Онлайн чтение книги Из моей копилки
23. ПАШКИНА ЭКОНОМГЕОГРАФИЯ

НАШЕГО соседа Пашку Менухова по-уличному называли Барометр.

Пашка Барометр да Пашка Барометр… А вот с чего далось ему это прозвище: как-то в Попихе был маслодел Егор: проверял жирность молока, сдаваемого на маслодельный завод. Бабы тогда спросили Пашку:

– Скажи-ко, Павло, будет сегодня дождик или нет? Валять копны на просушку или повременить?

– Погодите, бабы. Будет дождь. Соберется. Что-то с утра у меня грыжа урчит, проклятая. Знать, перед ненастьем…

Бабы верили Пашке, потому что его «метеорологические» наблюдения часто подтверждались.

Егор-маслодел услышал этот разговор, сказал:

– Господи боже мой, какая серость! Обыкновенная грыжа барометр заменяет. Ну и Пашка, ходячий барометр, предсказатель погоды…

С тех пор и пошло по деревням новое слово – Барометр. Пашка Барометр.

И всякий, кто в медицине ни капли не разбирается, знал, что у Пашки предсказывающая погоду грыжа, размером с большое осиное гнездо, и такой же формы, приобретена им в молодые годы при царе-косаре на тяжелой бурлацкой работе у закупщика и сбытчика товаров Николахи Ларичева.

Об этом сам Пашка часто рассказывал, ибо больше ему рассказывать было не о чем.

Одевался Пашка нищенски, в обтрепки. Летом пылил по деревне в стоптанных, заплата на заплате, валенках, а зимой по утоптанным дорожкам торопливо, вприпрыжку хаживал босичком. Жил он, обессилевший, ничего не делая. Сын Санко работал на лесопилке, дочь Анка нанималась в работницы. С их помощью Пашка и перебивался кое-как со своим «барометром».

А в молодости, в восьмидесятые годы прошлого столетия, Пашка бурлачил, видел свет не только из своего окошка. Ходил под парусом, правил гребью на купеческой барке, у руля стаивал, в лямку впрягался. Был он неграмотен, однако памятью обладал, знал кое-что понаслышке, кое-что запомнил зрительно. К усидчивым на своей земле соседям он относился свысока и так о них отзывался:

– Мишка Петух дальше своего носа не видит. Нигде не бывал. Живет всю жизнь, как рак в норе. Афонька Пронин только по ярмангам ездит, из пустого в порожнее перекладывает. И кроме лошадиного хвоста, тоже ничего перед собой не видал… Конечно, мне с Алехой Туркой не тягаться. Тому повезло в жизни: всю Россию и Сибирь видел и вокруг света объехал, когда из Владивостока на корабле в Одессу везли… Наши деревенские дурни и того не знают, что земля – шар, а не ровная, как сковородка…

Однажды старик Вася Сухарь, начиненный знаниями из древнейших книг, хотел подкусить Пашку Барометра ехидным вопросом:

– А как же люди под нами ходят вверх ногами и не падают?

– Оченно просто! – отвечал Пашка. – Земля в огромности своей все живое и мертвое на себе придерживает…

Первые познания местной географии и экономика своего края мы получали из простецких Пашкиных рассказов.

Начиналось, наше обучение с того, как закупщик Николаха Ларичев из приозерной деревни Лебзово с осени нанимал плотников и на берегу Пучкаса строил барку, способную поднять не менее трех тысяч пудов груза. К весне новенькая, просмоленная и крытая тесом барка была готова. После ледохода с Кубенского озера подпирала полая вода, стекавшая из лесных рек.

Ларичевская барка сама собой снималась с бревенчатых клеток и, покачиваясь, становилась на якорь.

Над крышей, на матерой и высокой мачте, к реям прикреплялся плотный парус.

Экипаж не велик: сам хозяин, два племянника – приказчики, сын – за кассира. На подмогу брал еще Ларичев проверенного в путинах, выносливого и безропотного Пашку Менухова. Для всех была одна общая каюта с отдельной каморкой для хозяина. В каморке, на дощатой койке под подушкой сундучок – подголовник с деньгами и двумя постоянно заряженными пистолетами. На всякий-случай, для острастки, висело еще ружье. Дело торговое, не бедное, а в дальней путине всякие люди водятся. Как бы на разбойников не наскочить…

Сколько навигаций хаживал Пашка в работниках у Ларичева, сам того не помнит, но зато, как «Отче наш»… изучил весь путь и где чем промышлял ловкий в торговом деле его хозяин.

– Вот, ребята, слушайте и понимайте, – говорил нам поучающе Пашка Барометр, – если встать так: лицом к Спасу Каменному, а спиной к Миколе-Корню, то впереди будет юг, там Вологда, а позади – север, там Архангельск, справа на запад – Питер, а налево – Великий Устюг. Подрастете, узнаете и скажете: «Пашка Менухов не врал, все так и есть…» Ладно-хорошо. Начинали мы на Кубине грузить ларичевскую барку сапогами, что нашили ему за зиму здешние чеботари. Иногда пар пятьсот, иногда и больше. Потом брали у роговщиков роговые изделия здесь же, в Устье Кубины. В других местах нигде роговщиков нет. Грузили аккуратненько коробы с гребнями, расческами, папиросницами, подсвечниками, вешалками. И чего тут только не было! А товар не тяжелый, на ярмангах ходовой. До выхода в озеро останавливались у Лысой горы в Чиркове. Там набирал хозяин глиняной посуды с чертову уйму: кринки, ладки, квашенки – все складно уложено, соломкой для мягкости обернуто. Этому товару место на палубе под брезентом. Проходили в безветерь озеро Кубенское, спускались на Сухону и плыли по течению до Устюга легонько и ходко. Мое дело – стой у руля и не наткнись на камни. В Опоках на быстрине Николаха Ларичев побаивался, сам рядом со мной стоял, крестился, только и слышно: «Господи, пронеси!»

Устюг – город, ребята, – плюнуть некуда, все церкви да соборы… Дня три тут постоим у берега. Николаха с приказчиками по городу рыщут, товаров ищут. Я барку стерегу – ружье за спиной, а сын хозяйский с пистолетом за пазухой около каморки, где касса. И тут на барку тащат, что закуплено. А закуплено то, чего в Устюге и около мастерят ремесленники: щетки всякие, шкатулки такие, что глаза разбегаются и диву даешься, то с морозом по жести, то с узорами по бересте. Кольца, браслетки, серьги, брошки, вилки, ложки серебряные, изукрашенные позолотой и всякими разноцветьями. Это дорогой товар, и места ему немного надо. Рожь, горох, ячмень – все это дешево в Устюге, но это неподручный товар. Ларичев хлеба не скупал. А какие девки в Устюге – нарядные, дородные славнухи! Телеса плотные, не ущипнешь. И на песни горазды. Ну, вам, ребята, рано еще понимать вкус в этом деле. Подрастете – меня вспомните. За Устюгом поворот по Двине на север, к Архангельску. Есть, город Красноборск. Пристаем. Ларичева там знают. Казалось бы, на что ему кушаки? А кушаки красноборские, широкие с каймой, – залюбуешься. Покупает он их штук несколько сотен, и тоже в барку. В Архангельске на ярманге все сгодится…

Выбирает Николаха из партии самолучший кушак, красный с радугами и кистями, длинный, вокруг туловища шесть раз обернуть можно. И говорит: «Полезай, Пашка, на мачту и прибей его повыше паруса как мой купеческий стяг!» Плывем в поветерь да по теченью, чем дальше – тем река шире. В непогодь, бывало, и у берега простоишь, за мысочком. А ночи молока белей. Светлей наших вологодских. Постоим, и опять дальше. Парус надут. Кушак на мачте трепещется, извивается. И все перед глазами в пути разное: леса – ни конца, ни краю, берега как стены крепостные: то красные, отвесные, то белые, и не пристанешь к таким, и не вскарабкаешься. А такого города, как Архангельск, поискать – не найдешь. За двадцать верст от него ворванью воняет и треской пахнет. Этого добра там полные берега завалены бочками. Останавливаемся в отведенном месте. Хозяин мне сразу половину заработка, чистыми пятнадцать рублей, не считая вычету за горох, пшенную кашу, постное масло и говядину. А с барки не спускает. Карауль! Карауль, пока он не распродаст всего груза. А продавал оптовикам. Раз-раз, по рукам – и пошли сапоги, покатились горшки, потащились красноборские кушаки. И только слышно, как шелестят кредитки, звенит золотишко да поскрипывает ключ в подголовной шкатулке хозяина. На обратный путь Ларичев каждый раз загружал барку бочками селедок и ворвани. И опять ему выгода.

Со мной ему везло. Я трудился, как черт. Около Нюксеницы высокие берега. Шли обратно против теченья – я и еще пятеро наемных. Шли берегом, лямкой тянули барку. Тяжело пришлось. У меня внутрях жила лопнула, и оттого грыжа стала. Вот вам и «барометр».

На другую весну отправился Ларичев с товаром тем же путем без меня. Нанял лахмокурца в рулевые. Тот сплоховал и шарахнул барку об камни в Опоках. Все разлетелось – куда куски, куда милостыньки. Так незаштрахованное добро и погибло. Еле сами спаслись…

Спустя долгие годы я вспоминаю эти Пашкины бывальщины. Вспоминаю потомков Ларичева. Они после катастрофы не смогли подняться до купеческой линии. Сам старик не выдержал, скоропостижно умер, а его сыновья и внуки пошли в конторщики. Один из Ларичевых жив-здоров и, говорят, стал художником, пишет пейзажи и колхозных передовиков, участвует на выставках, приобретает известность.

А Пашка Менухов дожил до революции и скончался в доме для престарелых, не расставаясь с кличкой Барометр.