Онлайн чтение книги Добро пожаловать в город ! Welcome to the City
Мнение, рожденное ночью

— Скажете тоже — палатки! — возмущался Лаббок с мрачным видом, гоняя пиво по большой кружке, его хриплый голос эхом отзывался в затянутых плотными тенями углах уже почти пустого бара, так как долгий зимний вечер подходил к концу. — Ты вступаешь в армию, и тебя всю зиму заставляют торчать в палатке, где можно отморозить задницу. Нет, я человек цивилизованный и привык жить в отапливаемых батареями квартирах. — Он с вызовом огляделся.

Это был крупный мужчина, с громадными руками портового грузчика, с большим, аккуратно залатанным шрамом снизу доверху на одной щеке. Двое других в баре сосредоточенно глядели в свои кружки.

— Национальная оборона, ничего не скажешь, — возразил бармен, маленький, бледный человек в жилетке и фартуке, с волосатыми руками и длинным, нервно подергивающимся носом. — Каждый должен чем-то жертвовать.

— Вся беда нашей страны, — громко продолжал Лаббок, — заключается в том, что слишком много горластых патриотов шатаются по улицам.

— Помолчи насчет патриотизма! — пригрозил ему ближайший сосед. — Только не при мне.

Лаббок долго, изучающе его разглядывал.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Доминик Ди Калко, — отчетливо ответил тот, всем своим видом показывая, что его никому здесь не запугать. — Что плохого, если человек — патриот?

— Вы посмотрите, он не видит ничего плохого, если человек — патриот! — повторил за ним Лаббок. — И кто это говорит? Итальянский патриот!

— Ты им нужен, — съязвил Суини, сидевший по другую сторону от Лаббока. — Ты им просто позарез нужен в Греции!

Все засмеялись. Суини с гордым видом победителя оглядывался по сторонам, его маленькое, морщинистое, покрасневшее и опухшее от выпитого пива личико сияло удовольствием.

— Я — американский гражданин! — закричал Ди Калко. — Зарубите себе это на носу, как только вдоволь насмеетесь!

— Знаешь, что мне ужасно хочется увидеть? — замахал на него руками, умирая от смеха, Суини. — Как итальянская армия попытается захватить Ред Худ!

— Я не поклонник Муссолини! — кричал возмущенный Ди Калко. — Но лучше захлопни свою варежку, нечего позорить итальянскую армию!

— Для этого потребуется всего троица ирландцев, — продолжал насмешничать Суини. — Трое ирландцев захватят его за полчаса. Итальянцы отважно дерутся только друг с другом.

— Не выйдешь ли отсюда, как тебя там? — тихо воззвал Ди Калко.

— Ребята, успокойтесь! — призвал их к порядку бармен. — Не забывайте — мы в Америке!

— Запомни, — продолжал Ди Калко, — можешь получить от меня удовлетворение в любую минуту, как бы там тебя ни звали.

— Меня зовут Суини! — заорал тот. — И двое моих дядек служат в Королевских ВВС!

— Как здорово! Человек по имени Суини, и у него два кузена служат в английской армии! Можно только представить, — Лаббок спокойно обращался к бармену, — каким должен быть ирландец, чтобы сражаться в английской армии.

— Чего ты хочешь? — откликнулся бармен. — Выразить свое несогласие с каждым постоянным клиентом нашего салуна?

— Должно быть, знатная фамилия эти Суини! — Лаббок подошел к Суини и хлопнул его по спине.

— Они сражаются за вас и за меня, — холодно ответил Суини. — Они сражаются за то, чтобы сохранить наш, американский образ жизни.

— Согласен, — отозвался Ди Калко.

— Да, — подтвердил бармен.

Лаббок повернулся к нему.

— Ну а тебя как зовут?

— Коди, — ответил тот, — Уильям Коди.

Лаббок бросил на него ошарашенный взгляд.

— Ты, парень, случаем не шутишь?

— Клянусь Богом!

— В Вайоминге есть статуя. Не твой родственник?

— Нет, чистое совпадение.

— Еще пива! — потребовал Лаббок. Он наблюдал, как бармен налил кружку пива и поставил перед ним. — Личное обслуживание! — восторгался Лаббок. — Человек, у которого есть своя статуя в Вайоминге! Стоит ли удивляться, что он такой патриот? Будь у меня статуя в Вайоминге, я стал бы патриотом хоть куда!

— Тебе же сказали — чистое совпадение! — запротестовал бармен.

Лаббок, наполовину опорожнив кружку, откинулся на спинку стула и стал тихо размышлять вслух:

— Как приятно думать, что двое Суини там, в Англии, защищают мой образ жизни. Просто красота! Я уже чувствую себя в гораздо большей безопасности. — Он грохнул кулаком о стойку. — Палатки! Вот они и носятся в палатках в разгар зимы!

— А чего ты хочешь? — вступил Ди Калко. — Чтобы Гитлер пришел к нам сюда и навел свой порядок?

— Я его ненавижу — ненавижу этого негодяя! — закричал Лаббок. — Я по национальности голландец, но я ненавижу немцев!

— Налей голландцу кружку пива, — попытался успокоить его Суини. — Я ставлю.

— Я ненавижу немцев, — входил в раж Лаббок, — я ненавижу англичан, я ненавижу французов, я ненавижу американцев…

— И итальянцев. Их нельзя заставить воевать. Такие цивилизованные люди: увидят близко человека с ружьем — вмиг разбегаются, как перепуганные насмерть антилопы. Я просто восхищаюсь!

Ди Калко предостерегающе постучал по стойке бара.

— Я не собираюсь мириться здесь с оскорблениями, наносимыми итальянской армии!

Лаббок даже не посмотрел в его сторону.

— Весь мир нужно заполнить итальянцами — вот моя программа. Меня зовут Лаббок, ребята. Я голландец, у меня длинная родословная, но я их всех ненавижу. Если англичане защищают там мой образ жизни, то могут немедленно остановиться, пусть зря не стараются. От моего образа жизни несет дерьмом.

— Ребята, — вмешался в перепалку бармен, — нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом?

— По правде говоря, я не против, если здесь начнется война. Я получаю одиннадцать долларов в неделю. Любая перемена — только к лучшему.

— Война уже идет — в отеле «Пьер», — сообщил Лаббок.

— Что ты имеешь в виду? — Ди Калко бросил на него подозрительный взгляд — уж не пахнет ли здесь новым оскорблением в адрес итальянской армии.

— На углу Пятой авеню и Шестой улицы, — они там устраивают скромные вечеринки с чаем и танцами, — скривился Лаббок. — Пьют чай и танцуют в честь империи.

— Ну и что же здесь плохого? — недоуменно заметил бармен.

— Ты хоть раз видел, что за публика собирается в отеле «Пьер»? — Лаббок, наклонившись над баром, скорчил бармену страшную физиономию. — Это маленькие, жирные кролики, все в соболиных манто, понял?

— Там собираются самые лучшие люди! — храбро возразил маленький бармен.

— Да ну? — весело улыбнулся Лаббок. — Если ты считаешь, что они на что-то годятся, то сильно ошибаешься.

— Я всегда говорю очень осторожно. — Ди Калко выдерживал спокойный тон. — Я не желаю, чтобы меня неправильно поняли, но, на мой непредвзятый слух, ты разглагольствуешь здесь как коммунист.

Лаббок засмеялся, допил свое пиво.

— Да нет, я ненавижу коммунистов. Они заняты тем, что каждый день вспарывают друг другу глотки, и так семь раз в неделю. Еще одно пиво, статуя!

— Я не позволю тебе называть меня статуей! — возмутился бармен, наливая Лаббоку очередную кружку. — Затеваешь свары — так имей в виду, что и тебе не поздоровится. — Щелчком открыл крышку кружки и пододвинул ее к Лаббоку.

— Статуя из Вайоминга, — чему-то удивляясь, покачивал головой Лаббок. — Сегодня они пьют чай и танцуют в честь империи, а завтра начнут нас расстреливать.

— Вовсе необязательно, — возразил Суини, подвинувшись к нему поближе с самым серьезным видом.

— Мистер Суини, из рода летаков Суини. — Лаббок дружески похлопал его по ладони. — Я постоянный читатель «Нью-Йорк таймс». Возложу белую лилию на твою могилу на Балканах.

— Вполне вероятно, — подтвердил Ди Калко, — что придется перебрасывать туда солдат. Не исключено, что один из Суини погибнет.

— Не принимай это так близко к сердцу! — сердито бросил Суини.

— Пока мы с этим не покончим, мистер Суини, — Лаббок доверительно обнял его за плечи, — эту войну и ты и я будем принимать близко к сердцу. Но никогда я не стану принимать близко к сердцу этих кроликов из отеля «Пьер».

— Ну чего ты привязался к этому отелю «Пьер»? Нельзя ли вообще о нем не упоминать в разговоре? — вскипел бармен.

— Вот скоро выпадет снег, — закричал Лаббок, — и все мы будем сидеть в палатках! — Он повернулся к Ди Калко. — Послушай, итальянский патриот, позволь задать тебе один вопрос.

— Только попрошу не забывать, — холодно ответил Ди Калко, — что я американский гражданин.

— Как ты почувствуешь себя, Джордж Вашингтон, лежа за пулеметом, когда на тебя побегут твои сородичи — итальяшки?

— Выполню свой гражданский долг! — зло парировал Ди Калко. — И прошу не употреблять это уничижительное словечко — «итальяшка»!

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь — побегут на него? — загоготал Суини. — Итальянская армия бежит только в тыл.

— Не забывай, — заорал Ди Калко на Суини, — я не откладывал в долгий ящик своего приглашения тебе! Выйдем — разберемся.

— Ребята, успокойтесь, — взывал бармен, — поговорите о чем-нибудь другом! Прошу вас!

— Одна война за другой, — удивлялся Лаббок, — одна за другой! Держат вас, сукиных сынов, всю зиму в палатках, а вы помалкиваете.

— Я оставляю без внимания твой грязный язык. — Суини сделал шаг назад, стараясь говорить бесстрастно, как истинный спорщик, умеющий вести дебаты. — Но мне хочется узнать твое решение. Если считать, что тебе все совершенно ясно по сему предмету.

— А я не намерен оставлять без внимания его дерзкий язык! — с жаром вмешался Ди Калко.

— Пусть говорит! — царским жестом махнул в его сторону Суини. — Нужно уметь выслушать точку зрения любого. Пусть говорит голландец.

— Ну… — начал Лаббок.

— Только без оскорблений, прошу тебя! — взмолился бармен. — Уже поздно, я все равно вынужден закрыть бар. Не стоит оскорблять друг друга — ведь вы мои постоянные клиенты!

Лаббок прополоскал рот пивом и не торопясь пропустил его через глотку.

— Ты когда-нибудь очищаешь трубы? — поинтересовался он у бармена. — Знаешь ли ты, что самое важное для качества пива — хорошее состояние труб?

— Да у него готово собственное суждение по любому поводу! — сердито заметил Ди Калко. — И в стране полно вот таких знатоков!

— Они сейчас делят мир, — развивал свое суждение Лаббок. — Мне принадлежит восемьдесят пять процентов. Независимо от того, чем кончится такой дележ. Но я буду рад, если у меня в конечном итоге окажется восемьдесят пять процентов, — ну, после того, как вся эта заварушка кончится.

— Это неверный подход к проблеме! — возразил Суини. — С какой стати тебе восемьдесят пять процентов?!

— Разве я не получу Грецию? — Лаббок погрозил своим длинным мясистым пальцем Суини. — Разве Ди Калко не получит Китая?

— Кто хочет получить Китай? — с победоносным видом заорал Ди Калко.

— Мы получаем все, — успокоил его Лаббок. — Ты, я и статуя…

— Прошу тебя! — тихо проговорил бармен.

— Но у нас тут небольшая загвоздка. У рабочего человека всегда что-нибудь да не так.

Лаббок тяжело вздохнул и печально уставился в потолок.

Остальные не торопясь потягивали пиво.

— Все военные стратеги согласны в одном, — продолжал Лаббок, удачно справившись с заковыристой фразой и щелкнув от удовольствия языком, — что по уставу для нападения на позицию, защищаемую одним бойцом, требуется четверо.

— Ну и какое это имеет отношение к тому, о чем мы здесь говорим? — перебил его Суини.

— Война будет идти в Евро-опе, А-африке и А-азии, — предсказал нараспев Лаббок. — Не будут же сражаться армии здесь, в баре Уильяма Коди?

— К сожалению, ничем не могу помочь, — саркастически заметил бармен.

— Я подробно изучил ситуацию, — продолжал Лаббок, — и пришел к выводу, что американцев в этой войне будет убито в четыре раза больше, чем всех других. Вполне резонно. Они намереваются нанести нам удар здесь, так? Мы переходим в наступление. Четверо к одному! — И, чтобы подчеркнуть точность своих расчетов, грохнул кулаком о стойку. — Мы, четверо глупых мужланов, получаем все и вшивого голландца оставляем с носом. Военная стратегия торжествует!

— Да не ори ты так! — еще сильнее занервничал бармен. — Там, наверху, жильцы меня не очень любят.

— Но хуже всего, на мой взгляд, — орал Лаббок, не обращая внимания на замечание бармена и бросая на всех дикие взгляды, — что в этом мире полно таких несчастных, тупых идиотов, как Суини, Ди Калко и Уильям Коди!

— Следи за языком! — зарычал Ди Калко. — За своими выражениями!

— Гитлера побьют, обязательно побьют! — завизжал Суини. — Это фундаментальный факт!

— «Гитлера побьют»?! — возопил Лаббок. — А почему Гитлера побьют? Потому что такие несчастные, безмозглые идиоты, как вы, вначале посадили его в его кресло, потом держали на этом месте и только потом отправились, чтобы покончить с ним! А между всем этим просиживали задницы в барах и накачивались до одурения пивом!

— Прошу меня ни в чем не обвинять! — возмутился Суини. — Я никуда Гитлера не сажал!

— Таких, как Суини, полно во всем мире! — кричал Лаббок. — И теперь ради вот таких, как он, я должен получить пулю в лоб! И морозить задницу всю зиму в летних палатках! — Вдруг он грубо схватил Суини за шиворот. — Ну-ка, отвечай!..

Суини, задыхаясь, с трудом ловил воздух. Протянув другую свою могучую руку, Лаббок схватил за ворот Ди Калко. Оторвав обоих от пола, поднес поближе к лицу и вперился в них ненавидящим взглядом.

— Как мне хочется раскроить ваши глупые, безмозглые головы! — зло шипел он.

— Нет, ты послед… — Ди Калко задыхался.

— Ребята, прекратите же наконец! — закричал бармен, доставая из-под стойки бейсбольную биту с отпиленным концом.

— Если меня убьют, то только из-за вас! — Лаббок свирепо тряс своих пленников. — Я просто должен убить вас — убить обоих! Мне хочется отправлять на тот свет любого такого же глупого разгильдяя, слоняющегося по улицам, как вы!

Ди Калко дотянулся до пивной бутылки; Суини, схватив громадную руку голландца, пытался разжать его пятерню, а бармен угрожающе взмахнул отпиленной бейсбольной битой. Вдруг дверь распахнулась, и в бар вошла девушка. Она стояла, озираясь по сторонам, очевидно ничего не понимая. Потом до нее дошло.

— Продолжайте, продолжайте! — На лице ее не отразилось не только изумления, тревоги, беспокойства, но даже простого удивления. — Я не стану вам мешать…

— Ребята… — снова обратился к спорящим бармен, пряча под стойку бейсбольную биту-калеку.

Лаббок, тряхнув в последний раз Суини и Ди Калко, отпустил их и вернулся к своей кружке с пивом.

— Таких, как ты, — шептал, утратив дар обычной речи от охватившего его сильнейшего гнева, Суини, — нужно держать в психушках…

Ди Калко, поправив галстук, попытался галантно улыбнуться, несмотря на свой раж, девушке, которая все еще стояла у открытой двери без шляпки, грязные белокурые волосы спадают на плечи; худенькая, с проступающими на бледном личике скулами; тонкие грубоватые руки высовываются чуть не по локоть из рукавов легкого, старого серого пальто. Лицо усталое, изможденное, словно она без передышки работала все ночи подряд и не спала.

— Не изволите ли закрыть дверь, мисс? — попросил ее бармен. — На улице очень холодно.

Девушка исполнила его просьбу и помедлила с минуту, оглядывая четверых мужчин.

— Мне нужна помощь, — сказала она.

— Сейчас, мисс! — подскочил к ней бармен.

— Ах, заткнись! — осадила она его резким, хриплым голосом. — Я ничего не намерена у вас выпрашивать. Моя сестра только что родила, она лежит в вонючей маленькой больнице, истекая кровью. Врач уже сделал два переливания, больше у них нет крови, и говорят, что, скорее всего, она умрет. Я топчусь возле вас уже почти полчаса, наблюдала за вашей четверкой, слышала, как вы здесь громко разговаривали. Наконец осмелилась, решила войти. Ей нужна кровь. У вас ведь есть кровь? — Девушка чуть заметно улыбнулась.

Четверо мужчин стояли смущенные, стараясь не глядеть друг на друга.

— У нас нет в кармане ни цента, — продолжала девушка таким же спокойным тоном. — Младенец родился семимесячным, а муж моей сестры — матрос, плывет сейчас к берегам Португалии, и в этом проклятом замерзающем городе нет больше никого, к кому я могла бы обратиться. — Она пожала плечами. — Могла бы сдать свою, но у меня другая группа. — Подошла к стойке. — Моей сестре всего девятнадцать. Она была вынуждена выйти замуж за этого моряка.

Повернувшись к ней, Лаббок внимательно ее разглядывал.

— Ладно, я пойду с тобой.

— Я тоже, — вызвался Ди Калко.

Суини открыл рот, закрыл его, снова открыл.

— Боже, как я ненавижу эти больницы! Ну да ладно, я тоже пойду.

Лаббок, повернувшись, посмотрел на бармена.

— Уже все равно поздно, — тот торопливо вытирал стойку полотенцем. — Я, конечно, пошел бы, если бы моя группа крови… Моя группа крови может… Да, да, иду! — Энергично кивнул и стал развязывать тесемки фартука.

Лаббок взял со стойки бутылку хлебной водки и стакан, налил его до краев и протянул продрогшей девушке. Она взяла без тени улыбки, без благодарности и осушила залпом.

Сидели молча в помещении для клинических анализов захудалой больницы; обычный, неяркий больничный свет еле освещал их. Казалось, все больничные запахи, навевающие скорбь и печаль, тучей слетелись к ним. Ждали, когда вернется лаборантка с анализами и скажет, у кого из них кровь нужной для переливания группы. Лаббок сидел, положив руки на колени широко расставленных ног и бросал острые, недобрые взгляды на Суини, Ди Калко и Коди, а те нервно ерзали на своих скамьях. Только девушка спокойно расхаживала перед ними взад и вперед по помещению, затягиваясь сигареткой, и колечки дыма поднимались над ее прямыми, белокурыми грязными волосами.

Дверь отворилась, к ним вышла лаборантка; коснувшись плеча Лаббока:

— Выбрали вас.

Лаббок, глубоко вздохнув, поднялся; оглянулся по сторонам, посмотрел по очереди на Ди Калко, Суини, Коди и, улыбнувшись девушке, пошел за лаборанткой к двери.

Когда операция закончилась, когда кровь из его вены медленно и осторожно перекочевала в вену бледной, тихо лежавшей на столе рядом с ним молодой девушки, Лаббок встал и, наклонившись над ней, прошептал:

— Ничего, все будет хорошо!

Она улыбнулась ему в ответ слабой улыбкой.

Надев пальто, он вошел в помещение для анализов. Все были там: стояли, сердито поглядывая на него при бледном больничном свете. Он широко всем улыбнулся.

— Все в порядке? — бодро спросил Ди Калко.

— Все превосходно! — весело ответил Лаббок. — Моя кровь играет в ее кровеносной системе, как виски.

Ди Калко посмотрел на Суини, тот — на Коди: в глазах их чувствовались сомнение и неуверенность.

— Послушай, голландец, — громко обратился к нему Суини, — что скажешь, если мы тебе поставим чего-нибудь покрепче? Что скажешь, а?

Ждали затаив дыхание, готовые к его новым нападкам и оскорблениям.

Лаббок сверлил их взглядом. Коди нервно поднял воротник пальто.

— Отлично! — Лаббок обнял девушку за талию. — Сочту за честь.

Все вместе вышли из подъезда больницы.