Онлайн чтение книги Ли Бо. Стихи
Путешествие вдоль по Матушке Янцзы в поисках Ли Бо. Виртуальное введение

Не позволите ли Вы, любезный читатель, предложить Вам удивительную прогулку по тем временам и по тем местам, где в глубочайшей древности, знававшей Конфуция еще как своего современника, существовали царство Чу — обширное и пустившее глубочайшие корни в китайскую культуру, царства У и Юэ на восточном морском побережье, лелеявшие мистические предания старины.

Вы ведь поняли, что мы с Вами оказались именно в Китае и уже вынырнули в восьмом веке, похоже, в прелестных местах среднего течения Янцзы, полных гор и вод, зелени и тишины?

Но живописный бассейн Янцзы — это не только географический ареал. Как и вторая великая водная артерия Китая — Хуанхэ (Желтая река), Янцзы в мировосприятии китайцев, в их мифологической прапамяти занимает совершенно особое место. Во второй половине прошлого века в верховьях Янцзы были найдены окаменелости обезьяночеловека — на миллион лет старше знаменитого северного синантропа, что поколебало давнее представление о том, что колыбель китайской нации локализовалась в бассейне Хуанхэ, и теперь ее границы значительно расширили, считая, что китайская цивилизация зародилась на территории, очерченной с севера Желтой рекой, а с юга — Вечной. Янцзы, третья в мире после Амазонки и Нила водная артерия, столь протяженна и полноводна, что ее именуют Вечной Рекой, Великой Рекой, а часто с высшей почтительностью — просто Рекой, единственной и неповторимой.

В китайской культурологии существует особый термин «культура бассейна Янцзы» — даоская, прежде всего, культура со всеми присущими ей «темными» мистическими элементами. В ее основе лежал древний мифологический пласт культуры царства Чу, чье влияние простиралось от района современного города Чунцина в верхнем течении Янцзы на западе до прибрежных царств У и Юэ на востоке. Наиболее ярко эта культура нашла свое выражение в философском притчевом трактате «Чжуан-цзы», в поэзии Цюй Юаня и Сун Юя, и именно эта часть наследия оказалась среди наиболее почитаемых Ли Бо. Он сам назвал себя в одном стихотворении «Чуским Безумцем», вкладывая в это определение романтическое опьянение древней культурой, насыщенной мифологией, почитавшей доисторическое сотворение мира, акцентировавшей Изначальное как Исток духовной Чистоты, утраченной последующим цивилизационным развитием. Южная чуская культура, до рубежа первого-второго тысячелетия не слишком активно контактировавшая с более северными регионами, не испытала сковывающего воздействия суровых древних чжоуских ритуалов, канонизированных Конфуцием и легших в основу культуры Центрального Китая, была вольней и раскованней.

Ли Бо не только изучил этот культурный слой — он был воспитан им, взращен им, тем более что мифы чуской культуры тесно взаимодействовали с мифологическим пластом области Шу, родного края Ли Бо, наложились на культуру царств У и Юэ, где глубокие корни пустили мифы о святых бессмертных с острова Пэнлай в Восточном море. Все это особенно влекло романтически настроенного молодого поэта. Классический памятник «Шань хай цзин» («Канон гор и морей»), романтическую философию Чжуан-цзы, величественные оды Цюй Юаня, Сун Юя, отражающие раннее мифологическое сознание нации, он проштудировал еще в детстве. Образы мифологических героинь этого ареала (фея Колдовской горы, верные жены Шуня и др.) не раз возвращались в поэтические строки Ли Бо.

Стихи Ли Бо — дневниковые записи, внешне фиксировавшие события жизни, а по сути являвшиеся зеркалом его вольной души, отражением его мифологического сознания и мощного интеллекта, выражением его обширнейших познаний древности и современности, его глубочайшего проникновения в духовную сущность человека, которому высшими силами предоставлена возможность перевоплотиться, но он редко поднимается до осознания этого.

Его поэзия — «безумна», как срывающийся с гор неудержимый поток, для которого не существует абсолютного русла, и он упрямо выходит из обозначенных традицией берегов (горы и водопады постоянно возникают в его стихах). И самохарактеристика Ли Бо звучит как « куан ». Словарь дает перевод «безумный, сумасшедший». Но это отнюдь не медицинская патология, а неудержимое стремление преодолеть все сдерживающие начала, разрушить барьеры, быть свободным и вольным, как птица, могучим, как зверь, ведомый Изначальностью естества (иероглиф « куан » складывается из двух значащих частей «зверь + царь»).

Когда в 24 года он покинул отчий край Шу (современная провинция Сычуань), где рос, учился, погружался в даоско-буддийские таинства, начал писать стихи, уже первыми своими опытами поразив учителей, сравнивших его с великим Сыма Сянжу, — на легком челне мимо Крутобровой горы Эмэй, мимо наполненной сладострастной мистикой Колдовской горы он устремился через Юйчжоу (совр. г. Чунцин) к Вечной Реке. Его первой волнующей душу целью было Санься — три ущелья в верхнем течении Янцзы. Именно здесь, полагают некоторые исследователи, Великий Юй, мифологический культурный герой, с помощью феи Колдовской горы укрощал водную стихию, разрушительными наводнениями губившую плоды жизнедеятельности человека.

И уже на выходе из водоворотов Трех ущелий, в небольшом городке на берегу Реки и произошла у него встреча, на всю оставшуюся земную жизнь определившая миро- и самоощущение молодого поэта. О ней стоит рассказать чуть подробней.

Ли Бо заночевал в городе Цзинчжоу, который в стародавние времена именовался Цзянлином (а в наши времена Ичаном) и был, по преданию, построен в начале тысячелетия, во времена Троецарствия. Фонарщики зажгли огни, и в их слабом мерцании заманчиво-таинственно колыхались слабым ветерком синие флажки питейных заведений, откуда завлекающе помахивали женщины трудноразличимого в полутьме возраста.

Уже приближение к этому городу вызвало необъяснимое волнение. Видимо, сработало высокочувствительное предвидение, улавливающее плывущие из космоса энергетические колебания еще не наступивших событий. Ведь именно к сакральности, к Занебесью и был обращен философский и поэтический взгляд Ли Бо, а земные дела хотя нередко и выходили у него на первый план, но тут же своей мелочной суетностью погружали душу в необъяснимую грусть. А в этих краях все было пропитано Чуской Древностью: Ли Бо вошел на территорию уже не существующего наяву, но нетленного города Ин, столицы царства Чу. Он, конечно, увидел полуразрушенный земляной вал и крепостные рвы чуской столицы — они дошли даже до нас. А археологические раскопки наших дней в гораздо большей степени материализовали все это мистическое вневременье в атрибуты чуской культуры, хранящиеся в городском музее, — меч основателя царства Гоу-цзяня, кусок фрески, тело мужчины тех невообразимо далеких времен, сохранившее человеческие очертания.

Впрочем, вернемся в Цзянлин.

Быть может, на название гостиницы Ли Бо даже не обратил внимания, во всяком случае, среди сохранившихся девяти сотен его стихотворений оно не упоминается, но сегодня в нем видится мистический подтекст — « Сянь кэ лай » (Заходи, святой странник).

Неужели все и в самом деле предопределено?

Как раз в это время из паломнического странствия к святой горе Хэншань возвращался знаменитый даос-отшельник Сыма Чэнчжэнь (вторым именем его было Сыма Цзывэй) — восьмидесятилетний старец, которого еще императрица У Цзэтянь пыталась призвать к себе, как и ныне правивший Сюань-цзун, а предыдущий император, Жуй-цзун, пригласил во дворец и склонился перед ним как пред Учителем, но Сыма Чэнчжэнь всякий раз возвращался в свой скит мудрости. Он, рассказывают, знает все на пять сотен лет назад и видит все на пять сотен лет вперед.

Знаменитый даос вел замкнутый образ жизни и мало кого принимал, но накануне вечером, заметив, что звезда Тайбо в восточной части небосклона обрела пурпурный оттенок, Сыма понял, что наутро к нему на поклон придет Ли Бо, чье второе имя как раз и было созвучно названию звезды Тайбо и одноименной горы, земного аналога небесного тела. Ли Тайбо, утверждает легенда, был не земным человеком, а Небожителем, низвергнутым со звезды Тайбо (а может быть, посланным на Землю с некоей мироустроительной миссией? «Небесные Узоры изрекая, я — странник, чей след пребудет в мире человечьем»,[1]Под «Небесными Узорами» понимаются одухотворенные письмена, то есть Высокая Литература. — сказал Ли Бо о себе).

В разговоре с поэтом мудрый старец пророчески сформулировал, что молодой гений сотворен для Неба, а не для Земли: «Ты духом — горний сянь , твой стержень — Дао[3]Космогенез Вселенной по алгоритму естественности (иногда переводится словом «Путь»)., к Восьми Пределам[4]Мифологическое «Занебесное пространство». со святыми вознесешься». И продолжил: «Да на пути государевой службы ждут тебя ямы и рытвины. Ты — как могучая Птица Пэн, коей нужны просторы Неба, а не тесные залы».

Это был явный образ нарисованной еще Чжуан-цзы могучей и неостановимой Птицы Пэн: «Сколько тысяч ли ее спина — неведомо… Распростертые крылья — точно нависшие тучи… Ничто не может ее остановить» (пер. Л.Д.Позднеевой).

Уже много лет, с тех пор как в раннем детстве он открыл книгу удивительных и мудрых притч этого древнего философа, образ надземного существа будоражил душу Ли Бо. Поначалу это было какое-то смутное, неясное, неотчетливое ощущение, но постепенно контуры его обрисовывались все ярче и явственней, и этот невообразимо могучий «птеродактиль» стал недвусмысленной самоидентификацией поэта. В произведениях Ли Бо Великая Птица Пэн — не простое копирование образа древнего философа, а стремительное его развитие. У Чжуан-цзы Пэн опирается на силу попутного ветра, у Ли Бо — дерзновенно и вольно парит в сакральных Небесах над миром, не нуждаясь ни в ком и ни в чем, не зная никаких ограничений своей свободе. «Мой дух исполнен Небом, мой лик очерчен Дао, обуздывать себя мне нужды нет, ни в ком я не нуждаюсь, где появлюсь, там и живу, мне самого себя довольно» — так в одном из эссе очертил поэт свое пребывание в сем мире.

Встреча со старым и мудрым даосом всколыхнула Ли Бо. «Да, он сравнил меня с Птицей Пэн, но он сам — еще более редкостная Птица Сию с вершины святой горы Куньлунь». Глубинно осмысляя этот образ, вечером он велел слуге Даньша растереть тушь, зажечь светильник и написал «Оду Великой Птице Пэн» в жанре ритмической прозы « фу »[5]В отечественном китаеведении этот жанр принято переводить как «ода», что достаточно условно. Большинство произведений этого жанра — скорее ритмизованные эссе..

Это не просто одно из произведений Ли Бо, но концептуальное, выражающее его мировоззренческие принципы как структурную конструкцию и его жизни, и его поэзии, и потому его стоит привести целиком (с авторским Предисловием) — при всех трудностях восприятия, но во всей его завершенности:

В Цзянлине я как-то повстречал Сыма Цзывэя, отшельника с горы Тяньтай, и он изрек: «Ты духом — горний сянь, твой стержень — Дао, к Восьми Пределам со святыми вознесешься». Словами сими он подвиг меня на «Оду на встречу Великой Птицы Пэн с Волшебной Птицею Сию». Она распространилась в мире от человека к человеку. Увы мне, это было мелко, без широты и без размаха. Я от нее позднее отказался, но в зрелые года в «Цзинь шу» я прочитал «Во славу Великой Птицы Пэн» Жуань Сюаньцзы, и сердце дрогнуло. Я что-то вспомнил, но совсем не то, что в старой оде было. Сей свиток сохранился, да решусь ли я назваться тем, кто это написал? Быть может, только близким покажу. И вот он, этот текст.

Южанин некий, праведник почтенный, служивший в Лаковом саду, был Знаменьем Небесным осенен и сочиненье несравненное исторгнул. Его реченья необыкновенны, сильней, чем в книге «Цисе». Поведал он о рыбине прозваньем Кунь, живущей в Бездне Севера, а уж длиной, не знаю даже, на сколько тысяч ли. Вдруг обернется Птицей Пэн Великой, что мутью первозданной рождена. Перо-плавник нисходит к островам, где море, как весною, всколыхнется, а хвост подъят к Небесным воротам, где меж ветвей Фусана всходит солнце. Сотрясши рыком бездны, взметнется Птица по самой Куньлунь. Чуть потрясет крылами — все окрест накроет тьмой, что бурею песчаной, и рухнут пять вершин, и сто потоков покинут берега.

Из толщ земных взлетишь Ты к первозданной чистоте, пронзишь покровы туч, вонзишься в бездну моря и вызовешь волну невиданных высот — до тысяч ли. Затем опять взметнешься ввысь на девяносто тысяч ли, оставив за спиной вершин громады и крылья погрузивши в облака, взмахнешь крылом — придет на землю тьма, взмахнешь другим — опять вернется свет. Стремленью Твоему достигнуть Врат Небесных предела нет, в Тумане Изначальном Ты паришь, крылами сотрясая целый мир, сдвигая звезды в небе, покачивая горы на земле, в морях рождая бури. Кто способен преграды Тебе поставить? Кто способен сдержать порыв Твой? Эту мощь и не узреть, и не вообразить.

Небесный Мост объяв за два конца, зеницами сверкнешь, подобно солнцу и луне. Мелькнешь мгновением, а рык громоподобный заставит тучи съежиться и снежный вихрь закрутит. Покинув дальний Север, ты умчишься на Юг пустынный, крылом прихлопнешь, ветер подгоняя, — и снова вдаль. Дракон-свеча, рассеивая мрак, твой освещает трудный путь. Там, под тобою, три горы священных — они что комья малые земли, а пять озер великих — чаши с зельем. Душе святой созвучен твой полет, твое паренье слито с Дао, тут даже Жэньский князь уду закинуть не решится, и Хоуи стрелы смертельной не запустит, и оба, воздевши к Небу взоры, вздохнут глубоко и печально.

О, сколь ты величава, Птица Пэн, простертая от просини Небес до безоглядной пустоши Земли, с Небесною Рекой одной сопоставима. Твой лёт следил Паньгу, наш Прародитель, Сихэ, возничий Солнца, лишь вздыхал. Смущенье наступало во всех восьми пределах, средь четырех морей, когда твои крыла над ними нависали и грудь скрывала свет дневной, как будто снова к нам вернулся Хаос первозданный. Свернешь чуть в сторону — туман растает, открыв зарю.

И так пройдут шесть лун, на краткий отдых ты к морю спустишься. Тобой закрытый свет вновь вырвется из бездны и зальет пустынные пространства. Величию сему навстречу ветра задуют, разольются океаны, с мест горы сдвинутся, Тяньу, восьмиголовый дух воды, оцепенеет, Хайжо, дух моря, вздрогнет, уползут, вжав головы, гиганты-черепахи, несущие святые горы, и огромный кит испуганно сожмется, вспенив море. То диво дивное — немыслимо, непредставимо, Великой Тварной силой Естества оно лишь и могло быть создано.

Не Кликуна ж в злаченых перьях ставить рядом с Ним! Пусть Черный Феникс устыдится своих парчовых блесток! О, как хлопочут все — то к Духам побегут, то в город ринутся, Хранитель-Ворон древо еле держит, перед треногой яств печальна птаха, Петух Небесный зори возвещает, Трехногий Ворон заправляет солнца светом. Как суетна вся эта мелкота, а надо сдерживать себя во имя постоянства. Им не постичь души свободной, вольной, сопоставлять их — праздное занятье. Пэн не кичится мощью и величьем, а следует течению времен до той поры, пока в нем есть нужда. Он погрузился в сокровенность Дао, как в Вечность, Эфиром Изначальным насыщаясь, беспечно бродит по Долине Света, в Яньчжоуских океанах Юга то взмоет вверх, то спустится пониже.

А Птица Велия Сию при встрече изрекла: «О, Велика ты, Птица Пэн, и в этом — твое блаженство. Когда я одесну́́ю западный предел крылом накрою, — ошу́юю восточной пустоши не видно. Что мне перемахнуть Земные жилы, Небесный стержень раскрутить?! В тумане непостижности гнездуюсь и пребываю там, где есть Ничто. Давай взлетим вдвоем, крыла раскинем».

Так воззвала она к Великой Птице Пэн — за мною следуй в радости и естестве.

И обе Птицы вознеслись в безбрежные миры, а мелкота невидная о том судачить стала под забором.

Этот могучий образ стал ступенькой к возвышению гордой самооценки поэта, к противопоставлению «Великой Птицы Пэн» — суетной «мелкоте», «Феникса» — «воронам и воробьям», к осознанию своего надземного предназначения. В ироническом ключе он отождествляет себя с героем популярной в Китае буддийской сутры — мирянином, который своей святостью превосходит даже монахов (имя мирянина означает «Безупречная чистота»):

Мудрец Цинляньский, сосланный святой,

Топил лет тридцать имя свое в спирте. Зачем же задавать вопрос такой

Мне — воплощению Вималакирти?

(«Отвечаю Цзяе, сыма области Хучжоу, на вопрос, кто такой Ли Бо»)[28] Цзяе : неустановленный чиновник из Хучжоу с фамилией индийского звучания. Сыма : помощник начальника области. Цинлянь : название местности в Шу (около совр. г. Цзянъю), где жил Ли Бо; это буддийский термин, поэтический образ взгляда Будды («Синий Лотос»). Мудрец Цинляньский — самоназвание Ли Бо, связанное и с названием отчего края, и с буддийским образом.

Вот так, с брега Реки взлетел Ли Бо Великой Птицей Пэн в просторы Вечности. А к Янцзы он возвращался не единожды — и физически, и поэтически. 315 раз она впрямую (и тем более косвенно) упоминается в его стихах, тогда как другой, более северный речной великан Хуанхэ — 121 раз[29]«Вэньсюэ пинлунь», Пекин, 2002, № 1, с.28.. К Хуанхэ, мифологически текущей на Землю с Неба, поэт всегда обращается почтительно и тем самым несколько отчужденно, а Янцзы для него ближе, духовно родственней. Стихи Ли Бо неотрывны от земных пейзажей Янцзы, по которой он плавал не раз; его стихи импульсивны, как бурное течение Янцзы. Его чувства к Реке напоминают отношение поэта к луне — почти «приятелю», другу.

Ли Бо вырос в Шу, крае, тяготевшем к культуре древнего царства Чу в среднем течении Янцзы, восхищался сакральными элементами культуры нижнего течения (У, Юэ), много раз бывал в живописных местах среднего течения (Цюпу — Осенний плес, территория древнего царства Вань) и там завершил свой земной путь (Данту).

Он был отчаянный, неостановимый летун, надолго нигде не задерживавшийся, словно в груди стучал моторчик, влекший его во все новые и новые пространства. Иероглиф «летать» попадается в стихах Ли Бо 316 раз (а у его младшего современника Ду Фу, человека талантливого, но более оседлого, лишь 179)[30]Там же..

Любил он «городок у реки», как с затаенной улыбкой приятствия именовали Сюаньчэн, где окружным начальником — и даже неплохим — в 5 веке был известный поэт Се Тяо, чьи стихи находили отклик в душе Ли Бо. И Осенний плес — Цюпу, средоточие рек и озер вокруг Янцзы, каждую осень сливавшихся в нескончаемое водное зерцало. И Хуаншань, одну из тех знаменитых вершин, кои все китайцы всех веков жаждали непременно посетить, — она тоже в тех краях.

А несколько западнее — озеро Дунтин, столь огромное, что именовали его «морем», прелестные берега рек Сяо и Сян — там жил великий поэт Цюй Юань, там он возвысился и на Земле — как советник правителя, — и на Небе своей суровой, как литавры, поэзией, и там же в отчаянии от коварства власть имущих бросился в бесстрастные воды Сян.

Чуть вниз по течению лежит крупный город Ухань. И если мы с вами сделаем небольшой крючок к северу, то попадем в город Аньлу: там, на древних землях Чу, Ли Бо устроил свой первый семейный дом с госпожой Сюй. А крючок к югу приведет нас в Юйчжан — последний дом с госпожой Цзун (к сожалению, история и традиция не оставили нам имен этих близких поэту женщин).

Ближе к устью Реки раскинулись места древнего царства У, тоже издавна влекшие к себе Ли Бо выразительными историческими параллелями. Не раз он возвращался в стихах к прелестной Сиши, своей разрушительной красотой погубившей царство У. Впрочем, скорее это совершил потерявший голову правитель…

В 753-м Ли Бо третий раз посетил блистательную столицу Чанъань и, третий раз встретив холодный прием дворцовых «рыбьих глаз», покинул ее навсегда. На свое горе — и на наше, потомков, счастье. Ибо мечтал он стать прозорливым советником мудрейшего Сына Неба — императора Сюаньцзуна, дабы вести великую Танскую династию к еще большему совершенствованию нравов подданных. Увы, государь оказался не из мудрейших, совершенство нравов не слишком востребованным, и в Ли Бо жаждали видеть лишь любезного государевым фавориткам придворного пиита, поющего красу цветов и наложниц. А стань он советником, лишились бы мы с Вами тех сокровенных, Небом вдохновленных строф, что знакомы каждому китайцу и шаг за шагом начинают покорять и русского читателя.

Прежде чем Вечная Река понесет нас вместе со слезой Ли Бо на восток в сторону уезда Данту, где начальствовал Ли Янбин, дядя Ли Бо, давайте-ка сядем в небольшую двуколку и сделаем крючок к Сюаньчэну — «городку у реки». Не взглянуть на этот город, живую память о Се Тяо, любимом поэте Ли Бо, — невозможно, ибо часть души Ли Бо навеки впечатлелась в эти места. И прежде всего в Цзинтин — небольшую, но столь значимую для него возвышенность неподалеку от Сюаньчэна.

Ведь почему Ли Бо любил горы? Он вырос среди них (52 % территории провинции Сычуань — это горы), он духом своим был вписан в них. Эти чудные создания природы, расположенные между Небом и Землей, не принадлежат ни Земле, ни Небу — они принадлежат одновременно и Земле, и Небу. Они и созданы для того, чтобы мистически соединять Землю с Небом (что жаждал свершить Ли Бо, и в непонятости этого грандиозного замысла — его трагедия и как поэта, и как человека).

Даоские отшельники, покидая опостылевшую безнравственную цивилизацию, искали гармонию именно в горах, где из тайных гротов особые, не каждому открытые каналы вели в иные миры, в инобытие, не имеющее пределов ни в пространстве, ни во времени.

От горы Цзинтин вернемся к Вечной Реке, но не туда, где мы оставили ее, у Осеннего плеса, а чуть северо-восточнее, к городу Уху, который уже на рубеже нашей эры существовал как уезд с небольшим городского типа центром. К ХХI веку он разросся до заметных размеров в шестьсот тысяч жителей и не без оснований гордится своими достаточно современными кварталами, университетами, компьютерным производством и даже сборочным автозаводом, чья продукция (с иероглифом « вань » на номерном знаке, напоминающим о том, что в этих местах давным-давно, задолго до Ли Бо, неприметно затерявшись среди Борющихся царств, существовало маленькое царство Вань) выглядит столь привлекательно, что ей не стыдно появиться на дорогах Японии или Европы.

Но для нас сейчас главное в Уху — буддийский монастырь Гуанци в самом центре города на склонах невысокой округлой горы. Однозначных свидетельств того, что Ли Бо побывал в нем, нет, монастырь в его стихах не упоминается, но построен он был в 719 году, так что все возможно… И вот, смотрите, над входом в павильон висит черная лакированная доска с золотыми иероглифами «Зал путешествия по Девяти цветкам». Уж не связано ли это с горой Девяти цветков ( Цзю хуа ) там, на Осеннем плесе, откуда мы начали свое путешествие во времени? В 755 году Ли Бо поднимался на нее, тогда называвшуюся «горой с Девятью детьми» (ее вершина заканчивается девятью пиками). Поэтическим видением восприняв гору как расцветший лотос (« Гора раскрылась, / Точно девять лепестков») , именно он и предложил переименовать ее в Девять цветков.

А мы вновь на берегу великой Янцзы, столь милой сердцу Ли Бо. Нас поджидает челн с невысоким прямым парусом. Оттолкнувшись шестом от берега, лодочник запевает:

Это давние, еще в юности написанные строки Ли Бо. Они настолько музыкальны, что, как и многие другие его стихи, охотно распеваются людом всякого сословия.

Тем временем мы с Вами оказались уже в пределах уезда Данту — места последнего упокоения великого поэта. На склонах у могилы — чайная плантация, винный завод «имени Ли Бо», выпускающий «Танское зелье». Боюсь, это не совсем то, что славил в своих стихах великий поэт:

Но все равно, терпеливый читатель, сдвинем «желтых попугаев» в память нашего великого сопутника по 8 веку. Пусть плывет он на восток, коли запад с холодной имперской столицей Чанъань отвернулся от него. На востоке ему жилось лучше, чем на западе. Запад — страна осени, а на востоке восходит и солнце, которое так будоражило неспокойное сердце поэта, и задушевный друг-луна.

Шестьдесят один раз он упоминает в стихах полюбившийся ему Цзиньлин, центр древних земель царства У (сегодня этот город именуется Нанкином), а чуть севернее, в Янчжоу, несколько позже, уже ближе к последнему земному прощанию, он напишет строки, дышащие столь непривычным для него безмятежным покоем:

А мы с Вами в нашем ХХI веке насладимся лирикой великого поэта, созданной — 1300 лет назад! — в тех местах, где мы с Вами только что побывали. В таком отдалении можно пренебречь мелкими временны̀ми сдвигами, и его бытие на берегах Вечной реки станем воспринимать как нечто единое и цельное, следующее лишь пространственным координатам, — как жизнь поэта, неотрывную от духа Вечной реки.

Так что начнем с первых всплесков волны за бортом ладьи, устремленной в романтическую мифологию Чу, с осеннего запада, от Колдовской горы, от озера Дунтин и рек Сяо и Сян, трагически связанных с именем великого Цюй Юаня, через разливанный Осенний плес с его вольностью и простором, через Данту, место последнего земного упокоения Ли Бо, — на восток, где посреди мифологического Восточного моря вечно плавают острова бессмертных святых. И постараемся разглядеть среди них нашего поэта.

Он, несомненно, там, среди Бессмертных, в Вечности…

Сергей Торопцев