Онлайн чтение книги Веселый господин Роберт Gay Lord Robert
Глава 4

Когда Елизавету увезли из Тауэра, Роберт совсем загрустил. Бывали времена, когда он думал, что сойдет с ума, если останется надолго в своей жалкой камере. Он смотрел через решетки на траву, по которой ходила принцесса, и вспоминал тех, кто провел жизнь в Тауэре. «Неужели я просижу здесь до старости и седины?» – размышлял он. Но не мог по-настоящему поверить, что такое с ним случится.

Ничего не оставалось, как только мечтать. Если бы Елизавета стала королевой… ах, если бы Елизавета стала королевой, она не позволила бы ему долго мучиться в Тауэре!

Наконец настали перемены.

Стоял июнь. Роберт услышал от тюремщиков и своих слуг, что идут приготовления к встрече принца Испании, который уже на пути в Англию.

Королеве не было еще сорока. Если в этом браке с Филиппом у нее появятся дети, Роберту нечего и надеяться получить свободу.

– Милорд, – сказал однажды тюремщик, – приготовьтесь покинуть эту камеру. Вас переводят в башню Белл, где вы будете находиться вместе с вашим братом, графом Уорвиком.

У Роберта сразу поднялось настроение. Он мог бы и догадаться, что Судьба не позволит ему долго грустить. Хорошо, что теперь он будет вместе с Джоном.

Братья тепло обнялись. Заключение оставило на Джоне, графе Уорвике, более глубокий след, чем на Роберте. У него ведь не было такого очаровательного приключения, которое помогало провести время. Джон оживился с появлением Роберта, хотя вместе они взгрустнули, вспоминая отца и Гилдфорда.

– На его месте мог бы быть ты… или я, – напоминали они друг другу. – Чистая случайность, что это был бедный Гилдфорд.

– Но откуда знать, что и нас не ждет та же участь? – сказал Джон.

– Нет! – возразил Роберт. – Если бы намеревались нас казнить, то уже давно бы это сделали. Вот увидишь, если не случится ничего такого, что привлечет к нам внимание, мы скоро окажемся на свободе.

Джон улыбнулся:

– Это так похоже на тебя, Роберт! Ты всегда верил, что с тобой произойдет нечто чудесное.

– Откуда ты знаешь, что это не так?

– Что может произойти с несчастным узником Тауэра!

– Другие несчастные узники выжили и поднялись к величию.

– Ты в самом деле настоящий Дадли, – признал Джон, печально качая головой.

Однако фортуна начала поворачиваться к ним лицом. Братьям позволили повидать мать и жен.

Первой в камеру пришла Джейн, отважно улыбаясь сыновьям. Ей показалось, что Джон плохо выглядит, а Роберт почти совсем не изменился.

– Мои милые! – заплакала Джейн. – Джон… как ты исхудал! А ты… ты все такой же, мой Робин, как я погляжу.

– Все такой же, мама.

– Ты поднимаешь мой дух, мой дорогой сынок.

– И мой тоже, – вставил Джон. – Роберт отказывается верить, что мы несчастливы. Постоянно повторяет, что он уверен в великом будущем.

– Перестань! – отреагировал Роберт. – Не в первый раз судьба бросает Дадли вниз.

– Не говори этого, – взмолилась Джейн. – Так говорил твой отец.

– Но отец был великим человеком. Подумай обо всем, что он сделал.

Джейн с горечью сказала:

– Все, что он сделал! Он отправил на эшафот родного сына, чтобы тот вместе с ним пролил свою кровь из-за его амбиций.

Но Роберт положил руку на ее плечо:

– Дорогая мама, пути Господни неисповедимы.

– Но это не будет твоим путем, Роберт.

– Нет, не беспокойся. Топор не для нас. Посмотри, как нас здесь содержат. Они оставили нас в покое, хорошо кормят, разрешили приходить посетителям. Скоро придет день нашего освобождения.

– Я молюсь об этом каждую ночь, – лихорадочно проговорила Джейн.

Она желала знать, как их кормят, как ведут себя слуги.

– Нам отпускают каждую неделю больше двух фунтов на еду, – объяснил Роберт, – и еще на дрова, свечи. Так что сама понимаешь, мама, конечно, мы не живем тут как короли, но и не как нищие.

– Я рада это слышать. Но здесь дурно пахнет.

– Это запах с реки.

– Тут тяжело в жару, – пожаловался Джон.

– Я поговорю со слугами. Они должны приложить все силы, чтобы в камере приятно пахло. Это нехорошее место для жизни… в особенности летом.

Роберт, борясь с мрачным настроением, повторил матери, что их скоро освободят. Сказал, что чувствует это, знает. У него есть свой способ предвидения.

Джейн улыбнулась, выслушав сына:

– Как я рада, дорогой Джон, что твой брат с тобой.

– С его приходом мне стало веселее, – сообщил тот.

Джейн вернулась домой в хорошем настроении, впервые ощутившей такое состояние с тех пор, как посадили сыновей, убили Гилдфорда и мужа. И все благодаря ее милому Роберту. «Своим очарованием он развеял мои горести», – думала она.

Эми тоже пришла повидаться с Робертом. Джон спросил, не стоит ли уйти в другую камеру, чтобы муж с женой могли побыть наедине.

Эми прильнула к мужу, покрывая его лицо поцелуями. Он обнял ее и какое-то недолгое время был готов заняться с нею любовью – ведь так давно они не были вместе.

– Роберт, ты все еще любишь меня? – спросила Эми.

– Разве я не даю это ясно понять?

– Я была так несчастлива…

– А каково было мне, как ты думаешь?

– Мне было так плохо без тебя. Я думала, что ты умрешь.

– Нет. У меня впереди еще много лет.

– Да, Роберт, да. Как ты думаешь, тебя скоро освободят?

Он пожал плечами и на секунду задумался, представив свое возвращение в Норфолк – фермерство, прогулки верхом, занятия любовью с Эми… Желанна ли ему такая свобода? Как глупа Эми! Его привлекает другая женщина – с острым язычком, более утонченная, с пылающими рыжими волосами и властными манерами. Он хотел быть с принцессой, а не с деревенской простушкой.

– О чем ты думаешь? – подозрительно спросила Эми.

Неужели догадалась о его изменнических мыслях? Не обладает ли его жена большей проницательностью, чем он полагает?

Роберт ответил:

– Я думал о том, что если бы я не женился на тебе, то не был бы сейчас здесь.

– А где бы ты был?

– В могиле.

Мгновение Эми смотрела на мужа, потом бросилась ему на шею:

– Видишь, Роберт, значит, я принесла тебе какую-то пользу!

Он громко рассмеялся, потому что за окном светило солнце, и было очень радостно сознавать, что его жизнь продолжается. Роберт поднял жену и поцеловал с той бесшабашностью, которая была ему свойственна.

Теперь он превратился в такого же страстного любовника, каким был раньше, а когда вел себя так, то становился совершенно неотразимым.

Эми была счастлива. Они снова вместе. Он любит ее и рад, что они поженились.

Она не могла знать, что этой восхитительной смесью возбуждения, желания и амбиций ее мужа наполняли мысли о принцессе.

Стояли жаркие, знойные дни. Тяжелый запах загрязненной реки действовал на узников удушающе. На Лондон обрушилась потная болезнь, и самым опасным местом стал Тауэр.

Ежедневно из тюрьмы выносили трупы, но камеры все еще оставались переполненными участниками мятежа Уайетта.

Однажды утром Джон пожаловался, что чувствует себя очень плохо. Роберт встревоженно взглянул на брата. Лицо графа было нездорового желтоватого цвета, и к своему ужасу Роберт заметил у него на лбу капли пота.

Джон заразился потной болезнью.

Их пятеро братьев и сестер умерли именно от этой страшной болезни. Теперь Роберт испугался, что Джон станет следующим. Но решил не допустить этого. Нельзя потерять Джона таким образом. Наконец после долгих недель вынужденной бездеятельности у него появилось серьезное дело, и Роберт был ему даже рад.

– Граф болен, – сообщил он двоим своим слугам и, увидев невыразимый ужас на их лицах, ощутил прилив отчаянной смелости.

Несмотря на свое беспокойство за брата, ему хотелось смеяться. Сам Роберт не боялся заразиться. Он знал, что не умрет в тюрьме жалкой смертью, изойдя потом, потому что впереди его ждет величие, и сделает все, что в его силах, чтобы спасти брата.

Это было славное состояние – не трусить среди людей, охваченных страхом.

Роберт холодно приказал:

– Немедленно отправляйтесь к нашей матери. Расскажите ей, что случилось. Попросите ее прислать что-нибудь из ее лекарств. Скажите, что сама она не должна приходить к нам, пока я не дам ей знать. Настаивайте на этом.

– Да, милорд.

Слуги смотрели на него так, словно он был Богом.

Роберт вернулся к брату, подняв его, перенес на постель, накрыл одеялом, сам сел рядом с ним. Когда привезли от матери лекарства, сам стал давать их Джону.

Он постоянно разговаривал с ним, стараясь поднять его дух. Говорили, если больной не выйдет из комы в течение первых двадцати четырех часов, он умрет.

Позже Роберт не раз удивлялся, вспоминая, как ему удалось перенести те дни и ночи. Должно быть, у него самого был горячечный бред.

Вдруг он понял, что высказывает вслух свои мысли:

– Принцесса Елизавета влюблена в меня. Нас разделяла решетка, я не мог приблизиться к ней, но все равно уверен в ее любви. Если когда-нибудь она станет королевой, меня ожидает величие… такое величие, которое было неведомо моему отцу… величие, которого он добился бы для Гилдфорда, если бы все получилось так, как желал отец. Я думаю о дедушке – смиренном юристе, сыне фермера, который поднялся так высоко, что сидел в Совете короля. Думаю об отце, ставшем протектором Англии, почти королем, которым он хотел сделать Гилдфорда. Два поколения Дадли поднялись из неизвестности к величию, но, увы, только для того, чтобы умереть на эшафоте. Я из третьего поколения. Я буду учиться на их ошибках. И возможно, стану королем.

Да, он, должно быть, действительно бредил, коли высказывал такие мысли вслух.

Джон внезапно открыл глаза и спросил:

– Брат, это ты?

И тогда Роберт понял, что ему удалось выходить Джона от потной болезни, и уверился, что зараза не коснулась его самого. Он был в этом уверен так же, как в ожидающем его славном будущем.

В то лето при дворе появилось много испанцев. Никто не получал столько милостей от королевы, как они. Приехал жених Марии, который ей очень понравился.

Джейн Дадли не могла появляться при дворе, но ее часто видели возле дворцов, в которых находилась королева. Здесь она встречала старых друзей, дарила подарки испанским дамам, рассказывала им о печальной участи своих сыновей и просила – не улучит ли момент добрая леди или добрый джентльмен, когда королева будет в благодушном настроении, чтобы замолвить словечко о несчастной Джейн Дадли?

Многие проникались к ней жалостью, а потому ее слова дошли до королевы.

Мария была влюблена, и любовь смягчила ее сердце.

– Несчастная Джейн Дадли, – сказала она. – Что она сделала, чтобы столько страдать?

Теперь, когда королева сама надеялась стать матерью, она поняла ее материнские муки и надежды. Сыновья Джейн выступили против короны, но они подчинились своему отцу. Влюбленная Мария стала доброй Марией.

Когда жаркое лето уступило осени, она решила помиловать Дадли. Разумеется, они по-прежнему считались государственными изменниками, а это означало, что их земли и состояние не были им возвращены, но были помилованы.

Джейн чуть не сошла с ума от счастья.

Наконец-то ее сыновья оказались на свободе. Земли и богатство? Зачем они им нужны? Пусть живут тихой, смиренной жизнью; пусть откажутся от своих амбиций, которые оказались убийственными для семьи.

Но радость Джейн не была безоблачной. Заключение в Тауэре превратило ее старшего сына Джона из сильного человека в слабого и больного. Он умер через несколько дней после освобождения.

Из тринадцати детей Джейн у нее осталось только пятеро. И все же, оплакивая Джона, она благодарила Господа, что Эмброуз и Роберт (в особенности Роберт, потому что даже у самой лучшей матери всегда есть любимчики) благополучно преодолели испытание.

Пока Роберт ехал с Эми из Лондона в Норфолк, подъем, который охватил его, когда для него открылись ворота Тауэра, улетучился. Он ощущал лишь грызущее недовольство.

Его брат, которого он выходил от болезни, умер. На лице матери тоже читалось приближение смерти. Роберт понимал, что она страдала гораздо глубже, чем кто-либо из них, отдала всю свою энергию делу их освобождения и теперь не проживет долго, радуясь результатам своих трудов.

А что лично ему принесла радость освобождения? Эми и жизнь в Норфолке? Ему ясно дали понять, что, хоть королева и подарила ему милостиво свободу, он не должен ожидать ничего большего. Лорд Роберт, сын бывшего правителя Англии, теперь стал нищим молодым человеком, женатым на дочери деревенского сквайра, от чьей щедрости будет зависеть.

Глядя на Эми, Роберт почти желал, чтобы она была не такой преданной, а он сам – не таким привлекательным. Поэтому чуть ли не с надеждой произнес:

– Я так долго отсутствовал, а ты молода и хороша собой. Признайся, ты ведь не была мне верна?

Эми возмутилась:

– Разумеется, я была тебе верна! Как ты можешь говорить такое? – Ее глаза наполнились слезами. – Неужели ты думаешь, что я могла встретить кого-то, кто может сравниться с тобой?

Она смотрела на него сквозь слезы. Он выглядел чуть старше после заключения, но от этого не менее привлекательно. Его рот стал более жестким, но это только придало его лицу мужества, а печаль, поселившаяся в глазах, сделала еще более интригующей улыбку. Любая женщина, глядя на него, видела, что этот человек считает жизнь увлекательным приключением и охотно предлагает ей разделить его с ним.

Тесть Роберта с удовольствием его приветствовал. Он верил, что если сейчас муж его дочери находится не в самом лучшем положении, так будет не всегда.

– Добро пожаловать домой, Роберт. Мы все очень рады видеть тебя. Очень хорошо, что твое присутствие снова оживит наш дом, а бедняжка Эми опять будет счастлива. Девочка места себе не находила и заставляла нас всех делить с нею ее печаль.

И началась простая жизнь. Но разве она могла быть достаточной для веселого лорда Роберта? С тоской он думал о дворе и том великолепии, которое когда-то воспринимал как должное. Роберт-сквайр! Роберт-фермер! В этом было слишком много иронии. Его прадед был фермером. Неужели он теперь замыкает круг?

Роберт ездил верхом по поместью, наблюдал, как работают крестьяне, складывая зерно в амбары. Иногда помогал им молотить зерно, потому что ему доставляло удовольствие что-то колотить, или брал корзину в форме веера, в которой просеивали зерно, и с силой ее вытряхивал. И все это делал с жесточайшей обидой.

Он участвовал в ноябрьском забое скота и засолке его на зиму; собирал ветви остролиста и ивы, чтобы украсить ими холл; пел рождественские песенки; много пил и набрасывался на простую пищу, словно голодный волк. А еще танцевал деревенские танцы и занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседа-сквайра, и доярка с фермы. Кто они, не имело никакого значения, любая принадлежала лорду Роберту, стоило ему только ее пожелать.

Однако все это приносило только временное удовлетворение.

В январе умерла Джейн Дадли. Ее похоронили в Челси. То немногое, что у нее оставалось, она завещала своим детям, выразив надежду, что скоро их наследство будет им полностью возвращено.

После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Он гулял с братьями по улицам, иногда встречая людей королевского двора, который был теперь для него закрыт. Видел королеву и се мужа; слышал угрюмые шепотки против испанского брака; заметил, как плохо выглядит королева, и порадовался этому.

На Смитфилд-сквер теперь горели костры, на которых жгли протестантов. Роберт вдыхал их едкий запах, слышал крики мучеников. А однажды даже увидели это жуткое зрелище. Содрогаясь, Роберт, Эмброуз и Генри поспешили уйти и расположились на берегу реки, молчаливые, но полные разгневанных мыслей.

Роберт заговорил первым:

– Народ недоволен. Как можно было допустить, чтобы к нам сюда перенесли испанские традиции!

– Народ восстал бы, если бы его кто-то возглавил, – предположил Эмброуз.

– Как это сделал Уайетт? – спросил Генри.

– Уайетт потерпел поражение, – напомнил Эмброуз, – но мог и преуспеть.

– Подобные вещи требуют долгих размышлений, тщательного планирования и подготовки с помощью верных друзей, – сказал Роберт. – Не забывайте о сырых тюремных камерах, о запахе с реки, о звонящих колоколах. Помните о нашем отце. Помните о Гилдфорде. Джона тоже убил Тауэр, хотя фактически он умер позже. Джон был бы сейчас жив, если бы не заключение.

– И это говоришь ты, Роберт? – воскликнул Эмброуз. – Совсем непохоже на тебя.

Роберт рассмеялся. Он думал об апреле в лондонском Тауэре, о страсти, выразившейся в словах, произнесенных через решетки камеры. «Однажды, – сказал он себе, – вы узнаете, на что я способен».

– Значит, там в Норфолке ты строишь планы? Берегись, брат!

– Мои планы совершенно безопасны. И я ими ни с кем не делюсь. Именно так и надо строить планы.

Мимо них прошли двое мужчин. Один из них, оглянувшись через плечо, поздоровался:

– Добрый день, милорды! Братья вскочили на ноги.

– Мы вас не знаем, – отозвался Роберт.

– Зато все знают лордов Дадли.

– Вы хотели побеседовать с нами? – спросил Роберт.

– Мы служили вашему благородному отцу, милорд, – ответил мужчина. – И никогда не забудем эти дни. Пусть добрая удача вернется к вашей семье. Милорды, людям не нравится испанский брак.

– Это дело королевы, – посчитал разумным напомнить Эмброуз.

– Милорд, вы так думаете? А другие полагают, что брак королевы – дело ее соотечественников. Кстати, эти люди собираются во дворе церкви Святого Павла. Они будут рады видеть тех, чьи ноздри оскорблены запахом смитфилдских костров.

Мужчины раскланялись и удалились, а трое братьев посмотрели друг на друга.

Генри посоветовал:

– Давайте не вмешиваться. Разве мы не получили хороший урок?

Но Роберт не обратил на него внимания. Он вспомнил монотонную жизнь в Норфолке. Его место здесь – если не при дворе, то тогда среди заговорщиков Святого Павла.

Встречи в церковном дворе, где люди вели разговоры о необходимости низложить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету, возбуждали Роберта. Когда она взойдет на него, с его скучной жизнью тоже будет покончено. Роберт предстанет перед ней, напомнит, что поклялся быть ее рабом. А может, пройдет немного времени, и она станет его рабыней. Какая женщина из любивших его была способна ускользнуть? Его мужское обаяние действовало одинаково неотразимо как на герцогинь, так и на молочниц. Столь же неотразимо оно будет и для королевы.

Эми обижалась на мужа. Почему он так долго остается в Лондоне? Если не вернется, она умрет от тоски. Грозилась приехать в Лондон, чтобы узнать, что его там держит.

Роберт пытался успокоить ее нежными посланиями и краткими приездами в Сайдерстерн. Даже объяснял ей некоторые свои планы.

– Понимаешь, Эми, в Сайдерстерне я завишу от твоего отца. Мне это не нравится. Я хотел бы вернуть мое наследство.

– Ты снова попадешь в беду, – предостерегала она. – Тебя посадят в Тауэр, а я умру.

Тогда он снова становился веселым, очаровывая ее так, как очень хорошо умел это делать; изображал страстного любовника.

– Неужели я мог бы оторваться от тебя, если бы это не было необходимо? Но это важно. Мы снова будем богаты. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота всех там поразит.

Эми верила ему; мечтала появиться при дворе как жена Роберта.

Уезжая вновь, он оставлял ее со счастливыми грезами. Она представляла себе, как будет танцевать на придворных балах, одетая в бархат, увешанная драгоценностями. Лежала на кушетке, поедая сладости, которые очень любила, и лениво планировала свое счастливое будущее.

Пинто качала головой, предупреждая свою госпожу, что та сильно растолстеет, если будет есть так много сладкого, и утверждала, что у Роберта в Лондоне наверняка есть женщина. Бедная Пинто! Она не понимала Роберта. Он очень тщеславен, но вполне доволен своей женой. Эми вспоминала их страстные отношения. Да, у него есть и другая любовь, это правда – это любовь к власти. Роберт хочет вернуть свои богатства. А разве это неестественно для такого гордого человека?

Пинто горестно возражала. Если Эми не может удержать его, когда он простой деревенский джентльмен, то как удержит, когда Роберт станет тем великим человеком, которым намеревается стать?

Однажды летним днем Роберт приехал из Лондона верхом. Эми увидела его из окна въезжающим во двор в окружении слуг. Ее сердце затрепетало. На ней было старенькое муслиновое платье, и она в отчаянии позвала служанку:

– Пинто, приехал мой господин. Быстрее… быстрее…

Та помогла ей снять старое муслиновое платье, но прежде, чем надела другое, из вишневого вельвета, Роберт появился в комнате. Он встал в дверях, переводя взгляд с жены на Пинто.

– Роберт! – вскрикнула Эми.

Пинто даже не обернулась, потому что всегда притворялась, будто его не замечает. Она говорила: «Пусть для других он веселый лорд Роберт, от которого они трепещут при одном его виде, но не для меня. Для меня он просто мужчина – ничем не лучше других».

Щеки Эми сначала покраснели, потом побелели; она чуть не упала в обморок, увидев мужа.

– Пинто… Пинто… смотри!

Он тоже крикнул с веселым смехом:

– Пинто, смотри! Лорд Роберт здесь!

– Веселого славного денька вам, милорд, – отозвалась Пинто, слегка поворачивая голову и кивая, вместо того чтобы сделать реверанс.

Он направился к ним широкими шагами, обхватил обеих руками, приподнял и поцеловал сначала Эми, а потом Пинто. Эми залилась счастливым румянцем; Пинто держалась с суровым неодобрением.

– Ну, Пинто, – велел Роберт, – исчезни! Оставь мужа наедине с его законной женой.

– Сначала я помогу госпоже одеться, – возразила служанка.

– Нет, нет! Так она мне больше нравится. – Он схватил вишневое бархатное платье и отшвырнул его в сторону.

Эми восторженно запищала, а Пинто неторопливо направилась к платью. Не оборачиваясь, подобрала его и вышла из комнаты.

Роберт, хохоча, принялся целовать и ласкать жену.

– Роберт! – задохнулась она. – Без предупреждения! Ты должен был дать мне знать.

– Что? И дать время твоему тайному любовнику успеть собрать вещи?

Эми прижалась к нему. Пинто часто говорила, что его постоянные намеки на тайных любовников Эми беспокоят ее. Это выглядит так, объясняла она, будто он хочет вложить дурные мысли в голову невинной девушки. Но Пинто всегда была против него. Бедная Пинто! Бедная простая деревенская женщина, ничего не знающая о галантных нравах при дворе. Ничего удивительного, что Роберт кажется ей странным.

Но что думать о ней, когда рядом Роберт? Роберт, радостный, что вернулся домой, исполненный страстного желания.

Но его приподнятое настроение продержалось недолго.

Роберт рассказал Эми, что его и братьев предупредили: если они не будут держаться подальше от Лондона, то окажутся под арестом. Агенты королевы самым серьезным образом посоветовали им не забывать, что хоть их и помиловали, избавив от смертного приговора, они по-прежнему считаются государственными преступниками. Один неосторожный шаг, и снова станут узниками, а если еще раз попадут в беду, то вряд ли к ним вернется их прежнее везение.

Роберт подумал, как часто это делал, о принцессе, которая не раз выжила самым чудесным образом только потому, что умела ждать. Ничего, он и она молоды, а Мария разыграла нелепый фарс, притворясь беременной. И всем стало ясно, что королевского отпрыска не будет.

Он жаждал увидеть Елизавету. Строил планы, как проникнуть в ее дом в Вудстоке или Хатфилде и предстать перед ней в качестве ее постоянного рыцаря, отчаявшегося любовника, готового рискнуть жизнью, только чтобы увидеть ее мельком. Но быстро осознал, что это безумный шаг. Он должен ждать, а это значит – терпеть простую жизнь и вернуться к женщине, давно потерявшей над ним ту власть, которую когда-то имела.

Порой Роберт впадал в отчаяние, и тогда между супругами возникали ссоры. Но ему всегда, когда он этого хотел, удавалось Эми быстро успокоить. Потому что даже когда он был с ней резок, отрывал от себя ее цепляющиеся руки, кричал, что поступил глупо, женившись на ней, его не покидало присущее ему обаяние. Его власть заключалась в самой его личности – высокой стройной фигуре, мощных плечах, надменной посадке красивой головы, резких чертах лица, сверкающих глазах, иссиня-черных волосах, исключительной мужественности и, вероятно, превыше всего в твердой уверенности, что на свете есть только одна вещь, которую не сможет сделать Роберт Дадли, – заставить женщину перестать его любить.

Эми пришлось смириться с его невниманием и распутством. Все, чего она просила, – это чтобы он оставался.

А Роберт, разумеется, нетерпеливо рвался оставить ее, жаждал приключений и захватывающей жизни. Поэтому когда, спустя два с половиной года такого его неудовлетворительного существования, Филипп Испанский убедил Марию объединить силы в войне с Францией, он немедленно ухватился за эту небом посланную возможность. Когда Сент-Квентин пал перед английскими и испанскими солдатами под командованием Филиппа, Генри Дадли встретил свою смерть, а Роберт был награжден за храбрость. Она была настолько явной, что Филипп лично послал за ним, чтобы сказать ему, что он сыграл в этой победе немалую роль.

В штаб-квартире короля на французском поле битвы встретились два человека – аккуратный маленький испанец со светлыми волосами и голубыми глазами и мощно сложенный черноволосый англичанин.

Роберт не мог сопротивляться шальной мысли, пришедшей ему в голову. Если бы посторонние люди зашли в палатку и их спросили, кто здесь король, а кто простой человек, нетрудно угадать, какой последовал бы ответ. Короли должны возвышаться над своими подданными, как возвышался над ними великий Генрих.

Но мягкий молодой человек, бывший наследник более чем половины мира, дружелюбно улыбнулся красивому нищему.

– Ваше величество, – начал Роберт, преклоняя колени, – вы посылали за мной.

– Встаньте, милорд, – велел Филипп. – Мне известны ваши обстоятельства. Теперь, когда сражение выиграно, я даю вам разрешение вернуться в Англию, если вы того желаете.

– Уйти в отставку, сир? Когда французы бегут, а Париж открыт перед армиями вашего величества!

Филипп покачал головой:

– Я видел сегодня такое, что отвратило меня от войны. Мы останемся здесь. Идти на Париж было бы небезопасно.

Роберт ничего не ответил. Мудрый человек не спорит с королем. Не ухватиться за возможность двинуться на Париж, разумеется, было самой большой ошибкой на свете; но не нищему лорду указывать командующему, как поступить. Филипп сказал:

– Вы вызвали недовольство королевы.

– Ваше величество, я сын своего отца. Я подчинялся отцу, как и подобает поступать сыну, мне кажется.

Филипп кивнул:

– В этом вы правы.

– А сейчас, ваше величество, мое самое искреннее желание – служить королеве.

– Я верю вам, – ответил Филипп. – И поскольку вы это доказали своим поведением на поле битвы, дам вам письмо, которые вы можете передать от меня королеве. В нем я рассказываю ей о вашем поведении.

Роберт упал на колени и поцеловал руку короля.

– Я прошу ее быть милостивой к вам, – пояснил Филипп. – Можете немедленно готовиться к отъезду в Англию.

Роберт, не вставая с колен, выразил благодарность и горячее желание всей своей жизнью служить королю Англии.

Филипп тщеславно улыбнулся и разрешил ему удалиться. Роберт, не теряя времени, отправился в путь; и пока пришпоривал своего коня, пока дожидался корабля, который перевезет его в Англию, был преисполнен радости, потому что первый шаг был сделан.

В замке Хатфилд царило возбуждение. Королева была очень больна, и прошло уже много месяцев с тех пор, как ее супруг посетил ее в последний раз.

При Елизавете теперь находились некоторые из ее прежних слуг помимо Кэт Эшли и Парри. Ее все еще охраняли, хотя ей было позволено охотиться на оленей в Энфилдском лесу. Принцессу окружали шпионы, и она знала, что обо всех ее действиях немедленно докладывается министрам королевы.

Гардинер умер, и впервые за долгое время она испытала самое глубокое облегчение. Ее надежды никогда не были так сильны. К ней уже приезжали некоторые леди и джентльмены с просьбами об их месте при ее будущем дворе, потому что теперь они знали, что королева никогда не произведет на свет ребенка, которого она так страстно жаждала иметь. Правда, после второго посещения Филиппа Мария снова объявила, что она беременна.

Тогда Елизавета заперлась с Кэт и потребовала погадать на картах. Карты сказали Кэт, что в теле королевы нет никакого ребенка; это была просто ее выдумка. Елизавета приказала привезти к ней некоторых астрологов. Они прибыли, замаскированные под слуг, и это принесло им большие неприятности: этих господ арестовали и подвергли пыткам в Тауэре. Сама принцесса тоже оказалась в большой опасности и могла бы лишиться головы, если бы не сумела дать спокойные объяснения.

Если бы не Кэт, время тянулось бы для нее мучительно скучно. Елизавета любила поговорить со служанкой о супруге королевы, о том, как блестят его глаза, когда они останавливались на принцессе, и как она уверена в том, что он хотел бы, чтобы королевой была она.

– Быть может, однажды, – игриво отвечала Кэт, – мы услышим, как король Испании попросит вашей руки.

– Что? Вдовец моей сестры? Никогда! Вспомни все те неприятности, в которые попал мой отец, женившись на вдове своего брата.

– Ну, король Испании не так красив, как некоторые джентльмены. В особенности один… Я говорю о том смуглом молодом джентльмене, который постоянно выпадает при карточном раскладе, миледи.

Тогда Елизавета начинала вспоминать дни, проведенные ею в Тауэре, расцвечивая свои приключения точно так же, как Кэт украшала свои рассказы. Это было все равно что добавить приправы в пресный пудинг. Именно так поясняла Кэт, когда ее ловили на преувеличениях. А что такое пудинг без приправ?

Принцессе предлагали браки. Снова всплыло имя Филиберта. Филипп хотел, чтобы она вышла за него замуж. Был еще принц Эрик Шведский, чей отец очень желал для своего сына этой партии.

Елизавета сопротивлялась:

– Никогда, никогда, никогда! Покинуть Англию? Никогда меня не обвинят в подобном безумии.

– А почему король Филипп, влюбленный в вашу светлую личность, так страстно желает выдать вас замуж за Филиберта? – потребовала объяснения Кэт.

– Глупая Кэт! Разве ты не понимаешь его хитрости? Филиберт его вассал. Филипп не знает, насколько Мария больна. Он не может ждать меня. Просто хочет, чтобы я была рядом с ним, что и будет, если я поеду в Савойю.

– Он кажется таким холодным, бесстрастным человеком.

– Ты не видела его, когда он со мной.

У Елизаветы на все был готов ответ. Она часто бывала игривой и кокетливой, но при приближении опасности становилась настороженной, как зверь в джунглях.

Но теперь опасность несколько отступила. Даже королева больше не верила в свою вторую ложную беременность. Говорили, что Филипп никогда не вернется к ней, а ее дни сочтены. Никогда еще надежды Елизаветы не были так сильны, как тем летом и осенью.

Однажды в Хатфилд приехал молодой человек и попросил аудиенции у принцессы. Когда слуги спросили его имя, он ответил:

– Лорд Роберт Дадли.

Как только это передали Елизавете, ее глаза засверкали и она потребовала немедленно принести ей зеркало.

– Пусть немного подождет, – сказала Елизавета своим дамам. – Скажите ему, что я должна закончить кое-какие дела, прежде чем дам ему аудиенцию.

Дела заключались в том, чтобы остаться наедине с Кэт, потому что только ей можно было показать то возбуждение, которое ее охватило.

– Кэт… мои изумруды! Как я выгляжу?

– Прекрасно, как никогда, ваша милость.

– Я не могу принять его в этом платье.

– Почему же нет? – притворно удивилась Кэт. – Он всего лишь лорд, с которого недавно сняли обвинение в государственной измене.

– Но не в измене мне, Кэт! И я говорю о платье. Давай наденем то, с зеленой вышивкой. Поторопись! Он очень нетерпеливый мужчина.

– И так же нетерпеливо хочет видеть вас, как вы хотите видеть его, миледи.

– Я не настолько нетерпелива, чтобы не переодеться.

– Будьте осторожны, миледи! Будьте осторожны! Вы пока не королева Англии, а он – искатель приключений.

– Я сама искательница приключений, Кэт, поэтому искатели приключений – самые подходящие для меня мужчины. Мой парик!

– Вы прекрасны, дражайшая, но не изумруды, не платье и не парик делают вас красавицей, а радость, бурлящая внутри вас. Будьте осторожны. Помните о Томасе Сеймуре.

– Я теперь старше, Кэт. И почти королева. А он не Томас. Прикажи им прислать его ко мне.

Роберт вошел, встал на колени, задержал ее руку в своей, подняв к ней настойчивые глаза.

«Она еще не королева, – подумала Кэт, – но верьте мне, милорд, она ею станет. О, любовь моя, будь осторожна! Он слишком красив, этот мужчина. В нем слишком много очарования. Даже я слабею, когда смотрю на него».

– Очень мило с вашей стороны, что вы приехали повидаться со мной, милорд Роберт, – проговорила Елизавета с холодным достоинством.

– Мило! – В его голосе прозвучала вся уверенность мира. – Мило со стороны вашей милости позволить мне служить вам.

Она рассмеялась:

– Теперь многие желают служить мне, лорд Роберт. Хотя совсем недавно даже не приезжали в Хатфилд.

– Возможно, они держались в стороне из-за страха подвергнуть опасности такую прекрасную и милостивую леди?

– Или самих себя? – предположила она. – Но я слышала, вы недавно вернулись из Франции, в чьих землях великолепно послужили нашему государству; так что мы не можем обвинить вас в трусости, не так ли?

– И все же именно страх удерживал меня вдали от Хатфилда, страх перед тем, что такой импульсивный поступок может повлечь за собой опасность для лица, чья безопасность значит для меня гораздо больше, чем моя собственная. Могу ли я побеседовать с вашей милостью наедине?

– Разумеется, нет, милорд! Могу ли я, молодая незамужняя женщина, оставаться наедине с мужчиной… прошу прощения, милорд, но до нас доходят разные толки… с мужчиной, имеющим такую репутацию, как ваша, в глазах противоположного пола? Кэт Эшли останется. Она моя самая лучшая служанка и подруга.

Роберт почувствовал неловкость. Кэт Эшли не славилась способностью хранить тайны. Но королева находилась между жизнью и смертью, а Елизавета разве что не сидела на троне. Ему нет нужды беспокоиться об этой сплетнице Эшли. Больше того, он знает, что его судьба связана с принцессой. Ее поражение будет и его провалом, так же как и ее триумф. В жизни человека с амбициями наступает момент, когда он должен открыто показать, на чьей он стороне. Если бы только он мог остаться с ней наедине, как много он смог бы сделать! Знала ли Елизавета об этом? Или же она, молодая женщина, мужественно стоявшая лицом к лицу с Гардинером и ему подобными, испугалась власти обаяния Роберта Дадли?

Он почти угрюмо проговорил:

– Похоже, моя судьба – никогда не быть рядом с вашей милостью.

Ей понравилась такая угрюмость. Это было для нее манной небесной. Он сравнивал Кэт с тюремными решетками. У Елизаветы от удовольствия закружилась голова. Да, она должна держаться надменно, пока не привыкнет к этой сладкой отраве.

– Вы забываете о моем положении, милорд Роберт, – сказала она, пытаясь спрятаться от своих чувств за оградой королевского происхождения. – Теперь расскажите мне, почему вы решили приехать повидаться со мной.

Он глянул на нее обиженными и гневными глазами:

– Ваша милость должны были бы знать, что я предстану перед ней при первой же возможности.

– А это и есть первая возможность? Откуда мне может быть сие известно?

– Я верил, что между мной и вашей милостью существует глубокая и продолжительная дружба.

– Ах да! Мы оба страдали, не так ли? Приободритесь, милорд. Я знаю, что вы мой друг.

– Я привез вам доказательства этой дружбы. – И он положил к ее ногам два мешка.

– Что это такое, милорд?

– Золото. Вы сказали, что я могу говорить свободно. Хорошо, я так и сделаю. Многие, сказали вы, приходят к вам, чтобы выказать свою преданность. Поскольку королева так больна, дороги в Хатфилд становятся все оживленнее. Дорогая леди, если королева поправится, дороги, ведущие обратно в Лондон, станут еще оживленнее, и, если что-то пойдет не так, Хатфилд может снова превратиться в одинокую тюрьму.

– Что-то пойдет не так?

– Мир, в котором мы живем, очень опасен.

– Вам известно о заговорах против меня?

– Я ничего не знаю о заговорах. Не думаете же вы, что кто-то станет рассказывать о них мне… самому убежденному стороннику вашего величества… вашей милости!

– Милорд!

– Да! – воскликнул он. – Я выразился достаточно ясно, не так ли?

Роберт поднялся с колен и сделал к ней шаг. Какой горячий мужчина, подумала Елизавета с нежностью.

Но ее глаза сверкнули. «Не забывайте, – говорили они, – что я вскоре буду вашей королевой». Однако это предупреждение сопроводила ласковая улыбка.

– Я доверяю вам, лорд Роберт, – сказала она. – Что за мешки вы привезли мне?

– Они полны золота. Я привез их вам в знак моей преданности. Вы получите больше… если вам оно понадобится. Я продал мои земли и продам еще. За окончанием царствования не всегда следует мирное преемствование. Я желаю, чтобы ваша милость знали, что, если я понадоблюсь вам… в любом качестве… я в вашем распоряжении. Мое состояние, недавно возвращенное мне, я кладу к вашим ногам. Эти мешки всего лишь символ. Вам принадлежат эти руки и это сердце, это тело, этот человек.

Елизавета была глубоко тронута. Она протянула ему руку для поцелуя, но он не взял ее, а прошептал:

– Ваша милость, я не могу. Вы так прекрасны… Я не могу на себя положиться…

Эти слова были ей так же приятны, как мешки с золотом. Она была не только принцессой, которая вскоре станет королевой, говорил он ей; она была самой желанной женщиной, которая могла заставить его забыть обо всем, потому что он так безумно любит ее.

– Идите, – мягко проговорила Елизавета. – Мы увидимся снова.

Он преклонил перед ней колени и, поднимаясь, сказал:

– Когда ваша милость станет королевой Англии, я первым приду выразить вам мою преданность и предложить вам мои услуги. Клянусь в этом.

Когда Роберт Дадли ушел, Кэт подняла мешки и сказала:

– Он вас околдовал.

– Знаю, Кэт. Но разве не может быть, что я тоже околдовала его?

– Колдовство – его вторая натура.

– Быть может, как и у меня.

– Легче болеть любовью к королеве, чем к джентльмену удачи. Не забывайте, когда пробьет ваш час, что у вас есть и другие друзья. Вспомните Уильяма Сесила, который верно служил вам все эти годы при дворе вашей сестры, писал вам, давал советы.

– Почему я должна забыть Уильяма Сесила? Разве я не говорила, что он мой самый близкий друг?

– Да, говорили! Но у него нет пары горящих черных глаз, которые смотрят на вас так, словно готовы вас проглотить. Он не говорит вам, что ваша красота ударяет ему в голову, что он не смеет коснуться вашей руки из-за страха вас соблазнить прямо здесь и сейчас, на глазах у вашей верной служанки Кэт Эшли.

– Стыдись, Кэт! Разве лорд Роберт говорил подобные вещи?

– Говорил, миледи.

– Тогда я их не расслышала.

– Но вы видели… и я видела… и он хотел, чтобы это было видно. Он авантюрист.

– Ну а кого я должна хотеть – любителя посидеть у камина? Карлика? Прыщавого юнца?

– Стало быть, вы хотите этого мужчину?

– Ты можешь удалиться, Кэт. Мне не нужна твоя наглость.

– У вас есть моя любовь, а такая любовь, как моя, безразлична к гневу, который может вызвать. Она старается служить, даже если служение иногда приносит неприятности.

Повернувшись, Елизавета обняла Кэт.

– Я знаю это, Кэт, знаю. – Она улыбнулась. – Значит, он глядел на меня так, словно готов был меня проглотить? Да, так и было! Но пока он только глядит, какое это имеет значение? Не бойся, Кэт, я не позволю себя проглотить. Давай заглянем в карты. Интересно, что они сейчас скажут о высоком смуглом мужчине.

– Остерегайтесь его! Вот что они вам скажут.

– Я? Остерегаться? Пусть он меня остерегается!

– Нет, миледи, это вы трепещете. Будьте осторожны. Это вовсе не обычный человек.

– А вот тут ты права, – согласилась Елизавета и счастливо рассмеялась. – Он действительно совсем не обычный человек.

Наступил ноябрь. Замок в Хатфилде превратился в центр великой активности. Принцесса теперь держалась более надменно, стала царственной, но веселой, высокомерной и более вспыльчивой, чем прежде.

К ней приехал граф Фериа, что вызвало новый прилив оживления, поскольку все понимали зачем – чтобы от имени своего господина, Филиппа Испанского, войти в доверие к Елизавете.

Граф низко поклонился – ниже, как тут же заметила Елизавета, чем кланялся ей во время их последней встречи. От такого его поведения ей захотелось громко рассмеяться. Она подумала: «Значит, ваш господин скорее окажет поддержку мне, той, которую он подозревает в ереси, чем позволит своему старому врагу, королю Франции, посадить Марию Шотландскую на английский престол».

Было приятно знать, что она получит поддержку могущественного Филиппа, и понимать: что бы Елизавета ни сделала, этого уже не изменишь. Она могла бы быть холодна с Фериа, если бы того пожелала, или же отнестись к нему тепло, но ничто не изменило бы решения его господина. Испании Елизавета представлялась меньшим из двух зол. Так оно и должно оставаться.

– Для меня большая честь, милорд граф, – сказала она, – что вы осветили своим присутствием мое смиренное жилище.

– Это скорее честь для меня, – торжественно ответил испанец.

Елизавета оценивающе оглядела его и подивилась: что могло заставить Джейн Дормер влюбиться в него? Он по-своему красив – но испанец! Ей-то подайте доброго крепкого англичанина. Ее мысли постоянно возвращались к Роберту Дадли.

Она предложила Фериа отужинать вместе с ней.

– Мне доставляет великое удовольствие знать, что вы приехали, чтобы заверить меня в дружбе вашего господина, – сказала принцесса, когда они сидели за столом.

– Показать вашей милости свою дружбу к вам всегда было искренним желанием моего господина, – ответил он. – Вы знаете, что королева действительно серьезно больна?

– Я слышала об этом.

– Ваша милость, это важнейший момент для вас, – продолжал Фериа. – Вы будете объявлены преемницей королевы. Таково желание моего господина. Вы знаете, как велико его влияние на королеву, и именно благодаря ему все так и произойдет.

Светлые песочного цвета брови приподнялись, наклон головы стал до крайности надменен.

– Ваш господин – мой добрый друг. У меня нет в этом сомнений, – проговорила Елизавета, – но я не вижу, как он – или кто-либо другой – может дать мне то, что принадлежит мне по праву наследования. Никто не властен одарить меня тем, что является моим правом; так же как по справедливости меня невозможно этого лишить.

– В Англии существует обычай: монарх называет имя своего преемника, не так ли?

– В Англии существует обычай, милорд, что преемником становится ближайший родственник.

– Существовали некоторые затруднения в связи с браком отца и матери вашей милости.

– Я дочь моего отца, – сказала она. – Любой, кто знал его и знает меня, не может в этом усомниться.

– Вы говорите истину, и королева в восторге, что сделает вас своей преемницей – по предложению его величества, моего господина. Я хотел бы, чтобы вы знали, что его самое католическое величество – ваш друг.

Елизавета наклонила голову набок. Фериа с трудом мог поверить, что эта надменная принцесса та же самая молодая женщина, которая еще совсем недавно была необычайно скромна и услужлива. Принцесса знала, что ее положение безопасно; знала, что королева на смертном ложе; знала, что это дело всего лишь нескольких недель – а возможно, и дней, – и она станет королевой Англии. Но держится так, словно эта честь уже принадлежит ей, подумал испанец.

– Существуют некоторые условия, – произнес он.

– Сочту своей обязанностью выслушать их.

– Она желает, чтобы вы не меняли ее личных советников.

Елизавета грациозно приподняла плечи:

– Я считаю, что вольна сама выбирать себе советников, как вольна была выбирать их она.

Несколько мгновений граф молчал. Елизавета была агрессивна, он предвидел впереди неприятности, но продолжил:

– Но, что самое важное из всего, она требует от вас не делать никаких изменений в религии страны.

Принцесса опять склонила голову и заговорила с почтительным достоинством:

– Я не стану менять ее при условии, что ее истинность будет подтверждена словом Божьим, которое единственно может быть основанием для моей религии.

Фериа был слишком в большом отчаянии, чтобы скрыть свои чувства. Какие беды ждут впереди его господина и Испанию, когда на престоле окажется эта женщина? Она само кокетство, если восхищаются ее нарядами и драгоценностями, так что может показаться, будто перед вами глупенькая хихикающая девчонка, а ведь на самом деле это серьезный и коварный государственный деятель.

Он тревожился о будущем и лихорадочно надеялся, что его отзовут в Испанию прежде, чем ему придется служить в стране, управляемой такой королевой.

Потом в Хатфилд приехала Джейн Дормер, невеста Фериа. Это вызвало много разговоров и предположений, потому что после госпожи Кларенциус Джейн была самой любимой фрейлиной Марии.

Елизавета приняла ее сдержанно, с любопытством разглядывая прелестную молодую девушку, фанатичную католичку, которая вскоре станет испанкой, а сейчас, несомненно, шпионит для своего возлюбленного.

Елизавета доверяла ей меньше, чем всем остальным придворным королевы, которые не показали себя ее друзьями.

Джейн преклонила колени и сообщила:

– Ваша милость, я привезла три просьбы ее величества. Они заключаются в том, что вы будете добры к ее слугам, заплатите ее долги и оставите церковь такой, какая она есть – заново установленная ее величеством.

– Благодарю вас, госпожа Дормер, – ответила Елизавета. – Вы можете подняться. Ее величество может быть уверена, что я буду добра к ее слугам и заплачу ее долги. Что касается религии, как я уже говорила, это дело, в котором я не могу полагаться ни на кого, кроме Господа.

– Я привезла также шкатулку с драгоценностями от короля.

Елизавета приятно оживилась. Она обожала драгоценности, а драгоценности, подаренные Филиппом, который, как она почувствовала, уже начал ухаживать за ней, были вдвойне привлекательны.

– Он говорит, что они должны быть подарены вам, потому что знает, что они вас восхитят, и потому что будут вам к лицу.

– Значит, таковы были его слова? – спросила Елизавета.

Джейн заверила ее, что именно таковы; и Елизавета, очень довольная, стала с гостьей очень любезна.

Но, отпустив Джейн, задумалась. Было ясно: Мария, должно быть, очень близка к смерти. Елизавета помнила предупреждение Роберта и золото, которое он ей привез. Не излишне ли она тверда в деле с религией? Не держалась ли чересчур высокомерно с Фериа? И что будет, если в конце концов Испания откажет ей в поддержке? Что, если французский король устроит какой-нибудь заговор, чтобы посадить на трон Марию, королеву Шотландии?

Принцесса послала за человеком, которого знала как одного из самых восторженных своих обожателей и которому могла доверять. Николас Трогмортон был замешан в мятеже Уайетта, но его оправдали за недостатком доказательств против него.

– Отправляйтесь во дворец со всей возможной скоростью, – приказала она. – Проникните туда как можно более скрытно, не привлекая внимания, и добейтесь возможности поговорить с фрейлинами королевской опочивальни. Большинство из них хотят служить мне – за исключением Джейн Дормер и старухи Кларенциус. Королева всегда носит черное эмалевое колечко, которое ей подарил муж на свадьбу. Это безошибочно узнаваемое испанское кольцо. Пошлите его мне, чтобы я была уверена, что королевы более нет в живых. Я помню, когда умер мой брат, вокруг дворца поставили стражу, чтобы эта новость не просочилась некоторое время. Но я должна узнать о смерти Марии немедленно.

Сэр Николас отбыл, но не успел еще добраться до Лондона, как в Хатфилд приехал еще один гость. Он торопливо вошел в дом, требуя аудиенции у принцессы, и, как только она была ему предоставлена, упал перед ней на колени и воскликнул:

– Боже, храни ваше величество! Боже, храни королеву Елизавету!

Гость поднялся с колен, возвышаясь над ней, а ее сердце замерло от восхищения им.

– Вы уверены, что это так?

– Я обещал, что первым принесу вам эту новость. Я поклялся в этом.

Охваченная эмоциями, Елизавета отвернулась. Наконец-то она королева Англии; и человек, который так долго и так приятно занимал ее мысли, теперь стоит перед ней, готовый ей служить.

Потом она упала на колени и вскричала:

– Это деяние Господне, и чудесно оно для наших взоров!

На некоторое время она предалась торжественным размышлениям о своем предназначении, но потом поднялась и, повернувшись к нему, произнесла:

– Вот теперь я действительно ваша королева. Он склонил голову и прошептал:

– Ваше величество… Ваше самое прекрасное и любимое величество!

– Друг мой, – отозвалась Елизавета, протягивая ему руку, – мой очень добрый друг, вы не пожалеете о дне, когда прискакали к королеве с такими новостями, – но отодвинулась, когда он сделал к ней шаг. Гость сказал:

– Я слышу, что прибыли другие. Новость уже разнеслась.

Да, скоро их одиночество нарушат. Она позволила себе ласково ему улыбнуться.

– Лорд Роберт Дадли, – торжественно проговорила Елизавета, – с этой минуты вы главный королевский конюший.

– Мои смиренные благодарности, ваше величество.

Она заметила, как зарумянились его щеки. Эта должность сама по себе будет приносить ему пятнадцать сотен фунтов в год. И еще Елизавета подумала: «Никогда еще у королевы не было такого красивого главного конюшего».

– Вам очень подходит эта должность, – добавила она, – и это означает, что вы будете постоянно состоять при мне.

Он страстно откликнулся:

– Ваш главный конюший сделает все, что потребует от него ваше величество.

Интимный момент закончился. Появились другие люди, чтобы объявить Елизавету королевой.