Онлайн чтение книги Убитая в овечьей шерсти Died in the Wool
Глава 2. ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ УРСУЛЫ

Урсула начала свою речь не очень решительно, хотя и с видом победительницы. Сначала Фабиан помогал ей. Дуглас Грейс, сидя рядом с Теренцией Линн, иногда переговаривался с ней вполголоса. Она занялась вязанием, и позвякивание ее спиц придавало оттенок домашнего уюта всей сцене, хотя и не вполне соответствовало ее подчеркнуто официальной внешности. Она не отвечала Грейсу, но Аллейн видел, что однажды на ее лице мелькнула улыбка. У нее были мелкие острые зубы.

Постепенно Урсула разговорилась и все менее нуждалась в поддержке Фабиана. Она нарисовала исчерпывающий портрет Флоренс Рубрик.

Картина обретала ясность очертаний. Школьница, чувствовавшая себя одинокой после смерти матери, сидела в холодной приемной директора.

— Я знала об этом с утра. Они собирались отправить меня домой вечерним поездом. Они были внимательны, но слишком сдержанны. Мне нужны были не такт и деликатность, а человеческое тепло. Я буквально дрожала. Мне кажется, я до сих пор слышу автомобильный сигнал. Он звенел, точно колокольчик. Она привезла его из Англии. Я видела, как автомобиль проехал мимо окна, затем услышала ее голос в холле. Она спрашивала обо мне. С тех пор прошли годы, но я вижу ее ясно, словно вчера. На ней была меховая шапочка, когда она обнимала меня, я ощутила приятный запах. Она громко и бодро говорила, что она моя опекунша и приехала за мной и что она была близкой подругой моей матери и находилась возле нее, когда все это случилось. Конечно, я знала о ней. Ведь она была моей крестной матерью. Но она оставалась в Англии после замужества, поэтому я не была знакома с нею. Итак, я поехала с ней. Второй мой опекун — дядя из Англии. Но он военный и всюду следует за полком, поэтому он был очень рад, когда тетя Флоренс (как я называла ее) взялась меня опекать. Я оставалась с ней, пока не пришло время возвращаться в школу. Она приезжала ко мне во время учебного года, и это было замечательно.

Здесь, на ноте детского обожания, она сделала паузу. Потом был год, когда тетя Флоренс вернулась на родину, но время от времени писала и заказывала роскошные подарки в лондонских магазинах. Она появилась снова, когда Урсуле минуло шестнадцать и она готовилась к окончанию школы.

— Это было божественно. Она взяла меня к себе домой. У нее был дом в Лондоне, и она вывозила меня в свет, и дарила мне подарки, и все такое. Она была моей доброй феей. Она устроила бал в мою честь.

Урсула поколебалась.

— Я встретила Фабиана на этом балу, правда, Фабиан?

— Это был великолепный вечер, — отозвался Фабиан. Он устроился на полу возле ее стула и закурил трубку.

— А потом наступил сентябрь 1939 года, и дядя Артур стал поговаривать, что лучше нам вернуться в Новую Зеландию. Тетушка Флоренс хотела бы остаться и помогать фронту, но он продолжал вызывать ее телеграммами.

Сдержанный голос Теренции Линн прервал повествование.

— В конце концов, — произнесла она, — он был ее мужем.

— Ну, ну! — примирительно сказал Дуглас Грейс и погладил ее по колену.

— Да, но она бы блестяще справилась с такой работой! — парировала Урсула. — Мне всегда не нравилась его настойчивость в этом вопросе. Я считаю, это был эгоизм. Он мог обойтись без нее и этим внес бы личный вклад в дело победы.

— Но он прожил три месяца в доме для инвалидов, — произнесла Теренция холодно.

— Я знаю, Терри, и тем не менее. В общем, после Дюнкерка он телеграфировал снова, и мы выехали. Я бы могла куда-нибудь поступить, но мысль о разлуке подавляла ее. Она сказала, что я слишком молода, чтобы оставаться одной, да и ей будет одиноко без меня, и я поехала. Конечно, я тоже этого хотела.

— Естественно, — пробормотал Фабиан.

— И к тому же во время путешествия надо было заботиться о тебе.

— Да, у меня в то время были приступы, — сказал Фабиан, — Урсула служила чем-то вроде буфера между мной и Флосси. Флосси вела себя, как вице-адмирал запаса, и благодаря Урсуле я сохранил рассудок, если не жизнь.

— Это несправедливо, — возразила Урсула, правда, несколько смягчившись. — Ты неблагодарный, Фэб.

— Неблагодарный по отношению к Флосси, которая регламентировала тебя во всем. Но продолжай, Урси.

— Я не имею представления, сколько времени мистер Аллейн может уделить нашим воспоминаниям, — учтиво начал Дуглас Грейс. — Но я весьма сочувствую ему.

— У меня сколько угодно времени, — заверил его Аллейн, — и мне чрезвычайно интересно. Итак, все вы прибыли в Новую Зеландию в 1940 году, не правда ли, мисс Харм?

— Да. Мы прибыли прямо сюда. После Лондона атмосфера здесь казалась очень сердечной, но провинциальной. Однако вскоре после нашего приезда скончался член парламента, представлявший этот район, и ее попросили занять его место. Все стало сразу таким драматичным… В этот момент появилась ты, Терри, не так ли?

— Да, — ответствовала мисс Линн, позвякивая спицами, — в этот момент я и появилась.

— Тетя Флосси изумительно относилась ко мне, — продолжала Урсула. — Видите ли, она не имела своих детей, поэтому я многое для нее значила. По крайней мере, так она говорила. Жаль, что вы не слышали ее на собраниях, мистер Аллейн. Она обожала, когда ее забрасывали вопросами. Она была стремительна, как молния, и совершенно неустрашима, правда, Дуглас?

— Она умела с ними обращаться, — согласился Грейс. — К моему приезду у нее хватало забот. Я вспоминаю заседание, когда какая-то женщина крикнула: «Вы думаете, это справедливо, что вы попиваете коктейли и шампанское, а я своим детям не могу яйца купить?!» Тетя Флосси откликнулась моментально: «Я буду давать вам по дюжине яиц за каждый выпитый мною алкогольный напиток!»

— Потому что, — пояснила Урсула, — она вообще никогда не пила, и многие знали об этом и зааплодировали, а тетя Флосси добавила: «Это просто несправедливо. Вам совершенно неизвестны мои бытовые привычки». Еще она сказала: «Если дела у вас настолько плохи, вам следует обратиться в Комитет помощи. Мы отправляем массу яиц с Маунт Мун именно туда».

Голос Урсулы зазвучал менее уверенно. Дуглас Грейс подхватил с громким смехом:

— Тогда эта женщина закричала: «Я уж лучше обойдусь вообще без яиц!» И тетя Флосси сказала: «Особенно в этот момент, когда я на трибуне».

— Словно в фехтовании, — пробормотал Фабиан, — честное слово!

— Но ведь как ловко! — возразил Дуглас.

— А дети как были, так и остались без яиц.

— Но ведь не по вине тети Флосси, — заметила Урсула.

— Хорошо, дорогая. Я все-таки продолжаю сочувствовать этой женщине, если ты не возражаешь. Я должен признать, — прибавил Фабиан, — что на свой лад получал удовольствие от предвыборной кампании Флосси.

— Надо понимать народ этой страны, — сказал Грейс. — Мы любим решительные действия, а Флосси была на это способна. Она прямо-таки всех приручила, правда, Терри?

— Она была очень популярна, — произнесла Теренция Линн.

— Принимал ли муж участие в ее общественной деятельности? — спросил Аллейн.

— Именно это его и доконало, — обронила мисс Линн, позвякивая спицами.

Воцарилось продолжительное молчание, в то время как она продолжала:

— Он отправлялся в долгие поездки, и сидел на вокзалах, и тащился с одного собрания на другое. В этом доме никогда не было тишины. Все эти Красные Кресты, и женские курсы, и политические партии, и прочее, и прочее, и прочее никогда не давали покоя этим стенам. Даже в комнату, которая считалась его, вторгались.

— Но ведь она всегда заботилась о нем, — запротестовала Урсула. — Это несправедливо, Терри. Она заботилась о нем.

— Все равно как если б о вас заботился ураган.

Дуглас и Фабиан рассмеялись.

— Вы неблагодарны и жестоки, — вспыхнула Урсула. — Превратить ее в посмешище! И это вы, которые стольким обязаны ей!

Дуглас Грейс возразил, что упреки необоснованны, что никто не любил тетушку больше него, просто при жизни он иногда подтрунивал над ней, и ей это даже нравилось.

Он казался уязвленным и взволнованным, и остальные слушали его смущенно и молча.

— Если приходится говорить о ней, — горячо сказал Дуглас, — давайте, по крайней мере, будем честными. Мы все любили ее, не так ли?

Фабиан передернул плечами, но ничего не сказал.

— Ее убийство было для всех огромным ударом. Мы все согласились на приезд мистера Аллейна. Ладно. Если вам приходится изображать ее посмертно, что лично мне представляется пустой тратой времени, я думаю, нам следует быть искренними.

— Конечно, — сказал Фабиан. — Облегчили душу, спустили тормоза… Но в данный момент очередь Урси, не так ли?

— Ты перебил ее, Фабиан.

— В самом деле? Извини, Урси, — мягко произнес Фабиан. С этими словами он повернулся вокруг собственной оси, положил подбородок на подлокотник ее кресла и самым комичным образом посмотрел на нее снизу вверх.

— Мне стыдно за тебя, — проговорила она не очень уверенно.

— Ты подошла примерно к 1941 году, когда Флосси была в полном блеске своей парламентской карьеры, а мы все отражали этот блеск. Дуглас, оправившийся после ранения, но признанный непригодным для несения дальнейшей службы, живший теперь словно по циклам пастушеского календаря. Терри, повышающая престиж Флосси в качестве стенографистки и секретаря-референта. Урсула, — он умолк на мгновение, — Урсула привносила очарование, а я — комизм. Я падал с лошади и терял сознание на большой высоте, и проваливался в овечьи ямы. Возможно, именно эти оригинальные обстоятельства сильно сблизили меня с моим несчастным дядей, который старался превозмочь приступы эндокардита. Продолжай, Урсула.

— К чему продолжать? Что толку мне пытаться изобразить ее по-своему, когда вы все — все вы… — голос ее прервался. — Хорошо, — произнесла она более твердо, — мы все должны дать отчет о происшедшем, насколько я понимаю. Такой же, как я продиктовала тому монументальному зануде из детективной конторы. Ладно.

— Минуточку! — голос Аллейна прозвучал из затененной части комнаты. Четыре головы, озаренные светом камина, повернулись к нему.

— Существует разница, — продолжал он, — Если я правильно представлял себе методы полиции, вас постоянно прерывали вопросами. Я бы не хотел сводить все к допросу. Я хотел бы услышать об этой трагедии, словно о ней говорят впервые. Ведь моя важнейшая задача — не арест убийцы. Я был направлен сюда, чтобы выяснить, не связано ли это конкретное преступление с беззакониями во время войны.

— Так точно, — сказал Дуглас Грейс. — Так точно, сэр. И, по моему скромному мнению, — добавил он, поглаживая тыльную сторону ладони, — оно, безусловно, связано. Еще бы!

— Всему свое время, — сказал Аллейн. — Итак, мисс Харм, вы нарисовали ясную картину довольно изолированного маленького сообщества до, будем так считать, прошлого года. В конце 1941 года миссис Рубрик много занимается своими общественными обязанностями с помощью своего секретаря, мисс Линн. Капитан Грейс позже всех появляется на ферме. Здоровье мистера Лосса налаживается, и он начинает с помощью капитана Грейса заниматься весьма специфической работой. Мистер Рубрик — полный инвалид. Всех вас кормит миссис Дак, кухарка, и обслуживает Маркинс, слуга по дому. А чем занимаетесь вы?

— Я? — Урсула нетерпеливо тряхнула головой. — Ничем особенным. Всем, чем придется, и в промежутках — собой. Пребываю в ожидании новых событий. Я это обожаю! — воскликнула Урсула. — Миссис Рубрик была мастак по части сюрпризов. Они у нее всегда были наготове. Это было божественное ощущение!

— Как вечер в овчарне? — сухо спросил Фабиан.

— О Боже! — произнесла Урсула, у нее перехватило дыхание. — Да. Я припоминаю.

Она восстанавливала картину теплого летнего вечера пятнадцать месяцев назад. Аллейн, припомнив вид сумеречного сада из окна столовой, представил, как призрачная компания спускается по тропинке, обсаженной лавандой, и располагается на площадке. Светлые платья женщин мерцают в полутьме. Маленькие, острые огоньки вспыхивают, когда зажигают сигареты. Шезлонги сдвигаются вместе. Одна из женщин сбрасывает на спинку накидку из тонкой ткани. Высокий представительный молодой человек склоняется над спинкой с заученно галантными жестами. Запах табака смешивается с ночным запахом деревьев и травы, еще хранящей солнечное тепло. Это был час, когда звуки обладают особой отчетливостью, а чувства обострены и восприимчивы. Голоса тонули в сумерках. Урсула помнила это очень ясно.

— Вы, должно быть, устали, тетя Флоренс, — сказала она.

— Я не позволю себе быть усталой, — ответил бодрый голос. — Не следует думать об утомлении, Урси, надо иметь в себе запас тайной энергии. — Она заговорила об индусах, об их победе над усталостью, о солдатах интендантских войск в Англии и о командирах летных подразделений. — Если они способны на такое, значит, и я в моей повседневной жизни тоже могу двигаться с достоинством, пусть маленькими шажками. — Она протянула свои обнаженные руки с сильными ладонями в сторону девушек, окружавших ее. — А уж с помощью моего Мозгового Центра и Главного Ассистента, — отважно воскликнула она, — чего только я не смогу совершить!

Урсула, соскользнув на теплую сухую траву, опустила голову на колено опекунши. Сильные пальцы ласкали волосы, которые Урсула уложила в дорогую прическу, готовясь к трехдневной поездке по стране.

— Давайте составим план, — промолвила тетя Флоренс.

Эту фразу Урсула любила. Она всегда служила прелюдией к приключениям. Казалось, их план коснется чего-то более волнующего, чем предстоящий вечер, на который явятся фермеры со своими женами, безвкусно одетыми в платья из местной кооперативной лавочки, да несколько приезжих, если у них хватит энтузиазма и бензина, чтобы тащиться в такую даль. Тетя Флоренс окутывала все розовым облачком предвкушений. Даже Дуглас загорелся и, склонясь над шезлонгом тети, проявил инициативу. «Почему бы не устроить танцы?» — спросил он, глядя на Теренцию Линн.

Флоренс согласилась. Пусть будут танцы. Старина Уайк и его братья могут играть на своих аккордеонах, а потом можно завести граммофоны.

— Надо взять то старое пианино из проходной комнаты, — произнес Артур своим усталым, задыхающимся голосом, — и заставить молодого Клиффа Джонса присоединиться к остальным. Он очень хорошо играет. Исполнит что угодно. Неплохо бы нам послушать его сейчас.

Это было неудачное предложение, и Урсула почувствовала, как пальцы, ласкавшие ее волосы, напряглись. Когда она припоминала этот момент спустя пятнадцать месяцев, Аллейн понял, что все истории, которые ему предстоит услышать, будут внезапно нырять в прошлое, освещая события, которые предшествовали вечеру на теннисной площадке.

Урсула знала, что тетя Флоренс не станет беспокоить Артура историей падения молодого Клиффа Джонса. Это была история о самой низкой неблагодарности. Молодой Клифф, сын управляющего Томми Джонса, рос необычным ребенком. Он повергал своих родителей в состояние смущения и неуверенности ранней демонстрацией своих эстетических вкусов, визжа и затыкая уши, когда пела мать, но безмятежно выслушивая долгие инструментальные программы по радио. Такую же линию поведения он выбрал по отношению к книгам и картинам. Когда он стал старше и каждое утро его отвозили на грузовике к зданию школы за пределами плато, у него обнаружился талант к писанию весьма цветистых сочинений, стиль которых менялся в зависимости от прочитанного им недавно и явно озадачивал его учителя. Его страсть к музыке развилась необычайно быстро, и учительница написала его родителям, что у него исключительный талант. Ее письмо носило отпечаток слегка нервозного энтузиазма. Мальчик, отважно утверждала она, совершенно феноменален. С другой стороны, он не слишком преуспевал в арифметике и в играх и даже не пытался скрыть своего безразличия к тому и другому.

Тетя Флоренс, услышав об этом, заинтересовалась юным Клиффом и объяснила его не слишком образованным родителям, что природа наделила их отпрыска артистическим темпераментом.

— Поэтому, миссис Джонс, — сказала она бодро, — вы не должны обижать вашего мальчика только потому, что он не похож на остальных. Ему нужно особое внимание и сочувствие, и я позабочусь о нем.

Вскоре она стала приглашать Клиффа в господский дом. Она дала ему книги и граммофон с тщательно отобранными записями, тем самым окончательно его завоевав. Когда ему исполнилось тринадцать, она предложила его ошарашенным родителям отправить мальчика в ближайшую школу типа британской публичной.

Томми Джонс горячо возражал. Он был ярым сторонником профсоюзов и отчасти придерживался коммунистических взглядов. Но его жена, которую Флосси сумела убедить, взяла над ним верх, и Клифф отправился в интернат с сыновьями четырех владельцев хозяйств, разбросанных по плато.

Его привязанность к Флосси, отметила Урсула, продолжала крепнуть. На каникулах он проводил с ней много времени и, занимаясь музыкой за ее счет, играл ей на рояле в гостиной. В этом месте Фабиан коротко рассмеялся.

— Он играет очень хорошо, — сказала Урсула, — разве нет?

— Изумительно, — подтвердил Фабиан, и Урсула быстро добавила:

— Тетушка очень любила музыку, Фэб.

— Как Дуглас, — пробормотал Фабиан, — она знала, чего хотела, но, в отличие от Дугласа, не желала в этом признаться.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — произнесла Урсула несколько высокомерно и продолжила рассказ.

Юный Клифф еще учился в школе, когда Флоренс уехала в Англию. Он по-прежнему часто пользовался роялем в гостиной во время каникул. Когда она вернулась, он уже вырос, но по-прежнему нуждался в ее опеке. Однако, когда он приехал на каникулы в конце 1941 года, он изменился, как подчеркнула Флоренс, не в лучшую сторону. У него были неприятности со зрением, и школьный окулист сказал ему, что он никогда не будет призван на действительную военную службу. Он тут же полез в бутылку и попытался уйти на фронт добровольцем. Когда его заявление было отклонено, он написал Флоренс, что хочет бросить школу и, если возможно, трудясь на ферме, помогать фронту, пока не достигнет призывного возраста, пусть в качестве годного к нестроевой.

Для Флосси это письмо было равносильно взрыву бомбы. Она планировала для него учебу в университете, за которой должна была последовать, после окончания войны, поездка в Лондон и учеба в Королевском музыкальном колледже. Взяв с собой письмо, она отправилась в дом управляющего, где узнала, что Томми Джонс тоже получил весточку от сына и был в полном восторге.

«Нам сейчас как никогда нужны люди на земле, миссис Рубрик. Я очень рад, что Клифф того же мнения. Извините, что я так говорю, но я боялся, что господское образование сделает из мальчика барина и сноба, но, судя по тому, что он пишет, получилось иначе».

Как выяснилось, молодой Клифф стал к тому времени коммунистом. Вот уж что не входило в честолюбивые планы, которые лелеяла Флосси.

Когда он появился, она оказалась не в силах на него повлиять. Казалось, он надеялся, что именно она посочувствует изменению его внутреннего настроя и поддержит его в новых планах. Он не мог понять ее разочарования, она злилась, он упорствовал. Он стал упрямым и догматичным. Сорокасемилетняя женщина и шестнадцатилетний мальчик всерьез поссорились, как ни странно. С его стороны это было жестоко, сказала Урсула, жестоко и глупо. Тетя Флоренс сама была горячей патриоткой. Вспомните, сколько она делала во время войны. Но он не годился в армию ни по возрасту, ни по состоянию здоровья. По крайней мере, он мог завершить образование, которое она так благородно стремилась дать ему и частично дала.

После ссоры они больше не встречались. Клифф ушел в горы с овчарами и продолжал находиться там, пока они не вернулись с блеющими отарами. Он подружился с Элби Влеком, разнорабочим. В проходной комнате стояло расстроенное старое пианино, и по вечерам Клифф играл на нем для рабочих. Их голоса, распевающие «Матильда танцует вальс» и странные баллады викторианских времен, блуждали по дворам и пастбищам и доносились до теннисной площадки, где Флосси сидела со своими приближенными каждый вечер после обеда. Но в ночь ее исчезновения товарищи Клиффа ушли на танцы, и Клифф играл совсем один в проходной комнате странную музыку на этом нечленораздельном старом инструменте.

— Вы только послушайте его, — сказал Артур Рубрик, — замечательный парень! Трудно поверить, что эта старая развалина таит в себе такие прекрасные, вполне профессиональные звуки.

— Да, — согласился Фабиан, подумав, — это замечательно.

Урсула не хотела, чтобы они говорили о Клиффе. Следовало рассказать дяде Артуру о событиях минувшей ночи, подумала она, и пусть он сам решает, как быть с этим юношей. Не стоит тете Флоренс брать все на свои плечи, тем более, когда это причиняет ей такую боль.

Итак, предыдущей ночью Маркинс, слуга по дому, услышав крадущиеся звуки в старой сыроварне, которая теперь служила погребом, и, подумав, что это крыса, бесшумно подошел к окну и посветил своим фонарем. Его луч метнулся, словно моль, по пыльной поверхности бутылок. Послышался короткий звук. Маркинс поискал его источник. Лицо Клиффа Джонса внезапно вынырнуло из темноты. Его глаза были слепо сощурены, рот открыт. Маркинс описал это очень живо. Он опустил фонарь, осветив руки Клиффа. Это были длинные, нервные руки музыканта, и они сжимали бутылку виски двадцатилетней выдержки, принадлежавшую Артуру. Когда луч света скользнул по ним, они разжались, и бутылка упала на каменный пол. Маркинс, молчаливый человек, ринулся в погреб, схватил Клиффа за руку повыше ладони и, не говоря ни слова, потащил его на кухню. Клифф не сопротивлялся. Миссис Дак, разъяренная сверх всякой меры, поспешно вышла и привела миссис Рубрик. Беседа происходила на кухне и, по словам Урсулы, окончательно разбила сердце Флоренс. Клифф, от которого разило бесценным виски, повторял, что он не крал, но дальнейших объяснений не давал. Тем временем Маркинс обнаружил еще четыре бутылки в мешке, спрятанном в углу погреба. Флоренс, естественно, не поверила Клиффу и в последовавшей сцене назвала его воришкой, обвинив в неблагодарности и безнравственности. Он побелел от ярости и, запинаясь, пробормотал чудовищное обвинение в адрес Флосси, которая якобы хотела купить его, и заявил, что не успокоится, пока не вернет ей до последнего пенни все, что она потратила на его обучение. При этом повороте темы Флоренс отправила из кухни Маркинса и миссис Дак. Сцена завершилась тем, что Клифф бросился вон, а Флоренс, рыдая и дрожа, разыскала Урсулу и излила ей душу. Артуру Рубрику сильно нездоровилось, и они решили не рассказывать ему о случившемся.

На следующее утро — в день своего исчезновения — Флоренс пошла в дом управляющего, где ей сказали, что постель Клиффа осталась нетронутой, а его выходная одежда исчезла. Отец выехал на поиски сына. Он вернулся в середине дня вместе с Клиффом, которого подобрал на перекрестке, смертельно усталого, так как он прошагал пешком шестнадцать миль до ближайшего сборного пункта. Флоренс ничего не рассказала Урсуле о последовавшем разговоре с Томом Джонсом.

— Поэтому предложение Артура, чтобы Клифф играл на вечере, было сделано в довольно мрачный момент, — сказала Урсула.

— Этот мальчишка — паршивый зарвавшийся щенок, чтобы не сказать большего, — вставил Дуглас Грейс.

— А он еще здесь? — поинтересовался Аллейн.

Фабиан поднял взгляд на него.

— О, да. Его не возьмут в армию. У него неладно со зрением, и вдобавок он оставлен в запасе как человек, полезный тылу. Всю эту историю полиция вытянула из Маркинса и, за неимением другого объекта для подозрений, сосредоточилась на мальчишке. Я думаю, он маячит во многих протоколах, не правда ли?

— Нет, где-то на полпути он исчезает.

— Это потому, что он единственный среди домашних имеет что-то вроде алиби. Мы все слышали, как он играл на пианино как раз перед пропажей бриллиантовой заколки. В восемь часов, когда он только начал, Маркинс видел его в проходной комнате. Он играл, не переставая, разве что прерываясь на полминуты, пока его мать, которая беспокоилась за него, не пришла за ним и не убедила его вернуться в дом. Там в девять часов он слушал последние известия, а затем программу классической музыки.

— Вы можете подумать, что это чересчур, — продолжал Фабиан, — и не вписывается в характер, этого нежного молодого растения, но это так. Накануне, как вы помните, у него был сногсшибательный скандал с Флосси, а затем пешеходная прогулка в шестнадцать миль и бессонная ночь. Он был физически и душевно истощен до такой степени, что уснул в кресле. Мать отвела его в постель, и они с отцом просидели до полуночи, говоря о нем. Перед тем, как лечь самой, миссис Джонс взглянула на Клиффа: он крепко спал. Даже этот сержант-детектив понимал, что Флосси вернулась бы к полуночи, будь она жива. Извини, дорогая Урси, я все время перебиваю. Мы снова на теннисной площадке. Клифф играет Баха на пианино, в котором не хватает шести аккордов, а Флосси говорит о предстоящем вечере.

Урсула и Флоренс отвлекли Артура от мыслей о Клиффе, хотя пианино в проходной комнате продолжало напоминать о нем. Флосси начала обдумывать речь о послевоенных поселениях для солдат. Откуда ее лучше произносить? Почему бы не с пресса? В этом будет нечто символическое, воскликнула Флосси, прикуривая. Надо говорить прямо с пресса, он станет импровизированной трибуной. Тогда она будет казаться внушительной фигурой. Может быть, стоит использовать дополнительное освещение? «Надо пойти и посмотреть!» — воскликнула она, вскакивая на ноги. Она всегда была такой: сказано — сделано. У нее были колоссальная внутренняя сила и собранность.

— Я пойду и попробую, хорошо ли звучит оттуда голос. Подай мне мантилью, дорогой Дуглас.

Дуглас помог ей надеть прозрачную накидку. В этот момент он и обнаружил пропажу бриллиантовой застежки. Пару таких застежек ей подарил Артур к серебряной свадьбе. Вторая из них по-прежнему сияла на левом отвороте мантильи. Флосси просто объявила, что надо ее найти, и Дуглас организовал поисковую партию.

— Вы ее легко заметите, — сказала она, — по ее блеску. Я медленно пойду к овчарне и тоже буду искать по дороге. Мне нужно попробовать голос. Пожалуйста, не мешайте мне. У меня не будет другой возможности, и я должна лечь спать до десяти. Завтра утром рано вставать. Смотрите хорошенько и не наступите на нее! Отправляйтесь!

Урсуле досталась длинная тропинка, бегущая справа от теннисной площадки между изгородями подстриженных тополей в густом оперении летней листвы. Эта тропинка отделяла теннисную площадку от другой площадки, которая тянулась вплоть до южной часта дома. Ее пересекала длинная тропа, на которой была занята поисками Теренция Линн, а далее располагались огороды, которые препоручили Фабиану. Слева по теннисной площадке Дуглас Грейс продвигался параллельно Урсуле. Далее Артур Рубрик прочесывал лавандовую тропу, которая под прямым углом пересекала цветник и шла к дальнему забору, откуда начиналась колея прямо к дому управляющего, к постройкам для рабочих и к овчарне.

— Не болтайте, пожалуйста, — напутствовала их Флосси. — Ищите тщательно.

Она свернула вниз и медленно пошла по лавандовой тропе. Урсула посмотрела ей вслед. Холмы окрасились густым багрянцем, почти переходящим в черный цвет, и, постепенно удаляясь, Флосси, казалось, сливалась с ним, пока, дойдя до конца тропы, она не свернула влево и не исчезла внезапно.

Урсула дошла до начала теннисного корта перед фасадом дома, где была отведенная ей часть территории между двумя площадками. За тропой топорщились однолетние растения, среди которых она тщательно искала пропажу. Клифф Джонс теперь играл что-то бурное, но она отошла уже довольно далеко и слышала лишь разрозненные фрагменты, резкие и накаленные. Кажется, это был полонез. Она не понимала, как он мог заявлять о себе таким образом после всего происшедшего. Через площадку, направо от нее, Фабиан, обшаривая огород, тихонько насвистывал. Между ними Теренция Линн осматривала соседнюю тропу. Низкорослые тополя скрывали их друг от друга, но время от времени они переговаривались:

— Повезло?

— Нет пока.

Теперь было почти темно. Урсула спустилась к концу площадки и свернула на прилегающую тропу. Там она встретилась с Теренцией Линн.

— Здесь искать бесполезно, — заявила Теренция. — Мы не проходили здесь с миссис Рубрик. Мы пересекали площадку по направлению к огородам.

Тогда Урсула напомнила ей, что несколько раньше, когда Дуглас и Фабиан играли послеобеденную партию, девушки вместе с Флоренс шли именно этой дорогой.

— Но я уверена, что тогда заколка была на месте, — возразила Теренция. — Если бы одной из двух не хватало, мы бы заметили. И в любом случае я уже искала здесь. Нам лучше не ходить вдвоем. Так сказала миссис Рубрик.

Они слегка повздорили, и Урсула вернулась на свой участок. Она увидела яркую вспышку над забором справа и услышала голос Дугласа:

— Вот фонарь, дядя Артур!

Вскоре после этого Артур Рубрик отыскал бриллиантовую застежку в клумбе с цинниями недалеко от лавандовой тропы.

— Он сказал, что луч фонаря нащупал ее, и она засияла голубоватыми искрами. Раздались восклицания: «Вот она! Нашли!». Все сошлись вместе на теннисной площадке. Я выбежала туда, откуда была видна овчарня, но света там не было, и все вернулись в дом.

В этот момент музыка резко оборвалась. Они вошли в столовую, усталые, как раз в момент, когда по радио начинались девятичасовые последние известия. Фабиан выключил радио. Артур Рубрик сел за стол, прерывисто дыша, с лицом, покрасневшим от напряжения. Теренция Линн молча налила ему добрую порцию виски. Это немедленно напомнило Урсуле о Клиффе и событиях прошлой ночи.

Артур поблагодарил Теренцию своим задыхающимся голосом и положил бриллиантовую заколку на стол возле Урсулы.

— Я сейчас сбегаю к ней. Тетя Флосс обрадуется, что она нашлась.

Ее поразила необычная тишина в доме. Это впечатление усилилось, когда она поднималась по ступеням. Она задержалась на верхней площадке, прислушиваясь. В такой неестественной тишине подспудные звуковые потоки становятся явными. День был жарким, и старый дом издавал вкрадчивые вздохи и легкое потрескивание. Комната Флосси располагалась напротив лестницы. Урсула, застыв неподвижно на лестничной площадке, напряженно прислушивалась. Из комнаты не доносилось ни одного звука. Она приблизилась вплотную к двери и, нагнувшись, разглядела напечатанное изречение. Флосси требовала жесткого повиновения этой записочке, и Урсула лишь помедлила минуту, так что в ее памяти прочно застряло это двустишие:

Она признавала, что тетя Флосси по временам ужасно храпела. Главным образом из-за этого дядя Артур, который спал беспокойно, перебрался в соседнюю комнату. Однако в этот вечер ни вздоха, ни присвиста не было слышно за дверью. Урсула ждала напрасно, и холодок опасения впервые пробежал по ее спине. Она прокралась в свою комнату и написала записочку: « Мы ее нашли. Счастливой поездки, дорогая. Мы будем слушать вас ». Когда она вернулась и положила ее под дверь Флосси, в комнате царило прежнее безмолвие.

Урсула вернулась в столовую. Яркий свет по контрасту с полумраком лестницы ослепил ее, она остановилась в дверях и, прищурясь, смотрела на группу за столом.

— Не правда ли, странно, почему некоторые подробности застревают в памяти без всякой видимой причины? Терри стояла за стулом дяди Артура. Фабиан прикуривал, и я внезапно почувствовала беспокойство за него. — Урсула помедлила. — Мне показалось, что он делает это как-то утрированно. Дуглас сидел ко мне спиной. Все повернулись, когда я вошла. Конечно, они просто хотели знать, отдала ли я записку, но мне теперь кажется, будто они спрашивали, где Флоренс. И в самом деле, я словно ответила на этот вопрос: «Она у себя. Она спит».

— Не показалось ли вам странным, что она легла, не узнав о заколке?

— Нет, не особенно. Это было в ее характере: организовать что-то и заняться другим, зная, что все будет выполнено. Она никогда не ворчала.

— Зачем диктатору ворчать? Я признаю ее высокую квалификацию, — подчеркнул Фабиан.

— Мужская зависть, — сказала Урсула беззлобно.

Фабиан усмехнулся:

— Возможно.

Помедлив, Урсула продолжала:

— Мы были какие-то притихшие. Наверное, мы устали. Выпили и разошлись на ночь. Ведь на плато встают рано. Как насчет того, чтобы позавтракать без пятнадцати шесть, мистер Аллейн?

— С превеликим удовольствием.

— Итак… Все мы тихо поднялись по лестнице и пожелали друг другу спокойной ночи. Моя комната в конце площадки и окнами смотрит на газон. Комната Терри напротив спальни тети Флосси, а по соседству с ней ванная, как раз напротив кабинета дяди Артура, где он и спал. Однажды ночью у него случился сильный приступ, и с тех пор тетя всегда оставляла дверь между комнатами открытой, чтобы он мог позвать ее. Он вспоминал потом, что в ту ночь дверь оказалась закрытой, и он отворил ее и прислушался, вероятно, удивляясь, почему так тихо в комнате Флосси. Комнаты мальчиков дальше по коридору, а комнаты слуг — в другой стороне. Когда я вышла в ночной сорочке в ванную, я встретила Терри. Мы слышали, как дядя Артур тихонько ходит по комнате. Я бросила взгляд в коридор и увидела там Дугласа, а чуть дальше — Фабиана, стоявшего в дверях своей комнаты. У всех, конечно, были свечи. Мы не разговаривали. Казалось, все прислушивались. Всем было как-то не вполне уютно и спокойно. Я заснула не сразу, а когда сон пришел, я увидела, что разыскиваю в самых жутких местах бриллиантовую застежку. Она была где-то в овчарне, но я не могла ее достать, потому что вечерело, и тетя Флосси произносила речь, стоя на краю пропасти. Я опоздала к началу, потому что двигалась с трудом, как это часто бывает в кошмарах. Я не стала бы докучать вам своими снами, если бы все не сменилось на темную лестницу, где я снова пыталась найти брошь. Ступени скрипели, я знала, что кто-то шел по площадке, и в ужасе проснулась. Дело в том, — произнесла Урсула, склоняясь вперед и глядя прямо в глаза Аллейну, — что кто-то действительно пересекал лестничную площадку.

Все зашевелились. Фабиан дотянулся до ящика с дровами и подбросил полено в огонь. Дуглас что-то проворчал. Теренция Линн перестала вязать и сложила изящные руки на коленях.

— В каком направлении? — спросил Аллейн.

— Не могу сказать с уверенностью. Вы знаете, как это бывает. Сон и явь смешиваются, а к тому моменту, когда вы уже вполне проснулись, звук, разбудивший вас, замирает. Я просто знаю, что это было в действительности.

— Миссис Дак возвращалась с вечера, — предположила Теренция.

— Но было почти три часа, Терри. Часы пробили через пять минут, а Дак говорит, что они пришли в четверть второго.

— Они болтались где-нибудь здесь и хихикали, — предположил Дуглас.

— Целый час с четвертью? И в любом случае Дак поднялась бы по задней лестнице. Я не уверена, что это очень важно, мистер Аллейн, мы ведь знаем, что это произошло не в доме. Но, что ни говори, — сказала Урсула, вздернув вверх подбородок, — кто-то был на площадке без пяти три той ночью!

— Но не исключено, — сказал Фабиан, — что это была сама Флосси.