Онлайн чтение книги Vox Humana: Собрание стихотворений
II

Здесь зодчая рука Томона

Коснулась дивной простоты —

И камень камню лег на лоно.

Хранить дощатые мосты.

О, Биржа! на первичном плане

Так строгий замысел встает.

И чутко слышал иностранец

Неву туман и тонкий лед:

На мерно скрепленные стены

Струится веско тишина.

И, в складках сумрака, нетленна

Колонн крутая белизна;

И на широкие ступени

Здесь ветер с ладожских зыбей

Склоняет ломкие колени

Пред стойкой прелестью твоей.

Владимирский собор чудесно княжит

Над садом, над Невою, надо мной…

Я тронута мечтательно – и даже

Не синевой, не белизной:

Нет, в нем одном так оба цвета слиты,

Что вижу я (и замедляю шаг)

Над Петербургом – палубой немытой —

Андреевский полузабытый флаг.

На Марсовом широковейном поле

Острее запах палого листа

И ветер мне – крупицей свежей соли

С горбатого, сурового моста.

О, город мой, как ты великолепен!

Здесь перебито будней колесо.

Заботы о ночлеге и о хлебе —

Горсть желудей и небо: вот и всё.

Так воробьи, в песке чуть влажном роясь,

Бездомными не чувствуют себя.

И кажется тогда мне: я покоюсь,

О, город мой, на сердце у тебя.

Так. Желтизна блестит в листве.

В оцепененьи жгучей муки

Мечеть в постылой синеве

Простерла каменные руки.

И, преломляясь, никнет дым,

С дорожной смешиваясь пылью.

А я иду путем моим.

Уж август складывает крылья.

И, больше чем любой исход.

Острее ласкового слова.

Меня, такую, развлечет

Листок плюща с окна чужого.

Лает радио на углу

И витрина освещена,

И по дымчатому стеклу

Рьяной струйкой бежит весна.

Демос – вымер, и город спит.

Не сказалось. Не вышло. Что ж.

Только ветер мне плащ и щит,

Только ветер – и дождь, и дождь…

Старый дождь, мы с тобой вдвоем,

Дрогнет площадь и даль пуста.

Как любовники, мы пройдем

На зеленый глазок моста.

Город воздуха, город туманов.

Тонких шпилей, протяжных сирен, —

Никогда я бродить не устану

Вдоль гранитных приземистых стен.

Хороша, как походка красавиц

И как первая в жизни любовь,

Многих Нев многоводная завязь,

С синевою, как царская кровь.

Если дальше дышать не смогу я,

Как я знаю, что примете вы,

Полновесные, темные струи,

Венценосные воды Невы.

…И ты, между крыльев заката.

Как луч в петербургской листве.

Проходишь под аркой Сената

К широкой, спокойной Неве.

Мой город… он – голос и тело,

Сквозь зданий облупленный мел.

Он голубем сизым и белым

На финские топи слетел;

Он вырос из грубого хора

Московской, тугой суеты —

Мой голос, мой голубь, мой город,

Родной и высокий, как ты.

Чешуйчатые башни

На Охтенском мосту.

Где лед скользящей пашней

Развернут на версту.

Фонарь, ведро олифы —

Расплесканный уют…

В двух горенках – два скифа —

Привратники живут.

Они сметают мусор

В железные совки —

Окурки, шпильки, бусы

И драные кульки.

А в полдень – входят важно,

У ветра на счету,

В чешуйчатые башни

На Охте иском мосту.

В гранитном, северном цветке

Осколок мрачного преданья —

На зыбком, медленном песке

Безумьем созданное зданье.

Оно у кованых перил

Коробкой смятою застыло. —

Не правда ль, Павел, ты любил

Свою кирпичную могилу?

Как пешеходы вдоль реки,

Сквозь жизнь ты шел, из зала в зало…

И в черных рамах глубоки

Окон белесые провалы.

На киноварь стены крутой

Лег иней сединою мудрой:

Так падал некогда сухой

На запах крови запах пудры.

И, смутный раздвигая сон,

Под букв литою позолотой,

Стальные челюсти времен —

Еще смыкаются ворота…

Истошный окрик стих и слег.

И, меж деревьев, над водою,

Едва приметный огонек

Горит зеленою звездою.

И вдоль дорических колонн —

Их ровно десять вывел Бренна, —

Другие дни берут разгон:

И с каждым солнцем неизменно

(Курносый пасынок судьбы.

Сухим смешком своим залейся!)

– Горячий хлеб и новый быт

Несут с собой красноармейцы.

Маргаритками цветет Империя.

Желтым полем нежно выгнут свод.

Зданье – лебедь с выпуклыми перьями —

Славы первенец – парит… плывет…

Шкуркой – лисьей или горностаевой —

О, распластанное на ветру

О, двухцветное, – крошись, истаивай,

В солнце врезанное ввечеру.

Ты – стройнее гениальной памяти —

Временем чуть выветренный кров.

Пористый ковчег – нельзя, слова не те

Отпечаток предадут петров…

Или, ревностной медузой выскользнув,

Ты – Неве песчаная коса? —

Здесь эпоха повернула циркуль свой,

Век простер лепные паруса.

Что ж, из имени петрова вставшее,

Вдруг стихами легшее в персты,

Маргариткой отцветай, ромашкою:

Мне гадать еще поможешь ты.

С глухой конюшни крик истошный.

Французский говор в свисте пург —

Екатерининский, роскошный.

Тяжеловесный Петербург.

Но, в полукругах ломких линий,

В крутых извивах – путь огня! —

Она, смотри, цела доныне,

Прямая линия твоя.

Дубы Петра сухой и четкий

Пленил навеки твой чугун;

Высокий строй твоей решетки —

Как пение гранитных струн…

Какой судьбой – никто не скажет

И меньше всех, быть может, ты —

Но всходят стены Эрмитажа,

Геометрически просты.

Колокола и окна – немы,

Но церковь – нет, я не могу:

Она лепною теоремой,

Голубкой стынет на снегу…

И пусть Невы разбита дельта

На планах вдоль и поперек:

Краеугольным камнем Фельтен

В той стройке бешеной залег.

Черным кружевом врезана в пепел

Серых дней и белесых ночей

Та решетка – великолепье

Похорон или палачей.

И другая гранит свой покатый

Приструнила, нарядней стократ

Где ущербным мрамором статуй

Населен поредевший сад…

Смят железной когортой столетья

Пышный век тот, раскатанный в лоск.

Воронихин, Фельтен и третий…

Тает камень, как тает воск.

И, за шкуру свою беспокоясь, —

О, защитный растреллиев цвет! —

Отдал Зимний свой царственный пояс

Парку лучших советских лет.

Так росли мы сквозь годы глухие,

Тень осины в квадратах тюрьмы:

Город – гордость любой России —

По решеткам запомним мы.

Утро. Ветер. Воздух вольный.

Колесован снег и след.

Вырисовывает Смольный

Свой китайский силуэт.

Словно поднятые пальцы —

Боковые купола…

Время, выведшее, сжалься

Над ладонью из стекла.

Первой льдиной, легче дыма,

Рассыпается собор:

В горнах дней неуловимо

Тает выспренный фарфор.

Неужели, неужели

Мы навек осуждены,

Вместе с замыслом Растрелли,

У Китайской лечь стены?..

… Из-под палок Николая

Госпиталь кровавый встал,

И Кропоткин, убегая —

Азиатчины бежал.

Когда на выспренные стены

Прозрачная спадает тишь, —

Ты – снова ты, мой город тленный,

И раковиной ты шумишь.

Дрожат твои пустые створки —

Надломленный веками щит…

Пускай витийствующий Горький

О братстве вычурно кричит:

Мы не приветим, не приемлем,

Своими мы не ощутим

Ни их размеренные земли —

В веках мертворожденный Рим, —

Ни сон, который смутно снится

Слепцам на скифском берегу,

Где Русь – высокая волчица —

Легла. И стынет на снегу.