Онлайн чтение книги Зеленый Генрих
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Перевод с немецкого Ю. Афонькина.

Глава первая

ПОХВАЛА ПРЕДКАМ

Мой дед был крестьянином, и отец мой родился в старинном селе, получившем свое название от имени того аллемана, который во времена раздела пашни воткнул в землю свое копье и выстроил здесь первый двор. Прошли века, и когда угас род, давший селу его название, какой-то феодал сделал это название своим титулом и выстроил замок, о котором никто не знает теперь, где он стоял; неизвестно также, когда умер последний отпрыск этой благородной фамилии. Само же село стоит и по сей день и стало даже еще многолюднее и оживленнее, чем прежде; несколько десятков одних и тех же родовых имен, бывших в ходу еще у далеких прадедов, неизменно переходят из поколения в поколение и служат все более многочисленным внукам и правнукам. Маленькое кладбище, раскинувшееся вокруг древней, но всегда нарядно побеленной церкви, за все время ни разу не расширялось, и теперь его земля состоит буквально из одних только истлевших костей ушедших поколений; навряд ли найдется хоть один комочек на глубине до десяти футов, который не был бы в свое время плотью человека, быть может, плотью одного из тех пахарей, что век за веком вспахивали окружающие село поля.

Впрочем, я несколько увлекся и совсем забыл о тех четырех еловых досках, что каждый раз опускаются в землю вместе с покойником и ведут свой род от столь же древних, как и само село, зеленых великанов, растущих на окрестных горах; я забыл далее упомянуть о грубом, но добротном полотне, что идет на саван; впрочем, и оно выросло на тех же родимых полях, здесь его и ткали и белили, а потому оно в той же мере предмет семейного обихода, как и еловые доски, и не мешает земле нашего кладбища быть столь же прохладной и черной, как и всякая земля. Она сплошь покрыта самой сочной зеленой травой, а розы и жасмин разрослись здесь так буйно и в такой дикой прелести, что свежую могилу не надо украшать отдельными кустиками, — ее просто прорубают в цветущей чаще, и один только могильщик сможет найти в этих зарослях место, которое можно перекапывать заново.

Село не насчитывает и двух тысяч жителей; большие группы односельчан, по нескольку сот душ каждая, носят одинаковые фамилии, но всего лишь двадцать — тридцать человек из них считают друг друга родственниками, ибо редко кто помнит родство дальше прадеда. Попав из непостижимой тьмы небытия на яркий свет солнца, эти люди греются его теплом и стараются взять от жизни что могут, что-то делают, за что-то борются и снова уходят в могильную сень, когда настает их черед. Поразительное сходство их носов достаточно красноречиво говорит о том, что у них непременно должно быть не менее тридцати двух общих предков, образующих непрерывную родословную линию, но, убедившись в этом, они отнюдь не стараются выяснить, в каком порядке их предки следовали один за другим, а предпочитают позаботиться о том, чтобы эта живая цепь не оборвалась на них самих. Поэтому-то они знают всевозможные местные предания и диковинные истории и могут рассказать их во всех подробностях, но зато не знают, как и почему их дед женился именно на их бабке. Каждый считает, что он сам себе обязан всеми своими добродетелями или, по крайней мере, теми качествами, которые — в соответствии с его образом жизни — представляются ему добродетелями; что же касается пороков, то у крестьянина не меньше причин желать, чтобы пороки его отцов были преданы забвению, чем у господина, ибо, несмотря на свое высокомерие, последний порою такой же грешный человек, как и все мы.

Село окружают со всех сторон обширные полевые и лесные угодья, составляющие богатый, неисчерпаемый источник достатка для его обитателей. Размеры этих владений издавна колебались примерно в одних и тех же пределах; правда, время от времени какая-нибудь выданная на сторону девушка уносит с собой часть богатств, зато сельские женихи нередко уходят добывать себе невест миль за восемь в округе, стремясь не только полностью возместить утраченное, но и способствовать тому, чтобы население деревни сохраняло должное разнообразие характеров и черт лица, и проявляют при этом более глубокую и мудрую заботу о здоровом продолжении рода, чем патриции или купцы иных богатых городов или монархи Европы.

И все же распределение собственности претерпевает из года в год некоторые изменения, а за каждые полвека меняется до неузнаваемости. Дети тех, кто вчера был нищим, сегодня — деревенские богачи, а назавтра их потомки с трудом стараются удержаться в пределах среднего достатка, чтобы затем либо обеднеть окончательно, либо снова вознестись.

Мой отец умер очень рано, и мне не довелось услышать от него, что представлял собой мой дед; поэтому я знаю об этом человеке только то, что в те времена и для нашей семьи наступил черед впасть в честную бедность. Мне не хотелось бы обвинять в этом моего прадеда, о котором я уж и вовсе ничего не знаю, и я далек от мысли, что он был какой-нибудь вертопрах, скорей всего причина в том, что его состояние оказалось раздробленным между многочисленными наследниками; и в самом деле, у меня есть множество троюродных и четвероюродных братьев, в которых я сам с трудом разбираюсь; цепкие, как муравьи, они теперь уже выкарабкались из нужды и собираются вновь завладеть большей частью своих наследственных земель, неоднократно изрезанных межами. Некоторые из них, те, что постарше, успели за это время разбогатеть, а их дети — снова впасть в нищету.

В ту пору Швейцария уже отнюдь не была похожа на ту страну, которую секретарь посольства Вертер[9] …секретарь посольс т ва Вертер . — Речь идет о заглавном герое романа Гете «Страдания молодого Вертера» (1774). Эпизоды из жизни Вертера в Швейцарии составляют содержание самостоятельного отрывка, включенного Гете в качестве первой части в другую книгу — «Письма из Швейцарии» (1808). Келлер имеет в виду следующие слова Вертера: «Как? Швейцарцы свободны? Свободны эти зажиточные граждане в запертых городах? Свободны эти жалкие бедняги, ютящиеся по отвесам и скалам? На чем только человека не проведешь! Особливо на такой старой, заспиртованной басне. Они однажды освободились от тирании и на мгновение могли возомнить себя свободными, но вот солнышко создало им из падали поработителя путем странного перерождения целый рой маленьких тиранов: а они все рассказывают старую басню, и до изнеможения слушаешь все одно и то же: они, мол, некогда отвоевали себе свободу и остались свободными» (Гете, Собр. соч., т. VI. М.-Л. 1934, стр. 149–150). нашел в свое время такой жалкой, и если весенние всходы французских идей скрылись под нескончаемым снегопадом австрийских, русских и даже французских ордеров на постой, то наполеоновская конституция принесла с собой мягкое позднее лето[10] …если весенние всходы французских идей скрылись под нескончаемый снегопадом… ордеров на постой, то наполеоновская конституция принесла с собой мягкое позднее лето…  — Старинный союз «тринадцати земель», в основном состоявший из независимых патрицианских республик, был уничтожен в 1798 г., когда в Швейцарию вторглись французские войска Директории. Учредив централизованную Гельветическую республику, Наполеон ввел новую конституцию, скопированную с французской конституции III года (1795 г.). Согласно этой конституции, все кантоны уравнивались в правах и подчинялись центральной власти; отменялась личная крепостная зависимость крестьян и феодальная цеховая регламентация. В то же время Гельветическая республика попала под французское владычество и стала ареной борьбы австрийско-русской коалиции против Франции. Страну разоряли все возраставшие контрибуции и бесконечные военные постои. В 1802 г. почти во всех кантонах начались восстания. За годы существования Гельветической республики в Швейцарии произошло пять государственных переворотов, сменилось шесть правительств и шесть конституций. В 1803 г. Наполеон вынужден был ликвидировать Гельветическую республику и предоставить Швейцарии формальную независимость. Так называемым «Актом о посредничестве» было восстановлено с некоторыми изменениями прежнее государственное устройство, и Швейцария стала союзом девятнадцати автономных кантонов. Зависимость Швейцарии от Франции сохранялась до низложения Наполеона в 1814 г. Союзный договор, вновь превративший Швейцарию в содружество слабо связанных между собой карликовых государств, был одобрен в 1815 г. Венским конгрессом, признавшим также «постоянный нейтралитет» Швейцарии, что имело для всей ее последующей истории исключительно большое значение. Тогда же Швейцарскому союзу были возвращены отторгнутые Наполеоном земли (Женева, Базель и др.), и число кантонов увеличилось до двадцати двух. После свержения Наполеона в отдельных кантонах были частично реставрированы ранее существовавшие феодальные порядки. Под влиянием революционных событий 1830 г. во Франции в наиболее передовых швейцарских кантонах (Цюрих, Берн и др.) развернулось движение за окончательную ликвидацию феодальных отношений, за демократизацию и централизацию страны. Это привело в 1847 г. к гражданской войне, которая закончилась поражением феодально-клерикальных сил и принятием буржуазно-демократической конституции 1848 г. и не помешала моему отцу, который пас тогда коров, в один прекрасный день расстаться с ними и отправиться в город, чтобы выучиться там честному ремеслу. С тех пор односельчане надолго потеряли его из виду, ибо, с честью завершив нелегкие годы ученья и став искусным каменотесом, он отдался смелым мечтаниям молодости, все более властно звавшим его в неизведанные дали, и, пустившись в странствия, повидал немало чужих краев. Тем временем битва под Ватерлоо уже отшумела, и под тихий шелест сделанных из бумаги бурбонских лилий в Европе забрезжила голубоватым мерцанием церковных свечей заря новой эпохи,[11] …битва под Ватерлоо уже отшумела, и под тихий шелест… бурбонс к их лили й в Европе забрезжила… заря новой эпохи … — Вторичное господство Наполеона («Сто дней») завершилось историческим сражением под Ватерлоо (в окрестностях Брюсселя). Потерпев 18 июня 1815 г. сокрушительное поражение от англо-голландских и прусских войск Веллингтона и Блюхера, Наполеон был взят в плен и сослан на остров Св. Елены. Во Францию вновь вернулись Бурбоны (белые лилии были изображены на их дворянском гербе). Реакционный режим Реставрации (1814, 1815–1830 гг.), во время которого заметно усилилось влияние церкви, не мог полностью ликвидировать новые буржуазные отношения, укоренившиеся во Франции и завоеванных ею странах в период владычества Наполеона. Бурбоны оказались не в состоянии реставрировать во всех областях общественной жизни дореволюционные феодальные порядки. постепенно осветившая своим тусклым светом также и все уголки Швейцарии.

Деревня, где родился мой отец, не избежала общей участи: еще так недавно, в девяностых годах, ее жители вдруг обнаружили, что с незапамятных времен они тоже живут в республике, а теперь к ним торжественно въехала почтенная мадам Реставрация со всеми своими коробками и картонками и устроилась в этом гнездышке как нельзя более удобно. Тенистые леса, горы и долины, очаровательные уголки, как бы созданные для увеселений, прозрачные воды богатой рыбой реки, а вокруг — привольные просторы, где прелести этого живописного ландшафта повторяются еще и еще раз и где до сих пор еще красуется несколько обитаемых замков, — все это привлекало толпы гостей, наезжавших из города в дома местных господ, чтобы поохотиться, половить рыбу, попеть, потанцевать, покушать и попить вина. Дамы не были теперь стеснены в своих движениях, так как благоразумно решили не вспоминать больше о тех модах, которые революция сдала в архив, и вместо кринолинов и париков стали носить, — правда, в тех местах с некоторым опозданием, — греческие одеяния времен Империи[12] …греческие одеяния времен Импери и . — В годы наполеоновской империи в западноевропейской живописи, архитектуре и прикладном искусстве господствовал стиль ампир (франц. empire — империя). Для этого стиля было характерно тяготение к монументальности и использование мотивов античного искусства. В женских одеждах и прическах получили распространение фасоны, имитирующие древнегреческие и римские образцы.. Крестьяне с удивлением смотрели на своих знатных соотечественниц, облаченных в белые прозрачные хитоны богинь, на их диковинные шляпы и не менее странные талии, начинавшиеся сразу же под мышками. Эти аристократические порядки процветали в особенности в доме пастора. Сельские священники реформированной швейцарской церкви[13] Р е формированная швейцарская церковь . — Протестантская церковь, целиком подчиненная городским властям и отвечавшая интересам бюргерства, была создана в Швейцарии Ульрихом Цвингли (1484–1531). После гибели Цвингли во второй каппельской войне, окончившейся победой католиков, союз протестантских городов был расторгнут, и Швейцария распалась на католическую и реформатскую (протестантскую). Под флагом защиты религиозных интересов феодальные католические кантоны в течение нескольких столетий упорно сопротивлялись новым буржуазным веяниям, исходившим из наиболее продвинутых в экономическом отношении протестантских кантонов. Цюрих, родина Келлера, в XVI в. был главным центром реформационного цвинглианского движения, в XVIII в. — швейцарского буржуазного просветительства и в первой половине XIX в. — буржуазно-демократических объединительных устремлений. нимало не походили на тех робких и жалких бедняков, какими были их собратья по сану на протестантском Севере. В Швейцарии, где все доходные церковные должности занимали почти исключительно жители наиболее крупных городов, сан священника был почетным и входил в иерархию власть имущих, дополняя светские чины, и пасторы, братья которых держали в своих руках меч и весы, тоже были причастны к их славе и могуществу и рука об руку со всеми прочими властями и в полном согласии с ними энергично правили в своей сфере или же предавались радостям привольной и беспечной жизни. Многие сельские пасторы были выходцами из богатых семей, и их дома напоминали крупные господские поместья; нередко священник был по происхождению дворянин, и тогда крестьянам приходилось величать своего пастыря «барином». Правда, в моей родной деревне пастор не принадлежал к их числу; он был отнюдь не богат, но родился в почтенной семье старых горожан, так что он сам и весь его домашний уклад отражали совокупность черт, свойственных патриархальной городской среде: гордость, кастовый дух и уменье повеселиться. Считая себя аристократом, он немало гордился этим и весьма естественно сочетал приличествующее духовному лицу достоинство с грубоватым обликом офицера-помещика; ибо в те времена люди не только не знали еще, что такое современные консерваторы, кропающие трактаты, но даже и слов таких не слыхивали. В доме у него всегда бывало шумно и весело; дети пастора, ведавшие его обширными полями и тучными стадами, радушно потчевали приезжих чем бог послал, да и сами гости усердно добывали себе в лесу зайцев, вальдшнепов и куропаток, а вместо того, чтобы охотиться с собаками, что в тех местах было не принято, полюбовно сговаривались с крестьянами и устраивали с их помощью большие рыболовные походы, которые каждый раз превращались в настоящее празднество, так что в пасторском доме никогда не стихало веселое оживление. Друзья и знакомые то и дело навещали друг друга, и семейство пастора тоже непрестанно ездило к кому-нибудь в гости и само принимало у себя соседей со всей округи; при этом устраивались танцы под шатрами, или же над чистым горным ручьем растягивалась палатка, и, скинув свои греческие одеяния, дамы купались под ней; несметные толпы гостей совершали набег на какую-нибудь мельницу в уединенном прохладном уголке или же выезжали в переполненных челнах на озеро или на реку, причем сам пастор обычно ехал впереди, с ружьем за спиной или с огромной тростью в руках.

Духовные запросы этого круга были весьма скромны. Из светских книг в библиотеке пастора, которая сохранилась еще до моего времени, имелось несколько старофранцузских пастушеских романов, идиллии Геснера[14]