Онлайн чтение книги Кот, который играл в слова
ТРИ

Утром в понедельник, когда Квиллер явился в фотолабораторию, чтобы взять фотографа для репортажа с Тёплой Топи, Одд Банзен щёлкал затвором камеры и во весь голос ругательски ругался. В «Дневном прибое» Банзен был специалистом по транспортным происшествиям и крупным пожарам, а его только что посадили на постоянную службу в «Любезной обители».

– Это стариковская работа, – пожаловался он Квиллеру. – Я пока что не собираюсь спускаться с вышки.

У Банзена, который недавно залезал на вышку небоскреба, чтобы щелкнуть фейерверк Четвёртого июля, была уйма достоинств и недостатков, забавлявших Квиллера. Самый отважный и самый громогласный из фотографов, он курил самые длинные и самые вонючие сигары. Слыл самым ненасытным желудком и самой сухой глоткой пресс-клуба. Содержал огромное семейство, и кошелек у него всегда был самый тощий.

– Не будь я совсем на мели, я бы уволился, – сказал он Квиллеру, когда они шли к автостоянке. К твоему сведению, я надеюсь, что этот глупый журнальчик с треском провалится.

Приглушённо чертыхаясь, он с трудом запихнул камеру, штатив и светильники с подставками в свою небольшую двухместную колымагу.

Втискиваясь в оставшееся узенькое пространство, Квиллер поддразнил фотографа.

– И когда ты наконец раскошелишься, – сказал он, – и поменяешь эту жестянку из-под сардин на настоящую машину?

– Только эта и бегает на дешёвом топливе, – возразил Банзен. – И заправляюсь я только на десять миль.

– Ну где вам, фотографам, бензин покупать…

– Вот поимей шесть малышей, выплаты по закладной и счета от протезиста, тогда и…

– А почему бы тебе не сэкономить на этих дорогих сигарах? Они, поди, обходятся тебе по меньшей мере цента по три за штуку.

Они свернули на Даунривер-род, и фотограф спросил:

– Кто тебе устроил это задание на Тёплой Топи? Фрэн Ангер?

Усы у Квиллер у торчком встали.

– Я сам устраиваю себе задания.

– Просто Фрэн говорила в пресс-клубе что-то в этом роде. Думал, она все эти игры и заварила.

Квиллер хмыкнул.

– После парочки фужеров мартини она бывает страх как болтлива, – сказал Банзен. – В воскресенье вечером так даже намекнула, что ты девочек не любишь. Ты, видно, что-то такое сотворил, что она прямо-таки взбесилась.

– Не я, мой кот! Фрэн позвонила мне домой, а Коко наступил на рычаг да и разъединил нас.

– Этот котяра ещё доведет тебя до беды, – предрек Ванзен.

Они влились в поток автострады и мчались молча, пока не добрались до въезда на Тёплую Топь.

– Занятно, что этим местам так и не дали приличного названия, – сказал Банзен.

– Не понимаешь ты психологии высших классов, – ответил Квиллер, – Наверное, живёшь в одной из этих миленьких новостроек.

– Я живу на Дивной Опушке. Четыре спальни и большущие взносы по закладной.

– А я о чём? Эти Джордж Верниг Тейты явно не хотели бы, чтобы смерть застигла их в местечке под названием Дивная Опушка.

Извилистые трассы Тёплой Топи пестрели французскими шато и английскими усадьбами – каждая в рощице старых деревьев. Дом Тейта был богато украшен испанской лепниной; железные ворота открывались во внутренний двор, а по бокам массивной, обитой гвоздями двери стояли чугунные фонари.

В дверях газетчиков приветствовал Дэвид Лайк, который провел их в холл, выложенный чёрно-белыми квадратами и сверкавший хрусталем. Бронзовый сфинкс подпирал беломраморную плиту, на которой стоял разлапистый канделябр о семнадцати светильниках.

– С ума сойти! – воскликнул Банзен.

– Пожалуй, вам с вашим оборудованием нужна кое-какая помощь, – сказал Лайк. Он сделал знак мальчику-слуге, который вскинул на седовласого дизайнера обожающий взгляд мягких черных глаз. – Паоло, давай-ка помоги этим джентльменам из газеты, и, может быть, они сделают твое фото, чтобы ты послал его домой в Мехико.

Слуга бросился помогать Банзену втаскивать тяжёлую камеру и комплект штативов и светильников. – Мы пойдем знакомиться с Тейтами? – спросил Квиллер.

Дизайнер понизил голос:

– Старина где-то отсиживается – стрижёт купоны и лечит радикулит. Он не выйдет, пока мы не заорём в восторге: «Нефрит!» Тот ещё гусь.

– А как насчёт его жены?

– Она редко появляется, за что мы все ей можем быть только признательны.

– Трудно вам было получить у них разрешение?

– Нет, он был удивительно покладист, – сказал Лайк. – Вы готовы совершить экскурсию?

Он распахнул двойные двери и провел репортёра в комнату, решенную в ярко—зелёных тонах, со стульями и диванами, обитыми белым шелком. Письменный стол был из чёрного дерева с позолотой, на нём стоял французский телефон на золочёной подставке. У дальней стены высился большой гардероб из прекрасно обработанного дерева.

– Этот гардероб в стиле бидермайер, – объяснил Лайк, – фамильный, и нам пришлось его использовать. Стены и ковры – цвета зелени петрушки. Цвет стульев можете называть грибным. Сам дом – испанский, около тысяча девятьсот двадцать пятого года постройки; мы спрямили здесь арки, разобрали старые полы и настелили новые.

Покуда дизайнер расхаживал по комнате, поправляя абажуры и разглаживая складки искусно вытканных драпировок, Квиллер вгляделся во всё это великолепие и мысленно прикинул, сколько оно должно было стоить.

– Если Тейты живут тихо, – шепнул он, – к чему это всё?

Лайк подмигнул:

– Я хороший продавец. Чего он хотел – так это создать достойное обрамление для своей знаменитой коллекции нефрита. Она стоит три четверти миллиона. Это, конечно, не для печати.

Необычнее всего в комнате был ряд застеклённых ниш. В них на стеклянных же полках располагались десятки изящно вырезанных вещиц из глухого чёрного и полупрозрачного белого камня – искусная подсветка создавала вокруг них причудливую игру света и тени.

Одд Банзен прошептал:

– Так это и есть нефрит? По мне, так он на мыло смахивает.

– Я думал, он зелёный, – сказал Квиллер.

– Зелёный нефрит в столовой, – пояснил Лайк. Фотограф принялся устанавливать свои штативы и светильники, а дизайнер посвящал Квиллера в терминологические тонкости.

– Когда будете описывать это место, – говорил он, – называйте гардероб бидермайер – armoire [4]шкаф (фр), а стулья с распахнутыми ручками – fauteuils [5]кресло (фр).

– Ребята из «Прибоя» с этим как-нибудь разберутся, – ответствовал Квиллер, – а мне в это вникать ни к чему.

Банзен тем временем работал с необыкновенной сосредоточенностью, делая и цветные, и чёрно-белые снимки. Он настраивал камеру то так, то этак, на дюйм-другой передвигал оборудование и надолго укрывался под чёрной тканью – искал нужный ракурс Паоло с таким усердием помогал ему, что порой даже мешал.

Под конец Банзен погрузился в кресло, обитое белым шёлком.

– Передохну минутку, перекурю. – Он вытащил из нагрудного кармашка длинную сигару.

Дэвид Лайк, скривившись, оглянулся на него через плечо:

– Вы что, хотите, чтобы нас всех отсюда выставили? Миссис Тейт не выносит табачного дыма и чует его за версту.

– Что ж, значит, придётся терпеть, – раздраженно проворчал Банзен и снова пошёл к камере.

– Нам надо сделать несколько снимков нефрита, – сказал Квиллер.

– Через стекло снимать не могу.

– Стекло можно отодвинуть, – возразил Лайк. – Паоло, не скажешь ли мистеру Тейту, что нам нужен ключ от ниш?

Коллекционер, мужчина лет под пятьдесят, мигом явился – лицо его сияло.

– Хотите взглянуть на мои статуэтки? – осведомился он. – Какие ниши вам открыть? Снимки будут, конечно, цветные?

На щеках его появился недопечённый румянец, углы рта искривила недоношенная улыбка. Он выглядел, подумалось Квиллеру, как сильный человек, который вдруг расслабился. Шёлковая спортивная рубашка обнажала густую поросль на руках – при полном отсутствии волос на голове.

Стекла были вставлены в витрины искусно, на незримых замках, Тейт сам открыл их, надев перчатки, чтобы не захватать стекол.

Лайк меж тем взял официальный тон:

– Мистер Тейт великодушно согласился представить свою коллекцию вашим, джентльмены, читателям. Мистер Тейт сознает, что частная коллекция есть некое обязательство перед обществом. Он разрешает сфотографировать эти экспонаты для просвещения и эстетического воспитания жителей нашего города.

– Несколько слов по этому поводу, мистер Тейт, – попросил Квиллер, – чтобы я мог вас процитировать!

Коллекционер не отозвался. Слишком был поглощен своим собранием. Он благоговейно приподнял со стеклянной полки нефритовый чайник – чистейшего белого цвета, тонкий, как бумага.

– Это самый ценный мой экспонат, – сказал он чуть ли не дрожащим голосом. – Редчайшей белизны. Мне не следовало показывать его первым, верно? Надо было бы приберечь его для торжественного финала, но меня так разволновал этот чайник! Самый белый, какой я когда-либо видел, и тонкий, как лепесток розы. В статье можете так и сказать: тонкий, как лепесток розы. – Он поставил чайник на место и взял в руки другую фигурку. – Вот китайский колокольчик, ему почти три тысячи лет. А это мексиканский идол, который, как предполагают, исцеляет от некоторых хворей. К сожалению, не от радикулита. – Он криво усмехнулся, словно вспомнил одному ему известный анекдот, впрочем, не очень смешной.

– У этих вещиц масса деталей, – заметил Квиллер.

– Художники обычно тратили целую жизнь, вытачивая единственный предмет, – сказал Тейт. – Но не все мои нефриты – произведения искусства. – Он подошёл к письменному столу и выдвинул ящик, – Это – примитивные инструменты, сделанные из нефрита. Топорики, зубила, гарпуны. – Он один за другим выкладывал их на стол.

– Не надо вынимать все, – попросил Квиллер. – Мы снимем только резные экспонаты.

Но коллекционер продолжал опустошать ящик, с благоговейным трепетом притрагиваясь к каждому предмету.

– Вы когда-нибудь видели необработанный нефрит? – спросил он. – Вот кусок породы.

– Ну, за работу, – сказал Банзен. – Начнём-ка щелкать эту чёртову прорву.

Тейт сунул Квиллеру в руку резной медальон:

– Потрогайте его.

– Он холодный, – сказал репортёр.

– Он чувственный – как плоть. Когда я прикасаюсь к нефриту, то чувствую покалывание в крови. А вы чувствуете?

– А много есть книг о нефрите? – поинтересовался Квиллер. – Хотелось бы о нём почитать.

– Пойдёмте ко мне в библиотеку, – предложил собиратель. – У меня есть всё, что когда-либо было о нём написано.

Он том за томом доставал с полок техническую, мемуарную, приключенческую, художественную литературу, касавшуюся прохладного, чувственного камня.

– Если вам интересно, я дам вам несколько книжек почитать, – сказал Тейт. – Вернете, когда сочтёте удобным. – Затем он дотянулся до ящика стола и сунул Квиллеру в руку пуговицеобразный предмет: – Вот! Возьмите на счастье.

– О нет! Я не могу принять такой ценный подарок!

Квиллер ощупал гладкую округлую поверхность камня. Он был зелёный, такой, каким он и представлял себе нефрит.

Тейт настаивал:

– Но я хочу, чтобы он был вашим. Сам по себе он не так уж ценен. Вероятно, это всего лишь фишка, используемая в одной японской игре. Храните его в кармане как амулет. Он поможет вам написать хорошую статью о моей коллекции. – Тейт снова скривил губы. – И кто знает? Возможно, вы станете коллекционером нефрита… а это лучшее, что может случиться с человеком!

Тейт говорил почти с религиозной горячностью, и Квиллер, потиравший прохладную зелёную пуговицу, вдруг ощутил легкое покалывание в крови.

Банзен снимал и снимал, покуда коллекционер не начал нервничать. Тогда фотограф принялся складывать аппаратуру.

– Погодите! – сказал Лайк. – Есть ещё одна комната, которую вам надо бы увидеть, – если будет позволено, конечно. Будуар миссис Тейт великолепен. – Он повернулся к своему клиенту: – Как вы считаете?

Квиллер заметил, что эти двое многозначительно переглянулись.

– Миссис Тейт нездоровится, – объяснил муж репортёру. – Впрочем, позвольте, я узнаю…

Он вышел из комнаты и на несколько минут исчез. Когда же вернулся, и лицо, и гладкий череп его были чрезмерно красны.

– Миссис Тейт согласна, – сказал он, – но, пожалуйста, постарайтесь управиться побыстрее.

Группа – с фотографом, волокущим камеру на треноге, и Паоло, несущим светильники, – проследовала по коридору, затянутому коврами, в уединённое крыло дома.

Щедро украшенный будуар совмещал в себе и гостиную, и спальню. Всё в нём выглядело мягким и воздушным. Кровать стояла под похожим на тент балдахином голубого шёлка. Шезлонг голубого бархата вспухал подушками. Здесь была лишь одна неприятная нота – кресло на колёсах, стоявшее в оконном эркере.

Владелицей кресла была тощая женщина с резкими чертами болезненно—бледного лица, которое сводило то ли болью, то ли раздражением. Она быстрым кивком показала посетителям, что они могут войти, и продолжила успокаивать изящную сиамскую кошку, сидевшую на подушке на хозяйкиных коленях. У кошки были большие голубые, как цветы лаванды, слегка раскосые глаза.

Банзен, пытаясь быть обаятельным, сказал:

– Ой, да что ж это мы тут видим? Киску! Косоглазенькую киску! Кис-кис-кис!..

– Прекратите! – резко приказала миссис Тейт. – Вы её пугаете!

Муж её сказал приглушенным больничным голосом:

– Кошку зовут Йю. Это древнее китайское название нефрита.

– Её зовут вовсе не Йю, – возразила больная, метнув на мужа сердитый взгляд. – Её зовут Фрейя.

Она погладила животное, и пушистое тельце опустилось на подушку.

Банзен повернулся спиной к креслу на колёсах и принялся негромко насвистывать, протирая меж тем объектив своей камеры.

– Много же вам нужно времени, чтобы сделать несколько снимков, – заметила женщина. Голос у неё был своеобразный, хрипловатый.

Защищаясь, Банзен ответил:

– Нью-йоркский журнал потратил бы два дня, чтобы заснять то, что я заснял в одно утро.

– Если вы намерены снять мою комнату, – заявила она, – я хочу, чтобы на снимке была моя кошка.

Все обернулись, чтобы взглянуть на фотографа, и в воздухе повисло напряжённое молчание.

– Прошу прощения, – сказал он, – но ваша кошка не высидит спокойно время, необходимое для того, чтобы выстроить кадр.

– Другим фотографам, кажется, не составляет труда снимать животных, – холодно бросила женщина.

Банзен поморгал. И терпеливо принялся объяснять:

– Экспозиция – дело долгое, миссис Тейт. Я навёл объектив на самое дальнее расстояние, чтобы вся комната попала в кадр.

– Мне неинтересны ваши технические проблемы. Я хочу, чтобы в кадре была Фрейя!

Фотограф глубоко вздохнул:

– Я пользуюсь специальным объективом. Кошка будет выглядеть крохотной точкой, если вы не поставите её прямо перед камерой. И потом, она будет двигаться и сбивать настройки.

Голос больной стал пронзителен:

– Если вы не можете снять так, как я хочу, не снимайте вообще!

Муж подошёл к ней поближе.

– Успокойся, Сайни, – сказал он и мановением руки удалил остальных из комнаты.

Когда газетчики уезжали с Тёплой Топи, Банзен сказал:

– Не забудь вписать эти снимки мне в платежку. Работёнка сущее дрянцо! Да понимаешь ли ты, что я три часа работал без перекура? И эта щипаная курица в кресле на колёсах была последней каплей! К тому же не люблю я снимать кошек.

– Это животное было необычайно нервозным, – отозвался Квиллер.

– А вот Паоло мне очень помог. Я ему сунул парочку баксов.

– Кажется, он милый малыш,

– Он по дому тоскует. Копит, чтобы вернуться в Мехико. Ручаюсь, Тейт платит ему одним арахисом.

– Лайк мне говорил, что его коллекция тянет на семьсот пятьдесят тысяч долларов.

– Это меня бесит, – сказал Банзен. – Человек вроде Тейта может ухайдакивать миллионы на чайники, а я с трудом оплачиваю счета за молоко.

– Вы, женатики, воображаете, что самая печальная судьба досталась именно вам, – упрекнул его Квиллер. – По крайней мере, ты едешь домой! А погляди на меня: живу в меблированной квартире, питаюсь в забегаловках и вот уже месяц не имел приличной свиданки с дамой.

– У тебя же всегда есть Фрэн Ангер!

– Издеваешься?

– Мужчине твоего возраста нельзя быть чересчур разборчивым.

– Хха! – Квиллер на дюйм втянул живот и расправил усы. – Я всё ещё подумываю о подходящей кандидатуре, но дефицит женщин, кажется, всё растёт.

– Ты уже подыскал себе новое жильё?

– Некогда мне было искать.

– А почему бы тебе не озадачить этой проблемой твоего смышлёного кота? Дай ему газету с объявлениями и позволь сделать несколько телефонных звонков!

Квиллер хранил молчание.