Онлайн чтение книги Живи с молнией
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Эрик встретился с Хэвилендом случайно. Он поднимался на лифте, как вдруг, поравнявшись с площадкой какого-то этажа, увидел сквозь стеклянную дверцу человека, поджидающего лифт.

Эрик узнал Хэвиленда, и сердце его екнуло. Он медленно вышел из кабины.

– Доктор Хэвиленд! Вы уже вернулись?

Тот поглядел на него с вежливым удивлением и улыбнулся.

– Да, всего несколько дней назад. – Он повернулся к лифту, словно опасаясь, что не успеет нажать кнопку и лифт вызовут с другого этажа, и по этому жесту, по тону ответа Эрик, весь похолодев, вдруг понял, что Хэвиленд его не узнал.

– Мне бы хотелось как можно скорее поговорить с вами, – сказал Эрик. – Я хочу напомнить вам обещание, которое вы мне дали.

– Я дал вам обещание?

– Да. Прошлым летом, перед вашим отъездом, на приеме у Фокса. Вы не помните? Я был с Максуэлом.

Хэвиленд наморщил лоб и покачал головой, не забыв, однако, на всякий случай войти в кабину лифта.

– Послушайте, – сказал он несколько виновато, – может быть, вы зайдете ко мне в кабинет? Я сейчас там буду. Комната номер шестьсот двенадцать.

Хэвиленд захлопнул дверцу, и кабина поехала вниз; Эрик проводил ее глазами. Он был подавлен странным чувством внутренней пустоты и обиды, словно кто-то совершил ужасную ошибку, за которую ему приходится расплачиваться. Ему казалось, что все его планы рухнули и будущего больше не существует.

Он не стал ждать лифта и бегом спустился по девяти пролетам лестницы. Стукнув в дверь Хэвиленда, он сейчас же открыл ее и вошел.

Кабинет Хэвиленда был невелик, выбелен известкой и ничем не примечателен. Верхнюю половину стены напротив письменного стола занимала классная доска. На ней двумя разными почерками были написаны какие-то непонятные Эрику уравнения, словно Хэвиленд вел с кем-то теоретический спор. На полу возле двери стоял небольшой элегантный чемоданчик.

Хэвиленд сидел, развалясь в кресле. Даже без пиджака, с засученными рукавами рубашки, он сохранял изысканно щегольской вид. Хэвиленд заговорил, не дав Эрику открыть рта.

– Знаете, я должен извиниться, – сказал он. – Кажется, теперь припоминаю. Ваша фамилия Гордон, не правда ли?

– Горин.

– Ах да, конечно. Кажется, я обещал взять вас к себе в лабораторию. Но, – он пожал плечами, – в настоящее время я вам ничего не могу предложить. Видите ли, мне нужно проделать ряд опытов. Вопрос в том, с какого начать. Вот это я и стараюсь теперь решить.

– Но неужели сейчас нет никакой работы? Ведь независимо от того, с какого опыта вы начнете, вам, наверное, потребуется какое-то оборудование, которое потом может пригодиться для любого опыта?

– Как вам сказать… – Хэвиленд провел по щеке ногтем большого пальца. – Не обязательно. Вы знакомы с современным состоянием ядерной физики?

– Не особенно. Я кое-что читал, но…

Хэвиленд поглядел в окно, затем перевел на Эрика бесстрастный взгляд.

– Значит, мне придется объяснять вам все с самого начала. Если вы не возражаете, конечно.

– Нет, пожалуйста, – сказал Эрик. Он не мог понять, подготовка ли это к отказу или первый признак победы, и принялся слушать с двойною целью – узнать что-то новое и разгадать намерения Хэвиленда. – Нисколько не возражаю.

Хэвиленд продолжал смотреть на него с тем же странно-спокойным выражением. У него был большой запас ничего не значащих вопросов и фраз, казавшихся ему самому настолько банальными и бесцветными, что в его устах они звучали тонким сарказмом.

Фраза «если вы не возражаете» должна была послужить Эрику сигналом к извинениям за то, что он посмел явиться к Хэвиленду без всяких знаний предмета, который хотел избрать своей специальностью, и к немедленному уходу. Но Эрик понял эти слова буквально, и Хэвиленда это сначала поставило в тупик, потом чуточку рассердило и в конце концов показалось забавным. Еще момент – и он неожиданно, к собственному удивлению, заговорил с юношей серьезно, без всякого сарказма:

– Ну, ладно. Так вот в чем дело. Фактически об атомном ядре ничего не известно. За последние два года в этой области была проделана большая работа, но все это пока ни к чему не привело. Ожэ в Париже, Чэдвик в Англии, другие ученые в Германии и в России – все пытались по-разному решить одну и ту же задачу: расщепить атомное ядро и посмотреть, что из этого выйдет, но… – он покачал головой, – результаты у всех получались разные. В некоторых случаях возникало новое излучение, по проникающей силе превосходящее все, что мы до сих пор знали, Что это за излучение? Что оно означает? Откуда взялось? Не знаю. Я даже не знаю, как подойти к решению этой загадки, – мне нужно посидеть за столом, подытожить результаты всех исследований и сделать какие-то выводы для себя. А сколько еще придется над этим сидеть – не имею представления.

– Понимаю, – медленно сказал Эрик. – Другими словами, вы меня гоните прочь.

– Ну, это слишком уж сильно сказано…

– Но по сути это так и есть, не правда ли?

– Погодите, – сказал Хэвиленд. – По вашему лицу я вижу, что все ваши планы летят к черту, но что я могу поделать? Знаете что, не в моем характере давать такие неосторожные обещания. Не может быть, чтобы я не сказал еще чего-нибудь, потому что никогда в жизни я не даю обещаний, не оставив для себя лазейки, чтобы в случае чего увильнуть.

– Да, вы поставили мне некоторые условия…

– Вот это, пожалуй, вероятнее. Какие же именно?

– Я должен доказать вам, что справлюсь с работой, должен получить разрешение Фокса и должен изучить лабораторную технику.

– Ну и что же, изучили вы лабораторную технику?

– Я не успел. Видите ли… – Что толку было оправдываться? – Нет, я ее не изучил.

– Так. А как обстоит дело с Фоксом?

– Я решил сначала переговорить с вами. Я думаю, что гораздо лучше, если просьба будет исходить от вас.

– Значит, вы не говорили с ним. А ваша докторская степень?

– О, что вы, меня не допустят к защите еще месяцев шесть. Не раньше весны, во всяком случае.

Хэвиленд выпрямился в кресле.

– Тогда что же вы делаете из меня Иуду-предателя?

– Но ведь остается еще одно условие, – сказал Эрик. – Я должен доказать вам, что справлюсь с работой.

Хэвиленд невольно рассмеялся.

– Ну? – спросил он уже другим тоном. – Вы считаете, что справитесь?

– Уверен в этом. Посадите меня в лабораторию – и вы сами увидите. Мои руки привыкли к работе. Я справлюсь.

– Вы безнадежны, – вздохнул Хэвиленд. – Вы совершенно безнадежны. Убирайтесь отсюда, получите докторскую степень и приходите через полгода. К тому времени я что-нибудь надумаю.

Эрик внимательно поглядел на него, стараясь угадать его настроение, потом, повинуясь интуитивному порыву, внезапно спросил:

– Значит, вы сами поговорите с Фоксом?

–  Я поговорю с Фоксом? Откуда вы это взяли? Ну, знаете… Впрочем, ладно, – сказал он безразличным тоном. – Я с ним поговорю.

– И еще вот что, – сказал Эрик, подавляя в себе ликованье, вызванное этой неожиданной уступкой. – Я знаю, что у вас есть пустая лаборатория – ею никто не пользуется и там ровно ничего нет. Мне бы только иметь помещение, чтобы я сразу мог взяться за дело, – больше мне ничего не надо.

Хэвиленд закурил сигарету и несколько раз затянулся.

– Я бы не назвал вас настойчивым, – задумчиво сказал он, – потому что это было бы слишком мягко сказано. Ладно. Я позабочусь, чтобы вам дали ключ.

– Канцелярия сейчас открыта, – напомнил Эрик. – Мы можем сделать это не откладывая.

– Нет, – упрямо сказал Хэвиленд. – Мне некогда. Я сейчас ухожу. Приходите в понедельник.

В дверь постучали.

– Войдите, – отозвался Хэвиленд.

Вошли мужчина и дама. У обоих был такой вид, словно они ожидали увидеть какие-то чудеса. Мужчине было около сорока, даме – лет тридцать. Еще не рассмотрев их как следует, Эрик сразу почувствовал, что они богаты, ибо деньги выделяют особое излучение, которое воспринимается раньше впечатлений от одежды, голоса и манеры держаться. Мужчина был довольно грузен, но серый костюм из шерстяной фланели сидел на нем превосходно. Женщина была белокура и обладала тем изысканным изяществом, которое наводит на мысль о мягких тканях и дорогих духах. Они остановились на пороге. В этих стенах такие посетители производили на редкость экзотическое впечатление.

– Но это вовсе не лаборатория! – воскликнула молодая женщина. – О, Тони, какое разочарование!

Хэвиленд, улыбаясь, встал.

– Хэлло, Лили! Хэлло, Дональд! Простите, что заставил вас тащиться наверх, но я был занят. Это мистер Горин. Мистер и миссис Питерс.

Гости вежливо кивнули Эрику.

– Если мы помешали. Тони, – сказал мистер Питерс, – то мы можем подождать внизу, в машине.

– Вздор, – сказал Хэвиленд, – мы уже кончили.

Он надел пиджак и галстук.

– А я-то надеялась увидеть настоящую лабораторию! – сказала миссис Питерс с очаровательно грустной ужимкой. – Оказывается, это обычный служебный кабинет. Или это – монашеский аскетизм гения?

– Подождите, скоро я смогу показать вам настоящую лабораторию. Мистер Горин хочет помочь мне в ее устройстве.

Эрик просиял – эти слова окончательно убедили его в том, что он принят.

– А вы тоже физик, мистер Горин? – спросила миссис Питере. – До сих пор я знала только одного физика – Тони, и как-то сразу трудно себе представить, что на свете есть еще и другой.

Мистер Питерс оглядывал комнату. В этот момент он был похож на аукционного оценщика, который прибыл на ферму описывать имущество и, покусывая верхнюю губу, выдерживает долгую, томительную паузу, прежде чем назначить цену оптом.

– Джек, вероятно, еще не бывал тут? – спросил он.

Хэвиленд засмеялся.

– Нет, мой брат – человек деловой, для пустяков у него нет времени.

– Я бы не сказал, что это пустяки, – протянул мистер Питерс, хотя это явно было сказано только из вежливости. – Но, в конце концов, Джек несет огромную ответственность перед всей семьей. Вот уже год, как мы с ним компаньоны, и я мог убедиться, насколько серьезно он относится к делу. Но на вашем месте я бы подождал приглашать его, пока не будет готова лаборатория.

– Я не стремлюсь поразить его, Дональд. Ну, пошли?

Эрик наблюдал за ними со странным чувством. Хэвиленд, снова безукоризненно одетый, стоял рядом со своими друзьями, держа в руках элегантный, с разноцветными наклейками, чемоданчик. В нем сразу произошла какая-то неуловимая перемена. Он как бы перенесся в другой, недосягаемый мир. Между этими тремя людьми появилось нечто общее, словно чета Питерсов, чуждая здешней атмосфере, перетянула Хэвиленда на свою сторону, оставив Эрика одного. Он почти физически чувствовал, как они ускользают от него.

– До свидания, – сказал Эрик, стараясь удержать их звуком своего голоса.

Все трое обернулись и взглянули на него, точно удивившись его присутствию, затем улыбнулись, кивнули и вышли за дверь.

После этого Эрика в течение нескольких часов мучило чувство отчужденности. Он даже стал сомневаться, действительно ли Хэвиленд тот человек, с которым ему следует работать, но затем заставил себя отбросить эти сомнения. В конце концов его мечта сбылась: с понедельника начнется работа. И это самое главное, решил он. Вскоре к нему вернулась радость от сознания своей победы.

2

В тот же вечер, в пятницу, накануне того дня, когда Эрику передали просьбу Сабины позвонить ей, она окончательно порвала со своим женихом. Как только она вернулась из магазина домой, ей позвонил О'Хэйр. В его низком звучном голосе чувствовалось радостное возбуждение.

– Ну, Сэби, сегодня у нас важный вечер! Едем на Глен-Айленд с Фрицем и его девушкой. И ручаюсь, что Фриц затеет со мной разговор.

– Какой Фриц?

– Фриц Демпси. Знаешь – фирма «Демпси, Картер и Уикс»… та самая, куда я мечу! Фриц – сын старика и Демпси. Он и его девушка заедут за мной, и около девяти мы будем у тебя. Держи пальцы крестом, чтоб мне повезло!

– Я буду готова, – неторопливо сказала Сабина.

Это значило, что она будет ждать внизу, в подъезде… Арни как-то сказал, что так лучше. «Ты не думай, – сказал он, – не потому, что мне не нравятся твои родные или еще что-нибудь в этом роде, – нет, но знаешь, люди, с которыми я теперь выезжаю… Словом, черт возьми, к чему всякие осложнения?..»

– Уверен, что сегодня мне предложат место! – гудел в трубке голос Арни. – Фриц сам пригласил меня провести вместе вечерок, не как-нибудь! Мы с ним сегодня завтракали, и он меня прощупывал. Ты бы на меня посмотрела, Сэби! Сижу как ни в чем не бывало и еще нос задираю, а внутри у меня все так и кричит: «Ну ладно, ладно, чертов сын, брось ходить вокруг да около, ты только спроси меня – и увидишь, как я быстро скажу «да»!

– Ну, и он спросил?

– Да нет же, – нетерпеливо сказал Арни. – Так дела не делаются. Он пошел в контору и рассказал там все, что я говорил. Когда мы встретимся, он пригласит меня позавтракать со своим стариком, и старик сам мне все скажет. Должно быть, они между собой уже все решили. Иначе Фриц позвонил бы мне и сказал, что вечером будет занят. Что ты наденешь, у тебя есть какое-нибудь новое платье?

– Нет, но я надену то синее, которое тебе нравится, – медленно сказала она. Сердце ее громко стучало, и, странное дело, она почему-то испугалась. Страх закипал в ее душе, вот-вот грозя перейти в страдание.

– Ну и прекрасно! – Арни ничего не заметил. – Смотри же, молись за меня, Сэби. Увидишь, все будет так, как я говорил: к тысяча девятьсот тридцать пятому году буду получать двадцать пять тысяч в год, и никакой кризис мне не страшен! Уж я-то не промахнусь. Ну, пока, детка! – Он чмокнул мембрану и повесил трубку.

Сабина отошла от телефона, испытывая облегчение и в то же время отчаяние. Если она не наберется храбрости сказать ему все сегодня же, отчаяние задушит ее. В сущности, Арни О'Хэйр ей совсем не нравился. Сначала ей льстило его внимание, потом привлекла какая-то дерзкая мужественность. У него были блестящие голубые глаза, постоянно менявшие выражение, – они то улыбались, то становились злыми. И в такое время, когда нигде нельзя было найти работу, когда всюду вокруг себя Сабина видела тревогу и страх, его огромная сила воли внушала ей уважение. Однако очень скоро она поняла, что физически он ей неприятен, а его врожденная вульгарность всегда ее коробила. Но прежде чем она успела порвать с ним, она разгадала, что под его внешней незаурядностью, расчетливостью и стремлением выдвинуться таится жалкое одиночество и безумный страх. И жалость взяла в ней верх. Но теперь он как будто ступил уже на путь, ведущий к желанной карьере. Он с жадностью цеплялся за все, что могло содействовать его успеху. Сейчас он будет так ликовать по поводу своей удачи, что она сможет почти безболезненно для Арни уйти из его жизни.

Твердое решение расстаться с ним появилось у Сабины только нынешней весной, когда, благодаря одной случайной встрече, она окончательно убедилась, что, в сущности, никогда не стремилась к этому браку. Но она знала, что О'Хэйр всецело ей верит, и ее понятия о верности заставляли ее медлить с разрывом. Ей хотелось уйти от него с сознанием, что она не покинула его в трудное время, и порвать с ним только после того, как он достигнет успеха. Она была очень щепетильна в подобных вещах.

В девять часов вечера к ее дверям подкатил черный спортивный паккард. За рулем сидел молодой человек, рядом с ним – девушка и Арни. Нарядная, блестящая машина представляла резкий контраст с окружающими домами, а сидящая в ней юная пара и даже Арни казались людьми из другого мира.

– Хэлло, Сэби, – сказал Арни, выходя из машины. Он весь сиял от радости, и от этого вид у него был какой-то совсем ребяческий – просто толстощекий мальчишка-переросток; Сабине он показался очень противным. На нем был новый, с иголочки, костюм, но складка на брюках уже чуть-чуть разошлась, потому что, объяснял он Сабине, новый костюм должен выглядеть так, словно он висел у тебя в шкафу рядом с дюжиной других. Арни всегда держался очень прямо; у него была коренастая, на редкость негибкая фигура. Костюмы обтягивали его, как кожица спелую виноградину.

– Познакомься, Сэби, это Фриц Демпси и Кора Бэллантайн.

Фриц, сидевший за рулем, кивнул и улыбнулся, и, хотя Сабина видела его впервые, ей показалось, что она знает его давным-давно – внешность и манеры у него были точно такие, какие изо всех сил пытался усвоить Арни. Девушка оказалась блондинкой с хорошеньким, по-детски неоформившимся личиком. Она была немножко пьяна. Сабина приветливо улыбнулась обоим, но они ей не понравились.

Арни открыл крышку наружного сиденья, помог Сабине усесться, и машина тронулась. Откинувшись назад, Арни вдыхал теплый ночной воздух и глядел на проносившиеся мимо уличные огни.

– Ух, здорова – сказал он. – Через год, Сэби, у нас с тобой будет такая же машина.

Сабина ничего не ответила.

– Знаешь, кто эта девушка? – зашептал он. – Каждый раз, когда какой-нибудь биржевой маклер собирается броситься из окна, ее родитель хватает его за полу и держит, пока тот не продаст ему свое место на бирже, а потом дает ему упасть. У нее у самой, должно быть, есть миллион долларов.

Арни снял шляпу и, откинув голову на спинку сиденья, прикрыл глаза. Губы его блаженно улыбались. Он осторожно ощупал пальцами тулью и поля шляпы, проверяя, не помялось ли где, ибо, говорил он всегда, ни от чего так быстро шляпа не теряет вид, как от небрежного обращения. Теплый воздух овевал его лицо, он развалился, чувственно наслаждаясь покойной ездой, и лениво думал о том, что нет на свете ничего мягче и бархатистее, чем потрепанная долларовая бумажка. Деньги! Сколько их ни имей, всегда будет мало. Вот было бы здорово: девушка на матраце, набитом десятидолларовыми бумажками, а матрац из целлофана, чтобы деньги просвечивали сквозь него!.. Он взял руку Сабины и нежно пожал ее.

– Что с тобой, Сэби? – спросил он. Его низкий голос звучал ласково и мягко, но глаза из-под полуопущенных век смотрели зорко и настороженно. – Ты какая-то скучная.

– Нет, мне очень весело, уверяю тебя. Он тебе еще ничего не говорил?

– Пока нет, но скажет обязательно. Я это чувствую. Вот в эту минуту он думает, как бы ему сказать так, чтоб вышло будто невзначай. – Арни насмешливо фыркнул. – Ничего, мы можем и подождать.

Когда машина подошла к Вестчестеру, луна вышла из-за туч и залив засверкал призрачным блеском. Освещенные окна казино, гуляющие пары, приглушенная музыка – все это напоминало декорации из романтической музыкальной комедии. Когда компания уселась за столик, мужчины торжественно вытащили и поставили перед собой по бутылке виски, причем каждый посмотрел на этикетку бутылки, принесенной другим.

Они потанцевали, вежливо меняясь дамами, потом лениво потолковали о политике. Демпси считал, что Рузвельт не выстоит против Гувера. Арни поддакивал, хотя недавно говорил Сабине, что заключил несколько пари и поставил на Рузвельта больше сотни долларов. Сабина сидела уставившись на стол. Кора была уже совсем пьяна. Она заявила, что ее дядя перевел массу денег на Бермуды, чтобы сохранить капитал и уцелеть самому во время бунтов и кровопролитий, которых не избежать, если будет избран Рузвельт.

Арни был очень оживлен и много хохотал. Когда он бывал в приподнятом настроении и хотел нравиться окружающим, в его рокочущем баске появлялось несомненное обаяние. Сабина словно окаменела от внутреннего напряжения. Ей хотелось подальше уйти от этих людей, точно она боялась, что они дотронутся до нее холодными липкими руками. В дамской комнате Кора сказала ей: «Ваш Арни настоящий мужчина! Должно быть, он неплох в постели!»

Когда они возвратились к столику, молодые люди о чем-то тихо разговаривали, но при виде их тотчас умолкли. Арни сейчас же встал и пригласил Сабину танцевать.

– Посмотри-ка на меня, – сказал он, глядя мимо нее. Его шепот казался ей похожим на мурлыканье огромной дикой кошки. – Готово! Он меня пригласил. Завтра я обедаю с самим стариком. Ух, черт! – выдохнул он ей в ухо. – Давай пойдем погуляем, а то я просто лопну!

Они вышли из залы и молча пошли к берегу. Ему пришлось зажать себе рот рукой, чтобы заглушить ликующий крик, который он уже не в силах был сдержать.

Несмотря на необъяснимый страх, Сабина вдруг почувствовала к нему щемящую жалость. Сердце ее билось учащенно, а пальцы все время нервно шевелились.

Арни взял ее под руку.

– Давай поговорим, Сэби, – довольным тоном сказал он.

– Давай, – очень тихо ответила Сабина. Она на секунду прикрыла глаза, чтобы овладеть собой: она решила приступить к давно обдуманному разговору. – Нам действительно пора поговорить, Арни. Я давно уже хочу тебе кое-что сказать.

Они шли вдоль узкого, искрящегося под луною пляжа, с виду ничем не отличаясь от обычных пар; он вел ее под руку, лица их были обращены друг к другу, она тихо говорила ему о чем-то, видимо очень сокровенном. Они удалялись, и фигуры их становились все меньше и меньше. Но через несколько минут он вдруг выдернул руку и медленно повернулся к ней всем телом. С минуту они постояли, глядя друг другу в глаза, затем снова заговорили и медленно пошли вперед. Теперь они шли врозь и через некоторое время скрылись в темноте. Вернулись они не скоро и на обратном пути оба молчали.

3

На следующий день Сабина уже с самого утра томилась от нетерпения: ей хотелось как можно скорее позвонить Эрику. Все эти месяцы она не забывала того мартовского воскресенья – словно где-то в глубине ее памяти хранился маленький хрустальный шар, и в нем две крошечные фигурки, она и Эрик, беспрестанно, во всех подробностях повторяли тот блаженный бездумный день. От этих воспоминаний у нее сладко замирало сердце. Во время обеденного перерыва она наконец позвонила ему в общежитие, испытывая радостное волнение и в то же время страх – а вдруг дежурная ответит, что мистер Эрик Горин здесь уже не живет. Но ей сказали, что его нет дома, и спросили, не нужно ли что-нибудь передать. Услышав эти слова, произнесенные чужим, равнодушным голосом, она поняла, что Эрик здесь, в Нью-Йорке; ей показалось, будто этих шести месяцев и не было вовсе; сердце ее вдруг бешено заколотилось, и все тело охватила слабость.

– Передайте, что звонила Сабина Вольтерра. Меня можно застать дома после шести.

Эрик получил записку, что она звонила, в три часа дня. Накануне он окончательно убедился, что Хэвиленд согласен взять его в ассистенты, и с тех пор был на седьмом небе от счастья. Это обстоятельство коренным образом меняло его положение – до сих пор он был ничем, а сейчас стал настоящим ученым-исследователем, и на улице ему то и дело приходилось умерять важность походки.

Записка так поразила его, что от радости у него перехватило дыхание. Он не мог оторвать глаз от клочка бумажки, где стояло имя «Сабина», словно оно было написало ее собственной рукой. Потом он вдруг разозлился на нее за то, что она как ни в чем не бывало снова вторгается в его жизнь и, вероятно, опять только мимоходом. Эрик решил держаться с нею как можно безразличнее, но ему и в голову не пришло, что он может совсем не звонить ей.

Сабина сама подошла к телефону, и, услышав ее голос, Эрик на мгновение растерялся.

– Мне передали, что вы звонили, – сказал он, помолчав немного.

– Да. Я… мне просто хотелось узнать, как вы живете.

– О, прекрасно. А вы?

– Ничего.

Наступила пауза.

– Да? – произнес он, как бы поторапливая ее.

– Вероятно, я слишком поздно собралась вам позвонить, но… – Она засмеялась, однако голос ее звучал неуверенно. – Несколько месяцев назад вы просили, чтоб я позвонила.

– Да, но позвольте вам напомнить, – медленно, с горечью сказал он, – что с тех пор прошло черт знает сколько времени.

Сабина помолчала, потом сказала очень спокойно:

– Вы правы, Эрик. Простите за беспокойство, до свиданья.

Она повесила трубку.

Эрик сидел в телефонной будке, прижав к уху безмолвную трубку. Ему хотелось что есть силы стукнуть ею по рычажку, но, взяв себя в руки, он опустил в автомат монету и снова набрал номер Сабины.

– Простите меня, Сабина, – сказал он. – Я сам не знаю, почему я это сказал. Может быть, потому, что я с тех пор все еще злюсь на вас.

– И все-таки вы не должны были так со мной разговаривать. – Она плакала и, стараясь скрыть это, говорила приглушенным, низким голосом.

– Что же, вышли вы замуж за того типа? – спросил он.

– Разве я стала бы тогда вам звонить? Ох, Эрик, вы все такой же!

– И отношусь к вам по-прежнему, черт возьми! Понимаете, вы зацепили меня за сердце крючком или не знаю чем, но будь я…

Она тихо засмеялась.

– Эрик, не злитесь!..

– Когда я вас увижу? Нельзя ли сегодня? – спросил он.

– Хорошо. В восемь часов там же, в метро.

– Значит, мне все-таки нельзя зайти за вами?

– Да нет, дело не в этом. Я хочу сама прийти просто потому, что сделала так в прошлый раз. Это будет, как… покаяние…

Кровь бросилась ему в лицо, и стало трудно говорить.

– Я нисколько не изменился, – горячо сказал он. – Ни капельки, клянусь вам! Слушайте, я поцелую вас, как только вы выйдете из вагона!

Он ждал ее на платформе. Поезда метро один за другим с грохотом проносились мимо. Эрик начал волноваться – было уже пять минут девятого. Наконец, он увидел Сабину. Она показалась ему немного не такой, какой он ее помнил, и, когда она шла к нему, блестя глазами и чуть смущенно улыбаясь, он подумал, что они, в сущности, совсем не знают друг друга. Но он без всяких колебаний пошел к ней навстречу и поцеловал в губы. Оторвавшись от ее губ, он почувствовал, что отчаянно влюблен, и это ощущение было таким же определенным, резким и точным, как ощущение холода, жара или боли.

В теплых летних сумерках они долго бродили по дорожкам Риверсайд-Драйв, пока не набрели на скамью близ могилы Гранта. Какой-то человек при виде их торопливо поднялся со скамьи, точно досадуя, что кто-то нарушил его одиночество. Он повернул голову, и в ту же секунду Эрик узнал его.

– Добрый вечер, профессор Фокс, – сказал Эрик. – Простите, если мы вам помешали.

Стоял теплый летний вечер. Фокс был без шляпы. Он устремил на них взгляд своих темных, глубоко сидящих глаз.

– Вы мне не помешали, – тихо сказал он. – Мне просто пора домой. Ведь вы знаете, я живу неподалеку отсюда.

Но он не двигался с места. Эрик нарушил молчание, представив ему Сабину. Фокс поклонился, и на лице его мелькнула слабая улыбка.

– Что ж, – медленно произнес он. – Тут уж ничего не поделаешь, не правда ли?

Он еще раз поклонился и ушел.

– Знаете, кто это? – спросил Эрик Сабину, садясь на скамью. – Это Эрл Фокс. Несколько лет назад он получил Нобелевскую премию. Боже мой, Сабина, вы представляете себе, каково это – сознавать, что ты достоин Нобелевской премии! – Он безнадежно покачал головой. – Мне так хочется этого, что иногда… – Он переплел пальцы и крепко стиснул руки. – Если б вы только знали, как я этого хочу… хочу много знать и делать что-нибудь… Сам не знаю что, но такое, что вывело бы меня на широкий путь. Как вы думаете, с Фоксом тоже так было? Черт, мне иногда хочется стать сразу на десять лет старше, чтобы поскорее узнать, что впереди.

Сабина улыбнулась, но лицо ее было немного печальным. Она медленно повернулась к Эрику.

– Что он имел в виду, когда сказал «тут уж ничего не поделаешь»? Мне стало даже как-то не по себе.

– Наверное, он хотел сказать, что ему пора домой.

– Нет, – медленно покачала головой Сабина, – он подразумевал что-то другое. Он сказал это так, словно ему стало жаль нас обоих или вас одного. – Она сидела неподвижно, глядя на широкую темную реку.

– Само собой, если вы собираетесь так много работать, знакомство с девушкой не принесет вам большой пользы.

– Что вы хотите сказать? – нахмурился Эрик. – Я думал, что между нами все ясно. Вы же знаете, как я к вам отношусь.

– Но вам придется столько работать, чтобы получить докторскую степень…

– Степень сама по себе не важна, – нетерпеливо перебил он. – Степень означает только то, что человек прошел определенный курс ученья. И во всяком случае то, что я чувствую теперь, я буду чувствовать и после получения степени, и если я смогу встречаться с девушкой потом, то почему бы мне не делать этого сейчас. Погодите, я постараюсь объяснить это как можно проще и понятнее. Во-первых, я вас люблю…

– Пожалуйста, не говорите это так, словно вы надо мной шутите.

– Я люблю, люблю тебя. Разве я могу над этим шутить? Ты же знаешь, что я тебя люблю. Ну, иди сюда. – Он взял ее лицо в ладони и, притянув к себе, поцеловал в губы долгим поцелуем.

– В один прекрасный день ты обнаружишь, что я круглая идиотка, – сказала она. – Ты поймешь, что мать твоих двух, а то и четырех детей ровно ничего не смыслит в науке. И что тогда будет?

– Должно быть, любовь улетит в окно. – Он снова поцеловал ее. – Ты когда-нибудь вспоминала обо мне за это время, Сабина? Я всегда помнил то воскресенье и как я тебя в первый раз поцеловал. Не знаю, что у тебя произошло с О'Хэйром, но я мог бы его убить. Его или тебя. Но тебя я слишком люблю, поэтому ненавижу его. Расскажи мне, как ты жила все это время?

Она не могла говорить об Арни, об их отношениях, потому что все это уже стало казаться ей нереальным. Ей хотелось только сидеть рядом с Эриком, держать его руку в своей и слушать, как он говорит о том, какие у нее мягкие волосы, и о том, почему на небе бывают зарницы, хотя его объяснение было слишком научно и не совсем ей понятно, и как они будут когда-нибудь путешествовать по свету и осматривать знаменитые лаборатории. То и дело он поворачивал к себе ее лицо и целовал.

В последнем автобусе он проводил ее домой. Они уселись на заднем сиденье, Сабина положила голову Эрику на плечо, а он целовал ее волосы. За несколько часов он уже изучил форму каждого ее пальца, движение плеч, когда она закидывала руки, чтобы обнять его. Эрик не представлял себе, что можно знать Сабину лучше, чем он узнал ее в тот вечер.

Была уже полночь, когда он поднимался вместе с ней в лифте. Они долго стояли в облицованном кафелем коридоре у дверей ее квартиры. Наконец они еще раз поцеловались, и Сабина хотела уже уйти, но Эрик удержал ее.

– Помнишь первое наше воскресенье? – спросил он. – Я просил тебя сказать: «Я, Сабина, буду твоей девушкой, Эрик», а ты не хотела, потому что считала это ребячеством. Ты и сейчас так считаешь?

Она погладила его пальцами по лицу. Губы ее, раскрывшиеся в поцелуе, были мягки и теплы.

– Вот как я теперь считаю, – нежно прошептала она.

4

В понедельник Хэвиленд вручил Эрику ключи от лаборатории, находящейся внизу, возле самого вестибюля.

– Кажется, после своего приезда я туда еще не заглядывал, – сказал он. – Делайте там что хотите, только не надоедайте мне. Когда нужно, я сам вас найду. Ну, идите и постарайтесь хоть чему-нибудь научиться. Пока – все.

Это было сказано достаточно любезным тоном, но смысл сказанного не оставлял никаких сомнений – Хэвиленд не желал с ним возиться. Хэвиленд отлично понимал, что его, можно сказать, обвели вокруг пальца, но допустил это потому, что Горин произвел на него хорошее впечатление. Утром он говорил о нем с Уайтом, Фоксом и другими профессорами и теперь, свыкшись с мыслью, что Горин будет его ассистентом, решил выжать из молодого человека все, на что тот способен.

Тони Хэвиленд пришел в науку несколько необычным путем. Он был младшим сыном в состоятельной семье и обладал собственным доходом в тринадцать тысяч в год, две трети из которых мог тратить бесконтрольно. В день, когда ему исполнится сорок лет, он должен был получить наследство, составляющее восемьсот тысяч долларов, и одну четвертую доходов с фамильного предприятия.

По окончании Гарвардского университета у Тони не было никаких определенных планов, кроме твердого намерения не связывать своей будущности с фамильной фирмой, занимавшейся заключением сделок на недвижимость в Нью-Йорке. Чтобы оттянуть решение относительно выбора карьеры. Тони сразу же после окончания университета, с согласия отца, отправился на год за границу.

За три месяца до возвращения домой он познакомился с двумя молодыми людьми – Уэйром и Помфретом, магистрами Кембриджского университета, которые произвели на него огромное впечатление. Эта встреча решила его дальнейшую судьбу.

Джефф Уэйр и Артур Помфрет выработали собственную жизненную философию. Богатство и связи обеспечили им доступ в веселое и легкомысленное светское общество, приятное в небольших дозах, но быстро приедающееся. Ум и способности они решили отдать проблемам науки, но оба знали, что жизнь, ограниченная одной наукой, суха и скучна. Тогда они нашли блестящий компромисс, решив сочетать научную деятельность со светской жизнью. Под сильным впечатлением взглядов своих друзей, их утонченной жизненной мудрости и светского престижа, Хэвиленд в 1923 году поступил в аспирантуру при Гарвардском университете, и в 1926 году ему была присуждена докторская степень за диссертацию «Спектры поглощения тройной связи». В этом же году он приехал в Нью-Йорк и стал работать в Колумбийском университете ассистентом у Эрла Фокса. В 1928 году он получил собственную лабораторию, и его работа стала привлекать к себе внимание.

Хэвиленд неуклонно шел в гору. Его брат и большинство друзей, занимавшиеся делами или просто прожигавшие жизнь, переживали мучительную тревогу, видя, как деловые предприятия, одно за другим, терпят крах. Тони сравнивал их душевное состояние с собственным спокойствием и уверенностью и поздравлял себя с мудрым выбором карьеры.

И сейчас, передавая Эрику ключи от лаборатории, Хэвиленд чувствовал себя полным хозяином своей жизни и своего будущего. Жизнь доставляла ему огромное удовольствие.

Когда Хэвиленд запретил Эрику надоедать ему, Эрик понял, что в его глазах он уже не совсем посторонний человек, что он получил право на некоторую близость – особую близость помощника, который обязан выполнять приказы, но в то же время разделяет ответственность и славу. Эрик улыбнулся и отправился пробовать свой новый ключ.

Лаборатория оказалась пустой комнатой в тридцать квадратных футов, совершенно голой – в ней не было даже табуретки. Пол был цементный, грубо оштукатуренные стены выкрашены серой краской. Вдоль стен, на высоте в половину человеческого роста, шла коричневая деревянная планка дюймов в восемь шириною, в которую через разные промежутки были вделаны газовые рожки, краны, подающие сжатый воздух, и подводки для тока высокого напряжения. Была тут еще глубокая раковина с двумя кранами. Для исследователя, собирающегося ставить опыт, это помещение не оставляло желать ничего лучшего, но являлось суровым укором для человека, пришедшего сюда без определенной цели.

Эрик огляделся, тщательно осмотрел все приспособления, но факт оставался фактом – он погиб. Прежде чем начать какую-либо работу, надо было раздобыть рабочие столы, табуретки, письменный стол, самое необходимое лабораторное оборудование. Потом нужно достать разные инструменты и приборы. А с чего начинать, он не знал. Эрик сел на пыльный подоконник и закурил, чувствуя себя незваным пришельцем, присвоившим чужие права. Он вышел, не осмеливаясь оглянуться на вызывающе пустую комнату. Идя по коридору, он молился, чтобы только не встретить Хэвиленда. Он казался себе таким ничтожным и беспомощным.

На лекциях ему постоянно внушали, что целью всякого физического опыта является измерение и выражение результатов в соответствующих величинах: если измеряется масса каких-либо частиц – то в граммах, если температура раскаленной докрасна проволоки – то в градусах Цельсия. Кроме того, он знал еще, что каждый опыт имеет три стадии: проектирование прибора, позволяющего произвести нужные измерения, тщательное конструирование этого прибора и затем самый процесс измерения.

Эрик обладал достаточными знаниями, чтобы понимать, что первая стадия – проектирование прибора для опыта – является настоящей творческой работой и что для этого требуются не только основательные теоретические знания, но и опыт инженера-конструктора. Более того, необходимо иметь представление обо всех механических и электрических приспособлениях, которыми пользуются другие экспериментаторы. Хэвиленд, конечно, отвечал всем этим требованиям, и Эрик знал, что пройдет еще немало времени, прежде чем он сможет стать ему по-настоящему полезным. Эрик сознавал это и прежде, но до сих пор относился к этому довольно спокойно, как, например, к тому, что рост его не достигал шести футов. Но сейчас его стало мучить сознание собственной неподготовленности, он злился на свою неполноценность, она казалась ему просто позорной.

Его учили, что современная физика имеет дело с мельчайшими частицами материи; чтобы избежать ошибок и влияния на результаты посторонних факторов, почти все опыты необходимо производить в вакууме. Значит, он должен научиться сооружать из стекла и металла вакуумные камеры, куда потом будет помещена аппаратура, и системы насосов для создания вакуума. Необходимо также иметь приборы, измеряющие давление, чтобы контролировать образование вакуума, и особые электрические приспособления, чтобы управлять приборами, установленными внутри камеры. Таким образом, вторая стадия постановки опыта – изготовление и сборка аппаратуры – требовала знания трех профессий: стеклодува, механика и электротехника. Даже в том случае, если бы он делал только чертежи, а всю техническую работу поручил мастерам-специалистам, ему все равно пришлось бы овладеть этими профессиями, ибо он никогда не сумел бы спроектировать практически применимый аппарат, не зная технических возможностей каждого ремесла.

Итак, для того чтобы стать полезным Хэвиленду и приступить к научной работе, он должен овладеть тремя техническими специальностями, необходимыми каждому физику-исследователю.

С тех пор, что бы он ни делал, перед его глазами неотступно стоял образ Хэвиленда. Хэвиленд наблюдал за его работой и каждую минуту должен был убеждаться в том, какой дельный человек этот Эрик Горин.

Прежде всего Эрик решил овладеть ремеслом стеклодува. Для начала он поставил в лаборатории стол, табурет, добыл паяльную лампу, печатное руководство и кучу пирексовых трубок разного диаметра. Это скудное оборудование едва заняло один угол просторной комнаты. Эрик мог работать только по вечерам, так как дни его были загружены преподаванием, слушанием лекций и, главное, подготовкой к экзаменам на получение докторской степени. Он напрягал все силы, потому что над рабочим столом всегда маячило неотступно следившее за ним лицо Хэвиленда.

Ему не раз приходилось наблюдать, как работают стеклодувы, и он имел некоторое представление о том, что надо делать; к тому же руководство было составлено очень вразумительно. Сначала все его попытки были чрезвычайно неуклюжи, но вскоре он наловчился запаивать концы трубок и конусов, делать тройники и колена и, наконец, мог уже почти автоматически регулировать пламя паяльной лампы и обращался с 3-миллиметровыми трубками так же уверенно, как и с толстостенными, широкими 55-миллиметровыми. Спайка его была груба и шероховата, но вполне удовлетворительна. Он вызывающе предлагал образу Хэвиленда покритиковать его работу. Лицо оставалось безучастным.

Эрик виделся с Сабиной только по субботам и воскресеньям. Они проводили время всегда одинаково: по субботам – кино, по воскресеньям – прогулка или какой-нибудь музей, потом обед где-нибудь в дешевом ресторанчике. Сабину очень беспокоили его руки – они постоянно были в ожогах.

При физическом факультете существовала большая мастерская с постоянным штатом из пяти квалифицированных механиков, имевших в своем распоряжении очень точные токарные, фрезерные и сверлильные станки. Механики занимались изготовлением тяжелых и сложных частей для приборов. Эта работа отнимала столько времени, что физики никогда не делали нужные детали собственноручно, а предпочитали отдавать их мастерам, чтобы иметь возможность заниматься другим делом. Но Эрик все-таки должен был уметь работать на станках.

Он отправился в мастерскую; один из механиков показал ему, с чего начать, дал несколько советов и предоставил его самому себе. Снова ему пришлось работать по вечерам, и снова дело шло у него довольно туго.

– Порою чувствуешь себя совершенным болваном, – жаловался он Сабине. – Без конца повторяешь одну и ту же ошибку. Резцы ломаются, точишь их, точишь, пока не стачиваешь совсем, потом приходится начинать все сначала. Кажется, что никогда в жизни ничему не научишься.

Эрик усвоил только самую элементарную слесарную технику и делал едва заметные успехи. Смазочное масло и металлическая пыль так въелись в его кожу, что узоры на мякоти пальцев стали отчетливо выделяться на черном фоне. Каждый раз, заслышав в холле шаги, он настораживался в надежде, что это Хэвиленд идет наконец к нему в лабораторию. Но Хэвиленд не приходил. Напряженное ожидание стало в конце концов раздражать Эрика, и ему было трудно заставить себя думать о чем-либо другом.

– Хоть бы знать, сколько еще Хэвиленд будет высиживать свою проклятую идею, – сказал он как-то Сабине. – Ей-Богу, он ведет себя так, словно у меня уйма времени впереди.

– Не понимаю, какое ты имеешь право сердиться, – возразила Сабина.

Они только что вышли из кино и теперь гуляли в сумерках по Бродвею. Идти домой было еще рано. Им негде было уединиться, и это являлось главной и неразрешимой проблемой, но они старались не говорить об этом, иначе им сразу же начинало казаться, что они обречены на вечные скитания по темным ночным улицам. У них не было другого крова, кроме холодного ночного неба.

Они гуляли по улицам целыми часами. Иногда, охваченные чувством одиночества, они присоединялись к толпе, слушающей разглагольствования какого-нибудь оратора о предстоящих выборах президента. Им была знакома каждая скамейка на Риверсайд-Драйв до 110-й улицы и все скамейки в Морнингсайд-парке.

– Ведь он с самого начала сказал тебе, как обстоит дело. К тому же ты сам к нему напросился. Он тебя не звал.

– Не будь такой чертовски рассудительной, Сабина, – сказал Эрик, поднимая воротник пальто. – Это ожидание меня скоро с ума сведет. Хочешь выпить кофе? Вон закусочная.

– Давай закажем оладьи.

– Ладно, одолжи мне доллар, и платить буду я.

– Не выдумывай, – сказала она. – Ты платил в кино, а я заплачу в ресторане.

5

По пятницам, в восемь часов вечера, в большом зале физического факультета происходили открытые семинары. Их посещал преподавательский состав физического факультета, аспиранты и ученые других специальностей, которых интересовала тема лекции. В конце ноября в главном коридоре и библиотеке появилось объявление о том, что в следующую пятницу доктор Энтони Хэвиленд прочтет доклад «О последних экспериментах в области ядерной физики».

– О чем он будет говорить? – спрашивали у Эрика.

– Откуда я знаю! – мрачно отвечал он. – Я даже забыл, как он выглядит.

Хэвиленд выглядел на трибуне очень эффектно. Высокий, стройный, со светлыми, гладко зачесанными волосами, он был безукоризненно элегантен. В нем чувствовалась властная уверенность, вскоре заставившая присутствующих прекратить всякие перешептыванья. Хэвиленд оглядел аудиторию и начал непринужденным, но деловитым тоном:

– В течение нескольких месяцев я пытался обобщить результаты многочисленных опытов по расщеплению атомного ядра и сделать соответствующие выводы. Но сегодня утром я получил из Англии письмо, в котором заключается ответ на все мои вопросы. В этом письме, автором которого является один из ассистентов профессора Кембриджского университета, доктора Чэдвика, описываются результаты опыта, недавно проведенного доктором Чэдвиком. Как вам, вероятно, известно, за последнее время был проделан ряд опытов по расщеплению атомного ядра посредством воздействия на него различных частиц. В некоторых случаях материя, подвергаемая действию этих частиц, в свою очередь начинает излучать энергию, и это новое излучение содержит неизвестную компоненту, которая обладает проницаемостью, превышающей все, с чем нам приходилось иметь дело до сих пор. Как мне сообщают, Чэдвику удалось доказать, что это новое излучение порождается совершенно новой частицей, которая является по меньшей мере необыкновенной. Чэдвик, открывший эту частицу, назвал ее «нейтроном». Масса этой частицы близка к массе протона и совершенно лишена электрического заряда. Нет сомнения, что эта частица ядерного происхождения. Я не вижу надобности говорить о том, какую огромную важность имеет это открытие.

Эрик слушал как зачарованный, испытывая такую гордость за своего наставника, словно Хэвиленд сам сделал это открытие, а не рассказывал о работе, проделанной другими. После доклада Хэвиленд на глазах у всей аудитории сделал ему знак подождать, пока присутствующие разойдутся.

– Ну, – спросил он, собирая свои бумаги, – научились вы чему-нибудь за это время?

– Надеюсь, что да.

– Отлично, – Хэвиленд взглянул на стенные часы. – Сейчас я должен бежать, меня ждут. В какие часы вы бываете в лаборатории по утрам?

– По-разному, – сказал Эрик. – Когда у меня занятия со студентами, я прихожу туда только во второй половине дня.

– Завтра у нас суббота, значит, вы можете быть там в девять часов. – Хэвиленд взглянул на него и улыбнулся. – Наконец-то мы примемся за работу!

6

На следующее утро Эрик явился в лабораторию, еле сдерживая радостное волнение. Хэвиленд был уже там. Усевшись на единственную табуретку, он набрасывал план комнаты и вычислял ее объем и площадь пола. При появлении Эрика он поднял глаза.

– Боюсь, что нам придется перебираться, – сказал он. – Для нас эта комната маловата. На одиннадцатом этаже пустует двойное помещение. Пойдемте посмотрим…

– План мой таков, – начал Хэвиленд, когда они вернулись в его кабинет. – Вы слышали, что я говорил вчера о нейтроне. Можно ручаться, что нейтрон представляет собой элементарную частицу, а не комбинацию двух частиц. Вероятно, он является одной из основных частей атомного ядра. Наша задача – исследовать некоторые его свойства.

– Насколько я понял, вы говорили, что Чэдвик измерил его массу и показал, что он не имеет электрического заряда. Какие же еще могут быть у него свойства?

– Разумеется, масса и заряд – важные свойства, но остается невыясненным еще один вопрос, имеющий огромное значение: каким образом нейтрон связан в ядре? Что его там держит? Очевидно, существует какой-то тип сил, о котором мы ровно ничего не знаем. Что скрепляет вместе частицы ядра? Каким законам подчиняются силы, действующие на нейтрон?

Эрик молчал. Он не имел ни малейшего представления, каким путем надо добиваться решения этих вопросов.

Хэвиленд засмеялся.

– Я и сам не знаю!

Дверь открылась, и в кабинет вошел Фокс. Он перевел взгляд с Хэвиленда на Эрика, и глаза его, казалось, посветлели.

– Ваш доклад был очень интересен, Тони, – сказал Фокс и, пройдя через комнату, стал смотреть в окно. – У вас есть какие-нибудь планы на этот счет?

– Да. Я только что собирался объяснить Горину, что хочу сделать нейтронный генератор, который дал бы значительно более интенсивное излучение нейтронов, чем то, что до сих пор удавалось получить из естественных радиоактивных веществ.

Фокс обернулся и с некоторым любопытством стал следить за Хэвилендом, который подошел к доске и принялся набрасывать чертеж; задуманного им прибора.

Этот прибор, объяснял он, создаст ускоренный поток ионов гелия, который будет ударяться о поверхность небольшого диска из бериллия. Он ткнул мелом в чертеж.

– Если ионы будут обладать должной энергией, мы получим пучок нейтронов, выходящих из этого отверстия в приборе.

Фокс помолчал, затем улыбнулся, но улыбка вышла немного грустной.

– Чертеж довольно прост, но замысел ваш чертовски дерзок. Кто же будет все это делать?

– Я и Горин. Он хочет взять это темой для своей докторской диссертации.

– Понимаю. – Фокс покачал головой. – Но это слишком большая работа для двоих. – Он обернулся к Эрику. – Отдаете ли вы себе отчет, за что беретесь?

– Думаю, что да, – ответил Эрик.

– Сомневаюсь, – просто сказал Фокс. – Конечно, если работа пойдет успешно, вы сможете проделать ряд интересных и важных опытов. Но все же мне хочется предупредить вас, что это не такое дело, которое можно бросить на полпути.

– Вы как будто не очень в него верите, – сказал Хэвиленд, швырнув мел в ящик. – Надеюсь, вы не собираетесь нас отговаривать?

Фокс стоял неподвижно.

– Вопрос ребром, – задумчиво сказал он. – Кажется, мне действительно этого хочется. Да, признаюсь откровенно, я хочу вас отговорить!

Фокс взглянул на чертеж, изображенный на доске, и развел руками.

– При современном объеме знаний, конечно, стоит рискнуть. Ничего не могу возразить против этого. Нет, – сказал он, обращаясь к Хэвиленду. – Пожалуй, меня смущает другое. Может быть, даже – подбор людей.

Эрик вспыхнул.

– Конечно, это верно, что у меня нет никакого опыта, – сказал он. – Но мне думается, я уже доказал, что умею учиться. И если доктор Хэвиленд готов…

Фокс с удивлением посмотрел на Эрика.

– Но ведь это вовсе не к вам относится, – мягко сказал он. – Я нисколько не сомневаюсь, что вы всему научитесь, Горин.

– В таком случае, – сказал Хэвиленд, и Эрик заметил, что голос его звучит, напряженно, – вы имеете в виду меня?

– Видите ли, прежде всего, вы никогда еще не проводили исследований, рассчитанных на долгий срок. Упорства и настойчивости у вас хватало только на короткое время. Однажды вы взялись за проблему, требующую долгого труда, – и не выдержали. Может быть, у вас, Тони, как у физика, слишком большой выбор. Для ученого, который должен всегда стремиться к одной цели, это опасно.

– Вовсе нет, если в конце концов он останавливается на чем-то одном. Скорее это даже хорошо, когда у человека есть из чего выбрать. Если хотите, по-моему, это гораздо лучше, чем когда человек слишком поздно приходит к выводу, что упустил много возможностей.

Фокс некоторое время молча обдумывал слова Хэвиленда.

– Едва ли это может относиться ко мне, Тони, – сказал он. – Чью работу мы обсуждаем, вашу или мою? – добавил он со своей кривой усмешкой.

– Надо говорить либо о нас обоих, либо ни о ком, – ответил Хэвиленд, тоже улыбнувшись. – Ну, хорошо, вы опасаетесь, что у меня не хватит настойчивости для долгой работы, но я, как физик, убежден, что это исследование стоит любого труда и что мы с Горином доведем его до конца. Разумеется, мне будет трудно, но я уверен, что выдержу.

– Сейчас вы, может быть, и уверены в этом, я не отрицаю, но вдруг через три-четыре месяца что-нибудь другое покажется вам более привлекательным? Длительное напряжение – вот что меня пугает.

Фокс остановился. Он не мог выразиться яснее, потому что не решался спросить, знают ли они, к чему это в конце концов приведет. А так как он не мог рассказать им о мраке, царившем в его душе, разве можно требовать, чтобы они поняли то, что он на самом деле имел в виду? Фокс почувствовал, что поступает крайне несправедливо.

Замысел, безусловно, хорош, признался он себе. В нем есть простота и смелость, но он потребует неимоверной работы. Фокс не совсем понимал, к чему стремится в жизни Хэвиленд. Вот Горин – тот иной, но он слишком неопытен. Если бы они менялись местами, если бы Горин мог обладать знаниями и опытом Хэвиленда, а Хэвиленд – быть неофитом, то, пожалуй, еще можно было бы рассчитывать на успех предприятия. Но даже и в таком случае – чем бы все это кончилось?

– Раньше прокаженным подвешивали колокольчики, – мрачно сказал он, – и это было очень мудро. Нет, – добавил он решительно, – я больше ни за что на свете не стану вас отговаривать. Если вы сумеете довести работу до конца, то сделаете большое дело. Рано или поздно кому-то пришлось бы за нее взяться – так почему же не вам?

После его ухода воцарилось молчание; Хэвиленд подошел к окну и стал рассматривать крыши университетского городка.

Потом он взглянул на Эрика.

– Когда я был его ассистентом, однажды я сделал большую глупость. Он хотел проделать один опыт по рассеиванию лучей, а я… я бросил его на середине работы. Я увлекся посторонними вещами, – неопределенно пояснил он. – Просто был еще молод и глуп, а Фокс уже отошел тогда от исследовательской работы, и когда нужно было дать мне хорошую взбучку, его возле меня не оказалось. Но он запомнил это.

– Все-таки он замечательный человек, – сказал Эрик.

Хэвиленд криво усмехнулся.

– Если вы хотите, чтобы и он считал вас замечательным, возьмитесь за опыт и добейтесь удачных результатов.

– Несмотря на то, что он ставит на провал?

– Он охотно потеряет ставку. – Хэвиленд улыбнулся и, отвернувшись, сжал кулаки. – Черт возьми, опыт непременно должен удаться! На этот раз я ставлю против Фокса, вот и все! – Он оглянулся на Эрика, думая уже только о деле. – Давайте начинать. У меня нет времени разрабатывать детали конструкции. Вы должны пойти в библиотеку и просмотреть все работы Кокрофта и Уолтона. Прочтите их повнимательнее и выясните, какими способами они получают нужное напряжение – фокусируют пучок, а также – чего следует избегать. Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, мы обсудим их, когда вы кончите.

Эрик вышел из кабинета в таком восторге, что ему хотелось беспричинно смеяться. Он уже не помнил ни гнетущего разговора с Фоксом, ни зловещих предсказаний, прозвучавших в его словах. Эрик был так опьянен радостью, что, когда он пришел в библиотеку и сел за доклады, о которых говорил Хэвиленд, ему пришлось несколько раз перечитать первые абзацы. Постепенно он начал убеждаться, что не только волнение мешает ему понимать прочитанное.

Через полчаса Эрик впал в полное отчаяние. Он несколько раз перечитал первый доклад с начала до конца, стараясь как можно лучше вникнуть в его смысл, и с каждым разом уныние его все возрастало.

«Сукин сын этот Хэвиленд! – бранился про себя Эрик. – Легкомысленный выродок! Безответственный болтун! Садист!» Эрику не хватало слов, чтобы излить свою ярость. Как можно было так беззаботно болтать об одной из сложнейших конструкций, какие когда-либо приходилось видеть Эрику, – об аппарате, сооружение которого требует всеобъемлющих знаний! Миллион вольт, выпрямители в восемь футов длиной, тысяча разных регуляторов! Аппарат, изображенный на снимке, лежавшем перед его глазами, напоминал голливудскую декорацию для фильма о сумасшедшем изобретателе – для него потребуется целый зал.

Эрик закурил сигарету и уныло подошел к окну. Вот к чему привели все эти хвастливые речи. Теперь ему было ясно, что он свалял порядочного дурака, позволив поставить себя в такое положение, и будет совершенным идиотом, если сейчас же, пока еще есть возможность, не откажется от этой работы.

Однако он решил не ходить к Хэвиленду, пока не выучит докладов наизусть. Если уж спорить, так со знанием дела. Эрик снова принялся за чтение. Он проверял каждую ссылку и откапывал все новые данные. К трем часам у него вышли все сигареты, а занимать уже было неловко. О еде он забыл. Усталый, измученный и отупевший, с ощущением, что веки у него распухли и глаза стали как блюдца, он, наконец, собрал свои записи и пошел в кабинет Хэвиленда.

– Что-то быстро, – заметил Хэвиленд. – Так скоро запутались?

Эрик сел и молча взял сигарету из лежавшей на столе пачки.

– Я не запутался, – уныло сказал он. – Я во всем разобрался.

– Как, вы успели разобраться в конструкции и работе прибора?

Эрик чувствовал себя настолько отупевшим, что не мог даже говорить. Он молча кивнул. Хэвиленд проэкзаменовал его, засыпав вопросами, и Эрик толково отвечал на них, хотя в горле у него как будто что-то застряло.

– Я просто поражен, – сказал Хэвиленд. – Вы усвоили все это очень быстро.

Эрик покачал головой.

– Послушайте, – сказал он, – сколько времени вам потребуется, чтобы соорудить эту штуку?

– Вероятно, месяцев шесть, а может быть, и год. Возможно, немножко больше или меньше.

– Черт его знает, – сказал Эрик. – У меня, конечно, нет никакого опыта, но чего стоит одна система включения, все эти конденсаторы – ведь миллион вольт, подумайте! Знаете, по-моему в словах Фокса было немало истины.

– Погодите, погодите, – прервал его Хэвиленд. – Вы разобрались в деталях и упустили главное. Мы будем работать с гелием, а не с водородом, как Кокрофт и Уолтон. У ядра гелия масса в четыре раза больше, а заряд – вдвое. Нам не понадобится миллиона вольт. Возможно, нам хватит и четверти.

– Это другое дело. – На лице Эрика появилась слабая улыбка. – Но все-таки это только электрическая система. А ведь…

– Знаете что, – сказал Хэвиленд, – если вы чувствуете, что для вас это слишком трудно, будьте любезны, скажите мне прямо. Я подыщу кого-нибудь другого, кто возьмется за работу, не падая духом. Это надо делать быстро – либо уже не браться совсем.

Эрик не ожидал от него такой прямоты. Но сейчас можно было разговаривать только откровенно, и оба это понимали.

– Ладно, – сказал Эрик, – можете на меня положиться. Если я заколебался, так… ну, видите ли, я просто с утра ничего не ел.

Хэвиленд испытующе поглядел на Эрика и решил удовлетвориться этим объяснением. Он подошел к столу.

– Тут у меня есть кое-какие заметки, которые вам следует прочесть. – Он взял два объемистых блокнота и бросил их на стол. Десятифунтовая масса тяжело хлопнулась о доску стола. – В понедельник начнем проектировать детали. Вы умеете обращаться с чертежной доской и готовальней?

– Нет, – сказал Эрик, все еще чувствуя комок в горле.

– Найдите какого-нибудь студента с инженерного факультета, и пусть он вас до понедельника научит.

Эрик молча снес книги в ассистентскую, взял пальто, шляпу и, словно в каком-то тумане, вышел на улицу. Как было бы хорошо, думал он, если бы Хэвиленд завтра попал под машину; тогда бы никто не узнал, каким дураком оказался Эрик, взвалив на себя непосильную работу. Он сознавал, что пошел на это против воли, только из упрямства, и от этого сознания у него появилось отвратительное чувство беспомощности. Когда же он, наконец, повзрослеет?

7

В этот вечер Сабина сразу обратила внимание на его вытянутое лицо. Эрик зашел за нею в магазин. Он опоздал, поток служащих давно уже вылился из широких дверей и исчез в метро, а Сабина все стояла одна на пустынном сером тротуаре в полутьме ранних зимних сумерек. Был субботний вечер, и в этот час только колючий ветер гулял по широким безлюдным тротуарам. Эрик подошел прямо к ней, сгибаясь от ветра. Поцеловав девушку в холодную щеку, он тотчас же взял ее под руку и повел через улицу к дешевому китайскому ресторану, где они обычно закусывали. Но Сабина, шагая рядом, не спускала взгляда с его лица.

– Что с тобой, Эрик?

– Ничего. Должно быть, я просто голоден.

– Раньше ты никогда так не выглядел, когда бывал голоден. Что-нибудь случилось в университете?

– Ровно ничего, – медленно ответил Эрик, пристально глядя вслед прогромыхавшему мимо трамваю.

В ресторане было пусто. Здесь всегда бывало оживленно только во время завтрака. К обеду зал почти целиком погружался в темноту и стулья ставились вверх ножками на пустые столики. В глубине зала, в полном мраке, казалось, витали призраки шумных посетителей, один раз в жизни случайно забежавших сюда перекусить и со смехом болтавших об ужасной толкотне в магазинах. Даже в меню все еще стояли названия блюд для завтрака, по сорок пять центов каждое.

Пока они заказывали обед, Сабина молчала, но Эрик знал, что она ждет.

– Пожалуйста, не смотри на меня так, – сказал он. – Я ничего от тебя не скрываю.

– Я же молчу.

– Но я знаю это твое выражение. Дело в том, что Хэвиленд наконец собрался приступить к опытам.

– И… О, не говори мне, что он не хочет с тобой работать!

– Нет, он как раз хочет со мной работать. Не в том суть. Только он выбрал самое что ни на есть сложное дело.

– Но если оно удастся, это будет, наверное, что-то очень важное?

– Конечно. Важнее всех других исследований, которые у нас ведутся.

– Но ведь это чудесно!

– Да, но сколько такой опыт потребует времени!

– Времени? Неужели тебя это беспокоит?

– Конечно. Ведь я же не на постоянной работе, мой контракт скоро кончится. Да и что будет с нами? Сколько еще нам придется ждать?

Она помолчала.

– Знаешь, Эрик, раньше, когда мы с тобой только что познакомились, тебя такие вещи не испугали бы. Не будь меня, ты бы вовсе не стал волноваться по такому поводу.

– Ничего подобного, – быстро ответил Эрик, внезапно почувствовав себя виноватым. – Это неправда.

– Это правда, – ответила она.

– Ты тут ни при чем. Разве ты виновата, что я в тебя влюбился?

– Это не шутки, Эрик. Наверное, это и есть то, что имел в виду Фокс тогда вечером, на Риверсайд-Драйв.

– К черту Фокса. На что ты намекаешь, Сабина? Может быть, ты хочешь поступить со мной так же, как с О'Хэйром? Может, ты меня так жалеешь, что хочешь бросить именно сейчас, когда я, можно сказать, только начал выходить на большую дорогу?

Она вскинула на него глаза; лицо ее побелело.

– Как ты можешь говорить такие чудовищные глупости!

Он стукнул кулаком по столу, охваченный презрением к самому себе.

– Я просто паршивый дурак в паршивом настроении. Не сердись на меня, дорогая. Ударь меня по щеке, и нам обоим станет легче.

Она поглядела на него долгим взглядом и стала есть суп.

– Я не сержусь, – мягко сказала она. – Но мне и не до смеха… Ничего смешного в этом нет. Я сказала правду… тебе было бы гораздо лучше без меня.

– Я даже не стану отвечать на это, – отмахнулся он. И, наверное, не смог бы ответить. Это было очень нелегко.