Онлайн чтение книги Жизнь, которую мы потеряли The Life We Bury
Глава 2

Большинство людей в жизни не слышали об Остине, штат Миннесота, а те, кто слышал, знают о нем благодаря «Спаму», консервам из соленой свинины, которыми кормят солдат и беженцев по всему миру. «Спам» – это драгоценность короны корпорации «Хормел фудс», а также прозвище моего родного города – Спамтаун. В Остине даже есть музей, посвященный величию «Спама». И если это еще не ставит на Остине неизгладимую печать наподобие тюремной татуировки, то была еще и забастовка.

Забастовка произошла за четыре года до моего рождения, но местные ребятишки с детства знали о ней, как другие дети знают об экспедиции Льюиса и Кларка или о Декларации независимости США. Рецессия в начале 1980-х годов отъела здоровенный кусок у индустрии упаковки мяса, и «Хормел» предупредила профсоюз о существенном снижении заработной платы. Само собой, для рабочих это стало ударом ниже пояса, и началась забастовка. Медленно, но верно пикеты переросли в стихийные мятежи. Вспышки насилия привлекли внимание массмедиа, и в результате одна из телевизионных бригад закончила рабочую смену на кукурузном поле неподалеку от Эллендейла, куда упал их вертолет. В конце концов губернатор призвал на помощь Национальную гвардию, однако насилие и вражда оставили в городе неизгладимый след, обусловивший, по мнению многих, его характер. Лично мне этот след казался уродливым шрамом.

Как и любому другому городу, Остину были присущи и положительные черты, хотя большинство людей обычно под прыщами уже не видят кожи. В Остине имелись парки, бассейн, приличная больница, монастырь кармелиток, местный аэропорт, и отсюда было буквально рукой подать до известной клиники Мэйо в Рочестере. Здесь также находился местный колледж, где я учился, одновременно работая на двух работах. За три года мне удалось скопить достаточно денег и набрать достаточно кредитов, чтобы перевестись в Миннесотский университет.

А кроме того, в Остине было тринадцать баров, не считая баров при отелях и клубах, и при общей численности жителей плюс-минус двадцать три тысячи человек Остин имел самое большое количество питейных заведений на душу населения в Миннесоте. Я знал все эти бары как свои пять пальцев, поскольку по той или иной причине успел побывать в каждом из них. В первый бар я попал еще совсем ребенком, лет десяти, не больше. Мама оставила меня дома присматривать за Джереми, ну а сама отправилась пропустить стаканчик-другой. Поскольку я был на два года старше брата, а он со своим аутизмом рос очень тихим малышом и все такое, мама сочла, что я достаточно взрослый, чтобы поработать нянькой.

В тот вечер Джереми сидел в гостиной в кресле и смотрел свое любимое видео «Король Лев». А меня ждало задание по географии, и я заперся в крошечной спальне, которую мы делили с братом. Мне уже и не упомнить все комнаты, которые мы делили с ним за долгие годы нашего детства, но именно эту я помню, как сейчас: тонкие, точно крекеры, стены были выкрашены той самой ярко-синей краской, какой во всем мире покрывают дно общественных бассейнов. Из спальни я мог слышать буквально все, что происходило в соседней комнате, включая песенки Короля Льва, которые Джереми проигрывал снова и снова. Я сидел на нашей двухъярусной кровати – этом купленном в комиссионке бесполезном куске дерьма с выскочившими пружинами, из-за чего наши матрасы лежали прямо на листах фанеры, – закрыв уши руками, чтобы избавиться от шума. Но мне никак не удавалось заглушить назойливую музыку, упорно проникавшую в пористую стену моей концентрации. Не знаю, было ли дальнейшее правдой или странной причудой моей памяти, отягощенной чувством вины, но я попросил Джереми убавить звук и могу поклясться, что он, наоборот, его прибавил. И это стало последней каплей.

Вбежав в комнату, я спихнул Джереми с кресла, отчего он с размаху врезался в стенку. От удара покачнулась висевшая на стене фотография – фотография, на которой я, трехлетний малыш, держу на руках новорожденного Джереми. Фотография соскочила с гвоздя и упала со стены, разбившись о белокурую макушку Джереми. Стекло разлетелось сотней острых осколков.

Стряхнув с рук и ног обломки, Джереми поднял на меня глаза. Осколок стекла торчал у него из макушки, точно огромная монета, застрявшая в слишком маленькой прорези на спине свиньи-копилки. Джереми сощурился, но не злобно, а скорее как-то растерянно. Он редко смотрел мне прямо в глаза, но в тот день он уставился на меня так, будто ему почти удалось разгадать какую-то очень сложную загадку. А затем внезапно, словно он уже нашел ответ, его глаза потеплели и он перевел взгляд на скопившуюся у него на руке лужицу крови.

Я схватил из ванной полотенце, осторожно вынул из макушки брата осколок, который, вопреки моим опасениям, вошел не так глубоко, после чего обмотал голову Джереми полотенцем, соорудив нечто вроде тюрбана. Мягкой мочалкой я смыл кровь с его руки и стал ждать, когда остановится кровотечение. Прошло десять минут, а из раны по-прежнему капала кровь, и белое полотенце покрылось огромными ярко-красными заплатками. Тогда я перевязал полотенце вокруг головы Джереми, вложил ему в руку свободный конец, чтобы полотенце не сползало, и выбежал на улицу искать маму.

Маме не нужно было оставлять за собой дорожку из хлебных крошек, чтобы я мог ее найти. Ее машина стояла перед нашим дуплексом с двумя спущенными шинами, а значит, мама была в пределах пешей доступности. Это сужало круг моих поисков до парочки баров. В то время мне не казалось странным, что мама оставила меня присматривать за страдающим аутизмом братом, не удосужившись сообщить, куда она направляется, или то, что я автоматически начал поиски с местных баров. И опять же многое из того, что в детстве казалось мне совершенно нормальным, теперь, когда я оглядывался на прошлое, виделось совершенно в другом свете. Маму я нашел с первой же попытки в баре «Одиссей».

Меня удивила унылая пустота этого места. Я всегда представлял, что мама убегает из дому, чтобы присоединиться к толпе красивых людей, которые шутят, смеются и танцуют, совсем как в телерекламе. Но в этом заведении, где из хрипящих дешевых динамиков звучала плохая музыка в стиле кантри, явно пахло мерзостью запустения. Маму я увидел сразу. Она болтала с барменом. Поначалу я даже толком не разобрал, что было написано на ее лице: злость или тревога. Но мама с ходу разрешила мои сомнения. Вонзив в мою руку ногти, она выволокла меня из бара. Мы дошли бодрым шагом до квартиры. Джереми смотрел свой мультик, по-прежнему придерживая рукой край полотенца, который я, уходя, вложил в его ладонь. Когда мама увидела окровавленное полотенце, она точно с цепи сорвалась:

– Что, черт возьми, ты наделал?! Господь всемогущий! Нет, вы только посмотрите на этот бардак!

Сдернув полотенце с головы Джереми, она за руку оторвала его от пола, запихнула в ванную комнату и посадила в пустую ванну. Тонкие белокурые волосы брата слиплись от крови. Мама швырнула полотенце в раковину, после чего вернулась в гостиную оттирать три крошечных пятнышка крови с бурого коврового покрытия.

– Тебе обязательно нужно было брать мое лучшее полотенце?! – орала она. – Нельзя, что ли, было взять тряпку? Полюбуйся на эти пятна на ковре! Теперь мы можем потерять залог за ущерб имуществу! Ты об этом подумал? Нет. Ты никогда не думаешь. Ты только гадишь, а я должна за тобой убирать!

Я ретировался в ванную комнату. Чтобы спрятаться от мамы, ну и побыть с Джереми на случай, если он вдруг испугался. Правда, он не испугался. Он никогда не пугался. А если и пугался, то никогда этого не показывал. Он обратил ко мне лицо, которое всем остальным наверняка показалось бы ничего не выражающим, но я увидел в его глазах тень своего предательства. И сколько бы я ни старался забыть эту ночь, пытаясь похоронить ее в недрах своей души, воспоминания о том, как Джереми поднимает на меня глаза, продолжают бередить мне душу.

Теперь Джереми уже исполнилось восемнадцать и он достаточно взрослый, чтобы его можно было на пару часов оставить в квартире одного, но само собой не на несколько дней. Когда в тот вечер я свернул на подъездную дорожку к маминой квартире, «Твинс» и «Индианс» получили по очку в третьем иннинге. Я открыл дверь своим ключом, вошел внутрь и обнаружил, что Джереми смотрит «Пиратов Карибского моря», свой новый любимый фильм. На секунду в глазах брата мелькнуло удивление, но он тотчас же уставился в пол между нами.

– Привет, дружище, – сказал я. – Как поживает мой маленький братишка?

– Привет, Джо, – ответил он.

Когда Джереми начал учиться в средней школе, округ прикрепил к нему учительницу, которую звали Хелен Болинджер. Она знала все об аутизме, понимала потребность Джереми в ограниченных и повторяющихся действиях, его любовь к одиночеству, острое неприятие прикосновений и неспособность постигать что-то новое, помимо основных навыков и черно-белых инструкций. И если миссис Болинджер отчаянно пыталась вытащить Джереми из темноты, наша мать всячески старалась сделать так, чтобы его было видно, но не слышно. Борцовский поединок между двумя дамами продолжался без малого семь лет, причем чаще всего и с наименьшими потерями побеждала миссис Болинджер. И когда Джереми окончил среднюю школу, я получил брата, способного поддерживать некое подобие разговора, хотя ему не всегда удавалось смотреть собеседнику прямо в глаза.

– Может, я думал, что ты в колледже, – произнес Джереми в ритме стаккато, будто укладывая каждое слово на конвейерную ленту.

– Я вернулся повидаться с тобой, – ответил я.

– О… ладно. – Джереми повернулся обратно к экрану досматривать фильм.

– Мне звонила мама, – сказал я. – У нее встреча, и она какое-то время будет отсутствовать.

Врать Джереми было легко, его доверчивая натура была неспособна распознать обман. Я никогда не врал ему из вредности. Нет, это был мой способ объяснить ему какие-то вещи, избегая сложностей или некоторых нюансов, выплывающих вместе с правдой. Когда маму впервые отправили на детоксикацию, я сказал Джереми, что у нее встреча. После этого я говорил брату, что у мамы встреча, всякий раз, как она сбегала в одно из этих индейских казино или зависала на целую ночь в доме очередного парня. Джереми никогда не спрашивал, что это за встреча, не задавался вопросом, почему одни встречи продолжались всего несколько часов, а другие затягивались на несколько дней, не удивлялся, почему встречи возникали так неожиданно.

– Эта встреча будет длинной, – сообщил я брату. – Тебе придется пару дней пожить у меня.

Джереми отвернулся от экрана и принялся разглядывать пол, на лбу у него залегла тонкая морщинка. Брат явно пытался заставить себя посмотреть мне в глаза, что требовало от него определенных усилий.

– Может, я останусь здесь и подожду маму? – предложил Джереми.

– Ты не можешь остаться здесь. У меня завтра занятия. Мне придется взять тебя с собой к себе домой.

– Может, ты сумеешь переночевать здесь и утром пойти на занятия?

– У меня занятия в колледже. А это в нескольких часах езды отсюда. Я не могу здесь остаться, дружище. – Я держался спокойно, но твердо.

– Может, я останусь один?

– Джереми, ты не можешь здесь остаться. Мама велела забрать тебя. Ты можешь пожить в моей квартире в кампусе.

Джереми принялся тереть большой палец левой руки о костяшки правой. Он всегда так делал, когда рушился его мир.

– Может, я подожду здесь?

Я сел на диван возле Джереми:

– Это будет весело. Только я и ты. Я возьму DVD-плеер, и ты будешь смотреть любой фильм, какой пожелаешь. Можешь уложить в сумку только DVD с фильмами.

Джереми напряженно думал минуту-другую, а потом сказал:

– Может, я возьму «Пиратов Карибского моря»?

– Не вопрос, – ответил я. – Это будет весело. Устроим небольшое приключение. Ты станешь Капитаном Джеком Воробьем, а я – Уиллом Тернером. Ну, что скажешь?

Джереми посмотрел на меня и произнес свою любимую фразу, подражая Капитану Джеку Воробью:

– Друзья, запомните этот день, когда вами чуть не был пойман Капитан Джек Воробей.

Брат расхохотался и хохотал до тех пор, пока у него не покраснели щеки, а я смеялся вместе с ним, как делал всегда, когда Джереми отмачивал какую-нибудь шутку. Схватив пару мешков для мусора, я вручил один Джереми под DVD и одежду, а затем проверил, что брат упаковал достаточно вещей, чтобы продержаться на случай, если маме не удастся выйти под залог.

Отъезжая от дома, я обдумывал расписание работы и учебных занятий в поисках «окна», чтобы присмотреть за Джереми. А еще мой мозг назойливо сверлили вопросы, на которые у меня пока не было ответа. Приспособится ли Джереми к незнакомому миру моей квартиры? Где найти время или деньги на залог, чтобы вытащить мать из тюрьмы? И как, черт возьми, вышло так, что я стал родителем в этом жалком подобии семьи?!