Онлайн чтение книги Возмездие
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Переход Федорова и Зекунова через границу был назначен на воскресенье. Еще в среду об этом пошла телеграмма в минское ГПУ Крикману, который был введен в операцию в качестве заведующего «окном в границе», — он должен был с нашей стороны обеспечивать беспрепятственный переход через границу всех участников операции.

Как это ни покажется на первый взгляд странным, но главная трудность перехода границы была не на польской стороне, а на нашей. Для поляков каждый переходящий границу — савинковец, а значит, их сотрудник, и они, естественно, будут оказывать ему полное содействие. Но как такое содействие осуществлять на нашей стороне? На этот счет было два мнения.

Одни считали, что о переходах через границу должны знать только командир пограничного отряда и человек, специально назначенный для организации переходов. В ночь перехода командир отряда должен под убедительным предлогом устранять из намеченной зоны пограничников. Другие считали недопустимым устранение пограничников даже с небольшого участка границы и хотя бы всего на одну ночь. Все пограничники, говорили они, должны оставаться на своих постах, но в определенный час, в установленном месте они будут обязаны беспрепятственно пропустить через границу нужных людей.

Это второе мнение было отклонено, потому что при такой организации дела в важнейшую государственную тайну посвящалось слишком много людей.

Вскоре в заславльском погранотряде появился молодой мужчина среднего роста, сухонький, быстрый в движениях, говоривший по-русски с сильным акцентом. Это был сотрудник минского ГПУ латыш Ян Крикман, заведующий «окном в границе». Он ходил в форме командира пограничных войск и числился в отряде на непонятной должности «коменданта зоны». Для людей «оттуда» он был савинковцем, пролезшим в среду пограничников.

Его перевалочной базой стала старая корчма у глухой проселочной дороги, которая после установления новой границы с Польшей стала мертвой дорогой в никуда. Хозяин корчмы старый еврей Натансон жил в этом полуразрушенном деревянном доме вместе с девятнадцатилетней дочкой, которая несколько лет назад лишилась рассудка во время налета банды Павловского, когда бандиты у нее на глазах убили мать, а ее подвергли надругательствам и насилию. Да и сам хозяин корчмы тоже был не совсем в норме: с наступлением вечера он все время прислушивался к чему-то и со страхом смотрел в окно, обращенное к границе. Впрочем, это не мешало ему заниматься мелкой контрабандой.

Два раза «окно в границе» уже сработало, пропустив в Польшу и обратно Зекунова. Теперь Крикман готовил его для Федорова и Зекунова. Если бы Федоров шел один, Крикман принял бы его в корчме, обогрел, накормил. Но он шел с бывшим савинковцем, и это исключало появление их в корчме. А для Крикмана это означало немалые хлопоты.

Стояли жесточайшие морозы с сильным северным ветром. Крикман решил как только можно сократить пеший путь Федорова и Зекунова. В план перехода было внесено изменение: они сойдут с поезда на станции Заславль, и неподалеку от вокзала им «подвернется» счастливый случай нанять крестьянские розвальни, на которых они и доедут до самой пограничной зоны. Эта только для Зекунова случайная оказия организована Крикманом, а сговорчивым крестьянином будет заславльский чекист, и поэтому в санях у него «случайно» окажутся два теплых армяка…

Лежа в розвальнях, Федоров мысленно благодарил заботливого Крикмана: без этой оказии они бы наверняка обморозились.

Солнце зашло при мрачно-розовом небе и при уже взошедшей прозрачно-бледной луне. Сейчас была зеленая лунная ночь. Ветер свистел в обледенелых застругах наста. От одного его прикосновения немело лицо, и его приходилось оттирать варежкой. Лошадь стала белой и косматой от инея, над ней искрился мгновенно замерзавший пар. Но была от этого мороза с ветром и польза — у Зекунова не вызывало недоумения молчаливое нелюбопытство возницы к своим седокам. На условленном месте он их высадил, тщательно пересчитал, однако, полученные от Федорова деньги и, не сказав ни слова, повернул обратно…

Сначала они шли напрямик по снежному насту, не заходя в кустарник, где ветер был бы потише. По насту идти было легко, и, чтобы не закоченеть на ходу, они незаметно для себя перешли на бег. Луна заливала землю холодным голубым светом, и казалось, что снег тоже излучает какой-то свой синеватый свет, от которого тени на земле растворялись.

Зекунов хорошо запомнил дорогу и уверенно вывел Федорова к тому месту у самой границы, где их должен был ждать безмолвный проводник. И точно — возле разлапистой ели уже мигал фонарик Крикмана, и они сразу увидели отделившуюся от ели фигуру человека. Теперь они шли, ориентируясь на двигавшийся впереди силуэт Крикмана, но, как они ни ускоряли шаг, приблизиться к нему не могли. Посторонним людям Крикман не считал полезным показывать себя. Он вывел Федорова и Зекунова к пограничному столбу, движением фонарика показал им, куда идти, а сам исчез в лесу.

Зекунов узнал то место, где он переходил границу. Он считал это место счастливым. Тайком от Федорова он перекрестился и быстро пошел вперед. Вскоре они спустились в лесной овраг, на дне которого протекала маленькая извилистая речушка, сейчас закованная в лед и засыпанная снегом. Здесь ветра не было и стало теплее…

Выбравшись из леса, они побежали по польской земле открыто и шумно, держа направление на мутновато-желтое пятнышко окна хутора. Это горела лампа, на всю ночь оставленная на окне, обращенном к границе.

Ничего не спрашивая, хозяин хутора провел пришельцев на чистую половину хаты и принялся сноровисто растапливать печь. Утром он отвез своих ночных гостей на железнодорожную станцию и там сдал их дежурному офицеру жандармерии, который посадил их в первый же поезд, шедший на Вильно.

В Вильно они приехали уже в сумерки и с вокзала отправились прямо в экспозитуру. К Фомичеву они решили идти после того, как сделают все дела.

Предупрежденный своими пограничниками, капитан Секунда явно ждал гостей, но был подчеркнуто сдержан. Когда Зекунов начал докладывать, Секунда оборвал его на полуслове и приказал капралу увести Федорова в другую комнату.

— Что же это вы, пан Зекунов?! — отчитывал капитан Секунда. — Я не понял даже, что это за человек, а вы при нем начинаете секретный доклад?

— Не беспокойтесь, пан Секунда, я при нем сказал бы только то, что он и без меня знает.

— А он знает, почему вы явились именно ко мне?

— А как же! — отвечал Зекунов, улыбаясь добрыми черными глазами. — Сам Шешеня при мне заверил его, что переход границы — дело безопасное, так как с польской стороны есть полное содействие. А кто же, кроме вас, может оказать такое содействие? Наконец, ему больше, чем мне, надо ехать в Варшаву, а как он поедет туда без польского документа? И опять же он знает, что такой документ можете ему дать только вы.

— А почему я должен давать ему документы? Скажите, наконец, что это за человек?

Зекунов ждал этого вопроса. Он коротко напомнил капитану об организации «ЛД», от имени которой и прибыл в Польшу его спутник — представитель руководства «ЛД» Андрей Павлович Мухин.

Острый нос Секунды, казалось, стал еще острее. Он пытался скрыть интерес к рассказу Зекунова, но сделать это ему было нелегко.

— Так, так, далее… — торопил он Зекунова.

— Да он сам все вам расскажет, — лениво заговорил Зекунов. — Я его предупредил, что ему надо быть откровенным с вами — это в его же интересах.

— Спасибо. Ну, давайте, давайте, что вы там принесли.

Зекунов отдал записку.

— И это все?

— Эта самая «ЛД», — вздохнул Зекунов, — не знает, насколько мы связаны с вами. Мы для «ЛД» савинковцы, и все. Этот Мухин, — кивнул на дверь Зекунов, — поставил условие, что он должен знать все, что я несу через границу. А ему вы только содействуйте в передвижении по Польше. Шешеня просил передать вам: лучше один раз прийти к вам с пустыми руками, чем по жадности упустить эту самую «ЛД».

— Черт возьми! Вы же могли нести что угодно, и он мог бы об этом ничего не знать!

— Может быть, может быть, — закивал Зекунов. — Но вы же знаете, капитан Секунда, я действую по приказу, я в этом деле человек маленький.

— Деньги вы прошлый раз получили как человек большой.

— Не надо, не надо, пан Секунда, корить нас деньгами, мы там каждый час голову свою на кон ставим, — сказал Зекунов проникновенно и с мягким укором. — Вы даже не дали мне доложить, что устные данные я все-таки принес. И свои и от Шешени. Прикажите кому-нибудь записать.

Капитан вызвал сотрудника экспозитуры и передал ему Зекунова, а сам нетерпеливо вызвал Федорова — Мухина.

— Просим прощения, пан Мухин, в нашей службе иногда трудно быть вежливым, — рассыпался он с чисто польским изыском. — И потом, по службе нашей больше приходится говорить с врагами. Иногда совсем голову теряешь. Я однажды дома горничной говорю: «Приведи ко мне жену». Ха-ха-ха! — Он хохотнул, показывая Федорову свои великолепные белые зубы.

— Я все прекрасно понимаю, и потому у меня нет никаких обид, — ответил Федоров. — Тем более что в данной ситуации я нуждаюсь в вас, а не наоборот.

— Это еще как сказать, — прищурил один глаз Секунда.

— Я серьезно. Мне нужна ваша помощь. Господин Шешеня заверил меня, что я ее получу.

— Так и будет, пан Мухин. Но поговорите со мной пару минут. Мы так жадны к людям оттуда, и это не удивительно. Россия для нас, для Польши, — вопрос жизни и смерти. Мы стараемся всеми путями узнать, что там делается и чего нам следует ожидать.

— Рад быть полезен, чем смогу.

Секунда видел, что перед ним человек не мелкого калибра, он замечал все: и прекрасно сшитый по моде широкобортный синий костюм, и дорогой, с европейского рынка шерстяной пуловер, и на ногах белые фетровые бурки, и на мизинце левой руки мерцавший в кольце маленький брильянт. У Секунды, что называется, изо рта торчали вопросы, которые интересовали его как разведчика, но он сдержал себя и спросил, какая в Москве стоит погода.

— Давайте лучше не будем терять зря время, — улыбнулся глазами Федоров. — Мне нужен документ для поездки по Польше, в частности для поездки в Варшаву. Вы можете меня обеспечить таким документом?

— А польские деньги на проезд у вас есть? — спросил, в свою очередь, Секунда, пробуя все-таки поставить Федорова в положение просителя.

— У меня есть доллары.

— Откуда? — вырвалось у Секунды.

Федоров удивленно посмотрел на него и красноречиво промолчал. Секунда немного смутился и, передвигая на столе бумаги, сказал:

— Существуют определенные порядки.

— После того как я тайком пересек границу, считайте меня врагом всякого порядка, — снова чуть улыбаясь, сказал Федоров.

Секунда механически улыбнулся ему в ответ.

— Мы вам охотно поможем, но на взаимных началах. Нам нужна информация о России.

— Я в недавнем прошлом человек военный и с гимназической наивностью расстался давно. Предпочитаю прямой разговор. Вам от нас, как мы и ожидали, нужны разведывательные данные?

— Да.

— Единовременно?

— По возможности постоянно. — Секунда навалился грудью на стол и внимательно смотрел в лицо Федорову. — Ведь, насколько я понял, вы представляете антибольшевистскую организацию и, таким образом, наши конечные интересы совпадают?

— Вопрос гораздо сложнее, чем вы думаете, — отвечал Федоров. — Если говорить лично обо мне, я бы ваше предложение в принципе, возможно, и принял бы. Но наш ЦК единогласно против всякого иностранного вмешательства в нашу борьбу, и я в этом вопросе — белая ворона. Надо признать, что действительно опыт показал несостоятельность иностранной помощи. Более того, эта помощь дискредитировала врагов большевизма в глазах русского народа. Теоретически я, конечно, исповедую этот тезис нашей программы, а практически думаю, что весь вопрос в размере и характере помощи. К примеру, авторитет Савинкова в России был бы гораздо выше, если бы Польша помогала ему не содействием войскам Булак-Балаховича, а в развертывании по всей России густой сети подпольных организаций.

— Сейчас мы как раз помогаем ему именно в этом…

— Конечно, лучше поздно, чем никогда, — сказал Федоров. — Но увы, тысячи и тысячи белорусских крестьян уже связали имя Савинкова с жестокостями похода Балаховича.

— Согласен с вами, — кивнул Секунда. — Но, между прочим, мы допустили эту ошибку главным образом потому, что были отвратительно осведомлены о положении в России. Ваши господа эмигранты уверяли нас, что Россия, стоит появиться там роте солдат, восстанет против большевиков. И именно поэтому мы так беспокоимся теперь о хорошей разведке. Вы военный и поймете меня.

— Я понимаю… понимаю… — Федоров задумчиво оглядел небольшую комнату с казенной обстановкой. — Но боюсь, что не смогу быть вам полезным. У меня нет нужных данных. Разве что только обзор внутреннего положения России, но и то очень общий.

— Прекрасно! — воскликнул Секунда. — Где он?

— Я сделаю этот обзор только на обратном пути, после поездки в Варшаву.

— Вы, надеюсь, понимаете, что у меня есть начальство, и я не хочу выглядеть перед ним доверчивым дурачком, — с недовольным лицом сказал Секунда.

— Для меня этот вопрос не так примитивен, пан Секунда, — продолжал Федоров, хмуря брови. — Я приехал сюда, чтобы установить консультативный контакт с Савинковым и его союзом. Это для меня самое главное. Конечно, ради этого я мог бы, припертый вами к стене, написать вам обзор внутреннего положения России. По существующим в нашей организации законам я был бы обязан по возвращении доложить об этом центральному комитету нашей организации. Но как же я буду при этом выглядеть, если моя поездка сюда по главному вопросу окажется безрезультатной? Получится, что я съездил только для того, чтобы нарушить важнейший пункт программы нашей организации, отрицающей всякую связь с иностранными силами. Я, пожалуй, предпочту, не предпринимая больше никаких шагов, вернуться обратно через границу, чем оказаться перед существующим у нас судом партийной совести, который, в лучшем случае, выбросит меня из организации, — Федоров вынул из бокового кармана золотые часы, точно он и в самом деле решил вернуться к границе и хочет проверить время. Спрятав часы, он продолжал: — Ну, а если мой контакт с Савинковым произойдет и, таким образом, моя поездка окажется под знаком «плюс», тогда все будет выглядеть иначе, пан Секунда.

Капитан Секунда долго думал. Он отлично понимал положение Федорова и не был настолько глуп, чтобы действовать напролом. Больше того, ему, привыкшему к собачьей послушности савинковской публики, готовой на все за десяток долларов, нравилась спокойная и уверенная неуступчивость этого человека.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я помогу вам и буду ждать исхода вашего предприятия.

В эту минуту Федоров в лице капитана Секунды приобрел активнейшего помощника во всех своих делах по организации контакта с савинковцами.

Когда Федоров и Зекунов, снабженные необходимыми документами, покинули экспозитуру, Секунда немедленно связался по прямому проводу с Варшавой, со своим начальником полковником Медзинским, и рассказал ему о Федорове. Он попросил принять меры, чтобы деятели савинковского союза по глупости не оттолкнули этого посланца «ЛД».

Федоров и Зекунов должны были выехать в Варшаву на другой день. А сейчас, выйдя из экспозитуры, они отправились в гостиницу, заняли там номер и пообедали в ресторане, позволив себе даже выпить по рюмочке по случаю первых своих успехов. Теперь они ни в чем не зависели от Фомичева и пошли к нему сытые, а главное, вполне довольные собой.

Фомичев встретил их радостно, но вскоре его радость погасла и сменилась тревогой. Гости не только не оставались у него ночевать, но даже отказались от ужина. Более того, сказали, что зашли «на минуточку».

Они сидели за столом, и разговор у них никак не клеился. Фомичев делал Зекунову знаки глазами, чтобы он вышел из столовой, но Зекунов не замечал ничего.

Вскоре гости поднялись — им надо идти спать, так как завтра рано утром они уезжают в Варшаву.

И тут Фомичев не выдержал и обратился к Федорову без всяких околичностей:

— Если все сложится у вас хорошо, я бы с охотой поработал связным между Москвой и… — Фомичев замялся.

— Рано об этом говорить, господин Фомичев, — ответил Федоров. — Связной понадобится, когда будет необходима связь…

Варшава встретила Федорова и Зекунова веселым морозным днем, сутолокой вокзальной толпы, крахмальным хрустом снега, перламутровыми снежными блестками в лучах солнца.

Как только они вышли из вагона, к ним подошел человек в черном пальто, в черной шляпе и с черными стрельчатыми усами.

— Господа Зекунов и Мухин? — бархатно-гортанным голосом спросил он и, получив подтверждение, прикоснулся к полям своей шляпы. — Рад познакомиться. Капитан Секунда попросил встретить вас… — Он показал учтивым жестом, куда следует идти, но себя не назвал.

Они вышли на привокзальную площадь, и человек в черном подвел их к извозчику, стоявшему чуть в стороне от других.

— Эта пролетка доставит вас в отель «Европа». Там в четырнадцатом номере вас ждут, — сказал он, опять прикоснувшись к полям своей черной шляпы, и пошел обратно в здание вокзала.

Пролетка на дутых шинах бесшумно катилась по улицам. Извозчик на облучке, точно окаменевший, недвижно смотрел вперед.

Федоров, стараясь не выказывать особого любопытства, смотрел на варшавские улицы и видел, что они выглядят чище и наряднее московских, что люди здесь одеты лучше и держатся беззаботно, будто все они с утра на прогулке.

«Буржуазия, наверное», — привычно подумал Федоров. Он смотрел на пеструю варшавскую улицу со смесью любопытства и брезгливости.

У подъезда богатого отеля «Европа» стояли пролетки и даже два автомобиля. В вестибюле в глубоких креслах кейфовали какие-то важные господа и дамы. Пол сплошь устлан коврами. На стенах — громадные картины. Несмотря на дневное время, горели яркие люстры. Где-то приглушенно звучала музыка. У стойки портье стоял польский полковник, весь в аксельбантах и орденских лентах.

Оробевший Зекунов замедлил шаг.

— Пошли, пошли, Михаил Дмитриевич, — позвал Федоров. — Этого полковника мы можем не бояться.

Они поднялись на бельэтаж, нашли четырнадцатый номер и постучали в высокую, украшенную лепкой дверь. Она тотчас открылась.

В огромной комнате с белым роялем и бархатным альковом посередине, перед широким окном стояли двое мужчин. В высоком, худом, с тонким породистым лицом, обрамленным старательно выхоженной бородкой, Федоров без труда узнал Философова, руководителя варшавского комитета НСЗРиС. Второй, низкорослый крепыш, с серыми колючими глазами под выпуклым лбом, был ему не известен.

Они представились друг другу. Федоров удовлетворенно отметил, что безошибочно узнал Философова, между тем как видел его только на одной довольно старой фотографии. Вторым оказался Шевченко. Третий, который открывал дверь, был совсем молодой человек, и его Федорову не представили.

Переговоры должны происходить, так сказать, на высшем уровне, в них будут участвовать Федоров, Философов и Шевченко. Зекунов и молодой человек были отправлены в ресторан завтракать.

Философов и Шевченко довольно бесцеремонно разглядывали Федорова. А он тоже не терял времени даром и тоже смотрел. У Философова умные, усталые глаза. Шевченко, тот был попроще, но зато во взгляде его светло-серых глаз чувствовались напористость, энергия, хитрость. При всей своей непохожести они были чем-то неуловимо одинаковы. Федоров понял: оба они сейчас были в напряженно-недоверчивом состоянии, и это накладывало на их лица одинаковую печать.

— Мы слушаем вас, — чуть наклонил голову Философов.

— Я член ЦК организации русских интеллигентов, назвавших себя либеральными демократами, что, кстати заметить, не очень точно выражает суть нашей организации. Мне хотелось бы знать, с кем я имею честь. Как говорят англичане, кто есть кто? — улыбнулся Федоров.

— Мы оба члены ЦК и входим в варшавский областной комитет нашего союза, — ответил Философов, обойдя вопрос о том, кто из них двоих занимает более высокое положение.

— Я в очень неудобном положении, господа, — помолчав, продолжал Федоров. — Если мне точно выполнять поручение моего ЦК, я у вас должен просить только одного — протекции встретиться с господином Савинковым.

— Если говорить серьезно, переговорам на названном вами уровне должна предшествовать подготовка, — спокойно, без всякого нравоучительства сказал Философов, привычно трогая свою холеную бородку.

— Может быть, лучше слово «подготовка» заменить словом «проверка»? — улыбнулся Федоров.

— Если угодно, замените, — ответил Философов.

— А я бы не заменял, — сказал приятным баском Шевченко. — Но попросил бы вас понять: Борис Викторович Савинков настолько занятый человек, что он не может участвовать в типичных для русской интеллигенции неуправляемых разговорах. И наш центральный комитет существует при нем главным образом для того, чтобы сохранять бесценное время вождя на дела, а не на слова.

— Да, да, это я понимаю… — ответил Федоров, чуть нахмурив свои черные брови и став от этого необыкновенно серьезным и озабоченным. — А долгой может оказаться эта подготовка или проверка? — спросил он.

— Какие у вас есть документы? — вместо ответа спросил Шевченко.

— Личные или вы имеете в виду доверенность на порученное мне дело? — с готовностью и с той же озабоченностью спросил Федоров.

— И то и другое, — не отводя взгляда, пояснил Шевченко.

Федоров извинился и, сняв пиджак, из прореза в подкладке вынул свои бумаги.

Философов взял документы и отошел к окну, Шевченко двинулся за ним. Там они внимательно прочитали личный мандат члена ЦК «ЛД» А. П. Мухина, а также выданную на его имя доверенность вести переговоры с Савинковым, подписанную заместителем председателя организации Новицким.

— Довольно наивный документ, — сказал Философов, показывая на доверенность.

— Но он абсолютно точно выражает суть дела, — ответил Федоров.

— Отрицая всякую связь с иностранными кругами, вы предъявляете сей документ, сами находясь за границей, — сказал Философов с торжествующей иронией.

— Вы, господа, для нас, надеюсь, не иностранцы, а русские люди, — горячо возразил Федоров.

— И все же не понятно, почему такая истерика с иностранной помощью? — продолжал Философов. — И это на фоне послевоенной Европы, когда все страны стремятся помочь друг другу встать на ноги и совсем не называют это иностранным вмешательством.

— России эта помощь ничего хорошего не принесла, — возразил Федоров. — А что касается последнего кровопролития, именуемого у нас гражданской войной, то иностранная помощь это кровопролитие только продлила. А разве вам помогли иностранцы?

— Мы даже живем у них, — сказал Шевченко со злой улыбкой.

— А разве они не предали Савинкова, когда он поднял восстание в Ярославле? — спросил Федоров. — Наконец, разве они не предали целиком всю Россию в минувшей войне?

— Скажите, разве поход Наполеона в Россию не содействовал пробуждению национального достоинства русского народа? — неожиданно спросил Философов.

— Да вы что, серьезно? — воскликнул Федоров. — Отдать почти всю Россию, отдать Москву за то, чтобы пробудиться? Не дороговато ли, господа? Нет, господа, большинство в руководстве «ЛД» стоит на других позициях: свержение большевиков — это внутреннее дело русских. И если сами русские этого сделать не смогут, значит, они достойны иметь именно такую власть.

— Вы не можете пояснить нам, что теряют русские, если им помогут спихнуть большевиков?

— Тут все зависит от цены за помощь, — мягко сказал Федоров.

— А если помощь будет бесплатной? — спросил Философов, и его умные глаза грустно улыбались.

— Это, извините, вовсе не похоже на западные страны, — еще мягче сказал Федоров.

— А вам не приходило в голову, что существование большевистской России для западных держав вопрос жизни и смерти? — спросил Шевченко, подойдя близко к Федорову и смотря ему в лицо.

— Не знаю, не знаю… — Федоров легко выдерживал эти его гипнотические взгляды. — Как можно поверить, что вы безвозмездно существуете на всем готовом здесь, в Польше, если я, например, не успел перешагнуть через границу, как офицер польской разведки уже начал меня трясти: подавай ему разведывательные данные, — это что? — спросил он.

— Ничего удивительного, — ответил Шевченко. — Для Польши большевики — это не призрак за дальними морями. Они живут у Польши, как говорится, за забором, и естественно их желание не быть слепыми и глухими к такому опасному соседу. И когда есть возможность помочь маленькой Польше, совсем не следует рассматривать это как нечто непорядочное или даже нечистое.

— Ну, не знаю, не знаю… Большинство членов нашего ЦК такую помощь называют шпионажем и заниматься этим не желают, — упрямо сказал Федоров.

— Вы сами принадлежите к этому большинству? — спросил Философов.

— Нет, я принадлежу к меньшинству, но я беспрекословно подчиняюсь большинству, — с некоторым вызовом ответил Федоров. — Дисциплину мы считаем краеугольным камнем своей деятельности.

— Но нельзя ли нам узнать хотя бы позицию вашего меньшинства?

Федоров долго сосредоточенно молчал и сказал:

— Хорошо, но очень кратко. Очень…

Собравшись с мыслями, он начал:

— Во-первых, мы, меньшинство, полностью и вполне сознательно подчиняемся большинству и никакой борьбы против него не ведем. Но мы хотели бы убедить большинство в нашей правоте. Может быть, со временем это и произойдет.

Во-вторых, нашу оппозиционность оправдывает то, что за нами стоит определенная часть нашей организации. Но существование нашей оппозиции пока факт, может быть, в большей мере психологический, чем политический. Право слово, мы все понимаем, что тщательное накапливание сил — это нужное и умное дело, и в этом свете мы приветствуем наших «накопистов». Так их у нас называют. Но наступает момент, когда нетерпеливые, энергичные натуры, попавшие в нашу организацию, начинают спрашивать: а не пора ли уже приступать к действию? Этот вопрос особенно естествен, когда тебе известно, что организация твоя весьма многочисленна и что она имеет своих людей буквально везде, ибо интеллигенция — везде, и когда ты ежедневно видишь, как измываются над интеллигенцией большевики. Так в оппозиции к «накопистам» появились так называемые «активисты». Они хотят действовать, но как это начать? Кто этим будет руководить, если во всем ЦК нет человека с опытом политической борьбы, к авторитетному мнению которого ты мог бы покорно присоединиться? Вот откуда и родилась мысль о получении политической консультации извне. Эта мысль родилась не от праздности. Чтобы вы поняли, приведу только один пример: членом нашей организации уже два года является один крупный авиационный командир, он, правда, техник, но звание у него комдив и служебное положение у него довольно значительное. Он ведает всем материально-техническим снабжением Московского авиацентра. И как раз я два года назад ввел его в нашу организацию. А недавно он пришел ко мне и спрашивает: «Зачем вы взяли меня в свою организацию? Неужели только с тем, чтобы брать у меня членские взносы?» Что я мог ответить ему, человеку, полному энергии, готовности, а главное, ненависти к большевикам и к тому же имеющему возможность наносить им чувствительные удары? Так что я ему должен был ответить?..

Почему мы выбрали именно господина Савинкова, а не другого? Этот вопрос обсуждали всего-навсего два доверяющих друг другу человека из руководства «ЛД»: я и профессор военной академии Новицкий, заместитель лидера организации и мой давний друг. Он еще не поддерживает меня в ЦК открыто, но уже оказывает мне всяческое негласное содействие. Он дал мне на свой риск и доверенность на эти переговоры. Деятели из эмиграции монархического толка исключаются категорически. Монархия — трагедия России. Эсеры старого покроя, от которых ушел ваш Савинков, — эти вообще неизвестно что и для чего существуют. Военные — те мечтают об интервенции, а мы считаем, что крови Россия пролила достаточно. Но вот Новицкий с помощью Шешени получает программу вашего союза. Не все в ней мы можем принять, но основная идея нам понятна и привлекательна — мы тоже за демократическую, парламентарную Россию. Но при таком положении на переговоры мы должны идти только с самим Савинковым. Ибо только он, как нам кажется, может полновластно и окончательно определить отношение вашего союза к тому, что в его программе мы не принимаем. И решить главный вопрос — о политической консультации нашего руководства…

Федоров прекрасно видел, с каким жадным интересом слушают его оба савинковца. Но он не собирался долго тешить их любопытство и на этом умолк. После паузы Шевченко спросил:

— Сверхосторожное большинство знает о вашей поездке сюда?

— Пока нет. Мы решили поставить его обо всем в известность, когда возможность политической консультации с Савинковым станет абсолютно реальной. Для них я на этот раз в командировке по своей службе.

— А что будет, если наши люди в Москве поставят в известность ЦК вашей организации о том, что вы были здесь? — усмехаясь, снова спросил Шевченко.

— Ваш вопрос пахнет таким пошлым интриганством, что я не желаю на него отвечать, — с холодной яростью сказал Федоров. — От вашего вопроса пахнет борщом и местечковой склокой. И я, конечно, сожалею о своей откровенности… — Именно на этой фразе Федоров решил кончить на сегодня все разговоры. Пусть думают, что он сожалеет об откровенности, потому что все-таки боится доноса.

Философов укоризненно взглянул на Шевченко и громко рассмеялся.

— Одно мне ясно — большевики начисто истребили в вас чувство юмора, — сказал он.

— Хорош юмор, — ответил Федоров. — На войне у меня в полку был фельдфебель, который шутки ради будил своих солдат выстрелом из нагана у самого уха. Он при этом дико смеялся.

Шевченко побагровел, но смолчал под сдерживающим взглядом Философова.

— Прошу простить меня, но моя резкость была на уровне вашей шутки, — сказал Федоров, обращаясь к Шевченко.

— Я думаю, что лучше всего вернуться к делу, — поспешно сказал Философов. — Вы хотите сказать нам что-нибудь еще?

— Я сказал даже лишнее, — отвечал Федоров. — И теперь буду настойчиво добиваться свидания с господином Савинковым.

Философов ответил:

— У нас дисциплина тоже в почете, поэтому мы сегодня обсудим ваше желание и завтра дадим ответ. А пока отдыхайте…

— Кстати, как я могу это сделать? Я чертовски устал, — сказал Федоров.

— Этот номер в вашем распоряжении, — ответил Философов, уже надевая пальто. — Господин Зекунов переночует в другом месте. Да, у вас есть деньги?

— Доллары здесь идут? — спросил Федоров.

— Весьма, — улыбнулся Философов. — До свидания, господин Мухин, до завтра.

— До свидания, — рассеянно ответил Федоров, думая в это время о том, зачем им понадобилось разделить их с Зекуновым…

Весь разговор Федорова с савинковцами слушал здесь же, в гостинице, полковник польского генштаба Сологуб. К нему, на этаж выше, и направились Философов с Шевченко. Они шли молча, каждый припоминая, как он вел себя во время переговоров, и не без боязни ожидая оценки полковника…

— Глупо, глупо и еще раз глупо, — раздраженно сказал им Сологуб. — Главное — абсолютно неконструктивно, вы точно сговорились сделать все, чтобы этот человек стукнул дверью и немедленно уехал. А он привез вам бесценный клад. Понимаете вы это? Бес-цен-ный!..

— Но разве это дает ему право диктовать характер переговоров с самим Савинковым? — возразил Шевченко.

— Не то, не то, господин Шевченко… — сморщился полковник. — Извините за дерзость, но здесь не место для мышиной дипломатии. У вас может быть только один встречный шаг — попытаться проверить то, что сообщает нам господин Шешеня и этот представитель. А для этого кому-то из вас надо съездить в Москву. Причем немедленно и не отрываясь от приехавших оттуда. Понимаете?

— Да, да, понимаем… — еле слышно отозвался Философов и, прокашлявшись, спросил: — Как вы думаете, кому ехать?

— Это уж вы решите сами. — Сологуб начал надевать шубу.

— А как объяснить… э… этому? — начал Шевченко.

— Все очень просто, господа, — перебил его Сологуб и, разделяя слова, продиктовал: — Учитывая плохую информированность руководства «ЛД» о деятельности вашего союза, вы решили исправить это, и не через третьи руки… Вот и все. Действуйте, господа. Да!.. — Сологуб вернулся от дверей. — Мы получили сообщение о смерти главаря большевиков Ленина. Используйте это — мол, теперь нужно все форсировать и действовать быстро, решительно…

Федоров прилег, не раздеваясь, на роскошную широченную постель и стал продумывать только что состоявшийся разговор. Как будто все прошло как надо.

И вдруг он вспомнил: надо грести… Да, успокаиваться рано, и надо все, что можно, разведывать самому. Надо грести…

Федоров вскочил с постели, привел себя в порядок и, спустившись в вестибюль, подошел к портье.

— Я хотел бы заплатить за свой номер, — сказал он по-французски.

Портье заглянул в большую книгу и сообщил, что за трое суток уже уплачено.

— Кем?

— Ваше ведомство богатое, оно все выдержит, — подмигнул ему портье.

Федоров пожал плечами и пошел к выходу.

Так. Ясно. За номер платила польская разведка — ведомство действительно богатое. И они чего-то еще ждут от него?

Федоров шагал по варшавской предвечерней улице, не видя шпика, следовавшего за ним по пятам. Он заметил его, только когда остановился перед большой витриной магазина. Решил проверить и быстро зашел в первый попавшийся магазин. Господин в коротком пальто в талию стал на часы у входа. Федоров перешел в другой магазин — шпик потащился за ним.

Федоров не раз водил за нос шпиков царской охранки во времена революционных беспорядков девятьсот пятого года, когда он был студентом Харьковского, а потом Новороссийского университетов. Для него энергично отшагать несколько километров ничего не стоило…

Ровно в девять утра в номер Федорова постучал Философов. Он был один. Держался приветливо и просто.

— Мы обсудили ваш вопрос, — сообщил он без всяких предисловий. — Приняли решение вместе с вами послать в Москву нашего ответственного представителя, которому вменяется в обязанность официально изложить вашему ЦК нашу политическую программу.

— Выказываете мне недоверие? — спросил Федоров.

— Мы знали, что вы так подумаете, — ответил Философов. — Но это неверно. Согласитесь сами: одно дело, когда информацию о нашем союзе делаете вы, человек оппозиционного меньшинства, желающего стать большинством. И совсем другое дело, когда перед вашим ЦК выступит ответственное лицо, официально представляющее наш союз, нашу программу и наши интересы вообще. Наше решение вдвойне правильно, учитывая нынешнюю обстановку в России после смерти лидера большевиков. Все следует форсировать.

— Простите, чьей смерти, вы сказали? — спросил Федоров и почувствовал, что задыхается.

— Ах, вы еще не знаете? Сегодня в газетах есть сообщение о смерти Ленина.

— Так… так… так… — в ритм ударов сердца произносит Федоров и, подойдя к окну, молча смотрит на заснеженный двор гостиницы.

— Мы посылаем достаточно авторитетного и опытного человека, — по-своему понимает молчание собеседника Философов. — Решено послать в Москву уже известного вам господина Фомичева, руководителя нашего виленского отделения. Решение совпало и с его желанием. Это тоже важно.

Федоров чувствует: еще минута, он не выдержит, и случится что-то непоправимое — он закричит, завоет, упадет на пол или будет бить стекла. Нужно, чтобы этот человек ушел. Немедленно…

— Ну что же, пожалуйста, — быстро сказал он, подойдя к Философову. — Мы должны выехать с ним еще сегодня. Теперь действительно дорог каждый день. Прошу вас сейчас же сделать необходимые распоряжения. Я буду ждать здесь…

Философов, немного удивленный, ушел. Решил, что представитель «ЛД» все-таки обиделся. Ничего. Остынет…

Когда Философов ушел, Федоров привалился лбом к холодному стеклу окна.