Онлайн чтение книги Дочь оружейника
XIV. Месть колдуньи

Идя по коридору Перолио удивился, что не встретил прежних препятствий, что все двери были открыты и подземелье освещено, как будто все было приготовлено к его приходу. Когда он вошел, колдунья, сидевшая у очага и раздувавшая пламя, над которым висел сосуд с каким-то снадобьем, изливавшим сильный ароматический запах, вскочила со страшным хохотом и, бросившись к открытой двери, захлопнула ее. Перолио не обратил внимания на это и сказал старухе:

– Прежде всего, перевяжи мне рану на плече. Она не опасна, но беспокоит меня, потом мы разделаемся с тобой.

– Да, пора разделаться, – проговорила колдунья глухо. – Никто больше трех раз не посещал дочь Барбелана.

– Опять принялась бредить, – заметил нетерпеливо итальянец, – осмотри мою рану.

Он сел на один из камней и, разрезав кинжалом рукав, обнажил свое плечо; колдунья намочила чем-то полотно, перевязала рану и Перолио почувствовал тотчас же облегчение, только в то же время с ним произошло что-то странное. Воздух подземелья, напитанный сильными благоуханиями, был тяжел, и в нем дышалось не свободно, но он производил приятное ощущение и располагал к дремоте. Перевязав рану, колдунья сказала насмешливо:

– Верно, баран успел укусить, когда его резали… бедный барашек!

– Молчи, – прервал ее Перолио, – и отвечай мне, что ты сделала с девушкой, которую я привез к тебе?

– А ты любишь эту… цыганку?

– Что тебе за дело? Отвечай мне.

– Верно, любишь, потому что убил ее, – продолжала колдунья в каком-то странном волнении. – Верно ты любил и того рыцаря, которого зарезал, как разбойник…

– Молчи, несчастная, – вскричал итальянец, хватаясь за кинжал.

– А! Ты хочешь убить и меня, благородный рыцарь, – прошипела старуха. – Что же, я готова. Ведь умирая, и я успею прокричать то же слово, которое проговорил бедный Шафлер; потом Барбелан будет повторять его до тех пор, пока в тебе останется искра жизни. Не смотри на меня так грозно, могущественный Перолио. Твои подвиги окончатся сегодня, ты не выйдешь отсюда, ты будешь погребен вместе с твоей первой и последней жертвой. Я предупреждала тебя, что ты погибнешь от руки той, которую сделал несчастной и презренной; оканчивай свое дело, разбойник, и я тебе скажу, кто я.

– Я не хочу этого знать, – сказал итальянец, смеясь, – и не боюсь твоих угроз. Если ты думала поймать меня в западню, то ошиблась; я выломаю дверь, сдвину с места камни и все-таки выйду из твоего проклятого логовища.

– На это надобно силу, – проговорила колдунья насмешливо, – а скоро ты будешь не в состоянии поднять кинжал.

Действительно, Перолио начинал ощущать странную слабость. Голова его отяжелела, предметы делались неясными, даже голос звучал как-то глухо в этой тяжелой, удушливой атмосфере.

Ворон колдуньи тоже оказывал какое-то беспокойство и перескакивал с камня на камень, издавая жалобные звуки; змея спустилась на пол и поминутно переползала с места на место. Только колдунья, казалось, ничего не чувствовала и, сидя на камне, насмешливо поглядывала на своего гостя. Перолио понял, что если он останется еще дольше в подземелье, то задохнется, и потому бросился к двери; но напрасно он искал ее, напрасно ударял рукояткой кинжала, на этом месте была массивная каменная стена, в которой, кажется, никогда не было никакого отверстия.

– Отвори… выпусти меня, – вскричал Перолио, потерявший терпение.

– Зачем так торопиться, – говорила колдунья нежно, – побудь со мной, прекрасный рыцарь.

– В последний раз говорю тебе, отвори двери или я заставлю тебя замолчать на веки.

– Замолчим оба, мой милый, замолчим скоро.

Перолио бросился к старухе, притащил ее к месту, где была дверь, грозил, убеждал, даже упрашивал, но страшная женщина, сложив руки на груди, не отвечала на слова бандита и бормотала вполголоса какие-то заклинания.

– Она сумасшедшая, – проговорил Перолио, – или притворяется, чтобы взбесить меня. Выпусти меня отсюда, проклятая, – продолжал он, тряся старуху, – и я дам тебе много золота, ты будешь богата, все будут уважать тебя.

– Разве Перолио держит свои обещания?.. Это новость.

– Отвори, умоляю тебя всем для тебя священным.

– У меня нет ничего священного, кроме моей мести. Ты должен погибнуть, потому что отнял у меня последнее счастье в жизни.

– Но я погибну не один, умри же и ты, проклятая, – закричал в бешенстве Перолио и, бросившись с кинжалом на колдунью, опрокинул ее на землю и пронзил ее. Старуха не вскрикнула, не застонала, но откинув назад голову и открыв совершенно свое лицо, всегда завешанное тряпками и волосами, тихо засмеялась, глядя на убийцу и, закрыв рану рукой, сказала:

– Благодарю, Перолио, ты меня соединил с Жуанитой.

Перолио стоял, как пораженный громом, и с ужасом смотрел на бледное лицо страдалицы, освещенное синеватым огнем очага. Он узнал теперь эти черты, когда-то прекрасные, эти глаза, выражавшие доброту и невинность, и невольная дрожь пробежала по его телу, когда он подумал, до чего дошла эта женщина.

– Полюбуйся на меня, Перолио, – говорила слабым голосом раненая. – Узнаешь ты в страшной, жалкой колдунье, молодую графиню Жанну, которую ты любил до безумия, и которую гордый отец не хотел выдать за тебя? В отмщение ты оклеветал старика перед королем, убил мать и брата Жанны, а ее обесчестил и бросил на произвол судьбы… И ты думал, что останешься безнаказанным, что не найдется мстителя за обесчещенное, истребленное семейство…

Итальянец не мог выговорить ни слова, так сильно было его волнение. Нагнувшись перед умирающей, он не мог отвести глаз от ее лица, на котором уже исчезали признаки жизни. Кровавая пена показалась у рта несчастной, но она продолжала, пристально смотря на Перолио:

– Знаешь ли ты, что бедная Жанна, потерявшая рассудок от страданий и оскорблений, родила дочь…

– Возможно ли! Где она? – вскричал Перолио, почти обезумевший от неожиданных открытий и начинавший чувствовать, что мысли его путаются и силы постепенно ослабевают.

Умирающая молча указала ему на занавес в углу подземелья и закрыла глаза. Перолио с трудом поднялся на ноги, шатаясь дошел до угла и, одернув занавесь, вскрикнул отчаянно. На ложе из травы и цветов, в свежем венке, лежала мертвая Жуанита; холодные руки ее сжимали дорогой крест с гербом и девизом. Она была так прекрасна в своей неподвижности, что казалось, ее мраморная фигура освещала все подземелье. Перолио понял теперь, какое чувство он ощутил, увидев девушку в первый раз, и сердце его сжалось так болезненно, что он с диким стоном упал на труп Жуаниты.

– По этому кресту ты можешь убедиться, что это дочь твоя, – говорила колдунья. – Форма его должна быть тебе знакома. Ты помнишь, как однажды был уже в моей власти, но тогда у тебя еще мало было грехов, и я не хотела убить тебя… Чтобы ты помнил меня и свое преступление, я выжгла только на правой руке твоей форму этого креста, в то время как ты лежал без чувств под действием снотворного напитка… То же самое я сделала потом с некоторыми из твоей шайки, попавшимися ко мне. Как ни старался ты скрывать это клеймо, но его увидят на твоей правой руке – когда ты умрешь – потому что, ожидая тебя, я отравила воздух в пещере, закрыв все отверстия…

Раздался страшный, хриплый, последний смех колдуньи, которая собрала остаток сил, чтобы приподняться и посмотреть на мертвую девушку; но от этого движения кровь хлынула из раны, смех замер на бледных губах, и бедная страдалица упала навзничь без дыхания. Лицо ее выражало радость, что она успела отомстить злодею.

Этот дикий смех возбудил остаток сил в Перолио, у которого осталась одна мысль, последняя в человеке – мысль о самосохранении. Он хотел бежать из этой страшной пещеры, где уже задыхался, хотел спастись не столько от смерти, сколько от страшных призраков, которые терзали его. Спотыкаясь и шатаясь от слабости, он обошел вокруг подземелья, стуча в стены и призывая на помощь, но нигде в сплошных камнях не было и следа отверстия, где бы мог пройти человек, а голос убийцы был так слаб, что он сам едва его слышал. Да и кто мог придти на его призыв? Его воины понесли в монастырь тело Шафлера, а кто другой мог идти ночью этой страшной дорогой, мимо развалин, о которых рассказывали чудеса. Перолио выбился из сил, перевязка его раны сдвинулась, и из нее пошла обильно кровь, но несчастный даже не заметил этого и продолжал искать выхода, чтобы хоть один раз вздохнуть чистым воздухом. Он чувствовал в голове нестерпимый шум, боль в сердце, глаза его налились кровью; сам он был так же бледен, как две его жертвы, лежавшие без дыхания. Догадавшись, что удушливый воздух происходит от сосуда, стоящего на очаге, где кипело какое-то зелье, которым колдунья отравила воздух, он столкнул сосуд на пол; жидкость разлилась, но от нее поднялся такой сильный смрад, что дыхание остановилось в горле бандита, ноги его подкосились и, не окончив начатого проклятия, он упал возле очага, почти подле трупа колдуньи… Последней его мыслью было не раскаяние, не сожаление о жизни или о своих жертвах, но желание и после смерти скрыть то, что он скрывал всю свою жизнь. Собрав остаток сил, он подполз ближе к огню, прислонился с трудом к небольшому камню и протянул правую руку в перчатке к очагу. Он почти не чувствовал боли вначале, и засунул руку в горячие уголья. Сильная боль заставила его на минуту очнуться; он даже вскрикнул и испугал ворона, сидевшего на груди колдуньи… Но это была минутная вспышка жизни. Холод уже пробегал по жилам Перолио, в то время, как рука его тлела на угольях, и последним его ощущением было то, что змея, не перестававшая искать себе выхода из удушливой атмосферы, скользнула по лицу его, в бессильной злобе обвилась вокруг протянутой руки и, ужалив ее, замерла над дымным очагом.

Еще несколько времени ворон кричал жалобно и метался во все стороны, но наконец силы его оставили; распустив крылья, он завертелся в воздухе и упав на огонь, погасил его совсем. Настало страшное мертвое молчание, и подземелье превратилось в настоящую могилу.

Монахи абендсдорфского монастыря похоронили Шафлера со всевозможными почестями, и сам бурграф почтил своим присутствием печальную церемонию. Воины Шафлера были отосланы в Дурстед с известием о смерти их начальника, а солдаты Перолио, на которых все смотрели с презрением и грозили убить их, не смели долго ждать в монастыре своего господина. Взяв его лошадь, они долго бродили по берегу, но не решались и днем проникнуть в развалины, а потом, видя, что он не возвращается, ускакали дальше, продали лошадей и помянули начальника Черной Шайки дикой оргией.

Через несколько времени монах-лекарь, которого колдунья снабжала травами и лекарствами, пошел в падерборнские развалины, чтобы попросить цыганку набрать какой-то травы, но каково было его удивление, когда он нашел, что дверь в подземелье была заложена огромным камнем. Он позвал других монахов, и только десятки дюжих рук могли сдвинуть с места эту глыбу. Тут же монахи заметили странные работы и рычаг, ручка которого проходила во внутренность подземелья, и который, вероятно, служил для того, чтобы столкнуть камень, стоявший уже на весу, к самой двери.

Когда монахи вошли в подземелье с зажженными факелами, прежде всего их поразил удушливый запах, который, однако, понемногу рассеялся, потому что дверь была отворена настежь. Страшное зрелище поразило их и, не смея принять никакого решения при виде двух мертвых женщин и рыцаря с обгорелой рукой, они послали за своим настоятелем. Тот пришел сам, посмотреть на чудо, и, увидев покойника, сказал:

– Этот человек был большой преступник и, вероятно, он убил этих двух женщин, точно также, как убил мессира Шафлера. Кто не слыхал о злодействах Перолио! Этот иностранец поступал с нами, как с побежденными и грабил своих и чужих. Не троньте его, он не стоит христианского погребения.

– Но что делать с трупами женщин? – спросили монахи.

– Одна их них считалась колдуньей и умерла без покаяния, другая, вероятно, такая же цыганка. Оставьте их здесь, потому что до них грех дотронуться и, выйдя отсюда, завалите опять вход камнем. Пусть нечестивые останутся без могилы.

Настоятель отправился обратно в абендсдорфский монастырь, но монахи не послушались своего начальника и проводив его, обыскали тело Перолио, обобрали его деньги, оружие, дорогую одежду, в то время, как монах-лекарь отыскивал и собирал склянки с разными лекарствами; потом, собрав на средину весь хлам подземелья, они составили костер, положили на него все три трупа и зажгли его. Огонь быстро обхватил сухие травы и лохмотья колдуньи, и монахи, выбежав из подземелья, завалили его камнем. Монах-лекарь взял с собой трупы змеи и ворона, и чучело бедного Барбелана долго украшало его келью.

Итак трое несчастных, погибших друг от друга, соединились в смерти; даже трупы их истлели на одном костре, и прах их смешался.

Даже и после смерти колдуньи народ долго боялся падерборнских развалин и никто не осмеливался идти мимо них ночью. Рассказывали, что тень старухи бродит в полночь по берегу и зовет своего милого Барбелана, похищенного лекарем и, что в это время чучело ворона расправляет крылья и хочет лететь, но в священной обители злой дух не имеет никакой силы, и потому не может даже откликнуться на зов своей дочери.