Онлайн чтение книги Заметки о любви Field Notes on Love
Мэй

За завтраком бабуля рассказывает историю о парне, с которым встречалась, когда ей было восемнадцать.

– Его отец был принцем, – говорит она, добавляя в свой кофе немного сахара, – а его мать – барышней из высшего общества. Он был очень красив и возил меня на первоклассные вечеринки Нью-Йорка. Как-то раз мы протанцевали аж до пяти утра. А потом он поцеловал меня на углу улицы в тот самый момент, когда пошел дождь. Это было невероятно романтично.

– Мам, – глядя на нее поверх газеты, говорит па, – не встречалась ты ни с каким принцем!

Бабуля подмигивает Мэй.

– А я и не говорила, что встречалась. Я сказала, что его отец был принцем. А он решил уйти из семейного дела.

– Похоже, Мэри, он был замечательным парнем, – с серьезной миной говорит папа, и бабуля бросает в него свернутую в шарик салфетку. Он ловит ее и бросает обратно.

– Эй вы, двое, хватит! – с утомленным видом одергивает их па. Когда этой весной его мать переехала к ним, любой прием пищи – по крайней мере в те дни, когда она была в силах присоединиться к ним за столом, – превращался в поединок, во время которого папа с бабулей обменивались беззлобными подначками. Однажды во время обсуждения достоинств зеленого чая они вдруг стали настолько пугающе похожи, что па наклонился к Мэй и прошептал: «По-моему, я женился на собственной матери».

Мэй доедает хлопья и споласкивает миску в раковине.

– Что ж, – весело говорит она, разворачиваясь к остальным, – я ухожу.

– А как же галерея? – нахмурившись, спрашивает па. Она работала там несколько дней в неделю, и в ее обязанности входило упаковывать коробки, отвечать на телефонные звонки и болтать со случайными посетителями, которые приехали из города и притворялись, что вот-вот купят одну из картин, а минуту спустя отправлялись в антикварную лавку по соседству и проделывали тот же трюк с какой-нибудь старинной лампой.

– Ну, я подумала, что смогу прийти в другой день. – Мэй изо всех сил старается избегать смотреть им в глаза. – Просто Гаррет после обеда уже уезжает, так что…

К ее удивлению, все сидят с довольными лицами.

– Что же ты сразу не сказала? – с широкой улыбкой спрашивает папа. – Конечно, иди! Мы не посмеем его задерживать. Ни на одну лишнюю минутку…

– Передай ему наши наилучшие пожелания, – как всегда дипломатично вставляет па.

– По-моему, это так мило! – говорит бабуля, и в ее глазах появляется то же мечтательное выражение, как когда они с Мэй смотрят старые фильмы. – Драматичное расставание!

– Уверена, обойдется без драм, – отвечает ей Мэй. – Мы с самого начала знали, что наши пути разойдутся.

– Что не делает вашу историю менее романтичной, – сияя улыбкой, возражает бабуля. Она одета в голубой шелковый халат и кажется в нем такой крошечной, буквально утопает в складках материи. Курс химиотерапии, который ей пришлось пройти этой весной – причем настолько интенсивный, что она провела в больнице больше месяца, – казалось, выжал из нее все силы. Однако лечение помогло, и сейчас, когда кто-нибудь высказывается о том, как сильно бабуля потеряла в весе, она лишь широко улыбается.

– Должно быть, там было очень много рака.

Мэй же порой бывала обескуражена, когда слышала, как бабушка шутит на эту тему. Она знала, что они чуть было не потеряли ее тогда. Когда Мэй была маленькой, некоторые одноклассники спрашивали ее, бывает ли так, что ей не хватает мамы, но у нее всегда был готов на это резкий ответ. «У меня двое пап, – отвечала она, сверкая глазами. – И готова поспорить, они оба получше твоего».

Но это была лишь половина правды. Другая заключалась в том, что у нее была бабуля.

Каждое воскресенье они ездили в Нью-Йорк, чтобы пообедать с ней в ее солнечной квартире в одном из таунхаусов в Верхнем Вест-Сайде. Там было полно накопившихся за долгое время безделушек, но когда Мэй спрашивала бабушку о конкретной вещице, бабуля всегда отвечала предельно коротко: «Я вела большую жизнь на этом маленьком острове. Думаешь, меня заботило барахло?»

Бабуля была важна Мэй совсем не из-за того, о чем думается в первую очередь. Ее отцы прекрасно могли помочь ей с выбором одежды или рассказать о «тычинках и пестиках». Но как же было здорово пить чай на бабулином диванчике у окна, смотреть с ней старые черно-белые фильмы и слушать истории из ее прошлого. И неважно, что порой в них было трудно поверить («Невозможно, чтобы она распивала коктейли с Джоном Ф. Кеннеди!» – раздраженно сказал бы па). Дело было не в этом – а в том, что у Мэй была бабуля, и точка.

Как будто на их орбите существовало дополнительное солнце, неиссякаемый источник тепла и энергии. Они – Мэй, папа и па – были одним созвездием, но оттого, что где-то рядом всегда была бабуля, их маленькая вселенная казалась цельной.

Сейчас, когда бабуля смотрит на Мэй поверх своей кружки с кофе, ее глаза лучатся радостью.

– Ступай и повеселись на свидании. Я точно знаю, что девушке твоих лет приключения не помешают.

– Главное, чтобы их было не слишком много, – подхватывает папа, когда Мэй берет свою сумку и идет к двери, помахав им через плечо.

– Вернусь поздно.

– Только не слишком поздно! – кричит ей вдогонку папа.

Выйдя из дома, Мэй срезает путь через соседский двор, петляет по улочкам и скоро оказывается на окраине городка. У входа в сырную лавку она замечает Гаррета, уткнувшегося в телефон. Он поднимает голову, и, посмотрев на его взъерошенные волосы и ослепительную улыбку, Мэй чувствует легкое сожаление из-за того, что скоро все закончится. Но это совсем не похоже на то, что описывала ее лучшая подруга Приянка, когда на прошлой неделе прощалась со своим парнем Алексом, который уехал учиться в Дьюкский университет, – как будто их души разрывало на части. Лето, проведенное Мэй с Гарретом, было смесью из споров и поцелуев, и пусть и те и другие были жаркими, но все же не затронули ее душу.

– Привет, – говорит ей Гаррет, целуя в щеку, и они отправляются в путь. – Как оно?

– Ты про что?

– Про фильм. По-моему, ты собиралась пересмотреть его.

– Ах, это, – унылым голосом отзывается Мэй. – Да, пересмотрела, но не помогло.

– Правда? И у тебя по-прежнему нет идей, что могло быть не так?

– Нет. И это непонимание просто убивает меня.

Гаррет останавливается и разворачивается к ней.

– А если я посмотрю?

– Ни за что, – отвечает Мэй и продолжает идти. – Нет.

– Но я же кинокритик.

Она закатывает глаза.

– Аккаунт в «Твиттере» еще не делает тебя кинокритиком.

– Ладно, но скоро я им буду, – говорит он, переходя на бег, чтобы догнать ее. – И я выскажу тебе свое честное мнение. Тем более что ты доверяешь моему вкусу, так что…

Теперь останавливается Мэй.

– Вообще-то не доверяю. У тебя ужасный вкус. Тебе нравится все пафосное и перегруженное деталями. И ко всему прочему, все твои любимые режиссеры – мужчины, а это отстой.

– Но это же не моя вина, – говорит Гаррет, и его глаза загораются, потому что ему нравятся конструктивные споры. Им обоим нравятся. – Дело в самой индустрии. И это даже хорошо, что у нас разные вкусы. – Он на секунду умолкает. – Ведь очевидно, что вкусы приемной комиссии тоже с твоими не совпадают.

Мэй гневно смотрит на него, и он поднимает руки.

– Я лишь хотел сказать, что тебе нужны ответы, а у меня есть свое мнение.

Они уже почти подошли к реке и спускаются вниз по холму к клену, под которым провели большую часть лета, споря о фильмах и целуясь до тех пор, пока не опухали губы. Оказавшись у дерева, Гаррет опускается на свое обычное место, но Мэй продолжает стоять. Она достает из заднего кармана телефон и открывает файл с фильмом.

– Держи, – протягивая Гаррету мобильник, говорит она.

– Ты серьезно? – забирая его, спрашивает он.

Мэй чувствует себя так, словно отдает ему сейчас крошечную частичку самой себя.

Ей хочется попросить его быть с ней помягче, но девушка молчит, потому что она не какая-нибудь неженка.

Фильм длится восемнадцать минут, и Мэй не в силах усидеть на месте, пока Гаррет смотрит его. Она ходит вдоль берега грязной реки и возвращается, когда подходит время. Гаррет по-прежнему сидит, опустив голову над телефоном, но, когда Мэй садится рядом с ним, поднимает на нее глаза. Выражение его лица трудно прочитать.

– Ну что? – спрашивает Мэй, и ее голос звучит даже слишком беззаботно.

– С технической точки зрения, – отвечает Гаррет, – по-моему, это гениально.

Мэй смотрит на него нахмурившись.

– В смысле?

– Ты классный режиссер, – совершенно серьезно говорит он. – Не понимаю, как ты умудрилась снять некоторые ракурсы. А тот переход ближе к концу? Ты чертовски талантлива, и твой фильм просто великолепен!

Но Мэй чувствует, что последует продолжение, словно Гаррет уже произнес это слово.

– Но?

– Хочешь честно?

– Конечно! – У Мэй пересыхает во рту.

Гаррет морщит лоб.

– Ну, он просто… он какой-то безличный.

– Безличный? – оторопело повторяет за ним Мэй. Она была готова к тысяче любых критических замечаний. Но точно не к «безличному».

Из всех фильмов, которые она когда-либо создавала, именно этот был ближе всего к ее жизни. Пусть в главной роли был другой человек – девчонка из школы, которая становилась звездой любой театральной постановки и хотела взять эту съемку для собственного проморолика, но все остальное в фильме было от Мэй. Она рассказывала свою историю всем, кто пожелает смотреть.

– Этот фильм о девушке, у которой двое отцов и которая живет в Хадсон-Вэлли, – довольно резко отвечает девушка Гаррету. – Что может быть более личным?

– Я знаю, что он о тебе . Это более чем очевидно. Проблема в том, что я не почувствовал в нем тебя.

– Что ж, – натянуто отвечает Мэй, – значит, ты совсем меня не знаешь.

Гаррет выглядит удивленным.

– Может, и не знаю. Но разве это моя вина?

Мэй хочется рассмеяться, но смех застревает в горле. Раньше никто никогда не обвинял ее в закрытости. И вообще, она никогда не боялась говорить откровенно. В восемь лет она появилась в мэрии, где правил балом член конгресса, и произнесла пламенную речь в защиту однополых браков. Когда же они наконец были официально разрешены в штате Нью-Йорк, Мэй отправила ему открытку с подписью: «Не благодарю вас». Как-то раз она разняла двух дерущихся посреди улицы мальчишек, в результате чего и сама осталась с синяком под глазом. А еще она часто заглядывает в раздел комментариев своего любимого киноканала и пишет эмоциональные ответы всем тем идиотам, которые видят угрозу в женских ремейках их любимых фильмов детства.

Короче говоря, замкнутой Мэй не назовешь.

Гаррет искоса поглядывает на нее, стараясь придумать, что сказать.

– Да ладно тебе, Мэй! Мы же оба знаем, что у тебя плохо получается…

– Что именно? – сердито спрашивает она.

Помолчав, он пожимает плечами.

– Открываться людям.

– Это неправда!

– Вот видишь? Если ты даже сейчас не можешь взглянуть на себя со стороны, то как ты сделаешь это в своих фильмах?

На секунду в его глазах мелькает высокомерие, и Мэй вдруг понимает, о чем все лето талдычили ее отцы. Но вот выражение лица Гаррета смягчается, парень протягивает ей руку, и она собирается с духом, выжидая, что он сейчас скажет ей. И вполне возможно, это будет как раз то, к чему ей совсем незачем морально готовиться.

– Нет сомнений, что ты очень талантлива. Но просто хороший фильм отличается от шедевра не сменой кадров и классными техническими решениями. Важнее то, как ты раскрываешься перед людьми.

Мэй открывает рот, чтобы поспорить с ним, но Гаррет быстро продолжает:

– Мы оба знаем: тебе есть что сказать, – говорит он и улыбается ей несмотря на то, что она выдергивает свою руку из его. – Надо лишь найти свой собственный путь и заявить о себе.

– Так я и сделала.

Гаррет качает головой.

– Нет. Пока нет.

– Но…

Он поднимает руку.

– Прежде чем говорить мне, что я не прав, просто подумай чуть-чуть об этом, ладно? Смысл критики в том, чтобы помочь человеку стать лучше, что, собственно, я и пытаюсь сделать.

– Ладно, – не без усилий соглашается Мэй. – Тогда… спасибо. Наверное.

– Всегда пожалуйста, – великодушно отвечает Гаррет и опускает глаза на ее телефон, который по-прежнему держит в своей руке. – О, и пока я смотрел твой фильм, написала Приянка. Я хотел убрать ее сообщение, но случайно открыл ссылку, которую она прислала.

Мысли Мэй еще заняты фильмом, но она забирает у него телефон и недоуменно таращится на экран с открытой незнакомой ей социальной сетью.

– Судя по всему, один парень ищет Маргарет Кэмпбелл, которая согласилась бы отправиться с ним в путешествие на поезде, – наклоняясь, чтобы прочитать текст, говорит Гаррет. – Бред, правда? Но имя похоже на твое.

– Это и есть мое имя, – бормочет Мэй, пробегая глазами сообщение.

Он пожимает плечами.

– Уверен, это какой-то старик-извращенец так пытается с кем-нибудь познакомиться.

Мэй его слова приводят в бешенство, хотя она и сама не понимает почему. Может, Гаррет прав. Но что-то в том, как написано объявление, заставляет ее в него поверить.

– Интересно, и кто согласится поехать? – продолжает Гаррет. – Это же будет чистое безумие.

– Считаешь? – спрашивает Мэй, поднимая на него глаза.

– Поехать куда-то с совершенно незнакомым тебе человеком? – словно не веря своим ушам, говорит он. – Конечно! К тому же здесь самые отвратительные в мире поезда. Другое дело Европа! Думаю, что начну с Амстердама. И уже в следующем месяце.

– Круто, – отзывается Мэй, хотя сама едва его слушает. Она снова внимательно перечитывает пост. «Так что если вас зовут Маргарет Кэмпбелл и вы готовы к приключениям…»

Гаррет наблюдает за ней, и выражение его лица меняется.

– Ты же не думаешь об этом всерьез, – начинает он фразу неуверенно, но заканчивает категоричным тоном, как будто хочет донести до Мэй, насколько это абсурдно: – Неделя в поезде с каким-то случайным чуваком?

– Ты же не ревнуешь, правда? – поддразнивает его девушка, но выражение его лица подсказывает ей, что она права. Мэй придвигается ближе, касаясь его своими коленками, и серьезно смотрит ему в глаза. – Я думала, мы решили…

– Решили, – быстро отвечает Гаррет. – Но мне скоро уезжать, и я просто…

– Знаю, – говорит Мэй, хотя понятия не имеет, о чем говорит. Она снова думает о том, что чувствовала Приянка, когда уезжал Алекс, о бесчисленных часах в слезах, о бесконечных сообщениях, которые они писали друг другу, чтобы преодолеть внезапно возникшее между ними расстояние. Мэй ничего такого к Гаррету не чувствовала, и внезапно ей вспомнились его недавние слова: «Мы оба знаем, что у тебя плохо получается открываться людям».

Мэй охватывает какое-то незнакомое чувство, напоминающее сомнение.

– Наверное, ты права, – говорит Гаррет, но смотрит на нее с таким видом, как будто хочет, чтобы она возразила ему. – На следующей неделе я отправляюсь в Париж, ты будешь в Калифорнии, так что да, вряд ли бы мы смогли…

Он ищет подходящие слова, но никак не может их подобрать, тогда как Мэй прокручивает в голове целый список вариантов: «сохранить наши отношения надолго», «найти подход друг к другу», «испытать друг к другу серьезные чувства», «влюбиться».

Она на секунду закрывает глаза, пытаясь пробудить в себе нечто большее, чем чувствует сейчас – легкую печаль от того, что им придется расстаться. Но как бы Мэй ни старалась, ничего не получается.

– Это было классное лето, – взяв Гаррета за руку, говорит девушка.

Он кивает.

– Что ж, пришло время двигаться дальше.

Несколько секунд они смотрят друг на друга, и в глазах Гаррета появляется огонек.

– Но у нас еще есть несколько часов, – с ухмылкой говорит он и подается вперед. Мэй скорее на автомате целует его в ответ, потому что мысленно она уже далеко и думает о том, что ждет ее дальше.