Онлайн чтение книги Эхо любви. Стихотворения. Поэмы
Из сборника. «Необитаемые острова». (1962)

Снятся усталым спортсменам рекорды.

Снятся суровым поэтам слова.

Снятся влюбленным

в огромном городе

необитаемые

          острова.

Самые дальние,

самые тайные,

ветру открытые с трех сторон,

необнаруженные,

необитаемые,

принадлежащие тем,

          кто влюблен.

Даже отличник

          очень старательный

их не запомнит со школьной скамьи, –

ведь у влюбленных

своя география!

Ведь у влюбленных

карты

     свои!

Пусть для неверящих

          это в новинку, –

только любовь

предъявила

права.

Верьте:

     не сказка,

верьте:

     не выдумка –

необитаемые острова!..

Все здесь простое,

все самое первое –

ровная,

     медленная река,

тонкие-тонкие,

белые-белые,

длинные-длинные

          облака.

Ветры,

которым под небом не тесно,

птицы,

поющие нараспев,

море,

бессонное,

          словно сердце,

горы,

уверенные в себе.

Здесь водопады

          литые,

               летящие,

мягкая,

трепетная трава…

Только для любящих

               по-настоящему

эти

великие острова!..

Двое на острове.

Двое на острове.

Двое – и все!..

А над ними –

          гроза.

Двое –

и небо тысячеверстное.

Двое – и вечность!

И звезды в глаза…

Это не просто.

Это не просто.

Это сложнее любого

               в сто крат…

В городе стихшем

на перекрестках

желтым огнем светофоры горят.

Меркнет

     оранжевый отблеск неона.

Гаснут рекламы,

гуденье прервав…

Тушатся окна,

тушатся окна

в необитаемых

          островах.

Как оживает камень?

Он сначала

не хочет верить

          в правоту резца…

Но постепенно

из сплошного чада плывет лицо.

Верней –

     подобие лица.

Оно ничье.

Оно еще безгласно.

Оно еще почти не наяву.

Оно еще

безропотно согласно

принадлежать любому существу.

Ребенк у,

     женщине,

          герою,

               старцу…

Так оживает камень.

Он –

     в пути.

Лишь одного не хочет он:

остаться

таким, как был.

И дальше не идти…

Но вот уже

     с мгновением великим

решимость Человека сплетена.

Но вот уже

грудным, просящим криком

вся мастерская

до краев полна:

«Скорей!

     Скорей, художник!

Что ж ты медлишь?

Ты не имеешь права

не спешить!

Ты дашь мне жизнь!

Ты должен.

Ты сумеешь.

Я жить хочу!

Я начинаю

          жить.

Поверь в меня светло и одержимо.

Узнай!

Как почку майскую, раскрой.

Узнай меня!

Чтоб по гранитным жилам

пошла

     толчками

          каменная кровь.

Поверь в меня!..

Высокая,

живая,

по скошенной щеке

               течет слеза…

Смотри!

Скорей смотри!

Я открываю

печальные

     гранитные глаза.

Смотри:

я жду взаправдашнего ветра.

В меня уже вошла

          твоя весна!..»

А человек,

который создал

               это,

стоит и курит около окна.

Давай покинем этот дом,

               давай покинем, –

нелепый дом,

набитый скукою и чадом.

Давай уйдем к своим домашним богиням,

к своим уютным богиням,

               к своим ворчащим…

Они, наверно, ждут нас?

               Ждут.

                    Как ты думаешь?

Заварен чай,

     крепкий чай.

          Не чай – а деготь!

Горят цветные светляки на низких тумбочках,

от проносящихся машин

               дрожат стекла…

Давай пойдем, дружище!

Из-за стола встанем.

Пойдем к богиням,

          к нашим судьям бессонным.

Где нам обоим

          приговор уже составлен.

По меньшей мере мы приговорены –

к ссоре…

Богини сидят,

          в немую тьму глаза тараща.

И в то,

что живы мы с тобою,

верят слабо…

Они ревнивы так,

          что это даже страшно.

Так подозрительны,

          что это очень странно.

Они придумывают разные разности,

они нас любят горячо и неудобно.

Они всегда считают

          самой высшей радостью

те дни, когда мы дома.

Просто дома…

Москва ночная спит

          и дышит глубоко.

Москва ночная

до зари ни с кем не спорит…

Идут к богиням

          два не очень трезвых

               бога.

Желают боги одного:

быть собою.

Будь, пожалуйста,

          послабее.

Будь,

пожалуйста.

И тогда подарю тебе я

чудо

     запросто.

И тогда я вымахну –

               вырасту,

стану особенным.

Из горящего дома вынесу

тебя,

сонную.

Я решусь на все неизвестное,

на все безрассудное, –

в море брошусь,

          густое,

               зловещее, –

и спасу тебя!..

Это будет

          сердцем велено мне,

сердцем велено…

Но ведь ты же

          сильнее меня,

               сильней

и уверенней!

Ты сама готова спасти других

От уныния тяжкого.

Ты сама не боишься ни свиста пурги,

ни огня хрустящего.

Не заблудишься,

          не утонешь,

зла не накопишь.

Не заплачешь

          и не застонешь,

если захочешь.

Станешь плавной

          и станешь ветреной,

если захочешь.

Мне с тобою –

такой уверенной –

трудно

     очень.

Хоть нарочно,

          хоть на мгновенье, –

я прошу,

          робея, –

помоги мне в себя поверить,

стань

     слабее.

– Погоди!.. –

А потом тишина, и опять:

– Погоди…

К потемневшей земле

          неподатливый сумрак прижат.

Бьют по вздувшимся почкам

          прямые, как правда,

               дожди.

И промокшие птицы

на скрюченных ветках дрожат…

Ливень мечется?

Пусть.

Небо рушится в ярости?

Пусть!

Гром за черной горою

          протяжно и грозно храпит…

Погоди!

Все обиды забудь.

Все обиды забудь…

Погоди!

Все обиды забыл я.

До новых

     обид…

Хочешь,

     высушу птиц?

Жарким ветром в лесах просвищу?

Хочешь,

     синий цветок принесу из-за дальних морей?

Хочешь,

завтра тебе

озорную зарю посвящу.

Напишу на заре:

«Это ей

     посвящается.

Ей…»

Сквозь кусты продираясь,

          колышется ливень в ночи.

Хочешь,

тотчас исчезнет

          свинцовая эта беда?..

Погоди!

Почему ты молчишь?

Почему ты молчишь?

Ты не веришь мне?

Верь!

Все равно ты поверишь,

               когда

отгрохочут дожди.

Мир застынет,

          собой изумлен.

Ты проснешься.

Ты тихо в оконное глянешь стекло

и увидишь сама:

над землей,

     над огромной землей

сердце мое,

сердце мое

     взошло.

Везет

     на фронт

          мальчика

товарищ военный врач…

Мама моя,

мамочка,

не гладь меня,

не плачь!

На мне военная форма, –

не гладь меня при других!

На мне военная форма,

на мне

     твои сапоги.

Не плачь!

Мне уже двенадцать,

я взрослый

почти…

Двоятся,

     двоятся,

          двоятся

рельсовые пути…

В кармане моем документы, –

печать войсковая строга.

В кармане моем документы,

по которым

я – сын полка.

Прославленного,

          гвардейского,

проверенного в огне…

Я еду на фронт.

Я надеюсь,

что «браунинг» выдадут мне.

Что я в атаке

          не струшу,

что время мое пришло.

Завидев меня,

старухи

охают тяжело:

«Сыночек…

Солдатик маленький…

Вот ведь

     настали дни…»

Мама моя,

мамочка!

Скорей им все объясни!

Скажи,

чего это ради

они надо мной ревут?

Зачем

     они меня гладят?

Зачем сыночком

зовут?

И что-то шепчут невнятно,

и темный суют калач…

Россия моя,

не надо!

Не гладь меня!

     И не плачь!

Не гладь меня!

Я просто

будущий сын полка.

И никакого геройства

я не совершил

     пока!

И даже тебе не ясно,

что у меня впереди…

Двоятся,

     двоятся,

          двоятся

рельсовые пути…

Поезд идет размеренно,

раскачиваясь нелепо, –

длинный

и очень медленный,

как очередь

за хлебом…

Черный камень,

черный камень,

что ж молчишь ты,

черный камень?

Разве ты хотел такого?

Разве ты мечтал когда-то

стать надгробьем

для могилы

Неизвестного солдата?

Черный камень.

Что ж молчишь ты,

черный камень?..

Мы в горах

     тебя искали.

Скалы

     тяжкие

          дробили.

Поезда в ночах

               трубили.

Мастера в ночах

не спали.

Чтобы умными руками,

чтобы

     собственною кровью

превратить

обычный камень

в молчаливое

надгробье.

Разве камни

     виноваты

в том,

     что где-то под землею

слишком долго

спят солдаты?

Безымянные

     солдаты.

Неизвестные

      солдаты…

А над ними

     травы сохнут.

А над ними

     звезды меркнут.

А над ними

     кружит беркут.

И качается подсолнух.

И стоят над ними

сосны.

И пора приходит

          снегу.

И оранжевое солнце

разливается по небу.

Время

     движется над ними…

Но когда-то,

но когда-то

кто-то в мире

           помнил

                имя

Неизвестного солдата!

Ведь еще

      до самой смерти

он имел друзей немало.

Ведь еще

      живет на свете

очень старенькая

мама.

А еще была

          невеста.

Где она теперь –

невеста?..

Умирал солдат –

известным.

Умер –

Неизвестным.

Ой, зачем ты,

           солнце красное,

все уходишь –

не прощаешься?

Ой, зачем

      с войны безрадостной,

сын,

не возвращаешься?

Из беды тебя я выручу,

прилечу

      орлицей быстрою.

Отзовись,

моя кровиночка!

Маленький.

Единственный…

Белый свет

          не мил.

Изболелась я.

Возвратись,

          моя надежда!

Зернышко мое.

Зорюшка моя.

Гор ю ш к о мо е, –

где ж ты?

Не могу найти дороженьки,

чтоб заплакать над могилою,

не хочу я

      ничегошеньки, –

только сына милого.

За лесами моя ластынька!

За горами – за громадами…

Если выплаканы глазыньки,

сердцем

      плачут матери…

Белый свет

          не мил.

Изболелась я.

Возвратись,

          моя надежда!

Зернышко мое.

Зорюшка моя.

Гор ю ш к о мо е, –

где ж ты?

…Слушайте!

Это мы

      говорим.

Мертвые.

Мы.

Слушайте!

Это мы

      говорим.

Оттуда.

Из тьмы.

Слушайте!

      Распахните глаза.

Слушайте до конца.

Это мы говорим.

Мертвые.

Стучимся

      в ваши сердца.

Не пугайтесь!

Однажды мы вас потревожим во сне.

Над полями

          свои голоса пронесем

                в тишине.

Мы забыли,

      как пахнут цветы.

Как шумят тополя.

Мы и землю забыли.

Какой она стала,

           земля?

Как там птицы?

           Поют на земле

без нас?

Как черешни?

           Цветут на земле

без нас?

Как светлеет река?

И летят облака

над нами?

Без нас.

Мы забыли траву.

               Мы забыли деревья

                     давно.

Нам

     шагать по земле

                не дано.

Никогда

      не дано!

Никого не разбудит

           оркестра

                печальная

                     медь…

Только самое страшное, –

даже страшнее,

           чем смерть:

знать,

что птицы

      поют на земле

без нас!

Что черешни

           цветут на земле

без нас!

Что светлеет река.

И летят облака

над нами.

Без нас.

Продолжается жизнь.

И опять

      начинается день.

Продолжается жизнь.

Приближается время дождей.

Нарастающий ветер

                колышет

                     большие хлеба.

Это –

     ваша судьба.

Это –

     общая наша

           судьба.

Так же птицы

           поют на земле

без нас.

И черешни

цветут на земле

без нас.

И светлеет река.

И летят облака

над нами.

Без нас…

Я не смогу.

Я не умру…

Если

умру –

стану

      травой.

Стану

      листвой.

Дымом костра.

Вешней землей.

Ранней звездой.

Стану волной,

пенной волной.

Сердце

      свое

вдаль унесу.

Стану

     росой,

первой грозой,

смехом детей,

эхом в лесу…

Будут в степях

травы

шуметь.

Будет стучать

в берег

волна…

Только б

      допеть!

Только б

      успеть!

Только б

      испить

чашу

до дна!

Только б

      в ночи

пела труба!

Только б

      в полях

зрели хлеба!..

Дай мне

ясной жизни,

           судьба!

Дай мне

гордой смерти,

           судьба!

– Идут часы…

– Подумаешь, –

           открытье!

Исправны, значит…

Приобрел –

          носи…

– Я не о том!

На улицу смотрите:

по утренней земле

                идут часы!

Неслышные, торопятся минуты,

идут часы,

      стучат ко мне в окно.

Идут часы,

и с ними разминуться,

не встретить их

           живущим не дано…

Часы недлинной жизни человека,

увидите, –

я вас перехитрю!

Я в дом вбегу.

Я дверь закрою крепко.

Теперь стучите, –

               я не отворю!..

Зароешься,

          закроешься,

                не впустишь,

свои часы дареные испортишь,

забудешь время

           и друзей забудешь,

и замолчишь,

и ни о чем не вспомнишь.

Гордясь уютной тишиной квартиры

и собственною хитростью

                лучась,

скорее

двери забаррикадируй!..

Но час

      придет!

Неотвратимый час.

Наступит он в любое время года

на мысли,

на ленивые мечты. Наступит час

                     на сердце и на горло…

И, в страхе за себя,

очнешься ты!…

И разобьет окошко

                мокрый ветер.

И хлынут листья

               в капельках росы…

Услышишь:

бьют часы!

И вслед за этим

почувствуешь:

наотмашь

      бьют

           часы!

Сердце в руках

Я видел, как по Праге,

с прохожими

           встречаясь,

нейлоновое платье

на плечиках качалось.

Качалось –

          незатейливое,

цвета румянца.

Качалось

отдельно,

чтобы не помяться.

Несла его

      девушка, –

как счастье, несла.

Девушка зардевшаяся

на танцы шла…

Но почему я вздрогнул

и холодок –

           по коже, –

весенняя дорога

похожа!

Похожа!

С цветов,

      зарей вымытых,

сбивая росу,

я на руках вытянутых

сердце несу…

Идти неудобно –

улицы

     круты…

Несу я сердце

           к дому,

в котором –

ты.

Какое это сердце –

тебе

разглядеть.

Какое это сердце –

тебе

владеть!..

Веришь или не веришь, –

возьми его,

          прошу…

Я позвоню у двери

и сердце положу…

А ты опять рассердишься, –

есть из-за чего.

А ты не примешь

           сердца,

сердца моего…

Я это знаю, знаю –

и все же иду…

Улица

     сквозная

пророчит беду.

А людям удивительно:

человек идет

и на руках

      вытянутых

сердце

несет…

Что вы ловите,

           рыбаки?

Что ловите?..

Как всегда,

          неприступны и застенчивы, –

над гудящей рекой

                вы расставили локти,

будто не удочки у вас в руках,

а уздечки.

Будто это не река,

                а конь взнузданный,

будто слышится вам

                топот копыт частый,

будто в жизни вам

только это и нужно, –

вечно мчаться

           за своим рыбацким счастьем.

Пригибаясь к холке коня,

                тихо охаете…

А к высоким сапогам

                глина прилипла.

А в ведерках –

           сплошняком ерши

                     да окуни…

Где ж она –

золотая ваша

рыбка?..

Мимо вас по реке –

           лодки, лодки…

А за моим окном

           глухо шумит улочка.

Я сижу,

      расставив широко локти.

У меня в руках не карандаш,

                     а тоже – удочка.

Я, как вы, рыбаки,

пробую разное.

Мне

ленивую плотву ловить не хочется.

Я в поток ревущий удочку забрасываю, –

по тетрадному листу

круги расходятся.

Расходятся круги,

           разбегаются…

А улов мой

вяло иглами ершится.

Над усталой головою

                солнце катится,

в каждой капле отражаясь,

в каждой жизни…

Может, скажут:

           «Ты ловить не умеешь!

Не всегда тебе

           терпенья хватает…»

Нет, поймите, –

мне надоела мелочь,

                мелочь!

А где –

      она?

Где моя рыбка

золотая?

Где она –

      неповторимая –

                хоронится?

На какой такой глубине опасной?

Как вам ловится,

           рыбаки?

Как ловится?

Я желаю вам удачи.

Удачи рыбацкой.