Онлайн чтение книги Зеленый мост
1

—…В новогоднюю ночь лепить снеговиков в Петербурге будет не из чего! Синоптики предупреждают, что…

Мокрая Мишка переключила радио на другой канал. Музыка бодро вкрутилась в уши аж до ствола мозга. На набережной никого не было, только она и большая ёлка, захлёбывающаяся под дождём. Ёлка тряслась на ветру и всеми украшениями из жёлтых, оранжевых и фиолетовых огоньков подавала сигнал бедствия. Мишке тоже впору такой сигнал подавать, да только никто не услышит… Лило как из ведра, выплеснутого по ветру. Она спряталась от летящей ледяной воды за постамент ёлки с новогодними глупыми зайчиками и вытерла лицо. На чёрную рваную Неву под злым небом было страшно смотреть; другого берега за ливнем не видно – край мира, сумерки, жуть. Ни одному человеку не придёт в голову тут находиться.

Но после школы ей было так тошно, так не к кому пойти, что она пришла к мосту. Сейчас в сумерках сквозь ливень его серый ближний пролёт и средневековые башни еле угадывались, левобережного пролёта не было видно совсем, будто мост уходил в пустоту. Ничего, ничего, уже скоро… Мишку трясло от холода. Надо ещё чуточку подождать… Сумерки ж уже, темнота, чего они не включают?! Ёлка ж уже светится? Значит, скоро…

Вот! Фонари на обоих берегах разом вспыхнули редкими золотыми шариками. Мир стало видно. На пролётах моста потихонечку стал проступать ещё даже не свет, а его обещание. Мишка не отводила взгляд, хотя дождь заливал лицо. Свет разгорался, и вот уже видны оба пролёта, очерченные слабым зелёным сиянием, едва пробивающимся сквозь ливень. Призрачный зелёный мост соединил берега над страшной Невой, и на миг Мишка поверила, что всё будет хорошо.

Но подсветка моста неотменимо разгоралась всё ярче, на нём вспыхнули новогодние золотые и синие огни, и вот уже совершенно обыкновенный Большеохтинский мост сиял белым во всю мочь: «Праздник! Праздник!» Вот только праздник не имел к Мишке никакого отношения.

Она вытерла слезы – или дождь – и посмотрела в сторону дома. Ну нет. Сил идти домой нет. И она побежала к светофору и, на минуту остановив огромного, слепящего каждой чешуйкой мокрого змея из десятков машин, в каждой из которых разозлился из-за остановки водитель, перелетела дорогу в ярком злобном свете фар и помчалась меж чужих домов куда глаза глядят.

На проспекте было полно народу, все выглядели бодро, несмотря на проливной дождь и порывы ветра, выворачивающего зонты, – тридцатое декабря. Завтра праздник.

Мишка устала и очень хотела есть. Ботинки промокли, как ни обходи лужи, шрамы зудели под промокшими джинсами, куртка лишь под рюкзаком на спине оставалась сухой, от холода и сырости колотило – и она свернула в сторону огромного торгового центра, похожего на утюг с лабиринтом внутри. Там хотя б сверху не льёт и ниоткуда не дует.

Свет, тепло, толпа, измождённые снегурочки с рекламой пиццы на кокошниках, музыка сквозь музыку в наушниках – посреди молла шло представление, и Новым годом грохотало по всем ослепительным этажам. Мишка скорей пробежала в туалет и умыться – из зеркала глянуло угрюмое чудовище с тёмными кругами под красными глазами. Промокшее чудовище, больше похожее на парнишку. Она сняла куртку, причесалась пальцами – на миг в отражении проступила девчонка, но тут же спряталась. Брови мрачнее, губу чуть презрительней вперёд – не до девчачьей красоты.

Крючконосая старушка рядом, похожая на переодетую Бабу-ягу, заметив Мишкины гримасы, отодвинулась. Мишка вежливо улыбнулась ей, но улыбка вышла кривая – дрожа кудряшками и подарочными пакетами, бабка-ёжка убежала наружу. Мишка пошла греть ледяные пальцы в сушке для рук. Старух она боялась. Ну, не самих старух, а того, что они в любой момент могут выкинуть что-нибудь ужасное. Например, умереть. А потом над ними будут жужжать мухи… Ой. Мишка развернулась, бросилась опять к раковине и скорей умылась. Вода ледяная, и её встряхнуло в судороге озноба с ног до головы. Ничего. Ничего, пусть холодно. Пусть холодно, потому что тогда, в доме у бабушки Дины, было жарко, жутко жарко… Пусть сейчас – холодно! Пусть всегда – холодно!

Но терпеть этот холод, конечно, тяжело. Снаружи было полно народу. Орал ребёнок в проносящейся мимо коляске, а его мать орала в телефон – слов сквозь музыку не разобрать, только визг. У Мишки подкашивались ноги. Где бы присесть? Зелёный гном в скособочившейся красной шапке сунул Мишке в руки листовку на бесплатный глинтвейн.

В кафе было тише, головокружительно пахло кофе и булками с корицей, толпились люди, и оказалось, что к безалкогольному глинтвейну по листовке полагается хоть что-то купить. Мишка растерялась, замерла – но замотанная, в красных пятнах румянца тётечка за прилавком вздрогнула, забрала листовку и протянула Мишке большую кружку за так. Улыбнулась:

– С наступающим!

И как раз освободилось место в тёмном углу – зато у батареи. Мишка приткнула к ней куртку, села и, обхватив горячую кружку, едва не сунула туда нос. Корица, имбирь, всякие пряности в горячем сладком напитке… Жить стало легче. Полкружки сразу – внутри тепло. Спохватилась, поставила – надо растянуть, не сидеть же с пустой кружкой.

Вспомнила, что в рюкзаке на дне остатки шоколадки, полезла – и наткнулась на проклятый учебник геометрии. А дома не менее проклятые алгебра, физика, английский и ещё всякая мелочь вроде ОБЖ… Снова стало тошно и обидно: ну вот удавалось же не думать о школе почти что десять минут! У всех нормальные каникулы, а у неё одни двойки, как чёрные пятна в глазах… Ну, как у всех: у Таньки-фигуристки по алгебре, у пары пацанов в классе ещё по сколько-то двоек в четверти, но такого могильного кургана, как у неё, – ни у кого. Чемпионка. И то по истории, по географии, по истории СПб, по музыке добренькие учительницы в счёт прежних заслуг нарисовали тройки за «с Новым годом». За «хорошая девочка равно плюс балл», вот только Мишка давно уже перестала быть «хорошей девочкой». Нет, она не хамила, музыку на уроках не слушала, не приходила в школу, как Танька Неземновская, в розовой толстовке с блестящими буквами «want love?», вызывающей бешенство у школьных взрослых. Терпела школьную скуку и одноклассников. Ничего плохого не делала. Но «хорошая девочка» в ней сдохла и воняла так, что учителя сперва отводили глаза и морщились, а потом и вовсе перестали её замечать. Никто из них больше не смотрел ей в глаза на уроках, да и она перестала на них смотреть. Как и на доску, на экран проектора, в учебник, в тетрадь – или даже в окно. Просто сидеть за партой и никого не трогать, ни с кем не разговаривать, почти не шевелиться, ни о чём не думать, ни на что не смотреть – всё, для неё достаточно. Если ругают, вот как учитель геометрии сегодня, – отключить слух. На перемене встать у стенки, уткнуться в телефон, чтоб не приставали, замереть. Хорошо, что на переменах так шумно.

А теперь главная завуч говорит, что с таким количеством двоек в четвертях никто её к экзаменам не допустит. Классная руководительница дала листок со списком всех училищ города, где принимают на базе восьмого класса: «Давай, присматривайся». Мишка, конечно, листок скомкала и выкинула, но теперь думала, что, наверно, зря. Какая разница, где сидеть за партой и ни на кого не смотреть. Шоколадка какая-то горькая…

– Девочка, можно присесть?

Мишка вздрогнула и, побоявшись взглянуть, кивнула женщине в чёрном. Конечно, в переполненном кафе каждое место на счету. Чёрная женщина поставила чашку с эспрессо, села:

– С наступающим, девочка, спасибо.

Может, «с наступающим» – это волшебный пароль? Или голос, в котором кроме вежливости сияли и сила, и тепло, – волшебный? Мишка подняла голову и посмотрела: в годах, красивая и уверенная, аж мурашки скатились по спине. Вот бы стать такой когда-нибудь. К таким женщинам можно приблизиться только случайно, вот из-за толкотни в кафе: как там по обществознанию, другая социальная страта? Пахло от неё безнадёжно далёкими, счастливыми и солнечными мирами. Мишка пересилила робость, ответила:

– Не за что, и вас с наступающим.

Та кивнула, не отрываясь от телефона. Что ей до Мишки…

– У тебя красивый голос, – вдруг сказала женщина не глядя. – Ты можешь быть обаятельной, но не хочешь.

– А зачем? – всерьёз спросила Мишка.

– А затем, что только жалким подросткам бесплатно дают безалкогольный глинтвейн, – усмехнулась женщина, остро взглянув. – Да и то лишь под Новый год. Или ты и дальше собираешься жить на подачки?

Мишка чуть не вскочила, чтоб убежать. Ну а дальше что? Идти по ослепительным новогодним этажам под музыку и писк терминалов, списывающих щедрые денежки, мимо и мимо праздничных людей, бессильно шипя всякие гадости про эту женщину, которая, между прочим, права? Глинтвейн ей подарили потому, что она правда жалкая.

– Ваш разговор – это тоже подачка, – подумав, сказала Мишка. – Какое вам до меня дело?

– Так жалко же, – кивнула женщина. – Маленькая, мокрая, один на один с жестоким миром, – она усмехнулась. – С проблемами какими-то в семье и в школе. Но ты пойми, долго жалеть не будут – вот выйдешь из этого возраста, который все помнят как ужасный, и никому даже случайно дела не будет.

– Я знаю, – Мишка вспомнила про маму, до которой точно никому не было дела. Иногда даже самой Мишке. – Дело есть только близким, да и то не всегда. А бесплатно люди только за какую-нибудь выгоду друг другу помогают.

– А тебе не помогает никто, потому что выгоды от тебя никакой, – она снова усмехнулась. – Ну что у тебя есть, что ты могла бы поменять на внимание и поддержку?

– Людям нравится помогать, потому что тогда они чувствуют себя более значимыми, – кое-как выразила Мишка впечатление от всего этого странного разговора. – Так что просто есть… жалкая я.

– Умница, – кивнула женщина. Какой у неё всё-таки острый, колющий взгляд. – То, что нам кажется бескорыстием, иногда им вовсе не является. Но это всё слишком сложно накануне Нового года. В это время принято улыбаться и дарить подарки, – усмехнувшись, она вынула из сумочки белую картонную коробочку и положила на стол. – Денег это не стоит, не пугайся. Просто тебе нужно немножко уверенности, вот я это тебе и дарю.

– Но…

– Хотя следует добавить немного стойкости и цепкости ума, – она задумчиво постучала идеальным, но без следов лака, ногтем по крышке коробочки. – Знаешь, если не включить мозг в твоём возрасте, мир потом окажется мерзким, – она подтолкнула коробочку к Мишке и поднялась. – До свидания, медвежонок! Будешь умницей – увидимся!

Кофе её остался нетронутым.

«Медвежонок»? Откуда она знает?! «Увидимся»?

На улице стояла тьма в рыжих пятнах фонарей. Дождь неостановимо лил и лил, ветер порывами гнал воду в лужах, хлестал по ним невидимой метлой, и Мишке на миг стало интересно, не закрыли ли сегодня дамбу, как неделю назад, когда погода была вот такая же и всем на телефон пришло штормовое предупреждение. Как специально для неё, потому что всю эту неделю и дома, и в школе бушевало наводнение, очень похожее на видео с дамбы: во мраке, прорезанном прожекторами, злые огромные волны бьются в белый батопорт, едва не перехлёстывая, и грохот жуткий, аж хочется съёжиться и исчезнуть. А её настиг такой же шторм из учительских выговоров, двоек, позора и тухлой тишины на бессмысленных последних уроках четверти, скандалов дома, сидения, под вопли и грохот игр младших, за письменным столом над нерешаемым уравнением, пока в голове не начинают жужжать жуткие мухи – из-за них, мух этих мерзких и жирных, потом бессонница всю ночь и жуткий мёртвый сон перед утром, такой глубокий, что мама едва могла её растолкать и выгнать в школу.

Да, исчезнуть бы, укрыться хоть где-то. Но куда тут исчезнешь. Сбежать из дома – такой дурой она не была. Найти маленькую зелёную дверку в волшебную страну, где она станет златовласой принцессой и будет кататься на фиолетовом драконе высоко-высоко над заросшими лесом волшебными горами? Ага. А чтоб дракон какал бабочками, тоже включить? Да не надо ей на самом деле никаких сказок. Ей бы уголок, чтоб спрятаться ото всех и всего. В тишине.

Ветер мокрой тряпкой хлестнул по лицу, и она очнулась. Темно, поздно – надо домой. Кстати подкатил автобус, а проездной вот он, в рюкзаке… В автобусе противно пахло мокрыми людьми, табаком от кондуктора, но всё лучше ехать, чем брести под дождём по лужам.

В рюкзаке лежит и белая коробочка. Как женщина ушла, Мишка хотела встать и уйти, не трогая подарок, понимая, что с ней просто пошутили. Чудес не бывает. Отпила остывший глинтвейн – кисло и противно. Подумала. Потом из любопытства всё же открыла коробочку: там лежал узенький чёрный браслетик из чего-то вроде пластмассы. На свету чернота немного отливала синими искрами, а сам браслетик почти ничего не весил. Но, в общем, стильный. Подобные штуки иногда дают в дорогих магазинах одежды в подарок за покупку, вот и этой даме в чёрном тоже, наверно, дали, а он, копеечный такой, ей ни к чему. Вот и подарила жалкому подростку. Подачка. Сама виновата… Пусть будет, пусть напоминает, как стыдно быть жалкой. Да и в самом деле уверенности со стойкостью где-то бы раздобыть, и Мишка спрятала коробочку с браслетом в рюкзак.

Пока бежала с остановки до дома, куртка опять промокла на плечах и груди и джинсы – насквозь. Казалось, кто-то с неба нарочно выцеливает её пожарным шлангом и злой ледяной водой промывает от последнего тепла. Это так невыносимо – когда холодно! Хотелось заплакать, но она укрепилась и добавила скорости. Пусть небо рыдает взахлёб, а она – не будет. В подъезде охватило влажной духотой. В лифте лужа – со всех натекло. С Мишки тоже вон капает. Ну и что.

– Как, что, исправила?! – мама торопливо вышла в прихожую, хотя Мишка вошла бесшумно. – Да что молчишь? Нет?!

– Нет, – Мишка мотнула головой. – Мам, куда куртку повесить? Сырая насквозь. И ботинки вот…

– На репетитора денег отец не даст, – мама забрала куртку. – Итак от тебя одни расходы, а толку – ноль. Напихай вон в ботинки газет и поставь к батарее, но не близко. И давай в душ, а то простудишься, Катюшку с Митей заразишь, мне только этого не хватало. Одни проблемы от тебя…

Ну да. Одни проблемы. Мишка сама – целиком одна большая проблема. И помощи ни от кого не дождёшься, это она ещё летом поняла, когда в жару… Мухи… Да что там летом – куда раньше, в тот жуткий Новый год на даче пять лет назад. Когда в соседней комнате звонили новогодние куранты, а она… В темноте…

– Ноги в тазике с марганцовкой подержи! – добавила мама в спину. – И лекарства потом намажь погуще!

Как будто Мишка сама не знает, как быть со шрамами. Ну ладно, спасибо, что мама вообще про это помнит.