся ощущением опасной близости к противнику.

Повторив приказание, он оглядел строй.

— Тэрада… Такасуги… Два шага вперед!

Оба солдата вышли из строя. Тэрада, казалось, горел отвагой. У Такасуги был растерянный вид.

Впереди, насколько хватал глаз, тянулся пологий склон, похожий на гигантскую покосившуюся коричневую стену. Дорога, служившая разграничительной линией между ротой Дои и соседними подразделениями, спускаясь в долину, пересекала узкую речку и тянулась вверх по этому унылому склону. По обеим сторонам дороги виднелись впадины, кое-где заросшие камышом, и небольшие группы деревьев — единственные укрытия на открытой местности. При таком рельефе подойти к противнику на близкое расстояние почти невозможно.

Ложбины, тянувшиеся вдоль дороги, камыши и кустарник они преодолевали ползком, короткими перебежками.

За сопками, высившимися рядом, послышался гул артперестрелки. С обеих сторон вели огонь по невидимым целям. Разведчики залегли. До вершины уже рукой подать.

Отдохнем, — облизав пересохшие губы, сказал Кадзи.

— А наши тоже здорово бьют! — прошептал Тэрада.

Артперестрелка похожа на величественную симфонию. Ее мощные раскаты звучали бы даже красиво, если б не разрушение и смерть, которые они несли с собой. А может быть, трагическая красота этой симфонии тем сильнее, что она возвещает гибель сотен человеческих жизней…

Все трое оглянулись назад. Там, на склоне, где сто шестьдесят их товарищей будут сегодня ночью рыть окопы, готовясь к бою, не видно было ни единой живой души. Буйно цветущий иван-чай окрашивал склоны в лиловое.

— Вот не думал, — сказал Тэрада, — что воевать совсем нетрудно! Но почему они не атакуют? Ведь наша рота — вот она, беззащитная, не окопалась даже.

— Потому что мы, пехота, в счет не идем! — вдыхая запах земли, ответил Кадзи. — Сперва они артогнем подавят прикрытия у нас в тылу, а потом вышлют в разведку танки — узнать, много ли у нас противотанковых орудий.

— А они есть? — приоткрыв посиневшие губы, спросил Такасуги.

— Вот начнется бой, тогда и узнаем. За нами, вроде бы, стоят двенадцать полевых орудий, но, кажется, это и все… — Кадзи взглянул на Тэраду. — Ты вот удивляешься, почему русские не атакуют. А я восхищаюсь их выдержкой. Ни под каким видом не хотят действовать опрометчиво! Даже когда имеют дело с такой слабосильной командой, как мы с тобой. В Советской Армии не то, что у нас, — они не считают, что «жизнь человеческая легче лебяжьего пуха…» Подготовятся основательно, тогда и ударят разом.

Тэрада вспомнил, как вчера Кадзи обозвал его дураком. Зачем же он взял дурака в разведку? Вспомнил Тэрада и собственные слова — он назвал Кадзи малодушным и трусом… Положим, тут он погорячился, сейчас Тэрада вынужден признать, что ефрейтор вовсе не трус… Непонятный человек!

— Дальше продвигаться опасно, — сказал Кадзи. — Пока идет артперестрелка, их пехота, пожалуй, не поднимется, но все-таки будем соблюдать осторожность. Вы оставайтесь здесь и без моего сигнала — ни с места!

Кадзи пополз вперед и вскоре скрылся из виду.

…Человек пробирается ползком сквозь опасную зону совсем один. Он не чувствует ни особого страха, ни героического стремления выполнить свой воинский долг. Просто ничего другого не остается человеку… Кадзи не столько сознавал, сколько чувствовал это. Опасность близко, совсем рядом. Но единственный путь к спасению — еще ближе придвинуться к этой опасности, убедиться, что она действительно существует.

Что, если там, за перевалом, он увидит их? Первая пуля, посланная Кадзи, наповал уложит светловолосого человека. А в следующую секунду автоматная очередь насквозь прошьет его самого. Зачем он вообще ползет туда? Убедиться, что противник действительно там? А что это даст? Какой абсурд! «Непобедимая Квантунская армия», Так зачем он ползет? Не лучше ли бросить вот тут, на перевале, винтовку, встать во весь рост, высоко поднять руки и пойти к ним? Я сдаюсь, не стреляйте!.. Сейчас светло, его увидят и, пожалуй, не встретят огнем. «А, струсил, явился все-таки в последнюю минуту…» — засмеется офицер, тот самый, которого уже не раз рисовало воображение. Помнится, Кадзи думал о нем в ту ночь, когда стоял на границе в дозоре. Это было в ночь, когда капитулировала Германия. А теперь наступает очередь Японии. «Ну, говори же, рассказывай все, что знаешь о расположении позиций, с которых ты удрал…» — «Слева от дороги — рота Дои, остатки части, разгромленной в Циньюньтае. Вооружение ничтожное. Главные силы — новобранцы, не участвовавшие даже в серьезных маневрах… Справа тоже, насколько мне известно, всего одна рота. На выдвинутом клином участке — два тяжелых пулемета. Противотанковых орудий, по-моему, вообще нет…» — «Хо-ро-шо! В таком случае начинаем атаку…»

Кадзи оглянулся. Далеко внизу виден пятачок, занятый его взводом. Там ждут его возвращения. Туда полетят снаряды. Погибнут все, кого он там оставил. А он, Кадзи, будет смотреть отсюда, с перевала, и думать: «Простите меня, боевые друзья! Смиритесь, такова судьба японцев!..»

Нет, так поступить он не может. Этого он не может!

Тэрада, приподняв голову, смотрел вслед Кадзи, пока тот не скрылся за гребнем.

— Не пойму я этого парня. Трус? Храбрый?

— Ни то, ни другое. — Такасуги, успокоенный вдруг наступившей тишиной, с улыбкой взглянул на товарища. — Просто ему охота всегда и во всем быть первым. Хочет, чтобы мы все считали его героем… Вот и лезет на рожон, старослужащих задирает… А я, например, сколько б он с ними ни ссорился, его за героя не считаю. Помнишь, он набросился на меня, тогда, на занятиях…

— В тот раз ты сам был виноват.

— А мне плевать. Думаешь, после этого я стал его больше уважать? Ты понял, почему он взял в разведку именно нас с тобой?

— Вот я и сам удивляюсь…

— Дурак! Сейчас светло, если противник обнаружит нас — тут нам и крышка. А он нас терпеть не может…

Тэрада не отвечал. Он решил, что напрямик спросит об этом Кадзи, когда тот вернется.

Небо затягивали тучи. Говорят, так всегда бывает после того, как поработает артиллерия.

— В дождь они не сунутся… — прошептал Такасуги.

— Дождь удобен для ночной атаки, — Тэрада помнил и свято чтил заповеди, которые преподавал ему отец-майор…

Время шло, а Кадзи не возвращался. Давно смолкла артиллерия. Над сопками нависла жуткая тишина. Кадзи исчез и не подавал сигналов. А вдруг он убит? Тогда им придется самим выполнять задание. Тэрада лихорадочно пытался вспомнить инструкцию для разведчиков. Страх мешал сосредоточиться. Не было ни уверенности в себе, ни достаточной храбрости, чтобы решиться на самостоятельные действия в соответствии с обстановкой — как говорилось в наставлении.

— Ты точно не слышал выстрелов?

— Да вроде бы нет… — Голос Такасуги звучал неуверенно. У него дрожали губы.

Тэрада собрался с духом.

— Пойду посмотрю.

— Постой… Подождем еще немножко. — Такасуги боялся остаться один. — Полезешь, а нас и обнаружат…

Кадзи появился неожиданно, совсем не с той стороны, откуда его ждали.

— За перевалом никого, они дальше, в сопках… Видать, чувствуют себя спокойно… Танков насчитал штук четырнадцать.

— Только-то! — Тэрада воспрянул духом. — Достаточно двух десятков солдат, чтобы управиться с ними.

— Только-то?.. — на усталом лице Кадзи появилась усмешка. — Одного хватит на всю роту, такую, как наша… Ну ладно…

Кадзи стал подсчитывать, сколько у русских может быть на этом участке пехоты. Он считал по тридцать солдат на танк. Получалось около батальона.

— А это ничего, что вы не разведали точно? — спросил Такасуги.

— К сожалению, они не догадались выстроиться в шеренгу… Может, сбегаешь, попросишь?

Такасуги потупился.

— Если наша артиллерия сумеет остановить танки, с пехотой мы без труда справимся, правда? — Надежда снова засветилась в его глазах. — Все зависит от артиллерии, да?

Кадзи нахмурился. Потому они и роют индивидуальные окопы, что надеяться на артиллерию нечего… Нет у них этой артиллерии… Танки обрушатся на позиции и отутюжат их, вот и вся оборона… А пехота у них во втором эшелоне. Он сам убедился, что противник располагает мощными, глубоко эшелонированными резервами. И если русские не спешат с наступлением, то лишь потому, что ожидают подхода этих резервов. Пройдет еще немного времени, и они будут здесь. Много ли пользы принесут тогда гранатометы, которым так радовался поручик Дои?

— Пошли обратно, — мрачно проговорил Кадзи.

На обратном пути, когда они добрались до камышей, Тэрада неожиданно обратился к Кадзи:

— Господин ефрейтор, почему вы взяли с собой в разведку именно нас с Такасуги?

Кадзи заметил, что Такасуги украдкой поглядывает на него.

— Тебя, Такасуги, это тоже интересует? — Кадзи помолчал… — Будь здесь папаша Тэрада, он разъяснил бы вам, что такие вопросы задавать не положено… Я подумал, Тэрада, что если ты действительно любишь военное дело, то не струсишь в разведке. Ну а если струсишь — значит, ты просто-напросто болтун, трус. А труса не жаль, даже если он погибнет…

— Почему же вы не испытали меня до конца, не взяли с собой дальше, до перевала?

— Потому что мне самому стало страшно. А разве б ты, например, хотел, чтобы кто-нибудь видел, как ты струхнул?

Тэрада ухмыльнулся, покачал головой.

— Ну а ты что скажешь, Такасуги? — Кадзи оглянулся на вершину, оставшуюся за спиной и, пригибаясь, зашагал вперед. — Я думал, что эта вылазка поможет мне поближе сойтись с вами. Но, кажется, она мало пошла па пользу…

«Опасность сама по себе не может сблизить людей, нужна общая цель», — подумал Кадзи.

Поручик Нонака остался недоволен результатами вылазки. Унтер-офицерская разведка принесла другие, более точные данные: двадцать пять танков, два батальона пехоты… Когда Кадзи выразил сомнение, что вообще можно принести «точные» данные, не проникнув в расположение противника, поручик обозвал его трусом, — Сам вечером схожу! — сказал он.

33

К вечеру небо заволокло тучами. Начали рыть индивидуальные окопы на склоне, обращенном к противнику. Оставались считанные часы на подготовку к обороне. Вернее, считанные часы жизни.

Кадзи получил ужин для своего отделения. Он шел и думал, что, если подпоручик Нонака возьмет его в разведку, он не пойдет, наотрез откажется. Не потому, что опасно. Просто он не желает подчиняться Нонаке. В то же время ему даже хотелось очутиться вдвоем с подпоручиком в опасной зоне. Хотелось увидеть, как Нонака потеряет самообладание.

Не успел он раздать своим котелки с ужином, как со сторожевой вышки часовой не своим голосом завопил, что видит продвижение противника.

В первый момент все словно оцепенели. Смятение началось секунду спустя. Офицеры повыскакивали из палаток, каждый что-то кричал. Кадзи, как мог спокойно, построил своих и вывел в окопы стрелкового отделения.

Три танка медленно спускались по склону.

— Сюда движутся! — устанавливая пулемет, прокричал Ивабути.

Наискосок по склону к ним бежал поручик Дои.

— Разведка, наверно, — сказал Кадзи, и почти одновременно откуда-то сзади по танкам ударила артиллерия. Земля содрогнулась.

Навесный огонь плохо приспособлен для поражения движущихся целей. Танки не спеша ползли вниз. Откуда-то сбоку по ним стали бить прямой наводкой. Снаряды ложились густо, но все мимо.

— Тьфу! И это артиллеристы! — простонал ефрейтор Хоси. — У, пентюхи! Будь у меня пушка, я бы им показал, как стреляют!

Танки проворно развернулись и беспрепятственно ушли обратно за перевал. При желании Дои мог оценить это как отказ от атаки из-за сосредоточенного заградительного огня.

Все выглядело настолько неправдоподобно, до того походило на игру, что реальное ощущение боя так и не проникало в сознание. Солдаты явно приободрились, убедившись, что их поддерживает артиллерия.

Только Коидзуми не разделял общего возбуждения по поводу удачно отбитой атаки.

— Никакое это не отступление, — он мрачно посмотрел на Кадзи. — Они затем и явились, чтобы узнать расположение наших огневых точек.

— Увидели небось, что голыми руками нас не возьмешь, правда? — вставил Тасиро.

Кадзи пожал плечами. Он мысленно представил себе продуманную, организованную подготовку к завтрашнему наступлению, которая совершается там, за линией сопок.

Все решит завтрашний день.

Явился Хиронака передать приказ поручика Дои. Он тоже повеселел.

— До особого приказа каждому подразделению оставаться на местах, — звонко крикнул он. — Дежурный ефрейтор!.. — Он сам подошел к приподнявшемуся Кадзи. — Раздавай ужин! — И, радостно улыбаясь, прибавил: — Наши части, говорят, уже вторглись в Сибирь, слыхали?

— Правда?! — воскликнул Тэрада.

— Конечно, правда! Скоро начнется одновременное наступление в Приморье совместно с нашими войсками в Корее!

— Это правда? — спросил Тасиро после ужина.

Кадзи молча взглянул на Тасиро. «Ложь!» — говорило лицо Кадзи. Откуда возникла эта ложь? Из настроения этих людей, которым в час испытаний хотелось верить хотя бы вымыслу? Хиронака, без сомнения, верил. И Тасиро тоже хотел верить. А Кадзи? Он не взялся бы утверждать, что и его не порадовала бы такая новость, окажись она правдой. Мучительно хотелось верить, что военное счастье вдруг улыбнется и завтрашний день не будет грозить им смертью. И только несколько мгновений спустя явилась мысль, что в случае временного успеха, война затянулась бы на неопределенное время и страх смерти длился бы бесконечно.

— Не нужно отчаиваться, — сказал Кадзи в ответ. — Пойду на речку, искупаюсь…

Сбросив в кустах одежду, Кадзи вошел в воду. Ему всего тридцать лет, он еще молод. Вот оно, его тело, выдержавшее и жестокую муштру и всю нелегкую жизнь казармы. И тяжелый физический труд, если понадобится, тоже, наверно, вынесет. Да, оно могло бы еще долго служить ему, это тело. Он хочет жить, хочет радоваться ощущению жизни. И на свете есть женщина, которой он дорог. Все происходящее похоже на вымысел. Вот он здесь купается в чистой холодной воде, а его ждет смерть… А женщина далеко-далеко, на краю света. Между ними не просто географическое расстояние — их разделяет рубеж между жизнью и смертью. И он не принадлежит больше ни этой женщине, ни себе самому… Почему так случилось, что он не сумел остаться хозяином самому себе? Неужели это было невозможно? Действительно было невозможно? Или он не пытался?..

Накрапывал мелкий дождь.

— Господин ефрейтор, где вы? — раздался голос из зарослей. — Смотрите не простудитесь!

— Это ты, Коидзуми? — Кадзи засмеялся. — Это ты здорово сказал, насчет простуды!

Кадзи вышел из воды, вытерся. Чистое белье он наденет завтра. Смерть надо встретить достойно. Так уж заведено у японцев… А ведь он в сущности обыкновенный японец. Сегодня ночью еще предстоит рыть окопы, и он опять пропотеет, лучше переодеться утром…

— Ефрейтор Кадзи! — позвали его из темноты. — Ефрейтор Кадзи!

Он узнал голос Тасиро и откликнулся.

— Господин ефрейтор, идите скорей! Старослужащие распоряжаются подарками!

— Какими подарками, успокойся Тасиро.

— Старший солдат Онодэра принес… На всех получил. А теперь они хотят раздать только старослужащим. Но ведь сегодня не то, что всегда, правда, господин ефрейтор?

Кадзи быстро оделся. Втроем они поднялись к палаткам стрелкового отделения. Новобранцы, сгрудившись все вместе, с волнением наблюдали, как шестеро старослужащих, расстелив плащ-палатку, делили на несколько кучек сласти и табак.

От Кадзи не укрылось замешательство унтера Хоси, когда тот увидел его. Остальные пятеро не подняли головы, но движения рук, деливших пакеты, замедлились — казалось, они ждали, что предпримет Кадзи.

— Эта кучка чья? — спросил Кадзи.

— Офицеров, — ответил Акабоси.

— А эта?

— Унтер-офицеров.

— А третья, значит, солдатская? Почему же они равные? Офицеров у нас всего четверо, унтер-офицеров — шесть человек…

— Ну и что из того? — спросил Акабоси.

— Первый день, что ли, существует такой порядок? — поддержал его другой старослужащий. — Ты ведь тоже ефрейтор. Давай, сыпь отсюда и не срами старослужащих, понял?

Кадзи чувствовал за спиной взгляды новобранцев. Если б не это, он, возможно, оставил без внимания очередное самоуправство старослужащих. Но теперь надо было решительно встать на сторону солдат, если он не хотел очутиться в положении человека, не нужного ни тем, ни другим.

— Придется делить заново, — сказал Кадзи. — Дележ сделан несправедливо.

— Что такое? — Акабоси даже привстал от удивления.

— Оставь, Кадзи! — деланно усмехнулся Хоси. — Подумаешь, велика важность — подарки! Поручи это нам.

— Придется поделить заново, — повторил Кадзи.

Прежде чем Онодэра успел остановить Акабоси, тот схватил Кадзи за грудь и притянул к себе:

— Не ты ли будешь делить? Ну-ка сунься, попробуй!

Кадзи спокойно отвел руку Акабоси. Он вовсе не собирался затевать ссору. Но тот первый его ударил. Кадзи поддел ногой плащ-палатку, все смешалось в общую кучу.

— Дежурный ефрейтор — я! Я и буду делить! А с тобой, Акабоси, мы еще сочтемся!

Кадзи повернулся к солдатам и подал команду:

— Новобранцы, раздача подарков! Сбор бегом!

На мгновение шевельнулась тревога: а если не решатся? Все зависело от этой секунды.

Но Кадзи не ошибся в солдатах. Новобранцы дружно двинулись к нему. Подбежали, топая башмаками, даже малознакомые Кадзи люди из пулеметного и гранатометного отделений.

Когда сзади выросла плотная стена, Кадзи повернулся к старослужащим:

— Завтра нам всем умирать. Не помогут ни звания, ни выслуга лет! Здесь вам не казарма, понятно? Здесь фронт! По правде говоря, завтра во время боя противник будет не только перед вами, но и сзади вас, и сбоку. Хорошенько запомните это!

— Ты что разоряешься, Кадзи? — Вместе с подпоручиком подоспел унтер Хиронака. — Что тут стряслось?

— Ничего, — сказал Кадзи, изо всех сил стараясь придать голосу спокойный тон. — Рано или поздно надо было объясниться начистоту, господин унтер-офицер.

— Сволочь, пользуешься численным превосходством! — крикнул Акабоси. — Да на что они способны, твои мокроштанные новобранцы! Сунься, попробуй!

— И сунемся! — прозвучал сзади отрывистый голос.

Это крикнул Тасиро, и почти одновременно послышался металлический лязг затвора.

— И сунемся! — подхватил другой голос. Это выкрикнул шутник и балагур Накараи. Он поднял винтовку. — Пусть только господин ефрейтор скомандует — любого на месте уложу!

Теперь и остальные наперебой залязгали затворами.

— Мы хоть и новобранцы, а патроны зря тратить не будем! — Даже тихий Ихара поднял винтовку.

— Разойдись! — закричал Хиронако. — Вы что, бунт затеяли? За это трибунал!

— Не бойтесь, новобранцы! — Кадзи повернулся к ним лицом. — Трибунала больше не существует! Нет трибунала, нет такого человека на свете, который мог бы наказать вас! А кто будет воевать завтра?

— Разойдись! — взвизгнул подпоручик Нонака. — Подстрекать? Перестреляю…

— А, не пугайте, господин подпоручик! — оборвал его Кадзи. — И не вмешивайтесь понапрасну, так будет лучше. Мы сами разберемся.

— Хиронака, арестовать! — подпоручик показал на Кадзи.

— Экий непонятливый! — Теперь Кадзи хотел только одного — борьбы. — Попробуй, арестуй, если можешь!

Хиронака, уже собравшись сделать шаг к нему, застыл на месте — его удерживал не столько страх перед Кадзи, сколько решительное настроение солдат — их набралось больше четырех отделений.

Нонака потянулся за пистолетом. Увидев, как его рука, дрожа, тянется к кобуре, Кадзи одним прыжком подскочил к новобранцам и вырвал у кого-то винтовку. Он не хотел этого, но отступать было поздно.

— Солдаты! Ответственность беру на себя! Оружие к бою!

Разом поднялись десятки винтовок.

Кадзи следил за рукой подпоручика. Она замерла на кожаной кобуре.

— Кадзи! — крикнул Хиронака, отделяясь от группы старослужащих и загораживая подпоручика Нонака. — Распусти новобранцев! А с тобой поговорим после. Приходи в палатку командира батальона.

— Уведи господина подпоручика и сам уходи! Это солдатский спор. Вмешательство офицера только ухудшит дело, — в голосе Кадзи зазвучали гневные нотки. — Я останусь с солдатами! — Кадзи повернулся к новобранцам. — Выделите несколько человек, и пусть они разделят подарки справедливо, всем поровну, по числу людей, без различия званий. Остальные — разойдись!..

Стычка закончилась. Новобранцы не отходили от Кадзи. Недавнее возбуждение сменилось безотчетной тревогой. Все молчали.

— Третий взвод! Командирам отделений развести людей на позиции! — послышался от палаток голос унтера Хиронаки.

Никто не шел арестовывать Кадзи.

34

Солдаты рыли окопы.

Лопата с трудом входила в каменистый грунт. В темноте то и дело слышался скрежет железа о камень и негромкие, сквозь зубы, ругательства. Непрерывные марши-броски и бесконечные саперные работы вконец вымотали солдат. Да и кого они спасут, эти ямы…

Руководители японского государства, как могли, оттягивали капитуляцию, стремясь выторговать наиболее выгодные условия «почетного» поражения, обеспечить «неприкосновенность священной особы».

Это было за двое с небольшим суток до конца войны, черной тучей закрывшей половину земного шара…

Но здесь, в сопках, ничего этого не знали. Здесь война только начиналась, и солдаты наспех рыли окопы полного профиля и верили, что их смерть здесь, в сопках, необходима, чтобы там, в тылу, успели подготовиться к наступлению.

Кадзи расположил отделение веером и рыл себе ячейку в наиболее выступающей его точке. Странно, что поручик Дои не вызывает его и не шлет за ним солдат. Может, он хочет, чтобы Кадзи отработал сперва все, что положено?

Винтовка Кадзи лежала рядом, на расстеленной плащ-палатке…

— Идут!

Он отчетливо расслышал голос Онодэры…

Кадзи поднял винтовку и приготовился. Слышно было, как Онодэра, не дождавшись ответа Кадзи, расспрашивает солдат. Вот и он сам.

Увидев угрожающе поднятую винтовку, Онодэра испуганно отпрянул.

— Я хотел поговорить с тобой Кадзи… Я не затем…

Кадзи опустил винтовку.

— Ну?

— Ты ходил в разведку… Что там?..

— Я уже докладывал командиру батальона.

— Я не об этом, Кадзи… Я хочу по-человечески понять, устоим мы?

— А ты как думаешь?

— Мы хорошо подготовились… так что преимущество на нашей стороне. Теперь уж не получится, как в Циньюньтае, врасплох не застанут… Ты, Кадзи, ходил в разведку, видел их…

— Получится, не получится… Деваться-то все равно некуда!

— Нам конец, да?

— Поручик Дои и подпоручик Нонака намерены победить, — насмешливо произнес Кадзи. — Но лично я на офицеров не особенно рассчитываю… Да и на вашего брата тоже…

— Не вспоминай о давешнем… — сказал Онодэра.

Кадзи усмехнулся.

— Я и не стал бы вспоминать… Да подпоручик Нонака захочет, наверно, со мной расквитаться…

— Нет, — Онодэра замотал головой. — От Дои нам здорово влетело. А подпоручик Нонака взял с собой Акабоси… — Онодэра показал в сторону перевала.

— А… — Кадзи почувствовал, что напряжение разом схлынуло. Он положил винтовку на плащ-палатку, потянулся за лопатой. — Судя по тому, что я видел там, за перевалом, нам не устоять. Так-то, Онодэра. Если только сегодня ночью нам не подбросят огня.

— Кто подбросит?.. — беззвучно прошептал Онодэра. — Что же нам делать, Кадзи?

— Чтобы уцелеть?

Дождь все моросил. Кадзи вытер рукавом кителя мокрое лицо.

— Стрелковое отделение! Кто закончил рыть окопы — ко мне!

Из мрака одна за другой показались черные тени. Онодэра потоптался и исчез.

— Ну, вот вам мое последнее наставление, новобранцы… — Кадзи оглядел окруживших его солдат. — В завтрашнем бою на сигнализацию и связь надеяться нечего. Каждому придется действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Первое — не трусьте. Потому что чему быть, того не миновать. Второе — не теряйте надежды. Я говорю не о победе, а о жизни. Слышите! Не теряйте надежды! Насчет того, что-де на огонь следует отвечать огнем, я говорить не намерен. Ну а если уж очень опасно станет, сожмитесь в комок в окопе, уйдите в землю и думайте о чем угодно, хоть бы и о доме. Можно и о жене. Я лично намерен поступить именно так.

Кто-то засмеялся.

— А теперь разойдись! Подстелите плащ-палатки и устраивайтесь по окопам. Часовых не выставляю, сам покараулю. — Кадзи еще не совсем освободился от опасений в отношении Дои и Нонаки.

Когда все разошлись, неслышно подошел Энти.

— Господин ефрейтор, переведите меня на другое место! — Слова звучали обычно, но голос у Энти был странный, какой-то сосредоточенный и в то же время глухой. — Я копал и вдруг вынул из земли вот это… Там могила, господин ефрейтор.

Энти протянул ему белый лоскут.

Откуда здесь, в глуши, могила? Показалось тебе.

— Переведите на другое место, господин ефрейтор, прошу вас!

— Не взвинчивай себя, Энти. Не маленький, — резко сказал Кадзи. — Давай не выдумывай и ложись спать. Утром сам увидишь, что это тебе просто сдуру почудилось!

Энти поплелся прочь, но тут же вернулся.

— Господин ефрейтор, может, кто со мной поменяется? Не могу я в могиле…

— Болван! — не выдержал Кадзи. — Мы все могилы себе копаем… Ты, что ли, один!

— Господин ефрейтор! — раздался сбоку голос Иманиси. — Я поменяюсь с ним.

— Не сметь!

Энти еще не доводилось слышать такие жесткие нотки в голосе ефрейтора.

— Здесь у нас не пикник для гимназисток! Подумаешь, могила! — отчитывал его Кадзи и вдруг неожиданно для себя смягчился. — Не уснешь — приходи сюда. Так и быть, на одну ночь с тобой поменяюсь.

35

Могила, могила… — стучало в висках. — Могила — верный предвестник смерти… А лоскут — обрывок белого савана…

Могила — это даже удобно, могилы роют глубоко, больше шансов уцелеть во время обстрела…

Но Энти уже утратил способность рассуждать.

Дожди размыли мертвое тело, земля поглотила кости. Над могилой витает дух мертвеца. Он носится вокруг, в воздухе и нашептывает Энти: «Ты умрешь здесь, Энти, всеми брошенный и забытый в этой глухомани. А твоя жена и дети, голодные, нищие, напрасно будут ждать твоего возвращения. Ты не вернешься к ним, Энти! Ты уснешь вечным сном в этой промозглой, сырой земле…

И все же Энти попытался сделать над собой усилие, как велел Кадзи. Он залез в окоп и, дрожа, терпел несколько секунд.

Ефрейтор Кадзи — жестокий, безжалостный человек. Они-то все уцелеют. Только ему, Энти, суждено погибнуть, недаром он наткнулся на могилу. Какая мокрая, холодная земля! И саван тоже мокрый, и ты сидишь на чужих костях… Это кости, кости…

Энти выскочил из окопа. Перед ним в глубине ночи полого простирался склон. С каждым мгновением оттуда все ближе надвигается смерть. Она со скрежетом нависает над ним. Тебе не убежать, Энти! Ты умрешь, Энти! Так постарайся же припомнить лица жены и детей… Ведь было же в прошлом немало дней, когда эти лица весело улыбались… Но вспоминались почему-то только бледные, искаженные страхом лица с посиневшими, что-то беззвучно шептавшими губами. «И лавка теперь пропала, одна никак не справляюсь… Как же мне дальше-то быть с детьми на руках?..»

Энти кружил вокруг окопа. Ему казалось, словно он движется в пустом пространстве. Ноги онемели. Только сердце жгло огнем, оно стучало и ныло. Нужно было давно убежать, еще когда строили блиндажи. Можно было где-нибудь спрятаться. Притаиться в каком-нибудь городишке, здесь, в Маньчжурии, и работать, работать, в лепешку расшибиться, работая… Пусть его не называли бы больше японским барином, это ему не нужно. Пусть он торговал бы на улице с лотка вместе с разносчиками-китайцами… Все лучше, чем погибать…

Энти прислушался. Кто-то подкрадывается к нему. Мертвец насмешливо улыбается: «Ты умрешь, Энти!» У Энти нет сил сопротивляться — только бы подавить рвущийся из груди крик… И силы и рассудок уже на исходе. Энти все быстрее кружит вокруг своего окопа. Потом, окончательно подавленный темнотой, не выдерживает и прыгает туда…

Бежать? Но куда? Он измучен, истощен до предела. Сильные, крепкие люди настигнут его. За побег накануне боя — расстрел. Командир стрелкового отделения Кадзи вскинет винтовку, посмотрит холодным взглядом: что посеял, то и пожинай, Энти, прощайся с жизнью!..

Мокрый густой туман обволакивал землю и людей, уснувших тревожным сном.

Кадзи с винтовкой наготове неслышно шагал вдоль окопов. Вот она, последняя ночь. Шаг, еще один… И каждый шаг подтверждает, что это правда. А ты спишь сейчас, Митико? Спишь. «Ты так и не узнаешь, как глубока была эта ночь. Эта бездонная ночь перед смертью.

Кадзи задержал шаг. Он уловил тихий, словно ползущий по земле шепот.

— …Страшно, так страшно, что сил нет… — Кажется, это Мимура. Голос дрожит. — Уж скорее бы решилось, жить или помирать. А ждать вот так нестерпимо…

— Говорят, еще при рождении определено, кому жить, а кому быть убитым… — Это говорит Коидзуми, его голос сливается с темнотой.

— А я… не то чтобы боюсь, мне мать жаль… так жаль, что и сказать не могу… — послышался голос Тасиро.

Кадзи пошел в свой окоп.

Тьма все сгущалась. Время отсчитывало последние часы жизни. Зачем они? Вот он стоит тут, в яме… Прислушайся к ночной тишине, Кадзи. Слышишь, шаги. Это не смерть — это понапрасну уходит молодость… Жил ты? Трудился? Любил?

Кадзи положил винтовку на бруствер окопа и прижался к ней щекой. Ложа винтовки мокрая, холодная. Нет, он еще не насытился жизнью. Он ничего не создал, ничего не оставил после себя. Он только начал мечтать о счастье. Даже любить не умел так, чтобы не раскаиваться. Всего этого слишком мало. Должно быть еще что-то. Что-то еще, какая-то иная жизнь, чтобы в ночь перед смертью не мучили бесплодные сожаления… Завтра оттуда, с противоположного склона, спустится смерть. Придвинется вплотную, и некуда будет от нее скрыться. Так зачем же медлить? Почему он стоит неподвижно? Еще есть время. Секунда за секундой уходят в вечность, но еще остается время…

Дезертировать? Бежать сквозь мрак, сколько хватит сил? Нет, это не по нем. Если б еще война окончилась одним этим боем… Но ведь война продлится… Им придется скрываться. Митико будет терзаться унижением, страхом. Он огрубеет, и оба в конце концов опустятся до взаимных упреков. И в довершение всего его схватят, их оторвут друг от друга, и на казнь он пойдет, мучимый сожалением о совершенном… Нет, это не по нем. Кадзи крепче сжал винтовку. Митико, я не могу вернуться к тебе…

Но ведь есть еще один путь, чтобы встретиться, — сдаться в плен. Станешь ты ждать меня, Митико? Будешь ты верить, — что я жив, что я вернусь? Я выйду из этого окопа и спущусь по склону… Я подниму руки… Но ведь сейчас темно, Митико, неизвестно, что ждет меня там — жизнь или смерть!..

«Не стреляйте!..» Сколько раз Кадзи рисовал себе эту сцену! Но кто поручится, что они не станут стрелять? Тем более сейчас, накануне боя, на линии огня, где все заранее готово к отражению возможной ночной атаки японцев… Стоит одному человеку, первому, на кого наткнется Кадзи, нажать на спуск, и наступит конец всему.

Но допустим, этого не случится. Так ведь война-то не кончится завтра… Новобранцы не поймут его поступка, и уж никто не простит. «Так вот он какой! Корчил из себя храбреца, а как дошло до серьезного, бросил всех на произвол судьбы и бежал! — скажут они. — Подлец! Он только на словах представлял из себя героя, сволочь!»

А Митико? Соседи будут показывать на нее пальцем. «Вот идет подружка негодяя, продавшего родину, смотрите! Плюйте ей вслед! Бейте ее! Не продавайте ей ничего! Пусть она сдохнет с голоду!..»

Кадзи вслушивался в тишину. Черным, непроницаемым мраком замерло время, и только учащенное биение пульса отсчитывало оставшиеся минуты. Кадзи поднял винтовку и тщательно обтер ложу. Он просил прощения у Митико. Теперь вместо любимой у него осталась только эта винтовка. Единственная спутница до конца его дней.

Чья-то тень проскользнула мимо. Тень двигалась неуверенно, пошатываясь, словно плыла над землей. Но вот она начала наискось пересекать склон. Вглядываясь во мрак, Кадзи следил за ее движением. Человек! Он не замечает, что за ним следят. Кадзи затаил дыхание. Если б человек, выбравшись из расположения роты, спустился к дороге, Кадзи не стал бы ему мешать. Дойдешь до шоссе — беги со всех ног! А возле леса сойди с дороги: там батальонная кухня, будь начеку. Не знаю, далеко ли ты сможешь уйти, с твоими-то силами — но что ж, попробуй! А там уж я постараюсь, чтобы за тобой не послали погоню… Может быть, и мне двинуться с тобой вместе?..

Но тень не оправдала надежд Кадзи. Она двинулась совсем в другую сторону, туда, где расположились пулеметчики…

В следующую минуту Кадзи охватил неистовый гнев. Болван! Не направо нужно идти, а налево! Пока ты доберешься до лощины, тебе, дураку, придется пройти чуть не через всю роту! Энти, шатаясь, продолжал брести между окопами. И вправду как лунатик…

Кадзи набросился на него сзади. Он потянул Энти к себе и сбил его с ног. Энти беспомощно повалился на землю. Падая, он что-то уронил — ботинки! Кадзи рывком поднял Энти на ноги и еще раз ударил.

— Дурак! — едва сдерживаясь, прошептал он. — Дурак, разве тебе под силу такое? А если поймают? — Он схватил его за шиворот и встряхнул. — Надевай ботинки и возвращайся на место. Слышишь!

— Что там такое? — крикнули из соседнего окопа.

— Ничего. — Кадзи подтолкнул его к своему окопу. — Иди, спи.

Обхватив винтовку, Кадзи сидел на корточках в окопе Энти и ловил себя на том, что в эти последние минуты он будто нарочно избегает думать о главном. Не только Энти — все они обречены на гибель. Страх владеет солдатами, они не смогут сражаться. Но если он сам поведет их? Ведь вчера они дружно поддержали его, а все дело-то касалось такой безделицы, как дележ подарков. За ним пошли, не побоялись! А теперь, когда на карту поставлено главное — жизнь… Неужели они не пошли бы за ним теперь? За исключением Тэрады, все поддержат его. Нет, это невозможно. Ночью, в темноте… Их встретят огнем, вот и все. Ну тогда и думать нечего, остается один выход. Тайно поднять новобранцев, привести их в боевую готовность. Затем взять с собой самых преданных и пойти в палатку офицеров. Он предложит поручику Дои немедленно согласиться на капитуляцию. Нет? Что ж, тогда придется действовать силой… Сколько их всего — четверо? Ценой четырех офицерских жизней будут спасены сотни солдатских… Он объяснит солдатам, что Советская Армия несет им освобождение. Для советских людей враги не они, рядовые солдаты, а те, кто послал их сюда, на это побоище. Он сумеет убедить солдат в этом. Ночью, тайком рота покинет позиции и сдастся в плен. Или дождется утра и в тот момент, когда на перевале покажутся тапки, над позициями роты взовьется белый флаг… Да, мы сдаемся! Мы отказываемся от войны. Мы хотим мира и человеческой жизни… Мечта вспыхнула и погасла. Нет, к этому он не готов. Жизнь не подготовила его к такому шагу. Действовать всем коллективом во имя спасения жизни — такая задача не решается в одну ночь с помощью отчаянной выходки. Новобранцы из его отделения, возможно, и поддержат его. Но солдаты из других взводов даже не знают, что он за человек. Капитуляция, по форме похожая на бунт, ошеломит, напугает их, вызовет сопротивление. И даже если по какой-то удивительной счастливой случайности большинство поддержит его, другие роты уничтожат их перекрестным огнем.

Мечты рассеялись… Осталась лишь тупая безнадежность.

Кадзи поднялся. Не надо думать, не о чем думать… Он капитулирует перед судьбой. Будь что будет.

На востоке сквозь мрак стали проступать очертания сопок. Занималась заря.

Кадзи искал по брустверам окопы своих.

— Эй, проснулся кто-нибудь?

На его голос откликнулся Иманиси.

— Ну как, выспался? — спросил Кадзи.

— Так точно, выспался.

— Тогда будь другом, смени меня. И я посплю напоследок…

36

Кто-то растолкал его. — Господин ефрейтор, завтрак!

— А, это ты, Тасиро. — Кадзи выбрался из окопа.

Тяжелое небо хмурилось, жалось к перевалу.

На завтрак дали рис пополам с гаоляном. Солдаты не стали будить Кадзи, сами получили этот последний завтрак, которым снабжала их Квантунская армия.

— Явился проститься! — к Кадзи подошел Ихара.

Кадзи не сразу вспомнил, что Ихара теперь во взводе противотанковой обороны.

— А! — слова застряли в горле. — Смотри же, Ихара, не теряйся. Увидишь, что дело плохо, — жми сюда, у нас окопы в полный профиль…

— Спасибо вам за все! — Ихара щелкнул каблуками.

Кадзи не мог припомнить, ответил ли он на приветствие Ихары.

Тот бегом пустился к себе.

Потом подошел Энти. Наверно, он все-таки уснул, потому что его морщинистое лицо выглядело немного бодрее.

— Простите за вчерашнее, господин ефрейтор!

Сумел все-таки взять себя в руки человек. Вместо ответа Кадзи похлопал Энти по худому плечу, встал и пошел в палатку.

Кадзи отыскал свои вещи, вынул чистое белье. На землю упал конверт. Старое письмо Митико. Не спуская глаз с адреса на конверте, Кадзи переоделся. С минуту колебался — положить конверт в сумку или сунуть за пазуху? Потом положил письмо на место. Ему не хотелось, чтобы письмо закопали вместе с ним. Может быть, повесть о страданиях и горестях японки попадет в руки человека, не чуждого состраданию. Он заберет письмо и когда-нибудь покажет своей любимой. И скажет: вот так закончилась в тот день любовь двух японцев…

Заныло сердце. Перспективы, стремления, жизнь, способная вместить в себя все порывы души, — все с этой секунды обрывается, исчезает. Он умрет здесь. Но тогда зачем он вообще жил? Ему хотелось отыскать в прошлом какой-нибудь вещественный знак того, что он жил не зря, не напрасно. Он знал любовь, он безумно любил женщину. Тело этой женщины он помнил так ясно, словно оно было частью его тела. Ну так чем же была в конечном счете жизнь? Жаждой! Непереносимой болью в груди!

Кадзи вышел из палатки.

Он то смирялся с мыслью о смерти, то вновь отдавался неверной надежде. Он умрет. А если останется жив… Нет, спасения не будет. Ну а если?

Там, за перевалом, начали артподготовку. Он вышел из лесу, где притаились палатки, и пошел по поросшему травой склону. Он шел медленно.

Сцена готова, сейчас будет разыгран финал. Люди будут кривляться, выполняя назначенную каждому роль, протестовать, рассуждать, и все — бессмысленно. Все движения актеров, все их роли заранее распределены.

На позициях все замерло в ожидании. Заметив Кадзи, кто-то из новобранцев молча указал ему вдаль. На склонах появились бесчисленные черные точки.

Кадзи оглядел своих и спокойно подал команду: — По окопам!

Черные точки на сопках рассыпались теперь во всю ширь горизонта и медленно-медленно ползли вниз. Вот и наступило время проститься, Митико!