Онлайн чтение книги Вероятно, Алекс Alex, Approximately
Глава вторая

Хотя берлогу отца я не раз видела во время наших видеочатов, оказаться в ней лично мне было странно. Притаившись на тихой, тенистой улочке, выходившей задами на лес из красных деревьев, она больше напоминала хижину, нежели дом, с выложенным из камня камином на первом этаже и двумя спальнями на втором. Когда-то его сдавали внаем в сезон отпусков, поэтому у меня, к счастью, оказалась собственная ванная.

Самым классным в доме была крытая галерея на задах, в ней висел гамак, а саму ее выстроили вокруг секвойи, пробивавшейся стволом сквозь крышу. Но нервы мне пощипывала не она, а некая штуковина на подъездной дорожке к дому, каждый раз, когда я бросала в ее сторону взгляд: ярко-бирюзовый винтажный скутер «Веспа» с леопардовым сиденьем.

Скутер.

Мой.

Я на скутере.

Обалдеть!

Его небольшой двигатель и крохотные шины могли развить скорость самое большее в сорок миль в час, однако рама, изготовленная еще в 1960-х годах, прошла процедуру полного восстановления.

– Это транспортное средство на тот случай, если тебе захочется куда-нибудь прошвырнуться, – гордо заявил отец, когда впервые подвел меня к нему, чтобы показать. – Я знал, что тебе понадобятся какие-нибудь колеса ездить летом на работу, а осенью в школу. На него даже права не требуются.

– С ума сойти, – сказала я ему тогда.

Охренеть. Действительно можно сойти с ума. Я забеспокоилась, что буду слишком бросаться в глаза.

– В городе таких сотни, – возразил папа, – либо скутер, либо фургон, но поскольку тебе ни к чему пререкаться с сёрферами, я подумал, что скутер подойдет больше.

– Вполне в духе большого Ловкача-Пройдохи, – признала я.

– Можешь воображать себя Одри Хепберн в фильме «Жестокие игры».

Боже мой, он знал чем меня подкупить. Этот фильм я видела дюжину раз, и ему об этом прекрасно известно.

– Мне действительно нравятся леопардовые сиденья в стиле ретро.

И соответствующего вида шлем. Поэтому скутер я окрестила Крошкой, намекая на один из неизменно любимых мной фильмов, «Воспитание Крошки», сумасбродную комедию 1930-х годов с Кэри Грантом и Кэтрин Хепберн в роли разномастной парочки, которую попутал домашний леопард по кличке Крошка. Определившись с названием, я дала себе зарок – обратного пути для меня теперь нет. Отныне скутер мой. Папа показал как им пользоваться, и после ужина я миллион раз прокатилась на нем туда-сюда по улице, пока наконец не набралась смелости и не отправилась в город, наплевав на все и на всех, в том числе и на обкурившихся серферов, так и норовящих нарушить правила дорожного движения.

Папа извиняется, что с утра ему надо на работу, но я не возражаю. Целый день распаковываю вещи, ношусь на скутере, а в перерывах то и дело укладываюсь в гамак на террасе, чтобы немного вздремнуть и компенсировать вызванное сменой часовых поясов нарушение биоритмов. Отправляю Алексу несколько сообщений, но поддерживать в нем иллюзию касательно моих летних занятий оказывается намного труднее, чем может показаться. Ну ничего, когда немного пообвыкну, станет легче.

Отдохнув денек и поиграв вечером с папой в «Катанских колонизаторов», нашу любимую настольную игру, я вынуждена подвергнуть вновь обретенную свободу испытанию. Поиск работы на лето представлял собой одну из главных проблем, связанных с поездкой сюда, но папа задействовал какие-то там связи, и на тот момент, когда я еще жила в округе Колумбия, его предложение звучало весьма заманчиво. Но теперь, когда оказалась здесь, я испытала что-то вроде сожалений. Как бы там ни было, давать задний ход уже слишком поздно.

– Летний туристический сезон ждать не будет, – весело ответил отец, когда я решила ему пожаловаться.

Уходя на работу, папа будит меня ни свет ни заря, но я по чистой случайности опять проваливаюсь в сон. А проснувшись опять, вдруг вижу, что опаздываю, нервно одеваюсь и выбегаю в дверь. Единственное, чего я никак не ожидала, отправлялась сюда, это утреннего тумана, накрывшего все побережье. Он цепко держится за секвойные леса, будто серое кружевное покрывало, не давая прогреться воздуху до самого полудня, пока его не разметает в клочья солнце. Этот туман конечно же обладает шармом некоторого спокойствия, но сейчас, когда мне предстоит нестись на скутере через лесистые окрестности отцовского дома, а он не только нависает низко, но и будто тянется сквозь ветки своими белыми пальцами, его вряд ли можно назвать самой приятной вещью в мире.

Вооружившись картой и чувствуя в животе тугой ком размером с Россию, я бросаю ему вызов, сажусь на Крошку и еду в город.

Отец уже показывал дорогу, когда мы ехали на машине, но это совершенно не мешает мне без конца мысленно повторять, куда надо поворачивать, у каждого знака остановки.

Поскольку еще нет и девяти утра, улицы пусты, но только до тех пор, пока я не выезжаю на жуткую Голд-авеню. Пункт моего назначения расположен всего в паре кварталов по этой извилистой, забитой транспортом дороге, но путь туда лежит мимо дощатого настила набережной (чертово колесо, громкая музыка, крохотное поле для гольфа). При этом мне еще приходится остерегаться туристов, переходящих улицу, чтобы поскорее оказаться на пляже после завтрака в «Блинной хижине», из которой доносятся поистине и-зу-ми-тель-ны-е запахи. О БОЖЕ, откуда они вынырнули, все эти скейтеры?

В тот самый момент, когда я уже готова вот-вот умереть от вызванного стрессом нервного напряжения, в конце пляжной зоны отдыха моему взору предстают высящиеся вдоль берега скалы и вывеска: «Пещерный дворец».

Моя работа на лето.

Нажав на ручной тормоз, я притормаживаю Крошку и сворачиваю на подъездную дорожку для персонала. Вправо, к парковке для посетителей, сегодня совершенно свободной, вверх по склону тянется главная дорога. «Погреб» – так, по словам папы, его зовут местные жители – закрыт по случаю инструктажа и, вероятно, дезинфекции, которую можно учуять даже отсюда, потому как вонь стоит невообразимая. Завтра официально стартует туристический сезон, поэтому сегодня было решено ввести в курс дела новых сотрудников, которые будут работать здесь до его окончания, в том числе и меня.

Папа как-то проводил в «Погребе» аудит и поэтому знает директора, что, собственно, и помогло ему найти для меня работу. В противном случае я очень сомневаюсь, что тамошнего менеджера по персоналу впечатлило бы мое краткое резюме, включающее в себя летний уход за ребенком да несколько месяцев перекладывания после школы бумажек в суде в Нью-Джерси.

Но сейчас это в прошлом. Я хоть и нервничаю до такой степени, что меня могло бы прямо сейчас стошнить на изумительный спидометр Крошки, сделанный в 1960-х годах, но работать здесь все же безумно жажду. Люблю музеи. Очень люблю.

Вот что мне удалось выяснить о «Погребе» из Интернета: во время Первой мировой войны Вивьен и Джей Дэвенпорты разбогатели, когда приехали сюда из Сан-Франциско купить кусочек пляжа, где можно было бы отдохнуть, и нашли тринадцать миллионов долларов золотыми монетами, которые были спрятаны среди скал в одном из гротов. Эта эксцентричная парочка потратила свалившееся на их головы состояние, выстроив на берегу приземистый дворец в сто комнат, прямо над входом в грот, а потом заполнила его антиквариатом, раритетами и диковинками, собранными во время путешествий по всему миру. В 20-30-х годах XX века они устраивали безумные вечеринки с огромным количеством горячительных напитков, приглашая состоятельных людей из Сан-Франциско вкупе с голливудскими старлетками. Но в начале 1950-х годов все закончилось трагедией – Вивьен выстрелила и убила Джея, а затем покончила с собой. Потом дворец двадцать лет пустовал, после чего их дети решили найти ему лучшее применение, открыв для доступа публики в качестве туристической достопримечательности.

Так вот, дом действительно очень затейливый и странный, половина экспонатов так называемой коллекции ненастоящие, но в нем хранятся реликвии, относящиеся, как утверждается, к золотому веку Голливуда. Да и потом, работать здесь куда лучше, чем перебирать судебные бумажки.

Парковка для персонала, притаившаяся за одним из крыльев пышного строения, прячется за живой изгородью. Я умудряюсь втиснуть Крошку в узкое пространство рядом с другим скутером, ничего не порушив – ай да молодец! – откидываю центральную опору, продеваю через заднее колесо цепь с замком и закрываю его, чтобы обезопасить от угона. Шлем скользит в багажник под откидным сиденьем. Все, теперь можно идти.

Не зная, что считать подходящим нарядом для инструктажа, я надела винтажный сарафан в духе 1950-х годов и накинула сверху легкий кардиган. Кудри «а-ля Лана Тернер» поездку на скутере, похоже, перенесли хорошо, да и макияж тоже пока в полном порядке. Но при виде парочки будущих коллег, входящих в боковую дверь в резиновых шлепанцах и шортах, я чувствую себя так, будто оделась на Северный полюс. Впрочем, сейчас уже поздно, пойду-ка я лучше за ними в святая святых музея.

Передо мной коридор с офисами и комнатой для отдыха. Внутри за небольшой конторкой сидит скучающая дама. Тех двоих, вслед за которыми я вошла, нигде не видно, зато в этот момент к конторке подходит девушка.

– Фамилия? – спрашивает скучающая дама.

Девушка миниатюрная и изящная, примерно моего возраста, с темно-смуглой кожей и коротко подстриженными черными волосами. Тоже надела на себя много чего лишнего, от чего мне становится немного легче.

– Грейс Эчейби, – отвечает она самым тоненьким и высоким голоском, который мне только приходилось слышать в жизни.

У нее ярко выраженный английский акцент, но говорит она столь тихо, что дама за конторкой вынуждена попросить ее повторить фамилию. Дважды.

Наконец девушку находят в списке, вручают папочку со всеми необходимыми для новичков анкетами и просят пройти в комнату отдыха на инструктаж. Точно так же, когда подходит моя очередь, обращаются и со мной. Судя по всему, документы уже заполняют человек двадцать. Поскольку свободных столиков нет, я сажусь за тот, где устроилась Грейс.

– Тоже устраиваешься сюда работать впервые? – шепотом спрашивает меня она.

– Ага, я новенькая и в этот город приехала совсем недавно, – звучит мой ответ.

Она смотрит в мою анкету:

– Эге, да мы с тобой одногодки. Брайтси, Окдейл? Или, может, частная школа?

Я не сразу понимаю, что она имеет в виду.

– Осенью пойду учиться в Брайтси.

– Можно сказать, близняшки, – говорит она с широкой улыбкой, тыча пальцем в графу «Образование» своей анкеты, а когда мимо проходит еще пара новичков, делится со мной некоторыми сведениями о «Погребе»: – Каждое лето они берут человек двадцать пять. Я слышала, работа скучная, но не трудная. Все лучше чем отдраивать с дощатого настила на пляже розовую блевотину от сладкой ваты.

Не могу с ней не согласиться. В основном я заполнила анкету по Интернету, но сейчас они дали каждой из нас что-то вроде руководства и попросили подмахнуть еще несколько бессмысленных бумажек. Подписка о неразглашении сведений. Разрешение на периодическое проведение тестов на наличие в крови наркотиков. Обязательство не пользоваться музейным Wi-Fi для просмотра откровенной порнухи. А заодно предупреждение об ответственности за кражу униформы.

Грейс озадачена в той же степени, что и я.

– Конкурентный бизнес? – шепчет она, глядя на подсунутый нам на подпись листок, в котором мы обязуемся не устраиваться на аналогичную работу в радиусе шестидесяти миль от Коронадо Ков в течение трех месяцев по истечении контракта. – Интересно, а что они считают аналогичной работой? И вообще, это законно?

– Скорее всего, нет, – шепчу я в ответ и тут же вспоминаю об «ООО Нейте», который пачками выдает маме юридические рекомендации, будто она сама не работает адвокатом.

– Ладно, тогда с точки зрения права это будет не моя подпись, – говорит она со своим милым английским акцентом и царапает внизу расплывчатый, корявый автограф, после чего взмахивает в мою сторону бровями, – и если они не дадут мне достаточно часов, я тут же устроюсь в ближайший роскошный особняк, выстроенный над пещерой, какой только найду в радиусе шестидесяти миль.

Я не собиралась так громко хохотать, просто так получилось, поэтому, когда все поднимают на нас глаза, тут же подавляю рвущиеся наружу смешки, и мы обе закругляемся с бумажной работой. А когда сдаем анкеты, каждой из нас выделяют запирающийся шкафчик и дают по самому уродливому жилету, какие я только видела в жизни. По цвету они напоминают гнилой фонарь из тыквы с прорезями в виде глаз и рта из числа тех, что делают на Хеллоуин. Сейчас, на инструктаже, мы не обязаны их надевать, зато нас заставляют нацепить беджики со словами «Здравствуйте, меня зовут…» Когда мы прикрепляем их к груди, нас через стальную дверь (с надписью, напоминающей о необходимости улыбаться) скопом проводят через служебный ход в главный зал.

Он поистине огромен, и в нем звук наших шагов отскакивает от каменных стен, когда мы все вытягиваем шеи, глядя по сторонам. Вход в пещеру расположен в глубине зала, все сталактиты и сталагмиты подсвечены оранжевым светом, что только повышает степень их гадкости. Через этот внушительный холл нас ведут вперед мимо круглой стойки информации, магазинчика сувениров, который выглядит так, будто его перенесли сюда из Лондона 1890-х годов, и зоны отдыха, заставленной диванами, будто украденными со съемочной площадки «Фильма о семейке Брейди»… И все это точно того же жуткого цвета, что и наши жилеты. Я начинаю ощущать некий стиль.

– Доброе утро, коллеги, – говорит средних лет господин.

На нем тоже тыквенный жилет и галстук, во всю длину которого красуется отпечатанный в стиле ар-деко логотип «Пещерный дворец». Интересно, такие положены всем сотрудникам музея мужского пола или же он купил его в магазине сувениров с положенной своим скидкой?

– Меня зовут мистер Кавадини, я главный смотритель музея. Впоследствии все вы будете подчиняться дежурным смотрителям, которые обо всем докладывают мне. Только я составляю расписание и отмечаю ваши карточки прихода на работу и ухода с нее. Поэтому можете смело считать меня человеком, на которого в ближайшие три месяца вам следует произвести самое благоприятное впечатление.

Свой спич он произносит с волнением похоронного агента, да еще умудряется все время хмуриться, хотя это может мне только казаться по причине того, что темно-русая линия волос у него на голове расположена неестественно низко, будто лоб у него вдвое уже положенного.

– Гнусный козел, – произносит Грейс своим тоненьким голоском где-то в районе моего плеча.

Ого, наша миниатюрная девчушка, оказывается, остра на язычок. Но она права. И пока мистер Кавадини принимается читать нам лекцию об истории «Погреба» и рассказывает, как тот привлекает в год полмиллиона туристов, я оглядываю зал и пытаюсь прикинуть, куда и кем меня могут определить – поставят за стойку информации, в бюро находок, в магазин сувениров или заставят водить экскурсии… Интересно, на какой из этих должностей меньше всего приходится иметь дело со злобными посетителями? В своей анкете я отметила галочками такие пункты, как «стараюсь держаться за кадром» и «предпочитаю работать одна».

Вокруг открытого балкона на втором этаже расположились кофейные столики, и я всерьез надеюсь, что мне не придется работать здесь официанткой. Опять же, если меня определят в кафе, то придется без конца пялиться не только на свисающий с потолка макет пиратского корабля в натуральную величину, но и на скелетообразное морское чудище, набрасывающееся на означенное судно. Можете отнести их к «ненастоящим» экспонатам собранной Девенпортами коллекции диковинок.

Глаза засекают какое-то движение. По аспидно-серой каменной лестнице, огибающей пиратское судно, спускаются два музейных секьюрити в типичной черной униформе. Я прищуриваюсь, не веря своим глазам. Послушайте, неужели этот городок действительно такой крохотный? Потому как один из них – не кто иной, как темноволосый франт, оттаскивавший вчера с дороги своего обкурившегося дружка. Да, это действительно он, тот чувственный сёрфер с оставленными Франкенштейном шрамами на руке.

Стрелка на шкале моей паники устремляется вперед.

– А теперь, – говорит мистер Кавадини, – вам надо разбиться на две команды и осмотреть музей с одним из представителей нашей службы безопасности. Тех, кто собрался на этой стороне, попрошу следовать за ее начальником, Джерри Пенгборном, который работает в «Пещерном дворце» вот уже сорок лет, с того самого момента, когда он только открылся для посещений.

С этими словами он показывает на небольшого тщедушного старичка с седыми волосами, торчащими в разные стороны, будто он только что взорвал мензурку с химикатами в какой-нибудь научной лаборатории, милого, приветливого и поразительно дружелюбного. Хотя по виду тот не в состоянии остановить даже десятилетнего хулиганенка, решившего стащить в магазине сувениров леденец, это совершенно не мешает ему повести за собой половину новобранцев влево, к широкому сводчатому проходу с надписью «Крыло Вивьен».

Мистер Кавадини жестом велит вчерашнему сёрферу подойти к нашей группе:

– А это Портер Рос. Он работает у нас где-то около года. Некоторые из вас наверняка слышали о его семье, – добавляет он сухим, бесцветным голосом, наводящим на мысль о том, что старший смотритель невысокого о ней мнения. – Его дед, Билл «Пенниуайз» Рос, был легендой сёрфинга.

По рядам катится протяжное «о-ох!», мистер Кавадини жестом призывает нас к молчанию и брюзгливо просит всех через два часа подойти к нему для распределения графика дежурств. Пока одно полушарие моего мозга кричит: «Через два часа?», другое пытается вспомнить, слышала ли я когда-либо о человеке по имени Пенниуайз Рос. И кто он вообще – действительно знаменитость или же просто местный абориген, сорвавший когда-то свои пятнадцать минут славы? Вывеска на «Блинной хижине» дальше по дороге тоже утверждает, что продаваемые там миндальные блины известны на весь мир, – и что из этого?

Мистер Кавадини вновь направляется к двери служебного хода и оставляет нас наедине с Портером, который тянет волынку, обходя доставшуюся ему группу новобранцев и внимательно каждого оглядывая. В руке у него свернутая в трубку пачка распечатанных на принтере листков, которой он на ходу похлопывает себя по бедру. Вчера я этого не заметила, но на его лице, оказывается, красуется щетина из числа тех, что позволяют парням претендовать на брутальный, бунтарский вид, но при этом слишком ухоженная, чтобы казаться спорадической и случайной. Буйная, кудрявая каштановая шевелюра с выгоревшими на солнце прядками вполне годится для сёрфера, но для секьюрити в музее все-таки немного длинновата и поэтому не совсем уместна.

Когда он подходит ближе, скрывающаяся в моей душе уклонистка чувствует себя неуютно. Я стараюсь сохранять хладнокровие и прячусь за спиной Грейс. Но она на добрых полфута ниже меня – хотя я и сама ростом всего пять с половиной, – поэтому мне не остается ничего другого, кроме как посмотреть поверх ее коротко стриженных волос прямо Портеру в глаза.

Он останавливается перед нами и на мгновение прикладывает свернутые в трубку бумаги к глазу, будто смотрит в телескоп.

– Так-так, хорошо, – произносит он с ленивым, тягучим калифорнийским акцентом и широко ухмыляется. – Похоже, мне повезло, и я заполучил не группу, а одно загляденье. Привет, Грейси.

– Привет, Портер, – с жеманной улыбкой отвечает она.

Вот оно что, они, стало быть, знают друг друга. Интересно, это Портер сказал ей, что работа здесь «скучная, но не трудная». Я даже не понимаю, почему мне до этого есть дело. Думаю, меня больше беспокоит, запомнил ли он меня, увидев вчера в машине. Я скрещиваю пальцы, чтобы Портер в тот момент хотя бы не услышал моего трусливого восклицания.

– Ну, кто готов отправиться на маленькую экскурсию? – спрашивает он.

Без ответа.

– Что-то вы сразу замолчали.

Он вытаскивает из свернутой трубкой кипы бумагу – вверху я вижу надпись «План для сотрудников», – протягивает мне и опускает глаза на мои ноги. Он что, решил устроить мне проверку? Даже не знаю, что и думать. Зря я не надела брюки.

Когда я пытаюсь взять у него бумагу, он не выпускает ее из рук, и мне приходится с силой вырвать ее из его пальцев. Один ее уголок отрывается. Ну не ребячество ли, а? Я гляжу на него убийственным взглядом, но он только улыбается, наклоняется ближе и говорит:

– Ну-ну, ты же не станешь визжать, как вчера, правда?

СООБЩЕСТВО КИНОМАНОВ «ЛЮМЬЕР»

ЛИЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ>АЛЕКС>АРХИВ

@alex: Ты всегда притворяешься?

@mink: Что ты имеешь в виду?

@alex: Ну, когда в школе ведешь себя как один человек, с близкими дома – как другой, с друзьями – третий. Ты даже представить не можешь, как мне надоело подделываться под ожидания окружающих. Порой я даже пытаюсь вспомнить, кем же являюсь на самом деле, но не могу.

@mink: Для меня это обычное дело. Я не очень лажу с людьми.

@alex: В самом деле? Ты меня удивляешь.

@mink: Нет, я не застенчива или что-то в этом роде. Просто… это может прозвучать странно, но я не люблю оказываться в затруднительном положении. И когда ко мне обращаются, а потом все говорят, говорят и говорят, чувствую себя сносно лишь до тех пор, пока у меня не спрашивают мнения, типа «Что вы думаете по поводу печенья с шоколадной крошкой?», которое мне ненавистно.

@alex: Да ты что?

@mink: Знаешь, оно же не всем должно нравиться. (На тот случай, если тебе действительно интересно, я люблю сахарное.) КАК БЫ ТАМ НИ БЫЛО, когда мне задают вопрос, тем самым ставя в затруднительное положение, на меня тут же находит какое-то отупение, я смотрю собеседнику в лицо, чтобы понять, каких слов он от меня ждет, и просто их произношу. В итоге говорю, что люблю печенье с шоколадной крошкой, хотя на самом деле терпеть его не могу. А потом чувствую себя притворщицей и все думаю, на кой черт мне было это делать.

@alex: СО МНОЙ ТАКОЕ БЫВАЕТ СПЛОШЬ И РЯДОМ, только еще хуже, потому что по окончании разговора я и сам не знаю, нравится мне печенье с шоколадной крошкой или нет.

@mink: А как на самом деле?

@alex: Я его люблю. И балдею от любого печенья, кроме овсяного.

@mink: Понятно. Тогда все просто. Если тебе когда-нибудь понадобится выяснить, что ты на самом деле собой представляешь, обращайся ко мне. Я буду твоим тестом на подлинность. Причем заметь, никакого давления или ожиданий.

@alex: Договорились! А я тогда буду для тебя стопроцентной, ненавидящей овес реальностью.