Онлайн чтение книги Зеленый мост
3

Через три недели снежная зима так и не наступила, и дни стояли серые, тусклые. Календарь упёрся в февраль и ни с места, заглох. Мама забрала Митьку и ушла жить к бабушке, потому что той требовался постоянный уход, а с Митькой маме было проще, только в садик утром отвести, вечером забрать. Мишка и Катька пока остались жить с отцом, который почти не появлялся дома – но он и раньше часто уезжал в командировки, то в Петрозаводск, то в Новгород, то вообще куда-то за Москву. Мама прибегала раза два в неделю, варила суп и жарила котлеты, а макароны или гречку Мишка к котлетам на ужин варила сама. Утром – яичница и проследить, чтоб полусонная Катька всё доела, а обедали они в школе бесплатно, потому что многодетная семья. Еда там была так себе, но всё же еда, и между пятым и шестым уроками они встречались в столовке, садились рядышком и съедали всё, даже кислотный рассольник по средам, потому что есть-то хочется и расти надо, как убеждала Мишка Катьку. Потом Мишка шла на шестой урок, а Катька или на какое-нибудь ИЗО, или на тестопластику, или в школьную библиотеку помогать библиотекарше – а на самом деле вымогать внимание у чужого взрослого человека. Впрочем, за тем же самым она ходила и на все кружки – чтобы ей говорили: «Катенька, какая ты молодец, вы только посмотрите, какая Катенька талантливая» и гладили по головке. Мишка только одно ей велела:

– Никому не смей рассказывать, что мы одни почти живём! Вот ни единой душе, ни класснушке, ни подружке! Ни слова! А то заберут в кризисный центр какой-нибудь, в приют для беспризорников. И потом, мы что с тобой, плохо живём?

– Хорошо. Как мышки-норушки, – кивала Катька, слабо улыбаясь.

И правда, они жили как мышки-норушки, тихо, не ссорясь. Иногда было одиноко и страшновато, особенно ночью: казалось порой, что кто-то чёрный и чужой неслышно ходит в темноте пустой комнаты родителей. Мишка туда и днём старалась не заходить – что смотреть на пустоту? Но вообще без родителей в квартире было хорошо, тихо, только ютуб бормотал и бормотал Мишке, растолковывая уроки, а Катька, сделав домашку, или рисовала, или сидела в телефоне, или тихонько смотрела телевизор в пустой комнате родителей – она пустоты не боялась. Такая самостоятельная жизнь словно вернула их в домитькины времена, когда их было только две сестрички, старшая и младшая, и Мишке нравилось водить ковыляющую Катьку за руку и чувствовать себя большой. Сейчас Катька снова сделалась ручная и признавала Мишкин авторитет:

– Мишка, как же мы дальше жить будем?

– Нормально будем жить. Катя, слушай. Маме тошно и тяжело. Бабушка скоро умрёт, но пока всё ужасно, и мы не должны маме добавлять плохого.

– Бабушка Лена умрёт, как бабушка Дина?

– Бабушка Дина вдруг умерла, неожиданно, – Мишку затрясло, изнутри полыхнуло жаром, но она перевела дыхание, вцепилась в браслет уверенности, и её отпустило. – А бабушка Лена уже полгода умирает. Мама должна за ней ухаживать. А мы должны хотя бы без двоек учиться, чтоб маму в школу не дёргали, и жить так, чтоб она сюда приходила и видела, что у нас чисто и порядок.

Катька сидела в кровати на коленках, бессильно уронив рядом телефон с попискивающей игрой, покачиваясь взад-вперёд, и молчала.

Тогда летом, обнаружив утром мёртвую бабушку, Мишка сразу отвела Митьку и Катьку к соседям. Нашёл бабушку рано просыпавшийся Митька, но он вроде бы не понял, что она умерла, просто растолкал Мишку:

– Ой, ты проснулась, а я думал, что вы все три насовсем уснули! Мишка, а чего бабушка не встаёт? Она мне драников на завтрак обещала, а сама не встаёт! Дай мне хоть молока, Мишка!

Катька мёртвую бабушку не видела, но ей пришлось сказать, что бабушка умерла, чтоб не упиралась и пошла с Митькой к соседям. Но она наверняка что-то запомнила из всей той страшной суеты деревенских похорон. А ещё больше ужасного наверняка придумала. Потому что всю осень рисовала где попало, даже в тетрадках, гробы с венками сверху, похожие на пирожные, и пирожные, похожие на гробы. И училась плохо. Но теперь всё стало получше, и в Катькиных рисунках появились щенки и принцессы. Все, правда, ещё очень грустные, но ведь грустные щенки при любом раскладе лучше пирожных с венками. Мишка погладила чёрный браслетик на запястье: какой он хороший. В самом деле помог. Вот и не верь после этого в чудеса.

– Давай печенье печь.

Катька понуро встала:

– С изюмом?

– С изюмом. Там вроде ещё остался…

Мишка, конечно, адски боялась раскалённой духовки, но могла это от Катьки скрывать; когда печенье подрумянилось, собравшись с духом и надев толстую-толстую специальную рукавицу, она ловко вытащила противень и поставила на конфорки, аккуратно лопаточкой переложила печенье на Катькину детскую тарелку с собачками, придвинула к ней – Катькины глаза засияли, будто в них включили по большой лампочке.

Мишка перевела дух. Сердце колотилось где-то в горле, на лбу выступил пот. А ведь ещё чайник. Она налила в него воды, поставила на базу, щёлкнула кнопкой. Загорелся жуткий красный индикатор. Она села на стул в дальнем от чайника уголке кухни. Когда вскипит, надо так подстроить, чтоб кипяток в чашки наливала Катька… Или всё-таки себя пересилить? Правильно мама говорит, всю жизнь от плиты да от чайника шарахаться не будешь. Надо себя тренировать, да. И она, когда чайник щёлкнул, пересилила себя, встала, насыпала заварки в синий старенький чайничек, взяла большой – руки дрожали – и осторожно-осторожно, едва наклоняя, налила кипятка в заварочник. И, чтоб отмучиться за один раз, – в кружки. Поставила чайник на место, отодвинула подальше к стене. Спина взмокла, и голова чуть кружилась. Но она молодец, да.

Зато – печенье. Горячее, пахнет сахарком и изюмом. У Катьки за чаем с печеньем порозовели щёки, глаза сияли. А за окном шёл дождь – сплошной стеной. Наверно, нормальной зимы со снегом и вовсе не будет. Наверно, с этим миром правда что-то не в порядке. Что-то развалилось в нём так же, как в жизни их семьи. Ну и что. Ей-то какая разница? Пережить бы весь это трабл с родителями, выцарапаться. А потом будет взрослая жизнь, в которую она кого захочет – того пустит. А может, и вовсе никого не пустит. Ну их всех.

Вечером за уроками Мишка наткнулась в ящике стола на коробочку из-под браслета: выкинуть или оставить? Открыла и наконец заметила, что там лежит перевёрнутая белой стороной и потому почти невидимая визитка. Вынула: «Волшебные украшения». Да ладно, серьёзно? Волшебные? И сайт, и телефон. Интересно, это телефон той дамы в чёрном или мастера, который просто отливает из какого-то композита всякие брошки-браслетики? А если это телефон дамы, то что – позвонить? Сказать: «Ваш браслет правда волшебный, он исправил все мои двойки»? Мишка спрятала визитку в коробочку и сунула её обратно в ящик, к учебникам. Пусть останется на всякий случай.

Наутро она решила проверить, правда ли браслет волшебный. Сегодня контрольная по английскому и лабораторная по физике, если пойти без браслета – то что будет? И она сняла его и спрятала под подушку. Запястье замёрзло сразу. Пока варила овсянку – та подгорела. Катька ныла, и пришлось на неё рявкнуть; младшая огрызнулась, слово за слово и в школу они пришли злые на весь мир. В школе из столовки несло рыбными котлетами и чем-то подгоревшим. Литературу и русский заменили двумя алгебрами, контрольная по английскому оказалась чудовищной, потом ещё заныл живот, а в столовке какой-то пацан, которого толкнули, нечаянно облил Катьку компотом, и пришлось её, злую и шмыгающую, приводить в порядок. На лабораторную по физике Мишка опоздала, попала в пару к двоечнику Кольке Кулябкину, а тот и сам не понял, что объясняли, и утруждаться не собирался, и Мишка ничегошеньки толком не сделала и не написала. А когда после звонка забрали тетрадку и выгнали из класса, в туалете обнаружила, что началось «это дело», и если б не чёрные джинсы, то был бы позор на всю школу.

Больше Мишка браслет не снимала.

В школе, в общем, дела шли правильно, и двойки по физике и английскому она исправила на той же неделе. По вторникам, средам и пятницам, когда из расписания гвоздями торчали страшные физика, химия, алгебра и геометрия, Мишка надевала не брючки с блузочкой, а джинсы и серый свитер и притворялась умным мальчиком. Двойки вообще сменились тройками, спасибо ютубу, и, даже когда пошли предэкзаменационныеробники, она справилась на три-четыре. Нормально. Устное собеседование по русскому в начале февраля легко сдала на двадцать из двадцати баллов, и классная сказала, что вроде как не всё потеряно насчёт допуска к ОГЭ. Мишка день за днём училась допоздна, не понимая, что в этих нехитрых школьных учебниках такого сложного, чтоб так испортить ей жизнь по осени. Вспоминался бесконечный серый дождь, жужжание и пустота в уме. Но это ведь прошло? Насовсем прошло? И всё, что было нужно – чтоб из жизни почти исчезли родители и в доме наступила тишина?

Какая хорошая стала жизнь, тихая. Только точки тёмные иногда перед глазами летают от усталости, но это ведь хорошая усталость, потому что силы потрачены не на нытье или ерунду, а на дело. Да, сама себя она бы не смогла заставить – и она поцеловала браслетик и сказала: «Спасибо, ты молодец». Наверно, в самом деле волшебный, потому что до браслетика из всего её организма и капельки уверенности не удалось бы выжать, как ни выкручивай. Теперь Мишка чувствовала себя настолько уверенно, что даже сходила в Катькин класс на родительское собрание и сидела там одна среди чужих взрослых: Катька, сказали, вроде как тоже взялась за ум.

Ещё Мишка попросила маму научить варить простой суп, куриная грудка плюс замороженные овощи, и теперь справлялась с едой для себя и Катьки вообще сама. По субботам и до утра понедельника они с Катькой забирали к себе Митьку, чтоб мама хотя бы от него отдохнула. Митька был Митька: скакал, орал, смотрел мультики, цеплялся к Катьке, вис на Мишке, но что-то быстро уставал и тихонько играл в своё лего. Больше всего ему нравилось в тишине сидеть под письменным столом, когда Мишка делала уроки, а если она уходила на кухню варить обед, то он собирал детальки конструктора в подол рубашки, плёлся вслед и сидел потом играл уже под кухонным столом. Мишка как-то заметила, что он не строит, как всегда раньше, машинки с колёсиками или самолёты, а собирает домики без крыши или просто коробочки. А однажды стал просто собирать все детали в сплошную стенку.

– Это крепость? – осторожно спросила Мишка.

– Это волшебная стена. Защищает ото всего, – солидно сказал Митька. – Тебя я тоже за ней спрячу. Катьку… Ну, Катьку тоже, хотя она вредная. Но она собак любит, а я тоже собак люблю.

Отец приезжал несколько раз. В будние дни молча съедал Мишкин суп, менял бельё и рубашки в сумке на чистые, отсыпался, а когда Мишка и Катька возвращались из школы, на кухонном столе лежала красная бумажка. Можно было разок сходить в кино, но потом аккуратно тратить деньги только на еду. Ну, ещё разок вместо кино купили Катьке белую блузку в школу, потому что её заставили участвовать в конкурсе стихов наизусть, а старую Мишка нечаянно постирала вместе с джинсами, но блузка стала не голубая, а противно-серая. За конкурс Катьке дали грамоту, «третье место», но показывать её было некому.

В общем, Мишка была рада приезду отца, потому что мама давала совсем мало денег; а ещё отцу был рад Митька – за Митькину радость она была готова вынести что угодно. А сама Мишка с отцом старалась не разговаривать: и чтоб не разозлить нечаянно, и чтоб не расспрашивал про мать, и чтоб не подумал, что она простила за распад семьи или за лето. И матери про отца говорила кратко: «Да, приезжал, купил Митьке ботинки на весну».