Онлайн чтение книги Тень ночи Shadow of Night
Глава 10

При всей своей обворожительности, Филипп мог свести с ума и загнать в тупик. Словом, то, что и обещал мне Мэтью.

На следующее утро, когда мы сидели в большом зале, Филипп появился буквально из ниоткуда. Неудивительно, что люди приписывали вампирам умение превращаться в летучих мышей. Я в этот момент завтракала, ковыряя ломтиком поджаренного хлеба в растекшемся желтке яйца.

– Доброе утро, Филипп, – поздоровалась я.

– Приветствую тебя, Диана, – кивнул он. – Идем, Мэтью. Тебе надо поесть. Раз ты отказываешься это делать на глазах жены, мы отправимся на охоту.

Мэтью колебался, беспокойно поглядывая то на меня, то на отца:

– Давай отложим до завтра.

Филипп пробормотал что-то себе под нос и покачал головой:

– Маттаиос, нельзя манкировать своими потребностями. Голодный, истощенный манжасан отнюдь не идеальный попутчик ни для кого, не говоря уже о теплокровной ведьме.

В зал вошли двое мужчин. Они потоптались, шумно отряхивая сапоги от снега. Вместе с ними ворвался холодный зимний ветер, для которого деревянная ширма не была особой преградой. Охота на оленей с ее скачкой по зимним лугам и перелескам не только напитает тело Мэтью. Она очистит и его разум. Вчера я это видела. Возможно, сегодня он вернется в еще более приподнятом настроении.

– Обо мне не беспокойся. У меня куча дел, – сказала я Мэтью, ободряюще сжимая его руку.

После завтрака мы с Шефом обсуждали меню субботнего праздничного ужина, предварявшего начало Рождественского поста. Затем ко мне из деревни пришли местный портной и швея. Здесь уже речь шла о моей одежде. С моим знанием французского и разницей в эпохах, я опасалась, что заказала им подобие циркового шатра. Ближе к полудню мне отчаянно захотелось на свежий воздух. Я уговорила Алена вывести меня во двор замка, устроив нечто вроде экскурсии по всем хозяйственным подразделениям. Вот оно, натуральное хозяйство! Замок почти целиком обеспечивал свои потребности, начиная от свечей и кончая питьевой водой. Я старалась запомнить все подробности, особенно такие, как работа в кузнице. Эти знания окажутся для меня ценным подспорьем, когда я вернусь к своей настоящей жизни историка.

Если не считать часа, проведенного в кузнице, в остальном мое времяпрепровождение было вполне типичным для знатной женщины того времени. Чувствуя, что я уверенно двигаюсь к намеченной цели – полностью соответствовать эпохе, – я провела несколько приятных часов за чтением вслух и упражнениях в чистописании. Сидя в библиотеке, я услышала звуки музыки. Музыканты готовились к последнему празднеству перед месячным постом. Я сошла к ним и попросила дать мне урок танцев. А затем я отправилась в буфетную, где меня ждал знакомый по старинным рисункам котел, позволяющий нагревать жидкости на водяной бане, медный перегонный куб и бочонок вина. Мне в помощь отрядили с кухни двух мальчишек – Тома́ и Этьена. Они должны были следить за тем, чтобы огонь в очаге горел ровно и не гас. Мальчишки налегали на кожаные мехи, которые отзывались тихим вздохом.

Оказавшись в прошлом, я получила уникальную возможность освоить на практике то, что знала лишь теоретически. Обследовав оборудование Марты, я решила заняться перегонкой вина на спирт. Спирт был основной субстанцией едва ли не во всех алхимических процедурах. Однако очень скоро это занятие перестало казаться мне увлекательным.

– Ну когда ты начнешь конденсироваться так, как надо? – вопрошала я, бормоча ругательства и сердито глядя на пар, поднимающийся от куба.

Мальчишки, не знающие ни слова по-английски, сочувственно шмыгали носами, пока я листала книгу, принесенную из библиотеки де Клермонов. На ее полках было полным-полно интересных книг, и в одной из них наверняка рассказывается, что́ нужно делать в моей ситуации.

– Мадам! – негромко позвал меня с порога Ален.

– Что? – спросила я, поворачиваясь и вытирая руки об измятые складки полотняного платья.

Ален с ужасом оглядывал мою алхимическую лабораторию. Длинное шерстяное платье без рукавов было небрежно наброшено на спинку ближайшего стула. Тяжелые бархатные рукава накрывали собой медную кастрюлю, а корсаж дремал на крючке, что свешивался с потолка и предназначался совсем для других целей. По меркам XVI века я выглядела полураздетой, однако на мне оставался корсет, платье с высоким воротником и длинными рукавами, несколько нижних юбок и пышная верхняя. Мне бы в голову не пришло отправиться читать лекции, навернув на себя столько одежды. Но здесь я ощущала свою наготу. То же чувствовал и Ален. Когда я дернула подбородком, чтобы выслушать, зачем он пришел, слуга благоразумно отвел взгляд.

– Шеф не знает, как быть с сегодняшним ужином, – сообщил Ален.

Я нахмурилась. Что за глупость? Шеф прекрасно обходился без моих подсказок.

– Челядь проголодалась, но они не смеют сесть за стол без вас. Пока в Сет-Туре есть хоть кто-нибудь из семьи, он или она должны сидеть за ужином во главе стола. Такова традиция.

Вслед за Алленом появилась Катрин, принесшая тазик с водой и полотенце. Я опустила пальцы в теплую, пахнущую лавандой воду.

Большой зал был полон голодных теплокровных и не менее голодных вампиров. Такое положение на современном языке называлось взрывоопасным. А я только поверила, что действительно могу управлять замком де Клермонов. После слов Алена моя уверенность начисто испарилась.

– И давно они ждут? – спросила я, принимая от Катрин полотенце.

– Больше часа. Они будут и дальше ждать, пока из деревни не придут и не скажут, что Роже закрывается на ночь. Он содержит местную таверну. Время сейчас холодное, а до завтрака еще далеко. Из слов сира Филиппа я понял… – Ален деликатно замолчал.

– Vite![34]Скорее! (фр.) – Я указала на разбросанную одежду. – Катрин, помоги мне одеться.

– Bien sûr[35]Конечно (фр.) ..

Поставив таз, Катрин поспешила к моему болтающемуся корсажу. Его украшало большое чернильное пятно. Надежда на благопристойный вид рухнула.

Когда я появилась в зале, проголодавшаяся челядь дружно поднялась на ноги. Меня дожидалось около сорока ртов. Я не услышала ни одного недовольного шепота. На лицах не было ни малейшего упрека. Усевшись, все с аппетитом принялись за еду. Я взяла куриную ножку, отказавшись от остального.

Время за столом тянулось еле-еле. Наконец Мэтью и Филипп вернулись.

– Диана! – Мэтью обогнул деревянную ширму и очень удивился, увидев меня во главе семейного стола. – Я думал, ты наверху, в библиотеке.

– А я подумала, что мне следует сидеть здесь. Я знаю, сколько усилий потратил Шеф на приготовление ужина. – Я повернулась к Филиппу и спросила: – Как прошла ваша охота?

– Недурно. Но кровью животных особо не насытишься.

Филипп кивнул, подзывая Алена. Его холодные глаза уперлись в мой воротник.

– Довольно, – тихо произнес Мэтью.

Собравшиеся сразу насторожились, повернув головы в его сторону.

– Надо было им сказать, чтобы начинали без нас… Идем, Диана.

Теперь все повернулись ко мне, ожидая моего ответа.

– Я еще не закончила ужин. – Я указала на тарелку с недоеденной ножкой. – Да и остальные тоже. Посиди со мной. Выпей вина.

Сейчас Мэтью был очень похож на принца эпохи Возрождения. Он и вел себя соответствующим образом. Но только я не собиралась вскакивать по щелчку его пальцев.

Мэтью сел рядом. Я заставила себя проглотить еще несколько кусков курятины. Наконец, не выдержав напряжения, я встала. И сейчас же на каменном полу заскрипели ножки скамеек. Едоки встали вместе со мной.

– Ты так быстро закончила ужин? – удивился Филипп. – В таком случае, Диана, мне остается лишь пожелать тебе спокойной ночи. А ты, Мэтью, когда ее проводишь, сразу же возвращайся. У меня возникло странное желание сыграть в шахматы.

Не обращая внимания на отцовский приказ, Мэтью протянул мне руку. Мы молча вышли из зала и молчали, пока не оказались возле двери моей комнаты. За это время Мэтью сумел взять себя в руки.

– Филипп обращается с тобой как с обычной домоправительницей. Это невыносимо.

– Твой отец обращается со мной так, как обращались с женщинами в конце шестнадцатого века. Не беспокойся, Мэтью, я выдержу. – Меня волновало другое. Набравшись смелости, я спросила: – Когда ты в последний раз пил человеческую кровь?

Перед тем как покинуть Мэдисон, я заставила его выпить моей крови. До этого он охотился на каких-то двуногих в Канаде. Несколькими неделями ранее Мэтью убил в Оксфорде Джиллиан Чемберлен. Возможно, он угостился и ее кровью. Во всяком случае, я не верила, что он месяцами мог обходиться только кровью животных.

– Почему ты спрашиваешь? – Тон Мэтью вновь стал резким.

– Филипп утверждает, что ты недостаточно силен. – Я сжала руку Мэтью. – Если ты ощущаешь голод и не хочешь брать кровь у чужих, возьми мою.

Мэтью не успел ответить. С лестницы донесся смешок Филиппа:

– Осторожнее, Диана. У нас, манжасанов , острый слух. Предлагать свою кровь в этом доме опасно. Потом тебе будет не удержать волчью свору.

Филипп стоял, упираясь в края резной каменной арки.

– Уходи, Филипп! – сердито потребовал Мэтью.

– Эта ведьма беспечна, а потому я обязан сделать все, чтобы сдержать ее поползновения. Иначе она нас уничтожит.

– Она моя ведьма, – холодно произнес Мэтью.

– Пока еще нет, – возразил Филипп, досадливо качая головой. Он пошел вниз, бросив сыну: – А может, и вообще никогда.

Стычка с отцом изменила поведение Мэтью в худшую сторону. За ночь его злость на Филиппа не прошла, однако высказать свое недовольство отцу в лицо он не посмел и срывался на всех, кто попадался под руку. Досталось мне, Алену, Пьеру, Шефу и прочим беднягам, которых угораздило оказаться рядом с Мэтью. Замок и так был взбудоражен завтрашним празднеством. Филипп несколько часов терпел выходки сына, затем поставил его перед выбором: или избавиться от своего дурного состояния с помощью сна, или выпить крови. Мэтью выбрал третий путь: отправился рыться в архиве де Клермонов, рассчитывая отыскать там какие-либо намеки на возможное местонахождение «Ашмола-782». Предоставленная самой себе, я вернулась на кухню.

Филипп нашел меня в комнате Марты, где я стояла с засученными рукавами возле подтекавшего перегонного куба.

– Мэтью пил твою кровь? – без прелюдий спросил Филипп, впиваясь глазами в мои руки.

В ответ я подняла левую руку и показала зубчатый розовый шрам на внутренней части локтя. Я сама надрезала кожу, чтобы Мэтью было удобнее пить.

– А еще где? – спросил Филипп, изучающе глядя на мое тело.

Правой рукой я расстегнула воротник платья, показав ему шею. Ранка там была глубже, но выглядела аккуратнее, поскольку Мэтью сам прокусил мне шею.

– Какая же ты дура! – воскликнул ошеломленный Филипп. – Позволить одурманенному любовью манжасану пить кровь не только из руки, но и из шеи. Завет воспрещает манжасанам насыщаться кровью ведьм и демонов. Мэтью это знает.

– Ему грозила голодная смерть, а другой доступной крови, кроме моей, не было! – сердито бросила я. – Возможно, вас успокоит, что мне еще пришлось его заставлять.

– Ах вот как! Мой сын наверняка вбил себе в голову, что, пока он угощается лишь твоей кровью, а не твоим телом, он в случае чего сможет тебя отпустить. – Филипп покачал головой. – Это заблуждение. Я уже давно наблюдаю за сыном и могу тебе сказать: ты никогда не освободишься от Мэтью. Уложит он тебя в постель или нет – значения не имеет.

– Мэтью знает, что я никогда его не оставлю.

– Не говори глупостей! Оставишь. Однажды твоя жизнь в этом мире подойдет к концу и ты отправишься в мир иной. А Мэтью, чтобы его сердце не разрывалось потом от горя, последует за тобой.

Увы, Филипп был прав.

Изабо рассказала мне историю о превращении Мэтью в вампира. В деревне строили церковь. Он работал на строительстве каменщиком и сорвался с лесов. Едва услышав эту историю, я засомневалась, что падение было результатом несчастного случая. Случившееся походило на самоубийство, покольку Мэтью так и не мог оправиться после смерти своей жены Бланки и сына Люка́, которых унесла горячка.

– Скверно, что Мэтью христианин. Его Бог не знает удовлетворения.

– Это почему? – спросила я, изумляясь столь внезапному повороту темы.

– Когда ты или я совершаем ошибки, то уплачиваем своим богам столько, сколько причитается, и продолжаем жить в надежде, что в будущем поведем себя благоразумнее. Сын Изабо постоянно исповедуется в грехах и постоянно кается: за свою жизнь, за то, кто он, и за содеянное. Он постоянно оглядывается назад, и этому нет конца.

– А все потому, Филипп, что Мэтью – истинно верующий человек.

В жизни Мэтью был некий духовный центр, определявший его отношение к науке и смерти.

– Это Мэтью-то? – недоверчиво переспросил Филипп. – Веры в нем меньше, чем у кого бы то ни было из известных мне особ. То, что ты принимаешь за веру, – всего лишь убеждения. Они весьма отличаются от веры и зависят больше от головы, чем от сердца. Мэтью всегда обладал пытливым умом и способен воспринимать абстрактные понятия вроде Бога. Именно так он принял свою новую жизнь, когда Изабо сделала его членом нашей семьи. Манжасаны не похожи один на другого. Мои сыновья избрали другие пути: войну, любовь, обретение пары, завоевания, стяжание богатств. Для Мэтью главным всегда были идеи.

– Они и сейчас для него главное, – вздохнула я.

– Но идеи редко бывают достаточно сильными, чтобы послужить основой для мужества. Недаром идеи сопряжены с надеждами на будущее. – Лицо Филиппа сделалось задумчивым. – Ты недостаточно знаешь своего мужа. А должна бы.

– Конечно не настолько хорошо, как вы. Мы с ним – ведьма и вампир, любящие друг друга вопреки запретам на любовь. Завет не позволяет нам открыто встречаться или гулять при луне. – Филипп задел больную тему, и я не пыталась это скрыть. – Даже взять Мэтью за руку и коснуться его лица я могу лишь в пределах этих стен. Меня сдерживает страх, что кто-нибудь заметит и Мэтью будет наказан.

– Ты думаешь, будто он ищет твою книгу, а он каждый день, ближе к полудню, ходит в церковь. И сегодня он туда пошел. – Слова Филиппа совершенно не относились к теме нашего разговора. – Сходила бы ты как-нибудь туда. Возможно, тогда ты получше его узнала бы.

В церковь я отправилась в понедельник. Пришла рано: колокол только отбил одиннадцать часов утра. Я надеялась найти церковный зал пустым, однако Филипп оказался прав: Мэтью уже был там.

Он не мог не слышать скрипа тяжелой двери и моих гулких шагов по каменному полу. Однако Мэтью даже не обернулся. Он остался стоять на коленях перед алтарем. Невзирая на холод, Мэтью был в легкой полотняной рубашке, коротких штанах с чулками и в таких же легких башмаках. От одного его вида меня прошиб холод, и я поплотнее закуталась в плащ.

– Твой отец сказал, что я найду тебя здесь, – пояснила я, слушая эхо собственного голоса.

В деревенской церкви я была впервые и с любопытством осматривалась по сторонам. Подобная многим храмам этой части Франции, церковь деревни Сен-Люсьен в 1590 году уже считалась древней. Ее простые линии ничем не напоминали готический собор. Ни головокружительной высоты зала, ни каменных кружев. Широкую арку, отделявшую апсиду от нефа, обрамляли яркие фрески. Фрески украшали и каменные выступы под высокими окнами. Большинство окон были открыты природным стихиям, хотя кто-то сделал слабую попытку остеклить те, что находились ближе к двери. Церковь имела остроконечную крышу. Изнутри ее во всех направлениях пересекали мощные деревянные балки. Устройство потолка свидетельствовало об искусности плотников и каменщиков.

Когда я впервые попала в Олд-Лодж, дом напомнил мне о Мэтью. Память о нем запечатлелась и в этой церкви. Я узнавала его в геометрическом узоре сочлененных балок, в совершенном расположении арок, заполнявших пространство между колоннами.

– Ты строил эту церковь, – сказала я.

– Частично.

Мэтью поднял глаза к апсиде. Фреска на ее закругленной стене изображала Христа на троне, с поднятой рукой, готового вершить правосудие.

– В основном я работал в нефе. Апсиду закончили, пока я… отсутствовал.

Из-за правого плеча Мэтью на меня глядело строгое лицо святого. В руках он держал плотницкий угольник и белую лилию на длинном стебле. Это был Иосиф, безропотно взявший в жены беременную деву.

– Мэтью, нам надо поговорить. – Я снова обвела глазами пространство церкви. – Возможно, разговор лучше перенести в замок. Здесь негде сидеть.

Нигде церковные скамьи не казались мне такими манящими, как в этой церкви, где их не было.

– Церкви строились не для комфорта, – сказал Мэтью.

– Конечно нет. Но усугубление страданий верующих никак не могло быть их главной целью.

Я вглядывалась во фрески. Если вера и надежда были тесно переплетены, о чем говорил Филипп, здесь наверняка должно найтись то, что развеет мрачное настроение Мэтью.

Я нашла изображение Ноя и его ковчега. Глобальная катастрофа, когда лишь чудом удалось избежать полного уничтожения жизни… Такой сюжет явно не был оптимистичным. Неподалеку святой героически убивал дракона. Нет, и это тоже не годилось, поскольку слишком напомнило охоту. Вход в церковь был посвящен сюжету Страшного суда. Наверху сонмы ангелов дули в золотые трубы, касаясь крыльями облаков. Нижнюю часть занимало изображение ада, расположенное так, что невозможно было покинуть церковь, не увидев муки обреченных грешников. Зрелище было устрашающее. Воскрешение Лазаря явилось бы слабым утешением для вампира. Не могла я рассчитывать и на помощь Девы Марии. Ее изображение помещалось напротив изображения Иосифа. Безмятежная, целиком не от мира сего, Мария была еще одним напоминанием о том, что Мэтью потерял.

– По крайней мере, здесь мы вдвоем. Филипп редко сюда заглядывает, – устало произнес Мэтью.

– Хорошо, поговорим здесь. – Я сделала несколько шагов к алтарю и сразу заговорила о том, ради чего сюда пришла. – Что с тобой творится, Мэтью? Поначалу я думала, ты переживаешь шок от погружения в прежнюю жизнь и тебя угнетает новая встреча с отцом, которого ты похоронил в двадцатом веке.

Мэтью так и не встал с колен, не поднял головы и не повернулся ко мне.

– Но теперь Филипп знает свое будущее, а твое состояние ничуть не изменилось. Значит, есть еще какая-то причина.

Воздух внутри церкви был тяжелым, будто мои слова выжгли из него весь кислород. Нас окружала почти полная тишина, если не считать воркования голубей на колокольне.

– Сегодня – день рождения Люка, – наконец сказал Мэтью.

Его слова больно ударили по мне. Я подошла еще ближе, опустившись на колени рядом с ним. Моя широкая юбка клюквенного цвета накрыла грязные каменные плиты. Филипп был прав: я не знала Мэтью так, как полагается знать жене.

Мэтью указал на одну из плит пола, находившуюся где-то посередине между ним и фреской, изображавшей Иосифа:

– Он похоронен тут, вместе со своей матерью.

Никаких надписей с именами покойных. Каменная плита была истерта ногами многих поколений прихожан. И несколько бороздок. Мэтью протянул руку. Его пальцы вошли в бороздки, замерев там на некоторое время. Затем он убрал руку.

– Когда Люка не стало, вместе с ним умерла и часть меня. То же могу сказать и про Бланку. Она умерла несколькими днями позже, однако ее глаза были пустыми и нездешними. Ее душа уже отлетела. Имя для моего сына выбирал Филипп. По-гречески оно означает «светлый». Когда Люка́ родился, он был совсем бледным. Повитуха взяла его на руки. Его тельце поймало свет очага, наподобие того, как луна ловит свет солнца… Столько веков прошло, а я до сих пор отчетливо помню ту ночь. – Мэтью умолк, потом вытер один глаз. Пальцы сделались красными.

– Когда ты познакомился с Бланкой?

– Их семья приехала в деревню зимой. Я бросался в нее снежками. Я был готов сделать что угодно, только бы привлечь ее внимание. Она была хрупкая и замкнутая. Многие деревенские парни старались добиться ее расположения. К весне Бланка уже разрешала мне провожать ее домой с рынка. Она любила ягоды. Кусты вокруг церкви каждое лето густо покрывались ягодами. Мои пальцы были перепачканы их соком. Филипп это видел, посмеивался и говорил, что к осени дело кончится свадьбой.

– Наверное, он оказался прав.

– Мы обвенчались в октябре, после сбора урожая. К тому времени Бланка была на третьем месяце беременности.

Как интересно! Мэтью не спешил укладывать меня в постель, а вот чарам Бланки противостоять не мог. Я узнавала об их отношениях больше, чем мне хотелось.

– Впервые мы легли с ней одной жаркой августовской ночью, – продолжал Мэтью. – Бланка всегда старалась угодить другим. Оглядываясь назад, я думаю, не случилась ли с ней в детстве какая-то трагедия. Я не имею в виду излишне суровое родительское наказание. Нас всех наказывали, да так, что современным родителям и не снилось. Я говорю о чем-то, что сломало ее дух. Моя жена привыкла подчиняться всем, кто старше, сильнее и настойчивее в своих требованиях. У меня было то, другое и третье, и, когда я захотел, чтобы той летней ночью она сказала «да», она не посмела возразить.

– Изабо мне рассказывала, что вы с Бланкой крепко любили друг друга. Ты не заставлял ее делать что-либо против ее воли.

Я старалась хоть чем-то утешить Мэтью, понимая, какую обжигающую боль приносят ему воспоминания.

– У Бланки не было воли. По крайней мере, до рождения Люка. Но даже потом ее воля пробуждалась, лишь когда сыну грозила опасность или когда я сердился на него. Всю жизнь ей хотелось видеть рядом с собой кого-то младше и слабее, кого она могла бы защищать. А вместо этого жизнь преподносила ей одну неудачу за другой. Люка не был у нас первым ребенком. Каждый выкидыш становился для Бланки ударом. Она делалась еще тише, еще покорнее, еще больше старалась мне угодить. Я думал, что вообще никогда не услышу от нее слова «нет».

Эта история в основном совпадала с той, что рассказывала мне Изабо, но в ее версии говорилось о глубокой любви и общем горе. От Мэтью я слышала лишь о глубокой печали и невосполнимой потере.

– Но затем у вас родился Люка.

– Да. После нескольких лет, иссушавших ей душу, я подарил ей Люка. – Он снова замолчал.

– Мэтью, ты тогда ничего не мог сделать. Это был шестой век. Тогда не умели бороться с эпидемиями. У тебя не было знаний, чтобы спасти жену и сына.

– Я мог бы попросту прекратить близость с ней. Тогда бы не было и потери! – воскликнул Мэтью. – Она не смела сказать мне «нет», однако по ее глазам было видно, что она отдается с какой-то неохотой. Я всякий раз обещал ей, что теперь она выносит и родит. Я бы отдал что угодно…

Меня больно задевало, что Мэтью до сих пор так привязан к умершим жене и сыну. Их неприкаянные души не могли оставить эту церковь, но, что еще хуже, они не оставляли в покое самого Мэтью. Но теперь я хотя бы знала причину, почему он уклоняется от близости со мной. Он столько веков носил в себе горе и чувство вины. Возможно, со временем я ослаблю власть мертвой Бланки над Мэтью. Я встала и подошла к нему. Мэтью вздрогнул, почувствовал на плече мои пальцы.

– Это еще не все, – сказал он, и я застыла. – Я пытался расстаться с жизнью. Но Бог не захотел ее принять. – Мэтью смотрел на борозды в камне, а затем поднял голову. – Недели напролет я только и думал о том, чтобы соединиться с Люка и Бланкой. Одно меня останавливало. Я боялся, что не попаду в рай, где теперь находились жена и сын. За мои грехи Бог непременно низринет меня в ад, – сухим, будничным тоном произнес Мэтью. – Тогда я обратился за советом к одной жительнице деревни. Она решила, что я одержим бесами и из-за меня души Бланки и Люка тоже привязаны к этому месту. В один из дней я поднялся на леса, глянул вниз и подумал, что души моих близких заперты под каменной толщей. Если я упаду на место их погребения, Богу не останется иного выбора, как освободить их. Или же – позволить мне соединиться с ними.

Это была ущербная логика средневекового человека, дошедшего до крайнего отчаяния. Блестящий ученый Мэтью де Клермон так рассуждать не мог.

– Я испытывал чудовищную усталость, – продолжал Мэтью. – Но Господь не желал даровать мне сон. Особенно после того, что я сделал. За мои грехи Бог отдал меня существу нечеловеческой природы, и та превратила меня в себе подобного. В того, кто не может ни жить, ни умереть, ни даже обрести недолгий покой во сне. Все, что я могу, – это помнить.

Мэтью и сейчас испытывал чудовищную усталость. Его тело сделалось совсем холодным, гораздо холоднее окружающего воздуха. Сара наверняка знала заклинание, способное помочь Мэтью. Я могла лишь прижать его окоченевшее тело к себе и немного поделиться своим теплом.

– С тех пор Филипп меня презирает. Он считает меня слабым. Чересчур слабым, чтобы жениться на такой, как ты.

Наконец-то я узнала, откуда в Мэтью чувство, будто он меня недостоин.

– Нет! – резко возразила я. – Отец любит тебя.

За короткое время нашего пребывания в Сет-Туре я увидела целую гамму чувств, проявленных Филиппом по отношению к сыну, но там не было и намека на презрение.

– Храбрые мужчины не кончают жизнь самоубийством. Только в редких случаях, на поле боя, чтобы не попасть в плен к врагу. Это он сказал Изабо вскоре после моего превращения в вампира. Филипп заявил, что мне недостает смелости быть манжасаном . При первой же возможности он отправил меня на войну, сказав: «Если ты решил окончить жизнь, то пусть хотя бы твоя смерть послужит более высокой цели, чем жалость к себе». Я навсегда запомнил эти слова.