Онлайн чтение книги К своей звезде
15

Нина пыталась убедить себя, что в ее жизни ничего не изменилось. Взять хотя бы сегодняшний день. Как всегда, она встала вслед за Олегом. Он, тоже как всегда, делал в прихожей зарядку, растягивая сложенный вчетверо эластичный медицинский бинт. Ночью он тяжело вздыхал, и сердце у Нины щемило от жалости. Она протянула к нему руку, провела ладонью по лицу, задержалась на губах. Он прижал ее руку и несколько раз поцеловал.

– Прости меня, – прошептал быстро.

Жалость еще больше накатила на нее, заполнила всю, вытеснила на поверхность чувство собственной вины. Появилась потребность исповедаться, каяться, и Нина, придвинувшись к Олегу и дрожа всем телом, прижалась к нему, крепко обхватила руками шею.

– Это я, – говорила она, – это я недоглядела. Я во всем виновата.

– Не смей, Нина, – услышала она желанное возражение и набросилась на себя еще с большей яростью:

– Молчи, я знаю, что говорю. Я поощряла твое рвение, твое стремление делать карьеру. Ты ради меня тянул жилы, спешил, я знаю. Еще хорошо, что тебя не было там… Уж ты бы первый сгорел в этой лаборатории…

– Лучше бы я сгорел, – вырвалось у него, и он тяжело замолчал.

«Лучше бы», – подумала она и устыдилась своей жестокости: совсем свихнулась – такое пожелать близкому человеку. Впрочем, попади она в подобную ситуацию, себе бы тоже пожелала смерти. Уже было ясно, что в смерти лаборантки Олег виновен. В лаборатории хранились большие запасы огнеопасных составов, хранились вопреки правилам, лаборантка делала опыты, не получив инструктажа по безопасности, не зная свойств одного из реактивов. Опытом, который она ставила, необходимо было управлять в спецодежде и с защитной маской. Здесь ни того ни другого не было. Олег это знал, но закрыл глаза: авось пронесет. Так хотелось скорее закончить практическую часть докторской диссертации. Не пронесло. Следствие идет к концу, у него нет ни одного оправдательного аргумента. Его отсутствие в лаборатории в момент постановки опыта рассматривается как отягчающее обстоятельство. Молодого ученого ждал суровый приговор.

Нина даже боялась думать об этом. Ей казалось, что нормальному человеку перенести такой позор невозможно. Из Петрозаводска приехали родители погибшей лаборантки, они требовали сурового наказания виновных. Их гнев понять было нетрудно.

В вычислительном центре, где работает Нина, кое-кто успокаивает ее, уверяя, что наказание Олегу дадут условное. Дескать, не тот случай, когда человека надо изолировать от общества.

Ах, как ей хотелось верить в такой исход! Но верить было трудно. Марго пододвинула ей валидол и сказала:

– Прими. Я тебе скажу правду. Он получит от семи до десяти лет. По совокупности нескольких статей. С обязательной изоляцией. Ты должна быть готова к этому.

Помолчав, она резко раздавила в пепельнице сигарету и сказала еще:

– Если он попадет в тюрьму, ты имеешь юридическое право на расторжение брака.

Марго одно время была народным заседателем и поднаторела в юриспруденции, ей можно было верить, она многое знала. Она только не знала, что творится в душе у Нины.

– Другая, видимо, у меня судьба., Маргоша, – вздохнула Нина. – Не смогу я оставить Олега в такую минуту. Не смогу. Это точно.

– Что ты скажешь своему летчику?

– Он поймет.

– Счастливая ты.

– Дальше некуда, – грустно поддакнула Нина.

– Ты не знаешь, что такое счастье. – Марго встала и быстро прошла к окну. Захлопнула форточку, разом отрубив шум улицы. Повернулась к окну сутулой спиной, оперлась руками о подоконник. Сквозь черное трикотажное платье остро обозначались худые бедра. В глазах ее был гнев и обида.

– Три дурака прошли через мою жизнь, – сказала она. – Все трое любили меня. Но ни один не захотел, даже не попытался понять. Когда люди не хотят понимать друг друга, это скотство, а не любовь. Лучше я одна буду. У тебя сразу два, и оба тебя понимают. Мне бы такое раз в жизни пережить – и черт с ней, со смертью, пусть приходит и забирает. Так что не кисни. Жизнь идет, и все проходит.

Да, жизнь идет… Еще совсем недавние денечки, когда в их доме царил беззаботный смех, когда все – рассветы и закаты, завтраки и обеды, прогулки и посиделки у телевизора – казалось праздником, стали необратимо ушедшими и невозможными сегодня.

«Ты была слишком счастлива, – говорила Нина себе. – Тебе одной досталось вдруг все, что можно было разделить как минимум на четверых. А в природе так не бывает. Не должно быть. В природе все гармонично. И каждый должен поддерживать эту гармонию. Не высовываться. Жадных до счастья она наказывает».

Во второй половине дня к ней на работу заглянула подружка студенческих лет – Катя Недельчук. Нину поразил ее вид. Всегда немного консервативная, Катя предстала перед ней словно с обложки иностранного рекламного журнала. С лихо взбитыми волосами, замысловатой цепью на шее, в какой-то мятой марлевой кофте и фирменных вельветовых брюках. Нина не могла сказать, что в туалете Кати было что-то безвкусное. Нет. Все было в меру, все ей шло.

– Ты даешь, Катька, – рассматривая подругу, восхищенно заключила Нина. Они вышли в курительную комнату.

– А что мне остается? – вызывающе махнула Катя рукой. – Мужа нет, детей тоже, куда деньги девать? Одна радость – тряпки.

– А где покупаешь?

– Моряк один привозит. Уже пятый год добивается моей руки. Подарки принимать отказалась, так он мне по госцене продает.

– Не по душе?

– Да ну его к бесу! Барахло! Пока трезвый, вроде ничего. Только противно, когда в шею целует. А выпьет, глаза остекленеют, губы мокрые, как жаба… Как ты живешь? Докатились слухи, что у какого-то Ковалева лаборантка погибла. Не твой случайно?

– Случайно мой, – сказала Нина.

– Ох, господи! Прости, Нинка, была уверена, что совпадение. Что же ему будет?

– Тюрьма, Катя.

– Ты серьезно?

– Серьезно.

– Вот это да! – Катю неуместно развеселила новость. – У меня есть один знакомый адвокат. Говорят, талантливый, как зверь. Он хочет, чтобы я его любовницей стала. Подкину ему для стимула задачку. Скажу: спасешь от тюрьмы парня – буду твоя.

– Катя, что ты говоришь? – Нина не понимала – шутит подруга или всерьез способна на такое.

– А что? Слишком легко мы им достаемся. Пусть докажет, что он рыцарь. Мужик симпатичный. Только женатый.

Она резко достала из сумочки пачку сигарет «Филипп Морис», японскую газовую зажигалку, предложила сигарету Нине. Нина покачала головой.

– Молодец. А я привыкла. И шампанское обожаю. Надо же хоть чем-то компенсировать… Держись, Нинка. Сегодня же найду этого красавчика. Пусть докажет, что стоит чего-то.

Она лихо выпустила струйку дыма, прошлась, подбоченясь, по комнате, как-то странно качнулась на каблуках и дрогнувшим голосом спросила:

– Ты с Федей Ефимовым поддерживаешь связь?

Нина кивнула.

– Не женился?

– Нет.

– Тебя ждет? – В голосе Кати зазвучали холодные ноты.

– Ох, Катя! – вырвался у Нины тяжелый стой. Она обняла подругу и уткнулась хлюпающим носом в ее плечо. – Все прахом, все!.. Жить не хочется. Сегодня ночью лежу рядом с ним и думаю – лучше бы ты сам сгорел в этом пламени. Я не переживу… До такого докатиться…

– Держись, дружочек. Бывает хуже. – Она вынула из сумочки записную книжку и карандаш. Развернула и протянула Нине. – Запиши его адрес. Поздравлю с днем авиации.

Защелкнув замок сумочки, Катя стряхнула пепел в раковину, открыла кран, чтобы смыть его, и, сполоснув пальцы, заторопилась.

– Не вешай нос, спасем твоего Олега.

…Оставшись одна, Нина поняла, что успокоить ее сейчас может только Ефимов. От того, что он скажет ей сегодня, будет зависеть все.

Что «все» – она не знала. Но верила, что только он найдет те необходимые слова, которые возвратят надежду и желание жить. Пока же ей собственное будущее казалось пустым и мучительным. Единственным светлячком на мрачном фоне была Ленка. «Ради нее, – говорила Нина себе, – ты обязана все стерпеть, все вынести».

Она зашла к Марго и попросила:

– Отпусти меня. Я должна съездить к нему. Нет мочи…

– Поезжай, – только и сказала Марго. И проводила ее грустным взглядом.

Катя нервничала и ничего не могла с собой поделать. Когда она вышла от Нины, ее била дрожь, хотя над Ленинградом плавилось в голубизне солнце и пешеходы старались держаться тени. Дойдя до набережной, Катя свернула к Университету. За мостом Лейтенанта Шмидта сошла по ступенькам к воде и села на самую последнюю. Босоножки поставила рядом, а ноги опустила в Неву. После нескольких затяжек сигаретным дымом дрожь прошла.

Катя не понимала, что с нею происходит. Ей казалось, что все давным-давно прошло, а в сердце поселилось спокойствие, наступило душевное равновесие. Ее все устраивало под этим небом. Устраивала должность в управлении материально-технического снабжения, где через ее руки шли фондовые материалы и снабженцы понимали, что симпатия Кати к тому или иному из них может сыграть решающую роль в очередности получения дефицитного кабеля, металла, других материалов. Ей дарили сувениры, откровенно смахивающие на взятку. Но Катя принимала их только в том случае, если была уверена, что сможет быть полезной. Обедать она ходила, как правило, вместе с ними, и они всегда расплачивались за нее. Ужинала с ними же, в хороших ресторанах, и только завтракать забегала в кафе, чтобы выпить чашечку кофе с песочным пирожным. А вообще-то она ела мало. Особенно вечером. Чтобы оставаться в форме, следовало заботиться о фигуре.

Устраивала ее и кооперативная однокомнатная квартира на Бассейной улице, которую ей помогли купить родители. Знакомые ребята из СМУ сделали ремонт, поставили финскую сантехнику, подобрали красивые обои, прихожую отделали шоколадным пенопленом. Румынская стенка прямо вписалась в интерьер. Книги она собирала только те, которые уже завоевали известность и нравились ей. Стены украшали небольшие, но подлинные картины известных мастеров.

«На редкость уютное гнездышко», – сказал знакомый адвокат, побывавший у Кати в гостях. Она с гордостью показывала избранным посетителям свою квартиру. Но оставаться одной здесь ей всегда было неуютно. Поэтому вечера проводила если не в ресторанах, то в театрах, концертных залах, на худой конец, по студенческой привычке, в читальном зале Публички.

Она побывала замужем за франтоватым журналистом многотиражки, возненавидела его за самоуверенность и хвастовство и сама подала на развод. Он возражать не стал. Но мужчины липли к ней, как мухи к патоке. Были очень выгодные предложения, были милые ребята, готовые бросить своих жен ради нее, а уж о таких, кто хотел бы изредка поразвлечься в ее «уютном гнездышке», и вспоминать не хотелось.

Однажды она чуть было не вышла замуж вторично. С Аркашей – капитаном дальнего плавания – ее познакомил сотрудник управления. Жена Аркаши не выдержала постоянных многомесячных разлук, нашла другого и подала на развод. Квартиру они разделили, и Аркаше досталась комнатка в коммуналке. Он сразу сказал Кате, что знает хороший вариант обмена, что у них будет отдельная двухкомнатная квартира, что он ее оденет с головы до ног, потому что зарабатывает хорошо, а тратить некуда. За одно обещание подумать он принес Кате огромный сверток заграничных вещей. Катя дрогнула и разрешила ему переночевать у себя. Потом брезгливо и долго мылась под душем, а утром, когда он, собираясь уходить, обнял ее, Катя настойчиво попросила забрать подарки.

Аркаша искренне расстроился. Его толстые губы по-детски топырились, лоб морщился, плечи удивленно подымались.

– Поймите, Катя, – говорил он грустно, – я – моряк, мне надо, чтобы кто-то меня ждал на берегу. Без этого можно с ума сойти…

– Дайте мне время, Аркаша, – просила Катя. – Я пригляжусь к вам, привыкну. Нужна же если не любовь, то хоть какая-никакая симпатия. Но это должно прийти естественно. Ваши подарки давят на психику. Я так не могу.

– Куда мне с ними? – пожимал он плечами. – Не солить же.

– Я их продам, если хотите, – предложила Катя. – Деньги переведу на ваш счет. Может, что-то и себе куплю.

Он только махнул рукой. И вот уже третий год тянется эта волынка. Два или три раза в год он возвращается из плавания в Ленинград, привозит ей кучу всякого заграничного барахла, Катя распродает кое-что подружкам, кое-что оставляет себе, деньги исправно переводит на его сберкнижку, каждый раз вручая ему подробный письменный отчет. В последнюю встречу он напился и заснул, упав на ее кровать. Катя, не раздеваясь, спала под пледом на диване. Утром Аркаша был молчалив и хмур. От завтрака отказался. Выпил бутылку холодного пива и, сказав: «Пока», – ушел. Скоро полгода, как он исчез с горизонта. Катя хотела, чтобы ему повезло, чтобы он нашел достойную женщину, которая бы любила его и ждала. Хотела она этого искренне, но поверить в реальность этого не могла. И ей было немножко горько. Он все-таки неплохой мужик, и преодолеть два-три раза в год свою брезгливость было бы не так уж трудно.

Так ей думалось. Но не устраивала ее синица, добровольно садившаяся в руку, ей хотелось достать журавля с неба.

И вот сегодня, в разговоре с Ниной, Кате показалось, что возможность такая как никогда близка. У нее в руках адрес, она немедленно поедет к нему. Катя верила в удачу. Она с трудом не показала своей радости Нине. Она чувствовала: идет праздник и на ее улицу.

Ее уже давно не мучила совесть за ту вероломную цензуру, которую она изощренно осуществляла в течение нескольких месяцев десять лет назад. Даже будучи больной, с сорокаградусной температурой, она все равно каждый день шла на почту за письмами, чтобы ни один конверт от Ефимова не проскочил к адресату. Рвала его послания не читая, сжигала их в печке, и долго перемешивала железным прутом золу.

Все это потом забылось, поросло быльем. И только постоянной была тихая ненависть к Нине, к ее счастливой удачливости. Но правда должна быть, должна! Пусть через десять лет, но она восторжествует.

Прохлада невской воды остудила ноги, тень гранитного парапета закрывала голову, и Катя, бездумно созерцая противоположный берег, постепенно успокаивалась. За спиной гудели машины, сворачивающие с моста Лейтенанта Шмидта, громыхали на стыках трамваи, какие-то желторотые юнцы, стоявшие на верхней ступеньке спуска, плоско острили по ее адресу, а Катя смотрела на тот берег, на дом, который ей однажды приснился, и почти верила, что не за горами день, когда она не во сне, а наяву войдет в этот дом в длинном белом платье, крепко держась за руку Феди Ефимова.

– Мария Романовна, – в трубке звучал взволнованный голос, – извините, ради бога, за беспокойство, может вы что-нибудь слышали?

– Кто это? – не поняла Маша.

– Пименова я. Звоню вам по просьбе наших женщин. Говорят: «Ты женсовет, ты и узнавай». Что у них в полку случилось? Вы не знаете?

– Ничего не знаю.

– Не звонил Иван Дмитриевич?

– Никогда днем не звонит. Он что, вам звонил?

– Да нет, летать давно перестали, а домой не идут. И все телефоны молчат. Дежурному позвонила, говорит, все в порядке. А бабы чувствуют, их не проведешь.

– Вы успокойте там всех, – как можно мягче сказала Маша. – Я бы давно знала. Поверьте.

– Спасибо, – ответила после некоторого молчания трубка. – Извините. – И побежали короткие гудки.

Маша надавила рычаг аппарата и тут же набрала телефон Волкова. В кабинете никого не было. Она позвонила дежурному по части, представилась, спросила, где командир. И тот, ничтоже сумняшеся, выложил:

– Не знаю. У нас тут не вернулся самолет…

Кровь ударила Маше в виски. Не дослушав до конца объяснение дежурного офицера, она бросила трубку на аппарат и, в чем стояла, выбежала на улицу.

Она никогда не размышляла, как ей лучше поступить в том или ином случае. Один был обет, на всю жизнь: поступать так, как хорошо ему. Ладится у Ивана – счастлива и она. Ее мать была всегда ей прекрасным примером. Она прошла с отцом через все его гарнизоны и всегда повторяла одно: «Его жизнь – моя жизнь. Он служит, я помогаю. Значит, оба служим. Не царю-батюшке, Родине служим». Она гордилась званием «жена офицера» и то же самое внушала дочери: «Выйдешь за офицера, про себя забудь. Вот тогда и почувствуешь, что такое счастье».

Когда Маша сказала матери, что решила выйти замуж за летчика, та заплакала.

– Жизнь у тебя будет нелегкой. Но поверь моему опыту: трудное счастье дороже ценится.

Вначале Маша пыталась совместить обязанности жены и дизайнера. До рождения сына она еще успевала и там, и там. Потом поняла, что, если долго сидеть на двух стульях, можно оказаться между ними, и, несмотря на медали ВДНХ, полностью переключилась на домашние заботы.

И хотя забот этих было не так уж много – Ивана и кормили, и одевали в части, – она находила для себя занятия, которые радовали Ивана. Ведь порадовать человека несложно. Надо только захотеть. Надо хотеть этого постоянно. И радость, как бумеранг, вернется к тебе.

Первая серьезная проблема вошла к ним в семью, когда подрос Геша. Парень нуждался в отцовском внимании, а Иван не мог его оказать в той степени, в какой считал нужным. И от этого нервничал.

– Не надо, – сказала Маша. – Ему нужны не слова твои. Ему твой пример нужен. Если о тебе будут говорить, что ты честный человек, хороший летчик, справедливый командир, – большего и не надо. Пошептаться с ним, пооткровенничать, удержать от глупостей – это и я смогу. Это пустяки. Он должен мужчиной расти. Он должен гордиться отцом. Вот это главное.

И то, что Гешка укатил, не посоветовавшись с отцом, Машу не пугало. Она уже видела: сын вырос на крепком стержне. Его не сломать. А если и совершит какую-нибудь глупость, то это только на пользу – поймет, что не такой он умный, как ему кажется. Поэтому к переживаниям Ивана относилась с легким юмором. Ей нравилось, когда он беззлобно ворчал, чертыхался. Выпустив пар, он всегда становился добрым и ласковым.

Сейчас на него свалилась тяжкая ноша. Новая техника, перелет на Север, предложение перейти на новую должность и самое тяжелое – ему предстояло принять решение, как быть с Чижом… А тут еще Гешка. В другой ситуации и не заметил бы своеволия сына, а тут…

Нет, с такой нагрузкой ему просто опасно подыматься в небо. Маша знает – там нужна светлая голова. А он полетел. И вот новость – не вернулся самолет. Конечно, это еще ничего не значит. Садились на других аэродромах, садились на грунт, катапультировались, блуждали по нескольку суток, возвращались, летают снова. В панику бросаться не надо, не вернулся – не значит…

Маша шла так быстро, что начала задыхаться Увидев такси, подняла руку.

– Куда? – спросил водитель. – У меня пассажир.

– На аэродром.

– Садитесь, по пути, – водитель был хмур. – Уже который рейс туда гоняю. А назад – порожняком. Что там стряслось у вас?

– Ничего, – сдержанно ответила Маша, садясь рядом с женщиной.

– Ничего, – хмыкнул таксист. – Уже весь город гудит, что летчик разбился, а вы думаете – секрет. Вон, видите, еще две спешат? Тоже туда. Не возражаете?

Он притормозил машину. Действительно, женщины бежали на аэродром. Маша где-то видела их лица, но вспомнить не могла. Наверняка знала – жены летчиков.

– Перед вами вез дамочку, так она точно знает, – продолжал водитель, – кто-то из начальства загудел, говорит.

Маша посмотрела на соседку. Эту женщину она видела впервые. Захотелось заговорить.

– Муж здесь служит?

– Друг детства, – ответила та и достала из сумочки сигареты и зажигалку. – Прошу.

Маша баловалась в институте, но после рождения сына сигарет в рот не брала. И была уверена – никогда не возьмет. Но вопреки здравому смыслу, она жадно схватила сигарету и так же жадно затянулась над сильным пламенем зажигалки. До головокружения. Позыв тошноты удержал от второй затяжки, но, как ни странно, она почувствовала облегчение.

– Спасибо, – поблагодарила соседку. – Меня зовут Марией Романовной.

– Катя.

– Я знаю почти всех летчиков.

– Ефимов.

– А-а… Я слышала что-то. Вы замужем?

– Нет, – сказала Катя. – Это вы слышали о моей подруге. Она сюда больше не приедет. Мне поручено сказать… В жизни мне всегда везло, чувствую, и тут меня ждет сюрприз. Наверняка Федя.

Маше показалось, что соседка с нечеловеческим усилием сдерживает себя, и она положила на ее руку свою ладонь.

– Полно. Все будет хорошо.

– Нет, нет, – зашептала Катя, – такое меня не обойдет. Бог, он видит. А на моей душе великий грех. Чем и когда искуплю – не знаю.

– Ну-ну, уже подъезжаем.

Когда машина свернула с дороги на асфальтовый аппендикс, упирающийся в кружево металлических ворот воинской части, Маша вздрогнула. На маленьком пятачке, закрытом густой вечерней тенью липы, неподвижно стояли женщины. Их было не менее двух десятков, но Маша сразу выхватила из толпы знакомые лица. На ее появление никто не отреагировал. Все смотрели на придавленный тишиной аэродром и молча чего-то ждали. Поддавшись общему настроению, остановилась в нерешительности и Маша.

Первое желание – расспросить – она легко сдержала. Вдруг им уже все известно и ее вопрос прозвучит нелепо? Если случилось серьезное, узнает и она. С такими новостями не торопятся. Если они в неведенье, то и спрашивать незачем. Надо набраться терпения и ждать. Стоять, как все, и смотреть на зеленое поле, на вышку, на дверь проходной. Когда-нибудь она откроется, кто-то выйдет и все скажет.