Онлайн чтение книги Кунигас
XII

В ту же свадебную ночь Маргер вскочил с постели, поцеловал спавшую Банюту и остановился, погруженный в думы. Потом вышел.

Старый Вижунас сидел на пороге, подперев голову ладонью. Оба прошли во двор.

— Надо попугать этих собак, — сказал Маргер. — Ты видел с вышки, где шатер их воеводы?

Вижунас показал рукой.

— Не правда ли? Ведь это там, где наш подземный выход, заваленный камнем?

Старик кивнул головой.

— На что он нам?

— А вот, когда они заснут, — молвил Маргер, — они и их дозорцы, будет легко пробраться ночью в стан…

И он схватился за висевший сбоку меч.

— Надо убить вождя!

Вижунас недоверчиво взглянул на Маргера. В глазах у него был вопрос:

— А кто возьмется?

Прошло мгновение, и Маргер зашептал:

— Я знаю их повадки, говорю по-ихнему… Пойду сам.

— Ты?

— Да, я, — подтвердил юноша, выпрямляясь, — кто знает, может быть, их охватит страх… отступят…

Старец думал, поникнув головой.

— Жаль вас, — сказал он, — а если вы погибнете, кто защитит замок?

— Ты! — кратко ответил Маргер, положив ему руку на плечо. — Никому ни слова! Молчи…

Он огляделся, была ночь… Прислушался: стан крыжаков поголовно спал, ничто в нем не шевелилось.

Маргер взял меч и пальцем провел по острию; бросил взгляд в сторону брачного покоя. Хотел было пойти проститься… А что… если, войдя, не хватит решимости расстаться?

— Идем, Вижунас, — приказал он.

Старик покорно довел его до ямы, закрытой сверху дверцами. Здесь он бросился к ногам своего властелина и застонал.

Маргер исчез во мраке, а Вижунас остался стоять на страже. Если бы прожитые годы не иссушили его слез, он бы заплакал… но не мог. Минуты тишины, казалось, длились целые века. И конца не было безмолвию.

Но вдруг он услышал страшный крик и упал на землю у выхода. Тысячею голосов откликнулись на зов в немецком стане; из недр молчания разразилась ужасающая буря, как будто бы земля разверзлась под ногами немцев. Ржали кони, звякало оружие, беглым шагом подходили воинские части, все гремело и стучало.

Вижунас лежал, приложив ухо к земле. В яме ничего не было слышно. Но вот что-то зашуршало, кто-то, как змея, соскользнул вниз к старику… Тот, опасаясь немцев, схватился за нож… Но тут же узнал Маргера. Все лицо его было обсыпано песком; он тяжело дышал и, наконец, измученный, бросился на землю рядом с Вижунасом.

Когда старик привел его в себя и стал расспрашивать, Маргер ничего не сумел объяснить. Показал только на меч, не обагренный кровью, и вздохнул. Он никого не убил…

Наутро выкатили бочки для защитников Пиллен и справили для них свадебную пирушку. Однако не было позволено горланить песни. По очереди одни стояли на страже за стенами, другие сидели вокруг чаш и ведер, черпали и пили.

И в то же время пели:

— Только раз к человеку приходит смерть!

Маргер то захаживал к жене и садился рядом с ней на лавку, то взбирался на окопы и всматривался в лагерь крестоносцев. Он знал всех и каждого из рыцарей мог бы назвать по имени. Он узнавал их по доспехам и по походке, по коням и по челяди. Много было между ними людей добрых. Он же против всех должен теперь пылать злобой.

Маргер горько упрекал себя, зачем не убил Бернарда; но чувствовал, что если бы опять встретился с ним, с глазу на глаз, вооруженный, то снова дрогнула бы у него рука. Сидя у жены, он в мыслях избивал их всех и каждого; а глядя на них издали, слабел духом.

Крестоносцы, точно преднамеренно, откладывали штурм; несколько дней стояли под стенами, ничего не делая. Одни распевали, веселые, другие набожные песни. А люди на валах рвались в бой.!

— Хотят нас взять измором, — говорил Вижунас, — надо беречь припасы. Ведь может же великий кунигас собраться к нам на помощь и ударить на них с тылу?

А немцы свозили хворост и смолили стрелы.

Однажды все они столпились вокруг распятия, поставленного среди поля. Посередине виден был алтарь. Отец Антоний служил мессу. Маргер, стоявший на вышке, невольным движением схватился за шапку и хотел было по внедрившейся привычке обнажить голову… но злобно опять нахлобучил ее глубже… Раздалось пение… Он хорошо знал и напев и слова; сам нередко вторил им в костеле… А снизу, от подножия башенки, задорно неслась вверх песенка Банюты…

Обе они сливались и путались у него в голове и в сердце… Маргер заткнул уши и сбежал вниз…

— Люди, на валы! — окрикнул он своих.

Маргер не ошибся. Крестоносцы шли на штурм.

Они со всех сторон, как живою цепью, охватили город. Шли и пели. Холопы и оруженосцы несли одни вязанки хвороста, другие пылающие факелы, третьи блестящие топоры.

Все кто мог собрались под ограды. Женщины тащили в бадьях воду; мужчины волочили камни.

Вижунас велел всем хранить молчание и не начинать бой, пока немцы сами не ударят… Слышно было, как они валили в кучи под частоколами дрова и хворост; дым от факелов доходил до осажденных. За ворохами нагроможденного валежника не было видно немцев… И вот со стен посыпался на них дождь стрел; градом полетели камни; а на вспыхнувший сухой валежник хлынула вода. На мгновение немцы дрогнули и заколебались. Несколько с криком покатилось по земле… Но в задних рядах раздались новые призывы к штурму, и массы осаждавших снова кинулись на стены.

Это был первый день борьбы. Но начался он с обоюдным и равным ожесточением.

Маршал, следивший за битвою с пригорка, покачал головой и сказал стоявшему с ним рядом маркграфу Бранденбургскому:

— Неловко нам будет одолеть их.

Огнеметатели стояли по той стороне окопов, где, как им казалось, было ближе всего от стен и крыш. Они орудовали машинами и зажигательными стрелами. Каждый зажигал стрелу о факел и пускал в город. Пылая, летели они со свистом в воздухе, капая горящею смолой. Одни гасли на полпути, другие несли огонь на крыши. Рассчитывали на пожар, но напрасно. Огненный дождь метательных снарядов лишь скользил по крепким стенам, пламя гасло либо замирало где-то в глубине городища.

Но и литовская стрельба была настолько же бесплодна. Немцы были закованы в железо, покрыты им со всех сторон. Камни отскакивали от доспехов, стрелы ломались о стальные шлемы либо бессильно вязли в проволочных кольчугах. Редкая стрела, случайно попав в промежуток или шов между железными пластинами и разорвав исподнее платье, напивалась немецкой крови. Но и огонь не занимался в частоколах, обмазанных глиной и смоченных водой. Хворост сгорал, не принося вреда и только мешая нападавшим. Так продолжалось до полудня. Солнце жгло… люди толпами стали спускаться вниз, к реке, чтобы напиться… Начальство разошлось по своим палаткам… Вооруженные холопы отошли на выстрел и растянулись на земле.

Обе стороны бездействовали.

В шатре маршала сидели почетные гости. Одних разбирал смех, другие сердились.

— Нет сомнения, — сказал комтур Балгский, — что в конце концов мы возьмем этот деревянный сарай и растрясем его в пух и в прах. Однако осада может так затянуться, что игра не будет стоить свеч.

— Как так? — возразил маршал. — Разве вы не знаете, что Пиллены ключ всей страны, что отсюда они предпринимают против нас набеги, что занятие их нагонит страх?

— Дайте же совет, как ускорить осаду! — вмешался старый Зигфрид. — Наступят дожди, тогда уж огнем их не возьмешь; а штурмовать — значит нести большие потери.

Граф Намюр высказал мнение, что у осажденных плохое оружие, а доспехи и того хуже, а потому бояться их нечего. Численность их также не должна никого беспокоить, потому что городок небольшой и не может вместить много войска.

Бернард, сидевший с краю, молчал.

— Брат Бернард, — обратился к нему маршал, — тот ваш беспутный питомец, если, быть может, и не коноводит в Пилленах, то, во всяком случае, засел в них. Ему бы следовало быть разумней прочих. Вызовите-ка его для переговоров; обещаем им жизнь, пусть сдадутся.

Зигфрид усмехнулся.

— Вот кого бы я первым повесил, — сказал он. — Впрочем, не велика беда пообещать им жизнь: слово, данное язычникам, ни к чему не обязывает. А так как он был крещен, то отец Антоний его исповедает, а потом и вздернем… Душу спасем, а это важнее всего.

Бернард привстал с пня, но ничего не сказал.

— Брат Бернард, — повторил маршал, — попытайтесь вступить в переговоры. Побережем свою кровь.

— Попробовать можно, — ответил Бернард, — но едва ли они согласятся; а, главное, переговоры будут напрасны.

Бернард вышел с белым знаменем и зеленою ветвью; а глашатай маршала подступил под самые стены, трубя в рог и выкликая по-литовски:

— Выходите на мирное слово!

Сам же Бернард стоял вдалеке и ждал.

Долго не было из замка ответа. Глашатай мерным шагом объезжал вокруг стен, а Бернард следовал за ним не спеша. Высоко над оградой, на вышке, показался наконец Маргер с мечом в руке.

Глашатай и Бернард остановились против вышки; а Маргер обменялся продолжительным взглядом со своим бывшим воспитателем. Маргер молчал.

— Ты знаешь наше могущество, — сказал крестоносец, подняв голову, — видишь сам, что ваш городок не устоит против нас. Мне жаль вас; не поздно еще спасти свои животы и жизнь семей. Оборона бесцельна: сдавайтесь.

Маргер презрительно повел плечами.

— Я пришел погибнуть вместе со своим народом, а не спасаться за его спиной, — ответил он гордо.

— Христианин, а подымаешь оружие против Христова воинства, — добавил Бернард.

— Нет, я уже не христианин! — закричал Маргер.

Последнее восклицание на мгновение отняло у Бернарда охоту говорить. Однако он пригрозил:

— И тебя и всех вас ждет смерть.

— Мы на это готовы, — угрюмо ответил Маргер, — но погибнем не от вашей руки. Кто уйдет цел из битвы, сгорит на развалинах замка, как на погребальном костре.

— Маршал дарует вам жизнь! — крикнул Бернард.

Маргер усмехнулся.

— Прощайте, Бернард! — закричал он. — Плохо бы вы меня воспитали, если бы теперь, лицом к лицу со смертью, я струсил и продал братьев за бренную жизнь. Прощайте!

За спиной Маргера уже слышался досадливый ропот людей, возмущенных его немецкою речью. А издали долетали крики:

— Зачем слушать их тявканье? Надо биться насмерть! Были и такие, которые хотели стрелять в крестоносца:

— Ничего от них не желаем! Будем драться и ляжем костьми! Маргер невозмутимо сошел с башни. Он дал знак рукою, чтобы

люди встали к оградам. Начало битвы вызвало необычайный подъем духа, приступы ярости и безумной отваги. Чем меньше было надежды спастись, тем отчаянней становились припадки дикого бешенства. Слабея, люди поддерживали свой пыл обильными возлияниями из открытых бочек.

— Драться насмерть! — кричали они нараспев. Безумие овладело всеми: детьми, женщинами, стариками. Все хватались, кто за что, и стремились на бой с врагами. Городок, до того молчаливый, наполнился криком и шумом.

Когда Бернард вернулся, военный совет, знавший вперед, что он вернется ни с чем, уже решил участь города.

Так как войск было больше, чем нужно, для осады такого местечка, то великий комтур предложил осаждавшим чередоваться, чтобы не давать осажденным ни минуты покоя: штурмовать день и ночь, поджигать, рубить частоколы, ни на мгновение не прекращать битву, напирая со всех сторон.

Немецкие силы, разбившись на два отряда, опять с громким криком приступили к стенам. Не принимавшие участия в битве должны были готовить тараны и козлы, чтобы громить частоколы, не поддававшиеся действию огня.

Когда свежие немецкие силы подошли к частоколам, литовцы, выждав их приближения, осыпали осаждавших градом камней и кольев. Но крыжаки и шедшие следом за ними холопы, за которыми зорко глядело начальство и отдыхавшие воины, не отступили, как в первый раз.

Многие пали; ни один не бежал. Они вскакивали друг другу на плечи, чтобы сверху поражать метательным оружием прятавшихся за частоколом литовцев. Разгорелся яростный, дикий, беспощадный бой.

Немцы думали, что засевших в городе ратников не хватит на все протяжение стен, а потому оцепили крепость со всех сторон. Однако повсюду они наткнулись на густые толпы защитников.

Ужасная битва, начавшись в полдень, длилась до ночи. Наконец истомленные крестоносцы уступили место второй очереди, ринувшейся в бой с равным ожесточением. Раненые отправились на перевязку; трупы убрали; надвинулась ночь. В долине зажгли костры. Бой продолжался. Вижунас предводительствовал с одной, Маргер с другой стороны.

Старик был ранен двумя стрелами в грудь; он вырвал их с мясом и остановил кровь глиной. У Маргера были царапины на голове и плечах. Банюта стояла с ним рядом, держа наготове повязку для ран. Бледная, невозмутимая, с плотно стиснутыми губами, она вдруг вскипала бессильною яростью и бросала попадавшиеся под руку камни.

Реда, стоя во дворе, поила людей и гнала их назад на валы. Она и сама пошла бы в кровавую сечу, если бы только могла протесниться: Но вдоль оград так густо стояли люди, что даже убитым было негде упасть.

Никто не заметил, как пропели петухи; некогда было взглянуть на звезды, а на востоке уже засветила утренница.

Затрубили трубы на новую смену. Первая очередь крестоносцев и гостей вернулась в бой.

Начальствующие, вчера еще державшиеся вдали от сражавшихся, теперь, не ожидая приказания свыше, сами шли вместе с другими, чтобы вкусить радости битвы.

Но усилия с обеих сторон остались пока бесплодными. Наступил день. Но и он не принес ничего нового: только росло взаимное раздражение, и накипала злоба и жажда крови.

Вижунас, стоявший на вышке, беспокойным взглядом следил вокруг, бледнел и начинал беспокоиться. Живая стена все держалась; но заборы и тыны трещали, грозя разрушением.

Во многих местах они уступили топорам батраков; кое-где поотвалилась обмазка из глины, и огонь стал лизать сухие расщепленные колья. Частоколы шатались, и целые стены грозили падением. Старик предвидел уже наступление минуты, когда крестоносцы вторгнутся вовнутрь ограды. Правда, за первой стояла вторая, еще более крепкая, мощная… О дальнейшей защите первой нечего было и думать.

Под вечер, когда опять подошла новая смена, заборы с треском рухнули под напором свежих людей, и нападавшие вместе с ними упали под ноги литовцам. В мгновение ока осажденные бросились на барахтавшихся врагов, рубя им головы, раздробляя камнями плечи. Но только миг длился дикий восторг торжества: уже Вижунас подал заранее условленный знак: все бойцы бросились под защиту второй стены. Второй и последней. Взять ее было гораздо труднее.

Крестоносцы, не ожидавшие, что первый ряд частоколов так скоро и внезапно обрушится, упали вместе с ними; и, раньше чем успели опомниться и встать, многие пали мертвыми, а еще больше осталось лежать с тяжелыми ранами, потеряв навсегда способность к бою. Предводители с запасными войсками опоздали придти на помощь. Все литовцы успели укрыться за второй стеной заграждений.

Потери немцев были очень значительны; во всяком случае, пало их больше, нежели они когда-либо думали.

Понесенный урон сильно ожесточил их против врага, защищавшегося с таким непреодолимым упорством.

Маршал, не обращая внимания на что бы то ни было, кричал и настаивал на немедленном возобновлении штурма, чтобы не дать язычникам собраться с духом.

Тем временем наступила ночь.

Внутренность городка представляла картину, полную ужасающего трагизма. Всеми овладело настроение, редко наблюдаемое у людей. Одни пели сквозь слезы; другие смеялись. Всех охватило безумие. Лица сияли, силы удвоились, голоса звучали не по-людски.

Раненые вскакивали и вновь рвались в бой. Окровавленные, они как будто не сознавали, что жизнь их медленно уходит с кровью. Мужчины, женщины, дети — все стали воинами. Ими овладели радость и беснование боя. Отцы равнодушно смотрели на трупы сыновей, матери забывали о детях.

Посреди толпы, весь залитый кровью, с высоко поднятой головой и обнаженным мечом, стоял Маргер. За ним мать, такая же, как в былое время: одетая по-мужски, вооруженная, в шлеме. Рядом Банюта в новом женском повойнике, в белой рубашке, на которой пятнами запеклась черная кровь, с порванным янтарным ожерельем на шее. Грудь ее высоко подымалась, и вся она напоминала молодую волчицу, на которую в логовище напали охотники.

Вижунас одной рукой удерживал кровь, другою указывал на частоколы. Люди бросились к ним врассыпную, обгоняя друг друга, с криком и воплями.

Маргер дал знак рукой, чтобы попридержать их пыл.

— День, много два, — закричал он, — крестоносцы овладеют и этой последней опорой!

Ему отвечали криком.

— Но никого не возьмут живьем! Не возьмут и добычи! — продолжал он все громче и рукой указал на двор: — Костер! Пусть здесь будет сложен костер! Сожжем все до последней нитки, а живые перережем друг друга! Пусть достанутся им одни трупы и остатки пожарища!

Громким криком, как бы из единой груди, ответили воины на призыв вождя.

Вижунас просиял; он высоко поднял руку.

— На немцев! — рявкнул он. — Бабы и дети — к костру!

Банюта с гордостью взглянула на Маргера и, схватив, целовала его окровавленную руку, хотела бежать вслед за воинами, но Реда удержала ее за рубашку.

— Место наше здесь! — сказала она. — Носить воду и обвязывать раны! Дай ему кубок вина; он еще не пил и не ел. — Но в шуме и грохоте битвы потонул голос Реды.

За стеной раздавалась песнь крестоносцев; внутри, с диким воем, гремели литовские песни.

Немцы добрались уже до самого верха ограды и падали вниз под тяжестью валившихся сверху бревен, колод и камней. Бой вновь закипел на всю ночь.

Тем временем посреди двора, точно волшебною силой, вырастал исполинский костер. Женщины и подростки отдирали обшивку потолков и стен, разбирали крыши, тащили бревна и все валили на смертное ложе.

У самых слабых проснулись сверхчеловеческие силы. Женские руки волокли огромные бревна, исхудалые плечи не гнулись под бременем чудовищных нош, детские ручки хватались за увесистые толстые чурки. Самое дерево, казалось, оживало, двигалось и, послушное воле людей, всползало на верх костра. Он рос, точно чудом, и вершиной почти достигал уж§ вышки.

Теперь стали сносить на него все свое достояние: одежду, оружие, припасы, слитки металлов, янтарь, шубы, все валилось в одну общую кучу. С радостным смехом смотрели осажденные на богатства, обреченные в жертву огню, чтобы не досталось врагам. Вокруг прыгали дети, а старые женщины предусмотрительно сбрасывали с себя все, что поценнее, боясь, как бы оно не уцелело после их смерти.

Банюта исчезла. Она живо побежала к своему жилью, целый угол которого стоял еще нетронутым. Укрыться было уже негде; осталась только притолка да косяки от дверей в подвалы; но обе половинки были уже сорваны. Она присела на ступеньках, облокотилась и стала думать.

— Он поклялся солнцем и луною: значит сдержит слово. О, он не допустит, чтобы я досталась в руки этим извергам на позор. Но меч его притупился.

Она вздрогнула, выбежала из подвала и бросилась в жилые помещения, стены которых по бревнам разбирали для костра. Она увидела меч Вальгутиса, стоявший в углу комнаты. Старый клинок погнулся набок и лежал среди мусора. Она с радостью схватила его, прижала к губам и запела: ибо великое горе поет так же, как поет радость.

— Не правда ли, меч мой любимый, ты облегчишь мне смерть от его руки? Рассечешь пополам мое сердце и выпустишь на волю душу…

Она присмотрелась к мечу поближе и покачала головой: клинок был подернут не то ржавчиной, не то засохшей кровью. Взявшись обеими руками, Банюта качала его, как ребенка.

За пазухой был у нее оселок. Она опять присела на пороге.

— Старичок ты мой, — тянула она нараспев, нагнувшись над мечом, — люди о тебе забыли. Никто тебя не вытирал, не обмывал, лезвие твое ступилось. Подожди-ка!

И она стала точить его оселком… Старый меч начал блестеть и лосниться, как в былые времена.

Нагнувшись, Банюта увидела на очищенной поверхности слабое отражение своего лица. Из глубины металла смотрела на нее пара голубых глаз.

— Глядишь на меня, старина! Так… хорошо… гляди!., и полюби меня и облегчи смерть от его руки.

Она поцеловала клинок и невольно вновь стала причитать:

— Ой умирать ли мне, молодке, умирать! А чего же мне еще недоставало? Что еще могла бы дать мне жизнь? Приумножить, разве, слезы на глазах? Сиротскую ли долю мне сулить или полон от вражьих рук? Ведь познала я уж радости любви, сжимала милого в объятиях любя, и сам он последует за мной, и наша кровь сольется…

Слеза капнула на меч; Банюта смахнула каплю, поставила клинок и убежала. Вдали шел Маргер, во главе людей. Банюта зачерпнула в один кубок воды, в другой меду и пошла за мужем.

Крестоносцы, разъяренные, всеми силами напирали на вторую линию частоколов и шли вперед с пеньем похоронных песен. Литовцы отражали нападавших с воем; а когда валились от их натиска закованные в железо рыцари, торжествующие возгласы сливались в дикий рев.

И снова немцы стали пускать огненные стрелы. Они падали среди строений, но никто не обращал на них внимания.

Несколько стрел, пущенных особенно метко, увязли в стенах вышки; и не успели Вижунас и Маргер оглянуться, как стены запылали. Сначала робко скользили вдоль них одинокие огоньки и, казалось, гасли, забираясь в щели; потом вспыхивали ярче…

Ночь бледнела, наступал день, и вместо пламени виднелся только дым. Вышка стояла так же, как накануне, но внутри ее шипело, искрилось и трещало пламя.

Крестоносцы штурмовали.

Вторая изгородь была и выше, и крепче, но и она уже дрожала от ударов топора и начинала разгораться. Литовцы лили воду везде, где слышали шипение огня; забрасывали осаждавших последними запасами выдранных из-под построек камней. Скидывали на головы нападавших тела убитых, когда уж больше было нечего бросать.

Боевые клики, вместо того чтобы ослабевать, росли и ширились, свирепея с минуты на минуту. По временам, прислушиваясь к ним, маршал содрогался: столько было в них угрозы и смертельного, пронизывающего до костей ужаса. Люди, певшие такую песнь, не могли ни сдаться, ни быть взяты живьем. У немцев, карабкавшихся на заборы, переставало иной раз биться сердце: от этих криков веяло на них отчаянием и тревогой. Но стыдно было отступить; место отбитых занимали свежие войска.

Целый день не прекращался бой.

Вышка вся стояла в пламени, до самой крыши. Огонь набросил на нее пурпуровую мантию, и она долго стояла нерушимая, сверкающая, страшная… потом сразу рухнула с ужасным грохотом. Заклубился дым, и во все стороны посыпались фонтаны искр. Осажденные приветствовали ее падение немолчным криком…

Вижунас оглянулся.

— Не будет недостатка в головнях, чтобы поджечь костер, — сказал он.

Вижунас не заметил, что от искр костер сам собой уж начал загораться.

Маргер бился. И пот, и кровь текли по его лицу, сбегая струйками по белой груди. Он зорко приглядывался ко всему с высокого обрубка, на который взгромоздился, и думал: «Не пора ли прекратить борьбу и начать взаимоистребление?»

С высоты небес, с любопытством смотрели на битву звезды. Там также царило возбуждение: послов ли слали вниз на землю к людям боги Литвы? Или, быть может, метали огненные стрелы? Но с темного свода то и дело срывались звезды, чертя по небу искристые пути…

Вижунас прошептал:

— Души отцов нисходят на землю за нами!.. Пора нам к ним!..

Начало светать…

Вторая ограда готова была рухнуть. Люди выбивались из сил; грудами лежали трупы… Женщины, в ожидании смерти, сидели вокруг костра и пели погребальную песнь. А костер, точно послушный воле богов, стал медленно гореть.

Утренняя звезда, как алмаз, засветилась на небе… Вижунас и Маргер переглянулись.

Рубившиеся по знаку отошли от стен и спокойно приблизились к костру. Впереди их шел Вижунас, последним Маргер. А женщины продолжали петь.

Началось то, чего не видел свет, и никогда, быть может, не увидит вновь…

Братья обнимались и целовались, потом один обнажал грудь, другой пронизывал ее мечом… Отцы, плача, избивали детей и бросали трупы их в огонь. Мужья убивали жен, отвечавших им объятиями на предсмертное лобзание… И не было ни стона, ни крика, ни рыданий…

Трупы широкой полосою устлали землю вокруг костра. Маргер с мечом в руке стоял и ждал. Глазами он искал Банюту.

Она сидела на пороге подвального жилья и целовала меч, а из глаз ее струились слезы. Она ждала.

— Он клялся солнцем и луною и сдержит клятву…

Вижунас прислушивался к шуму за оградой.

— Торопитесь, — закричал он, — торопитесь, если не хотите погибнуть от их мечей!.. Заборы подаются… они скоро ворвутся к нам: пусть не найдут живой души…

Все, еще державшиеся на ногах, бросали в пламя свое имущество, останки близких, подставляя под мечи кто грудь, кто спину-Безумие охватывало переживших. Окровавленные, они сами бросались грудью на мечи и умирали…

Реда поцеловала сына в лоб: некому было нанести ей последний удар…

У Вижунаса дрогнула рука…

— Не могу, — сказал он.

Тогда Реда надвинула на лоб белую повязку и смело вошла в огонь… Пламя охватило ее, она села на пылающие угли, и раскаленные соломки рухнули под ее тяжестью…

А сзади все громче и громче раздавалась песнь крестоносцев… В живых остались только Маргер и Вижунас… Вокруг костра стояла огромная лужа крови, медленно просачивавшейся в песок.

Старик поклонился своему господину в пояс: пришел его черед. Кунигас должен был пережить всех и сам наложить на себя руки. Но у Маргера дрогнула рука, и он не дерзнул коснуться седины…

Тогда Вижунас воткнул меч в землю, оперся грудью о клинок и упал вперед всей тяжестью тела…

А где была Банюта?

Вот она привстала, и ее белая сорочка блеснула в темноте подвала.

Она протянула руки Маргеру.

— Нас только двое, — воскликнула она, — приди ко мне.

Маргер оглянулся на ограду… как будто ему было жаль расстаться с жизнью, хотелось бы продлить ее хотя на миг.

Он шел через кровь и трупы, ноги его тонули в ней и ступали по телам, застывшим в немом оцепенении.

— Банюта, — воскликнул он дрожащим голосом, — их еще нет!

Он приблизился. Она обняла его обеими руками и опустила ему голову на грудь.

— Смотри, — сказала, — вот я наточила меч… Ты клялся!

Маргер слушал.

Костер горел, треща и завывая, а за стеной ревели немцы, карабкаясь на тыны, приставляя лестницы…

Было еще время на одно объятие, но для разговоров было уже слишком поздно…

Глаза Маргера неотступно смотрели в сторону, откуда можно было ждать крыжаков… С грохотом упали огромные ворота, и на двор ворвались белые плащи и впереди всех брат Бернард… Кто знает, не мечтал ли он спасти питомца?

Банюта, повисшая на шее Маргера, обнажила белую грудь…

— Любимый мой, пора!..

Еще минута, и добровольная жертва должна была свершиться…

Маргер уже занес свой меч, когда вдруг в тылу крыжаков раздался небывалый вопль: зазвучали боевые сурмы, грозные, голосистые сурмы литовских полчищ, и высоко взвились к небу боевые клики: «Смерть крыжакам!»

В одно мгновение убрались со двора белые плащи, а стальные шлемы исчезли с частоколов и заборов… Самонадеянные крестоносцы, застигнутые врасплох, потеряли голову и в переполохе валились вместе с лестницами. Торопливо собирались они на зов вождей посреди полянки между Пилленами и лесом, на которую, как муравьи, сыпались со всех сторон несметные толпы грозных полчищ.

Закипела битва, недолгая, кровопролитная. Еще раз смешалась кровь крыжацкая с литовской, окрасив темною струею воды Немана. Как подсеченные сосны, падали один за другим вожди и рыцари. Некоторые, спасаясь бегством, тонули в пучинах Немана или погибали от меча Маргера, который, выбежав из замка, с дикой яростью набросился на крестоносцев.

И вот, теми же воротами, через которые недавно вторглись орденские рыцари, теперь входили литовские дружины.

Навстречу им клубился дым жертвенного костра, а поперек пути лежали груды трупов отважных защитников твердыни.

На пепелище они застали только одну живую душу: Банюту!.. Протягивая руки, бежала она с блестящими глазами навстречу победителям и мужу…

Пиллены, хотя в развалинах, в крови, безлюдные, все же уцелели, благодаря нежданной помощи со стороны Гедимина.

Юный кунигас с отважною Банютой, созвав окрестный люд, живо взялся за работу. И не прошло месяца, как над берегами Немана опять высилась литовская твердыня, такая же неприступная, как раньше, так же грозно стоявшая на страже земли Литовской против подавляющей мощи крестоносных полчищ.