Онлайн чтение книги Жизнь, которую мы потеряли The Life We Bury
Глава 8

Я видел, как мама просыпалась по утрам со следами вчерашней попойки в свалявшихся волосах. Я видел, как она, шатаясь, входила в квартиру, пьяная в дымину, с туфлями в одной руке и скомканным нижним бельем в другой. Но я никогда не видел ее такой жалкой, как тогда, когда она прошаркала в зал судебных заседаний округа Моуэр в оранжевом тюремном комбинезоне, в наручниках и с кандалами на ногах. После трех дней без макияжа и душа кожа на лице припухла и стала похожа на старую мешковину. Белокурые волосы с темно-коричневыми корнями свисали покрытыми перхотью жирными прядями. Опущенные плечи выдавались вперед, словно наручники на запястьях тянули маму к земле.

К слову сказать, перед тем как поехать в суд, где должно было разбираться мамино дело, я завез Джереми к ней на квартиру.

Маму привели с еще какими-то тремя заключенными, тоже в оранжевых комбинезонах. Встретившись со мной глазами, мама жестом попросила меня подойти к деревянному ограждению. Она стояла возле стола адвоката с удобными стульями по одну сторону барьера, а я – по другую, в галерее с деревянными церковными скамьями. Увидев, что я направляюсь к барьеру, судебный пристав остановил меня взмахом руки: сигнал не подходить слишком близко во избежание передачи оружия или другой контрабанды людям в оранжевом.

– Ты должен внести за меня залог! – яростным шепотом произнесла мама.

Вблизи я увидел, что стресс тюремного заключения оставил полукружья черных мешков под ее налитыми кровью глазами. У мамы был такой вид, будто она не спала много-много дней.

– О какой сумме идет речь? – спросил я.

– Тюремный надзиратель говорит, мне, наверное, потребуется три тысячи, чтобы выйти под залог. А иначе я останусь в тюрьме.

– Три тысячи! Эти деньги нужны мне для школы.

– Джои, я не могу остаться в тюрьме! – разрыдалась мама. – Там полно психов. Они орут всю ночь напролет. Я не могу спать. Еще немного – и я тоже свихнусь. Не заставляй меня возвращаться туда. Джои, пожалуйста!

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но все слова застряли в горле. Мне было ее жалко, ведь как-никак это была моя мать, женщина, которая подарила мне жизнь. Но если я отдам ей три тысячи долларов, то уже в следующем семестре окажусь без денег. Мои мысли о том, как остаться в колледже, разбивались о стоящий перед глазами образ матери в часы отчаяния. Я не мог говорить. Что бы я ни сказал, все было бы неправильно. От решения дилеммы меня спасло появление двух женщин, которые вошли в зал заседаний через дверь, расположенную за креслом судьи. Судебный пристав приказал всем встать. Я облегченно вздохнул, благодаря судьбу за передышку. Появившийся судья велел всем занять свои места, и судебный пристав отвел мою мать на скамью для присяжных заседателей, где уже сидели другие люди в оранжевом.

Пока секретарь суда по очереди поднимала со скамьи тех, кого она называла находящимися под стражей, я прислушивался к диалогу судьи и адвокатессы, государственного защитника всех четырех обвиняемых. Это чем-то напоминало мне католическую погребальную службу, на которой я случайно оказался, когда умер один из моих школьных тренеров. Священник и скорбящие столько раз прочли литанию, что все это механическое повторение показалось нам, посторонним, монотонным, чисто механическим действом.

Судья сказал:

– Ваше имя?.. Вы живете?.. Вам известны ваши права?.. Советник, ваш клиент понимает предъявленные ему обвинения?

– Да, ваша честь, и мы отказываемся от оспаривания обвинения.

– Как вы желаете продолжать судебное разбирательство?

– Ваша честь, мы отказываемся от слушаний по правилу восемь и просим отпустить нашего клиента под личное поручительство.

После этого судья назначал залог, предоставляя каждому заключенному возможность или выплатить большой залог без всяких условий, или выплатить небольшой залог, или вообще не выплачивать залога – при условии, что он согласится выполнить ряд наложенных судьей ограничений.

Когда пришла мамина очередь предстать перед судьей, судья и защитник снова обменялись привычными репликами, судья установил залог в три тысячи долларов, после чего предложил другой вариант:

– Мисс Нельсон, вы можете заплатить три тысячи долларов или можете быть освобождены под личное обещание появляться на всех дальнейших слушаниях, а также соблюдать следующие условия: находиться на связи с вашим адвокатом, не пропускать слушания в суде, не нарушать закон, отказаться от употребления алкоголя и носить браслет для мониторинга алкоголя в крови. Если вы хоть раз употребите алкоголь, то снова окажетесь за решеткой. Вам понятны условия?

– Да, ваша честь. – Мама целиком и полностью вошла в роль пропащей души из романа Диккенса.

– На этом все, – подвел итог судья.

Мама вернулась в строй людей в оранжевом, которые уже встали с места и, словно каторжники, скованные одной цепью, потянулись к двери, ведущей их обратно в тюрьму. Поравнявшись со мной, мама обожгла меня яростным взглядом, которому позавидовала бы горгона Медуза:

– Поезжай в тюрьму и внеси за меня залог, – прошептала мама.

– Но ведь судья только что сказал…

– Не спорь со мной! – злобно прошипела она и вышла из зала суда.

– Ну вот, снова-здорово, – едва слышно пробормотал я.

Я покинул здание суда и замешкался на тротуаре не в силах решить, куда лучше свернуть: налево, к тюрьме, где сидит моя мать, или прямо к машине. Судья сказал, что она может выйти на свободу, я слышал это собственными ушами. Все, что для этого ей нужно было сделать, – это бросить пить. Нехорошее чувство проникло в мои вены, словно яд от укуса змеи. В душе шла отчаянная борьба, но в результате я повернул налево, преодолев отчаянное желание бежать без оглядки.

В тюрьме я протянул водительские права даме за пуленепробиваемым стеклом, которая направила меня в небольшое помещение, где еще одно пуленепробиваемое стекло отделяло меня от кабинки, куда должны были привести мою мать. Спустя пару минут в кабинку привели маму, уже без наручников и ножных кандалов. Сев на стул по другую сторону стекла, она сняла со стены черный телефон. Я сделал то же самое, невольно поморщившись, когда поднес трубку к лицу, представив, сколько неудачников дышали в эту трубку до меня. На ощупь трубка была липкой.

– Ты внес залог?

– Я не должен вносить за тебя залог. Ты можешь выйти отсюда и без моей помощи. По крайней мере, так сказал судья.

– Он сказал, что я смогу выйти, если повешу на себя этот монитор. Я не собираюсь вешать на себя чертовы мониторы!

– Зато ты сможешь выйти отсюда совершенно бесплатно. Ты просто не сможешь пить.

– Я не собираюсь вешать на себя чертовы мониторы! – отрезала мама. – У тебя достаточно денег. И ты вполне способен хоть раз в жизни меня выручить. Я не выдержу здесь ни одной лишней минуты.

– Мама, у меня едва хватает денег дотянуть до конца семестра. Нет, я не могу…

– Да отдам я тебе эти деньги, боже ты мой!

Теперь мы с мамой затянули собственную литанию. В шестнадцать лет я получил свою первую работу: менять масло в гараже в городе. И когда я истратил первую зарплату на одежду и скейтборд, мама закатила такую жуткую истерику, что соседи сверху вызвали арендодателя и копов. Немного утихомирившись, она заставила меня открыть сберегательный счет, а так как шестнадцатилетний подросток не мог открыть счет без согласия родителя, в банке внесли и ее имя тоже. Следующие два года мама снимала деньги с этого счета всякий раз, когда ей нечем было платить за квартиру или нужно было чинить машину, причем каждый раз с клятвенными заверениями вернуть деньги, чего, естественно, никогда не делала.

И в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я открыл счет уже на свое имя. Лишившись непосредственного доступа к моим деньгам, мама сменила тактику, переходя от прямого воровства к неприкрытому шантажу, поскольку тот факт, что я жил в ее доме и ел ее еду, давал ей право обескровливать мой счет на сотни долларов. В результате я начал в конце каждой недели отначивать немного денег и прятать их в жестянку под слоем теплоизоляции на чердаке – мой фонд для колледжа в банке из-под кофе. Мама подозревала, что я прячу деньги, но не смогла это доказать и в результате так и не сумела их найти. В мамином больном воображении те несколько штук, что я утаил от нее, увеличились на порядок величины по сравнению с реальной суммой, лежащей под изоляцией. Ну а если брать в расчет студенческий заем и те жалкие гроши, которые я получил в качестве гранта, то мои скромные запасы превращались в мамином воображении в целое состояние.

– А что, если найти залогового поручителя? – спросил я. – Тогда нам не придется платить все три тысячи.

– По-твоему, я об этом уже не думала?! Неужто ты считаешь меня настолько тупой? У меня нет никаких родственников по боковой линии. А без этого они со мной даже разговаривать не станут.

Ее слова прозвучали с хорошо знакомым мне надрывом, ее низкая сущность проглядывала так же ясно, как темные корни волос у пробора. Я решил проявить твердость.

– Мама, я не могу внести за тебя залог. Не могу, и все. Если я отдам тебе три тысячи, то не смогу позволить себе следующий семестр в колледже. Нет, это решительно невозможно.

– Ну тогда… – она откинулась на спинку пластикового стула, – тебе придется позаботиться о Джереми, пока я здесь. Потому что я не собираюсь вешать на себя чертов монитор.

И вот он, момент истины: последняя карта у нее в руке, доказывающая, что у нее флеш-рояль, а значит, она меня обыграла. Я, конечно, мог бы попробовать блефовать и сказать, что оставлю Джереми в Остине, но это был бы пустой блеф, о чем мама прекрасно знала. В ее взгляде чувствовалась неотвратимость падающего с обрыва камня, глаза совершенно спокойные, незамутненные, тогда как мои глаза уже дергались от ярости. Как я мог позаботиться о Джереми? Когда я на пару часов оставил Джереми одного, Лайле пришлось срочно его выручать. Я поступил в колледж, чтобы быть подальше от всего этого дерьма. И вот теперь мама тянет меня назад, заставляя выбирать между университетским образованием и братом. Мне хотелось пробить стеклянную перегородку и задушить маму голыми руками.

– Просто не верится, какой же ты эгоист! Я же сказала тебе, что верну деньги.

Я достал из заднего кармана чековую книжку и начал выписывать чек. И тут на меня накатила удушливая волна черной ярости. Я представил, как, заполнив чек, поднесу его к разделявшему нас толстому стеклу и сладострастно порву на мелкие кусочки. Однако, положа руку на сердце, я отлично знал горькую правду: мама была мне нужна, но не так, как мать нужна сыну, а как дьявол нужен грешнику. Я нуждался в козле отпущения, в ком-то, в кого я мог ткнуть пальцем и заявить: «Это ты виновата, не я». Мне необходимо было подпитывать ложную иллюзию, что я не отвечаю за своего брата, что исполнение этой обязанности выпало на долю моей матери. Мне необходимо было место, где я мог спрятать жизнь Джереми, заботу о нем; шкатулку, которую я мог плотно закрыть, убедив себя, будто его место тут, хотя в глубине души знал, что все это ложь. Мне нужен был этот шаткий аргумент, чтобы усыпить свою больную совесть. Потому что только так я мог уехать из Остина.

Я вырвал чек и показал маме. Она равнодушно улыбнулась:

– Спасибо, мой сладкий. Ты ангел.