Онлайн чтение книги Vox Humana: Собрание стихотворений
Вторая Москва

Червонным золотом горит Москва.

И – крылья алой лебединой стаи —

Знамена плещут и шуршат слова,

Всемирной новью пьяно зацветая.

Когда б он встать, когда б он видеть мог,

Едва раздвинув стены мавзолея,

Как с каждым годом неизбежней срок

Земным плодам, что он с любовью сеял.

Не призрак по Европе – плоть идет

Широкоплечей силой, злой и голой. —

Звени, звени сквозь вычурный фокстрот,

Ближайших лет простая Карманьола!

Хорошо в свинцовой колыбели

Отдыхать под Красною стеной:

Не пришлец ты был здесь на неделе.

А товарищ сильный и родной.

Полюбил наш бурный скифский берег

И в тифозном, медленном бреду

Ты уже, над картой двух Америк,

Смутно видел красную звезду.

Ничего, что мнем твои страницы,

В заскорузлых пальцах теребя:

В крепком сердце самой вещей птицы

Наша память пестует тебя.

Золотой ордою комсомолья

Снова повесть будет прочтена,

Как терзалась родовою болью

Десять дней огромная страна.

С этой книгой станут наши дети,

Обновленной верные земле,

Под тяжелой славою столетий —

Третьей стражей в мировом Кремле.

В память лучших, три узла тугие

Завяжи на нити золотой.

Вот какою стала ты, Россия:

Самой крепкой, стройной и простой.

Оглянись на путь большой и странный,

Ни одной не выпавший стране:

К воле плыл он, первенец желанный,

Стенька Разин в расписном челне.

И еще не отзвенело слово

И не стихла волжская вода,

Как мужицкой славе Пугачева

Поклонились в пояс города.

А недавний, разве он – не сын твой,

Тот, кто встал над омутом Москвы,

Кто тебе кровавую косынку

Повязал вкруг буйной головы.

Так греми же праведной Европе

Комсомольским хохотом в лицо:

Слишком трудно стаей ржавых копий

Пошатнуть кремлевское крыльцо.

Что мне посох, если насмерть ранен

Бредом я, и песнь моя хмельна:

Ведь кругом от грани и до грани —

Алым маком зацвела страна.

Широки поля твои, Россия,

Колокольни тонкие остры —

И горят, горят в глаза сухие

Неуемным пламенем костры.

Ах, зови, звени, пылай – доколе

Не придет орда сыновних рук

Медный голос этих колоколен

Перелить в густой машинный стук? —

И пока любовь моя, скитаясь,

Горько чует верную тропу —

Стой, тихонько на ветру качаясь,

Лучший колос в мировом снопу.

Не глухое былье и не лобное место под теми.

Что когда-то певали – и божий нам славили страх.

Слушай, стоило жить, чтоб узнать наше бурное время,

Наше острое время на старых кремлевских часах.

Здесь у царских саней, надрываясь, скрипели полозья

И на башенный голос послушно вставала заря.

Но проходят года – и тяжелые зреют колосья

Сквозь суровые зимы, и весны, и дни Октября.

А Европа в петле, а Америка – в пытке, и гулко

По издерганным нервам ударил Московский набат. —

Да, желанною целью – за сетью кривых переулков —

Пилигримом свободы когда-нибудь станет Арбат.

Пять лучей не сочтем, как нагнется над миром комета,

Заметая обломки в костер, а часы на Кремле

Широко пропоют в наступившее красное лето

Колокольною песней торжественный полдень земле.

Неровный ветер, смутный свет.

Знамен внезапное веселье —

И стойкий город на Неве

Качнулся красной колыбелью.

Тогда невиданной зарей

Над золотыми куполами, —

Москва, в тяжелый полдень твой

Вошло ликующее пламя.

И над тревогою Кремля,

Над мертвым сном Замоскворечья,

В просторы, в просеки, в поля

Мелькнул и канул вольный кречет.

Нам мнилось, пули счет сведут —

И пулями была расплата.

Горсть неприкрашенных минут

Рвалась столетьем циферблата…

Не голосом печальных книг

Расторгнутые трогать цепи:

Мы соты – солнечные дни —

На творческом досуге лепим.

Но поступь – тверже, глаз – острей.

И, за вожатыми словами.

Ступени медных Октябрей

Хранит размашистая память.

И город, пестовавший весть,

Еще хранит следы глухие,

Как билась судорожно здесь

В капкане времени Россия.

Не раскольница в огненном стонет плену —

Красный ветер качает большую страну;

Красный ветер метет озаренную пыль, —

В самых дальних степях полыхает ковыль.

Нам дремучей любви не дано превозмочь.

Любо кинуться вместе в мохнатую ночь —

И летим, наклоняясь в скрипящем седле,

По изодранной, пламенной, гулкой земле.

Я не знаю, зачем, и не знаю, куда, —

Только слово «товарищ» мне хлеб и вода,

Только зарево пляшущим дразнит кольцом,

Только дым пеленает и нежит лицо.

Много верных встает в опаленной траве,

Но не каждый знамена крепил на Москве,

И не каждому выпал обугленный клад —

Слышать ленинский клич сквозь московский набат.

Еще мы помним четкий взмах руки.

Вожатый голос с пламенной трибуны….

Вот почему заводские гудки —

В мохнатой мгле натянутые струны.

Еще горят заветные слова.

Как и при жизни лучшие горели.

Но леденеет медленно Нева

В своей большой гранитной колыбели:

Но мерной дробью не стучит станок.

И темногрудые котлы не дышат:

Так самый первый, самый горький срок.

На пленном Западе острее слышен.

И дата смерти, как тугая нить,

Связует страны с неостывшим делом:

Нам бьют в глаза московские огни,

Нам красный флаг захлестывает тело.

Ах, тебя ль обратною дорогой

И путем окольным обойду! —

Всё растет привычная тревога

В колокольном, каменном саду.

Череде далеких новолуний

Слышен плеск уже окрепших крыл. —

Старый город, ты ли накануне

Башнями о боге говорил;

Во хмелю, блаженный и увечный,

Припадал к соборному кресту,

Золотым своим Замоскворечьем

В синюю тянулся пустоту,

Царской плетью хлестанный до крови,

Лишь веригами звенел в пыли…..

А теперь ты – в памяти и слове —

Красный угол дрогнувшей земли.

Звон колокольный, звон неровный

Над затуманенной Москвой

И шелест яблонь подмосковных

Сквозь муть, и посвист, и запой.

И, словно горький сад осенний,

Выветриваясь и гния,

Мне открывается, Есенин,

Москва тяжелая твоя:

Недобрый хмель с полынью смешан,

Тоска дорогою легла….

Но всё размеренней, всё реже

У нас звучат колокола:

Нас, младших, солнце в лоб целует

И ломится от нови клеть….

А ты – ты мог Москву Вторую

В Москве Кабацкой проглядеть!

Пусть сердце-ключ на дне стакана —

Ржавеет медленно, и пусть

Тебя из проруби стеклянной

Зовет утраченная Русь. —

Не вековая тронет слава

Страницы гибели твоей:

Так тающий, медвяный саван

С высоких облетит ветвей;

Так наглухо задунет память.

Проводит воронье, кружа,

С последними колоколами —

Есенина неверный шаг.

Едва вступив в широкий круг свободы.

Страна, как колос, солнцем налита,

Как жернова, перевернулись годы. —

Моя Москва, – и ты уже не та:

Пришла пора – недаром в полдень сирый

Добром народным наливалась клеть —

Рублем чеканным о прилавок мира

Раскатисто и буйно зазвенеть.

И вот крутая, новая дорога,

Ложась, сметает полусгнивший дом. —

Москва-часовня на ладони бога,

Москва, годам врученная на слом!

Ты помнишь день, когда, не чуя страха,

Мозолистая шарила рука —

За ситцевою лучшею рубахой

На самом дне большого сундука.

А там, вверху, с глухим и древним граем

Зловещее кружило воронье

И медь рвалась, отрывисто скликая,

Как на беду, на торжище свое.

Но празднично молчит Смоленский рынок.

Через плечо – гармошка на тесьме —

И мать крестила, на прощанье, сына,

Ходынским полем называя смерть.

Что шуметь, о гибели жалея,

Расточать надуманную грусть:

Нет, не смерть взяла от нас Сергея,

А его бревенчатая Русь:

Верно видел он сквозь ужас древний,

Те простые мерные года —

Как железом обрастет деревня,

Как взойдут на пашнях города.

Вправе мы не помнить об уроне,

Но стереть поднимется ль рука:

Он с другой Россией похоронен —

И земля да будет им легка.

Ты опять со мной, моя Россия.

Лучшей песней миру вручена. —

Но бедны слова мои сухие.

Широка московская страна.

Ах, по картам, в строках, меж строками

Мне ль учить такой большой урок. —

Вот опять перебирает память

Пряди русые дорог.

Ветер с Волги – мед и тополь вместе —

Словно гусли тронет эту грудь.

Колоколенка – слепая – крестит

Тенью пресеченный путь.

Оттого клонюсь к земле и к нови,

Что, под спудом, в теле у меня

Костромской и ярославской крови

Светлая цела струя.

Оттого и не зовет иное —

Только б дням шуршать степным огнем —

Что таким же, знаю, перегноем

Я войду в твой мудрый чернозем.

В дни былых, шальных разноголосиц.

В белом платье, в ливень пулевой —

Ты вела по Волге миноносец,

Чтоб знамена крепли над Москвой.

Ты глухие исходила страны,

Научилась многое уметь,

Чтоб крутым пескам Афганистана

В слитных строках вышло шелестеть.

Это сердце – словно с кручи горной

В воды времени упавший лот,

Это жизнь твоя мешком узорным

Перекинута через седло.

Женщина, поэт, товарищ стойкий,

Звонкий крик, летящая стрела —

Ты ли это на больничной койке

Так по будничному умерла.

Но, быть может, славе пред веками

Трижды лучше скинуть седока

В той Москве, чей первый новый камень

Опустила и твоя рука.

Гул земли, лихой полет в седле.

Зарево, свинец, степные дали —

Первенцы кремлевских бурных лет.

Мы других учебников не знали,

Но грядущей жизни мирен шаг —

И товарищ, опустив ресницы,

Перелистывает не спеша

Тесным шрифтом взбухшие страницы.

Лишь на миг в положенный урок

Грусть ворвется, словно грач залетный,

Да порой одна из трудных строк

Обернется лентой пулеметной….

Каждый час на вузовских скамьях,

В мягкой тишине лабораторий,

Помним – пролетариев семья

Опыт наш когда-нибудь повторит.

Те, кто там, за братским рубежом,

Ждут всемирного, крутого сдвига —

Пусть страна, в которой мы живем,

Будет им большой настольной книгой.

И чтоб враг не тронул наобум

Славой скрепленного переплета,

Как перо, оттачивайте ум

Для великой будничной работы.

Скучной мерой станем мерить сон

(Дни – в труде, за тихой лампой – ночи).

Чтобы в книгу ленинских времен

Лег и наш прямой и твердый почерк.

Уже на голос твой широкий,

Весна, на всплески влажных дней

Вразброд летят и бьются строки,

Как стая мартовских грачей.

Да, в этот год весна – иная:

Уже в листках календаря

Она пылает, залегая —

Страны десятая заря.

То слава по горбатым склонам

Сбегает в шелесте снегов,

И мир московским щедрым звоном,

Как чаша, налит до краев.

И на крутом ветру весеннем,

Едва опасный ломкий плен —

Дрожат церковные ступени

И хрупкий камень белых стен.

И тихо гаснет позолота.

Цветное сыплется стекло…

Шумит в размахе перелета

Москвы тяжелое крыло!

Шумит…. И бьется, отвечая.

В нас, отлученных навсегда,

Уже не сердце – мировая

Пятиконечная звезда.

Уже нам трудно заучить

Узоры льда и ветер снежный —

И солнца ломкие лучи

Теплеют медленно и нежно.

И тяжело струится пыль

На камни выветренной славы.

Адмиралтейский тусклый шпиль…

Веками стертые заставы…

Дымок над бледною Невой

В ее гранитной колыбели…

Таким он врезан, город мой.

В день догорающий апреля.

Но вот – тихонько ночь легла.

Чтоб утром вывести иное:

Москвы литые купола

Над северною стороною.

И вот уже другой напев

Качает наш невольный роздых —

И бьется знамя, осмелев,

И звонок первомайский воздух.

Ступай на улицу: она

Шуршит расцвеченной сарпинкой,

Когда страны твоей весна

В малиновой идет косынке.

Широк свободы красный звон.

Заря времен звездою всходит —

И Кремль всемирный отражен

В одном – всемирном – половодьи.

Здесь слава якорем крутым

Лежит на свернутых канатах.

И тяжек синеватый дым

В волнах простертого Кронштадта.

И стклянок тонкий, мерный звон

В глухую ночь над фортом пролит.

Где каждый камень закреплен

Пластом бодрящей, влажной соли.

Маяк, спокойный на ветру,

Вода и воздух, мол широкий…

Здоровьем просмоленный труд:

Страна в движеньи, в планах, в доке.

Переплеснулась чайкой весть —

И Кремль выводит командиров.

И красный вымпел поднят здесь

Над плоской палубою мира.

Всё крепнет кормчая рука.

Десятый рейс упорно начат. —

Свобода, врезана в века

Твоя негнущаяся мачта!

Былые дни – в костер, на слом:

В моря времен, к потокам света

Стальным, высоким кораблем

Плывет республика советов.

Он вычерчен углем в неясном тумане.

На слух и на ощупь обветрен и груб.

Но он не предаст, не остынет, не встанет —

Крутой перелесок и тросов и труб.

С зарей он шумит, просыпаясь угрюмо —

И цепь громыхает в проржавленный люк;

Распахнутый жадно, он зевами трюмов

Глотает мазут, и пшено, и урюк.

Он грузы на коготь разлаписто ловит —

И груз полукругом плывет в синеве,

И вымпел, алее запекшейся крови,

Над жилами барок кричит о Москве.

От вокзала, от финских обугленных шпал

До кирпичной стены арсенала —

Этим воздухом Ленин когда-то дышал,

Здесь, у моста «Аврора» стояла.

Не остыть, и не скинуть, и не превозмочь;

Кружит времени бурная пена —

И, срываясь, гудят в непроглядную ночь

С ледоколов шальные сирены.

И на крепком, порывистом, влажном ветру

Видишь, – мачта качнула огнями,

И струится по докам размеренный труд,

И развернуто сердце, как знамя.

В дни и годы, в пургу, в мировой бурелом,

В зыбь веков, в голубое приволье —

Этот город простерт ястребиным крылом

Над балтийскою, мутною солью.

Здесь и швед, и китаец по-своему брат

Всем пимам, тюбетейкам и буркам;

Это алым побегом растет Ленинград

Из болот и трущоб Петербурга.

Колыбель революций, краском на часах —

Мы добьемся… до боли… до черта —

Разве «Красин» не шел, надрываясь, во льдах,

От ворот ленинградского порта?

От вокзала, от финских обугленных шпал

До кирпичной стены арсенала —

Этим воздухом Ленин когда-то дышал,

В этих водах «Аврора» стояла.

Уже осыпалась весна.

И красное ложится лето, —

В десятый раз обновлена

Страна широкая советов.

Взгляни вокруг. Она – твоя.

Ее моря. Ее просторы.

Бежит стальная колея…

Леса. Равнины. Реки. Горы.

Спеши туда, в тепло, на юг,

Свой стан расправить онемелый,

Загладить будней нудный стук,

На солнце переплавить тело,

А тронет за сердце тоска —

Над полосой береговою

Ловить знакомый шум станка

В гремящем, плещущем прибое.

И снова в омут городской

Вернешься ты с курортной койки,

Ступая четко и легко,

Веселый. Загорелый. Стойкий.

И снова – в свой машинный сад.

Но с грузом бодрости и смеха.

Чтоб крымский вдруг узнать закат

В огне мартеновского цеха.

О полдень стихла полоса.

Лишь ветер пробежал… Вожатым.

Рожь плещет золотом пернатым.

Внезапный свет слепит глаза…

Так, первым громовым раскатом.

Встает июльская гроза.

Уже он рухнул, царский дом.

Но на обломках черной славы —

Всё тот же знак – орел двуглавый,

Еще не отданный на слом.

И вот – июль с глухой заставы

Кровавым пролился дождем.

О, хмель перебродивших дней!

Мы шли, мы падали – ну что же:

Другие нашу песню сложат —

Всё о свободе, всё о ней…

И сердце вынести не может

Тот жар мартеновских огней.

Нас Ленин пестовал не зря,

Мы выросли в суровой неге:

И в дни, когда на русском снеге

Горит всемирная заря —

Нам бьют июльские побеги

В широкой жатве Октября.

Всегда в огне, всегда за делом.

Всё передышка далека.

И сплавлены рукой умелой

ВСНХ и ВЧК.

Крушенье. Взрыв. Шальная пуля

Из-за угла. Распада тень —

И вот в двадцатый день июля.

Жизнь – перетершийся ремень.

На лоб надвинутая кепка.

Весь молчаливый и стальной.

Таким ушел и лег он крепко

В дозор под Красною стеной.

Но в младших – воля и сноровка.

Один подход, борьба одна…

Так будь же, память, как винтовка,

Его свинцом заряжена!

И если вдруг ослабнут силы,

Один пример – нам Феликс дан,

Чтоб удержать сподручней было

Коня, портфель или наган.

Часы на Кремле никогда не стоят.

Четырежды вчерчен в века циферблат.

… Их слушает вся страна.

Натянута туго времен тетива

И стрелка идет, наклоняясь едва.

… Их слушает вся страна.

С котомкой ушел из деревни мой дед.

Но внучка находит протоптанный след.

… Их слушает вся страна.

Ей шрифтом газету дано окропить.

Ей выпала пряжей словесная нить.

… Их слушает вся страна.

И строки, как полосу, выправим мы

За лен и зерно золотой Костромы.

… Их слушает вся страна.

И тихо в деревне дивятся судьбе

И слушают радио в светлой избе.

… Их слушает вся страна.

А в гулкой столице, сквозь темень и сон,

Нещадно ночами звонит телефон.

… Их слушает вся страна:

И Спасская башня в ночной тишине

Приходит к тебе и приходит ко мне.

… Их слушает вся страна.

Простой и пламенной. Такою.

Годами-крыльями звеня.

Она встает передо мною —

Страна моя, любовь моя.

Вокруг Кремля – сердец ограда.

Знамен протянутая кровь……

Мне больше ничего не надо.

Страна моя, моя любовь!

Звездой ведома пятипалой,

Высокой славе вручена,

Качайся, мак мой темно-алый,

Моя любовь, моя страна.

А если выпадет иное:

Снарядом сбит дымок жилья, —

Ну, что ж, мы ляжем перегноем,

Страна моя, любовь моя!