Онлайн чтение книги Клоунада Masquerade
Глава тринадцатая

Остров Сен-Луи, Париж

12 мая 1923 года

Дорогая Евангелина!

Нила ранили. Слава Богу, не слишком серьезно. Сейчас он в больнице, а завтра родители увозят его в Лондон.

Меня тоже ранили, правда, рана легкая, почти царапина.

Доктор сказал, что Нилу и мне здорово повезло. Если честно, я бы предпочла, чтобы нам повезло еще больше и чтобы в нас вообще не стреляли.

А еще меня уволили: я больше не няня. Госпожа Форсайт была в страшном гневе, причем не без серьезных оснований.

Она стояла в изножье кровати (к тому времени я уже вернулась к Эжени) и кричала на меня криком.

— Как вы могли? Как посмели повести туда детей? Вы что, рехнулись?

Ее лицо под изящно причесанными белокурыми волосами приняло ярко-красный оттенок.

— Вы что, вообще никогда не думаете? — Изо рта у нее летели белые капли слюны. Если бы женщины знали, как им не идет злиться, они все стали бы святыми. — Вам что, безразлично, что с ними может случиться?

— Конечно, нет, — пролепетала я.

Госпожа Форсайт из тех женщин, которых такой ответ не утешает.

— Разве вы не понимаете, как опасны для маленьких детей такие места? Как это может сказаться на их жизни в целом, а беднягу Нила и вовсе чуть не убили?

— Мне и правда очень жаль, госпожа Форсайт. Поверьте.

— Жаль? Едва ли вам жаль. Вы не няня, а жалкая неумеха, вот вы кто. Я поняла это сразу, как только вас увидела. Одна из тех легкомысленных английских сучек, которые считают, что они лучше, чем…

— Я думать, этого достаточно, Элис, — сказала у нее за спиной Эжени, входя в дверь.

Присутствие отпрысков благородных кровей, неважно, английских или французских, всегда действует на американцев умиротворяюще. Госпожа Форсайт повернулась, прижала руки к груди и глубоко вздохнула.

— Да, — сказала она, — да, ты права, Эжени. Разумеется. — И снова вздохнула. — Просто я ужасно расстроилась насчет бедняжки Нила.

— Мы все расстроены, Джейн тоже. И Джейн тоже пострадать от того человека.

— Да-да, я знаю, и я, понятно, сильно огорчена. — Она сказала все это, не глядя на меня, так что ее горе было хорошо скрыто. — Но ведь она должна была присматривать за детьми. Послушайся она меня и делай то, что ей велят, этого никогда бы не случилось.

Госпожа Форсайт холодно взглянула на меня и подняла подбородок.

— Мисс Тернер, боюсь, мне придется разорвать наш договор. Как и предусматривалось, вы получите жалованье за две недели, поскольку я не имела возможности уведомить вас заранее.

Она нахмурилась. Горе по поводу двухнедельного жалованья ей не удаюсь скрыть так же хорошо.

— Вы можете известить нас по почте или по телефону, куда вам переслать деньги. Если нужно, мы туда же перешлем и ваши вещи. Или вы можете попросить кого-нибудь зайти за ними. Совершенно очевидно, детям лучше с вами больше не встречаться.

Она поправила жакет (из розового льна).

— Надеюсь, вы будете… — Она помедлила, силясь подобрать, как мне показалось, слово, которое меня бы ужалило побольнее, но не обидело бы Эжени… — достаточно сообразительной и не появитесь на светских мероприятиях, где бываем мы с мужем.

— Если вы говорить о маскарад, — тихо заметила Эжени, — то, полагаю, вы знать, что мой брат сам решать, кто может приходить, а кто нет.

— Да, конечно, — заторопилась госпожа Форсайт, наклоняясь к ней. — Конечно, Эжени. Я ни на секунду не подумала… Я только хотела сказать, что в таких обстоятельствах мисс Тернер сама поймет… что ей будет неловко там появляться…

Эжени пожала плечами.

— Конечно, пусть Джейн сама решает.

— Да, разумеется. — Она снова поправила жакет и, взглянув вниз, на секунду поджала губы. — Что ж. Отлично. Надеюсь, на этот раз она примет правильное решение.

Эжени слабо улыбнулась.

— Иди. Тебе надо побыть с Нилом.

— Да, бедняжка Нил. Спасибо, Эжени.

Эжени повернулась ко мне и сказала:

— Un moment.[77]Секундочку (фр.). — И проводила госпожу Форсайт из комнаты. Госпожа Форсайт вышла, не оглянувшись.

Я знала, я знаю, что гнев ее совершенно справедлив. Нил вполне мог погибнуть. Впрочем, от мысли, что я ни в чем не виновата и не могу защититься, мне было не легче. Когда Эжени вернулась, она застала меня всю в слезах, с мокрым носовым платком в руке.

Она присела на край постели.

— Эта женщина, — сказала она по-французски, — просто несносная.

Я шмыгнула носом.

— Но она права, Эжени. У нее есть все основания на меня злиться.

— Да, если ты настаиваешь. Но не получать от этого такое удовольствие. Не пользоваться случившимся, чтобы скрыть свою ревность.

— Ревность? — Очередное шмыганье. Я даже перестала вытирать нос, чтобы сосредоточиться на этой маловероятной, но радостной мысли. — Она? Ревнует ко мне?

Эжени улыбнулась.

— Вы моложе. Более привлекательны. Вы…

— Она красивая!

— Искусственная красота. Из бутылочек и баночек, А ваша — настоящая. И ее дети вас любят.

Я покраснела и все шмыгала носом — очень привлекательное зрелище.

— Да, я знаю, они ко мне привязались. Но…

— А юный Нил даже влюбился, так? В няню?

— Нил? Но он же совсем мальчик. — От Эжени ничего не утаишь.

— Так-то так, — сказала она, — но он ее мальчик, n’est-ce pas? И она это прекрасно понимает.

Я подумала о Ниле, о том, как храбро он себя вел. Подумала об Эдварде и Мелиссе и вдруг поняла, что я их больше никогда не увижу. И снова разревелась.

— Она знает, что вы к ним привязались, — сказала Эжени. — И использует вашу привязанность как оружие против вас.

Я почувствовала, как у меня сжалось горло. И сказала то, во что бы не поверила, когда поступила служить нянькой.

— Я буду ужасно по ним скучать.

И снова слезы — целые ведра.

Я точно знаю, что буду по ним скучать, хотя во всей этой ужасной истории виноваты они, маленькие поросята.

А ведь день начался так прекрасно, Ева. Солнце заливало улицы Парижа, когда такси подвезло меня к Монпарнасскому вокзалу. На улицах было полно людей, все куда-то безумно торопились — наверное, по своим безумным французским делам. Небо было необыкновенного весеннего цвета, только несколько облачков беспечно плыли по нему.

Поезд из Шартра опоздал, и некоторое время я стояла посреди этой дивной суеты, полной ожидания и свойственной большим вокзалам. Вокруг меня толпились спешившие люди, а я стояла и разглядывала расписание, где на черном фоне белыми буквами значилось: ЛЕ-МАН, ЛАВАЛЬ, РЕНН, НАНТ. Чудесные названия — прямо как песня. Я представила себе, как еду на поезде по всем этим, местам в отдельном купе, разумеется, таинственно прикрывшись вуалью, и смотрю (конечно, с трагическим видом) на пробегающие мимо поля, леса и деревни. И, naturellement, в соседнем купе окажется Прекрасный незнакомец, и, когда мы столкнемся с ним в проходе, его темные проникновенные глаза заглянут в мои…

На самом же деле завтра, вне всякого сомнения, меня ждет вагон второго класса в поезде на Лондон, и место мое окажется рядом с каким-нибудь лавочником из Дувра. На этой службе я умудрилась утратить всякую пользу как пинкертон. Господин Купер будет мною очень недоволен.

Мне кажется, Эжени преувеличивает привязанность детей ко мне, кроме разве что Нила, но, безусловно, когда они наконец прибыли, то были рады меня видеть. Нил (снова весь в черном) стоял в сторонке, моргая и улыбаясь, Эдвард радостно прыгал, а Мелисса бросилась ко мне с распростертыми объятиями. Я наклонилась, чтобы обнять ее, и она расплылась в улыбке.

— Привет, мисс Тернер.

Именно Мелисса рассказала мне, что они тщательно изучили маршрут, которым меня предусмотрительно снабдила Maman перед моим отъездом из Сен-Пья, и внесли в него свои изменения. Туда входили прогулка по Тюильри, двухчасовая экскурсия по Лувру, «легкий» обед в «Рице» (ничего острого для Эдди). Согласитесь, все познавательно и интересно.

Если бы мы придерживались этого маршрута!

Но, как я уже сказала, у детей были свои планы.

— Мы уже были в Лувре, — пожаловался Эдвард, скорчив гримасу. — Просто куча старых скучных картин.

— Да и рассмотреть толком за два часа ничего нельзя, — добавила Мелисса более веский аргумент.

— Тогда, — спросила я, — что бы вам хотелось посмотреть? — Насколько я поняла, маршрут Maman был всего лишь рекомендацией (впрочем, достаточно настойчивой), но не приказом.

Вот тут-то и началось падение няни.

— Кладбища! — воскликнул Эдвард.

— Да, — подтвердила Мелисса, — лучше Пер-Лашез. И Монпарнас, если останется время до Катакомб.

— Катакомб? По-моему, Катакомбы — не самая удачная мысль.

— А я не боюсь, — заявил Эдвард, храбро поглядывая из-под своей густой челки.

— Там здорово, — сказала Мелисса. Она наклонила голову, и ее бледные белокурые волосы коснулись плеча ее прекрасно сшитого жакетика. (Льняной, почти такой же, как у матери, только голубой.) — Кости, черепа и все такое убрали оттуда сотни лет назад, когда Париж разрастался.

Я взглянула на Нила, Эти жуткие достопримечательности, да и вообще весь новый маршрут как будто имели прямое отношение к Нилу. Он секунду смотрел на меня с невинным выражением, потом моргнул и отвернулся.

— Ладно, — сказала я, — насчет Катакомб мы еще поглядим. А на Моппарнасское кладбище можем, конечно, прогуляться вполне. Это совсем близко. Можно пройтись пешком. Но вы должны мне пообещать, что будете держаться возле меня. Никакой беготни по улице. — Я строго взглянула на Эдварда. — Любое нарушение, и мы садимся обратно в поезд.

— Конечно, — сказал он. — Даю слово.

Я посмотрела на Мелиссу.

— Ну конечно, — сказала она.

И мы пошли по проспекту дю Мэн, потом свернули на улицу Фруадево и пошли вдоль высокой серой стены, за которой располагалось кладбище. Нил с Мелиссой, как старшие и более самостоятельные, шли немного впереди, Нил время от времени оглядывался на меня.

Эдвард просто и естественно взял меня за руку, крепко сжав ее своими пальчиками.

— Мисс Тернер? — спросил он.

— Да?

— А вы долго будете с нами?

— Долго. — Вот так, легко и просто. Ведь я все еще была няней.

— Я хотел сказать — очень долго?

— Честно, не знаю, Эдвард. — Ни он, ни я, понятно, не догадывались, что я пробуду с ними только несколько часов. Но я уже знала то, чего не знал он, — как только расследование закончится, я вернусь в родное агентство. Врать детям почему-то было труднее, чем мисс Рендалл. Ей тоже было трудно лгать, потому что ее доверие нужно было завоевывать, но с детьми еще труднее, потому что они одаривали меня своим доверием. — А скоро, — добавила я, — ты станешь совсем большой, и няня тебе будет не нужна.

— Вы можете жениться на Рейгане, папином шофере, и остаться с нами навсегда.

— Жениться на Рейгане? — я засмеялась. — Пожалуй, не стоит, Эдвард.

— Но… Эй, вы! — крикнул он брату и сестре. — Подождите! Они и в самом деле ушли далеко вперед и уже сворачивали ко входу на кладбище. Они остановились, и, когда мы приблизились, Мелисса закатила глаза:

— Почему вы все время идете так медлительно? — спросила она Эдварда.

— Медленно, — поправила я.

Эдвард захихикал от радости и показал на нее пальцем.

А Мелисса жестом, так напомнившим мне ее мать, задрала подбородок:

— Ты еще такой несмышленыш.

— Эй! — возмутился он. — Это оттого, что я еще маленький.

— Не оттого, а потому, — поправила она. — Правильно, мисс Тернер?

— Да, но давайте, лучше решим, с чего начнем. Нил, ты знаешь, что здесь похоронен Бодлер?

Он моргнул.

— Правда?

Мелисса возмутилась.

— Ах ты врун! — Она сердито повернулась ко мне, догадавшись, о чем речь. — Он же сам рассказывал нам все про Бодлера.

Нил покраснел.

— Я сказал, мне кажется, что он здесь похоронен.

— Врун!

— Пожалуйста, Мелисса, — сказала я. — Помнится, к могиле Бодлера идти вот по этой тропинке.

Мы нашли могилу мсье Бодлера и потом побродили по широкой аллее между вычурными склепами. Большинство склепов, как тебе, наверное, известно, высокие и узкие. Но попадались и просторные, достаточно вместительные, чтобы их обитатели могли собрать друзей и устроить чаепитие. Воздух был свежий, наполненный запахом цветов. Поскольку была суббота, по кладбищу гуляли и другие семьи — мамы и папы с детьми. Все ходили себе тихонько, но не в скорбном молчании. Все было мирно и чудесно.

— Эдди, — сказала Мелисса, — знаешь, сколько тут мертвецов?

— Сколько?

— Все-все, — ответила Мелисса и хихикнула.

Эдвард какое-то время смотрел на нее, а потом вдруг закатился от смеха.

— Все-все, — твердил он, схватившись от хохота за живот и согнувшись в три погибели.

Наверное, я уже сейчас смотрю на детей, на всю троицу, сквозь розовые очки воспоминаний, но то мгновение запомнилось мне, как особенно трогательное: Эдвард закатывается хохотом, Мелисса все еще хихикает, прикрыв рот ладошкой, а Нил, с трудом сдерживая смех, снисходительно улыбается, поглядывает на меня (уже в сотый раз) и снова отворачивается.

Родители тоже так себя ведут? Тогда как им удается выжить? Гоня прочь ежедневную скуку, еженедельные беды и цепляясь за каждый трогательный миг? Мужественно перескакивая от одного трогательного мгновения к другому, как шимпанзе с ветки на ветку в происках бананов, забыв про сучки, хищников и опасность свалиться?

Не знаю, Ева. Но, по-моему, это на редкость трудное занятие. Куда труднее, чем быть пинкертоном. Куда труднее, чем быть нянькой, а мы знаем, как я великолепно с этим справилась.

Хотя на самом деле мы не знаем, вернее, ты ПОКА не знаешь.

Мы находились всего в нескольких кварталах, от входа в Катакомбы, на площади Данфер-Рошро, но я не стала об этом упоминать. Я все еще сомневалась, стоит ли вести туда детей. Мы взяли такси и с улицы Распай доехали до Одиннадцатой улицы, что на левом берегу Сены, и потом — до кладбища Пер-Лашез.

Из всех парижских кладбищ это я люблю больше всего. Далее больше, чем Монмартрское, которое хоть и кажется очаровательным, по-моему, слишком пестрое.

Нилу, конечно, захотелось посмотреть на могилу Оскара Уайльда.

Мы ходили по дорожкам в поисках могилы: ведь прошло много лет с тех пор, как я была здесь последний раз.

Эдвард скова взял меня за руку.

— Мисс Тернер, — сказал он, — вы знаете, сколько здесь мертвых?

— Нет, Эдвард. Сколько же?

— Все-все. — Он снова засмеялся. Мелисса закатила глаза к небу.

Через несколько минут мы нашли-таки могилу Уайльда.

Странно, но немного поодаль стоял высокий американский ковбой и таращился на памятник. Во всяком случае, мне он показался американским ковбоем: в белой рубашке, черном жилете, синих рабочих штанах и старых, с виду неудобных сапогах с острыми носками и высокими каблуками.

Я с любопытством смотрела на этого типа, удивляясь, что могло его привлечь в Оскаре Уайльде, как вдруг Эдвард поднял руку, показал на памятник и довольно громко сказал:

— Посмотрите, кто-то украл у него писун!

Мелисса снова расхохоталась и взглянула на ковбоя, который, по-видимому, ничего не расслышал, а, следовательно, был глухой.

Памятник представляет собой барельеф нагого мужчины-сфинкса. И действительно, кто-то отломал у него то, что госпожа Эпплуайт назвала бы детородным органом.

Нил залился краской, Мелисса хихикала и поглядывала на ковбоя, Эдвард поднял на меня глаза:

— Мисс Тернер, зачем они это сделали?

Ковбой улыбнулся мне, будто был счастлив, что ему самому не придется отвечать на этот вопрос, повернулся и ушел. Наверное, пошел искать индейцев или коров.

— Не знаю, — сказала я Эдварду. — Но тот, кто это сделал, поступил скверно, правда?

— Правда. А это и есть Оскар Уайльд?

— Нет, милый. Он выглядел иначе.

— Пошли лучше в Катакомбы, — вмешалась Мелисса.

— Мелисса, — сказала я, — думаю, нам не стоит туда ходить. Это место не для детей.

— Мои лондонские друзья там уже побывали все!

Замени Лондон на Торки, и получишь в точности то заявление, которое я сделала отцу в Париже много лет назад, когда была в возрасте Мелиссы, и он высказал те же соображения, какие только что высказала я сама.

— А я не боюсь, — заявил Эдвард.

Нил промолчал. Он и наедине со мной мало говорил, а в присутствии детей и вовсе помалкивал.

— Эйприл Хаверли, — сообщила мне Мелисса, — рассказывала, что там совсем не страшно. — Такое заявление тоже было мне знакомо.

— А я не боюсь, — повторил Эдвард. — Честно.

— Если кто-нибудь там испугается, — заявила Мелисса, многозначительно взглянув на Эдварда, — мы повернем обратно. Ладно?

— Ну, пожалуйста! — заныл Эдвард. — Пожалуйста, мисс Тернер!

Я взглянула на Нила. Он с невинным видом и демонстративным недоумением пожал плечами.

— Пожалуйста, мисс Тернер.

Если бы я так не устала после бессонной ночи, я, наверное, поступила бы иначе. Но я только вздохнула и сказала:

— Ну ладно.

Таким образом, судьба няни была предрешена.

Я не помню, Ева, ты была в Катакомбах? Вход не представляет собой ничего особенного: маленький, простой каменный домик на южной стороне площади. Рядом — деревянный чуланчик. В окошке — хрупкая старушка в траурном одеянии (возможно, та же самая хрупкая старушка, которая сидела там четырнадцать лет назад), она получает от тебя два франка и выдаст свечу с коробкой спичек.

Со слабо мерцающей свечой спускаешься по узкой каменной лестнице. И продолжаешь идти по этой лестнице, которая, медленно-медленно петляя, уводит тебя вниз, на десятки метров под землю. Идти приходится очень осторожно, потому что ступени скользкие и при любом резком движении свеча может погаснуть.

Свеча Эдварда погасла, не успели мы пройти и десяти метров. Лестница только-только стала пошире, он уже мог идти рядом со мной, и с первых же ступенек его пальцы крепко вцепились в мою руку.

— По-моему, — сказала я, — пора вернуться на улицу.

— Нет! — заявил Эдвард. — Пожалуйста, мисс Тернер. Это ветер! Пожалуйста! — Он быстро протянул мне свою свечу, чтобы я зажгла ее от своей.

Нил с Мелиссой шли сзади. Я оглянулась. Их лица дрожали в желтом свете свечей. Нил сказал:

— С ним все хорошо.

— Со мной все хорошо, — подтвердил Эдвард.

— Пошли дальше, — попросила Мелисса, глянув на меня широко раскрытыми глазами.

Несмотря на дурное предчувствие, я приблизила свою свечу к свече Эдварда, зажгла ее и сжала его маленькую ручонку.

Так мы и шли, все вниз и вниз, все дальше от звуков и запахов Парижа, все дальше от солнца — шли сквозь сплошную тьму в нашем крошечном ореоле света. Воздух стал холодным и сырым.

— Мы очень глубоко спустились? — спросил Эдвард.

— На много километров, — ответила Мелисса.

— Не километров, конечно, — поправила я. — Не помню точно, какая здесь глубина. Купим брошюрку, когда поднимемся наверх.

— А кажется — несколько километров, — заметил Эдвард.

Тут наконец мы добрались до дна. И оказались в туннеле полутора метров шириной и двух — высотой. Мы прошли по нему несколько шагов и подошли к первой гробнице.

— И: ты! — воскликнула Мелисса.

В этой камере длиной метров шесть, с арочным сводом, наверное, хранились останки не одной сотни человек. На переднем плане темно-коричневые черепа и бедренные кости были аккуратно уложены наподобие мозаичной стены. Черепа были разложены в виде геометрических фигур — крестов, кругов, квадратов. Но за этой стеной, которая была высотой более метра, за ореолом света от наших свечек валялись вперемешку другие останки: черепа, берцовые кости и все такое — целые кучи костей, тысячи, а может, сотни тысяч.

Ручонка Эдварда стала влажной.

— Эдвард, — сказала я.

— А? — Он смотрел на кладку из костей, не отрываясь, как зачарованный.

— Ты знаешь, сколько здесь мертвых?

Он взглянул на меня и серьезно сказал:

— Все-все?

— Да. Но мертвецы не могут тебе навредить. На это способны только живые.

— Кроме Всадника без головы, — сказала Мелисса и понизила голос. — Б-р-р-р-р-р!

Эдвард быстро взглянул на нее.

— Мелисса, прекрати сейчас же, — сказал Нил.

— Что же, — заявила я, — думаю, с нас хватит. Все остальное примерно то же самое. Да и к другому выходу идти далековато. Предлагаю вернуться тем же путем, каким мы пришли.

— А если кто-нибудь будет спускаться вниз? — спросил Эдвард.

— Да, Всадник без… Ой, мисс Тернер, Нил меня ударил!

— Нил, не трогай сестру. А ты, Мелисса, прекрати свои страшилки.

— Можно потрогать? — спросил Эдвард.

— Прости?

— Можно его потрогать? Ну, этот череп?

— Зачем, Эдвард?

— Чтобы проверить, может, он ненастоящий.

— Ну, Эдвард, ты должен помнить, что хотя они, эти кости, не могут причинить тебе вреда, когда-то они… принадлежали людям, и поэтому мы должны их уважать. Что бы ты почувствовал, если бы после твоей смерти кто-нибудь пришел и захотел тебя пощупать?

— Так ведь они ничего не чувствуют? Сейчас, я хочу сказать.

— Нет, конечно. Хотя кто знает.

— Но если б я был мертвецом и ничего бы не чувствовал, и какой-то мальчишка захотел меня потрогать, просто так, один разочек, я бы, наверное, не обиделся. Правда.

— Конечно, — кивнула я. — Думаю, ты прав. Ладно, потрогай, только осторожно.

Он осторожно, с опаской протянул руку и коснулся указательным пальцем одного из черепов. И ненадолго замер. У него за спиной Мелисса с испуганным выражением лица подняла руку и потянулась к его горлу. Прежде чем я успела что-то сказать, Нил схватил ее за руку и оттащил в сторону. Она вырвала руку, взглянула на меня, увидела, что я сержусь, и опустила глаза, потирая руку с таким видом, будто ее смертельно ранили.

Эдвард отдернул руку от черепа.

— Вот так, — сказал он. Кивнул и посмотрел на меня. — А можно мы пойдем до конца?

— Ты думаешь?

— Угу. Да, я бы хотел.

— Тсс! — прошипела Мелисса, глядя в сторону лестницы. — Что это?

— Мелисса, — сказал Нил со строгостью настоящей няни.

— Да нет! Я что-то слышала там, на лестнице.

— Просто кто-то еще пришел посмотреть Катакомбы, — сказала я. Надо же, какая я умная. — Ну что, идем?

— Да! — воскликнул Эдвард.

И мы пошли по туннелю мимо бесконечных камер с костями, причем каждая была отгорожена стеной из геометрически расположенных черепов и костей, за которой, почти до потолка, громоздились другие кости.

Через некоторое время от такого изобилия костей страх притупляется. И невольно начинаешь думать об этих черепах и костях не как о человеческих останках, а как о связанных с их укладкой сложных инженерных проблемах. Сколько людей потребовалось, чтобы перенести сюда все эти кости и разместить их по камерам, расположив в геометрическом порядке.

— Мисс Тернер? — тихо спросила Мелисса.

— Да?

— Взгляните. — Она показала туда, откуда мы пришли.

Я остановилась и оглянулась. Далеко в темноте — трудно было определить, как далеко, — мерцала одинокая свеча, и она медленно приближалась к нам, И вдруг, как будто настраиваясь на наш темп, а мы в ту же секунду остановились, она замерла на месте. Мы могли разглядеть только слабый свет свечи, но не того, кто ее держал.

— Да. Как я уже говорила, наверняка еще один посетитель. — Но если быть честной, хотя, естественно, я не призналась детям, этот огонек одной-единственной свечи меня напугал.

Две свечи — еще не так страшно, но при виде той, одной, мне сделалось как-то неуютно. Я знала, что одна никогда бы не спустилась в Катакомбы. Но кто-то, оказывается, оказался способен на такое и теперь шел за нами.

Впрочем, возможно, уверила я себя, это просто два человека с одной свечой.

Но я ошибалась.

— Пошли, — сказала я, и мы двинулись дальше по туннелю.

— Сюда много людей приходит? — спросил Эдвард. Он еще крепче уцепился за мою руку.

— Тысячи, — ответила я. — Думаю, летом здесь собираются целые толпы.

— Нам тоже надо было прийти летом, — сказал он.

— До выхода, кажется, уже недалеко, — заметила я больше с надеждой, чем с уверенностью.

Я оглянулась назад. Далекий огонек снова двигался с одинаковой с нами скоростью.

— Должно быть, это какой-нибудь парень с подружкой, — предположила Мелисса. — Спорим, многие мальчишки тащат сюда своих девчонок! — В ее голосе я угадала ту же надежду, которую заметила в своем.

— Думаю, ты права, — согласилась я.

Я глянула через плечо. Огонек свечи пропал. Возможно, тот человек повернул назад. Или остановился за поворотом туннеля, чтобы насладиться видом геометрической фигуры.

Глупо, но я почувствовала облегчение. Теперь мы, наверное, в безопасности, решила я.

Мы подошли еще к одной камере — там не было никаких костей.

— Что это? — спросил Эдвард и шагнул в камеру. Я оглянулась. Никакого огонька.

— Это алтарь, Эдвард. Для религиозных церемоний. Пойдем.

— Смотрите, там что-то написано.

Свеча все не показывалась. Мы подошли к Эдварду. Внезапно Мелисса резко повернулась.

— Что это было?!

А потом, Ева, все произошло так быстро, что я до сих пор ума не приложу, как такое могло случиться.

Внезапно из кромешной темноты у входа в камеру возникла фигура — я не могла определить, кто это был — мужчина или женщина. Длинное черное пальто, лицо закрыто черным, кашне, на лоб опущена черная шляпа с полями. Лица не видно — одни только глаза, темные, сверкающие.

Мелисса взвизгнула и выронила свою свечу. Фигура рванулась вперед — прямо ко мне, протянув руку к моей сумке.

Когда я в Лондоне ходила на курсы по подготовке в пинкертоны, отставной армейский сержант показал мне несколько чудных приемов самообороны. Но у меня все начисто вылетело из головы — я так и остолбенела.

Нил, отважный Нил прыгнул на человека в черном, но тут громыхнул выстрел и полыхнула ослепительная вспышка — на мгновение она осветила узкое пространство туннеля, напомнив мне вспышку магния, которой пользуются фотографы. Нил издал звук, похожий на стон, и рухнул наземь. Фигура обернулась и ринулась прямо на меня, но мужество Нила придало мне сил, и я швырнула свечу в прикрытое кашне лицо. Фигура отмахнулась, но я опустила сумку на пол, шагнула влево, как на тренировках с сержантом Беллоузом, схватила нападавшего за правую руку, в которой тот держал оружие, и, повернувшись к нему спиной и воспользовавшись его собственной инерцией, перебросила его через плечо.

Мелисса и Нил уронили свои свечи, я — свою. Теперь светила только свеча Эдварда, которая как раз в это мгновение погасла.

В темноте я услышала, как человек в черном грохнулся на каменный пол, услышала его свистящий выдох, и тут кто-то дернул меня за ноги. Когда я падала, прогремел второй выстрел — еще одна ослепительная вспышка, осветившая фигуру нападавшего, неуклюже распростертого на полу со вскинутой вверх рукой, и тут я почувствовала, как что-то обожгло мне бедро. Я упала на камни, и тут что-то — кулак, колено, локоть, затрудняюсь сказать — очень сильно ударило меня по щеке.

Оглушенная, я откатилась в сторону. Где-то рыдала Мелисса, но тут сквозь рыдания я услышала шорох, потом топот каблуков и какие-то шаги. Странно, но я почему-то подумала о ковбое.

Он уходил прочь, человек в черном. Уходил все дальше от нас.

Мелисса все еще плакала.

— Эдвард, — позвала я. Тишина.

Я шарила руками по мокрому полу, пока не нашла свою сумочку. Я порылась в ней, нашла спички и залегла одну.

В слабом свете огонька я разглядела, что Эдвард сидит на полу, подобрав колени и обхватив их руками. Мелисса жалась к другой стене, спиной ко мне, закрыв лицо руками. Что же до Нила… Нил стоял на коленях, прижав одну руку к боку. Второй рукой он пытался оттолкнуться от пола, чтобы подняться.

Спичка погасла. Я зажгла другую. Нашла свою свечу и подошла к Нилу.

Он был ранен в бок, брюки у него были в крови, по полу растеклась большущая лужа крови, черная и блестящая при свете свечи. Он дышал, крепко стиснув зубы.

— Мне бы встать, — проговорил он.

— Да-да, давай руку. — Я положила его руку себе на плечо и помогла подняться. Неловко, потому что в руке держала свечу. Подвела его к стене. — Вот так, — сказала я и передала ему свечу. — Сейчас вернусь.

Я подбежала к Эдварду — он тоже поднялся, И с ревом прижался ко мне.

— Тс-с, тс-с, — прошептала я и погладила его по спине. — Пойдем, Эдвард. Все уже позади. Побудь пока с Нилом…

А он все скулил.

— Только одну минутку. Я пойду проверю, как там Мелисса, а потом мы все пойдем отсюда. Договорились? Пошли. Нил, возьми его за руку. Эдвард, а ты помоги Нилу, он ранен.

Я подошла к Мелиссе, положила руку ей на спину. Как и брат, она с ревом бросилась в мои объятия. Я гладила ее и шептала:

— Все позади, все будет хорошо, но нам надо отвести Нила в больницу, ведь ты мне поможешь? Будь храброй девочкой и помоги мне.

Она кивнула, все еще прижимая голову к моей шее.

— Вот и славно, спасибо. Пойдем, Эдвард. Мелисса тебе поможет.

Рана Нила все еще кровоточила — я оторвала кусок ткани от нижней юбки и сунула ему под рубашку. Он вздрогнул.

Пуля прошла насквозь, сзади тоже была рана. Я и ее забинтовала, как сумела. Я не медсестра, но рана не показалась мне смертельной, пуля прошла с самого края.

Но ему, наверное, было очень больно. Даже при свете свечи он выглядел очень бледным и, несмотря на холодный воздух, был весь в поту.

Но он вел себя замечательно, Ева, другого слова не подберешь. Даже не жаловался.

Они все вели себя замечательно. Никто не жаловался, когда мы возвращались назад, наверх. Нил шел, опираясь на мое плечо. Мелисса вела Эдварда за руку.

Больше рассказывать особенно нечего. Когда мы вышли на улицу, я добрела с Нилом до ближайшего кафе. Хозяин был просто очаровашка: он метался по кафе, что-то бормоча по-французски в явной растерянности, но тем не менее он сумел вызвать полицию и скорую помощь, налить нам с Нилом бренди, а детям лимонаду. Он сделал все что мог.

Приехали двое полицейских и взялись было меня расспрашивать, но я отказалась отвечать, пока Нила не отправят в больницу. Приехала скорая помощь, двое санитаров положили его на носилки, мы все забрались в машину и уселись рядом.

В больнице его перевезли в приемный покой (я и не знала, что вижу его в последний раз). Мы с детьми сидели и разговаривали с полицейскими — сначала с теми, кто приехал в кафе, а потом с другими. Я несколько раз повторила одну и ту же историю. Да, кто-то потянулся к моей сумке. Да, Нил попытался остановить вора…

Все они были вежливые, хотя и слегка раздраженные. Краем уха я слышала их разговор и поняла, что день, по-видимому, выдался для полиции тяжелым. Не только потому, что на нас с Нилом напали, — кроме того, какой-то американский псих набросился на двух их товарищей. Из их слов я сделала вывод, что не хотела бы оказаться на месте того джентльмена, когда они его поймают.

Потом приехали еще полицейские, вместе с инспектором, очень приятным на вид, немного измотанным для столь молодого возраста, но невероятно отзывчивым. Он задавал мне те же вопросы, на которые я уже отвечала. Он-то и заметил, что я вся в крови.

— Пустяки, — заверила я его.

— Вам надо немедленно к врачу.

Так я и попала к тому же врачу, который осматривал Нила, И он сказал, что Нил вне опасности.

Как я уже писала, моя рана тоже была неопасная — просто царапина на том месте, которое мы будем называть — и я на этом настаиваю — задней частью моего бедра.

Я вернулась к инспектору, который развлекал детей кулинарными рецептами своей жены, и тут появилась Эжени. Я дала номер ее телефона, а также господина и госпожи Форсайт первому же полицейскому.

Она предложила нам всем отправиться к ней домой на остров Сен-Луи. Я хотела остаться с Нилом, но она убедила меня, что сейчас я уже ничего не могу для него сделать. Инспектор с ней согласился и извинился передо мной от имени всех парижан за то, что я подверглась нападению этого, как он выразился, «похитителя сумочек».

И вот я вернулась сюда вместе с детьми в огромном «Роллс-ройсе» Эжени. Она уложила меня в постель и пообещала заняться с детьми до приезда их родителей.

Госпожа Форсайт приехала примерно через час — нашу встречу я тебе уже описывала.

Но я так и не смогла связаться с господином Бомоном. Мсье Ледок, француз, его помощник, дал мне номер телефона, по которому я могла бы ему позвонить. Я звонила несколько раз, но его не застала. Я попыталась позвонить утром, перед отъездом на Монпарнасский вокзал, и еще дважды после возвращения к Эжени, но никто не отвечал.

Я решила, что если поеду на маскарад, то там с ним и поговорю. Если, конечно, смогу оторвать его от той пигалицы.

Я так устала, Ева. И госпожа Форсайт права: после всего, что случилось, мне просто стыдно там появляться.

Впрочем, даже если бы сегодня ничего не случилось, думаю, у меня вряд ли хватало бы сил туда добраться. Думаю, у меня не хватит сил опять наблюдать, как к нему будет приставать его пассия. Я могу дать Эжени письмо и попросить передать его господину Бомону.

Что касается моих планов выведать что-нибудь у графа, то я уже потеряла веру в свои способности. Потому что совсем запуталась.

Эжени считает, что я должна туда ехать.

— Ну конечно, поезжайте, — сказала она, когда я завершила очередной раунд рыданий.

— Эжени, — сказала я, — не могу. Госпожа Форсайт права. Как это будет выглядеть после случившегося?

Она улыбнулась.

— Между прочим, ее сын в больнице, а она сама, тем не менее, туда собирается.

— Но…

Господи. Какая же она удивительная женщина. Я хочу сказать, мисс Гертруда Стайн. Она только что ушла от меня после весьма увлекательного разговора.

Около часа назад, когда я писала это письмо, раздался стук в дверь спальни. Я крикнула: «Войдите!» — дверь открылась, и на пороге появилась она, в новом свободном черном платье, сером жакете, скорее мужском, чем женском, и в потрясающей шляпе, больше похожей на букет, собранный сумасшедшим флористом.

— Я вам не помешаю? — спросила она.

— Нисколечко, мисс Стайн. Входите, пожалуйста. — Я отложила письмо в сторону.

Она закрыла за собой дверь, промаршировала к изящному, хотя и довольно хрупкому креслу времен Людовика XV, скептически посмотрела на него и осторожно опустилась на ненадежное, по ее мнению, сиденье.

— Вы что-то пишете? — спросила она.

Я улыбнулась.

— Нет. Так, пустяки, письмо подруге.

Она кивнула.

— Полезное дело — писать письма друзьям. Мне бы самой хотелось иметь время, чтобы писать письма друзьям, но, к сожалению, работа отнимает у меня все время, так что не получается.

Мисс Стайн пристроила сумку на коленях.

— Что ж, — сказала она, — перейду сразу к делу. Такой уж я человек, всегда беру быка за рога, без лишних антимоний. Я очень сердита на господина Бомона, очень сердита. Вчера он уверял меня, что вам ничего не грозит, совсем ничего, а сегодня я вдруг узнаю от Эжени, что в вас стреляли из пистолета. По-моему, это очень опасно, когда в тебя стреляют из пистолета, так что я очень недовольна господином Бомоном.

— Вы имеете в виду того американского пинкертона…

Она подняла руку.

— Пожалуйста, Я уже говорила вашему господину Бомону, что, как писательница, одарена редкой проницательностью. Я наблюдала за вами обоими вчера вечером и поняла, что вы знакомы. Я сказала об этом господину Бомону, перед тем как он уехал, и он признал, что я права, и заверил меня, что опасность вам не грозит. И тем не менее смотрите, что вышло. Вы ранены, причем пулей из пистолета.

— Рана совсем не серьезная. Я в полном порядке.

— Очень рада это слышать.

— Так господин Бомон признался, что знает меня?

— Да. И поскольку господин Бомон — агент-пинкертон, расследующий смерть Ричарда Форсайта, а вас семья Форсайтов наняла на работу совсем недавно и вы с господином Бомоном знакомы, я пришла к выводу, что вы тоже агент-пинкертон. Я ведь не ошиблась, верно?

— Мисс Стайн, хоть вы и не ошибаетесь, я не вправе в этом признаться.

— Ну, разумеется. В обычной ситуации я бы вас об этом и не спрашивала. Но ситуация далеко не обычная. В обычной ситуации в хорошеньких женщин, даже если они агенты-пинкертоны, не стреляют из пистолета. А в вас стреляли. И мне это очень не нравится. Господин Бомон знает, что в вас стреляли?

Наверное, мне не надо было это говорить. Но она уже знала о моей связи с господином Бомоном. И самое главное — я доверяла мисс Стайн. Но, если честно, после того как я сама все запутала, я была крайне признательна ей за помощь.

— Нет, — сказала я, — не знает.

— Понятно. У вас есть номер его телефона?

— Да, но там никто не отвечает.

— Понятно. И не далее как вчера вечером господин Бомон был уверен, что вам ничего не угрожает. Знаете, на что наталкивают меня все эти факты? Они наталкивают меня на соображение, что в вашей связи с господином Бомоном есть какой-то разрыв. Я уже больше на него не сержусь, и это хорошо, потому что я не люблю сердиться. А как вы вообще связывались с господином Бомоном?

— Не напрямую. Через третьего человека.

Она кивнула.

— Наверняка через Анри Ледока. Вчера я все удивлялась, почему это вы проводите с ним так много времени. Он очаровательный мужчина, он весьма очаровательный мужчина, но, полагаю, его очарование не в вашем вкусе. Значит, он и есть тот канал, по которому сведения от вас поступают к господину Бомону и наоборот?

— Да.

Мисс Стайн кивнула.

— Могло быть и хуже. Мне очень нравится Анри, я считаю, он, в сущности, человек надежный. Но не следует забывать, что он француз. Никто не сравнится со мной в любви к французам. Я обожаю французов, безмерно обожаю. Но, Джейн, они такие возбудимые. Они — самая легковозбудимая нация. Я полагаю, им не хватает англосаксонского здравомыслия, скорее даже американского, или хотя бы даже моего собственного. Итак, вы сегодня отправляетесь на маскарад к Эжени в Шартр?

— Думаю, нет, мисс Стайн.

— Ерунда. Вы должны пойти. Эжени рассказала мне о вашей последней встрече с госпожой Форсайт. Все эти Форсайты пустышки. У них это в крови.

— Зато дети очень милые.

— Вполне возможно, но рано или поздно они тоже станут пустышками. Не обращайте внимания на мать. Не стоит обращать внимание на пустышек. А еще не следует забывать — в Шартре вы будете в большей безопасности. А в Париже этот тип, который в вас стрелял, может повторить попытку.

— Так ведь полиция считает, он просто хотел украсть у меня сумочку. Он действительно тянулся к ней.

— Вы сообщили полиции, что вы агент-пинкертон и расследуете дело о смерти Ричарда Форсайта?

— Конечно, нет, но…

— У парижских воришек, которые отбирают сумочки, нет пистолетов. И я вот что предлагаю. По-моему, это предложение просто гениальное, только мне нужно знать ваше мнение. Прежде всего расскажите мне все, что вы пережили, с чем столкнулись и что узнали, с самого начала, как только взялись за это «дело». Потом вы вместе с Эжени поедете в Шартр. И пойдете на маскарад. Эжени сказала, что рана вам не помешает, к тому же вы молоды, а молодежь непременно должна ходить на маскарады. А я тем временем свяжусь с господином Бомоном и расспрошу, что он пережил, с чем столкнулся и что узнал.

— Но я уже все рассказала мсье Ледоку. Да и господин Бомон должен быть на маскараде. Я могу попросить Эжени передать ему письмо.

— Господина Бомона не будет на маскараде. Он сказал мне об этом вчера вечером. А что касается Анри, то из-за своей чрезмерной французской возбудимости он вполне мог забыть сообщить вам или же господину Бомону какой-нибудь маленький, но очень важный факт. Кроме того, за это время могли появиться новые факты. Вы непременно должны там быть. А завтра, когда вы вернетесь в Париж, мы сядем втроем и все обсудим.

Господина Бомона не будет на маскараде? Они что, сбежали вместе с госпожой Форсайт? И сейчас едут на поезде в Нант?

Но мисс Стайн была права насчет того, что мне надо было рассказать ей о моих приключениях и встречах. Поделившись с ней, я не причиню расследованию большего вреда, чем уже успела…

Когда я закончила свой рассказ, она кивнула:

— Отлично. Значит, вы сделаете, как я сказала? Поедете в Шартр? И будете на маскараде?

— Я поеду в Шартр. Но не уверена, что пойду на вечеринку. Я очень устала, мисс Стайн.

— Джейн, — сказала она, — вы молоды. Вы во Франции. Это те самые дни, о которых вы через годы будете вспоминать: ну и славные были денечки! Вы должны накопить как можно больше приятных воспоминаний, чтобы было на что оглянуться, Эжени сказала, что вы взяли напрокат маскарадный костюм. Наденьте его. Вы должны быть там. — Она поджала губы. — Подумайте и о том, что без вас эта пустышка, Элис Форсайт, будет торжествовать.

Я улыбнулась.

— Так пойдете? — спросила она.

— Да, вероятно.

Мисс Стайн кивнула.

— Замечательно. И благодарю вас, Джейн, за доверие. Надеюсь, вы об этом не пожалеете.

И с легким вздохом и некоторым усилием она поднялась с кресла.

— Я позвоню вам завтра в Шартр.

Мисс Стайн снова кивнула, промаршировала к двери и вышла из комнаты.

Знаешь, Ева, думаю, я все-таки пойду на этот маскарад. Сказать по правде, мне надо собираться прямо сейчас. А письмо опущу по дороге.