Онлайн чтение книги Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии
2. Через Вест-Индию

Представьте себе путешественника, который познает жизнь в сыром третьем классе французского океанского лайнера. Это было единственное место, которое я сумел получить без труда.

Моя койка находилась как бы в самом центре сцены, где разыгрывалась целая комическая опера. Арабы, индусы, мусульмане, солдаты, хмурые даго, смуглые итальянцы, громадные негры, толстые вежливые китайцы и рядом с ними учтивые французы, бритые священники в темно-коричневых одеяниях, монахини в черно-белом, темноглазые испанские сеньориты, приветливые и вспыльчивые одновременно, красочно одетые креолы с их страстью к музыке, золотым зубам и украшениям. У всех этих людей свои заботы, ничтожные и серьезные, действительные и мнимые, и все без конца ищут чего-то нового — чего угодно, лишь бы скрасить пронзительную скуку вынужденного заточения на узкой полоске кормовой палубы длиной пятьдесят футов.

Еще ниже, куда совсем не проникает солнечный свет, потому что все это помещение расположено ниже ватерлинии и там нет иллюминаторов, раздаются нескончаемые охи и вздохи жертв морской болезни, которые сливаются в погребальную песнь и перемежаются визгливой бранью обезумевших матерей, стремящихся унять своих непослушных воющих младенцев. Несчастные страдальцы с потухшим взором стояли на коленях и били головой о стальной настил палубы, страстно моля аллаха послать им избавление. Запахи испарений, немытых тел, пряностей и сладостей таинственного Востока, дешевого табака и рвоты создавали отвратительное, неописуемое зловоние, которое вместе с качкой и грохотом механизмов превращало сон в несбыточную мечту. Это был ад!

Пассажиры-испанцы прозвали меня «Эль Торо» (бык). Один из них, коротыш с бородкой Мефистофеля, без конца проделывал невероятные акробатические трюки и показывал девушкам-креолкам порнографические открытки. Здесь не было отдельных кают или перегородок. Представители обоих полов ехали все вместе, не испытывая смущения друг перед другом и не обращая внимания на всякие условности. Койку надо мной занимал толстый священник (койки располагались там в три яруса), и его массивное тело так продавливало пружины, что я даже не мог повернуться. В голове у меня стучало, я проклинал все на свете, но куда было деться?

Когда серое небо поголубело и ночной холод начал ослабевать, я поднялся на палубу. Постепенно ко мне стали присоединяться наиболее стойкие из страдальцев, выползающие из своих мрачных закоулков, словно насекомые из коконов.

Теплые ветры Карибского моря, овевающие Гваделупу, пахнут приключениями и романтикой. На гребнях больших, лениво катящихся волн лежит серебряный свет луны. И над мерцающим морем носится густой аромат ночных цветов… Но это все в туристских проспектах. Действительность оказывается совсем иной. Пассажир сходит на грязный берег, и в его ноздри бьет омерзительный запах отбросов, а его уши, в которых еще звучит нежный ритм ночи, терзает рев автомобильных гудков.

А при виде убогих лачуг из желтого грубого камня и гнилого дерева, с ржавыми железными крышами без малейшего следа краски исчезают последние иллюзии. Полчища бездомных шавок рыскают среди выложенной для продажи прямо на, растресканных тротуарах разнообразной снеди: соленой рыбы, перца, голубых крабов, черных кусков пудинга из козьей крови, перезрелых плодов манго, бананов и незрелых апельсинов. Все это создает тот «крепкий аромат», который надолго остается в памяти путешественника. Канализации на Гваделупе, видимо, нет. Груды гниющей шелухи кокосовых орехов, кожуры фруктов, рыбьих голов и всякого другого мусора рассыпаны повсюду.

Рядом со сверкающими американскими и французскими автомобилями по ухабистым улицам громыхают тяжелые повозки, запряженные неуклюжими горбатыми быками. Жара изнуряет и подавляет все желания. За боковой улочкой с жалкими лачугами, где рядом с негритянскими ребятишками и их угрюмыми родителями бродят козы, свиньи, собаки, и куры, видна дорога вся в пламени малиновых гибискусов и бугенвиллей. Дорога вьется по холмам, где разбросаны старые каменные здания. Среди этих построек в самом центре стоит церковь с великолепными окнами из цветного стекла, манящая своим покоем.

За несколько франков я добрался до этих холмов на дряхлом «автобусе», сколоченном из остатков старого армейского грузовика. Сиденья в нем были весьма своеобразны — большинство пассажиров, если им не удалось примоститься на куче узлов и чемоданов, сами устраивали себе сиденья из коротких досок, которые они втискивали куда только можно. Я был зажат между тюками овечьих шкур и гороподобной негритянкой. При каждом толчке моя голова готова была пробить крышу автобуса, а негритянка, глядя на меня, давилась от смеха. Сумасшедшая скорость не бодрила, а изматывала, и все же поездка меня увлекала. Мы мчались мимо рощ темных хлебных деревьев, сгибавшихся под тяжестью шаровидных плодов, мимо зарослей качающихся пальм и высокой пушистой травы кагасу с розовато-лиловыми верхушками.

В стороне от дороги все время мелькали отдельные ветхие домишки, окруженные бананами и кокосовыми пальмами, с их непременными козами, мелкой домашней птицей, собаками и голыми большеглазыми негритятами, почти всегда жующими сахарный тростник или вымазанными соком манго до самых ушей. Мы пронеслись мимо живописного старого кладбища (я отчетливо представил, как все мы, пассажиры этого автобуса, найдем там свой конец) и загромыхали по маленькому тесному селению, распугивая пронзительно кричащих кур и визжащих свиней, потом свернули на приморское шоссе и миновали маяк Гозье.

Слева от дороги я увидел грязное озеро и в прибрежной слякоти среди камышей заметил нескольких аллигаторов. За озером тоже были домишки, невероятно ветхие, почти рассыпавшиеся. Сгнившие и источенные муравьями доски поотваливались во многих местах, и широкие дыры были просто прикрыты циновками. Такими же циновками закрывались отверстия в стенах, заменявшие окна. Над крышами из пожелтевших листьев банана или ржавых кусков жести широко раскинули ветви суковатые пойнцианы (или пламенные деревья) с гроздьями желтых стручков.

По обеим сторонам пыльной дороги цвели розовые и желтые мимозы и жимолость, а по крутым зеленым склонам холмов осторожно бродили козы и волы такого же кремового оттенка, что и жимолость. В некоторых окнах и проломах появлялись черные мордочки, сквозь щели внимательно смотрели темные глаза. Какая-то отчаянная собачонка с тявканьем бросилась к автобусу и побежала рядом, но автобус внезапно швырнуло в сторону, и собачка покончила счеты с жизнью, а улыбавшийся шофер даже и не подумал остановиться.

Мы поехали дальше и по крутой дороге спустились к песчаному берегу. Я рад был немного размять ноги. Белый песок и раскачивающиеся пальмы, миндаль и ваниль, а за бурунами, пенящимися у полосы коралловых рифов, удивительно синее море… Теплый бриз принес аромат цветущих апельсиновых деревьев и привкус моря. Вдали промелькнул спинной плавник акулы, какая-то птица с пронзительным криком бросилась вниз и начала осторожно кружить над стайкой сверкающих рыбок, снующих вдоль берега.

Вдали от поселений с их грязью и зловонием все это казалось раем.

Мы отплыли той же ночью. Луна пробивалась сквозь курчавые облака, и на море наползал светлый туман. Мерцающие огни и буйная растительность медленно пропадали за кормой.

Как только корабль миновал маяк Пьер-Пойнт и прошел сквозь стаю резвящихся дельфинов, в знойной дымке показалась Мартиника — дома из белого камня на фоне крутых зеленых склонов, королевские пальмы, раскинувшие кроны над пристанью и пирамидами железных бочек с ромом. Узкие улицы в благодатной тени деревьев. По обеим сторонам улиц тянутся грязные сточные канавы, выложенные растресканными плитами с предательскими провалами. По камням карабкаются всевозможные вьющиеся растения с приторно-сладким ароматом. Сверкающие ручьи несутся с гор и, спадая каскадом к подножию, растекаются вдоль дорог, питая влагой цветущий кустарник.

На широкой площади среди эвкалиптов высится мраморная статуя Жозефины, жены Наполеона, уроженки Мартиники. Она смотрит на море. Город шумный, многолюдный, но он благоустроеннее Гваделупы. По краям тротуаров на корточках сидят торговцы фруктами, разложив свои соблазнительные, но отнюдь не дешевые товары, до хрипоты торгуются, сжимая в руках истертые клочки не имеющих почти никакой ценности бумажных денег. На каждом шагу кафе с закрытыми для прохлады ставнями, где можно получить ледяное пиво, вино, фрукты, хлеб и благосклонность рослых девушек-мулаток и улыбающихся толстогубых негритянок.

Террасы по склонам холмов сверху донизу застроены лачугами, между ними протоптаны дорожки, загаженные свиньями и козами. На ветру весело трепещет драное разноцветное белье. Однако Мартиника мало меня интересовала, я стремился к своей цели.

Ночью по пути к Барбадосу мы бросили якорь на рейде острова Санта-Лючия, чтобы взять палубных пассажиров. Вдоль берега сновали контрабандисты, их лодки без огней ясно вырисовывались в лунном свете. Ранним утром в туманной сетке дождя показался Барбадос, но, когда мы причалили, уже светило солнце. Гавань с ее белыми парусами и коричневыми стенами напоминает корнуэльскую рыбачью деревушку. Лужайки, теннисные корты и нарядные яхты, плавно скользящие по заливу, вызывают воспоминания о Торки. Серебряные купола церкви ярко сияют в лучах солнца, а дальше простираются зеленые холмы с пятнами белых штукатуреных зданий и высокими пальмами.

Далеко в море видна была рыбачья лодка, ее паруса в лучах восходящего солнца казались розовыми, а по небу, поднявшись из-за маленького островка, раскинулась радуга. В прозрачной воде стайками ходила рыба, и, несмотря на ранний час, вокруг парохода шныряли маленькие негритята: одни сидели в лодках, другие барахтались в воде, совсем не боясь акул, и все выклянчивали монетку… Наша стоянка была короткой, и я не стал сходить на берег, хотя такая возможность пассажирам представлялась.

После безмятежности Барбадоса мы попали в толчею Порт-оф-Спёйна на Тринидаде. О моем приезде здесь уже знали, и меня встретил целый полк репортеров и фотографов. Самолет на Джорджтаун (парохода туда пришлось бы ждать несколько недель) отправлялся через три дня, и за это время я решил осмотреть остров. Неприятности начались тотчас же. Уже на следующий день кто-то забрался в Мой номер (если это можно назвать номером) и перерыл его сверху донизу. Этим я, несомненно, обязан одному местному дураку-рёпортеру. Он состряпал сообщение о «карте сокровищ», которая должна привести Меня в «Эльдорадо». В тот же вечер, когда я шел по темной улице, на меня неожиданно напали три бандита, но мне удалось удрать, отделавшись легкой ножевой царапиной. После этого я стал носить с собой пистолет.

Но у Тринидада есть и достоинства. Например, зоологический сад оказался превосходным. В прошлый свой приезд на Тринидад я не смог в нём побывать. Один чиновник иммиграционной службы пригласил меня в бар «Бельведер», расположенный высоко на холме, среди живописной природы. Я пил ледяное пиво и смотрел на расстилающийся внизу город с его знаменитыми асфальтовыми озерами и на сверкающий океан.

В то утро, когда я уезжал на аэродром, какой-то ворюга украл на прощанье мои сапоги! Вещи оставались в номере без присмотра всего лишь несколько минут, но этого было достаточно, чтобы сапоги исчезли. И это в пять часов утра!