Онлайн чтение книги Красное колесо. Узел I Август Четырнадцатого
120

Как Ивана Кожедрова выбрали делегатом в Питер. – С попутчиком Фролом Горовым. – Перед солдатскими делегатами пройдут министры чередой.

Иван Кожедров попал в делегацию 11-й армии так: ворочáлся из отпуска с родины, из Коробовки Усманского уезда, миновал штаб корпуса, а там как раз на большой поляне бушевало солдатское сборище. Пристал послушать. И – разливались! и – кукарекали на все голоса! Да красно, да цветисто, чего только не расписывали, и каждый знал, другим насупротив, как надо российскую жизнь уставлять. А что ж? Иван тоже об том много думал – от самой Коробовки и всю дорогу, сна лишился, всё думал, думал. А сам он приземист, а плечи у него железные, он пока и дослышивал, так всё вперёд и вперёд пробивался, уже и под самую лесенку на ту голубятню. Досада разобрала от этих крикунов – он и сам туда полез: теперь я, мол, скажу. А там как раз перемежек выдался, так и без различия, ну говори. Выстал Кожедров к переднему перильцу, как глянул сверху, всё иначе представилось: ой, голов! ой, умов! только меня тут не хватало. Но, одначе, уже и не пятиться. А голосище у Ивана ничего, сразу как в трубу:

– Вот что. Словами сеять – не много вырастет. Горлом дела не сполнишь. Тут, – задержался, – думать надо хорошо.

И ещё постоял подумал – а что говорить? да больше и нечего. А толпишка только ахнула: вот такого молодца нам и надо! И враз – избрали Ивана! Куда такое? А – делегатом в Питер, от 6-го корпуса. В те ж часы сварнячили ему, мандат называется, и даже в полк не пустили, там по телефону дали знать, а ему шинелку сменили, старая была, и ботинки новые, обмотки старые ладно, – и в штаб армии, гоном, в Кременец.

А там – и ещё несколько собралось, от других корпусов, вот вместе будет делегация 11-й армии. И в ту же ночь выехали в Питер. Только-только Иван с поездами рассчитался – нá тебе, опять в поезд, сперва до Киева, потом из Киева, долго тянулись.

А в пути сошлись со Фролом Горовы́м, делегатом 49-го корпуса, бочаром из Рамони – земляк! хотя губернии вроде другой, Воронежской, а Рамонь-то с Усманью рядом, так и земляки. Ивану только что не сорок, а Фролу всего тридцать с двумя, и старший унтер, – а сам поджарый, но добророслый, да скалозубый, на всё улыбка. Видать, поворотливый был кадушечник, начинал с того, что по дворам ходил-кричал «обручи набивать», а потом уже и на Воронеж посуду ставил: «Моя бочка год не течёт, хоть на солнце держи, сделаешь хорошо – и продашь хорошо», что потрудней – сам, что полегше – на подмастерий, мог и сундуки, и дуги, и токарить, ремесло за плечами не тянет, но бочки всего прибыльней. После действительной за пять лет до войны уже четырёх детей накачал, кажегодков, и карточка с собой – трое парней, одна девочка.

А у Ивана – трое, и постарше, а карточки показать нету: в Коробовке заведения нет карточки делать. У князя такая машинка есть, они печатлят и самих себя, и лошадей, и собак. А вот на праздник всё Коробово ходило к князю в гости – так и всех скопом княгиня охватила, верно и Иван попал.

А что за праздник? а что за князь?.. От Киева ехали вдвоём на боковой нижней полке, спали в черёд или оба сразу, вразнотычку, а на день серёдку убирали в столик и друг супротив друга разлюбезная беседа, все мимо ходят, не мешают. Да чайку попивали, как на большой станции сбегаешь с чайником за кипятком. И чего б своим в роте рассказывал – теперь, туда не довезя, да вот Фролу в поезде.

Да именно нонешний князь Борис ничего так плохого нам не делал. Ну и хорошего не особливо, рыло у него не слишком приязное. А братец его лихой так на мужиков и лошадью наезжал, правда. А отец их, Леонид Дмитрич, даже очень к нам был хорош. Погорела Ольшанка – всем дал кирпича и тёсу. И церковь нам поставил, и больницу. А у деда их, и прадеда, и раньше – мы ихние крепостные были. И теперь уже всех плохих-хороших не переберёшь. Одначе, и не может так вечно оставаться, чтоб у них и земля и богатства, а? Вот я всё думаю, думаю, как бы они опять нас вкруг пальца не обвели, как наших дедов. Теперь толкуют – за землю выкуп платить? А – за что? Это с их надо выкуп взять, что они землю захватили издавна и держали столько. Старики говорят: ещё пусть нам вернут платежи с 61-го года. Нет, как ни верти, а придётся у господ всё поотбирать.

Горовой : может так, может не так, а всю обширность надо своим порядком поставить. А зори́ть – опасно сейчас, и в любом деле, хоть и в мужицком, хоть и в солдатском. У вас там – зоря́т небось?

Да где как. Нонешней весной, правда, скус к работе сильно потеряли, а к помещичьей и не говори, поконец пальцев. Так ведь зявятся помещичью себе засеять. А помещику как втолковать, чтоб он сам понял и ушёл? Вот и плату подённую бери с их больше, вот и рендаторы прежней цены платить им не хотят – и не взыщешь теперь, выкуси.

Ну и до чего дóйдет?

Да ни до чего хорошего, верно. Меж нами самими никакого согласия нет. Ни внутри села, ни меж деревнями. Землю его возьмём – а как делить? Вот убедят сходку – дать лес рубить для города, а кучка малая схватится: всё равно не дадим! – и не даст. И городские заворачивай оглобли.

На гляд Горового – то не сила была деревенская, нет. Ещё б войны не было, а с войной пропадём. Ты месяц проездил – не знаешь, что в армии счас. Покуда что перебесимся, а немец нас одной левой ногой выпихнет и затопчет. Пояса-то мы распустили, да, а немец нажмёт – как бы нам при таком фасоне в портках не запутаться. И не скорую перехватку надо себе рвать, а устанавливать, что значительность имеет.

А – как?

А вот. Поедем в Питер, посмотрим. От тысячи хозяев тоже Расее добра не будет. Губодуев много развелось, и на фронте и везде, их заслушаешься. А много ль из них могут дело управить? Похлестала наша большая бочка и ладами и уторами. Сейчас если осадкой обручи не подбить – то и будем порожние намертво. Скопить долго, а раскидать – ума не надо.

Сметлив Горовой да быстр, у себя в волости такого и не знал Иван. Прилепился к нему теперь.

В Питер приехали – суматоха! кружбá! людей – до напасти! Семеро от 11-й армии, один прапорщик – всей кучкой вместе. Пошли в этот самый Таврический, оттуда им и столованье определили, и кров, где ночевать, тут, мол, несколько дней перебудьте, раньше не осмотритесь. Да тут этих делегаций – кто от армии, кто от дивизии, а кто даже от отдельного батальона, так собрали их всех заодно в Белом зале, чтоб легше объясниться, уже третий день заседают, – вот и вы к ним туда.

Пошли. В зале той – скамеек лукастых нагорожено, с подвысью назад, и перед каждым местом столик. Всего нас – человек полтораста. Сели, стали слушать. Объяснял с вышки вёрткий чернобородый – про гвардию, но какую-то из рабочих, что их самое дело и есть винтовки носить. Но с негодованием отвергаем сепаратор (у князя в молочной в Лотарёво стоят такие). А брататься с немцами надо с умом, не то чтоб каждому солдату в отдельности мир заключать, армия должна оставаться боеспособной. И хлеба не везут потому, что крестьяне ещё не знают, что мы отказались от завоеваний.

Ну-ну. Да вы жалезу нам дайте да ситцу.

А за ним объявили министра земледелия – и вышел, немолодой. Щедро говорил, и понятно, да больше про хлеб. Что только переворотом спаслись, а старый строй всё погубил. Но теперь деревня спокойно дождётся учредительного собрания. Будет и мыло, будет и ситец, только соблюдайте с землёй порядок. А ему из залы: как же дожидаться, а наши бабы скоро голые пойдут!

Потом на день перерыв объявили: в этой самой зале один день будет сама Дума заседать. Так нас послушать пустите! 15 билетов давали, стала фронтовая братва шуметь, ещё сотню добились, а не на всех. На Ивана не дали. Так один день в тишé посидеть, на Рождественской улице, на койке, а то голова пухнет.

А сегодня опять наш черёд. Началось с большого шуму: от военного министра ответили, что не желают явиться отвечать на наши вопросы, а пусть наша головка сама туда к им сходит. Стали и с мест кричать, и с вышки воскликивать:

– Господа министры полагают, что мы приехали сюда надолго? Но нас ждут в окопах наши товарищи – и мы не можем ждать. Что ж, они считают наше собрание случайным, необязательным? А заставить военного министра прийти сюда немедленно и дать нам все ответы!

Избрали двух офицеров, трёх солдат – поехали они трясти министра или около.

Фрол головой высокой покручивает: теперь министры, и министры, и их сотоварищи будут перед нами чередою проходить, только слушай. Ни в роте, ни в Коробовке такое не приснится.

Да Иван только и слушает, ему ли лезть тут других учить.

Заспорили о братании – но взошёл с листком очкастый жёсткий барин, и стал по листку отвечать – насчёт тайных договоров, внешних дел и других держав, и нападёт ли Япония на нас, – тáк сердце и жихнуло: да неужто ещё и Япония? да что ж мы за бедняги такие? Успокоил: нет, не нападёт. Но нам самим надо не зевать, а брать да-да-нелы. И ещё много о чём, и всё непонятные слова, всё непонятные, Фрола в бок тишком толкнёшь – и он тоже не все знает.

А потом вылез не министр, но от Совета – Скобелев такой. Вид простой, наш, – а слова, ну, опять заворачивает. Какой-то ихний ма-ни-фес 14 марта вызвал вздох облегчения у каких-то диморатов во всех странах. И теперь со всего мира в какой-то город собираются ехать, и он сам первый едет, и там будут класть войне конец.

Ну, слава Тебе, Господи! Ну, дал бы Бог.

А временное правительство – ничего плохого, обидного. А государственная дума – умерла. Армия же не должна замирать в своих окопах, но должна наступать!

Чего это – замирать? Это раньше тихо сидели, не звукни, чтоб не накрыл, а теперь в окопах песни поют.

– А затем, товарищи, позвольте мне уйти и заняться вопросом о министерстве…

Ну иди, что ж, отпустили.

Тут – прапорщик выступил от 5-й армии, очень пылко.

– Мы бредим миром и понимаем, что война нам была навязана. Но в настоящую минуту нашей молодой свободе угрожает прежде всего немецкий пулемёт и немецкие штыки. И раз враг не понял нашего братания – то надо его прекратить!

И ещё один из 2-й армии прапорщик, Чернега, вернулся и объявил: будет завтра перед нами выступать сам военный министр!

С этим Чернегой, курским, Горовой тоже счёлся земляком, то и дело они на скамьях переговаривались, недалеко сидели. Оба они были нрава весёлого, даж забиячного.