Онлайн чтение книги Честь
КАПТЕНАРМУС

Никандр Онуфриевич Антипин вот уже добрых два десятка лет был каптенармусом строевой роты корпуса. Он был незаурядной личностью, пользующейся уважением как воспитательского персонала корпуса, так и кадет. В нем одновременно и удивительно дружно уживалась масса противоречий, над которыми однако господствовали три неизменные основные качества: бережливость, честность и верность когда-то данной присяге. Маленький, жилистый старичек, бывший сверхсрочный унтер-офицер 81-го пехотного Апшеронского Императрицы Екатерины Великой полка, он всегда гордился красными отворотами на сапогах, пожалованными полку за знаменитую Кунерсдорфскую баталию, решившую участь семилетней войны, где русские войска под командой генерала Салтыкова на голову разбили Фридриха Великого. За эту битву Салтыков был награжден фельдмаршальским жезлом, а Атперонский полк, по преданию дравшийся по колено в крови, красными чулками.

Антипин, или как его звали кадеты, «Антипыч», хотя и не был участником этого боя, любил при каждом удобном случае рассказывать о нем юным слушателям, которых до болезненности любил. Кадеты очень широко пользовали эту слабость каптенармуса, главным образом тогда, когда им надо было получить от него новый мундир, брюки или сапоги. Подойдут к Антипычу три заговорщика… Он вскинет на них поверх очков сухой взгляд и так же сухо спросит:

— Ну, что еще?..

— Нет, ничего, Антипыч…

— А ежели ничего, зачем пришли?

— Мы просто хотели просить вас рассказать об этой битве, в которой отличились Апшеронцы…

— «Апшеронцы» в «этой битве» не отличились, а заслужили славу храбрых и красные чулки за Франфорскую баталию у Кунерсдорфа. Он выдерживал долгую паузу и, обычно молчаливый, давал волю своему красноречию. В описании знаменитой баталии он больше всего отдавал должное Апшеронцам, и создавалось впечатление, что это они, «Апшеронцы», отбили у пруссаков 172 орудия и захватили 293 знамени, хотя под командой Салтыкова было 40 тысяч русских войск и 18 тысяч австрийцев. Но больше всего и дольше всего он останавливался на личном письме Фридриха Великого, которого называл «Фредерик» и умышленно опускал слово «Великий».

— Э, да что говорить… Сам Фредерик лучше всего написал про баталию:

— Вот какого жару дали Апшеронцы Фредерику, — торжественно заканчивал Антипыч, впадая в размягченное состояние и сравнительно легко удовлетворяя просьбы кадет. Он был необыкновенно горд тем, что судьба доверила ему одевать кадет строевой роты в возрасте 16–18 лет, когда мешковатые, несформировавшиеся формы детского тела сменялись правильными пропорциями груди, бедер, талии, ног и рук, когда, по словам самого Антипыча, мундир сидит, как мундир, а не как седло на корове. Однако главное священнодействие начиналось тогда, когда Никандр Онуфриевич получал распоряжение ротного командира — «обрядить в обмундирование первого срока 20–25 кадет, идущих на бал к губернатору или к мисс Перси Френч». В таких экстренных случаях Антипин занимался с каждым кадетом отдельно. Тогда он работал как большой мастер. Обрядив кадета в новые брюки и мундир, он по нескольку раз отходил в угол цейхгауза, по нескольку раз прищуривал то левый, то правый глаз, смотрел через очки, поверх очков, пригибался, делал, понятные только ему, молчаливые жесты и, наконец, торжественно возглашал:

— Ну, прямо живой статуй… Финал, и все тут… Иди…

Кадеты, которых, вопреки инструкции корпуса, Антипыч называл на «ты», легко прощали каптенармусу эту погрешность относительной безграмотности, не позволявшей ему выговорить слово « феномен ». Они решили, что у Антипыча пожизненно испорчены отношения с этим словом и он просто заменил его словом «финал».

Брагин застал Антипыча, читающим газету у своего стола.

— Антипыч!.. Несчастье случилось, — весело сказал вошедший Брагин. Каптенармус не сразу оторвался от газеты, поверх очков посмотрел на Брагина и сухо спросил:

— Что еще?

— Брюки лопнули, кажется, по шву, — ответил Брагин и, повернувшись спиной, наглядно продемонстрировал перед Антипычем огромную дыру.

— Скидавай штаны, — послышался жесткий голос каптенармуса, в котором Брагин уловил оттенок недобрых ноток.

Брагин молча снял брюки и передал их Антипычу. Каптенармус долго рассматривал зияющую дыру, почему то несколько раз просовывал в нее кулак и покачивал седой головой.

— «Что же ты стоишь?.. Иди…» — наконец изрек каптенармус, презрительно разглядывая фигуру Брагина в черном мундире и кремовых кальсонах.

— Как же без брюк, Антипыч?

— А вот так… в одних исподних, чтобы наперед знал, как беречь казенное имущество…

— Но ведь я же не нарочно…

— Не нарочно… не нарочно… А вот ты посчитай, огурец зеленый, сколько у нас в России корпусов, да в каждом, почитай, по 500 человек, да если каждый из вас варлаганов, не нарочно, будет рвать штаны или мундир… какой убыток казне?… Нет у меня для тебя штанов, иди в исподних, как камердин Двора, — в сердцах закончил разбушевавшийся каптенармус. Миролюбивый тон объяснений Брагина, местами граничащий с извинениями и обещаниями в будущем бережно относиться к казенному имуществу, сломили упорство Никандра Онуфриевича. Он молча направился в дальний угол цейхгауза, и через минуту принес Брагину какое-то подобие чернобурых брюк с вытертым местами ворсом, с несколькими заштукованными заплатами, и от долгой носки с вздутыми пузырями на коленях.

— Вот, получай… других твоего размера нет, — буркнул Антипыч, молча отошел к столу и углубился в газету.

Обрадованный Брагин быстро одел брюки, на ходу поблагодарил Антипыча и направился в класс. Его окружили друзья. Все с нетерпением ждали результата встречи каптенармусом. Брагин, с присущим ему комизмом, передавал друзьям сцену с разгневанным Апшеронцем, удивительно удачно копируя его движения и даже интонацию голоса. В заключение под веселый хохот он продемонстрировал друзьям жалкое подобие полученных брюк.

— А тебе зачем хорошие? За сегодняшний побег, по положению корпуса, тебе обеспечены три месяца без отпуска, — с веселой язвинкой сказал Полинов с кий.

— Еще вице-унтер-офицерские нашивки снимут… а для рядового кадета такие брюки клад… Смотри, точь точь как у меня, — весело сказал Коля Евсюков.

— Эх вы бегуны… Не могли сделать глубокого обхода? Так прямо и поперли по аллее, на мол, полковник Гусев, смотри, как мы удираем из корпуса… А где твои унтер-офицерские мозги были? Голубая кровь… Да я бы вас на месте воспитателя оставил на три месяца без отпуска и на три месяца без штанов… За то что не умели правильно удрать, — насмешил всех Мальсагов.

— Да-с… господа бегунцы… попили кофе с барышнями, а завтра перед фронтом всей роты пожалуйте к ответу, — авторитетно закончил Костя Стобеус.

Друзья были подавлены. Оба до болезненности самолюбивые, они ясно себе представляли завтрашний позор, когда перед фронтом выстроенной роты появится «нечаянная радость» — директор корпуса генерал Шпигель, и скрипучим голосом торжественно возгласит: — «Вице-унтер-офицер Брагин и кадет Упорников, два шага вперед». Безмолвная тишина… немногословная речь директора и суровое наказание за неблаговидный поступок, построенный на заранее обдуманном обмане.

— Позор, глухо произнес Брагин и после короткого раздумья спросил друга, — А ты думаешь нашивки снимут?

— Можешь не сомневаться… А все твоя Маша…

— Оставь Машу в покое, — резко оборвал Брагин и сразу почувствовал, что ради Маши, ради ее ласкового слова, взгляда, он готов претерпеть больший позор. Далекая, шаловливая Маша овладела мыслями Брагина, и завтрашняя неприятность уже представлялась ему в сладостном ореоле маленького подвига, который может понять и оценить только чуткая Маша.

Четверг прошел спокойно. Директор корпуса, к удивлению друзей, не появился, Брагин все еще ходил с нашивками, и ожидавшие друзей неприятности автоматически пододвинулись к пятнице, которая протекла так же спокойно, как ушедший четверг. Друзья заметно нервничали, класс сгорал от любопытства, полковник Гусев красноречиво молчал. К вечеру Брагин стал заметно нервничать. Завтра суббота, условленная встреча с Машей, а кругом непроницаемый туман неизвестности. Он решил поговорить с воспитателем. Он выбрал минуту когда полковник Гусев был один и, скрывая естественное волнение, четким шагом подошел к нему.

— Господин полковник, мне надо с Вами поговорить.

— В чем дело, Брагин? — спокойно, с улыбкой, спросил воспитатель, вынимая изо рта дымящую папиросу.

— Мне бы хотелось знать, господин полковник, можем ли я и Упорников идти завтра в отпуск?

— А почему нет? вопросительно спросил полковник Гусев, как бы вынуждая Брагина самого вернуться к совершенному проступку.

— Господин полковник, но ведь мы совершили не хороший поступок, мы…

— Вы раскаялись в нем?

— Так точно, господин полковник, — радостно ответил Брагин, уверенный в завтрашней встречей с Машей. Его уже занимал вопрос, почему такой проступок, как побег из корпуса, остался безнаказанным и, выждав минуту неразрешимых сомнений, он просто спросил воспитателя: — Дмитрий Васильевич, скажите — почему вы нас не наказали?

— За правду… За мужество сказать правду, — ласково глядя в глаза Брагина ответил воспитатель, и выждав большую паузу, добавил: — Я принял вас маленькими детьми и в этом году, может быть, навсегда расстаюсь с вами… Семь долгих лет я воспитывал в вас честь и любовь к правде… Ваш честный ответ, что вы не бегали на лыжах, а пили кофе у Гедвилло, был наградой за мои долгие труды…

Он положил руку на плечо Брагина, добрая улыбка скользнула по его губам. Воспитатель и кадет молча стояли, каждый в мыслях переживая гордость друга за друга.

— Иди, Жоржик, обрадуй Упорникова… тоже наверно волнуется, пойдет в отпуск или нет, — сказал воспитатель.

— Спасибо, Дмитрий Васильевич…

Радостный Брагин не успел сделать трех шагов, как услышал окрик воспитателя.

— Подожди!.. Я прикажу Антипычу выдать тебе новые брюки, — закончил воспитатель, с улыбкой разглядывая бурое подобие брюк, которыми Антипыч наградил Брагина за неумелое хранение казенного имущества.