Онлайн чтение книги Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего?
1001–1100. Одиннадцатый век

Я пишу эти слова на верхнем этаже трехэтажного дома в маленьком городке под названием Мортонхэмпстед – или Мортон, как его называет большинство местных жителей, – который находится на восточном краю Дартмура в Девоне, на юго-западе Англии. Точно так же – Мортон («город на болоте») – он назывался и в XI в. Однако единственное, что в нем не изменилось за этот период – это название и, пожалуй, гранитные породы, на которых он построен. Тысячу лет назад здесь не было никаких трехэтажных домов. И даже двухэтажных. Около десятка семей, обитавших в этих местах, жили в маленьких прямоугольных хижинах из камня и земли. Единственная комната отапливалась центральным очагом, дым из которого поднимался к почерневшим стропилам. Дома располагались у подножия холмов, чтобы спрятаться от непогоды, приходящей с болот, а крыши сооружали из папоротника или соломы. Жителям Мортона приходилось туго: питались они в основном овощами, сыром и стойкими злаками, которые росли на кислой почве, – рожью, овсом и горохом. Никто не умел ни читать, ни писать; здесь не было ни священников, ни приходской церкви. В доме королевского бейлифа, возможно, стояла грубо высеченная гранитная купель, а у креста на дороге бродячие проповедники пересказывали истории из Нового Завета, но на этом все. В Девоне в то время существовало около двадцати религиозных общин, но двумя ближайшими были скромный собор епископа в Кредитоне, в 13 милях к северу, и маленький монастырь в Эксетере, в 13 милях к востоку. Оба они представляли собой всего лишь небольшие часовни, где жили несколько священников. Визит священнослужителя в Мортон был большой редкостью. Такой же редкостью были праздники.

Разница между тогдашним и нынешним образом жизни станет особенно очевидной, когда вы обратите внимание на все, что сейчас принимаете как должное. Например, практически все, чем я владею, в какой-то момент было куплено – либо мной самим, либо моими друзьями и родными. А вот наш далекий предок, живший в Мортоне в 1001 г., вполне возможно, вообще ни разу в жизни не видел денег. Они, конечно, существовали в форме серебряных пенни – король Этельред Неразумный отчеканил немало этих монет, чтобы выплатить дань датским викингам, – но вот домовладельцу в Мортоне в 1001 г. покупать было практически нечего: он должен был делать все сам. Если ему нужна была миска, он должен был вырезать ее из дерева. Если был нужен плащ, то надо было настричь шерсти с местных овец, вручную сплести из нее пряжу, соткать полотно, скроить и сшить одежду. Если ему хотелось еще и покрасить новый плащ, то нужно было приготовить краски из натуральных пигментов, например, из вайды (синяя) или корней марены (красная). Если за что-то из этого нужно было платить, то, скорее всего, совершался натуральный обмен: он предлагал животных, шкуры, мясо или яйца – или ту самую миску, которую с таким трудом вырезал из дерева. Деньги просто не требовались: большинству домовладельцев они были нужны лишь для выплаты ренты местному феодалу или покупки вещей вроде котла, ножа или топора, которые нельзя было изготовить самим. Из-за редкости наличных денег кладов этого периода в западной части Британии практически не находят. Монеты и в целом по Европе чеканили не очень активно, но в Девоне их почти не было[1]Данные по Европе см. в N. J. G. Pounds, An Economic History of Medieval Europe (1974), p. 99. На отсутствие наличных денег в Девоне и Корнуолле я обратил внимание после статьи Генри Ферберна, которую тот подал в Лондонское медиевистическое общество в апреле 2012 г. Примечание: если не указано иного, источники в сносках изданы в Лондоне..

Единственное место, где вам могли понадобиться серебряные пенни, – торговый город. В начале XI в., впрочем, во всем Девоне было всего четыре таких города: Эксетер (20 километров от Мортона), Тотнис (35 километров), Лидфорд (на другой стороне топкого болота, через которое не было брода) и Барнстапл (62 километра). Даже преодолеть сравнительно короткую дистанцию до Эксетера, ближайшего из четырех торговых городов, было трудно. В одиночку ходить через лес небезопасно: на вас могут напасть разбойники или волки, которых в Англии в те времена было еще немало. Дороги плохие, а еще вам придется переходить вброд реку Тейн, которая зимой вполне могла течением сбить человека с ног. Оставлять семью и имущество без присмотра тоже было опасно: их вполне могли ограбить. Соответственно, простолюдины в 1001 г. далеко от дома не отходили. Общественных структур, которые требовали от их потомков путешествий на далекие расстояния, – королевского двора, Парламента, ярмарок, религиозных орденов – практически не существовало. Люди, жившие на отшибе христианского мира, держались среди своих, где чувствовали себя в безопасности: соседи и родственники были единственными, кто может защитить их семьи, кто точно будет торговать с ними честно и кто поможет в голодный год.

Итак, мы слегка затронули разницу между моим образом жизни и жизнью моих предков в Мортонхэмпстеде. Человечество в 1001 г. было не просто неграмотным, суеверным, невежественным и лишенным духовного руководства: ему приходилось постоянно бороться с трудностями и опасностями. Голод и лишения были широко распространены. Общество было жестоким, и, чтобы защититься, приходилось отвечать силой на силу. Вдобавок к местным ворам и убийцам на Англию в течение последних двух веков периодически нападали викинги. В 997 г. они сожгли маленький торговый городок Лидфорд на северо-западе Дартмура и разрушили Тавистокское аббатство на юго-западе. В 1001 г. они вернулись в Девон и сожгли Эксетер, после чего повернули на восток (к счастью для Мортона) и разрушили деревни Бродклист и Пинхоу. Но не было никакой гарантии, что на следующий год они не вернутся снова, чтобы подняться по реке Экс до Эксетера и попытать счастья на западе. Король Этельред не смог бы провести свою армию по полуразрушенным римским дорогам до самого Девона, а потом по лесным тропам до Мортона, чтобы спасти жителей деревни от подобного нападения, даже если бы захотел. Если бы викинги вернулись, то жителям Мортона ничего не оставалось бы, кроме как собрать детей и спрятаться на болоте или в лесу.

Насколько репрезентативно подобное описание для других частей христианского мира? Как вы наверняка понимаете, даже в разных регионах Англии жили по-разному. Если бы вы проехали 20 километров через холмы от Мортона до Кредитона, то увидели бы более густонаселенное поместье, которым владел епископ Девонский. В его доме вы бы даже нашли пару рукописных книг: одну – о древних христианских мучениках, другая же была энциклопедией, составленной французским ученым IX в. Рабаном Мавром. Покинув Кредитон и добравшись до Эксетера, вы увидели бы купцов и священников, живущих в пределах старинных римских стен. В центре города был рынок, но вас все равно поразил бы деревенский вид этого места, где тогда жило меньше тысячи душ. Население Винчестера, бывшего тогда столицей Англии, составляло около 6000 человек. В Лондоне, крупнейшем городе королевства, жило более 10 000 человек, многие из которых проживали в Ланденвике или Олдвиче, порту в западной части города. В юго-восточных графствах было больше людей, больше церквей и, соответственно, больше священников, чем в Девоне. Там чаще использовались деньги, а рынки были более распространены. В Кенте, например, было десять «боро», или рыночных городов (3,5 на 500 квадратных миль, то есть около 1300 кв. км, в сравнении с 0,8 в Девоне); соответственно, более активным было и движение населения. Кто-то пускался даже в далекие путешествия: в лондонском таможенном уставе упоминаются торговцы из Нормандии. Но, хотя нападения викингов не полностью уничтожили международную торговлю, угрозу с их стороны ощущали все. Равно как и страх перед насилием.

Если двигаться дальше, вы найдете еще большее разнообразие. Разница в экономическом процветании и урбанизации наблюдалась по всей Европе. Что касается религии, то в 1001 г. христианство уже практически приобрело знакомую нам панъевропейскую форму. Уэльс, Шотландия и Ирландия были независимыми христианскими странами, но с еще более жестокими внутренними противоречиями, чем в Англии. Скандинавия обратилась в христианство лишь частично: некоторые регионы Норвегии отчаянно сопротивлялись. Что же касается Восточной Европы, то королевство Польша стало христианским в 966 г. Литовское королевство оставалось языческим, как и славянские племена, но княжество Киевское, которым управляли русы – племя викингов, даровавшее свое имя России, – приняло христианство в 988 г. Мадьяры жили на территории современной Венгрии. За век до этого они вторглись в Западную Европу, с боями пройдя Священную Римскую империю и добравшись до Бургундии и Франции, где продолжали совершать набеги вплоть до 955 г. В 1001 г. их уже начал обращать в христианство недавно коронованный король Стефан (Иштван) I, победивший дядю-язычника. На севере Испании христианские королевства Леон (включавший в себя Кастилию) и Наварра (включавшая в себя Арагон) и независимое графство Барселона начали Реконкисту – процесс отвоевывания нынешней территории Испании и Португалии у мусульманского халифата Кордовы, который продолжался вплоть до конца XV в. Таким образом, христианский мир быстро распространялся по Северной, Восточной и Южной Европе – правда, не без ежедневных нарушений заповеди «Не убий».

В центральных землях христианского мира господствовала Священная Римская империя, простиравшаяся от северного побережья Германии на юг вплоть до самого Рима и включавшая в себя Австрию, Северную Италию и Лотарингию (которая состояла из Нидерландов, Восточной Франции и Рейнской области). Управлял ею император Римской империи, который нередко одновременно являлся правителем одного из многочисленных герцогств, маркграфств, графств или королевств, входивших в ее состав. В качестве императора, однако, он был избранным духовным монархом, которого выбирала коллегия архиепископов и светских аристократов. Западным соседом империи, христианским королевством Францией, правила недавно установившаяся династия Гуго Капета. Но ее площадь равнялась лишь примерно половине площади современной Франции. К юго-востоку располагалось независимое христианское королевство Бургундия, простиравшееся от Осера до Швейцарии и к югу, до средиземноморского побережья Прованса.

Именно в средиземноморских королевствах жизнь наиболее заметно отличалась от английской. Кордова была одним из самых богатых и передовых городов мира, намного превосходившим по уровню торговли и учености любой христианский город; возможно, там жило до полумиллиона человек. Архитектура была потрясающей – это можно увидеть на примере Великой мечети, которая стоит и по сей день. Говорят, что в библиотеке халифа хранилось более 400 000 книг. В Италии люди жили примерно в таких же городах, как и во времена Древнего Рима. Именно здесь находились крупнейшие торговые города западного христианского мира: в Павии, Милане и Амальфи проживало примерно по 12–15 тысяч жителей, чуть поменьше – в приморских городах-государствах Венеции, Пизе и Генуе.

Единственной частью христианского мира, способной тягаться в богатстве и изысканности с Кордовой, была Византийская империя, в частности ее столица – Константинополь, в начале XI в. находившийся на пике процветания. По разным оценкам там жило около 400 000 человек. Кроме того, Константинополь мог похвастаться развитой судебной системой, экономическими связями с Ближним Востоком и невероятным богатством. Василий II, который был императором в 1001 г., из Большого дворца управлял огромной территорией, включавшей в себя почти все северо-восточное побережье Средиземного моря: юг Италии, почти все Балканы, Грецию и Анатолию (современную Турцию) вплоть до границы с Палестиной. Кроме того, он владел греческими островами – Кипром, Критом – и частью северного побережья Чёрного моря. Рядом с Большим дворцом стояла церковь Святой Софии с огромным куполом высотой 55 метров – это было крупнейшее здание всего христианского мира. Римский император Константин в IV в. собрал лучшие произведения античного искусства, чтобы украсить город, который решил сделать столицей. Древнегреческие бронзовые скульптуры соседствовали с древнеегипетскими обелисками. В 1001 г. Рим, первая столица империи, по сравнению с Константинополем был незначительным городком: его стены окружали вполовину меньшую площадь, многие произведения искусства были разрушены или украдены, а среди развалин на знаменитых холмах паслись овцы и коровы. Что же касается остальной части христианского мира, просвещенные византийцы относились к ним, как к обычным варварам.

Учитывая такой разброс – от горстки крестьян на самообеспечении, которые с трудом выживали в землянках на мокрых холмах Мортона, до золотого блеска мусульманской Кордовы и огромных богатств христианского Константинополя, – найти явления, которые изменили весь зарождающийся западный мир, кажется почти нереально. Тем не менее, несмотря на все различия, у тогдашних людей было больше общего, чем, возможно, они сами осознавали. Когда епископ Барселонский решил купить у еврея две редкие книги в 1043 г., он заплатил не серебром, а домом и земельным участком – выходит, натуральный обмен существовал даже среди просвещенных и богатых жителей Средиземноморья[2]C. H. Haskins, The Renaissance of the Twelfth Century (2^nd edn., 1955, 5^th imp., 1971), p. 72.. Если в Европе наступал голод, страдали все – в том числе и византийцы, которые, видя высокие цены, ограничивали торговлю. Если по христианскому миру распространялась болезнь, она не щадила ни бедных, ни богатых. И никто нигде не был защищен от насилия, свойственного той эпохе. Герцог Вильгельм Нормандский в 1066 г. завоевал Англию; другой норманн, Роберт Гвискар, в 1060–1068 гг. оккупировал византийские владения в Южной Италии. В полном соответствии с пословицей «Чем выше поднимаешься, тем больнее падать» византийский император Роман Диоген попал в плен в битве при Манцикерте в 1071 г., и после этого Анатолию завоевали тюрки-сельджуки. Пока император был в плену, в Константинополе произошел государственный переворот, и Роман лишился власти. Позже его ослепили, и он умер от ран в монастыре. Знаете, по-моему, даже в Мортоне ему жилось бы лучше.

Рост влияния западной христианской церкви

Большинство историков, несомненно, называют рост влияния римско-католической церкви самой большой переменой, случившейся в XI в. Это стало последствием (по крайней мере, отчасти) того, что государства, находившиеся на периферии христианского мира, обратились к римской церкви. Географическая экспансия превратила папство в панъевропейский институт власти, имевший широкий политический и нравственный авторитет. Кроме того, это привело к усилению власти церкви в целом и запустило целую серию изменений, повлиявших на жизнь всего общества. Без этого Средневековье бы не стало таким, каким мы его знаем.

Между 955 и 1100 гг. западная часть христианского мира удвоилась в размерах. Преображение было не мгновенным: многие земли десятилетиями сопротивлялись христианской вере, но в этот период практически вся Западная Европа стала жить и молиться под знаком креста. Причины этого довольно сложны; несомненно, немалую роль сыграл проповеднический фанатизм, но другим важным фактором стало желание правителей либо укрепить владения, защитив от воинственных соседей, либо расширить свою власть, завоевав новые земли. Чтобы добиться того или другого, им требовалось вступать в союзы, а католическая церковь обеспечивала им нравственный «каркас», на котором можно было устанавливать доверительные связи. Чем больше правителей принимали католическую веру, тем больше власти и популярности получала церковь – начался эффект лавины, и местные языческие религии утратили значимость. Кроме того, правители отлично понимали достоинства религии, по сути, представлявшей собою диктатуру. Католическая церковь укрепляла личную власть монарха и с помощью своей иерархической философии помогала ему стабилизировать и контролировать королевство.

В свою очередь, стремительно растущие владения естественным образом увеличили политическую власть папы, хотя это и привело к усилению соперничества с патриархом Константинопольским. Номинально папа римский, будучи наследником первого римского епископа, святого Петра, стоял в иерархии выше, но об этом редко говорилось в открытую, и, соответственно, верховенство могло подвергаться сомнению. Чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос, папа Лев IX в 1054 г. отправил делегацию в Константинополь; ее члены потребовали от патриарха Керулария признать верховенство римского понтифика. Хрупкий политический баланс прошлых лет оказался нарушен, а Керуларий разгневался. Он заявил, что римская церковь не имеет никакой власти над Византийской империей. Римские делегаты тут же отлучили его от церкви, Керуларий в свою очередь отлучил от церкви их. С этого момента дороги римской католической и греческой православной церквей разошлись, а 1054 г. считается важнейшей датой в истории христианства. На самом же деле это стало лишь формальным признанием раскола, существовавшего уже несколько веков. Папа римский немало обрадовался, когда влияние патриарха пошатнулось после потери Византией земель в Италии в 1060-х гг. и Анатолии в 1071 г.

Растущая власть папы привела к столкновению и с императором Священной Римской империи. В 1001 г. еще не существовало официального механизма назначения нового папы. Иногда богатые семьи Рима избирали папу самостоятельно, иногда – соглашались с кандидатурой, предложенной императором. Император имел право назначать на пост папы человека, которого считал наиболее подходящим, – либо непосредственно, либо с помощью «выборов» с заранее определенным результатом. Из-за этого часто возникали конфликты; временами папу смещали с трона и заменяли императорским подхалимом. В 1046 г., когда Генрих III занял германский трон и прибыл в Рим, чтобы получить императорское звание, он нашел там сразу трех претендентов на титул понтифика: Бенедикта IX, который продал папский титул, но затем отказался уступить его, Григория VI, купившего этот титул, и, наконец, Сильвестра III, чью кандидатуру поддерживала местная знать. Не желая, чтобы его императорский титул подвергали сомнению, Генрих III созвал синод в Сутри, на котором все трое пап были низложены, после чего император назначил новым папой своего духовника, который принял имя Климент II. Но вскоре проблемы с назначением возникли снова. В 1058 г. двое соперничавших пап, Бенедикт X и Николай II, пошли друг на друга войной. На следующий год Николай II победил и издал буллу In nomine Domini , согласно которой все будущие папы должны избираться тайным голосованием коллегии кардиналов, без вмешательства императора Священной Римской империи.

In nomine Domini стала лишь первой из серии реформ, продвигаемых кардиналами церкви, самым выдающимся из которых был Гильдебранд, будущий папа Григорий VII. Эти реформы отделяли духовенство от всех остальных людей. Католическим священникам – от приходских попов до епископов – запретили вступать в брак. Они должны были выглядеть точь-в-точь как священники-латиняне – носить тонзуру и ходить гладко выбритыми – и говорить, как они, проводя службы только на латинском языке. Им запретили продавать и покупать церковные должности – эта практика была известна как симония. Их вывели из-под юрисдикции светских судов и судили только в епископских судах, причем в этих судах их не могли приговорить к смерти. И, что самое важное, реформы запрещали светскую инвеституру. Это означало, что, в теории, никакой светский правитель не имел права назначать церковнослужителей: старшее духовенство, в том числе епископов и архидьяконов христианского мира, должен был назначать лично папа. Григорий VII даже распространил свою власть на императора Священной Римской империи: он дважды отлучал Генриха IV от церкви и однажды заставил его пересечь Альпы босиком, одетым в власяницу, чтобы просить прощения у папы в Каноссе. Реформы были приняты не сразу – многим очень не понравился запрет на вступление в брак, а некоторые правители вовсе не хотели отказываться от права назначать священников, – но их влияние оказалось огромным. К 1100 г. церковь стала независимой политической и религиозной силой, распространившей влияние на все королевства от Норвегии до Сицилии и от Исландии до Польши, и которая имела немалую власть, как тогда говорили, над «латинским миром».

Рост папской власти сопровождался укреплением авторитета церкви на низовом уровне. Священники превратились в постоянных полномочных представителей религии в поселениях. Точки религиозного фокуса – которые, как мы видели в Мортоне, в 1001 г. иной раз представляли собой просто крест для публичных проповедей и купель для крещения в господском доме, – все чаще превращались в церкви в полном смысле слова, при финансовой поддержке общины, желавшей поклоняться Богу. Мы уже видели, что в начале XI в. епископ Девонский, номинально обслуживавший площадь в 6700 кв. км, на деле имел власть максимум над двумя дюжинами поселений со священниками. Епископ Падерборнский в Лотарингии тоже управлял всего лишь 29 церквями в епархии с территорией 3000 кв. км[3]Более полные данные по Девону вы найдете в книге Bill Hardiman and Ian Mortimer, A Guide to the History and Fabric of St Andrew’s Church, Moretonhampstead (Friends of St Andrew’s, 2012), pp. 4–5. Цифры по Падерборну – в  The New Cambridge Medieval History , vol. 3, p. 46.. К 1100 г., однако, их преемники на должностях управляли уже сотнями приходов. В некоторых частях Англии процесс парохиализации к концу века практически полностью завершился. В Книге Судного дня (1086) упоминается не менее 147 церквей в одном только графстве Кент. Однако из коллекции документов того времени – «Монахорума Судного дня» – становится ясно, что их было по крайней мере вдвое больше и что приходская система к тому времени уже полностью сформировалась[4]Christopher Holdsworth, Domesday Essays (Exeter, 1986), p. 56; Neil S. Rushton, «Parochialisation and Patterns of Patronage in 11^th Century Sussex», Sussex Archaeological Collections , 137 (1999), pp. 133–152, at p. 134.. Практически то же самое можно сказать и о Суссексе, в котором к 1100 г. было уже построено не менее 183 из 250 средневековых приходских церквей[5]Rushton, «Parochialisation», Appendix 1.. В богатых густонаселенных графствах Норфолк и Суффолк церквей было еще больше.

Кроме священников, служивших в этих конгрегациях, была назначена целая иерархия старшего духовенства. Архидьяконы подчинялись епископам и были духовными администраторами региона. Настоятели управляли коллегиальными церквями. Североевропейские епископы переезжали из глухой сельской местности в города, подражая своим южноевропейским коллегам. В Англии епископ Кредитонский в 1050 г. перебрался в Эксетер, епископ Дорчестерский в 1072 – в Линкольн, епископ Сельсейский в 1075 – в Чичестер, епископ Шерборнский в 1078 – в Олд-Сарум (ныне Солсбери); наконец, епископ Эльмгемский в 1072 г. переехал в Тетфорд, а около 1095 – в Норидж. К 1100 г. все английские епископы обосновались в городах, где инфраструктура была лучше, а связь – быстрее. Можно даже сказать, что если в 1001 г. священник был редким зрелищем, к 1100 г. от них уже некуда было деваться.

Кроме приходских священников, архидьяконов, епископов и архиепископов, папа римский руководил монахами, число которых росло невероятно быстро. В начале X в. герцог Аквитанский основал монастырь в Клюни, известный своими революционными взглядами. Как и другие монастыри тех времен, он следовал Уставу св. Бенедикта; в отличие от других монастырей, однако, он следовал ему с величайшей строгостью. Клюнийским монахам запрещались половые связи и любые формы коррупции, в том числе симония и кумовство, и они находились под непосредственным управлением папы римского. Впрочем, самым важным элементом клюнийского образа жизни стало возвращение к молитве как к главному виду деятельности монахов. Для обработки монастырских полей нанимали батраков, что давало монахам больше времени для литургии. Новая монашеская модель понравилась членам знатных семей, которые считали ручной труд недостойным занятием, так что Клюни не испытывал недостатка ни в новых монахах, ни в богатстве. А еще монастырем управляли очень способные аббаты. Вскоре были основаны новые монастыри, связанные с главным домом Клюни, и в XI в. клюнийцы стали первым настоящим христианским монашеским орденом. На пике могущества орден клюнийцев управлял почти тысячей монастырей по всей Европе. Этот проект показал, насколько мощной может быть организация религиозных домов под управлением одного лидера. Вскоре были основаны еще более строгие монашеские ордена – картезианцев (в 1084) и цистерцианцев (в 1098).

Если вам показалось, что армия монахов и священников пришла в движение, возглавляемая верховным главнокомандующим-папой, то вы недалеки от истины. В 1095 г. во французском Клермоне папа Урбан II устроил собор, который стал важной вехой для роста влияния римской церкви. Византийский император Алексей Комнин был уже не в силах сдерживать натиск тюрков-сельджуков в Анатолии и попросил Урбана II повлиять на западную аристократию, чтобы та отправила военную помощь своим христианским братьям на Востоке. Вот это поворот! В начале XI в. Константинополь считал Рим нецивилизованным; в 1054 г. патриарх Константинопольский отлучил от церкви папских легатов; а вот в 1095 г. Византия уже видела в папе потенциального спасителя. Урбан II, который хотел снова объединить греческую православную и римскую католическую церкви и надеялся наконец-то распространить папскую власть на весь христианский мир, с удовольствием согласился помочь. 27 ноября он прочитал проповедь перед большой толпой, в которой призвал мужчин-христиан перестать сражаться друг с другом и отправиться в Иерусалим, чтобы освободить святой престол Господа Иисуса Христа из-под власти халифа из династии Фатимидов. Его призыв вызвал экстатическую реакцию и запустил несколько волн вооруженного паломничества в Святую землю, в частности Первый крестовый поход. Эта экспедиция франкских и норманнских аристократов пронеслась через Анатолию и Сирию; они завоевали большой город Антиохию и отправились к Иерусалиму, который пал под натиском их армии 15 июля 1099 г. Это уже само по себе невероятно. Просто представьте, как вы сегодня отправляетесь пешком из Франции в Иерусалим. У вас нет никаких путеводителей, разговорников и денег, и вам приходится бороться с сильнейшей жарой и многочисленными хорошо вооруженными врагами. А теперь представьте, что вы сделали все это, хотя раньше не отходили от родной деревни и на несколько миль. Мы просто не можем сейчас себе представить, насколько невероятным событием тогда был крестовый поход. Зато мы можем представить, насколько сильной и влиятельной стала церковь – она призвала людей пойти в поход на край земли, и они пошли.

То было потрясающее столетие для католической церкви. В начале века папу мог в любой момент нанять и уволить император. Папа не мог полагаться на королей и герцогов христианского мира, которые в основном воевали между собой. Он не мог проявить власть, потому что необходимые административные и коммуникационные структуры были в зачаточном состоянии или вообще не существовали. Священники часто нарушали религиозные предписания: пользовались собственным языком и обычаями, покупали и продавали должности, женились и в целом вели себя как обычные светские мужчины. Однако к концу века католическая церковь уже была единой, централизованной, организованной, влиятельной и все больше расширялась. Она могла заставить императора перейти босиком через Альпы и даже отправить армию на завоевание Святой земли. Она стимулировала развитие грамотности, сочинение книг и интеллектуальную деятельность на всем континенте. Но самым главным триумфом стало влияние, приобретенное на низовом уровне. Именно в XI в. католическая церковь превратилась из простой веры, в которую людей обращали крещением, в огромную организованную систему, управляющую всей человеческой жизнью от рождения до смерти.

Мир

Есть определенная ирония в том, что сразу после описания Первого крестового похода я говорю, что одной из главных перемен, случившихся в XI в., стала более мирная жизнь. Еще ироничнее – то, что одной из причин этой более мирной жизни (или, если точнее, отсутствия конфликтов) стала деятельность церкви, которая в 1095 г. призвала своих прихожан на войну. Тем не менее если сравнить Европу 1001 г. с Европой 1100-го, то вы увидите, что насилия в последней стало настолько меньше, что мирную жизнь без всяких оговорок можно назвать одной из главных перемен, случившихся в XI в.

Чтобы разобраться в этом кажущемся противоречии, насилие нужно рассматривать в определенном контексте. Да, в XI в. произошла целая череда войн, но само слово «война» здесь очень важно. Когда в 997 и 1001 гг. викинги нападали на Девон, они не вели войну: они проявляли ежедневную агрессию, которая прославлялась в обществе, где насилие считалось общепринятым образом жизни. Точно так же, когда мадьяры вторглись в Священную Римскую империю, а мусульманский генерал Аль-Мансур (Альманзор) напал на королевство Леон, это было всего лишь частью продолжавшихся межкультурных конфликтов. Каждая сторона естественным образом считала себя смертельным противником другой. Когда языческие княжества по периметру Европы тоже обратились в христианство, они сменили откровенную враждебность на культурное братство и осторожное сосуществование. Они, конечно, все равно могли развязать войну – как мы видели, друг с другом воевали даже римские папы. Но это уже были политические войны с целью разрешения конкретных споров, ограниченные по времени; конфликты больше не были частью повседневной жизни. Норманнское завоевание Англии (1066–1071) и Южной Италии (в течение XI в.) стали одними из последних вторжений в христианские королевства «в стиле викингов». Постоянные, регулярные убийства, которые когда-то были неотъемлемой частью жизни в христианском мире, удалось вытеснить на периферию, в земли неверующих язычников: кордовских мусульман, тюрков-сельджуков, литовцев, славян.

В основе процесса, благодаря которому европейское общество отказалось от старой культуры всеобщего насилия, лежало не только превращение старых врагов-язычников в новых друзей-христиан. Он был вызван и изменениями в социально-экономической системе, в частности, появлением феодальной системы. Во времена вторжений викингов и мадьяров европейские армии сражались в пешем бою; они не могли сравниться с быстрыми, мобильными морскими или конными разбойниками. Чтобы сохранить свои земли и людей, правители Европы создали специализированные войска из всадников, чьи доспехи, маневренность и способность к быстрому перемещению могли успешно сдерживать непрошеных гостей. Но боевые кони были невероятно дороги, равно как и рыцарские доспехи. Более того, для конного боя требовались годы подготовки, начиная с самого детства. Соответственно, великие аристократы Европы наградили этих рыцарей и их семьи значительными состояниями; чтобы поддерживать эту армию в боеспособном виде, был создан новый привилегированный класс. Феодальная система – это своеобразное двустороннее соглашение: местные общины кормят и экипируют своих лордов-военачальников, а те за это их защищают. Этот процесс, который в 1001 г. уже набрал ход, значительно затруднил незваным гостям возможность грабить и убивать до этого весьма плохо защищенных европейских крестьян. В современном мире слово «феодализм» имеет негативный оттенок, но в 1100 г. оно означало, что христианская Европа защищена так надежно, как никогда раньше.

Необходимо отметить, что создание класса феодальных лордов, которые защищали христианский мир от внешних врагов, привело к насилию нового типа – стычкам между самими феодалами. Норманнский летописец Вильгельм из Пуатье противопоставлял частые кровопролития в феодальной Нормандии, где соседствующие феодалы постоянно враждовали друг с другом, сравнительно мирной англосаксонской Англии до 1066 г. Однако на феодальных лордов давили определенные обстоятельства, которые заставляли их по большей части сосуществовать мирно. Некоторые из них были созданы церковью, весьма изобретательной в создании способов противодействия насилию. Например, на феодала можно было наложить епитимью, если он совершал нечто неописуемо жестокое. Одним из тех, кто прославился в истории именно своей жестокостью, стал Фульк Нерра, граф Анжуйский. Узнав, что жена изменила ему с крестьянином, он сжег ее на костре, нарядив в свадебное платье. Потом он устроил резню – настолько ужасную, что церковь не могла оставить ее без наказания: графу приказали совершить паломничество в Иерусалим. После еще одного ужасного деяния его заставили построить новый монастырь, где священники будут молиться за его душу. До своей смерти в 1040 г. Фульк успел совершить два паломничества в Иерусалим и построить два монастыря. Церковь, конечно, не смогла умерить его склонность к насилию, но ей, по меньшей мере, удалось выставить его черную репутацию на всеобщее обозрение, заставив его публично каяться. Остальные, несомненно, это заметили. Нельзя не задуматься и о том, сколько еще злодеяний мог бы совершить Фульк, если бы его нрав вообще ничего не сдерживало. По иронии судьбы, благодаря паломничествам и построенным монастырям некоторые историки считали его благочестивым.

Вторая стратегия, с помощью которой церковь боролась с насилием, – движение, известное как «Мир Божий», основанное во Франции в конце X в. Это движение использовало мощную религиозную пропаганду, в частности процессии с мощами святых, которая призывала феодалов заключить мир между собой и защищать женщин, священников, паломников, купцов и крестьян от ужасов войны. Мы, конечно, можем смотреть на такие меры с известной долей цинизма, но в XI в. люди еще искренне верили, что святые мощи могут нанести непоправимый ущерб человеку, нарушившему религиозный обет. Особенно важное значение «Мир Божий» приобрел около 1033 г., который считался тысячелетним юбилеем смерти Христа. Еще одним похожим движением было «Перемирие Божье». Оно запрещало любые боевые действия с ночи пятницы до восхода солнца в понедельник, а также в дни почитания главных святых. В 1040-х гг. правило было ужесточено: мужчинам старше двенадцати лет запрещалось драться с вечера среды до утра понедельника, а также во время Великого поста и Адвента. Стоит сказать, что оно не очень тщательно выполнялось: битва при Гастингсе состоялась в субботу, так что «Перемирие Божье» нарушили и саксы, и норманны. Тем не менее о нем постоянно упоминалось на церковных соборах. Соответственно, феодалам постоянно напоминали, что церковь не поддерживает междоусобиц между христианами. Как сказал папа Урбан в своей проповеди в Клермоне в конце века, если уж христианам так хочется сражаться, то пусть они направят свою энергию против врагов христианского мира.

Нам легко смеяться над церковниками, которые считали, что могут запретить военные действия от ужина в среду до завтрака в понедельник, но эти движения поддерживались не только церковью: в них были весьма заинтересованы и короли. Если вассалы короля тратили ценные ресурсы на вражду друг с другом, это явно не способствовало интересам страны. По этой причине и Вильгельм Завоеватель, и император Священной Римской империи Генрих IV поддерживали «Перемирие Божье». Кроме того, у светских правителей были и свои методы сохранения мира. В Англии Вильгельм умышленно расположил поместья своих вассалов в маленьких, отдаленных уголках страны, лишив их возможности контролировать большие участки земли как «королевства в королевстве». Кроме того, каждое поместье выдавалось лично королем, так что вассалы вынуждены были поддерживать мир из лояльности. Эта клятва верности также означала, что нужно придерживаться правил приличия, определенных королем. Неважно, утро понедельника сейчас или вечер субботы: правила войны действовали всегда, и нередко включали в себя и предписания церкви. Начался медленный процесс сдерживания и контроля христианского насилия.

Отказ от рабства

Французский историк Марк Блок утверждал, что исчезновение рабства стало «одним из самых глубоких преображений человечества за всю его историю»[6]Цитата по Pierre Bonassie, trans. Jean Birrell, From Slavery to Feudalism in South-western Europe (Cambridge, 1991), p. 1.. Несомненно, отказ от рабства действительно стал значительной переменой в европейском обществе в 900–1200 гг., но то был довольно сложный процесс. Первое, на что указывают временные рамки, – «отмена» не была единовременной и полной: на Западе рабство сохранялось еще в XIII в., а в Восточной Европе – еще несколько столетий спустя. Кроме того, не все рабы содержались в одинаковых условиях: в разных странах были разные законы об обращении с рабами. Кроме того, не всегда ясно, где заканчивается рабство и начинаются другие формы подневольного труда, например, крепостного или несвободного крестьянина. Тем не менее в XI в. были сделаны важные шаги в сторону ограничения рабства, которые привели к его постепенному исчезновению на Западе – поэтому мы обсуждаем тему именно в этой главе.

Рабство – это древний институт; средневековое рабство ведет свое происхождение от Римской империи. Римский юридический принцип dominium гласил, что владение вещью не ограничивается только правом собственности на нее: вы имеете право делать с вещью все, что вам заблагорассудится – и этой «вещью» может быть и человек. После того как в V в. пала Западная Римская империя, новые королевства, возникшие на ее обломках, ввели различные ограничения этого принципа; и рабы, и рабовладельцы подчинялись в первую очередь законам королевства. Появлялись различные правила, например: становится ли свободная женщина, вышедшая замуж за раба, сама рабыней, и наоборот; или может ли мужчина, который женился на женщине, не зная, что она рабыня, свободно развестись с ней. В некоторых регионах мужчина имел право продать жену в рабство, аннулируя тем самым брак. Если мужчина продавал в рабство самого себя, из этого еще не следовало, что его жена и дети тоже станут рабами, ибо родились они свободными; но в то же время свободы им это тоже не гарантировало. В некоторых королевствах человек, убивший своего раба, должен был выполнить епитимью, тяжесть которой зависела от того, совершил ли раб какой-то серьезный проступок или же хозяину просто захотелось. Некоторые законы требовали от мужчин отпустить на волю рабыню, родившую ему двух детей. В некоторых регионах рабы имели право оставить себе заработанные деньги и постепенно выкупиться из рабства. Ине, король Уэссекса, издал свод законов, который позже перенял Альфред Великий; там, в частности, говорилось, что, если хозяин заставит раба работать в воскресенье, его автоматически отпускали, а хозяина штрафовали на тридцать шиллингов.

Среди всех этих вариаций просматривается одно важнейшее отличие, которое отделяет раба от несвободного крепостного крестьянина в феодальной системе. Помещик мог накладывать ограничение на деятельность своих крепостных: с кем они могли вступать в брак, куда ходить, на какой земле работать, – но лишь потому, что они были прикреплены к его поместью. Крепостной был привязан к земле, и все его обязанности передавались по наследству или покупались вместе с этой землей. Соответственно, это была косвенная форма служения, которая подразумевала еще несколько важных различий. Власть феодала ограничивалась обычаями, и, соответственно, крепостные крестьяне имели определенные права. А вот раб был просто собственностью. Его можно было покупать или продавать отдельно от супруга или супруги – или же семейную пару можно было сохранить. Раба или рабыню можно было избивать, калечить, кастрировать, насиловать, заставлять работать постоянно (не считая, как уже говорилось выше, воскресений в некоторых королевствах) или даже убивать без каких-либо последствий для владельца. Рабы были не просто гражданами второго сорта. Гражданами второго сорта были крестьяне – рабы вообще не считались за людей.

Вы, наверное, подумали, что христианская церковь должна была искоренить рабство. Но ее позиция не так однозначна. С одной стороны, известны взгляды папы Григория Великого, изложенные в конце VI в.: человечество было создано свободным, и, соответственно, с точки зрения морали и справедливости всем мужчинам и женщинам нужно вернуть свободу, для которой они рождены. С другой стороны, есть и люди вроде святого Геральда Аврилакского, который жил три века спустя; незадолго до смерти он освободил многих своих рабов, но при жизни считал их своей собственностью, о чем говорят вовсе не подобающие святому угрозы искалечить их за недостаточное послушание[7]Цитата Григория Великого – парафраз из Frederik Pijper, «The Christian Church and Slavery in the Middle Ages», American Historical Review , 14, 4 (July 1909), pp. 675–695, at p. 676. Информация о св. Геральде Аврилакском – из Bonassie, Slavery to Feudalism , p. 55.. Частью проблемы, как мы уже видели, было то, что влияние церкви в начале XI в. было довольно ограниченным, и у нее не было никаких реальных способов призвать к ответу недобросовестных феодалов. Но главный вопрос все равно состоял в том, что рабы являлись собственностью. Если церковь не особенно стремилась расставаться со своей собственностью, как она могла заставить богачей расстаться со своей? В городах вроде Камбре, Вердена или Магдебурга епископу даже платили налог с продажи каждого раба. Чтобы развиваться и укреплять свою власть, церкви требовалась помощь обеспеченных людей, чье благосостояние во многом зависело от рабского труда. Они не станут поддерживать церковь, которая хочет отнять у них богатство. Таким образом, церковь оказалась в ловушке – между своей нравственной миссией и стремлением к деньгам и власти.

Так что же изменилось в течение XI в.? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала понять, почему люди вообще попадали в рабство. Начнем с того, что в рабство нередко продавали взятых в плен на войне мужчин и женщин. То была стандартная практика и в христианском мире, и за его пределами. Английских рабов-христиан в правление Кнуда Великого продавали Дании. Пираты продавали захваченных в плен англичан в Ирландии. Ирландскими и валлийскими рабами торговали в Англии. Английское слово «slave» происходит от «Slav» («славянин»): славян тогда еще не обратили в христианство, и они были весьма уязвимы для набегов христианских работорговцев. Но не всякое рабство было результатом войны: некоторые люди сами продавали себя в рабство. То, что в рабство можно было пойти добровольно, сейчас, конечно, шокирует, но иногда у людей просто не оставалось выбора: они продавали себя или членов семьи, чтобы спастись от голодной смерти. Для третьих рабство было формой наказания. Вора, пойманного с поличным, могли сделать рабом его жертвы вместо того, чтобы казнить. В некоторых королевствах рабство было наказанием за государственную измену. Священники, пытавшиеся оправдать рабство, утверждали, что более милосердным будет обратить преступника или побежденного солдата в рабство, чем повесить его. На это упирал, в частности, Рабан Мавр, автор одной из двух книг, которую вы нашли бы в 1001 г. в доме епископа Кредитонского.

С этой ситуацией в конце концов покончили несколько социальных явлений. Во-первых – деятельность церкви по продвижению мира. Конфликтов стало меньше, а вместе с ними – и возможностей обратить своих врагов в рабство. Кроме того, случился продолжительный период экономического роста: расчищались пустоши, осушались болота, строились новые поместья, люди в целом стали активнее торговать друг с другом. Если учесть, что двумя главными причинами существования рабства были межкультурные конфликты и крайняя нищета, а в Европе стало меньше и того и другого, то логично, что пошло на убыль и рабство. Обогащение общества привело в конце XI в. к росту урбанизации в Германии, Франции и Италии; рабы теперь могли сбежать в большой город и продавать свой труд там. Кроме того, феодалам не очень хотелось кормить рабов, которые плохо работали; крепостной крестьянин, привязанный к земле, который работал на феодала бесплатно, но добывал пропитание сам, был куда более экономичной трудовой единицей. И, помимо всего прочего, с ростом богатства и власти церковь постепенно усиливала свои нравственные позиции. В числе правил движения «Мир Божий» было следующее: рабы, которые сбегали на собраниях и шествиях, навсегда становились свободными. Преступников тоже стали куда реже наказывать обращением в рабство. Наконец, определенное влияние оказала и политика отдельных правителей. Несколько писателей-современников сообщают, что Вильгельм Завоеватель твердо верил, что рабство – это варварский обычай, и предпринял конкретные усилия в борьбе с работорговлей[8]John Gillingham, «Civilising the English? The English Histories of William of Malmesbury and David Hume», Historical Research , 74, 183 (February 2001), pp. 17–43, esp. p. 36. Спасибо доктору Марку Моррису за то, что обратил мое внимание на эту публикацию.. Под конец его правления 6 из 28 жителей поместья Мортон все еще считались рабами ( servi ), но в целом по стране рабы составляли лишь около 10 процентов населения. После смерти Завоевателя церковь подхватила его антирабовладельческие послания. В 1102 г. Лондонский синод объявил, что «никто и никогда больше не должен заниматься таким постыдным делом, распространенным в Англии, как торговля людьми как скотом». К этому времени рабство уже практически исчезло во Франции, центральной Италии и Каталонии[9]Plinio Prioreschi, A History of Medicine. Vol. 5: Medieval Medicine (Omaha, 2003), p. 171.. В кельтских странах оно сохранялось еще целый век, а в Восточной Европе – и того дольше, но практика торговли людьми на рынке, которая была на Западе нормой с доисторических времен, быстро подходила к концу.

Строительство

Четвертая великая перемена XI в. остается характерной и для городов, в которых мы живем сегодня. Если говорить в общем, то в 1001 г. здания в Западной Европе были маленькими и не очень амбициозными в архитектурном плане; их стиль и масштабы ничем не отличались от римских зданий, оставшихся со времен античности. Большинство соборов не превышали по размерам современную небольшую приходскую церковь, у них были деревянные крыши, а высотой они редко превышали 12 метров. К 1100 г., однако, архитекторы и инженеры-строители сильно превзошли своих пращуров-римлян, создав стиль, известный ныне как романский. Сотни огромных зданий, некоторые – со сводчатыми потолками высотой более 20 метров и башнями почти в 50 метров, выросли по всей Европе, и еще сотни достраивались. В 1001 г., опять же, было очень мало оборонительных строений, которые мы могли бы назвать замками; к концу века их появилось буквально десятки тысяч. В XI в. европейцы научились возводить крепкие стены и высокие башни – причем во всех уголках христианского мира.

Вы, наверное, уже не удивитесь, узнав, что во многом на эти достижения повлияли растущие амбиции церкви. Перестройка Клюни, бургундской церкви – сердца быстро набиравшего влияние клюнийского ордена, началась в 955 г. К моменту освящения в 981 г. она была огромной, а для своего времени так и просто потрясающей: семь эркерных окон в нефе и боковых проходах. В начале XI в. она продолжала расти и усложняться, приобретя, в частности, нартекс и цилиндрический сводчатый потолок (подходящая акустика для хорового пения). Еще одну огромную церковь с цилиндрическим сводом в это время строили в аббатстве св. Филиберта в Турню, в 20 милях от Клюни, а в 1001 г. началось строительство церкви св. Венигна в Дижоне, в 80 милях к северу. Скорее всего, первые величественные романские церкви появились именно в Бургундии потому, что после набегов мадьяров в середине X в. там решили строить прочные, устойчивые к пожарам каменные здания. В целом, впрочем, стремление к новому строительству всегда сводится к деньгам, а в Клюни денег было много. Через этот район проходили торговые пути из Италии в Северную Францию, где всегда было много купцов и паломников – а у них водились деньги. Так или иначе, эти три церкви, достроенные в начале XI в., оказали огромное влияние. Клюни постоянно посещали приоры других монастырей клюнийского ордена. Однажды побывав там, они решали построить себе новую церковь, похожую на Клюни, а потом вести разошлись уже и за пределы клюнийской семьи.

Еще одним религиозным вдохновением для новой архитектуры стала Реконкиста – отвоевание Испании у мусульман. Город Сантьяго-де-Компостела (королевство Леон) стал популярным местом паломничества еще в IX в., но в 997 г. его разорил Аль-Мансур, военачальник мусульманской Испании. Аль-Мансур умер в 1002 г., и Кордовский халифат так и не смог восстановиться от последовавших за этим междоусобиц. Христианские королевства Испании увидели в этом свой шанс и перешли в наступление, оттесняя границу вглубь Испании и строя на новообретенной христианской земле замки и церкви. Они призывали рыцарей принять участие в их религиозной войне. Паломники снова могли путешествовать в Сантьяго-де-Компостела в относительной безопасности. На основных паломнических дорогах из Франции в Испанию выросло множество впечатляющих романских церквей: в Туре, Лиможе, Конке и Тулузе, а также в конечной точке паломничества. Эти города собирали деньги с посетителей и вкладывали их в укрупнение церквей, чтобы будущие рыцари и пилигримы восторгались Божьими чудесами. Век шел своим чередом, успехи Реконкисты привлекали еще больше паломников, и благодаря их пожертвованиям строительство церквей пережило настоящий бум.

Романский стиль распространился из центра Франции с невероятной скоростью: строители и их богатые покровители во всех странах увидели, как теперь можно строить из камня. В Нормандии в 1067 г. герцог Вильгельм лично наблюдал за строительством аббатства Жюмьеж и вместе с женой заложил две крупных аббатских церкви в Кане. Священная Римская империя тоже с энтузиазмом отнеслась к новому стилю, перейдя от каролингских церквей к строительству огромных соборов в романском стиле, в том числе Шпейерского собора, заложенного в 1030 г. и ставшего местом захоронения императоров. Огромные богатства, накопленные итальянскими торговыми городами-государствами – Пизой, Флоренцией, Миланом и Генуей, – помогли и Южной Европе не остаться в стороне. В 1063 г. был заложен Пизанский собор; 49-метровая девятиэтажная башня аббатства Помпоза датируется тем же годом. Венеция, которая всегда искала вдохновения в Константинополе и на Востоке, а не во Франции, тоже начала быстро застраиваться. Базилика Святого Марка была заложена в 1063 г., и, несмотря на то, что она делалась по византийским лекалам, масштабы явно говорят о влиянии новых церквей Франции и Германии. К концу XI в. даже Англию охватила лихорадка строительства соборов и аббатских церквей. До норманнского завоевания ни одной значительной церкви построено не было, но после этого поворотного события началось строительство и перестройка многих важных зданий. Клюнийцы заложили свой первый монастырь в Англии в Льюисе около 1079 г. Не считая церкви Эдуарда Исповедника в Вестминстере, все соборы и аббатские церкви королевства были перестроены в течение пятидесяти лет после вторжения норманнов[10]Marc Morris, The Norman Conquest (2012), p. 334.. Среди заметных свидетельств этого преображения – части аббатства Святого Альбана (ныне собор, заложен ок. 1077), Глостерского аббатства (ныне собор, заложен в 1087), Винчестерского собора (заложен в 1089), Даремского собора (заложен в 1093) и Нориджского собора (заложен в 1096).

И что, спросите вы, в этом такого? В конце концов, смену одного стиля строительства другим трудно назвать значительным изменением в образе жизни. Но важен здесь даже не символизм строительства более высоких церквей, а технология, благодаря которой это строительство стало возможным, – инновации в строительной технике. Технология строительства высоких каменных церквей, своды которых выдерживали нападение свирепых мадьяров, сжигавших все на своем пути, имела очевидное военное приложение. Так что не стоит удивляться, что развитие крупномасштабной романской архитектуры идет рука об руку с развитием строительства замков.

Замок стал физическим олицетворением феодализма. Когда король наделяет феодала поместьем, он возлагает на него ответственность за жизнь и безопасность живущих там людей. А чтобы защитить свой народ, землю и ее плоды, примерно с окончания X в. феодалы начали строить укрепленные резиденции из камня и дерева. Самый первый известный нам замок – Дуэ-ла-Фонтен, который был укреплен примерно в 950 г., скорее всего – из-за вражды между графами Блуа и графами Анжуйскими. В начале XI в. Фульк Нерра построил Ланже и больше десятка других замков в своем графстве Анжу. То были в основном квадратные каменные донжоны с крепкими стенами и входами на уровне первого этажа, позволявшие выдержать вражескую осаду. Неприступный замок означал, что феодал не утратит контроля над своей территорией, даже если ее захватят враги. Все, что ему нужно сделать, – дождаться, пока у них не закончится еда (после чего они свернут осаду) или пока они не потеряют концентрацию (после чего их можно будет победить неожиданным нападением). Таким образом, замки быстро превратились в «гвозди», которыми короли и феодалы укрепляли контроль над регионом и тем самым гарантировали его долгосрочную безопасность и стабильность. В течение XI в. технологии строительства все улучшались, позволяя возводить более высокие и прочные башни, так что феодальные связи помещика с его землей лишь укреплялись.

Понять, насколько замки были важны для Европы, можно, посмотрев на регионы, которым приходилось обходиться без них. В 711 г. вестготское королевство Испания было просто сметено вторжением мусульман; у них не было замков, где могло бы укрыться население. Как мы видели, при нападениях викингов и мадьяров в IX и X вв. маленькие поселения тоже оставались беспомощными. А норманнские хроникеры пишут, что англичане не смогли удержать страну в 1066 г. потому, что у них не было замков. Единственные оборонительные укрепления, с которыми пришлось иметь дело Вильгельму Завоевателю, – древние бурги (города, окруженные крепостными стенами), но их было мало, да и встречались они редко. В Эксетере в 1068 г. перед Вильгельмом закрыли ворота, но в городе было недостаточно жителей, чтобы охранять длинную стену и справляться с атаками его войск. Вскоре после сдачи Эксетера Вильгельм построил там замок, чтобы контролировать город. В Лондоне он в знак своей власти построил три замка (Тауэр дожил до наших времен), а в Йорке – два замка для охраны города. В целом к 1100 г. в Англии построили более 500 замков. Страна превратилась из практически беззащитного королевства в государство, ощетинившееся башнями. То же самое произошло по всей Европе. Например, в каждом итальянском городе высокие башни самых богатых семей возвышались над землей, словно пытаясь достать до неба. Одному королю становилось все тяжелее завоевать земли другого лишь только грубой силой. Завоевание Нормандии французами в 1204 г. и находившейся под контролем Англии Гаскони в 1453 г. говорят нам, что это не невозможно, но в большинстве регионов земли были так надежно защищены замками, что успех зависел не только от военной силы как таковой: нужно было, чтобы местные феодалы перешли на вашу сторону. Таким образом, физическое олицетворение феодализма сделало Европу безопаснее и укрепило мир, который начал распространяться по христианским странам.

Заключение

Мы увидели, как некоторые ключевые черты, которые мы связываем с периодом Средневековья и которых практически не существовало в 1001 г., – верховная власть папы, организация церковных приходов, монашеские ордена, замки, огромные соборы – почти полностью сформировались к 1100 г. Но старый мир закончился и в других отношениях. В XI в. произошли глубокие изменения в природе и масштабах войны и насилия, и начался период отказа от рабства. Впрочем, самое невероятное, пожалуй, – то, какую огромную роль во всем этом играла церковь. Даже окончание викингских набегов в конечном итоге можно связать с влиянием церкви: христианство добралось и до Скандинавии.

Что все это значило для моих предков в Мортоне? В течение этого века священники стали регулярнее наведываться в деревню и около 1100 г. построили там первую церковь. То было маленькое здание, темное внутри, с грубо выточенным гранитным фризом снаружи, на котором были изображены древо жизни, абстрактные спирали и мифические чудовища. Гостю из Византии, которого каким-то чудом занесло бы туда, все это показалось бы ужасно примитивным, но церковь навсегда связала Мортон с христианским миром. Как и в остальной христианской Европе, прихожане слушали проповеди о морали и набожности как важной части образа жизни. После того как в 1050 г. епископ переехал в Эксетер, и там построили новый собор, в регионе с беспрецедентной скоростью стал расти уровень образования. С самого основания собора в его библиотеке содержалось не менее 55 книг, подаренных епископом Леофриком. Строительство королевского замка не только установило норманнский контроль над городом, который осуществлял королевский шериф: оно еще и поставило на городе печать королевской власти. У всех крупных норманнских феодалов с землями в Девоне были дома в Эксетере, а в 1087 г. там построили новый бенедиктинский монастырь. Городской рынок тоже увеличился в размерах, чтобы обслуживать выросшее население, а это, в свою очередь, привело к вырубке лесов и осушению болот под новые пахотные земли. Если вы шли из Мортона в Эксетер, вам уже не нужно было бояться викингов, да и город стал настолько богат, что путешествие на 20 километров до него выглядело куда привлекательнее. Добравшись туда с новенькими серебряными пенни в кошельке, вы поняли бы, что уже не просто пытаетесь выжить на самых дальних границах христианского мира: вы теперь часть огромного целого.

Главный агент изменений

Кардинальные перемены в обществе редко бывают порождены одним человеком и никогда не реализуются кем-то единственным. Большинство великих перемен прошлого произошли благодаря не одинокому гению, а множеству людей, которые мыслили примерно одинаково и видели схожие возможности. Соответственно, увязать изменения в обществе с каким-либо единственным принятым решением почти невозможно. Как и природа самих перемен, которым легко дать определение в небольшом масштабе, но почти невозможно, когда приходится учитывать множество факторов, влияние одного человека на целый континент в течение целого века поддается оценке с очень большим трудом. Тем не менее будет весьма интересно обдумать вклад отдельных личностей в эти перемены – хотя бы для того, чтобы убедиться, насколько он на деле мал, и насколько перемены на самом деле зависят от решений, принятых одновременно тысячами людей.

В 1978 г. популярный американский писатель Майкл Харт выбрал сто человек, которые, по его мнению, были самыми влиятельными личностями всех времен. Список был довольно произвольным, да и особой проработанностью не отличался (например, во втором издании Харт утверждал, что пьесы Шекспира были на самом деле написаны графом Оксфордом).[11]Michael Hart, The 100 (1^st edn, 1978, 2^nd edn, 1992). Тем не менее мне в детстве этот список показался весьма воодушевляющим, и, скорее всего, именно это и было замыслом автора. XI в. в книге представлен двумя знаменитыми личностями: Вильгельмом Завоевателем и папой Урбаном II. Решение Вильгельма вторгнуться в Англию в 1066 г., конечно же, делает его главным агентом изменений для всех жителей этой страны, но вот для остальной Европы его действия имели куда меньшие последствия. Кроме того, не стоит забывать, что он оставил большинство англосаксонских институтов власти без преобразований: жизнь изменилась совсем не так радикально, как многие считают. Что же касается папы Урбана II, он, конечно, запустил механизм крестовых походов и поддержал Реконкисту, но в Европе крестовые походы были важны скорее своим символизмом, чем реальными достижениями. Опять же, королям Наварры и Леона вовсе не требовалась какая-либо дополнительная поддержка, чтобы сражаться с разваливающимся Кордовским халифатом. И Вильгельм I, и Урбан II, бесспорно, были выдающимися личностями, но если говорить обо всей Европе XI в. целиком, они не идут ни в какое сравнение с еще одной исторической фигурой, которую Майкл Харт проигнорировал, – Гильдебрандом, известным как папа Григорий VII.

Еще до принятия папского сана, будучи архидьяконом Римской церкви, Гильдебранд сыграл важнейшую роль в установлении верховенства папы римского над императором Священной Римской империи. Он был инициатором Григорианских реформ, которые стали определяющими для католического духовенства. Его представление о священнослужителях как об отдельной от светского мира организации и стремление установить папскую власть над правителями стран и простыми жителями навсегда изменили христианский мир. Вы можете представить себе средневековую Европу, в которой папа – простой назначенец императора, а церковь не имеет политического влияния? То, что Урбан II добился такой восторженной реакции, проповедуя в Клермоне в 1095 г., скорее всего, связано с его выдающимися ораторскими способностями и религиозным рвением, а также привлекательными возможностями для новых завоеваний, которые он описал, но он должен благодарить Григория VII за то, что тот дал ему такую прочную платформу для выступлений. Именно Григорий в 1074 г. впервые обсуждал идею вооруженной экспедиции для помощи восточным христианам. Соответственно, Урбан II должен занять второе место вслед за Григорием VII. Под конец жизни император изгнал Григория из Рима, и через год, в 1085-м, тот умер, но это нисколько не умаляет его достижений. Не все великие жизни заканчиваются хорошо, а уж то, как именно человек умер, вообще не должно сказываться на оценке его деятельности при жизни. Григорий превратил папство в самый важный институт христианского мира и поднял статус духовенства над теми, кто сражается, и теми, кто работает, придав веса учености и умению вести дебаты, а без них европейское общество вообще не стало бы таким, какое есть.