Онлайн чтение книги Цветок счастья
12

Прошла целая неделя после страшной катастрофы; все снова сияло в ослепительном солнечном свете, и обыденная жизнь покатилась своим чередом.

Амвросия похоронили с такой пышностью, какой жители всей округи не видели никогда. За его гробом шла громадная толпа людей; даже Эбергард изменил своим принципам и присоединился к траурной процессии, хотя все последнее время был в самом дурном расположении духа из-за своего ассистента. Жильберт не вернулся к нему, и не было никакой надежды на то, что он когда-нибудь вернется.

На вилле Рефельдов ожидали приезда тайного советника Кронека и Гельмара, написавшего из С., что прибудет после обеда. Доктор Жильберт уже с самого утра находился у своей невесты; Эвелина благосклонно согласилась на его брак с Кетти. Молодой доктор только накануне вернулся из ближайшего университетского города, где ему было обещано солидное место; таким образом, Жильбертом уже был сделан решительный и удачный шаг для самостоятельной жизни,

В комнате Генриха сидел доктор Эбергард, пришедший навестить свою пациентку. Что касается молодого Кронека, то на его лице не было ни малейшего следа пережитой смертельной опасности. Выносливая юность быстро уничтожила последствия чрезмерной усталости, и теперь он был так же цветущ, как и всегда, хотя выражение лица было грустным, вероятно, оттого, что они все время говорили о покойном Амвросии.

– У него было какое-то внутреннее кровоизлияние, – сказал доктор. – Нельзя безнаказанно совершить такую прогулку, да еще с тяжелой ношей на плече. В возрасте Амвросия, даже при его могучем здоровье, такое напряжение сил, безусловно, смертельно. Я вообще не понимаю, как он дошел до сторожки.

– Единственно благодаря своей железной воле; я убежден, что ни один человек в мире, кроме Амвросия, не в состоянии был бы спасти меня, – мрачно заметил Генрих. – Ужасно осознавать, что по моей милости бедный старик пожертвовал своей жизнью.

Последние слова Генриха были полны такой глубокой скорби, что Эбергард поспешил переменить тему разговора.

– Не мучьте себя мрачными мыслями, – проговорил он. – Подумайте лучше о госпоже Рефельд. Она двенадцать часов находилась в ужасной, смертельной тревоге и, тем не менее, молодцом перенесла это тяжелое испытание. Вот вам лучшее доказательство того, насколько она поправилась.

Доктор нашел верное средство привести Генриха в хорошее расположение духа. Его лицо сейчас же просияло, как только заговорили о его невесте.

– Да, Эвелина блистательно оправдала ваше предсказание. Если бы она была еще больна, то такое сильное беспокойство не прошло бы бесследно для ее здоровья. Ах, вот еще о чем я хотел спросить вас, доктор: скажите, это по вашему приказанию Мартин прогнал Винцента Ортлера и Себастьяна, когда они пришли благодарить вас?

– Конечно, по моему приказанию, – ответил Эбергард. – Я покорнейше прошу их оставить меня в покое. Такой человек как Себастьян способен привести ко мне всех своих семерых младенцев, а я ненавижу детей; кроме того, все эти благодарности и трогательные излияния наводят на меня ужас. Пусть все убираются к черту; во всяком случае, я никого из них не пущу на порог своего дома.

– Это на вас похоже, – смеясь, заметил Генрих, – а потому я даже ни разу не поблагодарил вас. Но если я на деле в состоянии буду доказать вам свою признательность, то не остановлюсь ни перед чем.

– Вот как! А если я сейчас же поймаю вас на слове?

– Тем лучше! Говорите же скорее, что я должен сделать?

Доктор пробормотал что-то невнятное. Очевидно, ему было трудно выразить словами свою просьбу. Наконец он воскликнул:

– Приведите ко мне Жильберта. Я не могу жить без этого человека!

– Это, действительно, трудная задача! – ответил Генрих. – После того, что произошло в вашем доме, он не может вернуться. Ведь он защищал свое человеческое достоинство и свою любовь и от этих двух чувств не может отказаться ни в коем случае.

– Все равно, пусть возвращается! Если это уж так необходимо, то я готов даже позволить ему любить эту юную особу!

– Вам даже придется разрешить своему ассистенту жениться, так как он уже отпраздновал свою помолвку!

Доктор оглянулся, ища какой-нибудь предмет, на который он мог бы излить свой безумный гнев. Так как такового не оказалось, то он лишь сжал кулаки в бессильной злобе.

– Что вы говорите? Мой ассистент женится? – крикнул он, грозно нахмурив брови.

– Да, он женится на моей кузине. Как видите, доктор, несмотря на все мое желание, я не могу выполнить вашу просьбу.

– Все равно, верните мне его, каким хотите – женатым или холостым! – возразил Эбергард. – Я знаю, что это дело ваших рук! Жильберт никогда не решился бы пойти против меня, если бы вы его не подучили. Вы виноваты, что мой ассистент ушел; теперь ваша прямая обязанность вернуть его ко мне обратно.

Генрих с трудом удерживался от смеха, видя отчаяние старика, и, наконец, произнес:

– Ну, если вы ничего не имеете против женитьбы Жильберта, то, может быть, это дело удастся уладить. После того оскорбления, которое было нанесено молодому доктору в вашем доме, он, конечно, не может первый пойти вам навстречу. Вы должны взять это на себя.

– Что? Вы заставляете меня просить у него прощения?

– Нет, этого не нужно! Вы просто поздравьте его с помолвкой. В сущности, вы заменили Жильберту отца, воспитали его, и я убежден, что в нем и в его жене вы найдете любящих, преданных вам сына и дочь.

– Мне не нужно ни сыновей, ни дочерей, ни внуков, ни правнуков; я уже говорил вам, что терпеть не могу всю эту гадость! – все больше и больше сердясь, крикнул Эбергард. – А вы еще требуете, чтобы я поздравлял своего ассистента с бесконечной глупостью! Да, Мартина хватит удар, если он узнает, что я способен на это.

– Поступайте, как хотите, но ввиду того, что Жильберт здесь…

– Как здесь? У вас в доме?

– Да, он сидит у своей невесты.

Доктор сделал такую гримасу, точно ему положили в рот что-то горькое, но Генрих решил ковать железо, пока оно было горячо, и, не смущаясь ничем, продолжал свою роль примирителя.

– Теперь самый удобный момент, – невинным голосом сказал он, – даже, может быть, единственный для того, чтобы вернуть Жильберта. Поздравьте его, пожелайте счастья. Пойдемте!

– Оставьте меня, – проворчал Эбергард, но не упирался, когда Генрих взял его под руку и повел за собой.

Всю дорогу старик цедил сквозь зубы разные проклятия, но вот дверь какой-то комнаты открылась, и Генрих втолкнул его туда.

– Милая Кетти, дорогой доктор, один господин желает вас поздравить с помолвкой! – воскликнул он из-за спины Эбергарда.

Жених и невеста испуганно вскочили со своих мест, узнав посетителя. Кетти, ожидавшая какой-нибудь враждебной для нее выходки, приняла воинственный вид. Жильберт давно мучился угрызениями совести, упрекая себя в неблагодарности, а потому чрезвычайно обрадовался, увидев своего патрона. Он радостно бросился ему навстречу, но вдруг остановился, не зная, как отнесется к его женитьбе Эбергард.

– Поздравляю! – проворчал старик.

По всей вероятности, еще никогда это слово не было произнесено таким тоном.

Генрих, смеясь, закрыл дверь и ушел; его дальнейшее вмешательство было теперь лишним.

Не успел молодой человек войти в сад, как на улице раздался стук колес, и через несколько секунд калитка открылась, в ней показался Гвидо Гельмар. Увидев Генриха, поэт бросился к нему с распростертыми объятиями, восклицая:

– Дорогой Генри! Слава Богу, что я вижу тебя целым и невредимым! В какой страшной опасности ты находился! Я ужасно беспокоился за тебя.

Генрих спокойно, но решительно уклонился от его объятий и холодно спросил:

– Разве ты уже знаешь об этом?

– Господи, да везде только и говорят о твоем приключении. Во всех газетах в С. целые столбцы посвящены описанию несчастья в ледниках. Из-за этой истории ты и Амвросий превратились в героев. Бедный старик поплатился жизнью за свое геройство, но ты, по крайней мере, спасен. Почему ты не написал мне ни одной строки? Я давно поспешил бы сюда, если бы…

– Если бы не должен был сидеть у постели умирающего друга, – закончил Генрих насмешливо. – Знаю, знаю! Скажи, пожалуйста, Гвидо, почему ты даже со мной играешь эту комедию? Ведь мне прекрасно известно, для чего ты внезапно уехал в С. и сидел там до сих пор! Ты ждал, пока здесь очистится воздух после собравшейся над тобой грозы.

Гельмар тревожно оглянулся. Работавшие невдалеке садовник и его помощник, очевидно, стесняли его.

– Пойдем на минутку в павильон, – с любезным видом обратился он к своему приятелю, – мне, действительно, очень интересно знать, как ты уладил неприятную историю. Ты мне ничего не сообщил об этом.

Генрих слегка пожал плечами и последовал за Гельмаром в маленький павильон, иногда служивший летней столовой. Он состоял из двух комнат – одной большой и другой маленькой, игравшей роль буфетной при столовой.

– Что же ты предпринял? – быстро спросил Гвидо. – Успокоил ты эту негодную Гундель? Да говори же!

– В будущее воскресенье будет помолвка Гундель с Винцентом Ортлером. Тебе, по обыкновению, везет в твоих любовных приключениях.

Гельмар хотел казаться равнодушным, но было видно, что это известие сильно обрадовало его.

– Да, должен сознаться, дело было неприятное, – заметил он. – Эта девчонка вела себя тогда как безумная. Своей болтовней она могла сильно навредить мне. А кто этот Винцент Ортлер? Вероятно, тот нескладный парень, который все время увивался вокруг нее? Однако как все это дело быстро устроилось!

– Да, я на месте Винцента не поступил бы так, – сухо проговорил Генрих. – Я не женился бы на девушке, променявшей меня раньше на другого. Но у здешних горцев другие взгляды и чувства. Для них главное – обладать любимой девушкой, а до ее личных симпатий им нет никакого дела. Впрочем, в данном случае дело было не совсем так. Гундель всегда нравился Винцент, и она очень бурно проявила свои чувства к нему, когда он был в опасности, и твой успех у молодой девушки объясняется не любовью к тебе, а чувством тщеславия. Конечно, для деревенской девушки большой соблазн стать барыней…

– Оставим в покое эту историю, – с недовольством перебил Гельмар, – я очень рад, что она благополучно окончилась. Сообщи мне лучше, как здоровье госпожи Рефельд? Она не написала мне ни строки, хотя я отправил ей два письма. Меня очень беспокоит ее здоровье.

– Совершенно напрасно. Эвелина чувствует себя превосходно. Скажи, пожалуйста, Гвидо, неужели тебе не стыдно после твоей позорной истории с Гундель заводить новый роман?

– Ты, однако, крайне неосторожен в своих выражениях, Генри, – резко заметил Гельмар. – Я думал, что существует некоторая разница в том, что человек может позволить себе с простой деревенской девушкой и с дамой из общества. Я надеюсь, что ты не сомневаешься в моих серьезных намерениях относительно госпожи Рефельд? Ты знаешь, что я собираюсь…

– Осчастливить Эвелину, предложив ей руку и сердце, – прервал его Генрих. – Нет, я не сомневаюсь в твоих «серьезных намерениях», не сомневаюсь потому, что ты уже давно мечтаешь жениться на богатой невесте.

– Генрих, я запрещаю тебе подобный тон по отношению ко мне! – высокомерно заметил Гельмар. – Ты забываешь, с кем говоришь!

– С известным поэтом Гвидо Гельмаром, певцом любви, идеальным человеком, который так чист и возвышен, как и его произведения. Я, конечно, знаю и другого Гельмара, дружба с которым в юности принесла мне немало вреда. Когда я хотел работать, ты втягивал меня в водоворот сомнительных удовольствий; ты познакомил меня со всей грязью жизни, о которой раньше я не имел ни малейшего представления. Одно время я был твоим достойным учеником, но один талант я все же не сумел усвоить – я никак не мог так хвастать и притворяться, так лгать, как это делал ты! Я не мог быть на вид таким добродетельным, не мог казаться таким невинным, каким казался ты в то время, когда мне приходилось отвечать за свои грехи. Я прослыл бездельником, а ты – человеком высокой честности, хотя я в жизни не сделал ни одной подлости, а на твоем счету их огромное количество.

Генрих говорил со страстной резкостью; он, наконец, высказал то, что давно накопилось у него на душе. Всякий другой на месте Гвидо Гельмара не стал бы так долго слушать подобный поток оскорблений, но бывший друг Генриха обладал особенной способностью быть неуязвимым в тех случаях, когда ему неудобно было обижаться. Он и теперь спокойно сложил руки на груди и с серьезным, почти грустным лицом слушал обвинительную речь молодого Кронека.

– Мой милый Генри, – снисходительно ответил он, – ты постоянно делаешь большую ошибку, сравнивая себя со мной. Между нами существует громадная разница. У вас – обыкновенных людей – одна мораль, у нас, поэтов и художников, – другая. Я прекрасно знаю, что во мне как будто воплотились два существа, две души в одном теле. Поэтому в груди поэта постоянно происходит борьба между ангелом и демоном, добром и злом. Поэтому душа поэта то поднимается ввысь до облаков, то опускается вниз, в пропасть порока. Вот эта борьба двух начал и есть признак гения. Я…

– Оставь, пожалуйста, Гвидо, довольно! – гневно прервал его Генрих. – Ты хочешь доказать мне, что истинный поэт должен быть негодяем. Пожалуйста, не старайся, я все равно не поверю этому. Твои пороки – пороки самого низменного, обыкновенного человека, у которого на первом плане денежные расчеты и выгоды. Тебя не покидали эти соображения с первого твоего появления на вилле Рефельдов. Узнав еще в столице, что мачеха Кетти даже богаче своей падчерицы и приговорена к смерти, ты твердо решил жениться на ней, ни разу даже не взглянув на нее. Ты, конечно, с радостью женился бы на ней и теперь, когда она выздоровела, причем не смущался бы тем, что сделал бы ее глубоко несчастной. Само собой разумеется, я постарался бы открыть ей глаза на тебя, если бы это понадобилось.

– Что ты, вероятно, собираешься сделать и теперь. Берегись, Генри, потому что я могу…

– Оклеветать меня, – перебил его Генрих. – Я знаю, ты на это великий мастер. Однако твои труды пропадут даром. Эвелина – моя невеста и, разумеется, поверит только мне.

Гельмар вздрогнул. Этот удар был для него совершенно неожиданным.

– Твоя… твоя невеста? – заикаясь, повторил он. – Так вот почему она так изменилась ко мне! Ты, по-видимому, прекрасно воспользовался моим отсутствием. Это…

– Что? – грозно спросил Генрих, подходя к нему ближе. – Ты, кажется, считаешь себя оскорбленным? Я готов дать тебе удовлетворение в любой момент. Будем драться на чем тебе угодно.

– Я не принадлежу к породе драчунов! – с чувством собственного достоинства ответил Гельмар, на всякий случай, однако, пятясь к дверям. – Такого рода удовлетворение я предоставляю тем, чья жизнь не имеет никакого значения. Само собой разумеется, что с этого момента нашей дружбе наступил конец.

– О, ей уже давно наступил конец! Ты знаешь, как решительно я отвернулся от тебя, но ты для чего-то продолжал играть эту комедию дружбы.

– Да, ты, действительно, стал настоящим филистером [3][3] Филистер – самодовольный и ограниченный человек с узким обывательским, мещанским кругозором и ханжеским поведением. ( Прим. ред. ), – насмешливо заметил Гельмар. – Начиная с мая прошлого года, ты ведешь самую добродетельную жизнь. Ну, желаю тебе много счастья! Для такого маленького человека как ты, конечно, самое лучшее жениться на богатой и жить на ее счет, ничего не делая.

Гельмар высокомерно поднял голову и вышел из павильона.

Генрих провел рукой по лбу. Его лицо горело от негодования; он тоже хотел уйти, но какой-то шорох позади него заставил его оглянуться.

На пороге буфетной стояла Эвелина. Ее лицо было бледным, на ресницах дрожали слезы, а на губах блуждала горькая улыбка.

– Эвелина, ты здесь? – испуганно воскликнул Генрих.

– Прости, Генри, я не хотела подслушивать, – дрожащим голосом проговорила молодая женщина. – Я собиралась выйти из павильона в тот момент, когда вы вошли, но первые слова вашего разговора приковали мое внимание. Боже, какой ужас я услышала здесь!

– А я так хотел избавить тебя от разочарования в любимом поэте! Что делать, я не виноват; он сам разоблачил себя в твоих глазах. Тебе очень больно это разочарование? Я боялся этого и потому ничего не говорил тебе о Гельмаре.

С последними словами Генрих подошел к своей невесте и обнял ее. Глаза молодой женщины были еще влажны, но она нежно улыбнулась своему жениху.

– Нет, я не особенно огорчена, – ответила она, – так как, узнав скверное об одном, я в то же время услышала много хорошего о другом – о том, который мне гораздо ближе.

– Уж будто это было хорошее? Уличая Гвидо в его грехах, я не умолчал и о своих, как тебе известно. Простишь ли ты меня?

– За что? За то, что ты постарался освободиться от дурного влияния? Вспомни, Генри, что я всегда верила в тебя, несмотря ни на что.

– Да, это верно! – с глубокой нежностью ответил Генрих. – Однако не будем портить себе нынешний день из-за Гвидо. Ты знаешь, что сегодня должен приехать отец, а затем я думаю сыграть одну штуку с доктором Эбергардом. Пока я послал его поздравить Кетти и Жильберта. Пойдем, Эви, я расскажу тебе, как это все произошло.

Поздравление, вероятно, прошло вполне благополучно; по крайней мере, когда Генрих и Эвелина вернулись домой, они застали доктора Эбергарда в обществе Жильберта и его невесты. Между Кетти и стариком было заключено перемирие, а Жильберт сиял от радости, что помирился со своим профессором. Только что был разговор о том университетском городе, где обычно жил Эбергард и где молодой доктор получил место. Эвелина заметила, что новобрачные должны будут нанять себе отдельную квартиру, и Эбергард уже настолько смягчился, что ничего не возразил против этого. Он был доволен теперь уже и тем, что Жильберт поселится недалеко от него, и будет продолжать работать с ним вместе.

– Ты, кажется, уже немного приручила этого медведя? – шепнул Генрих на ухо двоюродной сестре.

– Я надеюсь, что мы постепенно сделаем из него человека! – с достоинством ответила Кетти.

– Похвальное начало! Смотри только в оба за своим женихом, следи за ним, чтобы он не изменил тебе ради своей старой привязанности! – пошутил Генрих.

Девушка подняла свою белокурую головку, пристально посмотрела на жениха и самоуверенно ответила:

– Не беспокойся, Генри, мне-то он не изменит!

Доктор Эбергард был в наилучшем расположении духа, когда Генрих сделал какой-то таинственный знак своей невесте.

– Знаете, доктор, – начала она, – вы лишили жителей нашей долины большого удовольствия. Они хотели выразить вам свою благодарность за то мужество и самопожертвование, которые вы проявили во время спасения Генри и его проводников.

– Пусть оставят меня в покое! – сердито крикнул доктор, сразу придя в дурное настроение. – Я их вышвырну за дверь, если они осмелятся показаться у меня. Мартин знает, как следует поступать в таких случаях.

– Да, он учился этому, к сожалению, в течение многих лет, – вмешался в разговор Генрих. – Однако те люди, о которых мы только что упомянули, предвидели, какой прием их ожидает; поэтому они поручили нам передать их благодарность доктору Эбергарду. Я взял на себя смелость представить вам маленькое доказательство этой благодарности!

– Ах, вероятно, адрес или какой-нибудь подарок! – воскликнул Эбергард. – Я категорически запрещаю это. Я сейчас же выброшу за окно всякое доказательство благодарности. Передайте мои слова этим глупым людям.

Генрих сделал вид, что не слышит протеста доктора; он вышел за дверь и сейчас же вернулся, держа на руках маленького мальчика, которому не было еще и трех лет. Это был прелестный ребенок с золотистыми волосами, в чистеньком, хотя и старом платьице.

– Не бойся, Вастль, этот дядя очень добрый, – обратился Генрих к мальчику, – он нарочно делает такой сердитый вид, он шутит с тобой. Прочти ему скорее свои стишки!

Ребенок послушался; он сложил ручки и прочел на своем детском языке незатейливые стихи, в которых заключалась благодарность сына за спасение отца.

Эбергард с сердитым видом слушал этот детский лепет. Однако Вастль, поверивший, что «дядя шутит», нисколько не боялся старика и, окончив свой стишок, весело улыбнулся ему.

– Ну, что же, доктор? Вы желаете выбросить из окна этого господина? Возьмите лучше его на руки! – проговорил Генрих и без всякого стеснения посадил Вастля на руки Эбергарда.

Доктор выглядел в эту минуту необыкновенно комично. Он беспомощно стоял со своей ношей, не зная, что с ней делать.

– Это что? Один из тех семи? – наконец вполголоса спросил он.

– Да, доктор, это самый младший из них! – спокойно ответил Генрих. – У дверей стоят еще шестеро вместе с Себастьяном и их матерью; Винцент и Гундель с отцом тоже там; кроме того, и староста пришел благодарить вас. Как хотите, доктор, я должен всех их впустить сюда, иначе они простоят у наших дверей весь день.

– Ну, черт их побери, пусть войдут вместе со всей своей оравой!

Генрих поспешил воспользоваться этим разрешением: он широко открыл дверь, и в комнату ворвалась толпа.

Эбергарда окружили со всех сторон, и ему пришлось выслушать ненавистную для него благодарность. К удивлению всех, доктор подчинился своей участи с невероятной кротостью. Он не ворчал ни на Винцента, ни на Себастьяна, когда они излили перед ним свои чувства глубокой признательности; он позволил представить ему братьев и сестер маленького Вастля и даже ничего не возразил, когда отец Гундель выступил вперед, чтобы прочесть ему похвальную речь. Ради такого торжественного случая Вастля хотели взять у доктора, но мальчик начал сопротивляться и цепляться за сюртук Эбергарда.

– Оставьте мальчика в покое, – приказал старик, – он первый приветствовал меня, и очень удачно.

Отец Гундель прочитал речь и сам был поражен своим красноречием.

Этим торжественная благодарность закончилась, и дамам представили Винцента Ортлера и Гундель как жениха и невесту. Генрих разговаривал с крестьянами, а Эбергард, продолжая держать на руках Вастля, подошел к Жильберту и с довольным видом заявил:

– Этот мальчик не хочет уходить от меня… Ты меня не боишься, Вастль, нет?

Ребенок обхватил ручками шею старика и заболтал от удовольствия голыми ножками.

– Прекрасный мальчишка! – похвалил Эбергард. – Послушайте, Жильберт, когда вы женитесь, вы должны будете доставить мне такого же мальчика. Нечего стыдиться! Во всяком христианском браке должны быть дети! Посмотрите, у Себастьяна семеро детей, а он нисколько не стыдится, и совершенно прав! Это премиленькая компания! Правда, немножко трудно накормить их всех, но и этой беде можно помочь. Я уже говорил, что время от времени буду помогать Вастлю; тогда кое-что перепадет и остальным.

Мать подошла, чтобы взять своего сына, что обошлось не без протеста со стороны ребенка. Это привело Эбергарда в полный восторг! Он пожал всем руки на прощанье, и, когда очередь дошла до Себастьяна, особенно сердечно простился с ним, добавив при этом:

– Если кому-нибудь из ваших семерых малюток понадобится медицинская помощь, обращайтесь прямо ко мне, я их всех буду лечить. А Вастля вы вообще иногда приносите к нам, этот мальчик мне очень нравится.

Все ушли очень довольные любезным приемом доктора, которого они раньше так боялись.

Не успела закрыться дверь за посетителями, как в комнату вошел Гвидо Гельмар. Он успел вернуть обратно извозчика, с которым приехал, и велел положить в экипаж свои вещи, внесенные уже в дом. Он объяснил лакею, что извозчик не понял его; он приехал на этот раз на самое короткое время, по пути на вокзал, извозчик же подумал, что он остается здесь совсем. Поэт вошел в гостиную очень непринужденно и с любезным выражением лица. Он так был уверен, что Генрих ничего не скажет о происшедшей между ними сцене, что не выказывал ни малейшего смущения.

– Простите, что я на этот раз появляюсь в вашем гостеприимном доме, как метеор, – обратился он к Эвелине. – Меня внезапно вызывают телеграммой в Берлин, я должен быть там по очень важному делу, и не могу терять ни минуты. Однако я не мог уехать отсюда насовсем, не заглянув к вам хотя бы на самое короткое время. Мой милый Генри написал мне, какое радостное событие случилось здесь во время моего отсутствия, и я счел своим приятным долгом поздравить вас и от всей души пожелать вам обоим счастья!

– Благодарю тебя от имени моей невесты и от своего! – спокойно ответил Генрих, привыкший к комедиям своего бывшего друга.

Что касается Эвелины, то она не умела притворяться; ей был так противен Гельмар, что ее рука задрожала, когда тот, по обыкновению, поднес ее к своим губам. Гвидо объяснил себе этот трепет иначе. Он был убежден, что молодая женщина неравнодушна к нему, хотя и выходит замуж за другого. Скорбно, с выражением глубокой укоризны посмотрел он на Эвелину, точно упрекая ее за то, что она предпочла ему, известному поэту, какого-то пустого, заурядного человека.

Генрих понял этот взгляд и от негодования покраснел до ушей.

– Меня удивляет, как это мы не видели твоего экипажа, – проговорил он с особенным ударением на каждом слове, – ведь мы были с тобой в павильоне, и Эвелина тоже была там, рядом с той комнатой, в которой мы с тобой беседовали, так что слышала весь наш разговор. Из окна павильона прекрасно видна вся улица, и все-таки мы не заметили экипажа. Странно!

Теперь задрожала рука Гельмара. Он вторично сам погубил себя! Поэт видел выражение глубокого презрения на лице молодой женщины, раньше восхищавшейся им как человеком и писателем. Да, теперь его игра была проиграна!

Однако Гельмар не терялся ни при каких обстоятельствах. В следующий же момент он обратился к Кетти и с видом радостного изумления узнал о ее помолвке. Он шумно поздравил ее, Жильберта и доктора Эбергарда, причем наговорил последнему много комплиментов по поводу его геройского подвига, о котором он читал в газетах.

Приезд тайного советника Кронека прервал поток излияний любезного поэта.

Генрих уже письменно сообщил отцу о своей помолвке с Эвелиной. Это известие поразило и вместе с тем очень обрадовало старого Кронека. Эвелина всегда была его любимицей; кроме того, он был уверен, что молодая женщина будет иметь хорошее влияние на сына, чего нельзя было ожидать от юной Кетти. В довершение всего Эвелина была и значительно богаче своей падчерицы, так что этот брак представлялся во всех отношениях желательным для Генриха. Впервые тайный советник одобрил поступок своего сына и с распростертыми объятиями принял свою будущую невестку.

На сердце у старого Кронека была еще какая-то радость. Не успел он войти в гостиную, как снова обнял своего сына и пылко произнес:

– Мой дорогой мальчик, мой милый Генри, я, собственно, должен сердиться на тебя, но не могу, так как слишком горжусь таким сыном. Отчего ты скрыл от своего отца то, в чем признался министру? Я встретился с его высокопревосходительством в Вильдбаде; там он сам разыскал меня; понимаете, начальник разыскивает своего подчиненного лишь для того, чтобы поздравить его с таким сыном, как мой Генри. А я только от него узнал, что мне может позавидовать любой отец! Как это случилось, что ты сообщил министру свой секрет прежде, чем мне?

– Это произошло потому, что мне хотелось видеть Эви; я чувствовал, что не могу дольше ждать, мне необходимо было получить отпуск во что бы то ни стало. Я знал, что для меня, маленького чиновника, не будет сделано никакого исключения; тогда я решил воспользоваться своей новой славой, так как случайно узнал, что министр очень благосклонно относится к моему произведению.

– «Относится благосклонно», – повторил тайный советник. – Не благосклонно, а он в совершенном восторге от тебя, предсказывает тебе блестящее будущее, и наговорил столько лестного в твой адрес, что я был сконфужен. Да, ты моя гордость, моя радость!

– А ты забыл, папа, что всегда называл меня бездельником? Я так привык к этому слову, что мне жаль, что я его больше не слышу! – смеясь, заметил Генрих.

– А что вы скажете на это, Гвидо? – спросил старый Кронек, желавший, чтобы весь свет принимал участие в его радости. – Вы, вероятно, были единственным человеком, знавшим тайну моего сына, и тоже молчали до сих пор!

– О чем вы говорите? – спросил Гельмар с ласковой улыбкой. – Кажется, Генри достиг какого-то дипломатического успеха, который для всех еще остается тайной? Может быть, он написал какую-нибудь важную для государственной службы статью, которая дает ему надежду со временем тоже быть тайным советником? Нет, я ничего не слышал о его успехах! – насмешливо прибавил поэт.

– Как? Вы не были посвящены в его тайну? – воскликнул Кронек. – Вы не знаете, что он автор той знаменитой пьесы, которая наделала столько шума и в обществе, и в прессе и которую все называют образцом художественности и поэзии?

Гельмар побледнел как полотно; он начал догадываться, о чем идет речь.

– Вы шутите, господин Кронек! Вы думаете, что автор «Альпийской феи»…

– Стоит перед тобой! – спокойно закончил Генрих, слегка кланяясь поэту.

Гвидо схватился за спинку кресла, чтобы не упасть от волнения. Это было уж слишком! Он мог перенести потерю невесты, на которую рассчитывал как на свою собственность, мог перенести оскорбление, нанесенное ему в ее присутствии, но мысль, что Генрих – писатель, завоевавший сразу все симпатии публики, была для него невыносима! Он был так сражен, что не мог произнести ни одного слова, и все присутствующие заметили, до какой степени он был расстроен. Наконец он овладел собой.

– Генри, с твоей стороны это непростительно, что ты даже от меня скрыл подобную вещь, – с укором заметил он. – Итак, отныне ты мой собрат по искусству, тоже поэт!

– Да, но с одной душой! – резко ответил Генрих. – Хотя ты находишь, что только обыкновенные смертные должны считаться с общепринятой моралью, но я думаю, что и для нас, поэтов, она необходима.

Гельмар закусил себе губы до крови. «Для нас, поэтов!» Он должен был спокойно выслушать эти слова из уст Генриха Кронека, которого еще месяц тому назад никто не знал и который теперь вдруг стал известнее «самого Гельмара».

– Ну, в столице я сообщу великую новость! – с притворной радостью воскликнул Гвидо. – А теперь я должен спешить, чтобы не опоздать на скорый поезд. Честь имею кланяться, мадам, – обратился он к Эвелине и Кетти, – будьте здоровы, ваше превосходительство, до свидания, Генри! Мы с тобой остаемся, конечно, старыми друзьями? Всего хорошего!

Дверь за поэтом закрылась.

– Теперь он напишет самую ядовитую статью по поводу моей «Альпийской феи», – сказал Генрих, наклоняясь к Эвелине. – Я ничего не имею против того, чтобы с этого момента мы стали с ним открытыми врагами.

– Да, этот господин задыхался от злости и зависти, это было очень заметно, – проговорил Эбергард. – Будьте осторожны. Генри, с таким завистливым врагом, он может отравить вам жизнь.

– Да, я не сомневаюсь, что он примет все меры для этого. Впрочем, он будет не единственным в этом роде. Путь к славе – очень тяжел и опасен; мне придется подчиниться общей участи.

– А ты не боишься препятствий? – тихо спросила Эвелина, прижимаясь к его плечу.

Генрих улыбнулся, и его глаза засияли уверенностью в своем счастье.

– Нет, Эви, я ничего не боюсь! Я не боялся упасть в пропасть, когда срывал со скалы мою «альпийскую фею», и за это она оставалась верна мне во всех невзгодах моей жизни. Она была моим ангелом-хранителем в борьбе за славу и счастье, она охраняла меня и в ледяной пустыне! Мне не страшны тернии жизни, когда я нашел свой цветок счастья, который так чудно цветет и благоухает.

Лишь смелым над пропастью ляжет дорога,

Лишь им улыбнется цветок-недотрога,

Волшебный, стыдливый цветок.