Онлайн чтение книги Скитальцы Wayfarers
IX

Много трудностей, а главное, нелёгкая работа ждали маленькую команду в открытом море, но вообще шли они быстро и без особых неожиданностей. Никаких новых приказов от хозяина им не поступало, и поначалу они полагали, что придут к Кноффу, передадут ему шхуну с грузом и будут свободны, однако, когда они шли мимо Фусенланнета, произошло нечто непредвиденное: день был ясный, ветер попутный, но они так запутались, отыскивая бухту Кноффа, что ушли далеко вперёд. Теодор, тот даже заподозрил, что Эдеварт сделал это не без умысла.

В Тронхейм они пришли ночью, и Эдеварт только утром отправил Кноффу телеграмму. В ответ Кнофф выразил удивление, поздравил их с завершением поездки и дал распоряжения относительно груза. Кроме того, он ждёт письмо! У местного купца Эдеварт узнал, что галеас ещё не пришёл. Эта новость вызвала у него чувство гордости — молодость и отвага опередили старого Нурема. Узнал Эдеварт также, что барк «Солнечная радость» потерпел кораблекрушение в Балтийском море, команда спаслась в шлюпках и уже добралась домой, но они потеряли всё.

Эдеварт тут же бросился искать Августа, найти его оказалось нетрудно, Август сидел в трактире, навеселе, без гроша в кармане, постаревший, в потрёпанном платье. Эдеварт был при деньгах — как-никак шкипер, он заказал для себя и своего товарища отдельный кабинет, и Август поведал ему о своих злоключениях. Я и раньше уже попадал в такие переделки, в океане без этого не бывает, но на этот раз моё судно потерпело кораблекрушение в гусином пруду, сказал он с презрительной усмешкой, имея в виду Балтийское море. Он всё говорил и говорил, не слишком связно, в середине одного рассказа вдруг заводил речь о другом, но всё вертелось только вокруг того, что он пережил: Ума не приложу, что мне теперь делать, так, разом, потерять всё! Вижу, ты получил моё письмо и уже знаешь, что со мной стряслось. На моём небе не видно ни звёздочки, а ведь никто не преуспел в жизни так, как я, скажу я тебе, ещё несколько дней, и я сидел бы здесь богач богачом. Да-да. Настоящее, честное кораблекрушение — это пустяки, я много раз попадал в кораблекрушения и не терял ни золота, ни серебра, но на этот раз мне удалось спасти только свою шкуру.

Так ты ничего не спас?

Что я мог спасти? У меня было пять больших сундуков, набитых ценными вещами, бриллиантами и шёлком, разве мог я распихать всё это по карманам и прыгнуть за борт? Август в отчаянии замотал головой, это кораблекрушение окончательно добило его. Он был голоден и жадно поглощал всё, что им приносили, запивая еду пивом. И всё время говорил, говорил: Почему бы и не поесть, хотя толку мне от этого никакого. Что я спас? Никто ничего не спас. Капитан оказался на берегу даже без фуражки, мы все остались ни с чем.

Ты не смог захватить даже деньги?

Какие деньги? У меня их и не было, я всё вложил в золото и драгоценные камни, десять больших сундуков...

Ты сказал, пять.

Пять? А ты забыл те пять, что у меня были раньше? Они были гораздо больше и стояли на борту в другом месте. Вот так-то! В одном из этих сундуков и лежали мои деньги... и всё отправилось на дно!

Эдеварт не больно-то всему верил, однако сочувственно покачал головой.

Да, такого ещё ни с кем не бывало! — воскликнул Август. Ты небось думаешь, что у меня всё было застраховано и, когда я вернулся домой, мне поднесли на подносе мои десять тысяч далеров? Скажи я так, перед тобой сидел бы самый последний лгун. Я был идиот и ничего не застраховал, дурак, сам себя подвел, и поделом мне! Август сплюнул, он презирал себя и бранил на чём свет стоит. Вот будь моё имущество застраховано! Тогда даже если б небеса обрушились на судно, я по возвращении домой получил бы свои деньги. Я же понадеялся на авось, у меня в сундуках был замечательный товар, большие ценности, но Бог наслал на нас непогоду.

Неужели буря была такая сильная?

А то нет! — Август презрительно фыркнул. Я, конечно, попадал в бури и посильнее этой, но там так и полагалось, в этой же грязной луже, которая называется Балтийским морем, всё было иначе. Барометр упал и замер, всё равно что часовая стрелка на шестёрке. Это были уже не шутки, и мы хотели зарифить паруса, но, думаешь, успели? Всё это походило на подлое убийство из-за угла, мы не успели даже оглянуться. Ураган? Плевать мне на любой ураган, будь я в настоящем море и будь у меня под ногами крепкое судно, плевал бы я тогда на любой ураган. Но этот! За одну минуту мы лишились и фок-мачты, и грот-мачты и поняли, что обречены. Когда барометр падает до предела, ураган налетает мгновенно, ты и до десяти не успеешь сосчитать, даже до пяти, как он уже у тебя над головой, не больно-то он станет слушать, что ты о нём думаешь, и будет он чернее ночи. Его не поймёшь, и с ним не совладаешь. Официантка, give me a trifle more of that meat23Дай мне еще чуток мяса! (англ.)! Она понимает по-английски. Почему бы и не поесть, хотя толку мне от этого никакого, да-да. Понимаешь, беда в том, что судно оказалось гнилым. Ничего твёрдого у него в брюхе не было, оно было загружено рожью, на нём не было даже гвоздя, способного сделать дырку, но оно получило пробоину длиной с эту комнату от одной только тяжести. Дело дрянь, если судно не может везти даже рожь, ведь рожь всё равно что пуховая подушка, если можно так выразиться. Спасти... не понимаю, как ты можешь говорить о каком-то спасении. Мы пошли ко дну, как свинец, как камень. Что ты хочешь, капитан не спас даже вахтенный журнал! А капитан у нас был опытный, и я слышал, что ему дадут новое судно. Он оставался на тонущем барке, пока вода не дошла нам до колена. По шлюпкам! — крикнул он тогда, а они у нас уже были готовы. Но в такой ураган и в шлюпку не сядешь, одну из них чуть не сорвало со шлюп-балок и не унесло в море, мы до конца оставались на судне и покинули его только в самую последнюю минуту, можно сказать, на пороге смерти, потому что судно — это всё-таки судно, а шлюпка — это ничто. Между прочим, ты получил моё письмо?

Письмо? Нет, Эдеварт не получал никакого письма.

Я написал тебе в Фусенланнет.

Я был на Лофотенах и привёл сюда свою шхуну только сегодня вечером.

Но Август не слушал друга, он был поглощён только своим несчастьем. Все мои сундуки пошли на дно! — сказал он. Я и сам чуть не отправился вслед за ними — и поделом бы мне, потому что я не хотел садиться в шлюпку. Капитан спустился в шлюпку, а я всё ещё оставался на судне, они силой скрутили меня, я кричал, и они решили, что я лишился рассудка, но это они, а не я лишились рассудка, они не понимали, что шлюпка — это ничто. Мне случилось однажды плыть на шлюпке, она перевернулась, а в море кишели акулы, одного негра акула перекусила пополам. Но они-то ни о чём таком не знали. Понимаешь, пополам! Я боюсь шлюпок, а вот на палубе мне ничего не страшно, никто не поверит, но в шлюпке мне бывает страшно, им пришлось силой спустить меня в шлюпку. Видел бы ты, как акула перекусила того нефа, и он в ту же секунду ухватился за меня руками, ведь верхняя половина его туловища была ещё над водой! Ты говоришь, что в этом гусином пруду нет акул? Верно, нет, я этого и не говорю, но я недаром поплавал по морям и не раз смотрел смерти в глаза, я знаю, что шлюпка — это ничто, и мы все отправились бы на дно, как пивная кружка, если бы буря не стихла в одно мгновение. Такие чёрные ураганы иногда неожиданно стихают, и всю черноту сразу уносит прочь. Когда стало светло, нас спасло эстонское судно. Я называю это спасением, но спасли-то мы только свои шкуры. Самое меньшее десять сундуков! Я и русскому-то выучился только затем, чтобы говорить с русскими и продавать им свой товар, теперь ничего такого уже не будет. Если у меня болит голова, я говорю это по-русски! Если хочу продать свои украшения, я тоже говорю по-русски. А если торговля не получается, потому что какому-нибудь мерзавцу не хватает денег, чтобы расплатиться, я говорю: прошу зайти ко меня завтра! Я пытался поговорить по-русски со здешней официанткой, но она понимает только английский. Да и говорить-то мне больше не о чем. Но какой позор — в Балтийском море, в пресной воде, перед самым Каттегатом, мы не дошли даже до Скагена! Должен сказать, что я не раз попадал в кораблекрушения, я знаю, что это такое, и мог бы кого хочешь научить, как вести себя во время шторма. Но тут!.. Нет, судно было гнилое, и как только оно лишилось мачт, так сразу и затонуло. И вот я сижу здесь гол как сокол. Золотое кольцо ещё у тебя?

Да. Возьми его, сказал Эдеварт. Оно тебе нужнее, чем мне.

Ты не должен отдавать его! — возразил Август, однако позволил уговорить себя и взял кольцо.

Эдеварт: А теперь пойдём и купим тебе новое платье.

Август: Нечего презирать меня из-за того, что я всё потерял. У тебя что, много денег?

Кое-что есть.

Они оба были растроганы, и Эдеварт сказал: Я поступаю так, как ты сам поступил бы на моём месте.

Я? Пустяки! Не припомню, чтобы я что-то такое для тебя сделал, запротестовал Август. Но мы с тобой давно дружим, и, если б я спас свои сундуки, можешь не сомневаться, тебе досталась бы изрядная доля их содержимого. А где кольцо в виде змеи? Ах, у сестры? Но оно слишком велико для неё; глупо, что я не подарил ей три или четыре кольца с настоящими камнями, с бриллиантами, пока они у меня были.

Друзья пошли в город и купили Августу новое платье, оттуда они отправились на шхуну. Хорошо, что я оделся по-человечески до того, как меня увидел Теодор, сказал Август. Теперь он будет думать, что я всё ещё богач! Он не удержался, чтобы не похвастаться перед Теодором, и похлопал по карману жилетки, словно у него там что-то лежало: Я мог бы купить всю эту шхуну только за один из моих бриллиантов!

Август воспрял духом и даже решил устроить в Тронхейме концерт — он будет играть на гармони и, надо думать, заработает несколько далеров. Если написать на афишах, что концерт даёт потерпевший кораблекрушение русский моряк, соберётся много народу. Но ведь тогда повидаться с ним придёт и русский консул, и что же, вместо русского он найдёт норвежца? Август отказался от этой мысли. Потом он загорелся желанием обзавестись инкубатором, какие видел в Америке, купит десять тысяч яиц, выведет цыплят, а потом вырастит их и продаст богатым людям в городе. Словом, голова у Августа опять заработала, и это было самое главное. Иногда он с сожалением вспоминал свои пять или десять сундуков, кто знает, сколько их там было на самом деле, но о кораблекрушении больше уже почти не говорил.

Шхуну «Хермине» разгрузили, и Эдеварт со своими людьми без дела слонялся по городу. Он получил письмо от Кноффа — длинный список товаров, которые ему следовало привезти домой, Кнофф экономил на фрахте. Эдеварт передал список названному в письме купцу, и снова ему нечего было делать. Пока шхуна стояла пустая, он её вымыл и ждал товаров, но они всё не поступали. Он поинтересовался у купца, почему товар задерживается, купец отговорился тем, что у его приказчиков не было времени. Когда же оно у них появится? Там видно будет, ответил купец.

Август побывал у той дамы, которая в прошлом году не расплатилась с ним за дюжину коробок сигар. Она и нынче не может расплатиться со мной, сказал он. Не мог же я пойти к ней, пока у меня не было порядочного платья, и пусть я знаю русский, пусть мне всегда удавалось всё уладить, денег я так и не получил. Она хочет стать моей любовницей и таким образом рассчитаться со мной за сигары, как я к ней ни приду, всегда одна и та же песня, может, оно было бы и неплохо, но на это не проживёшь. В конце концов я пошёл сам посмотреть, что там у неё на полках, но мои сигары, конечно, уже давно проданы, а ведь то были царские сигары, так что сам понимаешь. Пожалуй, я мог бы применить силу, но что делать, если она каждый раз начинает меня целовать и заливается слезами, как ребёнок? Нет, я же не злодей какой-нибудь, а сегодня я отдал ей и золотое кольцо.

Эдеварт от удивления широко раскрыл глаза.

Я понимаю, это глупо, и ты вправе на меня сердиться, сказал Август. А что делать? Но я найду выход. Думаю, мне стоит пойти поработать у одного мясника; а что, я могу и скот забивать, и туши свежевать не хуже любого другого. За меня не тревожься! Я этому выучился в Австралии.

Товара всё не было, и конца ожиданию не предвиделось; Эдеварт снова отправился к купцу. Купец извинился: он занят и не может поговорить с Эдевартом; но от его людей Эдеварт кое-что узнал и сделал вывод: Кнофф не может сейчас получить нужный ему товар — большую партию муки и колониальных товаров, — нет, и в ближайшее время он их тоже не получит. Купец отправил Кноффу телеграмму с просьбой подтвердить его платёжеспособность, и Кнофф сослался на большой торговый дом, который купил у него всю рыбу. Что ж, это было справедливо, но торговый дом отказался давать поручительство на такую крупную сумму — большую часть денег за рыбу Кнофф получил авансом, и ещё неизвестно, сможет ли вся рыба с галеаса покрыть этот аванс...

Что за чёрт! Эдеварта вдруг осенило: выходит, положение Кноффа покачнулось? Вот уж о чём он и помыслить не мог. Тем временем Кнофф, видно, уладил дело с кредитом, как бы там ни было, Эдеварт получил распоряжение забрать назад список и отнести его другому купцу, который и отпустит ему товар. Так оно и вышло. Новый купец отвешивал поклоны, расшаркивался и не сомневался в надёжности Кноффа, мол, Кнофф верный человек! Он тут же отправил товары на шхуну. Стало быть, всё было только досадным недоразумением.

Шхуна была готова выйти в море, но что делать с Августом? До сих пор он ночевал и питался на шхуне, теперь же он останется ни с чем.

Жаль, что Индия так далеко, сказал Эдеварт. Он до сих пор верил рассказам друга, которые слышал в самом начале их знакомства.

Но Август уже не помнил о них, поэтому спросил с удивлением: Индия? А что ты там забыл?

Я?.. Это у тебя там большое богатство!

Ах да! — вспомнил Август. Когда-нибудь я туда заверну и проверю свои сундуки. Ключи я потерял во время кораблекрушения, но замки можно открыть и отмычкой. Целых двенадцать ключей! Между прочим, я встретил здесь одного важного господина, и он решил записать всё, что мне довелось пережить, я буду ему рассказывать, а он всё запишет. Мы с ним познакомились на одном из причалов и долго разговаривали. Я обещал ему подумать. Но чтобы человек умел так быстро писать, такого мне встречать не доводилось, а уж я-то повидал немало. Как бы быстро я ни говорил, он всё успевал записать. Обещает, что это будет целая книга, с моим портретом и всякое такое. Вчера мы побывали у хозяина одной типографии и поинтересовались, не напечатает ли он эту книгу, он согласился подумать. Тот человек обещает, что мы заработаем на этой книге большие деньги, он сам будет ходить и продавать её тысячами. Ну это мы ещё поглядим. Почему же у нас не получится, сказал он, если Йест Бордсен продал толстую книгу о всех кражах, какие совершил в жизни? Ты как думаешь?

Эдеварт ничего не понимал в этом деле, сам он не особенно бойко читал и писал, книги были для него чужим миром, потому он только покачал головой. Но чутьё-то у него было, он сразу уловил опасность и посоветовал товарищу быть осторожным и не рассказывать всё подряд — как бы он не навлёк на себя беду, не дай Бог, его упрячут в тюрьму до конца жизни.

Август фыркнул: вот ещё! Что он, дурак, что ли! Мысль о книге, в создании которой он примет участие, была ему по душе, особенно Августа тешило, что его портрет украсит книгу и о нём узнает вся страна. Вот тогда и в Поллене, и повсюду, где он побывал, увидят, кто он есть на самом деле, и все девушки, которые его обманули, пожалеют об этом — короче, его ждёт немалая слава.

Но уже вечером, поразмыслив над предложением написать книгу, Август решил отказаться от этой затеи. Как бы этот писака не выудил у него какие-нибудь опасные сведения о его жизни. Ведь только он их расскажет, как они тут же будут записаны на бумагу. А его портрет, который увидит полиция во всех странах. Нет уж, благодарствуйте, он не дурак!

Август опять раздумывал, строил планы и отвергал их, выбирал то одно, то другое и в конце концов решил опять пойти в моряки. Он не слабак какой-нибудь, пусть Эдеварт не думает, его в любую минуту возьмут на любое судно, ты за меня не тревожься! Но судно должно плавать в настоящем море, а не в Балтийском, уж об этом-то он теперь позаботится! Не может ли Эдеварт одолжить ему несколько далеров? Он намерен отправиться в Берген и там наняться на судно.

Несколько далеров? Разумеется. Но почему бы Августу не наняться на судно прямо здесь, в Тронхейме?

Можно и здесь. Но для начала ему хотелось бы остаться на берегу и поработать зимой в какой-нибудь усадьбе.

Это был его самый последний план.

В Фусенланнете произошли большие перемены. Шхуна Эдеварта причалила к большой каменной пристани с подъёмным краном и лебедками, к обоим причалам были проложены железнодорожные рельсы. Тут суетилось множество людей, которые заканчивали работу над пристанью, подъёмный кран брал со шхуны по дюжине кулей с мукой зараз, и люди радовались, что, оказывается, даже такую тяжёлую работу можно делать легко и быстро.

Кнофф пришёл на шхуну, он дружески кивнул Эдеварту, но был как всегда занят и отдавал приказы своим людям: Сверните этот канат! Уберите оттуда бочки, туда надо сгрузить всё, что пришло со шхуной! Он повернулся к Эдеварту: Ты не встретился ночью с галеасом? Нет? Значит, вы разминулись. Как ты думаешь, где он может сейчас находиться? Верно, застрял там, где сушил рыбу.

Всё может быть, ответил Эдеварт. У нас на севере многие суда ещё ждали рыбу, когда я ушёл оттуда! Его распирало от гордости, по тону хозяина он понял, что старому шкиперу Нурему негоже было позволить новичку, мальчишке, так себя обогнать.

У тебя там в Тронхейме возникли некоторые трудности, сказал Кнофф, зато теперь я знаю, что собой представляет тот уважаемый купец! Мог получить выгодный заказ, но повел себя так, что мне пришлось обратиться к другому. Полагаю, что с ним у тебя не было никаких недоразумений?

Нет, никаких. Эдеварт засмеялся. Он поклонился мне и даже расшаркался.

Эдеварт сразу понял, что зря засмеялся; Кнофф нахмурился и спросил: Сколько у тебя груза?

Тридцать семь мешков. И ещё двести кулей муки.

А людей?

Двое. Оба с севера.

Рассчитайся с ними и отправь их домой. Но ежели им захочется остаться и поглядеть на наш посёлок, милости просим. Сегодня, как покончишь с разгрузкой, ты свободен. А завтра жду тебя со счетами и наличностью.

Кнофф ушёл.

Он явно важничал. Эдеварт вернулся после долгой и тяжёлой поездки и всё равно не стал бы работать сегодня, ему хотелось повидать знакомых и потешить себя уважением, которое все оказывали ему как шкиперу. А наличность? Какой такой наличности ждёт от него хозяин? Кое-какая мелочь у него, понятное дело, осталась, но больших денег... нет.

Он рассчитался с Теодором и Ездрой, оба захотели остаться до утра и переночевать на шхуне. Эдеварт проверил, как прошла разгрузка, поговорил со знакомыми, прошёлся по берегу, посмотрел, как на пристани работают каменщики и мостильщики. Им осталось завершить последнюю часть пристани; каменщики пели, ворочая каменные блоки, так ноют матросы, когда ставят парус, — весело и жизнерадостно. Тем не менее от глаз Эдеварта не укрылось, что постоянные работники Кноффа мрачны и чем-то озабочены. В пакгаузе один работник сказал, быстро оглянувшись по сторонам: Да, тут у нас много чего изменилось после твоего отъезда! И покачал седой головой. Ничего, как-нибудь обойдётся! — вмешался в их разговор другой работник. Первый работник: Хорошо молодым, они могут поехать в Америку. Я-то уже слишком стар для такого дела.

Эдеварт пошёл к бондарю, они разговорились. Бондарь был свободен и с чем-то возился на своём огородике. Да, перемены у нас большие, сказал и он. Только Бог знает, к лучшему ли это! Ты не зайдёшь в дом?

Я, верно, отрываю тебя дела?

Бондарь улыбнулся: Это от какого же дела, от огорода, что ли? Нисколько! А другой работы у меня больше нет, бочарную мастерскую прикрыли.

Как это прикрыли?

Здесь у нас много чего прикрыли, лодок тоже больше не делают, люди ладят ехать в Америку. Вскоре и пекарня встанет.

Быть того не может! А я привёз двести кулей муки, сказал Эдеварт.

Ну, значит, ещё чуток поработает, а потом так и так встанет. Дело не только в муке, нужно ещё и за работу платить. Вон домашний учитель уже уехал.

Эдеварт и сам видел, что Кнофф переживает не лучшие времена, его бодрая озабоченность на пристани была напускной. Ну вот и есть у него пристань, сказал бондарь, а что толку? Пристань большая, каменная, с кранами и лебедками, погрузка-разгрузка за одну минуту, а пароходы сюда всё равно не заходят. Во сколько, Эдеварт думает, такая пристань могла обойтись Кноффу? Ужас! Вообрази, сколько в неё вбухали с самого начала строительства, сколько он выплачивал наличными каждую субботу! Кнофф всегда занимался сразу несколькими делами и, когда требовалось, одно дело вытягивал за счёт другого. Но платить всё лето наличными, такого, как и предполагали, даже заведение Кноффа выдержать не смогло.

Где же он брал деньги?

А кто его знает! Может, кредит взял? Или заложил дом вместе с лавкой? Неохота даже думать об этом. Господи, и зачем только ему понадобилась эта пристань? Всё это одно зазнайство и тщеславие, хотел, чтобы у него останавливались пароходы, а ничего из этого не вышло!

Так и не заходят?

Нет. Потому что там, где они всегда делали остановку, тоже построили пристань.

Быть того не может!

У нас ещё не успели по-настоящему развернуться со строительством, как они там тоже зашевелились: Им-то это было просто, люди там богатые, денег им было не занимать, да и строили они деревянную пристань, из брёвен, а это куда как дешевле. Чтобы её укрепить, они купили у Стёренской железной дороги негодные рельсы и заплатили за них как за металл. О, там люди ловкие и осторожные, они не стали надрываться, их пристань давно готова, она раз в восемь меньше нашей, но всех устраивает, и ею уже вовсю пользуются.

А ты сам-то хоть понимаешь, почему пароходы не заходят сюда? Разве здесь не удобнее?

Нет, не будут они у нас останавливаться, пока в компании сидит нынешний директор... Многие не любят Кноффа. Его вообще мало кто любит, уж слишком он важничает, смеётся над всеми. Конечно, пароходы должны останавливаться у нас, и все это понимают: селение большое, богатое, да и округа небедная. Но только говорить об этом бесполезно. И пока в пароходной компании сидит нынешний директор, этого не будет... Понимаешь, Кнофф однажды оскорбил его, посмеялся над ним на каком-то большом собрании, уже давно...

В конце разговора бондарь сказал, что намерен в скором времени уехать отсюда. Ясно, что не по доброй воле, он прожил здесь столько лет, здесь у него и свой дом, и земля... Кстати, хозяева Доппена два раза наведывались сюда и спрашивали о тебе.

Этот ненормальный опять небось был пьян?

Нет, приходила его жена. Я слыхал, они ладят ехать в Америку, просили у Кноффа денег на дорогу, а в залог предлагали ему свою усадьбу, только у Кноффа сейчас и без них забот хватает.

А зачем я им понадобился?

Чего не знаю, того не знаю.

Эдеварт ушёл от бондаря в глубокой задумчивости: одному Богу известно, сможет ли Кнофф с ним рассчитаться и выплатить положенные ему деньги! А вдруг дела Кноффа и в самом деле так плохи, вдруг эта проклятая пристань вконец разорила его? Ведь это Эдеварт подал ему мысль построить пристань, на особую признательность он и не надеялся, однако же немного гордился собой, а теперь вот не смел даже заикнуться об этом, люди, оставшись с пустыми руками, не простили бы ему этого. Всё складывалось хуже некуда, и Эдеварту захотелось куда-нибудь уехать отсюда.

В усадьбе он встретил экономку Кноффа йомфру Эллингсен, кареглазую бойкую девушку, которая раньше благоволила к нему и с которой он несколько раз дружески болтал, она одна была здесь весёлым и надёжным человеком; экономка посмеялась с ним и порадовалась, что он выполнил её пожелание вернуться живым и невредимым, — даже хозяин похвалил его за обедом на прошлой неделе. Эдеварт не без удовольствия выслушал её слова; придя через некоторое время в пекарню, он громко крикнул старому приятелю, с которым некогда делил комнату: Давай, дружище, работай, я привёз тебе двести кулей муки!

Пекарь ответил не сразу, он был мрачен. Да, пекарь тоже был мрачен, жалованье его урезали, и ему грозило остаться без работы. Уже на этой неделе он намерен уехать в Тронхейм и осмотреться там, пусть чёрт плавает на этом судне и ждёт, когда оно пойдёт ко дну!

Где бы Эдеварт ни побывал, всюду царило уныние, даже окружившие его дети держались тише обычного, в том числе и сын Кноффа Ромео, несмотря на то что избавился от учителя и его уроков.

Эдеварт зашёл в лавку. Ты привёз много товаров, сказали ему там. Это вроде порадовало приказчиков, хотя им тоже уменьшили жалованье. Приятно, что полки и ящики больше не будут стоять пустые, сказали они. Но старший приказчик Лоренсен, которого беспокоило будущее, только покачал головой, даже он начал подумывать об Америке, а что ещё остаётся делать? Эдеварт посоветовал ему найти здесь, дома, какое-нибудь небольшое местечко и самому открыть лавку, но Лоренсен грустно улыбнулся: для торговли нужны наличные деньги, а их у него нет.

Люди, привыкшие к другой жизни, не могли смириться с маленьким жалованьем и новыми порядками. Им всё виделось в чёрном свете, пусть чёрт живёт здесь на эти гроши, а они подадутся в Америку! Всё изменилось и стало непривычным, раньше они хорошо зарабатывали и теперь не соглашались на меньшее, почему кончились хорошие времена? Неужели какая-то пристань пустит их всех теперь по миру? Старший приказчик Лоренсен так выразил их настроение: Нам всем надо уезжать из этой страны, мы тут лишние, и делать нам здесь больше нечего. Вот и поедем в Америку все как один, да ты и сам вскоре последуешь туда за нами! — сказал он Эдеварту.

Нет. Это последнее, что могло бы прийти Эдеварту в голову. Никогда.

А что ты здесь будешь делать? — спросил старший приказчик. Опять пойдёшь зимой на Лофотены? Может, и так. Коли к тому времени шхуну не продадут с молотка, как и все остальное... но я тебе этого не говорил!

Скорее всего, старший приказчик Лоренсен был прав, ему-то лучше других было известно, как обстоят дела, но он плохо знал Эдеварта. Америка? Только не по доброй воле! Эдеварт и раньше не думал об этом, не хотел думать и теперь.

На другое утро он простился со своей командой. Ездра перестал храбриться, он протянул Эдеварту маленькую крепкую ладонь, но не смог произнести ни слова — у него вдруг задрожали губы. Вот чёрт, башмак жмёт! — сказал он и наклонился. Но в кармане у него лежало немало денег, и это его быстро утешило. Счастливого пути! — пожелал им Эдеварт и прибавил: Может, и я тоже скоро отправлюсь вслед за вами!

Он явился в контору со всеми счетами и небольшой наличностью, слишком небольшой! Да и откуда было взяться большой? Он заплатил за рыбу на Лофотенах, заплатил работникам, которые сушили её на скалах в Поллене, сюда же входили провиант, жалованье команды, расходы на буксировку и канаты, что он купил в Тронхейме.

В эти же расходы вошли и суммы личного характера, которые Эдеварт расписал по разным статьям, и таким образом они вроде как исчезли, но расходы они тем не менее увеличили. Нет, большой наличности взяться было неоткуда.

Когда Эдеварт, постучав, вошёл в контору, Кнофф встретил его нетерпеливой улыбкой. То ли это была его обычная манера: он занят, у него сейчас нет времени заниматься мелочами. То ли он предчувствовал, что касса окажется пустой.

Может, мне лучше зайти позже? — спросил Эдеварт.

Нет. Счетами мой управляющий займётся потом, а ты сдай кассу. Это что же, всё, что у тебя есть? — спросил он, переводя взгляд с нескольких купюр и серебряных монет на Эдеварта и обратно.

Да, это всё. Всё, что у меня осталось.

Из всех-то денег? Из тех, что ты получил от Нурема на покупку рыбы, и той тысячи, что я прислал тебе, чтобы ты мог расплатиться за сушку рыбы?

Эдеварт уже умел ловчить и выкручиваться, он научился этому у многих людей — у Августа, у старого Папста, у шкипера Нурема, да у кого угодно, поэтому сказал обиженно: Больше у меня ничего не осталось. Можете проверить по книге.

Кнофф помолчал, полистал книгу, заглянул в начало и в конец, просмотрел последние записи и спросил: Но хоть жалованье матросам ты выплатил?

Эдеварт: Да, всем. Кроме себя.

Ты не выплатил себе жалованье?

Как я мог это сделать? Я же не знал, сколько вы мне положите.

Сколько положу? Мы же договорились: жалованье простого матроса.

Я так и получал, пока вы не поставили меня шкипером.

Какой из тебя шкипер? Кнофф с укоризной покачал головой.

Это задело Эдеварта: Пусть я плохой шкипер, но вся ответственность была на мне.

Что ж, надменно заметил Кнофф, может, ты и прав. Однако рисковал-то я, а не ты!

Но у нас всё сошло благополучно, буркнул Эдеварт.

Кнофф молчал.

А сколько вы платите Нурему? — вдруг спросил Эдеварт.

Шкиперу Нурему с галеаса? Тебя это не касается. Он — другое дело. Он давно служит у меня и не сразу стал получать столько, сколько сейчас.

Да-да! Эдеварт кивнул, поджав губы.

Кнофф, твёрдо: Нет, всё будет так, как мы договорились: жалованье простого матроса. Тебе полагается за шесть с лишним месяцев. И ещё следует вычесть за пользование неводом для сельди.

Эдеварт, разозлившись: Какое там пользование! Невод был старый, и вы хотите вычесть за него деньги?

Мой управляющий проверит, во сколько он мне обошёлся, и скажет, сколько он стоит. Старый, говоришь? Разве это не тот самый невод, которым запирали сельдь на севере? Об этом ещё газеты писали.

И что с того? — сказал Эдеварт. Мне он был не нужен, и я его отдал.

Кнофф полистал книгу: Я заметил, что шхуна не отдраена.

У меня не было на это времени.

Но по твоим записям видно, что ты всё лето держал двух матросов, чем же это они были так заняты, что даже не отдраили и не покрасили судно?

Эдеварт молчал. Это было самое уязвимое место в его отчёте, он и сам это знал. Не было у него летом никаких двух матросов, он был один как перст, вплоть до последнего месяца, когда он взял на борт Ездру в качестве кока. В книгу же он записал, что выплатил жалованье двум матросам, но на самом деле он эти деньги присвоил. Эдеварт часто думал: такое ли уж это преступление? Ему случалось совершать поступки и похуже! А тут он прожил всё лето на шхуне, питаясь всухомятку, только чтобы положить в свой карман жалованье кока. Что же касается второго человека, то на борту любой рыболовецкой шхуны на севере, кроме шкипера, есть ещё один человек; и если Эдеварт справился в одиночку, это его заслуга. Его единственным упущением было то, что он не отдраил и не покрасил шхуну, но это мелочь. Зато «Хермине» на две-три недели опередила другие рыболовецкие суда и тем самым сберегла хозяину уйму денег!

Дело в том, что на борту мне был необходим один человек, сказал Эдеварт, или вы хотели, чтобы я обходился без горячей пищи? Он готовил, прибирался, и мы поочерёдно несли вахту. Второй нужен был мне на берегу, он работал на одном конце сушильных площадок, а я — на другом. Там нам обоим хватало дела, у нас на севере трудно найти на эту работу мужчин, рыбу сушили только женщины и дети, всё остальное лежало на нас двоих; несколько суток прилив был такой сильный, что вода доходила почти до площадок и едва не смыла всю рыбу... Думаете, мне одному было бы справиться? Да один я бы никогда и не взялся за это.

Кнофф молчал. Эдеварт разошёлся и продолжал: Но коли вы считаете, что шхуну надо отдраить и покрасить, я готов отказаться от жалованья за две недели, ради Бога. А коли вы вообще решили, что всё, что я сделал летом, не в счёт, поступайте как знаете.

В контору принесли телеграмму. Кнофф открыл её и вскочил со стула. Известие, которое он получил, разом заслонило всё остальное: галеас потерпел кораблекрушение!..

Потом уже Эдеварту пришло в голову, что любое несчастье для кого-то непременно оборачивается добром. Что выражало лицо хозяина, когда он узнал о кораблекрушении? Кнофф произнёс несколько слов: беда, судно пошло на дно вместе с грузом, так неожиданно, несчастье, крах; но лицо его не выражало горя, скорее, наоборот. Он никогда не пускался в беседы с Эдевартом, а тут завёл с ним долгий разговор: Подумать только, Нурем потопил галеас! От судна остались одни щепки. Видно, Нурем уже слишком стар, не удивлюсь, если ты скажешь, что он глуп, ха-ха-ха, старый порядочный человек, но набитый дурак. Согласен? А я-то думал на тот год послать галеас прямо в Балтийское море, с этими посредниками в Тронхейме одни неувязки, смех да и только. А теперь всё, теперь галеаса больше нет. Где это случилось? Здесь написано, что севернее маяка Вилле. Хорошо хоть, люди спаслись. На совести старика Нурема нет хотя бы ничьей жизни. Я тебе вот что скажу: возьми себе в подмогу человека и начинай сразу же драить и красить шхуну. Не хочу, чтобы она стояла у новой пристани в таком виде. Ещё не хватало...

Добро бы хозяин на этом остановился, думал потом Эдеварт, но под конец он уж слишком разоткровенничался, с чего бы это? Неужто кораблекрушение так мало его огорчило, что он мог тут же заговорить о посторонних вещах? Ты вчера не заходил со шхуной туда, где пароход делает остановку? — спросил он Эдеварта. Так ты ещё не знаешь, что они себе тоже построили пристань? Тебе следует съездить туда и посмотреть на неё.

Ладно, съезжу.

Пристань там деревянная, сказал Кнофф, я слышал, они сколотили её на скорую руку, да им и такая сгодится...

Бондарь и другие работники полагали, что хозяин неплохо заработает на гибели галеаса. Всё зависит от суммы, на которую был застрахован галеас и его груз, но, если они не ошибаются в хозяине, он оценил свою собственность раза в два больше того, что она стоила на самом деле, — хотя бы из гордости, вот, мол, какое у него судно и какой груз! На этот раз тщеславие сыграло Кноффу на руку: он не жаловался, не останавливал больше работ и по субботам расплачивался с каждым рабочим.

Как ни странно, но то, что Кнофф снова как будто набрал силу и его пакгаузы были полны муки, а лавка ломилась от новых товаров, преобразило и его усадьбу, и всю округу. Люди оживились, в глазах у них загорелась надежда. Эдеварт поначалу не заметил этой перемены, днём он драил шхуну, а ночью спал на борту, но в субботу его помощник, молодой парень, сказал, что вечером в людской будут танцы. Может, и Эдеварт сходит туда? Пришёл Хокон Доппен, он будет играть на гармони.

Эдеварт не посмел задать вопрос, вертевшийся у него на языке, но, наученный горьким опытом, он и не собирался идти в людскую. Упаси Бог, там небось опять вспыхнет драка. Из слов парня он заключил, что ему следует быть осторожным, потому как его подозревают в связи с хозяйкой Доппена, но о Хоконе Доппене он мог говорить без опаски: Вот как? Пришёл Хокон Доппен? Верно, понадобилось в лавку? Когда он явился? Нынче утром? Так ведь сейчас он, поди, уже пьян? Нет, ответил парень, он теперь почти что не пьёт. Эдеварт не мог удержаться, чтобы не спросить о Лувисе Магрете, конечно, не мог, но он не назвал её имени: Хокон пришёл один или, может, с кем-нибудь из детей? Парень: Этого я не знаю. — Я думал, может, он пришёл с той рыжей, которая была здесь в прошлом году, кажется, её зовут Северине? — Ещё чего! Он пришёл с женой, ответил парень и пристально глянул на Эдеварта.

Эдеварт остался на борту. Он тянул время; когда-то он, не задумываясь, отдал бы за неё жизнь, теперь же внушал себе, что он уже взрослый и должен вести себя подобающим образом. Ясно тебе? До чего же он был глуп, с какими дурацкими мыслями мотался между Полленом и Фусенланнетом, не находя себе места. Она значит для него не больше, чем какой-нибудь куст в Поллене. У неё двое детей, на что они ему! К тому же она замужем...

Время шло, он зажёг лампу. Выйти на палубу он боялся, его могли заметить с берега и заподозрить неладное, увидев, что он не спит. А время шло, ночь была долгая, и ему наскучило сидеть в каюте, точно он сам себя арестовал, — почему он не может выйти на палубу, этого ещё не хватало, вот он сейчас выйдет и будет громко топать по настилу, или это не его судно? Однако, хотя он неутомимо мерил палубу шагами, время никогда не тянулось так долго и его замечательные часы никогда не шли так медленно. Может, всё-таки сойти на берег и заглянуть в усадьбу? Нет, сказал я тебе!

Он снова вернулся в каюту и задремал сидя.

Шаги на палубе. Надо было бы притвориться, что он вовсе не ждал этих шагов, впрочем, Эдеварт так и сделал и даже позволил себе удивиться: кто это мог прийти на шхуну в такое время? Но ведь он ждал её! Разве она не заходила к бондарю и не спрашивала о нём?

Когда Лувисе Магрете спустилась по трапу в каюту, он обратил внимание на то, что она не спешила, будто и не ушла украдкой, чтобы повидаться с ним, нет, она поздоровалась с ним за руку и попросила прощения за неурочный приход. Ты ещё не лёг? — спросила она.

Он сделал удивлённый вид, но она сказала, что другого и не ждала. Потом достала из-за пазухи какую-то бумагу.

Сперва Лувисе Магрете повела речь о нём: он так возмужал, наверняка он самый молодой шкипер в стране.

Оглядевшись, она нашла, что у него даже уютно, в каюте было чисто, стекло на лампе блестело.

Ты не побоялась прийти сюда? — спросил он.

Нет.

Она говорила тихо и ласково; прошёл год с тех нор, как он жил у неё, она стала ещё красивее, нежные губы слегка дрожали. Что ей сказать? Он спросил о детях, потом обнял её и поцеловал. Целовать её было так же приятно, как и раньше, и она искренне ответила на его поцелуй. Лувисе Магрете! — прошептал он.

Она сказала, что пришла по делу, он не должен ей отказать. А как же, он всегда понимал, что ей от него что-то нужно, но случалось, его одолевали нелепые мечты о другом: она хочет покинуть Доппен и приехать к нему, остаться с ним навсегда, жить и умереть рядом с ним. Нелепые мечты... Теперь она пришла с просьбой помочь ей и её семье уехать в Америку! Лувисе Магрете выложила всё как есть: он оказал бы им настоящее благодеяние, они обращались к Кноффу и ко многим другим, но понапрасну, никто никогда не был к ней так добр, как Эдеварт, он получит гарантии, вот бумага, это черновик купчей, такую же бумагу они напишут завтра утром, и оба подпишут её, Хокон и она, они готовы на всё. Им так трудно живётся, Хокон выучился на жестянщика, когда сидел в тюрьме, он умеет делать такие красивые вещи — ситечки, ведёрки, ковши, но всё это развешано дома по стенам, Доппен лежит в стороне от дороги, и к ним никто не приезжает, чтобы что-нибудь купить. Словом, им так трудно. И никто никогда не был так добр к ней, как Эдеварт...

Всё это она проговорила на одном дыхании, боясь, что он сразу откажет ей, теперь всё зависит от него. Она схватила его руку.

Что и говорить, Эдеварт был польщен тем, что она считает его таким богатым и всесильным, но в ответ только отрицательно покачал головой.

Ты не можешь? — спросила она.

Нет.

Она упала духом: Что же нам делать?

Почему вы не можете жить, как раньше, тогда ты ткала, а он... он ведь и раньше не приносил денег в дом, верно?

Здесь его слишком хорошо знают, ответила она, каждый встречный знает, что он сделал. А ведь это случилось из-за меня, и он, можно сказать, без вины попал в тюрьму, но теперь об этом уже никто не помнит. Хокон верит, что на новом месте, где его никто не знает, нам будет лучше и он станет другим человеком. Ведь он мастер на все руки.

Я оставил в Доппене лом. Ну и как, пригодился он твоему мужу, убрал Хокон камни с луга?

Молчание.

Я спросил, пригодился ли ему лом?

Нет, теперь у него есть ремесло, и если он попадёт в новую страну...

Эдеварта вдруг осенило: Так пусть уезжает один!

Несмотря на свою беспомощность, Лувисе Магрете мыслила чётко и ясно; она говорила мягко, но решительно — предложение Эдеварта неприемлемо. Хокон хочет забрать с собой меня и детей, ведь мы женаты, у нас семья. С этим уже ничего не поделаешь. Без нас ему будет трудно стать порядочным человеком.

Эдеварт, многозначительно: Без тебя и ещё кое-кому будет трудно. Но, как я понимаю, ты об этом не думаешь.

Нет-нет-нет! — воскликнула Лувисе Магрете и прижалась к его груди. Я так мучаюсь, как подумаю о тебе, но что же нам делать! Скажи!

Эдеварт: Пусть едет один, а ты останешься здесь!

Долгое молчание. И что это даст? — прошептала она и покачала головой. Это обернётся против меня, ведь мы не сможем скрыть наших отношений. Нет, это не годится.

Эдеварт: Выходит, ты просишь, чтобы я помог тебе уехать от меня?

Молчание... Я ничего не понимаю, с отчаянием наконец произнесла она.

Он расстегнул пуговку на её корсаже, и она не воспротивилась этому, но, когда он захотел расстегнуть ещё одну, нежно поцеловала его и снова села на скамью.

Ты спешишь? — спросил он.

Нет. То есть да, ведь он знает, где я.

Как, он знает, что ты здесь? — воскликнул Эдеварт.

Да. Он же сам и попросил меня сходить к тебе. Не такой уж он сумасшедший, как ты думаешь.

А по мне, он ещё хуже сумасшедшего. Эдеварт был совсем сбит с толку.

Лувисе Магрете: Да нет же, просто ему тяжело, никто не хочет нам помочь, а ведь мы готовы отдать весь Доппен, вот здесь всё написано, прочти, если хочешь. Он сказал, что я должна пойти и уговорить тебя. У него и в мыслях не было ничего такого!..

Было или нет, какая разница! Разве не так?

Не знаю.

На палубе опять послышались осторожные шаги. Лувисе Магрете испуганно прислушалась. Эдеварт, не обращая на это внимания, продолжал: Ни капельки ты меня не любишь!

Нет-нет! Люблю. Там кто-то ходит на палубе!

Тебе надо одного... уехать с ним. Вот чего ты хочешь!

Что же мне делать? Мне тоже тяжело, не одному тебе, трое детей и вообще...

Как трое?

Она опускает глаза: Трое. Но последний ребёнок не от него.

Шаги на палубе стали отчётливее, однако Эдеварт думал только о её словах, он вдруг словно проснулся: Откуда ты это знаешь?

Она, со смущённой улыбкой: Кому же это и знать, как не мне?

По его лицу пробегает тень гнева, но тут кто-то стучит ногтем в окно. Эдеварт, сердито: Эй, кто там, убирайся оттуда!

Кто там? — шепотом спрашивает Лувисе Магрете.

Какая разница, нечего ей здесь делать!

Ей? К тебе пришла женщина?

Не знаю. Может, это йомфру Эллингсен.

Вот как, йомфру Эллингсен?

Пойду посмотрю. Сиди тихо, тогда она тебя не увидит.

Он поднимается на палубу и сталкивается с Хоконом Доппеном.

Хокон шепотом поздоровался с ним и сказал: Я только хотел... Она ещё здесь? Прости мне ту прошлогоднюю драку, ради Бога, прости, вот моя рука!

Эдеварта изумила перемена, произошедшая с Хоконом, — перед ним стоял припертый к стене бедняк и молил о прощении. От вето разило спиртным. Чего тебе надо? — спросил Эдеварт.

Чего надо? Она ещё здесь? Хотел помочь ей уговорить тебя, но, ради Бога, она не должна знать, что я был здесь! Мне не хотелось, чтобы она одна просила тебя, ей и так слишком тяжело, вот я и пришёл. Я буду играть в людской, пока она не вернётся. Мы дошли до последней крайности, помоги вам уехать отсюда, и ты получишь весь Доппен, как сказано в бумаге. Ты прочитал черновик? Завтра спозаранку она принесёт тебе эту бумагу, ты не пожалеешь об этом. Только, ради Бога, не говори ей, что я был здесь, скажи, что приходил кто-то другой, а я пойду, прибежал только на минутку. Прости за ту драку, прошу тебя, вот моя рука!

Хокон быстро спустился на пристань и исчез.

Он пьян и хотел проверить, не раздет ли я, думал Эдеварт, возвращаясь в каюту. Трое детей, спросил он, ты, кажется, сказала, что родила третьего ребёнка?

Да.

И когда же ты его родила?

Она назвала число и месяц, но спокойно, без упрёка. Сейчас её интересовало только, кто приходил на шхуну. Ты велел ей уйти? — спросила она.

Да... она ушла.

Я так испугалась, прошептала Лувисе Магрете, что хотела уже спрятаться в твоей койке. Значит, она бывает тут у тебя?

Это ты хорошо придумала, насчёт моей койки!

Она пропустила его слова мимо ушей и опять повторила свой вопрос: Значит, йомфру Эллингсен приходит к тебе но ночам? Часто? В её словах не было горечи, она сидела, задумчиво опустив голову. Он возразил ей: Йомфру Эллингсен приходила сегодня по делу, а вообще её здесь никогда не было. Ну же, Лувисе Магрете, пожалуйста, раздевайся! Смотри, какая наволочка чистая...

Она по-прежнему сидела, задумавшись, и даже не смотрела на него.

Ну что ж, понятно, тебе надо только уехать от меня, нетерпеливо сказал он.

Мне? — воскликнула она. Да я бы хотела прожить с тобой всю жизнь, о большем я и не мечтаю! Боже милостивый, пойми же...

Ему стало нестерпимо жаль себя, и когда наконец он сдался и пообещал помочь ей уехать из страны, то не узнал собственного голоса. Да, он всё понимает, для него её отъезд — горе и крушение надежд, но, раз ей на это наплевать, что ж, пусть так, пусть он погибнет, но поможет ей, она получит все деньги, какие у него есть, теперь она довольна?

О! — воскликнула Лувисе Магрете и снова прижалась к нему, он ощутил, как тяжело дышит её грудь, так страстно она не целовала его ещё никогда. Она всхлипывала, лепетала слова благодарности и называла его всякими ласковыми именами: Мальчик мой, любимый, благослови тебя Бог!

В эту немыслимую минуту он снова попытался снять с неё платье, но она воспротивилась ему и заплакала. Ничего не понимая, Эдеварт рассердился и оттолкнул её от себя: Ладно, будь по-твоему!

Нет-нет, я хочу! — воскликнула она. Раз ты поможешь нам уехать...

Вот, значит, почему. Он коротко бросил: Я же сказал... Вот все мои деньги, забирай! Он выхватил из кармана бумажник и швырнул на стол пачку денег: Считай сама!

Нет... Сколько тут?

Я же сказал, считай сама!

Нет-нет, Эдеварт! Благослови тебя Бог, сколько тут?

Он назвал сумму.

Боже милостивый! — воскликнула она с прежней, знакомой ему интонацией. Я всю жизнь буду благодарна тебе, буду молиться за тебя... Мы и не надеялись получить столько за Доппен. И ты отдашь нам все эти деньги? Подумай, может, оставишь немного себе?

Я же сказал, бери всё! — жёстко приказал он.

Возможно, он и ждал, что она тут же кинется в его объятия. Ждал, но так и не дождался. Лувисе Магрете отдала Эдеварту черновик, но он бросил его на стол. Она пообещала завтра утром принести ему заверенную купчую.

Плевать мне на твою купчую! Он всё ещё ждал.

Она поняла его, конечно, поняла, снова заплакала и начала раздеваться.

Он: Почему ты плачешь? Разве это в первый раз? Но ведь тогда ты не плакала.

Тогда не плакала, согласилась она. Смотри, я уже раздеваюсь, я сейчас... Она плакала всё сильнее, слёзы градом катились у неё из глаз, но она делала вид, что спешит раздеться, что и ей этого тоже хочется.

Эдеварт был задет, он грубо помог ей одеться, схватил за плечо и приподнял со скамьи. Бери деньги и уходи! — сказал он. Я не трону тебя!

Она попыталась задобрить его, жалобно лепеча ласковые слова, но он, сердито топая башмаками, поднялся по трапу. На палубе была кромешная тьма. Лувисе Магрете многозначительно сказала: Эдеварт, я не могла!

Что значит не могла?

Сегодня нельзя... Мне так жалко.

Тебе сегодня нельзя? Стало быть, ты всё рассчитала заранее?

Нет, я не хотела, но Хокон так велел. Прости меня.

Молчание. Эдеварт, наконец: Почему ты не сказала мне этого там, внизу?

Она: Там... там было так светло.