Онлайн чтение книги Две маски
VIII

Зимою я вернулся въ Петербургъ. Несмотря на лѣченіе заграницей и хотя, въ сущности, самъ чувствовалъ себя довольно здоровымъ, но по наружности выглядѣлъ я, какъ говорятъ василеостровскіе Нѣмцы, еще довольно плохо. Благодаря этому счастливому обстоятельству, попечительное начальство сжалилось надо мною и отпустило меня наконецъ въ чистую. Я надѣлъ фракъ, радуясь моей свободѣ, и, по правдѣ сказать, не зная самъ, что мнѣ дѣлать съ нею…

На душѣ у меня былъ тотъ же холодъ, то же равнодушіе, къ которымъ я взывалъ годъ тому назадъ стихами Лермонтова. Я достигъ ихъ: прошлое было окончательно отбыто. "Въ груди дышали жизни силы", я обрѣлъ искомые "свободу и покой…"А за тѣмъ же что? спрашивалъ я себя — и не находилъ отвѣта.

Я много читалъ, читалъ, какъ со временъ Онѣгина *) и понынѣ читаютъ всѣ такъ-называемые образованные люди на Руси, безъ подготовки, безъ плана и безъ послѣдовательности, — хватаясь за все, что только выходило новаго и серьезнаго, и извлекая изъ этого гораздо болѣе сумбура въ головѣ, чѣмъ удовлетворенія той жаждѣ знанія, которую, за отсутствіемъ другихъ цѣлей, возбуждалъ я въ себѣ всѣми силами. Я искалъ общества умныхъ людей, изловчался въ довольно невинныхъ эпиграммахъ на счетъ всякихъ тогдашнихъ порядковъ и не безъ нѣкотораго самодовольства сознавалъ себя все болѣе и болѣе споспѣшествующимъ въ довольно рѣдкой тогда, еще менѣе благодарной, но за то небезопасной роли фрондера. "А что, говорилъ я себѣ иной разъ, если вдругъ пригласятъ меня въ Цѣпному мосту, а оттуда съ синимъ усачомъ да прямо въ Вятку?" И, признаться-ли вамъ въ моемъ ребячествѣ, "въ груди дрожали жизни силы" съ какой-то особою гордостью при этой мысли…

Въ свѣтѣ, куда я появлялся довольно часто, многіе начинали избѣгать меня, явно боясь компрометтироваться; меня это тѣшило въ моемъ духовномъ бездѣльи… Tempi passati. Въ итогѣ — я скучалъ нестерпимо…

Жилъ я тогда въ домѣ Жербина, что на Михайловской площади. Подъ Новый годъ, возвращаясь къ себѣ поздно домой, гляжу — домъ дворянскаго Собранія горитъ всѣми освѣщенными своими окнами; у подъѣзда конные жандармы, на площади ряды каретъ… маскарадъ!… Отправиться развѣ?…

Отправился; взялъ внизу билетъ, поднялся по лѣстницѣ — и остановился на полпути противъ большаго зеркала, поправить галстукъ и прическу.

Въ это самое время, легкимъ и быстрымъ шагомъ спускаясь по ступенькамъ и шурша изящнымъ шелковымъ домино, какая-то маска пріостановилась на мигъ у загороженной мною узкой площадки:

— Pardon, Monsieur!…

Я поспѣшилъ посторониться. Она мелькомъ повернула изъ подъ капюшона голову въ мою сторону:

— Засѣкинъ! послышался мнѣ вдругъ какъ бы знакомый голосъ:- какъ я рада васъ… тебя видѣть! поправилась она.

— И я также! засмѣялся я.

— А ты меня знаешь развѣ? запищала она уже маскарадною интонаціей.

— Настолько вѣроятно, насколько вы меня, — это азбука!… А ты ужь домой ѣдешь?

— Да, тамъ скука ужасная… по случаю Новаго года. Pas une âme connue!

— Une ame à damner? отпустилъ я.

— Пожалуй… А по-твоему, я непремѣнно должна быть un démon?

— Само собою: ангелы не ѣздятъ въ маскарадъ… И слава Богу! Пойдемъ назадъ со мною, — je risque la damnation!

— Пойдемъ! глухо засмѣялась она подъ маской. — А знаешь, говорила она, просунувъ руку свою подъ мою и медленно подымаясь по лѣстницѣ, при чемъ тонкія оконечности ея ножекъ, словно дразня мой жадный взглядъ, едва коснувшись ступенекъ, исчезали и выступали опять на мгновеніе, одна послѣ другой, изъ-подъ тяжелой ткани длинной ея юбки, — знаешь, что ты главная причина того, что я здѣсь? Я надѣялась видѣть тебя…

— "Главная", я согласенъ, сказалъ я: — все равно, что женское письмо; главное — предлогъ, вздоръ, первая вещь, попавшаяся подъ глаза. А вотъ небрежный posi scriptum, то, гдѣ заключается весь смыслъ и вся тайна писаннаго, — это все-таки не я?

Подъ маской слегка засмѣялись опять:

— Ты скроменъ, и за это слѣдуетъ тебѣ награда! Я не такъ выразилась: — post scriptum — это именно ты! А главное… главное — то, что я умираю отъ тоски, Засѣкинъ! вырвалось у нея съ какою-то страстною искренностью.

Опять знакомые звуки… Неужели она?… Но она далеко отсюда…

— И я тѣмъ же боленъ! молвилъ я ей въ отвѣтъ:- только поводы въ этому у насъ, надо полагать, не одинаковы, и даже совсѣмъ, должно-быть, противоположны: я тоскую отъ недостатка, — ты, нѣтъ сомнѣнія, отъ преизбытка.

— Чего преизбытка?

— Любви, разумѣется.

— Какой любви? вскликнула она какъ бы съ сердцемъ.

— Во-первыхъ, надо полагать, законной… Мужъ… и, вѣроятно, ревнивецъ…

— Мужъ! повторила маска какъ бы нѣсколько озадаченно:- У меня мужа нѣтъ… Я вдова!…

— Само собою, сказалъ я, — всѣ женщины вдовы подъ маской…

Мы вошли въ залу. Она уже замѣтно рѣдѣла. Сильные міра, усердно посѣщавшіе маскарадъ въ ту пору, успѣли исчезнуть. Гвардейскіе офицеры, въ венеціанкахъ на плечахъ и шляпахъ по формѣ, понуро вели на верхъ, ужинать, разноцвѣтныя домино, съ какими-то шишаками на головахъ. Всякіе Грузины и Черкесы изъ Собственнаго конвоя тащили, улыбаясь съ торжествомъ достойнымъ лучшей участи, повисшихъ у нихъ на рукѣ невозможныхъ барынь съ невозможными спинами, подъ невозможными сквозными косынками. Подъ портретомъ, у Царской ложи, возсѣдала аристократія маскарадныхъ завсегдателей. Кругомъ ихъ слышались звонкій визгъ, и плескъ рукъ, и картавый парижскій говоръ…

— Подальше, подальше отъ нихъ! шептала мнѣ моя маска, проходя мимо, — кто-нибудь можетъ меня узнать!…

Тѣнь сомнѣнія пробѣжала у меня въ головѣ.

— Кого же изъ этой компаніи можетъ она знать и бояться?… Или я ошибаюсь?…

Мы усѣлись въ одной изъ боковыхъ залъ.

— Я не лгу, говорила маска, — я, въ самомъ дѣлѣ, вдова: въ сердцѣ у меня могила…

— А у меня опорожненный погребъ, — nous sommes manche à manche, поспѣшилъ я отвѣтить: мнѣ нисколько не хотѣлось въ эту минуту, чтобы разговоръ нашъ принялъ сентиментальный оттѣнокъ.

Моя маска какъ бы тотчасъ же поняла это:

— А что же, заторопилась она молвить какимъ-то вдругъ какъ бы повеселѣвшимъ голосомъ, приподымая опущенную голову, — а прежнее твое куда же дѣвалось?

— Прежде всего, что ты понимаешь подъ моимъ "прежнимъ"?

— Разумѣется ее?

— Имя ея — легіонъ! лгалъ я немилосердно:- опредѣли!

— Она… Маска какъ бы колебалась одно мгновеніе, — прошлою зимой ты хотѣлъ жениться на ней. Довольно тебѣ этого опредѣленія?

И темные глаза изъ-за ихъ прорѣзокъ заискрились мгновенно какимъ-то фейрверочнымъ огнемъ…

Будто чѣмъ-то холоднымъ иострымъ кольнуло меня отъ этихъ словъ, отъ этого взгляда; я судорожно прижмурился…

— Это былъ кошмаръ! вырвалось у меня невольно.

— Кошмаръ! медленно проговорила домино, — да… Le tout était un mauvais rêve! добавила она какъ бы про себя.

Она сжалась, словно дрогнувъ, достала платокъ изъ кармана и поднесла его ко рту подъ длинною шелковою бородкой своей маски.

Отъ этого платка донесся до меня тонкій, давно знакомый запахъ ириса… Я уже не сомнѣвался: — эти изжелта-темные глаза съ ихъ фейерверочнымъ блескомъ, "божественныя плечи", какъ называлъ ихъ Булдаковъ, которыя я отгадывалъ подъ тяжелыми складками ея капюшона, — это была она, Наталья Андреевна!

Словно угаръ какой-то, кинулся мнѣ въ голову этотъ тонкій, проницающій запахъ ея. Я вдругъ почувствовалъ красоту этой женщины, а съ нею и то, что одну эту женщину въ мірѣ я могъ любить… и что я ее любилъ теперь, любилъ какимъ-то пьянымъ, одуряющимъ и уже всего меня уносившимъ чувствомъ…

— Хочешь знать мою тайну? заговорилъ я вдругъ, овладѣвая рукою, въ которой держала она платокъ, и жадно нагинаясь къ нему лицомъ.

Она тихо высвободила, руку.

— Что съ тобой? сказала она съ оттѣнкомъ изумленія.

— Что? повторилъ я:- ты не поняла?

— Нѣтъ! слегка закивала она головой.

— Да… какъ всегда! Ты… Она, началъ я опять, осиливая насколько могъ обнимавшее меня всего волненіе, — она никогда не хотѣла понять меня!

— Про кого ты говоришь?

— Про ту женщину, которую я люблю… любилъ всегда… и которая этого никогда знать не хотѣла!

— Ты любилъ… протянула вопросительно маска, — а она?

— А она любила другаго.

— И ты это зналъ?

— Зналъ-ли? Этотъ другой былъ другъ мой, и, чтобъ отклонить отъ него подозрѣніе въ свѣтѣ, я, по ея волѣ…

— А этотъ другой, быстро прервала она меня, — онъ любилъ… эту женщину?

— Да! отвѣчалъ я не сейчасъ.

— И кинулъ?

— Не знаю! опустилъ я невольно глаза подъ ея загорѣвшимся взглядомъ.

— Да, кинулъ, безпощадно, разомъ, грубо… кинулъ какъ горничную! порывисто и горько зазвучалъ голосъ изъ-подъ маски, — она чуть не умерла тогда, эта женщина!…

— А я, съ новымъ приливомъ неодолимой страсти заговорилъ я опять, — я готовъ бы былъ какъ собака умирать у ея ногъ!

— Съ какихъ поръ? тихо засмѣялась она вдругъ, повертываясь всѣмъ лицомъ во мнѣ.

— Отъ вѣка! воскликнулъ я.

Я не лгалъ: мнѣ дѣйствительно казалось въ эту минуту, что я отъ вѣка любилъ, — не могъ не любить — ее.

Она какъ бы задумалась.

— И, въ самомъ дѣлѣ, ты и въто время, когда…

— Когда я отводилъ отъ другаго глаза ея мужа, помогъ я досказать ей съ невольною улыбкой.

— Vous preniez au sérieux votre rôle de Chandelier? [6]Подъ этимъ заглавіемъ извѣстная піеса А. де-Мюссе. уже какъ бы сочувственнымъ отливомъ послышался мнѣ снова ея смѣхъ.

Пылкія, пламенныя рѣчи полились изъ моихъ устъ. Я былъ краснорѣчивъ, я это чувствовалъ, какъ краснорѣчиво всякое искреннее, свободно высказывающееся чувство. То, что она была подъ маской, закутанная въэто непроницаемое домино, придавало мнѣ какую-то неслыханную смѣлость и возбуждало воображеніе всею прелестью фантазіи и тайны. И слова мои не уносило вѣтромъ, я это опять-таки чувствовалъ, — она слушала меня, опустивъ голову, но бородка ея маски быстро шевелилась, я видѣлъ, подъ ея усиленнымъ дыханіемъ.

— Она вся жизнь, страсть, красота, эта женщина, говорилъ я, — и еслибъ она рѣшилась полюбить другой разъ…

Я не докончилъ.

Она сняла перчатку съ лѣвой руки и какъ бы разсѣянно перебирала другою кольца на ея длинныхъ, прелестнаго очерка пальцахъ. "Да, я все такъ же хороша, будто говорило мнѣ это движеніе, — вотъ тебѣ въ доказательство мои все тѣ же красивыя руки". Я такъ и уставился на нихъ…

— Que nous veuton? громко и нѣсколько надменно проговорила въ это время она.

Я поднялъ глаза.

Въ трехъ шагахъ отъ насъ остановились двѣ маски. Одна изъ нихъ, также непроницаемо закутанная, какъ и моя дама, пристально глядѣла на нее изъ-подъ опущеннаго на самые глаза капюшона.

Спутница ея, услыхавъ громкій споръ Натальи Андреевны, ухватила ее подъ руку и, шепнувъ ей что-то на ухо, повлекла съ собою въ большую залу.

— И что же, еслибъ эта женщина рѣшилась, завязывая опять прерванный разговоръ, начала моя красавица, — "рѣшилась въ другой разъ", что бы ее ждало: тѣ же мученья и та же развязка?

— Beau masque, засмѣялся я, — опасенія твои напоминаютъ мнѣ того господина, который никогда не ѣдалъ устрицъ: не стану, говорилъ онъ, потому что, еслибъ я попробовалъ разъ, онѣ бы мнѣ, можетъ-быть, понравились, а я не хочу, чтобъ онѣ мнѣ нравились. А я вотъ, Дмитрій Засѣкинъ, знаю только то, что я на дняхъ ѣду въ Италію.

— Въ Италію? Для чего? воскликнула она.

— Veder Napoli е роі morir: видѣть еще разъ тѣ глаза и подъ тѣмъ небомъ, а затѣмъ умереть, если они прикажутъ.

— А если ихъ нѣтъ въ Италіи, этихъ глазъ? спросила она помолчавъ.

— Поѣду за ними въ Сибирь, куда ихъ давно слѣдовало бы сослать за всякія ихъ преступленія.

— Propos de bal masqué, громко засмѣялась она, и поднялась съ мѣста, — поздно, я спать хочу.

— Покорнѣйше благодарю! поклонился я, подавая ей руку.

— А это за то, чтобы вы не говорили вздора, отвѣтила она, медленно подвигаясь со мною въ выходной двери. — Что еслибъ одна изъ тѣхъ женщинъ, которымъ вы считаете почему-то долгомъ говорить эти нѣжности, — подчеркнула она, — повѣрила вамъ на-слово?

— Не испробуешь — не узнаешь, сказалъ я на это, — а слово мое вѣрно.

— Какъ и то, живо возразила она, — что все прежнее — "кошмаръ", и что ничего у васъ отъ него въ сердцѣ не осталось?

— Что же дѣлать! весело пожалъ я плечами:- les absentes ont tort. Тѣмъ хуже для нихъ.

— И для мертвыхъ тоже, тихо, внятно и печально проговорилъ кто-то около насъ.

Мы оба съ нею вздрогнули, оба обернулись.

У самыхъ дверей, прижавшись въ стѣнѣ, стояла та же маска, что за нѣсколько минутъ предъ этимъ обратила на себя наше вниманіе;- я ее тотчасъ же узналъ. Это была довольно высокая и худая, надо было полагать, особа, судя по свободно и длинно падавшимъ отъ самыхъ плечъ складкамъ ея чернаго домино. Глаза совершенно исчезали за кружевомъ, которымъ обшитъ былъ плотно окутывавшій все лицо ея капюшонъ. Глухой звукъ раздавшихся изъ-подъ него словъ не напоминалъ ни одного вѣдомаго мнѣ голоса…

— Lâchez-moi, прошептала Наталья Андреевна, быстро высвобождая свою руку изъ-подъ моей, — и узнайте непремѣнно, кто это!..

И она исчезла прежде, чѣмъ я успѣлъ опомниться.