Онлайн чтение книги Чертовка A Hall of a Woman
11

Следующий день был воскресным, и, пожалуй, он оказался самым чертовски длинным днем в моей жизни.

Пит почти совсем пришел в себя после гулянки. В голове у него прояснилось, и он уже совладал с первым испугом. Тут он снова начал волноваться, недоумевать и прямо-таки бомбардировать меня вопросами. А в моей голове, признаться, особой ясности не было. Наоборот, там все как-то перемешалось, точно мне пришлось ползать по крысиной норе.

Я тут же стал накачивать Хендриксона виски. Потом достал свои рабочие карточки и сделал вид, что очень занят. Но мне никак не удавалось от него отделаться. Он все талдычил «што», да «пошему», да «как» — еще немного, братцы, и я бы пристукнул его на месте.

— Я уже говорил тебе, — повторял я ему. — Чтоб ты провалился, Пит, ну сколько раз можно объяснять? Как только старуха даст мне расписку, она влипла. Хоть мокрой веревкой хлещи ее, она и не пикнет.

— Но… — Пит затряс головой, — но эт-то странно, мне кашется. Пошти как кино. Трутно поферить, што она…

— Да, она это сделает! Подожди немного — и сам увидишь.

— Но, — он продолжал трясти своей чертовой башкой, — трутно поферить, што… эт-то так странно. Што она сердится на меня за то, што… И што она скасала тепе о своих планах, и што ты…

— Ладно, — сказал я. — Я вру. Я все это придумал. Но, ради бога, зачем бы я стал тебе врать, черт бы тебя побрал?

— Пошалуста! Мой добрый друг, мой дорогой друг. Я не хотел скасать…

— А что ты хотел сказать?

— Ну… Мне ше просто пыло интересно. Я только хотел спросить, пошему…

Нет, вряд ли он на самом деле подозревал меня; он ведь с потрохами купился на то, что мы с ним добрые друзья. Скорее всего, он просто боялся, что я неверно понял ситуацию; ну вроде как старуха слегка выпустила пар, а я из-за ничего поднял бучу. А может, он думал, что я ставлю медвежий капкан на скунса: раздуваю из этой истории невесть что и мы просто запутаемся в собственных сетях.

Так или иначе, он не переставал суетиться, спрашивать и переживать вслух, пока… ей-богу, я терпел сколько мог, но мое терпение лопнуло! Случилось это примерно через час после обеда. До того я сходил в продуктовую лавку и накупил там столько проклятой жратвы, что хватило бы накормить лошадь, — понимаете, я ведь подумал, что хорошая хавка сумеет заткнуть Хендриксону рот хотя бы на время. Но даже за едой он не переставал говорить — так и болтал, набив свою треклятую пасть, — а потом, конечно, решил помочь мне вымыть посуду. Прямо-таки настаивал на этом. А при этом говорил, и говорил, и говорил, пока…

Слова вихрем вертелись у меня в мозгу. Што, пошему, штопошему, — все быстрее и быстрее, а в то же время как-то медленно, — што-пошему, ШТОПОШЕМУ, ШТОПОШЕМУШТО, ШТОПОШЕМУ… Что, почему, что-почему, чтопочему. Почему? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ?…

Внезапно в голове у меня словно что-то щелкнуло. Как будто меня больше не было, как будто я весь съежился и исчез. И на моем месте не осталось ничего, кроме глубокой дыры, глубокой черной дыры, на которую откуда-то сверху проливался свет.

Источник света начал опускаться ниже. Он рванул вниз со свистящим, пронзительным звуком. Он достиг самого дна ямы, а потом снова взмыл вверх. И тогда я вернулся — уж не знаю откуда; мы с Питом стояли в гостиной, и я с ним разговаривал.

Очень тихо.

— Ты прав, — говорил я. — Вся эта история — проклятое вранье. Старуха не хочет тебя прищучить, это я хочу прищучить ее. Видишь ли, у нее куча денег — сто тысяч долларов, — и больше никто об этом не знает. Я прикинул, что можно ее укокошить, денежки прикарманить, а потом сделать вид, что это ты…

— Пошалуста. — Он неуклюже потрепал меня по плечу. — Исвини меня, мой добрый друг. Я волнуюсь и коворю слишком много, но больше я нишего не скашу.

— Говорю же тебе, — сказал я. — Я выложил все как есть. А теперь вали отсюда к чертям собачьим и обо всем забудь.

Хендриксон положил обе руки мне на плечи и усадил меня на стул. Потом снова потрепал меня с грустным и виноватым видом:

— Некотный я все-таки шеловек. Ты столько тля меня стелал, а я только полтаю, как пелка. Все! Хватит. Теперь ты отдыхай, а я тарелки помою.

— Не надо тебе их мыть, — возразил я. — Ты только…

— Но я польше не путу, — твердо сказал он. — Только тарелки помою, а свой польшой рот путу тершать на замке.

Что ж, я ему говорил. И даже если мог бы рассказать еще больше — а я не мог, — он бы не стал слушать. Он закончил мыть посуду. Потом вымыл пол на кухне и протер клеенку на столе. После этого вернулся в гостиную и налил виски: себе маленькую порцию, а мне огромную.

Пит сдержал слово. Больше вопросов не было. Но я видел, что его просто распирает от любопытства, что внутри у него зудит так, словно он проглотил целый куст ядовитого плюща. И наблюдать его в таком состоянии оказалось в десять раз хуже, чем слушать его разговоры.

Я налил ему большую порцию виски. Заставил его сделать три-четыре больших глотка, но это не возымело особого эффекта. Я попытался отвлечь его от того, о чем он думал… о чем я думал.

Я достал колоду карт и спички (в качестве фишек), и мы сыграли несколько партий. От покера перешли к кункену, потом к монте и фараону, а потом еще сыграли в разные дурацкие игры вроде бейсбола и «плевка в океан».

Похоже, карты слегка разрядили обстановку. Конечно, потребовалось время, но в конце концов Хендриксон стал что-то бормотать или даже напевать себе под нос. Мы оба усмехнулись и запели хором; если я не ошибаюсь, это был «Пирог в небесах»[4]Речь идет о песне «Священник и раб». Это была пародия на гимн Армии спасения — организации, которая кормила бедняков обещаниями «пирога в небесах». Пародию сочинил в 1911 г. Джо Хилл, шведский эмигрант, активист профсоюза Индустриальных рабочих мира, казненный в 1915 г. по обвинению в убийстве, хотя вина его не была доказана.. И когда мы допели до конца, то побросали карты и хохотали как ненормальные.

— Тиллон, — он утер глаза, — такое утофольстфие. Хорошие друзья, хороший виски, хорошая песня. Кашется, я не слышал этой песни с тех пор, как…

— Спорим, что я знаю, с каких пор? — перебил его я. — Это ведь было на северо-западе, верно? Ты был когда-нибудь в штате Вашингтон или в Орегоне?

— Пыл ли я? Та, в сорок пятом…

— В сорок пятом! — воскликнул я. — Черт подери, да я сам там был в том же году. Заправлял командой, которая продавала кастрюли и сковородки…

Что ж, наверное, в этом не было ничего странного, потому что ребята вроде нас, само собой, много путешествовали; работа могла быть разная, но заносило-то нас, по сути, в одни и те же места. Даже забавно, что… то есть удивительно…. Но когда я заставил себя забыть о той, другой истории, стало получше.

Мы пели песню за песней. Конечно же, старались при этом не шуметь. Мы пели, и пили, и разговаривали, и, похоже, еще до ночи порядочно надрались. Кажется, я надрался еще больше, чем он. День выдался длинный, сами понимаете; я совершенно выдохся. И вот теперь, подзаправившись музыкой, беседой и выпивкой, я уже был пьян в стельку.

— Что же это такое, Пит? — спросил я. — Какого же черта мы ищем, а?

— Ищем, Тиллон?

— Да. Перебираемся с места на место, хотя знаем, что все города одинаковы. Меняем одну работу на другую, хотя знаем, что все они одинаковы. Что нет ни одной, которая не была бы паршивой.

— Ну… — Пит поскреб в голове, — я не тумаю, што мы ищем, Тиллон. Тумаю, што, наопорот, мы не хотим найти.

— Да?

— Та-а. Мы не хотим найти то, што всегда находим, куда бы ни приехали. Но тепе уше хватит, мой друг. Рапотать тебе нушно сафтра, поэтому теперь нато выпить кофе.

— Не хочу никакого кофе, — сказал я. — Хочу еще выпить. Хочу говорить. Хочу…

— Кофе, — твердо повторил Пит, поднимаясь из-за стола. — А потом — в постель.

Он пошел на кухню. Сперва из крана полилась вода, а вслед за этим послышалось хлюпанье. И какое-то время там хлюпало, и хлюпало, и хлюпало. Я слушал. У меня снова разболелась голова, и хорошее настроение напрочь улетучилось.

Я поднялся и поковылял к дверям кухни. Я стоял там, глядя на Хендриксона, и кровь пульсировала в моем мозгу.

— Ну почему? — спросил я. — Да что же ты за чертов неряха!

— Што? — Он резко обернулся ко мне, изумленный. — Я не пони…

— Почему же ты не сделал этого с самого начала? — простонал я, — Ты ведь знал, что это нужно сделать. Все было отлично, но тебе обязательно надо все испортить. Почему? От-твечай мне, грязный сукин сын! Почему… почему… почему ты не вымыл этот кофейник?..

Я вопил, не помня себя.

Потом начал сползать по дверному косяку. Пит поднял меня на руки и отнес в спальню…

…Следующий день, понедельник, выдался на редкость тяжелым. Я больше не волновался о Пите, только беспокоился, чтобы его не увидели около дома: своим поведением он сам навлекал на себя худшее. Но мне было о чем подумать и кроме Пита. Я никак не мог сосредоточиться на своей работе, а ведь сейчас от меня требовалась особая сосредоточенность. Стейплз пристально за мной следил. Малейшая оплошность — и я мигом лишусь работы, а она была мне нужна. Пока что.

Значит, следовало думать о работе — о том, как бы получше себя зарекомендовать. Кроме того, было много чего другого: и сотня тысяч долларов, и Мона, и то, что мне предстояло сделать, чтобы их заполучить. И вся эта куча перемешалась у меня внутри. И ни одним делом я не мог заняться всерьез.

Не мог собирать долги; не мог продавать. То есть, конечно, я кое-что собрал и продал, но куда меньше, чем следовало. Что касается всего остального, то чем больше я об этом думал — а не думать об этом я не мог, — тем больше чувствовал, что запутался.

Понимаете, о чем я? Думаю, понимаете. Если кто-нибудь когда-нибудь и шел на дело неподготовленным, так это был я. Я не знал планировки старухиного дома. Я не знал, сколько времени потребуется Моне, чтобы достать деньги из подвала, или какую комнату занимает ее тетка, или впустит ли она меня поздно вечером домой, или… черт побери, да ничего я не знал. А хуже всего то, что я ничего не объяснил Моне. Я не отрепетировал с ней, как она должна себя вести потом; что ей следует говорить, какую историю сплести для полицейских и все такое. Я не сделал этого, потому что не планировал всю затею по-настоящему. Я уже решил, что Пит удрал из города и, значит, все отменяется. А тут вот оно как. Вот он я как. Я не задал Моне и половины вопросов, которые следовало задать, и не рассказал ей почти ничего, что ей знать следовало бы. А теперь слишком поздно. Звонить ей я не смел. Возможности ее увидеть у меня не было. Может, удалось бы поймать ее возле дома, если бы я долго ошивался в том районе. Но это была не самая лучшая мысль: впоследствии люди могли бы меня опознать. К тому же у меня все равно не оставалось времени.

Подождать? Отложить это дело на пару дней, а прежде найти возможность с ней поговорить? Нет, так не пойдет. Во-первых, из-за той истории, что я сплел для Пита; во-вторых, старуха могла обнаружить, что ее кубышку распечатали.

Вот так, значит, все и обернулось. Я напортачил, еще не успев начать. Я еще не сделал и шага, а уже все запорол. Во всяком случае, не сделал того, что следовало сделать.

Я задумался об этом, когда выколачивал деньги из закоренелых должников. Точнее, когда пытался выколотить из них деньги. Я думал: «Эх, Долли, ты ведь не изменился ни на йоту, верно? Ни черта ты не уразумел в этой жизни, глупый ты сукин сын. Ты бы не смог разучить молитвы даже во время церковного собрания. Стоит тебе увидеть то, что ты хочешь, и ты больше ни о чем не думаешь. Совсем не смотришь на дорогу, а потом бац, — и по уши в грязи…»

Впрочем, это было не совсем так. Может, это так выглядело, но на самом деле все было иначе. Просто одним парням везет, а другим — нет. А я… думаю, вы уже поняли, к какому сорту принадлежу я.

Худо-бедно я пережил этот день, и к вечеру, когда пора было закругляться с работой, в голове у меня стало проясняться. Мне показалось, что в конце концов все обернулось не так уж плохо. Деньги были на месте — верно? — и Пита я обвел вокруг пальца — правда? — и Мона сделает все, как я ей сказал, — так? Значит, о самом важном я позаботился; оставались какие-то мелочи. Конечно же, было бы лучше, если бы я все объяснил Моне. Но это не имело особого значения. Я все сделал как надо, и все будет как надо. Иначе и быть не могло, понимаете? Если взять самого невезучего парня в мире, понятно, что и ему хотя бы раз в жизни должна привалить удача.

Я продолжал работать и после шести, стараясь показать свое рвение. Когда я приехал в магазин, остальные ребята уже отметились и ушли. Стейплз сидел в окошке кассы — ерзал на месте, поджидая меня.

Он просмотрел мои договоры продаж — новые и дополнения к старым. Он проверил карточки со счетами клиентов, пересчитал наличные.

— Слабовато, Фрэнк, — промурлыкал он, наконец-то взглянув на меня. — Я бы даже сказал — весьма слабо. Надеюсь, у тебя найдется оправдание поубедительней?

— Какого черта? — воскликнул я. — Я ведь почти целую неделю не работал. Нужно хотя бы несколько дней, чтобы войти в привычный ритм.

— Нет. — Стейплз покачал головой. — Нет, Фрэнк. Нужен ровно один день. И этот день был сегодня. Я понятно выразился?

— Ну ладно, — кивнул я, — завтра обещаю улов побольше.

— Уж постарайся. Хорошенько постарайся. А иначе боюсь, что…

Я пожал плечами и сказал ему, чтобы не ломал, мол, комедию. Если завтра я не принесу больше денег, вот тогда пускай бранится. Стейплз оставил меня в покое, мы попрощались, и я отправился домой.

Завтра мой улов и вправду будет побольше. Если не получится сделать это законным путем, я подброшу на счета кое-что из тех ста тысяч. Всего несколько банкнот — просто чтобы лучше выглядеть. Уж с такой-то кучей капусты я смогу себе это позволить и мне не придется выбиваться из сил.

Я добрался домой. Пит был не в духе, из-за того что весь день провел взаперти, и, похоже, уже приготовил для меня новую порцию вопросов. Я сказал ему, что мне нужно принять ванну, а он пусть займется ужином — жратву я принес. Так мне удалось хоть на час от него избавиться.

Мы сели за стол около половины восьмого. К восьми часам с ужином было покончено. Я сказал Питу, что мне надо поработать со счетами, а он пусть пока вымоет посуду. Благодаря этому я освободился от него еще на полчаса.

Потом он вернулся в гостиную, а я сложил карточки со счетами. Я велел ему надеть шляпу и пальто, что он и сделал — с таким видом, точно вот-вот лопнет. Потом я налил виски в два больших бокала и протянул ему один. Он осушил бокал, и я сразу же плеснул ему новую порцию.

— Тиллон, дорогой друг. Есть кое-што…

— Пей свой виски, — перебил его я. — Скорее! Мы опаздываем.

— Но…

И все же он выпил свою порцию, а я свою. Я потушил свет, взял его за локоть и в темноте повел к выходу.

— Эт-то совсем маленькая вешь, Тиллон. Невашная, но я все время о ней тумаю. С прошлой ноши, когда мы…

— Ты меня слышал? — спросил я. — Я сказал — мы опаздываем. А ну-ка, идем.

Он пошел, но тот вопрос — не знаю, что уж он там хотел узнать, — по-прежнему его беспокоил. И пока мы ехали по городу, он всю дорогу мычал и бормотал что-то себе под нос. Наверное, я уже вам рассказывал, что дом старухи находился неподалеку от университета и был единственным зданием в квартале. В общем, так оно и было: он стоял на отшибе. Но я все же не хотел рисковать, а потому, подъехав к концу соседнего квартала, повысил скорость, потом выключил фары, заглушил двигатель и остаток пути двигался накатом.

Я открыл дверь. Велел Питу оставаться в машине, пока я его не позову.

— А? — Он обернулся и посмотрел на меня. — Но я тумал…

— Я знаю, — перебил я, — но она может услышать, как ты подходишь. Почует неладное — и тогда все накроется.

Я оставил его в машине, где он продолжал мычать и бормотать. Но… черт, что мне оставалось делать? Это была не лучшая идея, но еще хуже было бы, если бы он ждал у входа в дом, как я ему велел прошлой ночью. И так было плохо, и этак, — возможно, я вообще ничего путного не мог придумать. Но, черт подери, у меня было слишком мало времени, чтобы все обмозговать, к тому же я чертовски невезучий сукин сын и…

Я постучал в дверь, и, знаете, мне почудилось, что я слышу эхо собственного сердцебиения. Вот как сильно стучало мое сердце. Прошло немало времени — мне показалось, что лет двенадцать или около того, — прежде чем старуха отдернула занавеску и посмотрела на меня.

Прихожая, где она стояла, была тускло освещена. Но похоже, старухе хватило света, чтобы узнать меня. Она открыла дверь, подняла защитную сетку и впустила меня в дом.

Она слегка помрачнела, когда увидела, что я пришел с пустыми руками. Потом кивнула на дверь и снова начала ухмыляться:

— Вы привезли мне пальто? Оно у вас в машине, да?

Я ничего не сказал, ничего не сделал. Я был точно механический человек, у которого сели батарейки. Черт подери, я хотел вышибить старой стерве мозги, но не мог пошевелиться.

— Несите сюда, мистер. Вы ведь для этого пришли, верно? Несите пальто, а потом… — Она подмигнула и кивнула в сторону задней части дома. — Она уже в постели, мистер, и вы только прине…

Вот этого старухе не стоило говорить. Богом клянусь, я все спланировал и уже прошел три четверти пути. Но если бы она не сказала этих слов, я бы вряд ли довел дело до конца.

Она сама навлекла на себя беду, когда сказала эти слова. Сама напросилась.

И получила, что заслуживала.

Я нанес ей левый хук и правый кросс. Я нанес ей два хеймейкера, левой и правой. Быстро. Сперва левой, потом правой, пока еще не упала. Потом она все-таки упала, привалившись спиной к подножию лестницы. Теперь ее шея казалась дюйма на четыре длиннее, а голова болталась, точно тыква на лозе.

Убил ее? Ну да, а вы что, черт подери, подумали?

Мона пряталась в гостиной за занавесками. Она вышла оттуда, быстро посмотрела на старуху и тут же отвернулась.

Дрожа, она обвила меня руками.

Я поцеловал ее в макушку и обнял покрепче. Потом вытолкнул ее из прихожей в гостиную.

— Д-Долли, что мы б-будем де…

— Я скажу тебе. Я скажу тебе в точности, что нужно делать. Так, в какой из комнат жила твоя тетка?

— Н-наверху. Направо. Ох, Д-Долли, я…

— Перестань, — перебил я ее, — ради бога, перестань! Где может быть ее ключ? Где ее ключ?

— Я н-не… м-может, в ее…

Я выбежал в прихожую и обыскал старуху. Нашел ключ у нее в кармане и вернулся в гостиную.

— Это он? Так, а где пистолет? У нее в комнате? Проклятье, отвечай немедленно!

Мона кивнула, бормоча, что пистолет у старухи в комнате. Она сглотнула и попробовала улыбнуться, пытаясь взять себя в руки.

— П-прости, Долли. Я сделаю все, что…

— Отлично, — сказал я. — Конечно сделаешь, и все будет хорошо. — Я улыбнулся ей в ответ — по крайней мере, постарался улыбнуться. — Сейчас ты пойдешь и возьмешь деньги… сколько времени тебе нужно? За пять минут управишься?

Мона сказала, что управится, — то есть она думает, что управится. Она постарается принести деньги так быстро, как только сможет.

— Но что ты…

— Проклятье, да какая разница! — воскликнул я. — Просто иди и возьми деньги, а остальное предоставь мне. Ради бога, пошевеливайся!

Она засуетилась. Повернулась и бросилась бежать.

Я вернулся в прихожую, закинул старуху на плечо и понес ее вверх по лестнице.

Поднявшись на самый верх, я бросил ее на площадке. Потом открыл дверь ее комнаты и зашел внутрь.

В комнате были стул, кровать и старая конторка с откидной доской. Больше ничего. Ни книг. Ни фотографий. А ведь в таком старом доме, у такой старухи должны быть фотографии…

Я поднял доску конторки, до смерти боясь, что не обнаружу там пистолета или что он не заряжен. А сам думал: «Эх, брат, какого же дурака ты свалял! Мог ведь подумать об этом заранее. Ты уже слишком далеко зашел, чтобы назад отруливать, и если пистолета там нет…» Но он там был: старый добрый сорок пятый калибр, ну и ну! Кто бы мог подумать, что у старухи будет такая пушка? Да еще и заряженная.

Были там и кое-какие деньги — небольшая пачка в одном из ящиков конторки.

Я взял деньги и сунул пистолет за пояс. Выдернул ящики и сбросил их на пол, а потом перевернул стул и вышел на лестницу.

Я спустился на несколько ступенек. Потом взял старуху за руку, стащил ее с верхней ступеньки и поволок вниз, головой вперед.

Я оставил ее лежать примерно на полпути. Потом спустился, разбрасывая купюры по ступенькам. Уже внизу потушил свет и позвал Пита. Затем поднялся на несколько ступенек и стал ждать.

Пот лил с меня градом, точно со шлюхи в церкви. Ничего не получится; не может получиться. Как в одной из тех идиотских историй, о которых обычно читаешь в газетах. Парни пытаются провернуть серьезное дело, но все у них выходит наперекосяк, ляп на ляпе, натуральная комедия. Я читал о нескольких подобных историях, хохоча во всю глотку, тряся головой и думая: вот болван! Чертов болван должен был знать, он должен был предвидеть — если бы он хоть немного подумал, то…

Дверь открылась. Закрылась. Я услышал тяжелое, нервное дыхание Пита. Потом его шепот в темноте:

— Тиллон? Што…

— Все в порядке, — тихо сказал я. — Она у себя в комнате наверху, пишет расписку. Я схожу наверх, проверю.

— А? — (Я почти разглядел гримасу на его лице.) — Тогда зашем я…

— Я хочу, чтобы ты взглянул на расписку, прежде чем мы уйдем. Все нормально. Старуха не узнает, что ты здесь, пока я не заполучу то, что мне нужно.

— Ну… — сказал он нерешительно, пытаясь разобраться в происходящем.

Потом он махнул рукой и засмеялся. Мы ведь были с ним заодно, а я знал, что к чему. Я позабочусь о нем, как заботился прежде. Он ведь совсем простой парень; вот только одна вещь не давала ему покоя:

— …Весь тень я пытался вспомнить, Тиллон. Такая странная вешь. Как там пыло — в той песне, што ты пел? Ну, в той, про английского короля-пастарда?

—  Песня!  — выдохнул я. — Песня! И это то, что… — Я заговорил тише. — Зажги свет, Пит.

Я случайно задел выключатель рукавом, когда… когда… Когда что?

— Повернись. Он справа от тебя, там, возле двери.

Я увидел черную тень — это он поворачивался в темноте. Я услышал, как он шарит по обоям в поисках выключателя. Потом он снова прыснул, почти по-детски:

— …Такая клупая вешь в такой момент. Не обращай ты на меня внимания. Мошет, потом, когда…

— Нет, — перебил его я. — Сейчас самое время. Вот как там было, Пит:

Свет зажегся. Пит стоял ко мне спиной, как и должен был стоять.

Я выстрелил в него шесть раз — в голову и в шею. Он рухнул ничком, и ему пришел конец.

Я удостоверился в этом. Я осмотрел его, прежде чем уйти. Его лицо выглядело не лучшим образом, и все-таки, похоже, умер он счастливым. Кажется, он даже улыбался.