Онлайн чтение книги Франкенштейн в Багдаде Frankenstein in Baghdad
Глава 5. Тело

1

Она позвала:

– Даниэль!.. Поднимайся, Дани!.. Сюда, сынок!

Он тут же привстал. Все произошло именно так, как описывал ему вчера на кладбище ан-Наджефа парень с серебряными браслетами. Старушка своим голосом заставила очнуться и вздрогнуть это собранное из фрагментов разных тел существо, в которое вселилась неприкаянная душа охранника. Женщина вернула его из небытия, даровав ему имя – Даниэль.

«Даниэль» посмотрел в ее сторону. Старушка появилась в дверном проеме полуразрушенной комнаты второго этажа. Седые пряди, выбившиеся из-под небрежно повязанного на голову черного платка, развевались на ветру. Края тесной шерстяной кофты были обтрепаны. В ногах у нее терся кот с исколтунившейся шерстью, который, поджав от страха хвост, таращился на него расширившимися зрачками. Взбудораженное животное издавало короткие сдавленные звуки, словно разговаривало само с собой. Было почти шесть утра, в округе стояла тишина. Сон Хади Барышника, который лежал в постели по соседству, постанывая от боли, должен был продлиться до полудня.

По сваленному в кучу кирпичу, как по лестнице, он перебрался на просевший потолок комнаты, а затем, следуя за старухой и котом, спустился к ней в дом.

В гостиной она придвинула печку к нему поближе, вышла и через несколько минут принесла пропахшую нафталином белую мятую рубашку, старый зеленый пиджак и джинсы. Все это, бережно хранившееся у нее долгие годы, она достала из шкафа Даниэля. Илишу положила вещи перед ним, попросив их надеть, взглянула на него последний раз и оставила одного, ни о чем не спросив. Она обещала своему покровителю не задавать лишних вопросов. Даже без очков, которые она не надела, хотя они висели у нее на шее, Илишу разглядела, что этот человек не слишком похож на Даниэля. Но это было неважно. Не все возвращаются к нам в прежнем облике. Она слышала много историй, которые могли бы объяснить все эти несоответствия. Сколько всего рассказывали женщины о спасенных и вернувшихся, трудно узнаваемых родных, черты которых, казалось, бесследно стерлись из их памяти. Илишу верила, что случившееся с ней было чудом, а в каком виде оно ниспослано – не нам судить. Она решила достать забытую в углу одной из пустующих комнат большую икону своего покровителя и повесить ее на видное место, но обнаружила, что изображение покрылось пылью, налетевшей через неплотно прикрытые ставни. Теперь она раскаивалась, что бросила ее здесь на годы, и до смерти была напугана, что в наказание ее связь с тем миром будет оборвана.

Илишу оставила этого странного нагого человека рассматривать стены и мебель. Он приподнялся и подошел к одной из фотографий – мужчина пятидесяти лет с черными ниточками усов в европейском костюме. Рядом – гладко выбритый молодой человек с копной непослушных волос и взглядом, как будто в полудреме, направленным поверх объектива камеры. Он прильнул к фотографии на стене еще ближе. Нет сомнений, снимки сделаны лет двадцать назад. Вдруг в стекле от рамки он заметил собственное отражение. Потрясенный первым знакомством с самим собой, он стал ощупывать пальцами швы на лице и шее. Какой урод! Почему же старуха не испугалась его вида? Он перевел взгляд на икону – святой воин на белом коне вонзал копье в глотку мифическому Змею – и вгляделся получше: у воина было чистое, нежное лицо с утонченными чертами, как, впрочем, на изображениях всех святых… Старуха что-то готовила к завтраку, было слышно, как она гремит посудой. Он не спеша оделся, все пришлось ему впору, посмотрелся в стекло от фотографии Даниэля, и тут до него дошло: молодой человек на снимке одет в точности так же – белая рубашка с широким стоячим воротничком и пиджак с лацканами, напоминающими латинскую букву v. Если бы не шрамы на лице, то теперь между ними можно было найти сходство. Именно этого добивалась старуха! Вот что она хочет увидеть, когда вернется в гостиную!

Он еще раз повернулся к изображению святого, на которое через окно падал дневной свет. Его внимание привлекло мастерство, с каким были прорисованы складки ярко-красной накидки, разлетающейся за спиной готового нанести удар и застывшего в напряжении воина. Что за чудная икона! Какие тонкие красивые губы! Неожиданно они пришли в движение:

– Будь осторожен!

Да, действительно, он говорил:

– Эта женщина несчастна!.. Если причинишь ей боль или обидишь, клянусь, воткну копье тебе в глотку!

2

Даниэль, или, вернее, его двойник, заснул на диване в гостиной. Старушка накрыла его мягким пледом и вернулась к хлопотам по хозяйству, которые обычно ограничивались протиркой уже отмытого до блеска накануне, стряхиванием пыли с мягкой мебели, икон и рамок от фотографий и перекладыванием с места на место ненужного скарба во дворе. Все эти дела, в которых не было никакой нужды, отнимали у Илишу добрую половину дня.

Кот опять улизнул на крышу и оттуда наблюдал за тем, что творилось во дворе соседнего дома: Хади Барышник от отчаяния рвал на себе волосы и сновал туда-сюда в поисках сшитого им тела, которое, как он уже начинал думать, ветром прибило к какой-нибудь стене или до сих пор носило в чистом небе.

Превозмогая ноющую боль в суставах и затылке, Хади вышел за ворота. По дороге он тщательно исследовал каждый метр и обращал внимание на всех проходивших мимо в надежде заметить что-то необычное. Просто так остановить соседей и спросить у них: «Извините, вы тут не видели труп мужчины, совсем голый? Мертвец не попадался?» – он не мог. Ведь все знали, какой он враль. Даже если бы Хади поклялся, что сегодня завтракал яичницей из двух яиц, чтобы ему поверили, он должен был бы предоставить свидетелей, которые подтвердили бы его слова. А что говорить о голом трупе, собранном по частям из обезображенных тел?

Он осмотрел с улицы крышу дома Умм Даниэль и провел взглядом поверх соседних домов. Можно было предположить, что кто-то затащил тело туда, но ничего подозрительного не обнаружилось. Хади опрометью вернулся домой, пооткрывал все серванты и шкафы, сваленные во дворе, и опять выскочил на улицу. Он несся по узким переулкам, пока не споткнулся обо что-то напротив старика Абу Зейдуна. Тот сидел, развалившись, на белом пластиковом стульчике у входа в собственную парикмахерскую и с безразличием смотрел перед собой в одну точку. Хади хотел было к нему обратиться, но понял, что старик ничего и никого бы не заметил даже перед своим носом. Зато у остальных удалось выяснить следующее: владелец прачечной «аль-Ахавейн» сообщил, что полиция с утра вламывается в дома к жителям квартала в поисках членов вооруженной банды, промышляющей похищением женщин и переправкой живого товара за границу. Парень, работающий в пекарне, поделился, что спецслужбы вместе с американцами охотятся на террористов, которые пробрались в столицу из провинции, и прочесывают один отель в районе за другим. Между делом Хади шепнули, что две молоденькие проститутки, с которыми он раньше проводил время, сегодня утром уехали в Сирию работать в одном из борделей, поскольку здесь они не делали выручки. Потратив на сплетни полдня, он узнал еще много всяких новостей, но о пропавшем трупе – ничего.

3

Умм Салим аль-Бейда несказанно обрадовалась, встретив соседку у мясника и увидев, что та берет четверть кило говядины и килограмм хорошо промытых бараньих кишок, а потом направляется в лавку к зеленщику. На голове у нее, как в молодости, был повязан красный платок с белыми нежными бутонами. Что же должно было стрястись, чтобы она сняла с себя черное покрывало вдовства и скорби?!

Женщины вместе закончили делать покупки и медленно направились вниз по переулку в сторону дома. Умм Салим описала последствия прогремевшего вчера ужасного взрыва – в некоторых домах стены покрылись паутиной трещин, а с потолка осыпалась штукатурка. В ответ от Илишу она услышала, что в это самое время старушка была на полпути в церковь, грохот раздался у нее за спиной, но видеть она ничего не видела. Для Умм Салим этого было достаточно, чтобы найти объяснение всем свалившимся на них напастям и еще больше убедиться в том, что перед ней блаженная.

А когда Умм Салим спросила у нее о красивом красном платке, Илишу тихо ответила, устремив взгляд куда-то вдаль:

– Траур окончен… Господь услышал мои молитвы.

– Слава богу! Слава богу! – как из пулемета застрочила, причитая, Умм Салим, однако голос ее резко оборвался, когда соседка сообщила о возвращении сына. Умм Салим остановилась на месте как вкопанная и не могла взять в толк, что именно Умм Даниэль имеет в виду.

Когда они дошли до дверей, Умм Салим, прежде чем попрощаться, спросила:

– А сейчас он дома?

– Да. Он спит. Устал.

Губы Умм Салим скривились, как у человека, который глубоко о чем-то задумался, но в дом, чтобы удостовериться в словах Илишу, она не вошла. И в этом она впоследствии будет сильно раскаиваться. Хозяйка торопилась приготовить обед мужу, который целый день молча сидел на балконе второго этажа над переулком и был поглощен перечитыванием старых газет и книг. Признание старушки Умм Салим не приняла всерьез: слишком странные вещи как бы между прочим она говорила, чтобы вот так сразу их осознать. Она разберется с этим потом, ну уж точно после обеда.

Однако, судя по всему, Умм Салим так ничего и не поняла. К вечеру она совсем забудет об этом, когда ее средний сын неожиданно заявит, что хочет жениться, и назовет ей имя будущей невестки. И тогда Умм Салим будет уже не до сына старой соседки, который вернулся с войны спустя двадцать лет. А дальше последуют такие удивительные события, что она сама встанет во главе тех, кто будет настаивать на помешательстве Илишу. Таким образом старушка потеряет последних из сочувствующих ей.

4

Барышник вернулся домой и обшарил двор метр за метром в поисках пятен крови или человеческих органов, которые он, держа в своих руках, сам заштопывал. Но ничего обнаружить не удалось. Ливень, обрушившийся вчера на город, смыл все следы, если они, конечно, были. До конца дня он провалялся на кровати, уставившись в потолок, изъеденный сыростью. Время от времени он переводил взгляд на стену, где висел аят «аль-Курси», приклеенный его покойным товарищем Нахемом Абдеки. Один из краев картонки от влаги отстал от стены и загнулся внутрь. Если с силой дернуть, возможно, получится содрать ее со стены целиком. Хади размышлял о том, что все не так уж и плохо для него складывается. Ведь он хотел в конце концов избавиться от тела, а теперь не нужно ломать голову, как это сделать, не нужно рубить его на части, выдергивать нити из швов и прятать органы по помойкам в темных закоулках или подбрасывать их на площади, поскольку труп испарился сам собой.

Вечером Хади собрался было зайти в кафе Азиза аль-Мысри, но увидев, что там полно народу и его друг не сможет с ним поговорить по душам, он развернулся и направился к аль-Амерли еще раз попытаться уговорить старика продать мебель. Начали с того же – с обсуждения цены. Уже в десятый раз аль-Амерли рассказывал ему о том, когда был сделан старинный граммофон, где и при каких обстоятельствах он его приобрел, и так про каждую вещь по порядку.

Что, если этот аккуратно одетый и гладко выбритый старик узнает, что перед ним стоит преступник, копавшийся в человеческих останках? Да он просто проводит его по коридору до порога и выставит за дверь.

Хади будет пересказывать эту историю во всех подробностях не один раз. И не упустит ни малейшей детали, делающей ее еще более жуткой. Опишет он и этот самый тревожный в своей жизни день. А слушатели подумают, что это, пожалуй, самая удачная за все время выдумка Хади-враля.

Он сидел в кафе, и ему не надоедало каждый раз возобновлять свой рассказ с того места, где он прервал его накануне. Рассказчик погружался в хитросплетения своей волнующей истории и, доставляя удовольствие другим, сам начинал верить в то, что весь сюжет от начала до конца – это плод его необузданной фантазии и ничего такого на самом деле и в помине не было.

5

Илишу сделала курт, затем смешала очищенную полбу с булгуром, добавив нут и приправы, и скатала мясные шарики. Для традиционных блюд, которые она так виртуозно готовила, было мало поводов. Ну не коту же их скармливать! Однако в этот раз все было по-другому. Сегодня в ее доме самый дорогой гость, и она должна соблюсти все традиции. Наконец ее молитвы дошли до Господа Бога и она получила обещанное. Старушка возблагодарила судьбу и прошептала:

– Благодать-то какая! Господь наш, Иисус Христос, возлюбивший нас до того, как мы возлюбили Его!

Прожив в квартале аль-Батавин столько лет, Илишу впитала все привычки его обитателей. Она верила, что свершившееся – ее уговор с Богом, несмотря на то что отец Иосия не раз учил ее ложности этого убеждения:

– Мы не ставим условия Богу, как мусульмане… Ты – мне, я – тебе, если дашь то, я тебе сделаю это…

Она, конечно, кивала священнику, но все равно не видела никакого греха в том, чтобы заключить со Всевышним сделку, как это делает Умм Салим аль-Бейда и другие соседки. Бога она понимала не так, как отец Иосия. Бог, он не где-то высоко и далеко, властвующий и суровый. Он здесь, это добрый старый товарищ, от дружбы с которым никуда не денешься.

Гость Илишу не притронулся к блюдам, которые она перед ним расставила. Сама она проглотила кусочек, остальное бросила коту, облизавшему все тарелки, и сделала вид, что не заметила, что сын, или его призрак, даже не испачкал руки маслом. Может быть, он не голоден? Нет, она не будет задавать вопросов, чтобы не сбежал.

Все оставшееся время до поздней ночи она без умолку болтала перед своим притихшим гостем, как будто обращалась к самой с себе, коту или изображению святого на стене гостиной. Ни о чем важном она с ним заговорить не решалась. Прервалась она, только когда постучал доставщик газа, чтобы заменить ей пустой баллон на полный, который сам донес и помог старушке установить. На низкой высоте пронеслись американские самолеты. Дом от их вибрации сотрясся, а в открытое окно налетели пух и перья голубей соседского мальчишки Абдель Раззака. Никто из знакомых – ни Умм Салим, ни даже красавица армянка Диана, которую мать Вероника Муниб Умм Андро выпихивала всегда из дома к Илишу разузнать, не нуждается ли та в чем, – не навестил ее в тот день.

Она продолжила говорить перед призраком сына, который наконец обрел человеческий вид. Один за другим она открывала ему тайники своей души, словно исповедовалась, пока не задремала на кушетке напротив дивана, где сидел этот странный, словно набравший в рот воды человек. А когда очнулась, застала его наблюдающим за уходящим в окне светом.

Илишу вспомнила, как она рассорилась с мужем, когда тот согласился принять пустой гроб. Тидарос, мелкий чиновник в транспортном управлении города, в сопровождении родственников, друзей и коллег привез на столичное кладбище Церкви Востока гроб с одеждой и щепками сломанной гитары Даниэля, установил надпись на ассирийском и арабском «Оох курах Даних» (Здесь покоится Даниэль) и вернулся домой.

Она не пошла с ним, потому что сердце подсказывало ей – сын жив. Просто невозможно, немыслимо, чтобы он умер вот так. Она ни за что не признает его смерть, не будет туда ходить и ухаживать за этой могилой. Однако на место погребения сына ей пришлось однажды взглянуть – когда в землю рядом опустили Тидароса. Все внутри сжалось, как только она прочитала имя Даниэля на известковой табличке на соседнем бугорке. Но все равно она не поверила, даже по прошествии стольких лет.

В то время одну из комнат на втором этаже ее дома занимала семья Ниноса Малико. Матильда была замужем за младшим брата Ниноса, и они волею судеб в какой-то момент стали ближайшими родственниками Умм Даниэль после всех пережитых ею потерь и отъезда обеих дочек за границу. Новые члены семьи Илишу разделяли ее веру в возвращение Даниэля. Людей в то время пропадало без вести очень много, и некоторые из них позже все же объявлялись. О таких случаях можно было слышать до сих пор. У самого Ниноса один из братьев вернулся живым после многолетнего иранского плена, но со сломанной психикой и обращенным в ислам шиитского толка. Молодому человеку понадобилось несколько лет, чтобы прийти обратно к своей вере. Хотя кто знает, не притворился ли он, что перестал быть шиитом, чтобы пресечь все пересуды, преследующие семью после его освобождения.

Пленники воссоединялись с родными и в девяностых, после второй войны в Заливе. А с введением санкций против Ирака мужья Хильды и Матильды окончательно решились на эмиграцию. Дочери не желали уезжать без матери, но та категорически отказывалась бросать дом, оставаясь твердой как скала. Препирательства продолжались целый год, здесь жить становилось все тяжелее, но старушку было не побороть. В конце концов она заставила дочерей поверить, что приедет к ним, как только они обустроятся на новом месте и когда она убедится, что Даниэль не отыщется. Но надежду на это она не теряла.

Семья Ниноса была для нее напоминанием о ее девочках, пока однажды его жена не обвинила Илишу в том, что та ведьма, сглазила обоих ее детей и именно она виновата в том, что их шестилетний сын до сих пор не говорит. Женщина стала побаиваться старушки, ее трясло от страха, когда она заходила к ней в комнату и заставала Илишу разговаривающей с иконами или котами, которые со всей округи сбегались тогда в ее дом и ощетинивались на каждого, кто к ним приближался, чтобы прогнать прочь. Она сказала мужу, что ясно слышала, как один из хвостатых отвечал Илишу. «Они заколдованы! Старуха заточила человеческие души под кошачьи шкуры!» – в истерике визжала она.

Нинос, конечно, не принял всерьез все эти сказки, но не стал перечить доведенной до нервного срыва жене и согласился на переезд. У него были и другие причины, чтобы с вторжением американцев в Багдад направиться в Эрбиль. Дочерей Илишу он в известность не поставил, а сама хозяйка не возражала против его отъезда, сделав вид, что ее это не касается. Скорее всего она была даже рада. То, что мать осталась одна в огромном пустом доме в центре неспокойного города, для дочерей стало настолько неожиданной новостью, что все их черные мысли и страхи разом выпрыгнули наружу, как черт из табакерки.

Тогда они созванивались с матерью каждое воскресенье по спутниковому телефону, установленному в церкви Святого Одишо. И если Умм Даниэль по какой-то причине не являлась, то их спешил успокоить отец Иосия. Сеанс связи длился, как правило, не больше минуты, поскольку священник заботился о том, чтобы все желающие прихожане, которых было немало, успели по нему поговорить. Через полминуты после начала разговора с любой из дочерей у нее разгорался спор, который достигал высшей точки кипения именно на шестидесятой секунде, когда связь обрывалась либо отец Иосия сам вытаскивал телефон из рук Илишу. Дочери якобы хотели прилететь в Багдад и увезти мать силой. Но это были просто слова, никогда не доходившие до конкретных дел. Вероятно, потому, что не так уж велико было их желание забрать мать к себе. Прерванный на полуслове разговор старушка продолжала вести сама с собой или хватала за руку какую-нибудь женщину в церкви и принималась горячо ей доказывать, что не может бросить родной дом и отправиться неизвестно куда. Отец Иосия поддерживал ее, так как считал, что оставаться здесь – религиозный долг каждого, иначе страна опустеет. Да и когда раньше ассирийцам жилось лучше? Но они терпели и продолжали здесь жить. Думать только о себе неправильно. Так говорил им отец Иосия в своих проповедях.

Дочери сыпали угрозами, что приедут, заставят ее продать дом и увезут с собой. Но, в сущности, их обещания были пустым звоном. В январе отец Иосия попросил Илишу приютить членов семейства Санхиро, бежавших от конфессиональной чистки в одном из южных пригородов Багдада. Они заселились в ту же комнату, в которой когда-то жил Нинос Малико. Через несколько недель беженцы эмигрировали в Сирию и оттуда просили убежища в Европе. Однако после их отъезда бесследно пропали три ее кота. Раздувшийся труп четвертого она обнаружила на крыше и подумала, что животное задело осколком либо кот проглотил кусок тухлого мяса.

Полчаса Илишу рассказывала о своих питомцах и том, как в конце концов с ней остался один Набо. Затем неожиданно она заговорила об Абу Зейдуне, том партийном активисте, который затащил ее сына в армию и заставил воевать. Он сдавал властям дезертиров и уклонистов, как Даниэль, который отказывался брать в руки оружие и проходить военную подготовку в лагере. Мальчик мечтал получить музыкальное образование. Как он любил играть на гитаре! Хотя ему не все давалось легко, он бережно хранил инструмент в платяном шкафу… Абу Зейдун силой отвез его в лагерь, откуда Даниэля очень скоро бросили на передовую, и дальше от него вестей не было. С того самого времени Абу Зейдун стал ее заклятым врагом. Когда к дому привезли пустой гроб с остатками одежды Даниэля и какими-то личными вещами, Тидарос поднялся, вытащил гитару из шкафа и от отчаяния с размаху расколол ее об пол. Он не хотел ломать ее, единственную память, оставшуюся от сына, но в голове у него помутнело и он не смог сдержать себя.

Обломки гитары положили вместе с вещами в другой гроб, из красного тика, который специально заказал Тидарос, его и спустили в могилу. Щепки в пустом ящике, дом, из которого навсегда ушел единственный сын, и враг, расхаживающий по улицам с наглой ухмылкой и хлыстом в руках, которым он бил всех, кто преграждал ему путь. Люди в страхе разбегались, и только Умм Даниэль продолжала стоять и глядеть ему прямо в лицо. Она окликала его и проклинала при каждой случайной встрече. Так продолжалось до тех пор, пока сам Абу Зейдун не начал ее сторониться и прятаться, только завидев. Когда он проходил по Седьмой улице, то весь скукоживался, ожидая, что она выскочит из дома и обрушится на него с новыми страшными ругательствами. Перед свидетелями она пообещала, что в день смерти этого мерзавца принесет в жертву Всевышнему барана. Умм Даниэль дала еще один обет, но хранила его в тайне, боясь, что об этом узнает отец Иосия и пристыдит ее. Ее молчаливый гость стал первым, кому она об этом сказала.

Когда стемнело, Илишу закончила один свой путаный рассказ и приступила к следующему, растянувшемуся до глубокой ночи. Тысячу раз она повторила гостю, что сердцем знала, что он вернется, а ей никто не верил – ни кума Антуанет, ни сноха Явариш. Кто-то из родственников не дожил до сегодняшнего дня, другие уехали за границу. Она достала и показала ему в желтом свете лампы альбом со старыми фотографиями. Вот он в детстве стоит на хорах в церкви в нарядной одежде. Вот он в компании одноклассников в каком-то кафе. А вот он широко улыбается в спортивном костюме, поставив правую ногу на футбольный мяч и лихо подбоченясь. Так делали все мальчишки, копируя позу знаменитого бомбардира Али Казема. Иначе, как они думали, фотография выходила неудачной. На другом снимке, бледном, с пятнами от влаги, он стоял по центру среди игроков своей футбольной команды и пытался сзади обнять руками всех сразу… Гость долго всматривался именно в это фото, а когда закончил перебирать альбом, резко вскочил. Им овладело любопытство, и он пошел побродить по другим комнатам дома. Илишу же осталась сидеть на диване, рассматривая неподвижное изображение своего покровителя. Она предчувствовала, что в эту ночь оно не оживет и святой ничего ей не скажет.

Раздался грохот падающей посуды. Наверняка в темноте он обо что-то споткнулся. Затем заскрипела лестница: он поднимался по ступенькам наверх. Через несколько минут он спустился с какой-то вещью в руке и наскоро спрятал ее в карман брюк. Вдруг он заговорил! Наконец она услышала его голос! С хрипом он проговаривал слова так, будто открывал рот в первый раз за всю жизнь. Речь давалась ему с трудом. Он сообщил ей, что ему надо отойти. Она уже собиралась спросить у него: «Куда же? Ты только вернулся! Зачем куда-то идти? Все, кто выходит через эту дверь, уже не возвращаются! Как будто, переступая порог, проваливаются в никуда!» Она была готова кричать… Но вместо этого Илишу, онемев, ухватилась за край его зеленой рубашки. Она прикоснулась к его руке, показавшейся ей безжизненной, как ветка усохшего дерева, захотела взглянуть ему прямо в лицо, но ничего там не увидела, потому что было слишком темно. Он отвел глаза. К нему подошел кот и, сладко мурлыча, стал тереться об его ногу.

– Не переживай!.. Я вернусь, – невозмутимо сказал он, выдернул рубашку из ее рук и направился к двери.

Она слышала, как он, тяжело ступая, удалялся, пересекая двор, а затем, стараясь не шуметь, прикрыл за собой ворота. В ее большом доме снова стало тихо и одиноко. Она почувствовала, что очень устала. Сильно хотелось пить. Со свербящим сердцем Илишу присела напротив изображения святого Георгия. Она собралась задать ему вопрос, но не нашла для этого сил, взглянула на него еще раз и заметила, что его доспехи переливаются ярким светом, словно кто-то натер их до блеска. Сияние пробежало и погасло. Она ничего не смогла выговорить. Она была опустошена. Следующие несколько дней Илишу будет хранить молчание. Она всматривалась, то и дело моргая, в тусклый луч лампы, направленный на святого. Кот в поисках тепла свернулся клубочком у нее на коленях.