Онлайн чтение книги Воспоминания одного пилота Reminiscence to a Certain Pilot
1 - 0

В такие дни, как сегодня, когда у меня силой отбирают заработанные потом и кровью деньги, избивают и суют мое опухшее лицо в канаву у дороги, это и случается.

В такие дни я вспоминаю девочку в белом платье.

Она стоит на поле подсолнухов с развивающимися серебристо-белыми волосами и, говоря, смотрит на меня такими же серебристыми глазами.

- Обещай, что больше не будешь плакать. Даже если тебе будет одиноко, не делай ничего плохого. Хорошо?

Я просто послушно киваю. Девочка улыбается, словно подсолнухи у нее за спиной, тянется ко мне и, совершенно не боясь испачкать свою красивую одежду, обнимает. Не знаю почему, но мне хочется плакать. Но я только что пообещал ей не плакать, и потому сдерживаюсь. От нее исходит приятное тепло и запах, и чувства в глубине моей души, которые я не понимаю, вроде боли, печали и страданий, тают.

Я поднимаю голову из наполовину замерзшей воды и вытираю лицо рукавом. На ткани остается смесь грязи и крови. Я касаюсь своей головы; на ней две большие шишки.

На меня напала группа бездомных левамских сирот. Они по ошибке приняли меня за амацуанца и избили. Вшестером. У меня никаких шансов не было. Все деньги, заработанные сбором металлолома, украли.

Сироты на меня не в первый раз нападали. Здесь, в Амадоре, трущобах Рио де Эсте, насилие было обычным делом, и люди обращали на него не больше внимания, чем на крики голубей. Но моя мать была амацуанкой, а отец – левамцем, так что банды левамских сирот на меня тоже нападают, что весьма неприятно. Год назад мою мать заколол пьяница, и с тех пор я не мог присоединиться ни к одной из групп. А поскольку друзей у моих родителей не было, я был обречен жить в одиночестве.

Бестадо.

Люди вроде меня, в ком смешалась кровь обеих стран, получают этот ярлык и оскорбления в придачу. В районах конфликта вроде Сан Мартилии, где две силы постоянно борются друг с другом, бестадо, казалось бы, должны вписываться в общество независимо от того, какая сторона к власти пришла, но их считают ничтожествами и сторонятся. Конечно, в реальности бестадо не могут вписаться ни в какое общество, так что положение у них совсем не выгодное. Вместо этого они сталкиваются с бесконечной ненавистью и недоверием. Мне, как одинокому сироте, предстояло унести этот ярлык с собой в могилу.

Прижав одну руку к болевшей голове и обхватив другой пустой желудок, я брожу по городу, выискивая, где поспать, и дрожа на холодном воздухе. Время от времени я кашляю. Кашель исходит из глубины моих легких, и отдает металлическим привкусом. Узкая мощеная улочка загажена гнилыми овощами и домашним мусором, конским навозом и мочой. Люди, ни разу в жизни не мывшиеся, в одежде, которую никогда не стирали, с бутылкой джина в руке выкрикивают друг другу оскорбления ртами, которые никогда не чистили. Временами черная жидкость капает вниз на грязные улицы. Это содержимое корзин, вывешенных местами сверху за окнами домов. Если вам не повезло попасть под эти капли, даже зимой приходится отмываться водой. Я пытаюсь не подходить к зданиям, глядя на ходу вверх, в декабрьское небо.

Тонкая полоска неба, обрамленная домами, серая.

Я давно уже не видел солнечного света.

Зимой все топят свои угольные печи, так что город целиком окутывает светло-серый смог. Конечно, это значит, что и в воздухе пепла полно. Вероятно, кашляю я потому, что постоянно им дышу.

В последний раз я ел три дня назад. Я чувствую, как мои конечности начинают замерзать на концах. От одиночества и печали слезы наворачиваются. Но я их сдерживаю. Я ведь обещал больше не плакать той чудесной девочке.

Но все же… Все же, всему есть предел.

Я останавливаюсь.

Рухнув на обочине, я ложусь отдохнуть на холодную грязь.

Бестадо невозможно жить в городе в одиночку. Амацуанцы и левамцы никогда не подружатся. Поэтому полукровке вроде меня некуда податься. Единственный рай для меня находится не на земле, но за облаками, на небе.

Пожалуй, я посплю здесь.

Я закрою глаза и вспомню ту девочку. А завтра утром стану просто очередным телом замерзшего на обочине сироты. Уборщик, недовольно ворча, поднимет мой труп, в жилах которого уже застыла кровь, и бросит меня на кучу мусора, вместе с телами собак, котов и ворон. Наконец, всю кучу сожгут где-нибудь за городом.

Вот и хорошо.

Жить так грустно, так больно, оно того просто не стоит. Я лишь хочу уйти в небытие.

Но стоило мне решиться, как мои кости сотрясает шум грома вдалеке.

Низкая, тяжелая вибрация воздуха пронимает меня до самого нутра.

Поняв, что это не совсем на гром похоже, я поворачиваю голову и смотрю прямо в пасмурное небо. Словно океанический шторм, перенесшийся на небо, пепельные облака бурлят, грохочут и стонут.

Бабабабабаба.

Звук такой, словно за облаками бьют крылья огромной пчелы.

Толстый слой тумана, крышкой накрывавший город, разрывается как ткань.

В прореху заглядывает солнце. Оно окутано лучами, рассекающими темное небо и окрашивающими прозолотью грязные улицы.

А затем, разрывая облака, появляется военное воздушное судно в форме мокрицы. Это огромный корабль длиной метров в сто и весом больше чем в 40,000 тонн. На дне его широкого изогнутого тела находятся шесть огромных двигателей, издающих хор хриплого гудения, разрывая море облаков. Полет корабля так прекрасен, словно он – властитель неба. С обоих боков корабля виднеется несколько полусфер, каждая дополнена большой пушкой, следящей за окружающим воздушным пространством.

- Ооо! – восхищенно охают люди на дороге. Левамцы издают горделивые возгласы, амацуанцы завистливо кусают губы. Все останавливаются, глядя на воздушный корабль, словно это небесный ангел.

Каждый раз при виде полета такой огромной груды металла я против воли испытываю удивление. Это стало возможно, благодаря невероятной электрогенерации металлогидридных батарей. Даже лежа на обочине, полумертвый, я очарован. Определенно не самые худшие декорации, какие я мог бы пожелать для моего прощания с миром.

Под стон двигателей корабль поворачивает на восток. Возможно, он летит на границу Амацу, чтобы бросить вызов. Левамский императорский род позволял воздушной мощи говорить самой за себя, намереваясь отхватить еще больше земель у Амацу. С недавних пор эти воздушные демонстрации силы случались все чаще.

Оставляя после себя огромный след, раздвигая облака, словно он плыл по замерзшему морю, воздушный корабль пролетает мимо. Большая часть неба очистилась, и прозрачные лучи декабрьского солнца окрашивают улицу яркими пятнами.

Вдоль корабля летят несколько истребителей «Ирис» с пропеллерами. Шум двигателей глушит звуки пропеллеров, но новые машины блестят на солнце, их изящные двукрылые тела скользят по голубому небу.

Все еще лежа на обочине, повернув вверх только голову, я продолжаю смотреть на величественный корабль и истребители.

Небо красивое.

Почему-то в голове всплывает эта мысль.

Сплевывавшие на ходу люди, зловонный овощной рынок, сточные канавы на обочине, крики уличных торговцев, больные дикие собаки, грязные вонючие попрошайки… В небе ничего этого нет. Чистое бескрайнее небо.

Я чувствую сильную зависть к людям, которые могут свободно летать в таком красивом месте.

Из моих глаз скатывается одна-единственная слеза.

Я протягиваю руку, пытаясь ухватиться за небо. Но не дотягиваюсь. Мне не достать. Флот «Ирисов» не обращает внимания на голодного сироту при смерти и спокойно летит вперед, наконец, исчезая из виду.

Хочу жить в этом красивом небе.

Если бы только я мог жить, словно паря в этой чистой незапятнанной синеве, а не на грязной земле.

Если бы только я мог жить в этом бескрайнем небе без классового неравенства, без нищеты, без презрения, без оскорблений, ничего больше мне и не надо бы было.

Из последних сил, все еще протягивая вверх руку, я безмолвно кричу. До сих пор Бог навлекал меня столько страданий. Ему трудно хотя бы это желание выполнить?

В этот миг…

Я понимаю, что кто-то схватил мою руку, руку, не способную никуда дотянутся, не способную ничего ухватить.

Пожилой мужчина, чей рот обрамлен большой бородой, смотрит на меня, словно в душу заглядывает, и улыбается.

Мне на глаза попадается черная мантия священника Церкви Алдисты.

- Ты ведь не хочешь умирать, да? – тихо спрашивает он, как будто видит насквозь самые глубины моего сердца.