Онлайн чтение книги Стихотворения Поэмы Шотландские баллады
ШОТЛАНДСКИЕ БАЛЛАДЫ

Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

Ворон, где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?

Ворон ворону в ответ:

Знаю, будет нам обед;

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Кем убит и отчего,

Знает сокол лишь его,

Да кобылка вороная,

Да хозяйка молодая.

Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел,

А хозяйка ждет милого

Не убитого, живого.

В день жатвы это произошло,

Когда мечут в лугах стога,

В Английских землях Дуглас решил

Поохотиться на врага.

Он выбрал Гордонов, Грэмов взял

И Линдсеев, славных ребят,

А Джорданы с ним не пустились в путь

И о том до сих пор скорбят.

Он сжег подчистую Долину Тайн,

Он сжег Бамброшира треть,

Три добрые башни Рэдсварских холмов

Он оставил в огне гореть.

И вот наконец до Ньюкасла дошел

И объехал его кругом:

«Кто хозяин здесь? Кто хозяйка тут?

Чьи владенья и чей это дом?»

И тогда лорд Перси ответил ему —

В каждом слове звучала спесь:

«Я — хозяин! Я и моя жена

Всем владеем и правим здесь!»

«Я этому рад, и приятно мне,

Что над замком ты господин,

Но прежде, чем я уйду за холмы,

Покорится из нас один».

И Перси взял боевое копье

И выехал из ворот,

На Дугласа он, не щадя коня,

Ярясь, поскакал вперед.

А леди глядела на них со стены

И бледна словно смерть была,

Когда сталь шотландская, добрая сталь

Перси вышибла из седла!

«Когда бы нас не видал никто

На зеленом этом лугу,

Отобрал бы я твою жизнь — а так

Только меч отобрать могу».

«Ступай к Оттербурну, наверх ступай,

Дожидайся три полных дня,

И если меня не дождешься ты,

Можешь трусом назвать меня».

«Прекрасен и радостен Оттербурн,

Он на зависть иным местам,

Отрадно бывает глядеть на него,

Но кормиться нам нечем там.

Там дикие птицы поют на ветвях,

И олень бежит по холмам,

Но хлеба нет и похлебки нет,

И кормиться нам нечем там.

И все же тебя я там буду ждать,

Что скудна еда — не беда,

И жалким трусом тебя назову,

Если ты не придешь туда».

И Перси ответил: «Клянусь, что приду,

В том свидетель — всесильный бог!»

И Дуглас сказал: «Я тебя дождусь,

Тому моя честь — залог».

В Оттербурне они расседлали коней,

Где поля от росы мокры,

В Оттербурне они расседлали коней

И поставили там шатры.

И тот, кто богат, посылал слугу

С конями на выпас в луга,

А кто был незнатен и неимущ,

Тот сам себе был слуга.

И вдруг затревожился юный паж —

А заря уж была близка:

«Проснись, проснись, проснись, господин,

Я вижу Перси войска!»

«Ты лжешь, ты лжешь, ты бесстыдно лжешь,

Ты лжи на троих припас:

У Перси вчера еще не было войск,

Чтоб выставить против нас.

Но мне приснился недобрый сон:

Вдали от людей и жилья

Я видел, как мертвый выиграл бой,

И, кажется, это был я».

И он поскакал навстречу врагу,

Обнажив свой широкий меч,

Но шлем надежный он позабыл,

Охранявший во время сеч.

Их честь обоих на бой звала,

И с вождем повстречался вождь,

Скрестились мечи их, и пот потек,

Заструилась их кровь, как дождь.

И Перси свой смертоносный меч

Стремительно вскинул вверх,

И ударил Дугласа прямо в лоб,

И на землю его поверг.

И Дуглас пажа к себе подозвал:

«Беги, не жалея ног,

Чтобы сына сестры, чтобы сэра Хью

Я при жизни увидеть смог…»

«Мой милый племянник, — Дуглас сказал,—

Пустяк, если кто-то умрет;

Я ночью понял, что мне конец,

Что командовать твой черед.

Я знаю, тьма подступает ко мне,

Ибо рана моя глубока;

Возьми своих воинов и схорони

Меня под кустом орляка.

Зарой меня под кустом орляка,

Но без почестей, без похорон,

Чтоб никто из людей, никогда не узнал,

Где шотландский вождь погребен».

И Хью Монтгóмери зарыдал,

Ибо скорбь была велика,

И сэра Дугласа похоронил

На лугу, под кустом орляка…

А бой не стихал, и крошились щиты,

И рассвет занимался вдали,

И много лихих англичан-храбрецов

До рассвета во тьму ушли.

От крови английской были красны

Гордонов рукава,

И Линдсеи были подобны огню,

Пожирающему дрова.

Друг друга жаждали Перси и Хью

Вышибить из седла,

И лязгала сталь, и вспотели они,

Ох, кровь между ними текла!

«Сдавайся, Перси, сдавайся живей,

Иначе тебя я убью!»

«Кому же я должен, раз вышло так,

Свободу вручить свою?»

«Ты должен сейчас победу признать

Не лорда, не мужика,

И даже мне не сдавайся ты —

А сдайся кусту орляка».

«Ни лилиям, рыцарь, ни орляку

Не вручу я свободу свою;

Лишь Дугласу был бы я сдаться готов

И Монтгомери, сэру Хью».

И, узнав, что Монтгомери перед ним,

Он в землю свой меч воткнул,

Монтгомери рыцарь учтивый был —

Он руку ему протянул.

Так закончен был Оттербурнский бой

В час, когда отступила ночь;

Под кустом орляка был Дуглас зарыт,

Увезен был сэр Перси прочь.

На корабле «Золотая слава» — страх и смятенье:

Ходит галера турецкая рядом грозною тенью

У берега Южной Шотландии.

Юнга-юнец  у команды спросил, вот как спросил он:

«Что, если я уничтожу галеру собственной силой?»

Юнге ответил сам капитан, так он ответил:

«Золота вдоволь добудешь себе подвигом этим».

«В кожу быка заверните меня, да, заверните,

Волнам соленым доверьте меня — за борт швырните!»

В кожу быка завернули его, да, завернули

И — поплывет он, потонет ли он — за борт швырнули.

Било, крутило, швыряло его, плыть было трудно,

И наконец он коснулся борта вражьего судна.

Турки беспечно курили табак, кости метали,

Юнга меж тем просверлил три дыры буром из стали.

Вновь просверлил он три раза корабль турок спесивых —

Хлынула в логово к туркам вода, ошеломив их.

Тщетно срывали кто плащ, кто чалму, кто свою феску —

Дыры заткнуть и пути преградить смертному плеску…

Било, крутило, швыряло его — боже, что было! —

И наконец к своему кораблю юнгу прибило.

«Бросьте конец мне, втащите на борт судна родного,

Слово сдержать наступила пора, верное слово!»

«Зря, — прогорланил в ответ капитан, — ждешь ты богатства:

Бросим тебя мы — уже нам пора в путь отправляться!»

Юнга с ответом не медлил ничуть, с дерзким ответом:

«Я потоплю вас, как тех потопил — знайте об этом!»

В дело пуская свой верный бурав снова и снова,

Ввергнул в пучину он тех, кто презрел верное слово,

У берега Южной Шотландии.

В листве распевало сто тысяч птиц,

На землю спустился полдневный зной,

Когда прогуляться за Темзой решил

Король английский Генрих Восьмой.

И только он реку успел пересечь,

В прохладные рощи жарою гоним,

Как сорок и сорок купцов-моряков

Колени, спеша, преклонили пред ним.

«Привет вам, богатые господа!

Привет вам, искусные моряки!»

«Король, в мореходстве мы знаем толк,

А вот от богатства мы далеки.

Для нас недоступны теперь порты

Французской, Испанской и Датской земли:

Коварный пират стережет нас в пути

И грабит нагруженные корабли».

«Я Богом клянусь, что моя страна

Могуча и сил ее не избыть!

Не знал до сих пор я, что некто есть,

Дерзнувший Англию оскорбить».

Вздохнули купцы и сказали: «Увы!

К торговле дорога нам заперта —

Проклятый шотландец ограбит нас

С одним кораблем против наших ста».

Король поглядел на баронов своих,

На лордов своих поглядел свысока:

«Неужто из вас никому невмочь

Доставить мне наглого моряка?!»

И Чарльз, лорд Ховард сказал: «Государь!

Готов я, извольте лишь повелеть,

Я выполню то, что угодно вам,

Берусь я насильника одолеть».

«Шесть сотен, по выбору, лучших бойцов

Тебе английская даст земля,

И будут матросы и капитан,

Искусны в вождении корабля».

«Врага отыщу я, — воскликнул лорд, —

Не только на море, но и в аду,

И не видать мне лица короля,

Коль Бáртона пленным не приведу!»

И первым призвал он к себе пушкаря,

Познавшего в битвах побед торжество,

Он прожил полвека и двадцать лет,

И Питером Сáймоном звали его.

«Мы в море идем, — сказал лорд Чарльз.—

И да поможет нам Бог в бою!

Ты выбран из многих; сто пушкарей

Тебе под начало я отдаю».

«Спасибо, милорд, я выбором горд,

Я счастлив, что в битву иду опять;

Повесьте, милорд, на рее меня,

Если промажу я хоть на пядь».

И лучника Ховард цризвал — стрелка,

Познавшего в битвах побед торжество,

Был родом из Йоркшира храбрый стрелок,

И Ви́льямом Хóрсли звали его.

«Мы в море идем, — сказал лорд Чарльз,—

И да поможет нам Бог в бою!

Ты выбран из многих; сотню стрелков

Тебе под начало я отдаю».

«Спасибо, милорд, я выбором горд,

Я счастлив, что в битву иду опять;

Повесьте, милорд, на рее меня,

Если промажу я хоть на пядь».

Копейщиков, лучников и пушкарей

На судно приняли моряки

И зá день один с Иванова дня

Всю Темзу проплыли до устья реки.

И там начался их морской поход,

Три раза ночами сменились дни,

И дивный корабль повстречался им,

И путь ему преградили они.

И Чарльз, лорд Ховард, на мостик взойдя,

Сказал капитану: «Поведай о том,

Как имя твое и куда ты плывешь,

Откуда ты родом и где твой дом».

«Милорд, я купец и моряк Гарри Хант,

Правдиво и чисто сердце мое,

И мы из Ньюкасла — я и корабль,

Там наша гавань и там жилье».

«Тогда расскажи нам, о Гарри Хант,

Ты плавал здесь ночи и дни подряд:

Встречался ли дерзкий грабитель тебе —

Сэр Эндрью Бартон, рыцарь-пират?»

И Гарри вздохнул и сказал: «Увы,

Я знаю его — не прошло и дня,

Как я его пленником был, милорд,

И он дочиста разорил меня.

Я по морю плыл, торопясь в Бордо,

А Бартон-шотландец навстречу шел,

Он взял мое судно на абордаж,

И вот теперь я и нищ, и гол.

И вот теперь я всего лишен,

И унижение я терплю,

Поэтому в Лондон держу я путь,

Спешу я за помощью к королю».

«К чему торопиться? — воскликнул лорд.—

Коль ты мне поможешь, — промолвил он,—

За каждый пенс, что он взял у тебя,

Ты будешь шиллингом награжден».

«Избави вас Бог, — воскликнул Хант,—

От этаких мыслей и дел, милорд;

Храни вас Господь! Неизвестно вам,

Каков он, этот шотландский черт!

Крепки и проворны матросы его,

А сам он из стали и в сталь одет,

На мачтах тараны укреплены,

Сулящие недругу много бед.

Отважны сто восемьдесят солдат,

Без счету и луков, и копий там,

И тридцать орудий, несущих смерть,

В порядке расставлены по бортам.

На гибель свою в абордажном бою

Столкнуться бы с Бартоном вам пришлось:

Он, брусья-тараны обрушив на вас,

Пробил бы корабль до воды, насквозь!»

«Дурной же ты вестью встречаешь нас!

Как видно, изрядная будет резня!

Но в Англию я притащу его,

Или в Шотландию он — меня».

«Тогда вам отличный нужен пушкарь,

Который не оплошает, милорд,

Проворный, умеющий в цель попадать,

Чтобы врагу продырявить борт.

К тарану, милорд, их нельзя подпускать;

Вам нужен отменный лучник-стрелок,

Чтоб ни один из врагов, милорд,

Влезть на площадку, на грот не мог.

Тогда не придется бояться вам

Свирепых, отважных шотландских псов;

А завтра — храни вас Господь, милорд! —

Вы с Бартоном встретитесь в семь часов.

Вчера я связал себя клятвой молчать,

А нынче не в силах себя побороть;

Я клятву нарушил, я все рассказал,

Но верю: простит этот грех Господь.

Шесть пушек мне дайте на мой корабль

И пушкарей, как и пушек, шесть,

Чтоб мог я сразиться с моим врагом.

Мы завтра увидимся, ваша честь!»

…………………………………………

Корабль, на котором сэр Эндрью плыл,

Был золотом весь изукрашен так,

Что Чарльз, лорд Ховард, сказал: «Клянусь,

Шотландец этот — достойный враг.

Снимите знамена и вымпел — долой,

Чтоб их увидеть никто не мог,

И, как на купеческом корабле,

Оставьте голым белый флагшток».

И мимо пирата они прошли,

Даже не выглянув из кают.

«Кто эти хамы, — Эндрью спросил,—

Которые честь мне не воздают?!

На этих широких дорогах морских

Хозяин я — вот уж четвертым год,

Никто тут не плыл, меня не спросив,—

Ни лиссабонский, ни лондонский скот.

И вдруг торгаши оскорбили меня,

Такая обида — совсем не пустяк;

Догнать их, взять их на абордаж

И вздернуть на рее наглых собак!»

И пушки пиратов открыли пальбу,

Чтоб гордый корабль повернул назад,

И сбили фок-мачту у англичан,

Четырнадцать было убито солдат.

«Эй, Саймон, сюда! — лорд Ховард позвал,—

За дело! Пора тебе слово сдержать.

Клянусь, что на рее повешу тебя,

Если промажешь ты хоть на пядь».

Был Саймон старик, но к битвам привык

И духом был тверд, как все мастера:

Он девять ярдов цепи стальной

Заправил в дуло, кроме ядра.

Прицелился он, и выпалил он,

И дым заклубился, и грянул гром,

И Бартон глянул и увидал,

Что борт его шлюпа пробит ядром.

О Боже, как Бартон был омрачен,

Когда он увидел, что вышло так!

«Рубите канаты! Пора наступать!

Сейчас нашу силу узнает враг!»

О Боже, как Ховард доволен был,

Когда он увидел, что вышло так!

«Труба, запевай! Греми, барабан!

Поднять на флагштоке военный флаг!»

«Вперед, мои воины! — Бартон сказал.—

Вперед, ибо нет иного пути:

Похоже, что лорд-адмирал короля

Сюда соизволил за мной прийти».

У Саймона сын был, умелый пушкарь,

И Бартон умение это узнал,

Когда уложил своим выстрелом тот

Еще шестьдесят человек наповал.

А Хант подобрался с другой стороны —

В купце разгорелся воинский пыл —

Фок-мачту он залпом в куски разнес

И воинов множество погубил.

«Да, плохи дела, — сэр Эндрью вздохнул,—

Признаться пора — плохая игра;

Сильнейшим врагом оказался тот,

Что был моим пленником лишь вчера.

Мой добрый Гордон, поди сюда,

Ведь ты не страшишься ни смерти, ни ран,

Три сотни фунтов получишь ты,

Если обрушишь на них таран».

И на грот-мачту, сил не щадя,

Карабкаться стал моряк удалой,

Но Вильям Хорсли, спустив тетиву,

Пробил ему череп разящей стрелой.

И грохнулся Гордон вниз с высоты,

И застонал, и тотчас затих,

И увидала шотландская рать,

Что храброго Гордона нет в живых.

«Послушай, Джеми, племянник мой,

Ты можешь прославить наш род и клан,

Шесть сотен фунтов получишь ты,

Если обрушишь на них таран».

И на грот-мачту, сил не щадя,

Взбираться стал Гамильтон удалой,

Но Вильям Хорсли, спустив тетиву,

Пробил ему череп разящей стрелой.

И рухнул Джеймс Гамильтон с высоты,

И захрипел, и кончил игру;

Недаром уэльсец как-то изрек,

Что жадность не приведет к добру.

О Боже, как Бартон был омрачен

Кончиной последнего из семьи!

«Теперь я на мачту полезу сам —

Скорей принесите доспехи мои!

Доспехи с насечкою золотой,

В сраженьях спасавшие грешную плоть,

Джон Бартон носил их, мой храбрый брат,

Да упокоит его Господь!»

И вот принесли ему латы его,

И он их тотчас на себя надел,

И все говорили, что может он

Не опасаться ни пуль, ни стрел.

«Поди сюда, Хорсли, — лорд Чарльз сказал,—

Ты нынче хозяин своей судьбе:

Стреляй хорошенько, не промахнись —

И рыцарство выстрел доставит тебе!»

«Я буду стараться, — ответил стрелок,—

Я помню о Боге и короле;

Но у меня только две стрелы,

И как бы мне не висеть в петле».

Прицелился метко он, и стрела

Прошла меж латами под рукой

И Бартону грудь пронзила насквозь,

И хлынула алая кровь рекой.

И все же за мачту держался он —

Отвага была, и сила была,

И тут-то, над воротом пролетев,

Пробила череп ему стрела.

«Вперед, мои воины! — Бартон сказал.—

Я ранен, но я не убит, я жив!

Как только кровь перестанет течь,

Я в битву ринусь, меч обнажив.

Вперед, мое войско! Английские псы

Привыкли кусаться исподтишка;

Вперед, за Шотландию! Бейтесь с врагом

И слушайте звук моего рожка!»

И только замолк его звонкий рожок,

Сказал Гарри Хант: «Я бьюсь об заклад,

Мы можем взойти на его корабль —

Убит и не встанет рыцарь-пират».

Ворвавшись гурьбой на пиратский корабль,

Они увидали шотландских солдат,

Погибших от ядер и стрел, — а в живых

Осталось лишь тридцать и шестьдесят.

Лорд Ховард взял в руки тяжелый меч

И голову Бартону напрочь снес,

И пленные воины, отворотясь,

Сдержать не сумели бессильных слез.

Он за борт тело велел швырнуть,

В одежду упрятав три сотни крон:

«Куда бы ни вынесло море тебя,

Этого хватит для похорон!»

И, голову Бартона взяв с собой,

Они повернули и вспять пошли;

В канун Новогодья на Темзу-реку

Приплыли военные корабли.

Лорд Ховард письмо королю написал,

Гонца отправил с письмом вперед:

«Не знал еще ни один король

Такого подарка под Новый год.

Прекрасней подарка ни сталью меча,

Ни золотом не добыть никому,

Он сердце ваше развеселит —

Ведь в Англии равного нет ему».

И Генрих приветствовал их и сказал,

Что ценит услуги британский трон,

Что очень хорош пиратский корабль,

Что судна такого не видывал он;

Был раньше один боевой корабль —

И вдвое больше стало теперь,

И груз драгоценный, богатый приз

Захвачен короной почти без потерь.

«Кто сделал это? — спросил король.—

Кому я обязан в этой войне?»

«Купцу Гарри Ханту, и Хорсли-стрелку,

И Саймону-пушкарю, и мне».

«Купец Гарри Хант получит от нас

Казну сэра Эндрью, и цепь, и рог

За то, что он доблестно нам служил

И сделал все, что умел и мог.

Мы Хорсли доходные земли дадим,

И будет он в рыцари посвящен,

А Ховарда титул высокий ждет —

Граф Нóттингем будет отныне он.

Ты, Саймон, стар, и готовы мы

Лелеять тебя и семью твою:

Пять сотен фунтов золотом я

За верную службу тебе даю».

Пришла королева, и леди ее

Пришли поглядеть на трофей боевой,

На рыцаря Бартона посмотреть —

Героя, прославленного молвой.

Но, увидав его мертвый лик,

Вздохнул государь и промолвил так:

«Я сотни бы фунтов не пожалел,

Чтоб жив он остался, этот смельчак.

Вручить по полкроны его морякам

На память о том, кто нами убит,

И к братцу Джеми, их королю,

Доставить с почетом и без обид!..»

Случилось это в Мартынов день,

Когда замело пути;

Сказал своим людям Кровавый Кар:

«Нам надо приют найти».

(Ох, тошно, тошно, хоть помирай,

Тоскуют душа и плоть,

Ох, самая тошная из ночей,

Помилуй меня, господь!)

«Ура, капитан, куда хочешь, правь,

А мы — за твоим конем!»

«Мы в замок двинемся, в Крэйкенбро,

Уж там-то мы отдохнем.

Прекрасный замок — богат, велик

И в крепкий камень одет,

И леди-красотка сейчас одна —

Хозяина дома нет».

А леди глядела в тот самый час

В поля с крепостной стены

И вдруг увидала: к замку несут

Всадников скакуны.

«Взгляни, конюший, взгляни, капеллан,

И ты, дворецкий, взгляни:

Я вижу, как скачет много людей,

И думаю — кто они?

Быть может, супруг ненаглядный мой

Домой прискакал наконец?»

Но это был Кар, вероломный Кар,

Предатель, убийца, лжец.

И только был к ужину стол накрыт

И молитвы вознесены,

Как спешились Кар и его отряд

У крепостной стены.

«Сдавайся, леди! И я клянусь:

Мы ночь проведем вдвоем,

Ты будешь моею, а поутру

Хозяйкой войдешь в мой дом».

А старшего сына в озноб и в жар

Постыдный бросал испуг;

Сказал он: «О мать, покорись ему,

Иначе нам всем каюк!»

«Я лучше умру, но за честь и дом

Сражусь из последних сил,

И пусть христианский узнает мир,

Что женщину Кар убил!

Подайте сюда пистолеты мои,

Подайте ружье сюда,

И я застрелю кровавого пса,

Не ведающего стыда!»

И леди, не дрогнув, стала стрелять

Из пистолетов своих,

Но пули, предателя миновав,

Прикончили трех других.

«Я долг исполняю, — сказала она,—

Я крест до конца несу,

Ни лорду, ни смерду я замок не сдам,

Ни Кару, кровавому псу.

От Кара я требую, чтобы он

Загладил измены грех:

Пускай уцелеет мой старший сын,

Наследник владений всех».

«Спустите мальчишку вниз со стены,

Закутавши в простыню,

Я парня на руки сам приму,

И сам его сохраню».

Так вымолвил Кар и вновь согрешил,

Как всю свою жизнь привык:

У мальчика вырезал сердце он

И вырвал из уст язык.

Да, вырезал сердце он и язык

И все завернул в платок,

Швырнул — и кровавый комок упал

У материнских ног.

«Будь проклят, убийца, безбожный Кар,

Ты смертный содеял грех:

Тобою мой первенец был убит,

Наследник владений всех».

Тогда сказал ее младший сын:

«О мать, покорись ему!

Оружье сложи и отдай ключи —

Наш замок в огне, в дыму».

«Все золото я б отдала свое,

Чтоб кончился этот бой,

Чтоб западным ветром огонь и дым

Развеяло над тобой».

И леди в спальню прошла — а там

Уже загорался пол,

И детям вымолвила она:

«Молитесь! Конец пришел».

Старик-дворецкий, седой как лунь,

Сказал, поглядев в окно:

«О леди, все кончено, мы в кольце,

Погибнуть нам суждено».

…Лорд Гамильтон ночью тревожно спал,

И он увидал во сне,

Что дома убита его жена

И замок его в огне.

«Эй, воины, живо седлайте коней!

Эй, слуги мои, ко мне!

Мне снилось, что кто-то убил жену,

А замок горит в огне».

И рыцарь немедля вскочил в седло,

И вихрем помчался конь,

Но дрогнуло гордое сердце его,

Когда он узрел огонь.

И он протрубил в голосистый рог,

К нему приложив уста,

И двести Гамильтонов гурьбой

Спешились у моста.

«О, если б нынешнюю беду

Я мог бы узнать вчера,

Ватага разбойничья не ушла б

От плахи и топора!

Будь проклят, убийца, Кровавый Кар,

Ты смертный содеял грех,

Тебе расплатиться за кровь и смерть

Не хватит владений всех.

Уж если не мог ты не убивать,

Так взял бы ты жизнь мою,

Не тронув злодейской своей рукой

Жену мою и семью!»

Они решили за вином

Пойти к реке, сразиться.

Они друг другу поклялись,

Что будут честно биться.

— Не покидай, любимый муж,

Супружеского крова!

Мой брат родной тебя предаст

На берегах Ярроу.

— Прощай, жена, мне в путь пора.

Я знаю: поздорову

Мне не вернуться с берегов

Унылого Ярроу.

Она супруга обняла,

Не говоря ни слова.

Он сел в седло и поспешил

На берега Ярроу.

Он въехал нá гору и вниз

Взглянул с холма крутого

И увидал девятерых

На берегу Ярроу.

— Зачем явились? Выпить всласть

Со мной вина хмельного?

Или пришли мечом махать

На берегах Ярроу?

А я пожаловал сюда

Не для питья хмельного,

А я пришел мечом махать

На берегах Ярроу!

Он уложил девятерых

На берегах Ярроу,

Покамест шурин не вонзил

В него меча стального.

— Ступай теперь домой, — сказал

Он шурину сурово.—

Вели сестре, чтоб забрала

Мой труп с болот Ярроу.

— Мне сон приснился. Я была

К несчастию готова.

Мне снилось: вереск я рвала

На берегах Ярроу.

Она взошла на холм и, вниз

Взглянув с холма крутого,

Увидела девятерых

На берегах Ярроу.

Она средь них его нашла

И кровь его багрову,

Из раны бьющую, пила

На берегу Ярроу.

— Не плачь о мертвом муже, дочь!

Найдем тебе другого,

Получше муженька, чем тот,

Убитый у Ярроу.

— Попридержи язык, отец!

Не нужно мне другого.

Нет мужа лучшего, чем тот —

Убитый у Ярроу.

Будь прокляты твои быки,

Будь прокляты коровы,

Пусть все они сойдут с ума

На пастбищах Ярроу!

В Дамфелине король попивает вино

И кубком стучит о стол:

«Где найти моряка мне лихого, чтоб он

Мой добрый корабль повел?»

И тогда сидевший у ног короля

Царедворец седой встает:

«Изо всех мореходов сэр Патрик Спенс —

Отменнейший мореход».

И король тотчас написал приказ

И печать приложил — и вот

Сэру Патрику Спенсу приказ вручен,

Гулявшему без забот.

«О, кто же мой враг, подстроивший так,

Чтобы встретился я с бедой?

Чтобы вышли мы посреди зимы

Воевать с ледяной водой?

В Норвежские земли, в Норвежский край

Зимой нелегки пути;

Но дочку нашего короля

В понедельник с утра снарядили корабль

И, спеша, в непогоду ушли,

А к исходу среды увидали ряды

Скал прибрежных Норвежской земли.

Не неделю шел пир, не неделю одну —

Три недели вместо одной,

И вельможи норвежские стали роптать:

«Вы сорите нашей казной!

Королевны приданое тратите вы,

Груды золота и серебра».

«Вы лжецы, господа, лжете вы без стыда,

Вы поистине лгать мастера!

Я с собою полбушеля золота взял,

Я с собою привез серебро,

Так что хватит вполне и команде и мне,

Чтобы ваше не трогать добро!

Будет снег ли с дождем, или град, или гром —

Поутру мы отчалим домой!..»

«Капитан мой, увы, как рискуете вы,

Ждать погоды пора штормовой:

Я глядел в вышину и увидел луну

Молодую — со старой в руке;

Если в море сейчас мы отправимся, нас

Ждет крушение невдалеке».

Они утром проплыли не лигу одну,

И не две, а около трех,—

Ощетинилось море, и ветер задул,

И застала их буря врасплох.

«Нас настигла беда! Ну-ка, малый, сюда!

Подмени меня, стань у руля,

Курс держи и не трусь — я на мачту взберусь

Посмотреть, не видна ли земля».

Он и шага, и шага пройти не успел,

Он всего лишь полшага ступил,

Когда вспененный вал борт пробил и прорвал

И всю палубу вмиг затопил.

«Эй, ни с места, назад! Стой, держись за канат!

Стой, покуда цела голова!

Видишь, волны, вливаясь за воротник,

Выливаются сквозь рукава».

Чтобы дыры заткнуть и продолжить свой путь,

Они груз притащили сюда:

В ход пошла и пенька, в ход пошли и шелка,

Но, как прежде, хлестала вода.

Было лордам шотландским невмочь промочить

Каблуки башмаков щегольских,

Но еще до конца представленья — насквозь

Шляпы сверху промокли у них.

Долго, долго их женам придется сидеть

И, губами едва шевеля,

Умолять небеса, чтоб узреть паруса

Долгожданного корабля.

Долго, долго их женам придется стоять,

Драгоценностями звеня,

Ожидая супругов, которых они

Не увидят до Судного дня.

День субботний минул, и воскресный прошел,

Понедельник настал — и тогда

Пуховые перины, одна за другой,

Колыхаясь, приплыли сюда.

Нужно лишь полпути к Эбердуру пройти —

Там до дна саженей пятьдесят,

Обретается там Патрик Спенс, капитан,

И у ног его лорды лежат.

О Сэкелде лживом знаешь ли ты?

О Скрупе коварном известно ль тебе?

Они захватили Кинмонта Вилли,

Чтоб вздернуть шотландца тайком на столбе.

Ах, было б у Вилли хоть двадцать стрелков,

Хоть двадцать таких же, как Вилли, ребят,

Предателям лживым не знать бы поживы,

Хоть было их трижды по пятьдесят.

Связав ему ноги под брюхом коня,

Скрутив ему руки тугой бечевой,—

Пятеро справа и пятеро слева —

Его проволок через Лиддел конвой.

Его проволок через Лиддел конвой,

Провез по карлайлским пустынным местам,

А в замке Карлайле коней расседлали

И Скрупу оставили пленника там.

«Я пленник, но волен спросить у тебя:

Скажи, покровитель предательских дел,

Кто тут не боится закона Границы?

Кто с Баклёхом храбрым тягаться посмел?»

«Заткни свою глотку! Шотландцы твои

Тебе не помогут, тебя не найдут,

И, прежде чем ты этот замок покинешь,

Клянусь, что за все ты расплатишься тут!»

«Лорд Скруп, я душою своею клянусь,

Что ты предаешься тревоге пустой;

Поведать хочу я: в трактирах ночуя,

Всегда я по счету платил за постой».

Известие это до наших дошло,

И Баклёха весть обожгла, как огнем,

Что Кинмонта грубо наемники Скрупа

Похитили в час между ночью и днем.

Он по столу в гневе хватил кулаком,

Да так, что вино его брызнуло вверх:

«Уж ежели Скрупу не отомщу я,

Да буду я проклят отныне вовек!

Да разве мой шлем — это вдовий платок,

А пика — лозе безобидной родня,

А взмахи десницы — как ахи девицы,

Что мог англичанин унизить меня?!

Неужто похитили Вилли они,

Когда перемирие на рубеже?

Наверно, решили, что Баклёх отважный

Не страж на шотландской границе уже!

Неужто похитили Вилли они

В своем ослепленье, в бесстыдстве своем?

Наверно, забыли, что Баклёх умеет

Вскочить на коня и ударить копьем!

Да если бы не было мира сейчас,

Да если б войны наступила пора,

То замок Карлайл, как снег бы, растаял,

Будь он из гранита и серебра.

Английскою кровью я б замок омыл,

Разбойничье логово сжег бы дотла,

Вовеки не знал бы никто в Камберленде,

Где крепость коварного Скрупа была!

Но нет с англичанами нынче войны,

Есть мир — и да будет во веки веков!

Ни девушек их, ни парией я не трону,

Но Кинмонта Вилли спасу от оков!»

И кликнул он сорок лихих молодцов —

Один воспитал их и пестовал род;

Единственным был не из нашего клана

Отважный и доблестный сэр Эллиот.

И кликнул он сорок лихих молодцов,

Все кровные родичи, каждый за всех,—

В зеленых перчатках, и шпоры на пятках,

И синие перья венчали доспех.

И ехали десять из нас впереди

С рожками и горнами, как егеря;

И ехали десять с начальником рядом,

Стальными клинками на солнце горя;

И ехали десять на добрых конях

С поклажей из лестниц, ломов и лопат;

И ехали десять безмолвною стражей;

В Вудхаусли двигался грозный отряд.

Мы Бетибл-ленд миновали, и вот

В чужие владенья вошли наконец;

Кого же вначале мы там повстречали?

Нам встретился Сэкелд, предатель и лжец.

«Куда вы, охотники, держите путь?» —

Спросил у десятки охотничьей он.

«Травить мы английского едем оленя,

Который ступил за шотландский кордон».

«Куда вы, о воины, держите путь?» —

Спросил у охраны начальника он.

«Хотим изловить мы того негодяя,

Который нарушил Границы закон».

«Зачем эти длинные лестницы вам?

Куда направляетесь вы, мастера?»

«Воронье гнездо разорить собрались мы,

Его ведь давно уничтожить пора».

«Безмолвные стражи, далек ли ваш путь?

Куда вы спешите, никак не пойму?»

Но Дикки из Драйхопа, старший десятки,

Ни слова в ответ не промолвил ему.

«Ни с места, ворюги, здесь наша земля!

Разбойнику дальше дороги вам нет!»

А Дикки — он снова не молвил ни слова

И только проткнул его пикой в ответ.

Тогда мы направились дальше, в Карлайл,

И Иден разлившийся пересекли,

Набухший водою, грозивший бедою,

Но мы и людей, и коней сберегли.

Мы к Стеншоу вышли, к песчаной косе,

И ветер пахнул на бойцов, и тотчас

Нам спешиться всем приказал предводитель,

Чтоб конское ржанье не выдало нас.

Когда же покинули Стеншоу мы,

То ветер завыл, загудел, и вдали

Гроза разразилась и небо затмилось,

Когда мы под стены Карлайла пришли.

Ползком пробирались, почти не дыша,

Приставили длинные лестницы вмиг,

Полезли по стенам, и в раже военном

Сам Баклёх всех ранее крыши достиг.

Дозорного Баклёх за горло схватил,

К ногам опустил на свинцовый настил:

«Тебя я закинул бы через границу,

Когда бы условия мира не чтил!

Горнист, начинай же, чтоб лорд услыхал,

Чтоб он пробудился от песни ночной!»

И грянула гордо мелодия горна:

«Где тот, что осмелится спорить со мной?»

За дело взялись мы, за дело взялись:

Мы клич испустили, зовущий на бой,

Свинец мы рубили, дыру мы пробили

И в залу свалились вопящей гурьбой.

Почудилось им, будто рать короля

Обрушилась, словно лавина в горах,

На деле же двадцать и двадцать шотландцев

У тысячи в душах посеяли страх.

К чертям мы сшибали ломами замки,

Решетки зубилами рушили мы,

Старались, ругались, пока не добрались

До Кинмонта Вилли, до нижней тюрьмы.

И вот мы добрались до нижней тюрьмы,

Где Вилли был цепью прикован к стене:

«Привет тебе, воин! Ты что-то спокоен,

Ты спишь, о последнем не думая дне!»

 «О братья, привет вам! Уже я не сплю —

Я спал на пороге последнего дня.

Поклон мой отчизне, и клану, и жизни,

И храбрым парням, что дрались за меня!»

И Роувен Рыжий его подхватил

(Таких силачей не бывало и нет!);

«Эй, Роувен Рыжий, постой, погоди же,

Я лорду пошлю мой прощальный привет.

Прощай, мой хозяин, любезнейший Скруп,

Известный радушием и добротой!

Мой долг сохранится до встреч на границе —

Тогда я тебе заплачу за постой!»

И с криком и гиком ватага парней

Из замка долой земляка понесла,

При каждом движенье железные цепи

Гремели, как медные колокола.

«Несчетное множество раз на конях

Скакал я и лесом, и горной тропой,

Но зверя такого, как Роувен Рыжий,

Клянусь, никогда я не знал под собой!

Несчетное множество раз скакунов

Я шпорил, скача через ров и забор,

Но небом клянусь я, что в жизни ни разу

Таких тяжеленных не нашивал шпор!»

Мы к Стеншоу вышли, и тут загремел

Трезвон колокольный и пение труб,

И тысяча конных примчалась вдогонку,

Их вел за собою разгневанный Скруп.

И Баклёх свернул к полноводной реке,

Туда, где она бушевала, как зверь,

И ринулся в буйство потока с отрядом,

И выплыл на том берегу без потерь.

К английскому берегу стал он лицом

И бросил перчатку: «Визит за визит!

Мы в Англии лорду пришлись не по вкусу?

В Шотландии нас он пускай навестит!»

Лорд Скруп, потрясенный, недвижно стоял,

Как каменный, — сдвинуться с места не мог,

С растерянным видом смотрел он на Иден,

Когда переплыли мы грозный поток:

Наверное, ведьма его родила,

А может, из пекла пожаловал он?

Я в чертову воду не прыгнул бы сроду,

Сули мне судьба хоть богатство, хоть трон!»

В Карлайл поехал старый Грэйм,

Его там Роберт Бьюик ждал,

Они вина хватили всласть,

И хмель обоих разобрал.

Старик лорд Грэйм провозгласил:

«Сэр Роберт Бьюик, будь здоров!

Теперь налей за сыновей,

За дружбу наших молодцов!»

«О, был бы сын твой так учен,

Такой же книгочий, как мой,

Как братьям, можно было б им

Оборонять наш край родной.

Да, был бы сходен он с моим

По грамоте и по уму!..

Но он невежда и простак,

И он неровня моему».

Старик лорд Грэйм достал кошель,

По счету заплатил сполна,

Прибавил крону, чтобы всем

Налили доброго вина,

Потом в конюшню он пошел,

Где было тридцать три коня,

Вскочил в седло, и в замок свой

Он поскакал, вовсю гоня.

«Добро пожаловать, отец!

Где пропадал ты до сих пор?»

«В Карлайле был я; там меня

Из-за тебя постиг позор.

В Карлайле Роберт Бьюик мне

Сказал, что ты с чурбаном схож,

Что сыну умному его

В друзья ненужен и негож.

Ты в школе лодыря гонял,

И ты не преуспел ни в чем;

Благословения не жди,

Пока позор не снят мечом!»

«Отец, решать мечами спор

И кровь пролить — избави бог!

Был Билли Бьюик другом мне,

И он меня учил, как мог».

«Молчи, безмозглый остолоп!

Вступить не хочешь с Билли в бой —

Мою перчатку подними,

И я, старик, сражусь с тобой!»

Тут Кристи Грэйм затрепетал,

Стал бел как мел, вперед шагнул:

«Отец, перчатку вновь надень,

Ее, наверно, ветер сдул!»

«Молчи, болван, не прекословь,

Укороти язык дрянной!

Коль честь мою не защитишь —

Клянусь, сразишься ты со мной».

Тут Кристи Грэйм ушел к себе,

Чтоб все обдумать и понять:

Сражаться ли ему с отцом

Или на друга меч поднять?

«Коль друга я убью, то мне

Не видеть Божьего лица;

Но будет трижды смертный грех —

Ударить старого отца.

Да, если друга я убью —

То Божья воля, не моя;

Да будет так! Но я клянусь,

Что вслед за ним умру и я».

Он опоясался мечом,

Стальные латы, шлем надел;

Да, стать природного бойца

Была дана ему в удел!..

Прервем о Кристи Грэйме сказ

И речь о том мы поведем,

Как Билли Бьюик в этот день

Учил юнцов владеть мечом.

Когда ж он им внушил азы

Атак, защит и ретирад,

Он взял под мышку свой клинок

И обошел отцовский сад.

Он глянул за ограду вдаль,

Чтоб видеть все, что есть вовне,

И рыцаря увидел он

В доспехах ратных, на коне.

«О, кто там скачет, кто спешит,

Поблескивая сталью лат?

Наверно, это Кристи Грэйм,

Мой побратим, мой милый брат.

Привет тебе, мой старый друг,

Добро пожаловать в наш дом!»

«О, горе мне! Сегодня я

Пришел не другом, а врагом.

Ведь мой отец в Карлайле был,

С твоим отцом столкнулся он,

А тот сказал, что я чурбан,

И я растерян и смущен.

Я в школе лодыря гонял,

И я не преуспел ни в чем;

Лишусь благословенья я,

Когда не кончу спор мечом».

«Спаси нас бог от этих дел!

Не лучше ли друзей найти,

Чтоб наших стариков отцов

Сумели к миру привести?»

«Мой добрый друг, нам недосуг

Тут заниматься болтовней!

Ведь ты мужчина, спору нет,

Так выходи на бой со мной».

«Но у тебя броня, и щит,

И шлем, и длинное копье».

«Сейчас сравняется с твоим

Все снаряжение мое!»

Свой шлем из стали сбросил он,

О землю звякнула броня,

Копье воткнул он, кинул щит,

К ограде привязал коня.

Тут Билли Бьюик скинул плащ,

Псалтырь свой выронил из рук

И враз перескочил туда,

Где ждал его любимый друг.

Они сражались два часа,

И не кончался ратный пыл,

С обоих пот ручьями тек,

И каждый невредимым был.

Но вот удар смертельный Грэйм

Нанес внезапно, и клинок

Вошел глубоко слева в грудь —

И Билли Бьюик наземь лег.

«Встань, побратим, о Билли, встань!

Скажи хоть слово, не молчи:

Ты насмерть ранен — иль тебя

Спасут Всевышний и врачи?»

«Прочь, прочь отсюда, Кристи Грэйм!

Садись скорее на коня

И уезжай, чтобы никто

Не знал, что ты убил меня».

«О Билли, я тебя убил,

Сразил я друга юных лет;

Я не уйду — поклялся я,

Что я умру за другом вслед».

Он укрепил свой меч в холме,

И в двадцать футов взял разгон,

И набежал на острие,

И мертвым пал на землю он.

Тогда к поверженным бойцам

Сэр Роберт Бьюик подоспел:

«Вставай, — сказал, — мой храбрый сын,

Ты победить врага сумел!»

«Молчи, отец, ни слова! Тут

Не место чванной болтовне,

Ты мог бы мирно пить вино,

Оставив жизнь ему и мне.

Могилу вырой для двоих,

Вместительней других могил,

Но ближе к солнцу положи

Его — он дважды победил».

«Увы, — сэр Бьюик зарыдал,—

Я сам виною всех невзгод!

Был Билли лучшим изо всех,

Кем славен был наш древний род!»

«Увы! — изрек старик лорд Грэйм.—

Меня страшней карает рок:

Когда бы Кристи был со мной,

Я все б границы пересек.

И если б тридцать три врага

Меня пленили на войне,

Один лишь Кристи изо всех

Вернуть сумел бы волю мне.

Надежды нет, и счастья нет,

Я ключ утратил и замок;

Когда бы Кристи был со мной,

Всю землю обойти б я мог!..»

Я вам спою, коли хотите,

Одни старинные стихи,

Как государю в плен попался

Беспутный юный лорд Логи.

В тюрьму он брошен в Эдинбурге,

Кармайкл в темнице ключарем,

Мэй Маргарет по лорду сохнет

И сокрушается по нем.

«Не плачь, Мэй Маргарет, не сетуй;

Мне слезы — хуже, чем враги!

Сходи-ка лучше к государю

Просить за юного Логи.

Она одежды поправляет,

Играет прядью золотой:

«Коль жизнь Логи не получу я,

Прощусь, Шотландия, с тобой!»

Она явилась к государю,

Чтобы припасть к его стопам.

«Но что, Мэй Маргарет, случилось?

О чем взываешь слезно к нам?»

«Яви мне милость, государь мой!

Яви мне милость, помоги!

А всё, о чем я умоляю,—

Пообещай мне жизнь Логи!»

«О нет, Мэй Маргарет! Как можно?

Свой пыл, прошу, побереги!

Во всей Шотландии сокровищ

Не хватит, чтоб спасти Логи!»

Украв у государя гребень,

У государыни — кинжал,

Мэй все Кармайклу отсылает,

Чтоб отомкнул в тюрьме подвал.

Она Логи послала злата

И серебра, чтоб весел был,

И в две руки по пистолету,

Чтоб, как спасется, так палил.

К Толбутской лестнице прокравшись,

Логи пальнул из двух стволов,

И государь в своих покоях

Сперва не мог сказать двух слов.

«Извольте, слуги, торопиться

И привести Кармайкла к нам!

Я об заклад готов побиться,

Что сам Логи стреляет там!»

Когда Кармайкл согнул колено

В поклоне верного слуги,

Его спросил король сердито:

«А где наш пленник — лорд Логи?»

Кармайкл тотчас отворотился,

Слеза прожгла, видать, его!

«Вы, государь, мне знак послали,

И лорд отпущен под него!»

«Ты что, Кармайкл, — над нами шутишь?

Над нами шутишь ты? Ну что ж!

К утру мы завтра суд назначим,

И сам в темницу ты пойдешь!»

К Мэй Маргарет Кармайкл явился,

И не было на нем лица.

«О, ежели Логи с тобою,

Пусть выйдет хоть на полсловца!»

Мэй Маргарет отворотилась,

Смех разбирал, видать, ее!

«Яйцо разбилось — пташки нету,

И каждый получил свое!»

Один корабль из Лейта вышел,

Другой — пришел в Квинс-Феррский порт;

Ее сынку отец сыскался —

Логи, беспутный юный лорд.

Изо всех шотландских отважных вождей,

Изо всех достославных имен

Самым храбрым был сэр Джеймс Росс,

Лучший рыцарь былых времен.

Он ростом был, как могучий дуб,

Что на голой вершине рос,

Когда он плечом поводил, вокруг

Разлеталась копна волос.

Вождь могучего клана, сэр Джеймс Росс,

Если он начинал речь,

Призывая на битву, пятьсот человек,

Как один, хватались за меч.

Он в кровавых схватках лупил англичан,

За шотландские бился права,

Трижды он побеждал их, пока ему

Не исполнилось двадцать два.

Он Матильду прекрасную нежно любил,

Деву чистую, как душа.

Королева Шотландии не была

Вполовину так хороша.

Долго гордая дева твердила ему:

Эта крепость не сдастся вам!

Но глаза ее признавались в любви,

Вопреки строптивым словам.

Наконец испытала верность его,

И на милость сменила гнев,

И невинное сердце ему отдала,

Пылким сердцем взамен овладев.

Но прекрасной Матильды жестокий отец,

Бьюхан-лорд, невзлюбил юнца,

Джона Грэйма сосватал ей и велел

Поступать по воле отца.

Повстречались возлюбленные тайком

В чаще леса в одну из ночей,

Там, где ива плакучая косы свои

Окунает в быстрый ручей.

Хитрый Дональд лежал между тем в траве,

Джона Грэйма единственный брат,

Он хотел на любовников поглядеть

И послушать, о чем говорят.

И печальная дева сказала так:

—   Невзлюбил тебя мой отец,

Джону Грэйму он руку мою отдает,

Значит, нашей любви — конец.

Да исполнена будет воля отца,

И противиться смысла нет.

Ты другую невесту отыщешь себе,

Леди знатную юных лет.

Ты забудешь скоро Матильду свою,

И не будет прошлого жаль.

Пусть же счастье станет уделом твоим,

А моим уделом — печаль.

—   Что я слышу? — воскликнул сэр Джеймс Росс.—

Где же, милая, клятвы твои?

И Матильда за Джона Грэйма пойдет,

Хоть клялась мне в вечной любви?

Пусть меня пронзит его острый меч,

Но не мне бояться угроз! —

Крепко обнял рыцарь невесту свою

И прижал ее к сердцу Росс.

—    Я хотела, рыцарь, тебя испытать,

Мне же нечего думать тут:

Брачным ложем мне станет могила, клянусь,

Если Грэйму меня отдадут!

Так прими же, юноша, мой поцелуй,

Колебаний в душе моей нет,

Пусть все беды на свете меня поразят,

Если я нарушу обет!

И, поклявшись друг друга до гроба любить,

Разлучились они наконец.

Дональд рыцарю крикнул, покинув кусты:

—    Обернись, безбородый юнец!

Обернулся быстро бесстрашный Росс

И сверкнувший выхватил меч,

Ибо Дональда острый клинок успел

Плащ ему на плече рассечь.

—    Честь любимого брата мне дорога,

Мстит за Джона моя рука! —

Рыцарь быстро назад три шага отступил

И успел спастись от клинка.

И в ответ он поднял оружье свое,

Размахнулся, как только мог,

И обрушил на голову Дональда сталь,

И рассек ему череп и мозг.

Рухнул Дональд на землю — безжизненный прах,

И ничем ему не помочь.

—    Так со всеми врагами я поступлю! —

Молвил Росс и отправился прочь.

К замку лорда Бьюхена он поспешил,

Поспешил через темный лес

И, любимой окно в темноте отыскав,

Прямо в сад через стену залез.

— Спишь ли ты, дорогая Матильда моя?

Я прошу: не спи в этот час.

Это я — несчастливый возлюбленный твой,

Ожидает разлука нас.

Я сейчас отправлюсь на Скай, где живут

Все мои друзья и родня,

За меня сразиться с жестоким врагом

Подниму сторонников я.

—    О, не делай так, мой любимый Джеймс! —

Отвечает ему она.—

Ты побудь до рассвета в моем саду,

Ибо ночь жутка и темна.

До рассвета я буду тебя охранять,

А к твоим я пажа пошлю,

Побежать быстрей и на помощь звать

Весь твой клан я ему велю.

Он улегся на землю, закутавшись в плащ,

А она отослала пажа

И сама всю ночь простояла вблизи,

За его безопасность дрожа.

Между тем проворно маленький паж

Побежал по холмам и долам.

А навстречу ему — Джона Грэйма отряд,

Впереди же тот ехал сам.

—    Ты куда так торопишься, маленький паж,

В час, когда полагается спать?

—    Я бегу поднимать Джеймса Росса клан,

На защиту хозяина звать.

Ибо Дональда Грэйма он нынче убил,

Тот погиб от его руки,

И теперь он один во владеньях чужих,

А друзья его далеки.

—   Брат мой умер? — воскликнул неистовый Грэйм. —

Пусть позор на меня падет,

Если подлый убийца завтра к утру

От руки моей не умрет!

Я тебя награжу, если скажешь мне,

Где сейчас находится он?

—    Он у лорда Бьюхена дремлет в саду,

А Матильда хранит его сон.

И, пришпорив коней, поскакали они,

Слова лишнего не говоря,

И увидели башни замка вдали

В час, когда занималась заря.

Их Матильда встретила у ворот,

И спросил Матильду сэр Джон:

—    Джеймса Росса случайно не видела ты?

Не заглядывал в замок он?

—   Да, — сказала Матильда, — в полдень вчера

Он проехал мимо ворот,

Он, как видно, спешил: своего коня

Погонял нещадно вперед.

Он теперь в Эдинбурге, наверно, давно,

Если конь в пути не упал…

—    Значит, мне солгал твой маленький паж,

Что всю ночь он под деревом спал?

Как ломала Матильда руки свои!

Как власы на себе рвала!

—   Храбрый Росс, я хотела тебя спасти,

А выходит — тебя предала!

В это время рыцарь проснулся в саду,

Он услышал Матильдин плач,

Он поднялся, выхватил грозный меч

И отбросил в сторону плащ.

—    На твоем мече со вчерашнего дня

Брата кровь, но сегодня днем

И твоя, Джеймс Росс, нечестивая кровь

Будет скверно вонять на моем.

—   Хорошо говоришь! — отвечал ему Росс.—

Но не в слове — сила мужчин.

Отпусти людей — и доблесть свою

Испытаем один на один.

Ибо часто за словом скрывается трус.

Меч мой тяжек. В былые дни,

Он на поле брани сверкал впереди,

Когда ты держался в тени.

И вперед, вызывая Грэйма на бой,

Храбро выступил юный вождь.

Тот смутился и спину ему показал,

Ибо знал хорошо его мощь.

Пали четверо самых отважных бойцов

В тот же миг от его меча,

Но Джеймс Росс напролом между ними шел,

Джона Грэйма средь них ища.

К нему сзади бесчестно подкрался Грэйм

И ударил рыцаря в бок,

Из отверстия хлынула алая кровь,

И от крови пояс намок.

Но оружья не выронила рука,

И ступала твердо нога

До тех пор, пока его грозный меч

Не прошел сквозь сердце врага.

Рухнул Грэйм, как поваленный бурей дуб,

Рядом с ним опустился Росс,

Ослабел, и не мог шевельнуть рукой,

И как будто к земле прирос.

А Матильда, увидев, как он упал,

Умоляла Грэйма людей:

—   О пощаде молит Бьюхена дочь —

Да не будет отказа ей!

Умирающий голос ее услыхал,

И открыл перед смертью глаза,

И уставил их на Матильду свою,

И почти неслышно сказал:

—   Ты напрасно просишь о жизни смерть,

Бесполезен со смерти спрос.

Путь мой кончен. Возлюбленная, прощай! —

И забылся, и умер Росс.

И Матильда из теплой раны его

Меч достала нетвердой рукой:

— Я иду за тобою, сэр Джеймс Росс,

Я иду вослед за тобой!

Прислонила к земле рукоять меча,

Острие направила в грудь,

И упала на милого своего,

И отправилась в дальний путь.

Жили два брата. Вместе росли,

Вместе учились в школе.

Один другому однажды сказал:

— Давай поборемся, что ли?

Они боролись, Вильям и Джон,

И Джон упал на поляну,

А Вильям упавшему Джону ножом

Нанес смертельную рану.

— Возьми меня нá спину, брат дорогой,

К ручью отнеси с поляны

И рану прозрачной водою омой,

Чтобы кровь не текла из раны.

И Вильям на спину ношу взвалил,

К ручью отправился с нею

И рану прозрачной водою омыл,

Но кровь текла все сильнее.

— Возьми меня нá спину и отнеси

На кладбище, брат мой милый,

Могилу глубокую выкопай мне

И меня уложи в могилу.

И Вильям на спину брата взвалил,

И отнес на погост унылый,

И могилу глубокую вырыл ему,

И его уложил в могилу.

— Но что я скажу дорогому отцу,

Если спросит меня: где Джон?

— Скажи отцу: за бочонком вина

В Лондон уехал он.

— А что же я матери нашей скажу,

Если спросит меня: где Джон?

— Скажи: купить тебе новый наряд

В Лондон уехал он.

— А что я отвечу нашей сестре,

Если спросит меня: где Джон?

— Скажи: за ее обручальным кольцом

В Лондон уехал он.

— А что мне ответить милой твоей,

Если спросит меня: где Джон?

— Скажи ей: твой Джон на погосте лежит

И домой не вернется он.

— Проснись поскорее, мой лорд, мой супруг,

Надень свой тяжелый доспех.

Пусть люди не скажут, что Ду́гласа дочь

Обвенчана тайно от всех.

Проснитесь, проснитесь, мои сыновья,

Седлайте коней вороных.

Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь

Венчалась тайком от родных!

Беглянка несется на белом коне,

А рыцарь — на сером за ней.

В руке его — меч, на поясе — рог,

И оба торопят коней.

Назад оглянулся и слушает он,

Что слышится в поле глухом.

Там слышится топот и ржанье коней —

Семь рыцарей скачут верхом.

—   Мой шелковый повод, подруга, возьми.

Держи моего жеребца.

Средь чистого поля я встречу один

И братьев твоих, и отца!

Стояла она, смотрела она,

И горько ей было смотреть,

Как шестеро братьев один за другим

Должны за нее умереть.

Стояла она, смотрела она

И слез удержать не могла,

Когда наконец ее старый отец

Свалился с крутого седла.

—    Опомнись, опомнись, безжалостный лорд.

Постой, не рази до конца.

Я нового друга могла бы найти,—

Найду ли другого отца?

Сняла она с шеи узорный платок

Голландского полотна.

Но алая кровь из отцовской груди

Бежала, как струйка вина.

—   Ты хочешь ли дальше поехать со мной

Иль, может, вернешься к родне?

—    Поеду с тобой, мой единственный друг,—

Других не оставил ты мне!

Опять они скачут вперед и вперед.

Луна над полями взошла,

С коня он спустился у бледной воды

И снял свою даму с седла.

Вот оба склонились уста освежить

Студеной водою ручья.

Но кровью горячего сердца его

Под ним обагрилась струя.

—   Ты ранен, ты ранен, — сказала она,—

И кровь твоя в воду бежит!

—    О нет, дорогая, пурпурный мой плащ

В воде, отражаясь, дрожит.

Опять они скачут при свете луны,

Несутся всю ночь напролет.

У темного замка сошел он с коня

И крикнул, стучась у ворот.

— Открой поскорее, сударыня-мать,

Усталого сына впусти.

Желанную гостью на краткую ночь

Ему довелось привезти.

Спеши приготовить для сына постель,

Вели ее мягче постлать.

Жену молодую со мной положи —

И долго мы будем спать!

Он тихо скончался ночною порой,

Подруга — в предутренней мгле.

Пусть горестный жребий влюбленной четы

Не ждет никого на земле!

У церкви Марии беглянка лежит,

А рядом — погибший любовник.

Над ней белоснежная роза цветет,

Над ним — темно-красный шиповник.

Кусты разрослись и ветвями сплелись,

И в мае цветут они оба,

И шепчут они, что лежат в их тени

Два друга, любивших до гроба.

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал,

На заре у Бреклийских ворот постучал.

«Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?!

Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!»

Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат,

И коровы в долине тревожно мычат.

«Супруг мой, вставайте и наших коров.

Отбейте у Драмуарранских воров!»

«Я встать не могу и вернуть своего —

Если десять их против меня одного!»

«Тогда — эй, служанки! — отвадим беду!

Берем свои прялки — я в бой вас веду!

Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров,

Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!»

Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой,

Только жаль мне, жена, расставаться с тобой!

Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь.

Я войны не хотел, но войны не боюсь!

Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини,

За то что меня одолеют они!»

А как Брекли с копьем поскакал через вал,—

Наряднее мир никого не видал.

А как Брекли верхом устремился в поля,—

Храбрей никого не видала земля.

А с Инвери тридцать и трое стоят.

А с Брекли никто — только сам он и брат.

Хоть Гордоны славная были семья —

Не сладить двоим с тридцатью четырьмя.

Исколот кинжалами с разных сторон,

Изрублен мечами, пал наземь Барон.

И от берега Ди и до берега Спей,

Если Гордон ты — горькую чашу испей!

— Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам,

Как милая Пэг убивается там?

— И в Брекли ходил я, и видел я сам,

Как милая Пэг улыбается там!

С убийцей Барона спозналась она —

И кормит его, и поит допьяна!

— Позор тебе, леди! О, как ты могла?!

Злодею ворота зачем отперла?

— С ним ела она и пила допьяна,

С предателем Инвери спелась она.

Была до утра с ним она, а потом

Проводила из Брекли безопасным путем.

«Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь;

Через час за холмы Глентенар попадешь!»

А в людской горевали, а в зале был пир,

А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

Шотландец Джонни хоть куда

Был воин; он пошел

Служить английскому двору

За деньги и за стол.

Да только служба при дворе

Недолгою была:

Принцесса, дочка короля,

От Джонни понесла.

До тронной залы слух дошел,

Где сам король сидел,

О том, что дочерью его

Шотландец овладел.

«О, если правду слышу я,—

А, видно, слух не врет —

Я в башню заточу ее,

И там она умрет!»

А Джонни путь домой держал,

Скакал во весь опор,

Видать, не без причины он

Английский бросил двор.

Но вот в один прекрасный день

Наш Джонни загрустил,

И он пришел в зеленый лес

И там заговорил.

«О, где гонца найду, чтоб он

Приказ исполнил мой —

Прекрасной Англии достиг

И поспешил домой?»

Тут вышел юноша к нему,

Красив, желтоволос,

Дай, Боже, матери его

Прожить свой век без слез!

«Вот я, гонец, и я могу

Приказ исполнить твой —

Прекрасной Англии достичь

И поспешить домой».

Он через реки без мостов

Перебирался вброд,

Он разувался на лугах

И вновь бежал вперед.

И вот у замка он стоит

И видит в вышине

Верхушку башни, и окно,

И девушку в окне.

«Рубаху эту, знак любви,

Издалека несу,

Ее хозяин ждет тебя

В Шотландии, в лесу.

Рубахи шелковой рукав

Твоей расшит иглой;

Идем к шотландцам — там тебя

Ждет Джонни удалой».

Повисли слезы у нее

На кончиках ресниц:

«Не научилась я летать

У ветра и у птиц.

Кругом решетки и замки,

Сто стен и сто препон,

И мой убор не золотой —

Из крепкой стали он.

Но ты награду заслужил,

Вот кошелек, лови!

А вот письмо — оно полно

Печали и любви…»

И поспешил гонец назад,

И быстро мчался он,

Вот снова лес густой кругом,

Вот Джонни Пинтахтон.

Письмо он отдал, рассказав

О том, что видел сам,

И Джонни стал читать письмо

И волю дал слезам:

«Я в путь пойду — я не могу

Оставить палачам

Ее, с которой ложе мы

Делили по ночам!»

«Но, сын мой, ты же согрешил,—

Сказал ему отец,—

И если схватят там тебя,

Тогда тебе конец!»

И тут могучий рыцарь встал,

Друг Джонни, побратим:

«Пятьсот бойцов я поведу,

Мы Джонни защитим…»

…Взяв первый город, бить они

Взялись в колокола;

Их волей месса во втором

Отслужена была;

А в третьем барабанный бой

Устроили такой,

Что лорды все и сам король

Утратили покой.

Вот Джонни к замку короля

Подъехал на коне,

Увидел башню, и окно,

И короля в окне.

«Ты кто: король шотландский Джеймс,

Иль из его родни,

Иль знатный чужеземный гость,

Иль герцог Олбени?»

«Нет, я не Джеймс, не Олбени,

Не герцог, не барон —

Я сын шотландских рощ и гор,

Я Джонни Пинтахтон!»

«О, если так тебя зовут,

А, видно, ты не врешь,—

Ты до рассвета, до зари,

Повешенный, умрешь!»

А рыцарь-друг ответил так:

«Опомнись, бог с тобой —

Пять сотен лучников моих

Пойдут за Джонни в бой».

Тогда король захохотал

И произнес сквозь смех:

«Здесь итальянский рыцарь — вас

Он уничтожит всех!»

Воскликнул Джонни: «С пришлецом

Сразиться я не прочь,

Но если он падет в бою,

Так ты отдашь мне дочь».

И страшный чужеземец в бой

Рванулся сгоряча,

Но смерть нашел на острие

Шотландского меча.

И Джонни у меча спросил:

«Готов ли ты рубить?

Кого еще из этих псов

Ты жаждешь погубить?»

«Писца сюда! — вскричал король,—

Приданое считать!»

«Попа сюда! — вскричал жених.—

Нас браком сочетать!

Приданое мне ни к чему —

Ни земли, ни казна —

Лишь та нужна мне,

Что была со мною так нежна».

Это случилось июльским днем,

Когда стали желтеть хлеба.

Между Эрли и Эргайлом началась

Не на жизнь, а на смерть борьба.

Герцог Монтроз написал письмо:

«Грозный Эргайл, и часу не жди,

Выступай с утра и своих людей

Замок Эрли грабить веди!»

Из окна высокого леди глядит,

И печальный у леди взгляд:

Она видит, что грабить замок ее

Грозный Эргайл ведет отряд.

—   Спустись, леди Маргарет, — он говорит,—

Спустись, поцелуй меня,

Или камня на камне в замке твоем

Не оставлю к исходу дня.

—   Я не стану, Эргайл, тебя целовать,

Я не буду с тобой вдвоем,

Если камня на камне к исходу дня

Не оставишь в замке моем.

—    Где приданое? — Эргайл у леди спросил.—

Отвечай, все равно найду!

—   Что ж, ищите! Оно вверху и внизу,

Над ручьем, что течет в саду…

Они долго искали и там, и тут,

Перерыли все, что могли,

И в дуплистом дереве возле ручья

На закате его нашли.

Эргайл леди за стройную талию взял

И повлек к ручью за собой.

Ах, как леди рыдала, покуда шел

В добром замке Эрли разбой!

— Был бы дома мой благородный лорд,

А не с Чарли в дальнем краю,

Никакой бы Кемпбелл взять не сумел

Замок Эрли в честном бою.

Я отважному лорду, — рыдала она,—

Семерых сыновей родила.

Но случись мне и вдвое больше родить —

Всех бы Чарли я отдала!

Король сочинил посланье,

Приложил золотую печать

И послал его лорду Дануотерсу,

Наказав тотчас прочитать.

А послал он его не с пажом, не с пажом,

Не с лордом каким-нибудь, —

Благороднейший рыцарь Шотландской земли

С письмом отправился в путь.

Как первую строчку Дануотерс прочел —

Довольной улыбка была,

А как прочитал половину письма

Слеза за слезой потекла.

«Коня мне скорее! — он приказал.—

Коня мне скорее сюда!

Мне в славный город Лондон спешить

Нужно, как никогда!»

Тут с родильной своей постели

Жена говорит ему:

«Составь завещанье, Дануотерс,

Чтоб по слову нам жить твоему!»

«Я тебе оставляю, мой старший сын,

Все зáмки в поместьях моих.

А тебе оставляю, мой младший сын,

Десять тысяч монет золотых.

Оставляю прекрасной леди моей,

Богоданной моей жене,

Ровно треть наследных владений моих,

Чтоб жила госпожой, как при мне».

Даже мили не проскакали они,

И споткнулся скакун под ним;

«Дурная примета! — Дануотерс сказал.—

Не вернусь я домой живым!»

В славный город Лондон примчав, он пошел

Ко двору короля самого.

В славном городе Лондоне лорды и знать

Обвинили в измене его.

«Я — предатель! Предатель! — он говорит.—

Оттого, что верно служу.

Оттого, что для Якова-короля

Пять тысяч войска держу.

В славном городе Лондоне лордов и знать

Мою казнь прошу посетить,

В славном городе Лондоне лордов и знать

Мою леди прошу не забыть.

А сто фунтов, что в правом кармане моем,

Раздайте — меня помянуть!

А сто фунтов, что в левом кармане моем,

Раздайте кому-нибудь!»

Посланье Джонни Коуп шлет,

Он Чарли встретиться зовет:

Мол, драться, если ты не трус,

Научу тебя завтра утром!

В ответ на дерзостную речь

Рванул из ножен Чарли меч:

— За мной, — воскликнул он, — друзья,

Мы встретимся с Коупом утром!

— Эй, Джонни, ты уже идешь?

В большие барабаны бьешь?

Коль ты идешь — я подожду,

Подожду тебя дома утром.

— Ты мастер говорить слова,

Посмотрим: сила какова!

Как рябчик, согнанный с гнезда,

От нас побежишь ты утром!

Подумал Джонни: — Чур меня!

Неплохо бы иметь коня,

Чтобы от этих молодцов

Удрать бы подальше утром.

— Эй, Джонни, от беды беги,

Ты лучше шкуру сбереги,

Рога трубят, и утро стать

Обещает кровавым утром.

Вернулся Джонни. — Где отряд? —

Встречая, люди говорят.

— Черт его знает! — он в ответ.—

Я расстался с ним рано утром.

— Забыл ты, Джонни, о стыде,

Коль всех своих людей в беде

Оставил и принес нам весть

О своем поражении утром.

— Я испугался не врагов,

А только звука их рогов.

Когда-нибудь я всех побью,

А пока говорю: с добрым утром!

Лэрд Драм жену себе стал искать,

Когда занимался день,

И девой прекрасной пленился он,

А дева жала ячмень.

«О нежный цветок, о прелестный цветок,

О счастье мое, о!

Не угодно ли стать тебе леди Драм

И оставить жнивье, о?»

«Не могу, не могу принять, добрый сэр,

Предложенье твое, о.

Никак невозможно мне стать леди Драм,

И оставить жнивье, o!

Ты любовь другой предложи, добрый сэр,

Предложи ты не мне, о!

Потому что я в жены тебе не гожусь,

А грех не по мне, о!

Мой отец всего-навсего лишь пастух,

Вон пасет он овец, о.

Если хочешь, пойди спросись у него —

Пусть решает отец, о!»

Лэрд Драм не медля пошел туда,

Где отара овец, о.

И родительское согласье дает

Лэрду Драму отец, о.

«Пускай моя дочка в письме не сильна

И книжек не чтец, о,

Но сыр умеет варить и доить

Коров и овец, о.

Будет веять она на твоем току,

Жито в скирды уложит, о,

Вороного коня оседлает в поход,

Снять ботфорты поможет, о».

«Разве ж нет у нас грамотеев в церквах?

Я им подать плачу, о!

Сколько надо, читать, писать и считать

Я ее обучу, о!

Обучу твою дочь и писать и читать,

Только дай ты мне срок, о;

Ей коня моего не придется седлать

И снимать мне сапог, о!

Но кто наварит нам свадебный эль?

Кто хлеб испечет нам, о?

Увы, не могу я тебе сказать,

Кто окажет почет нам, о!»

И Драм поскакал к родимым горам,

Чтоб все приготовить заране.

И вышли, крича: «К нам с невестой Драм!

Тамошние дворяне.

«Наш Драм, он богат и парень хоть куда,

И Пэгги Куттс неплоха!

Но он бы мог найти себе жену

Знатнее, чем дочь пастуха!»

Тут поднял голос брат его Джон:

«Считаю зазорным, о,

Что низкого рода ты выбрал жену,

И это позор нам, о!»

«Язык придержал бы ты, брат мой Джон!

Позора нам нету, о!

Женился я, чтобы множить добро,

А ты, чтоб транжирить, о!

Я был на знатной женат, и она

Гневливо топала, о,

Когда перед нею я представал

В поклоне не до полу, о!

Я был на знатной женат, и она

Смеялась над нами, о!

В наш замок поместный въезжала она,

Кичась жемчугами, о!

Но ту за богатство любили все,

А Пэгги — за прелесть, о!

Для въезда в Драм ей всего-то нужны

Друзья любезные, о!»

Их было четыре и двадцать дворян

У Драмских ворот, о.

Но Пэгги приветствовать ни один

Не вышел вперед, о!

Под белы руки лэрд Драм ее взял

И ввел ее сам, о:

«В поместный замок наш родовой

Пожалуйте, леди, о!»

Он трижды в щеку ее целовал

И в подбородок, о,

А в губы вишневые двадцать раз —

«Пожалуйте, леди, о!

Тебя хозяйкой на кухне моей

Видеть хочу я, о,

И — госпожою в замке моем,

Когда ускачу я, о.

Тебе я до свадьбы не раз говорил,

Что я тебя ниже, о!

И вот мы лежим на ложе одном,

И нету нас ближе, о!

А когда мы с тобой из жизни уйдем,—

Лежать нам двоим, о.

И равно будет могильный прах

Твоим и моим, о!»

Мой милый муж построил дом

И весь его увил вьюнком,

И краше не было в стране,

Чем дом, что он построил мне.

Но кто-то раз в полдневный час

Услышал песнь, увидел нас

И в тот же день привел солдат —

И был мой дом огнем объят.

Мой муж убит в своем дому,

И все добро в огне, в дыму,

Сбежали слуги, ночь темна,

С убитым милым я одна.

Вдыхая холод мертвых губ,

Я в саван обрядила труп

И причитала день и ночь,

И не пришел никто помочь.

Я тело на плечах несла,

Сидела я и снова шла,

И лег он в земляной чертог,

И дерн зеленый сверху лег.

Но не понять вам, каково

Мне было хоронить его,

Как было мне дышать невмочь,

Когда я уходила прочь.

Не улыбнусь я никому

С тех пор, как он ушел во тьму,—

Сумела сердце мне связать

Волос его златая прядь.

— День добрый, милый снегирек!

Откуда ты, мой свет?

— Да вот на этом на кусте

Пою я двадцать лет!

Из птиц, певавших на кусте,

Злосчастней птицы нет.

Исполни, добрый человек,

Печальный мой завет.

Возьми ты мой прекрасный клюв,

Клевавший зерна впрок,

Пусть герцог Гамильтон из него

Сделает звонкий рог.

Возьми прекрасный алый пух

С любой, моей щеки,

Пусть леди Гамильтон себе

Набьет пуховики.

Возьми ты правую лапку мою

И мост почини через Вир, —

Свая получится хоть куда!

Прочней не видывал мир.

Возьми ты левую лапку мою

И мост почини через Тей, —

Свая получится хоть куда!

Мир не видал прочней.

Возьми красивые перышки ты

Из моего хвоста

И дай их Гамильтоновым пажам —

Сойдут за цепы спроста.

Возьми красивые перышки ты

Из моего хохолка

И доброму юноше дай, и вели

Позвать мне духовника.

Но тут садится зарянка на куст,

Горюет и слезы льет:

— Какое мне дело до юношей всех,

Коль мой любимый умрет!

Тогда повернулся к ней снегирек,

Словно на троне король:

— А ты отсюда, красотка моя,

Скорее исчезнуть изволь!

Июльской порой, когда ветер сырой,

Круглый стол собрался поутру;

И явилось множество статных мужей,

Как велел король, — ко двору.

Королева с высокой башни глядит:

Кто-то мчит по холмам и долам;

И, тотчас верхового признав, говорит:

«Юный Уотерс торопится к нам!»

Его пеший люд бежал впереди,

Конный люд скакал позади,

А летевший по ветру плащ золотой

Сколот был на его груди.

Конь сверкал золотой уздой впереди,

Серебром подков позади,

А ветер, летевший встречь скакуну,

Уступал могучей груди.

И королеву вкрадчивый лорд

Коварно спросил тогда:

«Скажи нам, кто же прекрасней из всех,

Съехавшихся сюда?»

«И лордов, и лэрдов видела я,

И знатных рыцарей тож,—

Но краше Уотерсова лица

Хоть век ищи — не найдешь!»

Но тут закричал ревнивый король,

От злости забыв себя:

«Да будь он краше стократ, чем есть,—

Всех краше я для тебя!»

«Ты не лорд и не лэрд, — говорит она,—

Ты государь и король.

В прекрасной Шотландии нет никого

Высокочтимого столь».

Но образумить не мог короля

Ни довод ее, ни резон,

И вот из-за королевиных слов

Уотерс на смерть осужден.

Схватили Уотерса юного и

Швырнули в темный подвал.

Скрутили Уотерса юного, и

Палач кандалы заклепал.

Мне довелось через Стерлинг скакать

Поутру и впотьмах,

Не довелось через Стерлинг скакать

В заклепанных кандалах.

Мне довелось через Стерлинг скакать

Белым днем и в ночи,

Не довелось через Стерлинг скакать

К месту, где ждут палачи.

И вот уже к лобному месту несут

Младенца его — сынка,

И вот уже к лобному месту ведут

Уотерсова рысака.

И вот уже к лобному месту везут

Жену из отчих краев,

И вот уже юный Уотерс погиб

Из-за королевиных слов.

Четыре и двадцать горцев из Кери

Примчались верхом, осадили замок,

Чтоб Эппи Морри украсть, потому что

Эппи идти не хотела замуж.

Мать ее тотчас из дому вышла,

Месяц светил на аллеи парка,

Но дочку она не могла увидеть,

Так их оружье сверкало ярко.

«Оставь меня, мама, оставь, не трогай,

Я девой была и останусь девой,

В Стрэтдоне нет человека такого,

Который меня бы женою сделал».

Эппи к седлу они прикрутили

И торопливо, как от погони,

Прямо к священнику поскакали

Быстро — как только могли их кони.

Они к священнику в дом вломились,

Загомонили, грозя оружьем:

«Ты обвенчай ее с Вилли — иначе

Мы по тебе панихиду отслужим!»

«Оставь меня, добрый старик, не трогай,

Я девой была и останусь девой,

В Стрэтдоне нет человека такого,

Который меня бы женою сделал».

«Оставь меня, Вилли, оставь, не трогай,

Гибелью мне не грози напрасно:

Вас обвенчать не могу и не смею,

Если девушка не согласна».

Снова Эппи они схватили,

Крикнули: «Черта ли нам в законе!» —

И прискакали, примчались в Кери

Быстро — как только могли их кони.

Там, торопясь, отслужили мессу,

И без попа их благословили,

И проводили к брачному ложу

Молодоженов — Эппи и Вилли.

«Оставь меня, Вилли, оставь, не трогай,

Не прикасайся ко мне, немилый,

Прежде, чем я невинность утрачу,

Я с тобою померюсь силой».

Чепчик она сорвала, швырнула,

Встала пред Вилли, готова к бою:

«Прежде, чем я невинность утрачу,

Я до утра буду биться с тобою!»

Долгая, долгая ночь миновала,

Утренний свет засиял, и вскоре

Девушка к ним распахнула двери

И поздоровалась с Эппи Морри:

«Здравствуй, женщина молодая!

Встань, и вина мы отведаем вместе».

«Девушкой можешь назвать меня ты,

Я, как и ты, не теряла чести».

«Вилли, себя на постели брачной

Ты не сумел показать мужчиной,

Стала б девица твоей женою,

А ты оставил ее невинной».

«Оставь меня, леди, оставь, не трогай,

Я девой была и останусь девой,

В Стрэтдоне нет человека такого,

Который меня бы женою сделал».

Тут Бедборлей появился в спальне,

Весь, как на бой, обвешан оружьем:

«Едем домой ко мне, Эппи Морри,

Я тебе буду хорошим мужем!»

«Вилли, ступай, коня приведи мне,

Будь ты мужчиной хоть в этом деле

Во славу девственной Эппи Морри,

Неуязвимой в брачной постели.

Лунный фонарь закачался в небе,

Солнце на Запад ушло, за скалы;

А Джону Форсайту стоит лишь свистнуть —

Я бы сама к нему прискакала!»

Полковнику юному Джонстон сказал,

Вино попивая хмельное:

«Когда б на моей ты женился сестре,

Твою бы я сделал женою».

«О нет, на сестре я твоей не женюсь

За земли твои и поместья;

Но с ней на досуге я вовсе не прочь

Побыть, как с любовницей, вместе.

О нет, на сестре я твоей не женюсь

За золото и за богатство,

Но буду, пока отдыхаю я здесь,

С твоею сестрой забавляться».

У юного Джонстона добрый был меч,

Короткий, остроконечный,

И Джонстон обидчика им поразил,

И тот замолчал навечно.

А Джонстон в покои сестры побежал,

Помчался, подобно оленю.

«Как долго, о брат мой, в отлучке ты был,

Дивлюсь твоему промедленью».

«Я в школе замешкался — там школяров

Учил я согласному пенью».

«Мне нынешней ночью привиделся сон —

Не знаю, к добру или к худу:

Мой юный возлюбленный мертвым лежал,

Тебя же искали повсюду».

«Пускай меня ищут, по следу бегут —

Лежит бездыханным полковник,

Его я вот этим мечом заколол,

А был твоим милым покойник».

«Когда ты и вправду его заколол

И тем обездолил меня ты,

Хотела бы я, чтоб повешен ты был,

Чтоб ты не ушел от расплаты!»

И Джонстон к любимой своей побежал,

Помчался, подобно оленю.

«Как долго, о друг мой, в отлучке ты был,

Дивлюсь твоему промедленью».

«Я в школе замешкался — там школяров

Учил я согласному пенью».

«Мне нынешней ночью привиделся сон —

Не знаю, к добру или к худу:

Мой брат окровавленный мертвым лежал,

Тебя же искали повсюду».

«Пускай меня ищут, по следу бегут —

Лежит бездыханным полковник,

Его я вот этим мечом заколол,

А был твоим братом покойник».

«Когда ты и вправду его заколол,

Меня эта весть сокрушает;

Но смерть его меньше тревожит меня,

Чем месть, что тебе угрожает.

Войди — чтоб уснуть и беду переждать,

Не сыщешь укрытья спокойней,

Я буду сидеть у окна и стеречь,

Чтоб ты не столкнулся с погоней».

В постели возлюбленной, в спальне ее

Не пробыл он и получаса —

Две дюжины всадников были внизу,

Отряд легкоконный примчался.

«О леди, ты сверху глядишь из окна

И видишь, наверное, много;

Приметила ль рыцаря ты на коне,

Спешившего этой дорогой?»

«А цвета какого был пес беглеца?

И цвета какого был сокол?

И масти какой был могучий скакун,

Примчавший его издалека?»

«Был весь окровавлен и сокол его,

И пес окровавлен рычавший;

Но снега белее был гордый скакун,

Его от погони умчавший».

«Да, красного цвета был пес беглеца,

Да, красного цвета был сокол,

И был белоснежным могучий скакун,

Примчавший его издалека.

Но спешьтесь, сойдите с коней, господа,

Вот хлеб и вино — подкрепитесь,

Когда его конь так силен, то уже

За Лайн переправился витязь».

«Спасибо за хлеб тебе и за вино,

Но всем нам пора торопиться,

Я б трижды три тысячи фунтов отдал,

Чтоб схвачен был подлый убийца!..»

«Лежи, мой любимый, спокойно лежи,

Усни, — обманула врага я,

Уже далеко он, а я начеку,

Тебя от беды сберегая».

У юного Джонстона добрый был меч,

Короткий, остроконечный,

И Джонстон пронзил им бедняжку Эннет,

Склоненную к другу беспечно.

«На что, о мой Джонстон, прогневался ты?

За что мне беда эта злая?

Приданое матери, деньги отца,

Себя — не тебе ль отдала я?»

«Живи, доживай, моя леди, лови

Последние жизни мгновенья;

Сюда ни один из шотландских врачей

Не явится для исцеленья!»

«Да, смерть моя близко! Ты видишь и сам:

Уже мои руки ослабли,

И мне на колени из раны в груди

Кровавые падают капли.

Возьми мою лютню, садись на коня

И там, на равнине унылой,

Ты сможешь играть безмятежно и петь,

Забыв о загубленной милой…»

Он вывел коня, но еще не успел

В седле поудобней усесться,

Как двадцать четыре разящих стрелы

Со свистом вошли в его сердце…

— Мне открылся твой жребий, жестокий лорд,

Я предвижу паденье твое!

Гордо лилия утром в саду расцвела —

Злой мороз заморозил ее.

Когда честные плакали — ты хохотал,

Беззащитных бил, как овец.

Не заплачет никто о семействе твоем,

Когда всем вам настанет конец.

Этой ночью ты пьешь дорогое вино —

Так упейся искристым вином!

Завтра солнце упьется кровью твоей,

Не успевши взойти над холмом.

Белоснежные всадники видятся мне,

В их руках сверкают мечи:

Скоро, Кеннет, во прах твоя гордость падет —

Им недолго сверкать в ночи.

Черный пес сегодня всю ночь скулил,

Чуя то, что нельзя узреть:

В белый саван одета супруга твоя,

И в глазах у Маргарет — Смерть!

Так вещал прорицатель, со страхом в глазах,

Став лицом белей, чем стена,

И торчали дыбом его волоса,

Как щетина у кабана.

В замке Кеннета песни веселья всю ночь

Не смолкали и свет не гас,

Драгоценные кубки искристым вином

Наполнялись множество раз.

— Был бы Вильям со мной, мой любезный сын,

Нашей славы опора и страж…

Не успел сказать — распахнулась дверь,

И вбежал испуганный паж:

— Я их видел, хозяин, за ближним холмом,

Я их видел — числа им несть,

Тьма блистательных всадников в черной броне,

И один из них крикнул: «Месть!»

Юный кравчий, который с улыбкою нес

Лорду Кеннету полный бокал,

Побледнел и на пол его уронил.

И храбрейший смущенно молчал.

На оленьей охоте случалось ли вам

Вожака стрелой поражать?

Точно так же от ужаса стадо дрожит

И не может даже бежать.

— Лорду Вильяму быстро несите, гонцы,

Весть, что замок отца осажден!

— Отпирают ворота — вы слышите, лорд?

Кто-то скачет сюда… Это — он!

— Добрый день, я сказал бы, мой доблестный сын,

Но, увы, этот день не таков,

Ты явился в злой, а не в добрый час,

Чтобы встретить отцовских врагов.

— Будет проклята эта позорная мысль!

Ибо враг отца моего —

Враг и мне. И не ты ли меня с малых лет

Не бояться учил никого?

— Знать бы раньше… — с тоскою промолвил отец.

— Знаем нынче! — сын отрубил.—

Не к лицу нам бабская болтовня.—

И три раза в рог протрубил.

Этой ночью Маргарет плохо спалось,

Сон бежал от ее ресниц,

И едва заслышала трубный звук —

Торопливо спустилась вниз.

— Что случилось, Кеннет? — спросила она.—

Кто трубил на рассвете в рог?

Мне приснилось во сне, будто капает кровь

На прекрасный белый цветок.

— Это ты, мой Вильям, мой сын дорогой,

Разбудил меня в ранний час?

— Эти лилии — мы, дорогая мать,

Кровь врага — эта кровь на нас.

— Чью же кровь собирается сын мой пролить?

Не пора ли забыть вражду?

Я-то думала: мир возвещает труба.

А она возвещает беду?

Все молчали и взгляд отводили, пока

Не решился Вильям сказать:

— Торжества над врагами, удачи в бою

Ты не раз нам желала, мать.

Пусть же крестное знаменье длани твоей

Нас и в этот раз защитит,

Чтобы нынче, с победой вернувшись, на гвоздь

Отдыхать я повесил щит.

Не слыхала ты, чтобы Вильям твой

С поля боя позорно бежал,

Но слыхала, как Вильяма клич боевой

Смертным страхом врагов поражал.

Если нам суждено в этой битве пасть —

Не забудут люди про нас,

И о наших делах на высокой скале

Начертают правдивый рассказ.

— Торопитесь! Уолтер скачет сюда,

Взор его нетерпеньем горит,

Он соратников, скачущих ветра быстрей,

За медлительность громко бранит.

— Я клянусь, — крикнул Вильям, — мы встретимся с ним,

Я собью с Уолтера спесь,

Поглядим-ка на деле, каков этот лев!

Вы же все оставайтесь здесь.

— Нет! — воскликнул лорд Кеннет. — Не тяжек еще

Для руки этот меч боевой.

Если я испугаюсь свирепых врагов —

Смейтесь все над моей сединой!

Кеннет с сыном из замка ринулись вон,

За воротами строились в ряд

В сталь одетые лучшие воины их.

Громким криком их встретил отряд.

— Эй, гонец, скажи Уолтеру так:

Для чего ты сюда пришел?

Почему оружья воинственный звон

Огласил этот мирный дол?

— Знай, — ответил Уолтер, — что этой рукой

Дам я Кеннетам твердый ответ,

И напомни-ка им о жестоких делах,

Что творили они много лет.

Кто убил моего дорогого отца?

Кто принес разрушенье туда,

Где безоблачным утром в замке моем

Возвещала радость труба?

Не успел ответа гонец, передать,

Как летучие стрелы взвились.

От излишнего пыла стрелявших они

Поразили небесную высь.

— Так всегда стреляют наши враги! —

Молвил Вильям, стрелой не сражен.—

Я воюю не ветром, а этим мечом! —

И рванул клинок из ножон.

И под сводом из стрел устремились они

С громким кличем: «Ни шагу назад!»

Так под радугой черная туча порой

Громовой испускает раскат.

Тут отважный Уолтер с коня соскочил

И в сторонку отвел под уздцы.

— Пусть проклятье на головы наши падет,

Коль помыслят о бегстве бойцы!

Непреклонен и тверд был Уолтера шаг,

Твердо щит он держал пред собой.

Неизвестно: кто бы кого одолел,

Если б мог повториться бой.

В ожидании Маргарет возле окна,

В окруженье служанок своих.

Вдруг внезапного ветра могучий порыв

Просвистел через замок — и стих.

— Кто там крикнул внизу? Не стряслось ли беды?

Не ворвались ли в замок враги?

— Кеннет с Вильямом — оба убиты в бою,

Торопись, хозяйка, беги!

Закричали служанки, а ей, увы,

Даже вскрикнуть уже не успеть:

Лишь вздохнула тяжко, склонила главу,

И глаза ей закрыла Смерть.

Поднялся Джонни майским утром,

Спросил воды — лицо умыть.

«С цепей спустите серых гончих,

Но — до охоты — не кормить!»

Узнала мать его об этом,

Ломает руки, слезы льет:

«О Джонни, что ты вдруг задумал!

Тебя в лесу погибель ждет!

У нас хлебов пшеничных вдоволь,

У нас вина хоть пруд пруди!

Останься лучше дома, Джонни!

За дичью в лес не уходи!»

Но Джонни взял свой добрый лук,

Взглянул — бежит ли свора,

И за дичиной поспешил

В чащобы Дёррисдора.

Когда он мимо Мерримесс

По тропке узкой поспешал,

Заметил он, что в стороне

Олень средь вереска лежал.

Стрела запела — зверь вскочил,

Но меток был удар стрелка;

Оленя раненого псы

Настигли возле тростника.

Оленя Джонни ободрал,

Срéзал мясо с костей

И потчевал кровожадных псов,

Словно господских детей.

И столько оленины съели они

На пиршестве том лесном,

Что сам он и кровожадные псы

Заснули мертвецким сном.

Стороной той старый оборвыш брел —

Будь он проклят во веки веков!

Потому что направился он в Хислингтон,

Где Семеро Лесников.

«Что нового скажешь, седой босяк,

Что нового скажешь нам?»

«Ничего, — говорит он, — кроме того,

Что увидел, не веря глазам!»

Когда проходил я у Мерримесс,

Среди заповедных лесов,

Красивейший юноша крепко спал

В окружении серых псов.

Рубашка была на юноше том

Голландского полотна,

Поверх нее богатый камзол

Из линкольнского сукна.

Две дюжины на камзоле блестит

Пуговиц золотых,

И морды в оленьей крови у псов,

Кровожадных и злых».

Тогда заявляет Первый Лесник —

Глава остальных шести:

«Если это Джонни из Бредисли,

Нам лучше бы не идти!»

Тогда заявляет Шестой Лесник

(Сын младшей сестры того):

«Если это Джонни из Бредисли,

Пойдемте убьем его!»

А первой стрелою каждый Лесник

В колено ему попал.

Тогда заявляет Седьмой Лесник:

«Пометче — и он пропал!»

А Джонни, к дубу спиной привалясь,

В камень упер стопу

И всех Лесников, опричь одного,

Свалил на лесную тропу.

А тому Леснику три ребра сломал,

И ключицу ему перебил,

И скрюченным бросил его на седло,

Чтобы миру вестником был.

«О певчая пташка, сыщись в лесу,

Что накажу — просвисти!

Ты к матушке милой моей лети —

Проси ее к Джонни прийти!»

И к родимой его прилетает скворец;

На окошко сел и поет.

А припев его песенки был такой:

«Что-то Джонни домой не идет!»

И взяли они из орешины жердь,

Еще из терновника шест,

И многое множество их пошло

За раненым Джонни в лес.

И говорит его старая мать,

А горькие слезы текут:

«Ты не слушал, Джонни, советов моих —

Вот и встретил погибель тут!

Случалось мне в Бредисли приносить

И малый груз, и большой.

Не случалось мне в Бредисли приносить,

О чем извелась душой.

И горе тому босяку-старику —

Будь он проклят во веки веков!

Высочайшее дерево в Мерримесс

Сколь угодно взрастило суков».

А луку Джонни теперь не стрелять,

Серым псам не бежать никуда.

В Дёррисдеррской Джонни лежит земле,

Отохотившись навсегда.

На белом свете Лэмкин

Всех лучше камень клал.

Он замок Вири строил,

А денег не видал.

«Плати давай, лорд Вири!

Давненько я гожу!»

«Где взять мне денег, Лэмкин?

Я в море ухожу!»

«Плати давай, лорд Вири!

Плати по всем счетам!»

«Где взять мне денег, Лэмкин,

Коль землю не продам?»

«Не платишь мне, лорд Вири?

Сам на себя пеняй!

Когда домой вернешься,

Заплачешь, так и знай!»

Лорд Вири сел на корабль,

Поплыл по морской волне.

Беречь свой новый замок

Наказывал жене.

Была там негодница нянька

Из тех, кому в петлю идти.

Нянька с Лэмкином спелась,

Покуда хозяин в пути.

С Лэмкином спелась нянька,

Стал он ей первый друг;

Она его в замок впустила,

Когда отпустили слуг.

«Эй, нянька, а где же слуги,

Которые знают меня?»

«Они на гумне молотят —

Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где ж служанки,

Которые знают меня?»

«Они на речке стирают —

Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где их дети,

Которые знают меня?»

«Азбуку в школе читают —

Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где хозяйка,

Которая знает меня?»

«Шьет на своей половине —

Придет среди бела дня!!»

Тогда беспощадный Лэмкин

Вынимает нож из ножон,

И хозяйкиного младенца

Ножом ударяет он.

И он колыбель качает,

И подлая нянька поет.

А на пол из колыбели

Кровь тихонько течет.

Тут молвит хозяйка замка

Из приоткрытых дверей:

«Эй, нянька, младенец плачет!

Уйми его поскорей.

Уйми младенчика, нянька,

Соской уйми его!»

«Он не уймется, хозяйка,

Ничем и ни от чего!»

«Уйми младенчика, нянька,

Уйми его бубенцом!»

«Он не уймется, хозяйка,

Даже за графство с дворцом!»

«Уйми младенчика, нянька,

Гремушкой его уйми!»

«Он не уймется, хозяйка,

Покамест мать за дверьми!»

Шагнула леди с приступка —

Ей под ногу камень попал.

Шагнула с другого приступка —

Пред нею Лэмкин стоял.

«О, сжалься, жестокий Лэмкин!

Сжалься и спрячь свой нож!

Мало тебе младенца —

Еще и меня убьешь?»

«Убить ли мне ее, нянька,

Или оставить живой?»

«Убей, беспощадный Лэмкин,

Убей за нрав ее злой!»

«Тогда — для господской крови,

Ведь леди ваша знатна,—

Скорей посудину вымой,

Чтоб чистой была она!»

«Зачем посудина, Лэмкин?

Пусть кровь ее на пол течет!

Неужто и тут окажем

Дворянской крови почет?»

Три месяца промелькнули,

Лорд Вири вернулся в срок,

Но сердце его томилось,

Когда ступил на порог.

«Чья это кровь, — говорит он,—

По-полу разлита?»

«Она из сердца хозяйки

И, точно янтарь, чиста!»

«А это чья кровь, — говорит он,—

Мое обагрила жилье?»

«Она из сердца младенца,

И нету чище ее!»

О черный дрозд, ты сладко поешь

В шиповнике у земли,

Но Лэмкину горше стенать пришлось,

Когда его вешать вели!

О серый дрозд, ты сладко свистишь

В терновнике на заре,

Но няньке горше стенать пришлось,

Когда ее жгли на костре!

«Чьей кровию меч ты свой так обагрил?

Эдвард, Эдвард?

Чьей кровию меч ты свой так обагрил?

Зачем ты глядишь так сурово?»

«То сокола я, рассердяся убил,

Мать моя, мать,

То сокола я, рассердяся, убил,

И негде добыть мне другого!»

«У сокола кровь так красна не бежит,

Эдвард, Эдвард!

У сокола кровь так красна не бежит,

Твой меч окровавлен краснее!»

«Мой конь красно-бурый был мною убит,

Мать моя, мать!

Мой конь красно-бурый был мною убит,

Тоскую по добром коне я!»

«Конь стар у тебя, эта кровь не его,

Эдвард, Эдвард!

Конь стар у тебя, эта кровь не его,

Не то в твоем сумрачном взоре!»

«Отца я сейчас заколол моего,

Мать моя, мать!

Отца я сейчас заколол моего,

И лютое жжет меня горе!»

«А грех чем тяжелый искупишь ты свой,

Эдвард, Эдвард?

А грех чем тяжелый искупишь ты свой?

Чем сымешь ты с совести ношу?»

«Я сяду в ладью непогодой морской,

Мать моя, мать!

Я сяду в ладью непогодой морской,

И ветру все парусы брошу!»

«А с башней что будет и с домом твоим,

Эдвард, Эдвард?

А с башней что будет и с домом твоим,

Ладья когда в море отчалит?»

«Пусть ветер и буря гуляют по ним,

Мать моя, мать!

Пусть ветер и буря гуляют по ним,

Доколе их в прах не повалят!»

 «Что ж будет с твоими с детьми и с женой,

Эдвард, Эдвард?

Что ж будет с твоими с детьми и с женой

В их горькой, беспомощной доле?»

«Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,

Мать моя, мать!

Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,

Я с ними не свижуся боле!»

«А матери что ты оставишь своей,

Эдвард, Эдвард?

А матери что ты оставишь своей,

Тебя что у груди качала?»

«Проклятье тебе до скончания дней,

Мать моя, мать!

Проклятье тебе до скончания дней,

Тебе, что мне грех нашептала!»

Долиной реки

И по горной стране

Доблестный Кемпбелл

Скакал на коне.

Оседлан и взнуздан

Был конь вороной.

Без всадника в полночь

Пришел он домой.

Встала с постели

Старая мать.

Жена молодая

Вышла встречать.

«Зелен мол луг,

Но никем он не кошен.

Бедный ребеночек мой.

Не доношен!»

Оседланный, взнузданный,

Конь вороной,

Обрызганный кровью,

Вернулся домой.

Тяжко вздымались

Бока у коня.

Стремя о пряжку

Билось, звеня.

Гил Моррис сыном эрла был,

Но всюду славен он

Не за богатое житье

И не за гордый тон,

А из-за леди молодой

Из Кэрронских сторон.

«О, где гонец, кому чулки

Мне с башмаками дать?

Пусть к лорду Барнарду спешит —

К нам леди в гости звать!

О Вилли, быть тебе гонцом,

Подходишь ты вполне,

И, где другой пойдет пешком,

Помчишься на коне!»

«О нет! О нет, мой господин!

Задача не но мне!

Я ехать к Барнарду боюсь

С письмом к его жене.

«Мой Вилли, милый Вилли мой,

Мой птенчик дорогой,

Меня ослушаться нельзя —

Ступай и — бог с тобой!»

«Нет! Нет! Мой добрый господин!

Зеленый лес — твой дом!

Оставь свой замысел, оставь,

Чтоб не жалеть потом!»

«Скачи к ним в замок, я сказал,

К нам госпожу зови!

А не исполнишь мой приказ —

Умоешься в крови!

Пусть плащ принять благоволит,

Весь в золоте, с каймой,

Пускай придет совсем одна,

Чтоб свидеться со мной.

Отдай рубашку ей мою,

Что вышита крестом,

И поскорей проси прийти,

Чтоб лорд не знал о том».

«Ну что ж! Я выполню приказ,

Но месть найдет тебя,

Не хочешь слушать слов моих,

Пеняй же на себя.

Лорд Барнард мощен и свиреп,

Не терпит сраму он,

И ты до вечера поймешь,

Сколь мало ты силен!

Приказ твой — для меня закон,

Но горе будет, знай!

Все обернется не добром —

Сам на себя пеняй!»

И, мост разбитый повстречав,

Он лук сгибал и плыл,

И, на зеленый луг ступив,

Бежал что было сил.

И, к замку Барнарда примчав,

Не крикнул: «Отвори!» —

А в стену лук упер и — прыг! —

И тотчас был внутри!

Он страже слова не сказал

О деле о своем,

А прямо в зал прошел, где все

Сидели за столом.

«Привет, милорд и госпожа!

Я с делом и спешу!

Вас, госпожа, в зеленый лес

Пожаловать прошу.

Благоволите плащ принять

Весь в золоте с каймой.

А посетить зеленый лес

Вам велено одной.

Не эту ли рубашку вы

Расшили всю крестом?

Гил Моррис вас просил прийти,

Чтоб лорд не знал о том».

Но леди топнула ногой

И бровью повела,

И речь ответная ее

Достойною была:

«Ты, верно, к горничной моей

И спутал имена!»

«Нет, к леди Барнард послан я.

По-моему, вы — она!»

Тут хитрая мамка с дитем на руках

Молвила в стороне:

«Если это Гил Моррис послал,

Очень приятно мне!»

«Ты врешь, негодница мамка, врешь!

Ибо для лжи создана!

Я к леди Барнард послан был.

По-моему, ты — не она!»

Но грозный Барнард между тем

Озлился и вспылил;

Забыв себя, дубовый стол

Он пнул, что было сил,—

И утварь всю, и серебро

Сломал и перебил.

«Эй, платье лучшее свое

Снимай, жена, с крюка!

Пойду взгляну в зеленый лес

На твоего дружка!»

«Лорд Барнард, не ходи туда,

Останься дома, лорд;

Известно всем, что ты жесток

Не менее, чем горд».

Сидит Гил Моррис в зеленом лесу,

Насвистывает и поет:

«О, почему сюда люди идут,

А мать моя не идет?»

Как пряжа златая Минервы самой,

Злато его волос.

Губы, точно розы в росе,

Дыханье — душистей роз.

Чело его, словно горный снег,

Над которым встал рассвет.

Глаза его озер голубей.

А щеки — маков цвет.

Одет Гил Моргрис в зеленый наряд

Цвета юной весны.

И долину он заставил звенеть,

Как дрозд с верхушки сосны.

Лорд Барнард явился в зеленый лес,

Томясь от горя и зла, —

Гил Моррис причесывает меж тем

Волосы вкруг чела.

И слышит лорд Барнард, как тот поет;

А песня такой была,

Что ярость любую могла унять,

Отчаянье — не могла.

«Не странно, не странно, Гил Моррис, мне,

Что леди ты всех милей.

И пяди нет на теле моем

Светлее пятки твоей.

Красив ты, Гил Моррис, но сам и пеняй

Теперь на свою красу.

Прощайся с прекрасной своей головой —

Я в замок ее унесу».

И выхватил он булатный клинок,

И жарко блеснул клинок,

И голову Гила, что краше нет,

Жестокий удар отсек.

Прекрасную голову лорд приказал

Насадить на копье

И распоследнему смерду велел

В замок нести ее.

Он тело Гила Морриса взял,

Седла поперек взвалил,

И привез его в расписной покой,

И на постель положил.

Леди глядит из узких бойниц,

Бледная точно смерть,

И видит, голову на копье

Несет распоследний смерд.

«Я эту голову больше люблю

И эту светлую прядь,

Чем лорда Барнарда с графством его,

Которое не обскакать.

Я Гила Морриса своего

Любила, как никого!»

И в подбородок она и в уста

Давай целовать его.

«В отцовском дому я тебя зачала,

Ославив отцовский дом.

Растила в добром зеленом лесу

Под проливным дождем.

Сидела, бывало, у зыбки твоей,

Боясь тебя разбудить.

Теперь мне к могиле твоей ходить —

Соленые слезы лить!»

Потом целовала щеку в крови

И подбородок в крови:

«Никто и ничто не заменят мне

Этой моей любви!»

«Негодная грешница, прочь от меня!

Твое искупленье — смерть!

Да знал бы я, что он тебе сын,

Как бы я мог посметь?!»

«О! Не кори, лорд Барнард, не мучь

Злосчастную ты меня!

Пронзи мне сердце кровавым клинком,

Чтоб не видеть мне бела дня!

И если Гила Морриса смерть

Твою ревность унять могла,

Сгуби, лорд Барнард, тогда и меня,

Тебе не желавшую зла!»

«Теперь ни тьма, ни белый свет

Не уймут моей маеты,—

Я стану скорбеть, я стану точить

Слезы до слепоты.

Достаточно крови пролил я —

К чему еще кровь твоя?

О, почему вместо вас двоих

Бесславно не умер я?

Мне горше горя слезы твои —

Но как я мог, как я мог

Своею проклятою рукой

Вонзить в него клинок?

Не смоют слезы, госпожа,

Содеянного во зле!

Вот голова его на копье,

Вот кровь на сырой земле.

Десницу я проклял за этот удар,

Сердце — за злую мысль,

Ноги за то, что в лесную дебрь

Безудержно понеслись!

И горевать я стану о нем,

Как если б он сын мне, был!

И не забуду страшного дня,

Когда я его сгубил!»

Коспатрик за море послал людей,

Коспатрик послал за невестой своей,

И корабли Зеленой земли

К шотландскому берегу подошли.

Две дюжины были свитой морской,

Две дюжины были с пшеничной мукой,

Две дюжины — с хлебом печеным в мешках,

Две дюжины — с золотом в сундуках.

В шелка и в бархат наряжена,

Весь путь беспрестанно рыдала она,

А Вилли-стремянный и ночью и днем

«Быть может, сползают подушки седла?

Быть может, дорога тебе тяжела?

А может, повод для слез иной —

Что ты Коспатрика будешь женой?»

«О нет, моей грусти не то виной,

Что я Коспатрика буду женой:

Мне горьких слез потому не унять,

Что я оставила добрую мать.

Но, юноша милый, поведай мне.

Какой обычай в твоей стране?»

«Обычай Коспатрика, так скажу,

Не может обрадовать госпожу.

Семь раз на принцессах он был женат,

Семь раз отсылал их в слезах назад,

Их ночью на ложе свое привлекал

И груди им поутру отсекал.

Но если ты раньше не знала мужчин,

Для страха и трепета нет причин;

А если твоя под угрозой грудь,

Найми служанку какую-нибудь».

И крикнула леди служанку свою:

«Пять тысяч марок тебе даю,

Если решишься в обличье моем

С Коспатриком ночь провести вдвоем…»

Когда отзвонили колокола

И ночь испытания в дом пришла,

Служанку с Коспатриком отвели

В спальню, где рядом они легли.

«А ну-ка, кровать, не таи от меня,

И ты, одеяло, и ты, простыня,

И ты мне ответь, мой надежный клинок,

С девой ли я на ложе возлег?»

«Да, девушка эта и впрямь чиста,

Да только девушка эта — не та,

У этой не смяты цветы чистоты,

Да только не с этой обвенчан ты!»

Коспатрик в гневе вскочил, как зверь,

Коспатрик в гневе захлопнул дверь

И, пробежав через двадцать зал,

Он к матери в опочивальню вбежал.

«О, знал ли хоть кто-нибудь из христиан

Такое коварство, такой обман?!

Я девушке скромной сердце вручил —

И бабу с начинкою получил!»

«Спокойнее, сын мой, останься тут,

И пусть друзья тебя развлекут,

А я между тем пойду погляжу

На леди твою, на твою госпожу».

Старуха дородна была и сильна,

И двери с петель сорвала она:

«А ну-ка, скажи, от кого твой плод?

Кто он: слуга, или смерд, или лорд?»

«О, выслушай, мать, расскажу я тебе

О горестной, тяжкой моей судьбе.

Мы были сестры, нас было семь

Сестер прекрасных, известных всем.

Случилось все это погожим днем,

Когда мы покончили с нашим шитьем;

Мы бросили жребий — кому из сестер

Идти за цветами в зеленый бор.

Увы, мне! Я младшей была в семье,

Но худшая доля досталась мне:

Мне жребий выпал идти туда —

Вот так и подкралась ко мне беда.

От старших сестер был наказ мне дан —

Рвать красные розы и пряный тимьян,

Рвать красные розы, омелу рвать,

Чтобы цветами обрадовать мать.

И только я стала сбирать цветы,

Юноша сказочной красоты,

Нарядно одет и нарядно обут,

Подобный принцу, явился тут.

И девушка ль я или нет — меня

Он там продержал до скончания дня,

И девушка ль я или нет — но мы

В лесу оставались до самой тьмы.

Он дал мне свою белокурую прядь,

Велел мне беречь ее и сохранять;

Он дал ожерелье — сказал, что спасет

Оно от несчастий и от невзгод;

Он дал мне кольцо золотое — его

Велел он беречь мне пуще всего».

«И где же они, отвечай, не таи,

Сокровища редкостные твои?»

«О матушка милая, все они в том

Со мной неразлучном ларце золотом».

«Что ж, дочка, сиди, дожидайся, — сейчас

Узнаю, к добру ли твой странный рассказ».

Оставив невестку вздыхать и рыдать,

Явилась к Коспатрику старая мать:

«А где ожерелье твое — талисман,

Который на случай беды тебе дан?

А где золотое колечко — его

Беречь я велела пуще всего?»

«Все это я в дар преподнес ввечеру

Прекрасной девице в заморском бору.

Но отдал бы я все владенья сполна,

Чтоб в эти покои явилась она,

Не пожалел бы и жизни земной,

Чтоб стала — хоть на день! — она мне женой».

«О сын мой, владенья свои пожалей,

Девушка эта под кровлей твоей;

И здравствуй на долгие времена:

Ты и красавица — муж и жена».

И тридцати не минуло дней,

Как мальчик здоровый родился у ней,

И схож был красивым своим лицом

С Коспатриком он — со своим отцом.

Коспатрик здравицу провозгласил,

Коспатрик крикнул что было сил:

«Закутайте леди мою в шелка!

В парном молоке искупайте сынка!!!»

— Недаром речью одарен

Ты, сокол быстрокрылый:

Снеси письмо, а с ним поклон

Моей подруге милой!

— Я рад снести ей письмецо

По твоему приказу.

Но как мне быть? Ее в лицо

Не видел я ни разу.

— Легко ты милую мою

Отыщешь, сокол ясный.

Среди невест в ее краю

Нет более прекрасной.

Пред старым замком, сокол мой,

Садись на дуб соседний.

Сиди и пой, когда домой

Придет она с обедни.

Придет с подругами она —

Их двадцать и четыре.

Нет счету звездам, а Луна

Одна в полночном мире.

Мою подругу ты найдешь

Меж дев звонкоголосых

По гребням, что сверкают сплошь

В ее тяжелых косах.

Вот сокол к замку прилетел

И сел на дуб соседний

И песню девушкам запел,

Вернувшимся с обедни.

— За стол садитесь пить и есть,

Красавицы девицы,

А я хочу услышать весть

От этой вольной птицы.

— Свою мне песню вновь пропой,

Мой сокол сизокрылый.

Какую весточку с тобой

Прислал сегодня милый?

— Тебе я должен передать

Короткое посланье.

Твой друг не в силах больше ждать

И молит о свиданье.

— Скажи: пускай хлеба печет,

Готовит больше солода

И пусть меня на свадьбу ждет,

Покуда пиво молодо.

— Залога просит твой жених,

Он чахнет в ожиданье.

Кольцо и прядь кудрей твоих

Пошли в залог свиданья!

— Для друга прядь моих кудрей

Возьми, о сокол ясный.

Я шлю кольцо с руки моей

И встретиться согласна.

Пусть ждет в четвертой из церквей

Шотландии прекрасной!

К отцу с мольбой пошла она,

Склонилась у порога:

— Отец, мольба моя — одна.

Исполни, ради бога!

— Проси, проси, родная дочь,—

Сказал отец сурово,—

Но выкинь ты из сердца прочь

Шотландца молодого!

— О нет, я чую свой конец.

Возьми мой прах безгласный

И схорони его, отец,

В Шотландии прекрасной.

Там в первой церкви прикажи

Бить в колокол печальный.

В соседней церкви отслужи

Молебен погребальный.

У третьей дочку помяни

Раздачей подаянья.

А у четвертой схорони…

Вот все мои желанья!

В светлицу тихую пошла

Красавица с поклоном,

На ложе девичье легла

С протяжным, тихим стоном.

Весь день, печальна и бледна,

Покоилась в постели,

А ночью выпила она

Питье из сонных зелий.

Исчезла краска нежных губ,

Пропал румянец алый.

Три дня недвижная, как труп,

Красавица лежала…

Сидела в замке у огня

Столетняя колдунья.

— Ох, есть лекарство у меня! —

Промолвила ворчунья.

— Огонь велите-ка раздуть,

А я свинец расплавлю,

Струей свинца ожгу ей грудь

И встать ее заставлю!

Ожгла свинцом колдунья грудь,

Ожгла девице щеки,

Но не встревожила ничуть

Покой ее глубокий.

Вот братья дуб в лесу густом

Сестре на гроб срубили

И гроб дубовый серебром

Тяжелым обложили.

А сестры старшие скорей

Берутся за иголку

И саван шьют сестре своей,

Рубашку шьют из шелку…

— Спасибо, верный сокол мой,

Мой вестник быстрокрылый.

Вернулся рано ты домой.

Ну, что принес от милой?

— Принес я прядь ее кудрей,

Кольцо и обещанье

Прибыть к четвертой из церквей

Шотландских на свиданье.

— Скорее, паж, коня седлай,

Дай меч мой и кольчугу.

С тобой мы едем в дальний край

Встречать мою подругу!

Родные тело в храм внесли

И гулко отзвонили,

К другому храму подошли

И мессу отслужили.

Вот в третьем храме беднякам

Раздали подаянье.

Потом пошли в четвертый храм,

Где милый ждал свиданья.

— Эй, расступитесь, дайте путь,

Вы, родичи и слуги.

В последний раз хочу взглянуть,

В лицо моей подруги!

Но лишь упала пелена

С лица невесты милой,

Она воспрянула от сна

И с ним заговорила:

— О, дай мне хлеба поскорей,

О, дай вина немного.

Ведь для тебя я столько дней

В гробу постилась строго.

Эй, братья! Вам домой пора.

Погромче в рог трубите.

Как обманула вас сестра,

Вы дома расскажите.

Скажите всем, что не лежу

Я здесь на ложе вечном,

А в церковь светлую вхожу

В наряде подвенечном,

Что ждал в Шотландии меня

Не черный мрак могилы,

А ждал на паперти меня

Избранник сердца милый!

— О, кто мне станет надевать

Мой легкий башмачок,

Перчатку тесную мою,

Мой новый поясок?

Кто желты косы гребешком

Серебряным расчешет?

Кто, милый друг мой, без тебя

Мое дитя утешит?

— Тебе наденет твой отец

Нарядный башмачок,

Перчатку — матушка твоя,

Сестрица — поясок.

Твой братец косы гребешком

Серебряным расчешет.

Пока твой милый далеко,

Господь дитя утешит!

— Где взять мне лодку и гребцов,

Готовых в путь опасный?

Пора мне друга навестить…

Я жду его напрасно!

Родной отец ей дал ладью.

С семьей она простилась.

Младенца на руки взяла

И в дальний путь пустилась.

Златые мачты далеко

Сверкали в синем море.

Шелка зеленых парусов

Шумели на просторе.

Она плыла по гребням волн

Не более недели,

И лодка к замку подошла —

К ее желанной цели.

Глухая ночь была темна,

И ветер дул сердитый,

И плакал мальчик на груди,

Плащом ее прикрытый.

— Открой, лорд Грéгори, открой!

Мне страшен мрак глубокий,

Гуляет ветер в волосах,

И дождь мне мочит щеки.

Она стучалась без конца,

Но спал — не слышал милый.

Вот вышла мать его к дверям.

— Кто там? — она спросила.

— Открой, открой мне, милый друг.

Я — Анни из Лох-Рóян.

В моих объятьях твой сынок

Озяб и неспокоен.

— Поди ты прочь, поди ты прочь!

Русалка ты из моря,

Ты фея злобная — и нам

Сулишь печаль и горе!

— Я не русалка, милый друг,

Клянусь, не злая фея.

Я — Анни верная твоя.

Впусти меня скорее!

— Коль Анни вправду бы ждала

Там, за моим порогом,—

Она явилась бы ко мне

С любви моей залогом!

— А ты забыл, как пировал

У нас в отцовском зале,

Как наши кольца мы с тобой

Друг другу передали.

Прекрасный перстень ты мне дал

И взял мой перстень чудный.

Твой был червонно-золотой,

А мой был изумрудный.

Открой, открой мне, милый друг.

Впусти меня скорее.

Твой сын к груди моей прильнул,

Дрожа и коченея!

— Поди ты прочь, поди ты прочь!

Я двери не открою.

Тебя давно я позабыл

И обручен с другою.

— Коль ты другую полюбил,

Коль ты нарушил слово,

Прощай, прощай, неверный друг.

Не встретиться нам снова!

Она пошла от замка прочь,

Лишь выглянула зорька.

В свою ладью она вошла

И стала плакать горько.

— Эй, уберите, моряки,

Вы мачту золотую.

На место мачты золотой

Поставьте вы простую.

Достаньте парус, моряки,

Из грубой, серой ткани.

В шелках и золоте не плыть

Забытой, бедной Анни!

Проснулся милый той порой

И грустно молвил он:

— Мне снился сон, о мать моя,

Мне снился тяжкий сон.

Я видел Анни, мать моя,

Мне страшно и теперь.

Она под ветром и дождем

Стучалась в нашу дверь.

Мне снилась Анни, мать моя,

Я вспомнить не могу.

Лежала мертвая она

У нас на берегу.

— Мой сын! Тут женщина была

С ребенком в эту ночь.

Я не решилась их впустить

И прогнала их прочь…

О, быстро, быстро он встает,

Бежит на берег моря

И видит: парус вдалеке

Уходит, с ветром споря.

— Вернись, о милая, вернись!

Эй, Анни, слушай, слушай! —

Но каждый крик под грохот волн

Звучал слабей и глуше.

— Эй, Анни, Анни, отзовись.

Вернись, пока не поздно! —

Чем громче звал он, тем сильней

Был грохот моря грозный.

Там ветер гнал за валом вал.

Ладья неслась, качалась.

И скоро Анни в пене волн

К его ногам примчалась.

Она неслась к его ногам

В бушующем прибое,

Но не вернулось вместе с ней

Дитя ее родное.

К груди подруги он припал.

В ней не было дыханья.

Он целовал ее в уста,

Хранившие молчанье.

— О злая мать! Пусть ждет тебя

Жестокая кончина

За смерть возлюбленной моей

И маленького сына!

О, помни, помни, злая мать,

Страданья бедной Анни,

Что за любовь свою ко мне

Погибла смертью ранней!

В эту пятницу утром

Неслись мы вперед,

Оставляя маяк вдалеке.

Видим: следом за нами

Русалка плывет

С круглым зеркальцем,

С гребнем в руке.

Нам вдогонку

Летел ураган.

А кругом океан

Бушевал.

Убирать паруса

Приказал капитан

В это утро,

В последний аврал.

Показалась русалка

И скрылась опять.

И сказал

Наш матрос молодой:

— Я оставил на родине

Старую мать.

Пусть не ждет она сына домой.

Выйдет к берегу мать,

Будет паруса ждать

При бессчетных звездáх и луне.

Пусть напрасно не ждет,

Слез горючих не льет,

Пусть поищет, пошарит на дне!

Наши утлые шлюпки

Сорвала волна,

И сказал капитан удалой:

— Будет плакать моя

Молодая жена.

В эту ночь она станет вдовой!

По горбатым волнам

Мы неслись без руля,

И сказал

Наш запасливый кок:

— Не дождется земля

Моего корабля,

А меня не дождется сынок!

Мы работали дружно,

Тонули мы врозь —

Это было судьбой суждено.

Уцелевшей доски

Под рукой не нашлось,

И пошли мы на темное дно,

на дно,

на дно,

За русалкой

На темное дно!

Над колыбелькою склонясь,

Земная женщина поет:

«Не знаю я, кто твой отец,

В какой сторонке он живет…»

Вдруг встал в дверях на склоне дня

Страны неведомой жилец:

«Не бойся, милая, меня,

Я сына твоего отец.

Я человек лишь на земле,

Я дивный зверь среди зыбей,

И не доплыть на корабле

До берегов страны моей».

Большой кошель ей подает,

В нем звонко золото звенит,

«Возьми все золото, мой свет,

Малютку сына мне верни…

В погожий, ясный, летний день

Я заберу его с собой,

И научу в волнах нырять,

И пенный побеждать прибой…

Ты ж выйдешь замуж за стрелка,

И меткий будет он стрелок

От первой пули в тот же час

Погибну я и мой сынок…»

Родился и рос в Шотландии он,

И звали люди его — Хайнд Хорн.

Он написал королю: «Господин!

Я полюбил твою дочку Джин».

Он ей не дарил дорогих обнов,—

В серебряной клетке семь певунов.

Она ему перстень дала тайком —

В нем семь алмазов горели огнем.

«Когда иссякнет ярчайший свет,

Поймешь, что любви моей больше нет».

На перстень взглянул он как-то раз

И видит, что радужный свет погас.

Он по морю плыл, он на сушу ступил,

Слепца повстречал и, волнуясь, спросил:

«Что нового, нет ли случайных вестей?»

«Нет, — старец в ответ, — никаких новостей.

Нет, — старец ответил, — но разве лишь та,

Что в королевском дворце суета.

Там свадьбу справляют, гремят торжества,

И длятся они сорок дней и два».

«Не дашь ли мне, странник, гнилое тряпье?

Взамен же бери одеянье мое.

Не дашь ли, о странник, кривую клюку?

Конем за нее расплатиться смогу.

Не дашь ли волос мне седеющих клок,

Чтоб локоны светлые спрятать я мог?»

На мельницу плелся убогий слепец.

Хайнд Хорн поспешал в королевский дворец.

Но далее нищий поехал верхом.

Хайнд Хорн же к невесте пустился пешком.

И вот подошел он к воротам дворца,

Вина попросил, но не поднял лица.

Невеста ему выносила вино.

Он, выпив до дна, бросил перстень на дно.

«О, нету второго такого кольца!

Нашел ты его или снял с мертвеца?»

«Не выловил в море, не поднял с земли,

Но руки твои мне его поднесли!»

«Я сброшу наряд, волоса расплету

И вместе с тобой побираться пойду!

Я сброшу, я сброшу наряд дорогой

И нищенкой сирой пойду за тобой!»

«Не надо, о дева, волос расплетать —

Прекрасно уложена светлая прядь.

Не сбрасывай, дева, свой дивный наряд,

Я — нищий на час, а на деле — богат».

Невесту жених ожидал у стола,

Но с юным Хайнд Хорном невеста ушла.

Я встретил карлика, бродя

Вдоль берега реки.

Был карлик мал, хотя они

И все невелики.

На крепких ножках он стоял,

Заметный мне едва.

Был дюйм у карлика во лбу,

А меж плечами — два.

Он поднял камень и швырнул

Его за облака,

Я бы такой с земли поднять

Не смог наверняка.

— Ну и силен ты! — я сказал.—

А где твое жилье?

— Ты видишь замок вдалеке?

Там и жилье мое.

И мы отправились туда

Через зеленый луг,

И дева дивной красоты

Навстречу вышла вдруг.

В зеленых платьях шли за ней

Две дюжины других,

И королевою могла

Любая быть из них.

Прекрасный замок встретил нас,

Достойный короля,

Там кровля золотой была,

А пол — из хрусталя.

Веселый бал в разгаре был,

И каждый танцевал,

И я на лестницу ступил,

А карлик — вдруг пропал.

— Где был ты, мой Рóнальд? — В лесах, моя мать.

— Что долго скитался, единственный мой?

— Гонял я оленя. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Ты голоден, Рональд? — О нет, моя мать.

— Где нынче обедал, единственный мой?

— В гостях у невесты. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Что ел ты, мой Рональд? — Не помню я, мать.

— Подумай и вспомни, единственный мой!

— Угрей я отведал. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— А где же борзые? — Не помню я, мать.

— Подумай и вспомни, единственный мой!

— Они околели… Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Ты бледен, мой Рональд! — О мать, моя мать!..

— Тебя отравили, единственный мой!

— О да, я отравлен! Стели мне кровать.

Мне тяжко, мне душно, мне нужен покой.

К двум сестрам в терем над водой,

Би́ннори, о Би́ннори,

Приехал рыцарь молодой,

У славных мельниц Би́ннори

Колечко старшей подарил,

Биннори, о Биннори,

Но больше младшую любил,

У славных мельниц Биннори.

И зависть старшую взяла,

Биннори, о Биннори,

Что другу младшая мила,

У славных мельниц Биннори.

Вот рано-рано поутру,

Биннори, о Биннори,

Сестра гулять зовет сестру

У славных мельниц Биннори.

— Вставай, сестрица, мой дружок,

Биннори, о Биннори,

Пойдем со мной на бережок

У славных мельниц Биннори.

Над речкой младшая сидит,

Биннори, о Биннори,

На волны быстрые глядит,

У славных мельниц Биннори.

А старшая подкралась к ней,

Биннори, о Биннори,

И в омут сбросила с камней

У славных мельниц Биннори.

— Сестрица, сжалься надо мной,

Биннори, о Биннори,

Ты станешь рыцаря женой,

У славных мельниц Биннори.

Подай перчатку мне свою,

Биннори, о Биннори,

Тебе я друга отдаю,

У славных мельниц Биннори.

— Ступай, сестра моя, на дно,

Биннори, о Биннори,

Тебе спастись не суждено,

У славных мельниц Биннори.

Недолго младшая плыла,

Биннори, о Биннори,

Недолго старшую звала

У славных мельниц Биннори.

В плотине воду отвели,

Биннори, о Биннори,

И тело девушки нашли

У славных мельниц Биннори.

Девичий стан ее кругом,

Биннори, о Биннори,

Узорным стянут пояском,

У славных мельниц Биннори.

Не видно кос ее густых,

Биннори, о Биннори,

Из-за гребенок золотых,

У славных мельниц Биннори.

В тот день бродил у берегов,

Биннори, о Биннори,

Певец, желанный гость пиров,

У славных мельниц Биннори.

Он срезал прядь ее одну,

Биннори, о Биннори,

И свил упругую струну,

У славных мельниц Биннори.

Он взял две пряди золотых,

Биннори, о Биннори,

И две струны плетет из них,

У славных мельниц Биннори.

К ее отцу идет певец,

Биннори, о Биннори,

Он входит с арфой во дворец,

У славных мельниц Биннори.

Струна запела под рукой,

Биннори, о Биннори,

«Прощай, отец мой дорогой!»

У славных мельниц Биннори.

Другая вторит ей струна,

Биннори, о Биннори,

«Прощай, мой друг!» — поет она

У славных мельниц Биннори.

Все струны грянули, звеня,

Биннори, о Биннори,

«Сестра, сгубила ты меня

У славных мельниц Биннори!»

Дева Изабелл в дому за шитьём сидит,

Весеннею майской порою.

В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.

А солнце встает за горою.

«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»

Весеннею майской порою.

«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»

А солнце встает за горою.

Не успела и сказать этих слов она —

Весеннею майской порою.

Страж Лесной уже стоял у ее окна.

А солнце встает за горою.

«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»

Весеннею майской порою.

«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»

А солнце встает за горою.

«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»

Весеннею майской порою.

«Если боязно одной — поскачи со мной!»

А солнце встает за горою.

Повскакали на коней и — в лесной предел.

Весеннею майской порою.

Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.

А солнце встает за горою.

«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю».

Весеннею майской порою.

«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»

А солнце встает за горою.

«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.

Весеннею майской порою.

«Я родную мать с отцом повидать должна!»

А солнце встает за горою.

Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной,—

Весеннею майской порою.

Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».

А солнце встает за горою.

«Прежде чем погибну я в этой стороне,—

Весеннею майской порою.

Голову свою склони на колени мне».

А солнце встает за горою.

Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.

Весеннею майской порою.

И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.

А солнце встает за горою.

Тут она возьми шнурок — и свяжи его.

Весеннею майской порою.

Тут она возьми клинок — и пронзи его.

А солнце встает за горою.

«Семь царевен погубил ты в лесной глуши,—

Весеннею майской порою.

А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»

А солнце встает за горою.

«Коня ячменем накормите

И жареным мясом — слугу,

Сегодня к воротам любимой

Подъеду я, если смогу».

«О сын мой, останься со мною,

Останься, со мною, молю,

И самую лучшую в доме

Постель я тебе постелю».

«Не тянет меня ни к постели,

Ни к отчему очагу —

Сегодня к воротам любимой

Подъеду я, если смогу».

«Останься, о Вилли, останься,

Останься со мною, сынок,

И я напою тебя пивом,

Тебе испеку я пирог».

«О мать, не тянусь я к застолью,

Ни к пиву, ни к пирогу —

Сегодня к воротам любимой

Подъеду я, если смогу».

«Что ж, если не хочешь остаться

Ты дома хоть нá ночь одну,

Молись, — ибо Клайд разольется,

Когда я тебя прокляну!..»

…Скакал он, спешил к переправе,

Где Клайд разъярившийся выл,

Рев Клайда, неистовый, буйный,

И войско бы остановил.

«О Клайд, пощади и помилуй,

Позволь в твои воды войти,

А если нужна тебе жертва —

Сгуби на обратном пути!»

Вперед и вперед продвигаясь,

Захлебываясь в глубине,

Теченье реки одолел он

И вышел на той стороне.

И вот наконец он, усталый,

Стоит у заветных дверей:

«Открой мне, любимая Мэгги,

Засов отодвинь поскорей,

Я вымок в реке и под ливнем —

Впусти меня и обогрей!»

«Я дверь никому не открою,—

Она отвечала во сне,—

Мой милый меня обнимает,

Другого не надобно мне».

«Впусти меня, милая Мэгги,

Скакал я издалека,

Проклятье на мне — и потопит

Меня этой ночью река».

«Все комнаты заняты, путник,

В одной джентльменов полно,

Другая наполнена сеном,

А в третьей хранится зерно».

…Проснулась прекрасная Мэгги,

И был ее голос, как стон:

«Приснился мне сон непонятный —

Да будет к добру этот сон!

Мне снился мой милый, мой Вилли,

Был бледен и пасмурен он».

«Лежи, не ворочайся, дочка,

Укройся и спину мне грей;

Еще не прошло получаса,

Как он отошел от дверей…»

«Эй, Вилли, вернись, мой любимый!»

Но крик ее ветер сносил,

А Вилли скакал к переправе,

Где Клайд разъярившийся выл,

Рев Клайда, неистовый, буйный,

И армию б остановил.

Все выше, бурля и беснуясь,

Его обступала вода,

А Вилли все ехал и ехал —

И в Клайде исчез навсегда.

Не видели Вилли отныне,

Нашли только плащ да седло.

Не видели больше и Мэгги,

Лишь ленту волной принесло.

И птицы кружились над Клайдом,

Над Клайдом, содеявшим зло.

Когда ее скончалась мать,

Отец женился нa дрянной,

На худшей женщине из всех,

Пришедших в этот мир земной.

Старалась девушка вовсю —

Топила печь, мела полы,

Но злая мачеха ее

С прибрежной сбросила скалы.

«Отныне здесь живи — и тут

Пусть беды все мои живут!

Пока не явится Овайн,

Чтобы тебя поцеловать,

Ни от кого, ни от чего

Тебе спасенья не видать!»

…Из уст ее зловонье шло,

И трижды вкруг большого пня

Обвиты косы были, — все

Ее боялись, как огня.

На берег моря поспешил

Храбрец Овайн, узнав о том,

И там, не смея подойти,

Смотрел на чудище с хвостом.

Из уст ее зловонье шло,

И косы вкруг большого пня,

Как змеи, трижды обвились…

«О, поцелуй, Овайн, меня!

Вот королевский пояс — он

Из моря мною извлечен;

Мой талисман от тяжких ран

И от невзгод тебя спасет,

Но если хвост мой тронешь ты,

Погибель пояс принесет!»

И он ее поцеловал

И королевский пояс взял.

Из уст ее зловонье шло,

И косы вкруг большого пня,

Как змеи, дважды обвились…

«О, поцелуй, Овайн, меня!

Вот королевский перстень — он

Из моря мною извлечен;

Мой талисман от тяжких ран

И от невзгод тебя спасет,

Но если тронешь плавники,

Погибель перстень принесет!»

И он ее поцеловал

И королевский перстень взял.

Из уст ее зловонье шло,

И косы вкруг большого пня

Всего один раз обвились…

«О, поцелуй, Овайн, меня!

Вот короля печать — она

Из моря мной извлечена;

Мой талисман от тяжких ран

И от невзгод тебя спасет,

Но если тронешь ты меня,

Печать погибель принесет!»

Овайн ее поцеловал,

Печать таинственную взял —

И девы рот запах, как мед,

Коса не оплетала пень,

К Овайну дева подошла,

Прекрасная, как майский день.

«Любовь моя, — сказал Овайн,—

Какой, ответь мне, лютый враг,

Лесной ли волк, морской ли гад,

Тебя обезобразил так?»

«О, недруг мой — не волк лесной,

Не гад морской и не змея:

Обезобразила меня

Злодейка — мачеха моя.

Да будет кара ей за грех

Страшнее всех и горше всех,

Да пропадет она с тоски,

Да станут зубы, как клыки,

Чтоб по-людски ни пить, ни есть,

Да станут волосы, как шерсть,

Да будет ведьма в чаще жить,

На четвереньках там ходить,

Да будет вкруг нее зверье,

Да не спасет никто ее!»

Кларк Саундерс и леди Маргарет

Гуляли в лесу дотемна.

Меж ними любовь зародилась

И горестна, и сильна.

«Моею, моею, Маргарет,

Моею ты стать должна!»

«Как можно до свадьбы такое!» —

Ему отвечает она.

«Придут мои семеро братьев —

У каждого факел в руке.

«Одна у нас, молвят, сестрица,

И вот ведь — при милом дружке!»

«Ты мечь мой достанешь из ножен,

Засов отодвинешь мечом

И сможешь, коль надо, поклясться,

Что дверь не открыла ключом.

Платок свой повязкой устроишь,

Чтоб крепче глаза завязать,

И сможешь, коль надо, поклясться,

Что мы не видались дней пять.

На ложе меня отнесешь ты,

Где нам до рассвета пробыть,

И сможешь, коль надо, поклясться,

Что я и не думал входить».

И, меч его взявши из ножен,

Засов отодвинув мечом,

Она поклялась бы, коль надо,

Что дверь не открыла ключом.

Платок свой повязкой устроив,

Чтоб крепче глаза завязать,

Она поклялась бы, коль надо,

Что с ним не видалась дней пять.

Она отнесла его к ложу,

Где им до рассвета пробыть,

И поклялась бы, коль надо,

Что он и не думал входить.

Тут семеро братьев явились —

У каждого факел в руке.

«Одна у нас, — молвят, — сестрица,

И вот ведь — при милом дружке!»

И первый тогда возглашает:

«Я знаю — они влюблены!»

Второй в свой черед возглашает:

«Их чувства, должно быть, сильны!»

И третий тогда возглашает:

«Грешно нам любовь разлучать!»

Четвертый тогда возглашает;

«И спящего грех убивать!»

И пятый тогда возглашает:

«Не мститель я этим двоим!»

Шестой в свой черед возглашает:

«Пойдемте, чего мы стоим!»

Седьмой в свой черед возглашает:

«Постыдна подобная речь!

Я с ним разочтусь за бесчестье;

И вот он — мой острый меч!»

И беспощадным ударом

Над ложем покров он рассек,

И спящего Кларка, как видно,

Пронзил беспощадный клинок.

Кларк вздрогнул, а Пэгги вздохнула

В объятьях его молодых,

И сладостно ночь промелькнула,

Как видно, для этих двоих.

Они лежали и спали

До того, как солнцу взойти,

И Маргарет тихо шепнула:

«Пора тебе, милый, идти!»

Они лежали и спали,

Но занялся небосклон,

И в глаза она Санди взглянула,

А в них дремота и сон.

Ей казалось — жаркая нега

Слепила младые тела,

А это — о праведный боже! —

Кровь его тела была!

«Я оплáчу тебя, Кларк Саундерс,

Как не плакал никто ни о ком;

Семь безутешных годочков

Клянусь я ходить босиком!

Помяну я тебя, Кларк Саундерс,

Как другим помянуть не пришлось;

Семь безутешных годочков

Не коснусь я гребнем волос!

Горевать я стану, Кларк Саундерс,

Как никто и ни по кому;

Семь безутешных годочков

Я черных одежд не сниму!»

Со всех колоколен звонили,

Когда гроб несли хоронить,

И шептала Маргарет скорбно:

«Мне на белом свете не жить!»

Тут отец к ней в светелку приходит,

И шаги его тяжелы.

…………………………………………….

…………………………………………….

«Замолчи-ка, милая дочка,

Не сиди, шепча и скорбя,

Вот схороним злосчастного парня,

Я приду — успокою тебя!»

«Семерых сыновей успокой ты!

А мне уж не сужен покой!

Не заменят ни лорд, ни безродный

Того, кто был ночью со мной!»

Мертвец явился к Мáрджери.

Взошел он на крыльцо,

У двери тихо застонал

И дернул за кольцо.

— О, кто там, кто там в поздний час

Ждет у дверей моих:

Отец родной, иль брат мой Джон,

Иль милый мой жених?

— Нет, не отец, не брат твой Джон

Ждут у дверей твоих.

То из Шотландии домой

Вернулся твой жених.

О, сжалься, сжалься надо мной,

О, сжалься, пощади.

От клятвы верности меня

Навек освободи!

— Ты клятву верности мне дал,

Мой Вилли, не одну.

Но поцелуй в последний раз,

И клятву я верну.

— Мое дыханье тяжело,

И горек бледный рот.

Кого губами я коснусь,

Тот дня не проживет.

Петух поет, заря встает,

Петух поет опять.

Не место мертвым средь живых,

Нельзя мне больше ждать!

Он вышел в сад, она за ним.

Идут по склонам гор.

Вот видят церковь в стороне,

Кругом — зеленый двор.

Земля разверзлась перед ним

У самых, самых ног,

И снова Вилли молодой

В свою могилу лег.

— Что там за тени, милый друг,

Склонились с трех сторон?

— Три юных девы, Мáрджери,

Я с каждой обручен.

— Что там за тени, милый друг,

Над головой твоей?

— Мои малютки, Марджери,

От разных матерей.

— Что там за тени, милый друг?

У ног твоих лежат?

— Собаки ада, Марджери,

Могилу сторожат!

Она ударила его

Дрожащею рукой.

— Я возвращаю твой обет,

Пусть бог вернет покой!

Молодую красавицу рыцарь любил

И пришел на свиданье к ней,

Он ее ожидал под ракитой с утра,

А она появилась поздней.

Она долго сидела в доме своем

И печалилась в тишине:

«Ах, пойти ль на свиданье на Брумфилд-Хилл

Или дома остаться мне?

Если я пойду на свиданье с ним —

Мне невинности не сберечь,

Останусь — и он упрекнет меня,

Что лживой была моя речь».

Эти жалобы слышала ворожея

И спокойно сказала ей:

«О леди, ты можешь там побывать,

Не утратив чести своей.

Ты придешь туда, и увидишь ты,

Что твой милый вздремнуть прилег —

Серебряный обруч на голове

И ракитовый куст у ног.

Ты с куста ракиты цветы сорвешь,

Ты сорвешь для него цветы,

И у ног его, у его головы

Их рассыплешь, разложишь ты.

Ты с руки золотое снимешь кольцо

И на палец наденешь ему,

Чтобы знал он, проснувшись: была ты верна

Обещанию своему».

…В изголовье любимого своего

Положила цветы она,

И это был дар, и это был знак,

Что осталась она честна…

«О мой добрый конь, серебром за тебя

И золотом я платил!

Почему, когда девушка здесь была,

Меня ты не разбудил?»

«Я стучал копытом, хозяин мой,

Я звенел во все удила,

Но ничто не могло разбудить тебя,

Пока девушка не ушла».

«О сокол, как же ты оплошал —

Я так сильно тебя любил!

Почему, когда девушка здесь была,

Меня ты не разбудил?»

«Я будил бубенчиками тебя,

Я будил ударом крыла,

Я кричал: «Проснись, хозяин, проснись,

Пока девушка не ушла!»

«О мой добрый конь, торопись догнать

Убежавшую гостью мою,

А иначе достанется мясо твое

Ненасытному воронью!»

«О хозяин! Не стоит коня своего

Беспощадной плетью хлестать:

Сквозь ракитник бежала так быстро она,

Как и птица не может летать!»

Леди у окошка

Сидит, как снег, бела.

Кузнец глядит в окошко,

Черный, как смола.

— Зачем в окно глядишь, кузнец?

О чем, кузнец, поешь?

Ты пой — не пой, а под венец

Меня не поведешь!

Сидеть мне лучше в девушках

У матери-отца,

Чем быть женою грязного,

Такого неученого,

Такого безобразного,

Такого закопченного

Невежи-кузнеца!

Девица стала уточкой,

Плывет она под мост.

А он веселым селезнем

Поймал ее за хвост.

Она лисой прикинулась,

Бежит, не чуя ног.

А он собакой гончею

Лисицу подстерег.

Девица стала мухою,

Стал пауком кузнец

И муху паутиною

Опутал наконец.

Он муху паутиною

Опутал наконец.

Ведет кузнец красавицу

Невесту под венец.

Над быстрой речкой верный Том

Прилег с дороги отдохнуть.

Глядит: красавица верхом

К воде по склону держит путь.

Зеленый шелк — ее наряд,

А сверху плащ красней огня,

И колокольчики звенят

На прядках гривы у коня.

Ее чудесной красотой,

Как солнцем, Том был ослеплен.

— Хвала Марии Пресвятой! —

Склоняясь ниц, воскликнул он.

— Твои хвалы мне не нужны,

Меня Марией не зовут.

Я — королева той страны,

Где эльфы вольные живут.

Побудь часок со мной вдвоем,

Да не робей, вставай с колен,

Но не целуй меня, мой Том,

Иль попадешь надолго в плен.

— Ну, будь что будет! — он сказал.

Я не боюсь твоих угроз! —

И верный Том поцеловал

Ее в уста краснее роз.

— Ты позабыл про мой запрет.

За это — к худу иль к добру —

Тебя, мой рыцарь, нá семь лет

К себе на службу я беру!

На снежно-белого коня

Она взошла. За нею — Том.

И вот, уздечкою звеня,

Пустились в путь они вдвоем.

Они неслись во весь опор.

Казалось, конь летит стрелой.

Пред ними был пустой простор,

А за плечами — край жилой.

— На миг, мой Том, с коня сойди

И головой ко мне склонись.

Есть три дороги впереди.

Ты их запомнить поклянись.

Вот этот путь, что вверх идет,

Тернист и тесен, прям и крут.

К добру и правде он ведет,

По нем немногие идут.

Другая — горная — тропа

Полна соблазнов и услад.

По ней всегда идет толпа,

Но этот путь — дорога в ад.

Бежит, петляя, меж болот

Дорожка третья, как змея,

Она в Эльфландию ведет,

Где скоро будем ты да я.

Что б ни увидел ты вокруг,

Молчать ты должен, как немой,

А проболтаешься, мой друг,

Так не воротишься домой!

Через потоки в темноте

Несется конь то вплавь, то вброд.

Ни звезд, ни солнца в высоте,

И только слышен рокот вод.

Несется конь в кромешной мгле,

Густая кровь коню по грудь.

Вся кровь, что льется на земле,

В тот мрачный край находит путь.

Но вот пред ними сад встает.

И фея, ветку наклонив,

Сказала: — Съешь румяный плод —

И будешь ты всегда правдив!

— Благодарю, — ответил Том,—

Мне ни к чему подарок ваш:

С таким правдивым языком

У нас не купишь — не продашь.

Не скажешь правды напрямик

Ни женщине, ни королю…

— Попридержи, мой Том, язык

И делай то, что я велю!

В зеленый шелк обут был Том,

В зеленый бархат был одет.

И про него в краю родном

Никто не знал семь долгих лет.

«Вы все, чей шелком шит подол,

А косы — льна светлей,

Не смейте бегать в Картерхолл —

Там молодой Тэмлейн.

У многих он забрал в залог —

Тех девушек не счесть —

Зеленый плащ, иль перстенек,

Или девичью честь».

Дженет зеленый свой подол

Повыше подняла,

И золото тяжелых кос

Потуже заплела,

И побежала по тропе,

Что в Картерхолл вела.

Душисты розы и пышны,

Роняют алый цвет,

Конь бьет копытом у стены,

А всадника все нет.

Но лишь цветок, что всех пышней,

Взяла за стебелек,

Явился рыцарь перед ней,

И строен и высок.

«Зачем ты топчешь мох, Дженет,

Зачем ты рвешь цветы?

Зачем в мой заповедный сад

Пришла без спросу ты?»

«Тебя просить мне не к лицу —

Здесь не твоя земля!

Она принадлежит отцу,

И здесь хозяйка — я!»

Дженет зеленый свой подол

Рукой подобрала,

И узел золотых волос

Сколола, как могла,

И под собой не чуя ног

Домой к себе пошла.

Играют девушки в саду,

Звенит веселый смех;

Когда-то милая Дженет

Была прекрасней всех.

Она цвела, как маков цвет,

На радость всем родным,

А нынче щеки у Дженет

Как травка, зелены.

«За вас, прекрасная Дженет,

Всем в замке нагорит!

И стар и мал — держи ответ!» —

Ей рыцарь говорит.

«Эй, замолчи, старик седой,

Замаливай грехи!

С седой колючей бородой

Не суйся в женихи!»

Ее жалея и любя,

Ей говорит отец:

«Ребенок будет у тебя,

Тебе бы под венец…»

«Что ж, если я рожу дитя,

Отца его найду.

Ни с кем из рыцарей твоих

К венцу я не пойду.

Мой милый мне дороже всех

Властителей земных,

Его не променяю я

Ни на кого из них!

Я от него не откажусь,

Не отступлюсь вовек,

Хоть мой любимый — рыцарь-эльф,

Не смертный человек.

Летит на скакуне лихом,

Не ведая преград,

Подковы блещут серебром

И золотом горят!»

Дженет зеленый свой подол

Повыше подняла,

И золото тяжелых кос

Потуже заплела,

И побежала по тропе,

Что в Картерхолл вела.

Душисты розы и пышны,

Роняют алый цвет.

Конь бьет копытом у стены,

А всадника все нет.

Но лишь цветок, что всех пышней,

Взяла за стебелек,

Явился рыцарь перед ней,

И строен и высок.

«Не надо, леди, уставать,

Не надо рвать цветы —

Дитяти нашему с тобой

Не повредила б ты!»

«Скажи — молю я всем, что есть

Святого на земле,—

Ты в божьем храме был хоть раз,

Крещен ли ты, Тэмлейн?»

«Дженет, — ей отвечает он,—

Тебе не стану лгать:

Отец мой — рыцарь; как тебя,

Меня качала мать.

Меня воспитывал мой дед,

И горя я не знал,

Пока однажды в черный день

В беду я не попал.

В лесу холодный ветер выл

Под вечер злого дня,

С охоты ехал я без сил

И вдруг упал с коня —

В свой замок Королева Фей

Упрятала меня.

Но страшно вымолвить, Дженет:

Здесь, в сказочной стране,

Приносим каждые семь лет

Мы жертву Сатане;

Достойней рыцаря здесь нет:

Назначат жребий мне.

Назавтра, знай, День всех святых,

И только в эту ночь,

Дженет, коль пожелаешь ты,

Ты сможешь мне помочь.

Верхом поедет наш народ.

В глухой полночный час.

На перекрестке трех дорог

Ты повстречаешь нас».

«Как мне узнать тебя, Тэмлейн,

Как мне тебя узнать,

Когда поедет по земле

Та неземная рать?»

«Ты первых конных пропусти,

Закутанных в плащи,

Вторым спокойно дай пройти,

Мужайся и молчи,

На третьих всадников гляди,

Средь них меня ищи.

Дай вороным пройти, Дженет,

И пропусти гнедых,

А снежно-белого хватай,

Не выпускай узды!

За то, что славный рыцарь я,

Мне оказали честь:

На снежно-белого коня

Мне разрешили сесть.

Увидишь — правая рука

В перчатке боевой,

А повод буду я держать

Свободною рукой.

Приметы эти затверди,

Не пропускай меня,

И наземь всадника ссади

С храпящего коня.

Они тотчас же обратят

Меня в булатный меч,

Но ты держи, не отпускай,

Коль, хочешь мне помочь.

И стану я в твоих руках

Змеею и драконом,

И стану я в твоих руках

Железом раскаленным,

Взовьюсь в руках твоих, Дженет,

Огнем неугасимым,—

Держи меня, не отпускай —

Ты будешь невредима.

И в жабу обратят меня,

И в скользкого угря,

Но ты держи, не отпускай

Да не пугайся зря.

Меня облей ты молоком,

Потом водою сбрызни,

Держи меня, не отпускай,

Ты мне дороже жизни.

И превратят меня в орла,

А после — в голубка,

Держи меня, не отпускай,—

Ты мне родишь сынка.

А напоследок ждет тебя

Иное искушенье:

В твоих объятьях стану я

Нагим, как в час рожденья.

Укрой меня своим плащом —

И сгинет наважденье!»

Суров и мрачен темный лог,

И жутко все кругом.

На перекресток трех дорог

Дженет бежит бегом.

Вдруг слышит звон стальных удил

И перестук копыт,

И сердце у нее в груди

От радости стучит.

Дала дорогу вороным,

Дала пройти гнедым,

Вдруг видит: снежно-белый конь

С Тэмлейном — молодым.

На землю всадника она

Стащила в тот же миг,

Плаща зеленая волна

Укрыла их двоих,

И счастьем грудь ее полна:

Спасен ее жених!

И молвит Королева Фей —

Из полуночной тьмы:

«Младой Тэмлейн достался ей,

Ни с чем остались мы!»

И молвит Королева Фей —

О, как была она зла —

«Чтоб самой страшной из смертей

Ты, девка, умерла!

Из свиты царственной моей

Ты лучшего взяла!

Тэмлейн, когда б ты мне сказал,

Что будет в эту ночь,

Твои зеленые глаза

Я вырвала бы прочь!

Коль знала б, что в последний раз

Ты был вчера со мной,

Я б заменила каждый глаз

Гнилушкою лесной!»

Кларк Колвилл в сад пошел гулять

С любимою женой;

Жене он пояс подарил

В пятнадцать крон ценой.

«Прошу тебя, любимый мой,

Прошу смиренно я:

Красавицы остерегись

У Слэйнского ручья!»

«Молчи! Не стоит этот вздор

Волнений и забот:

Из женщин ни одна с тобой

В сравненье не идет».

Так он беспечно ей сказал

И на гнедом своем

Поехал к Слэйну, где узрел

Красотку над ручьем.

«Я тут стираю, рыцарь мой,

Вот белое белье,

Вот тело, что еще белей,—

И это все твое».

Он спешился, он взял ее

За шелковый рукав

И стал ласкать ее, обет

Супружеский поправ…

«Увы! — воскликнул Колвилл вдруг.—

Как голова болит!»

«Полоска платья моего

От боли исцелит:

Отрежь ее моим ножом,

Мы ею лоб твой обовьем».

Полоской платья обвила

Красавица тотчас

Его чело — и стала боль

Сильнее во сто раз.

«Чему, чему смеешься ты?

Мне больше невтерпеж!»

«Ты будешь мучиться, пока

От боли не умрешь!

Умрешь и будешь тут лежать,

Окончив путь земной,

Иль станешь выдрой, чтоб в реке,

Резвясь, играть со мной!»

«О, нет, домой я доберусь,

Умру не у реки,

Но раньше я тебя убью,

Всем чарам вопреки!»

Чтоб чародейку поразить,

Он выхватил клинок,

Но рыбой сделалась она

И прыгнула в поток.

Взобрался Колвилл на коня

И поскакал с трудом

И еле спешился, когда

Увидел отчий дом.

«Жена, постель мне постели,

Укрой получше, мать,

Брат, разогни мой лук — его

Мне долго не сгибать».

Постлали женщины постель,

Укрыли с головой;

Навеки брат расправил лук

С повисшей тетивой…

Жила старуха в Ашерс Велл,

Жила и не грустила,

Пока в далекие края

Детей не отпустила.

Она ждала от них вестей

И вот дождалась вскоре:

Ее три сына молодых

Погибли в бурном море.

— Пусть дуют ветры день и ночь

И рвут рыбачьи сети,

Пока живыми в отчий дом

Не возвратитесь, дети!

Они вернулись к ней зимой,

Когда пришли морозы.

Их шапки были из коры

Неведомой березы.

Такой березы не найти

В лесах родного края —

Береза белая росла

У врат святого рая.

— Раздуйте, девушки, огонь,

Бегите за водою!

Все сыновья мои со мной,

Я нынче пир устрою!

Постель широкую для них

Постлала мать с любовью,

Сама закуталась в платок

И села к изголовью.

Вот на дворе поет петух,

Светлеет понемногу,

И старший младшим говорит:

— Пора нам в путь-дорогу!

Петух поет, заря встает,

Рогов я слышу звуки.

Нельзя нам ждать — за наш уход

Терпеть мы будем муки.

— Лежи, лежи, наш старший брат,

Еще не встала зорька.

Проснется матушка без нас

И будет плакать горько!

Смотри, как спит она, склонясь,

Не ведая тревоги.

Платочек с плеч она сняла

И нам укрыла ноги.

Они повесили на гвоздь

Платок, давно знакомый.

— Прощай, платок! Не скоро вновь

Ты нас увидишь дома.

Прощайте все: старуха-мать

И девушка-слушанка,

Что рано пó двору бежит

С тяжелою вязанкой.

Прощай, амбар, сарай и клеть

И ты, наш пес любимый.

Прости-прощай, наш старый дом

И весь наш край родимый!

— О, где ты был, мой старый друг,

Семь долгих, долгих лет?

— Я вновь с тобой, моя любовь,

И помню твой обет.

— Молчи о клятвах прежних лет,

Мой старый, старый друг.

Пускай о клятвах прежних лет

Не знает мой супруг.

Он поспешил смахнуть слезу

И скрыть свои черты.

— Я б не вернулся в край родной,

Когда б не ты, не ты.

Богаче нашей стороны

Заморская земля.

Себе там в жены, мог бы взять

Я дочку короля!

— Ты взял бы дочку короля!

Зачем спешил ко мне?

Ты взял бы дочку короля

В заморской стороне.

— О, лживы клятвы нежных дев,

Хоть вид их сердцу мил.

Я не спешил бы в край родной,

Когда бы не любил.

— Но если бросить я должна

Детей и мирный кров,—

Как убежать нам, милый друг,

От наших берегов?

— Семь кораблей есть у меня,

Восьмой приплыл к земле,

Отборных тридцать моряков

Со мной на корабле.

Двух малых деток мать взяла

И стала целовать.

— Прощайте, детки! Больше вам

Не видеть вашу мать.

Корабль их ждал у берегов,

Безмолвный и пустой.

Был поднят парус из тафты

На мачте золотой.

Но только выплыли они,

Качаясь, на простор,

Сверкнул зловещим огоньком

Его угрюмый взор.

Не гнулись мачты корабля,

Качаясь на волнах.

И вольный ветер не шумел

В раскрытых парусах.

— О, что за светлые холмы

В лазури голубой?

— Холмы небес, — ответил он,—

Где нам не быть с тобой.

— Скажи: какие там встают

Угрюмые хребты?

— То горы ада! — крикнул он.—

Где буду я — и ты!

Он стал расти, расти, расти

И мачты перерос

И руку, яростно грозя,

Над мачтами занес.

Сверкнула молния из туч,

Слепя тревожный взор,

И бледных духов скорбный рой

Покрыл морской простор.

Две мачты сбил он кулаком,

Ногой еще одну,

Он судно надвое разбил

И все пустил ко дну.

Двое влюбленных на склоне холма

Сидели погожим днем,

Наговориться никак не могли,

Хоть и были весь день вдвоем.

— Я не видел, Маргарет, зла от тебя,

И тебе я не сделал зла.

Не рыдай же завтра, когда зазвенят

Свадебные колокола.

Маргарита расчесывала перед окном

Рано утром золото кос

И смотрела, как мимо окна под венец

Милый Вильям невесту вез.

Отложила гребень свой костяной,

Волоса завязала узлом,

И ушла из дому, и никогда

Не вернулась в отцовский дом.

И день прошел, и настала ночь,

Милый Вильям с супругой спал,

Но явился ему Маргариты дух

И в изножье постели встал.

— Дай вам Бог, новобрачные, мир да любовь,

Радость вечную дай вам Бог!

Белый саван — мой подвенечный наряд,

И могила — мой брачный чертог…

И ночь прошла, и настал рассвет,

И, едва пробудившись от сна,

Милый Вильям жене молодой сказал:

— Страшно мне, дорогая жена!

Моя милая леди, мне снился сон,

Не к добру этот сон, не к любви:

Будто в горнице — стадо рыжих свиней,

Будто брачное ложе — в крови.

— Не к добру этот сон, благородный лорд,

Не к добру этот сон, не к любви,

Если в горнице — стадо рыжих свиней,

Если брачное ложе — в крови…

Он призвал тогда своих верных слуг

И сказал им: — Вы знать должны:

Я прекрасную Маргарет навещу

С разрешенья моей жены.

Подошел он к дому, взошел на крыльцо,

Стукнул несколько раз кольцом,

Братья Маргарет дверь отворили ему

И впустили Вильяма в дом.

— Умоляю вас, братья, мне разрешить

Видеть мертвую без покрывал.

Побледнела, я думаю, радость моя,

И вишневый румянец пропал?

Я на все для тебя, моя радость, готов,

Не чета я твоей родне…

Я целую в холодные губы тебя,

Ты не можешь ответить мне.

И сказали семеро братьев тогда,

Застонав, сказали ему:

— Ты оставь в покое нашу сестру,

А целуй молодую жену!

— Если я молодую целую жену,

То, конечно, я в праве своем:

Никаких обещаний вашей сестре

Не давал я ни ночью, ни днем.

Подсчитайте-ка лучше: сколько хлебов

На столах, сколько вин дорогих?

Ровно столько же будет еды и питья

Завтра днем на поминках моих.

Умерла прекрасная Маргарет днем,

Милый Вильям скончался в ночь.

От несчастной любви умерла она,

Он тоски не смог превозмочь.

Схоронили обоих в церкви одной.

Вырос куст белоснежных роз

Из ее могилы. А из его —

Куст шиповника произрос.

И росли два куста очень быстро, пока

Не уперлись в церковный свод,

И сплелись, как влюбленные, ветками там,

И дивился на это народ.

А потом нашелся один грамотей

(До конца правдив мой рассказ!)

И срубил под корень оба куста,

А не то бы — росли и сейчас!

В любви навряд ли повезет,

Когда в запасе нет

Сердечности, учтивых слов

И золотых монет.

Все это было у него —

У Генри-короля;

Вот как-то раз поехал он

Охотиться в поля.

Он гнал оленей и косуль,

Охотник молодой,

Пока отменного самца

Не поразил стрелой.

В лесной сторожке пировать

Охотники сошлись,

Как вдруг раздался ветра вой

И стены затряслись,

И тьма к сидевшим за столом

Вползла через порог,

И заскулили в страхе псы

У королевских ног,

И ветер двери распахнул,

Их отпер без ключа,

И мерзостная тварь вошла,

Ножищами стуча.

Сбежали все — остался с ней

Король наедине;

Ее башка под потолком

Качалась в вышине,

Зубастая открыта пасть,

И как лопата — нос,

Сдается, эту злую тварь

Из ада черт принес.

«Дай мяса, мяса, мяса мне,

Не ела я три дня!»

«О леди, я прошу — бери

Что хочешь у меня.

Любая здесь еда — твоя,

Садись и вволю ешь».

«Коня гнедого своего

На мясо мне зарежь!»

Страшилищу скормить коня —

Нет хуже в мире зла!

Но только шкура королю

Оставлена была.

«Еще дай мяса — мне твоя

Понравилась стряпня!»

«О леди, я прошу — бери

Что хочешь у меня.

Любая здесь еда — твоя,

Садись и вволю ешь».

«Своих проворных серых псов

На мясо мне зарежь!»

Ах, было сердце короля

У горести в плену!

Но съела гадина собак,

Оставив шерсть одну.

«Еще мне мяса, мяса дай,

Еще, еще кусок!»

«Но, леди, где мне мяса взять?

Я отдал все, что мог.

А если мясо видишь ты,

Так покажи, изволь!»

«Ты соколов своих зарежь

На мясо мне, король!»

Ах, как он соколов любил

За их отважный нрав!

Но съела соколов она,

Лишь перья не сожрав.

«Хочу я пить, я пить хочу,

Питья подай, питья!»

«О леди, все, что есть, тебе

Готов доставить я.

Чего ни пожелаешь ты,

Скажи мне — все твое».

«Ты шкуру конскую зашей,

В нее налей питье».

Он шкуру конскую зашил,

Налил в нее вина —

Все выпила одним глотком

До капельки она.

«Постель мне постели, постель,

Постель мне постели!»

«Тут нет постели, чтоб ее

Тебе не отвели.

На чем ты хочешь почивать —

На сене ль, на плаще ль?»

«Зеленый вереск принеси

И приготовь постель».

И Генри вереску нарвал,

Принес охапку в дом,

Постель устроил на скамье

И застелил плащом.

«Меня женою сделай ты,

Женой, женой, женой!»

«Избави, бог, чтоб это все

Произошло со мной!

Избави, бог, супругом стать

Уродины жены

И ложе брачное делить

С отродьем сатаны!..»

…………………………..

Увидел утром солнца луч,

Проникнув в дом лесной,

Девицу — чудо красоты —

Меж Генри и стеной.

«Я счастлив! Но надолго ль он,

Прекрасный этот сон?»

Она ответила ему:

«До самой смерти он!

Я волей мачехи моей

Была, как зверь, страшна,

Пока мои желанья ты

Не выполнил сполна!»

«Поуже стели себе ложе

И спать приучайся одна:

Я еду — мне за морем, Энни,

Невеста с приданым нужна,

Ведь ты не дала мне богатства,

Ведь ты была, Энни, бедна.

Кто свадебный хлеб испечет нам,

Кто сварит нам свадебный эль,

Кто встретит с почетом и лаской

Невесту из дальних земель?»

«Я свадебный хлеб испеку вам,

Сварю я вам свадебный эль,

Я встречу с почетом и лаской

Невесту из дальних земель».

«Но та, кто, встречая невесту,

Свершает старинный обряд,

Должна и сама быть девицей,

Одеться в девичий наряд».

«Ах, если представлюсь девицей,

Поистине я согрешу:

Тебе семерых родила я,

Восьмого под сердцем ношу…»

…Взяв на руки сына-младенца,

Другого ведя за собой,

На башню вскарабкалась Энни,

Чтоб видеть ревущий прибой.

«Мой мальчик, наверх поднимайся

И зорко на море гляди,

Увидишь отцову невесту

На палубе первой ладьи».

«О мать, поскорее спускайся,

Не медли у края стены,

Спускайся, иначе на землю

Захочешь упасть с вышины».

И Энни спустилась пониже,

Чтоб встретить корабль с женихом,

Фок-мачта на, нем и грот-мачта

Поблескивали серебром.

Чтоб встретить корабль с нареченной,

Спустилась она с высоты,

Фок-мачта на нем и грот-мачта,

Как золото, были желты.

Взяла сыновей своих Энни

И вышла, смирив естество,

Неверному лорду навстречу

И юной невесте его.

«Привет тебе в замке, лорд Томас,

Привет тебе вместе с невестой,

Входящей хозяйкой в твой дом.

Пусть бог сохранит тебя, леди,

Ты в новое входишь жилье,

В свои ты вступаешь владенья —

Здесь все, что ты видишь, твое».

«Спасибо, прекрасная Энни,

Тебе благодарность моя;

С сестрой моей схожа ты больше,

Чем все, кого видела я.

Заморский неведомый рыцарь

Похитил одну из сестер;

Земле, по которой он ходит,

И всем его близким — позор!»

И Энни платки разложила

У длинных столов там и тут,

Чтоб было чем вытереть слезы,

Как только они побегут.

Ах, элем и хлебом пшеничным

Она обносила столы,

Пила только чистую воду,

Чтоб щеки остались белы.

Ах, хлебом ржаным и пшеничным

Она обносила весь зал,

Лицо от людей закрывая,

Чтоб слезы никто не видал.

Взял Томас платок белоснежный,

Лежавший невдалеке,

Слезу ее вытер небрежно,

Стекавшую вниз по щеке.

«Ах, — вымолвил Томас с улыбкой

Друзьям и гостям без числа,

Кто лучше: прекрасная Энни

Иль та, что сегодня пришла?..»

Когда отслужили молебен

И церковь была заперта,

Отправилась в опочивальню

Молодоженов чета.

А Энни, в постели поодаль,

Как в гробе, себя хороня,

Рыдала: «О, горе, мне, горе,

Дожившей до этого дня!

Когда б сыновья мои были

Семеркою крыс молодых,

А я была б серою кошкой —

Так я уничтожила б их.

Когда б они зайцами были

Среди непролазной стерни,

А я была б серой собакой —

Недолго бы жили они».

В тоске и печали металась,

И слезы струились рекой:

«О, горе бесчестному лорду!

Беды не ждала я такой!»

И лорду сказала невеста:

«Еще не легла я в кровать,

Пойду и спрошу, кто заставил

Несчастную так горевать».

«Скажи мне, прекрасная Энни,

Какое гнетет тебя зло?

Прокисло ль ячменное пиво

Иль тесто в бадьях не взошла?

Ты знаешь ли, милая Энни,

Семейство свое и родство?

Кто был твоей матерью, Энни?

Как звали отца твоего?»

«Отцом моим был граф Уэмисс,

Графиней была моя мать,

Я к братьям и сестрам привыкла

С любовью свой взор обращать».

«Отцом твоим был граф Уэмисс —

Так, значит, моя ты сестра!

Любимому вдоволь вручишь ты

И золота, и серебра.

Прислушалась вышние силы

К рыданьям твоим и мольбе —

Семь суден, груженных приданым,

Я все оставляю тебе

И девушкой вспять возвращаюсь —

Спасибо за это судьбе!»

Лиззи Уэн сидит в отцовском дому,

Горюя и скорбя.

И приходит ее любимый отец:

— Лиззи Уэн, что тревожит тебя?

— Я тревожусь, тревожусь, любимый отец,

И откроюсь перед тобой —

Я под сердцем своим ребенка ношу —

Он милого Джорди и мой.

Вот сидит она снова в отцовском дому,

Горюя и скорбя.

И приходит к Лиззи любимый брат:

— Лиззи Уэн, что тревожит тебя?

— Я тревожусь, тревожусь, любимый брат,

И откроюсь перед тобой —

Я под сердцем своим ребенка ношу —

Он твой, о Джорди, и мой.

— Ты такое матери и отцу

Солгать могла обо мне! —

И выхватил он свой булатный меч,

Свисавший с плеч на ремне.

Он голову Лиззи Уэн отрубил

И натрое тело рассек

И, охваченный ужасом, прибежал

На материнский порог.

— Чем встревожен, встревожен ты, Джорди Уэн?

Чем встревожен ты, расскажи?

Видно, страшное дело ты совершил,

— Я страшное дело, мать, совершил

И проклят буду в свой срок;

Борзому я голову отрубил,—

Пес не бежал на манок.

— Кровь у борзого не столь красна!

Ты правду мне, сын, расскажи.

Видно, страшное дело ты совершил,

Успокойся и не дрожи!

— Я страшное дело, мать, совершил

И проклят буду в свой срок;

Я голову Лиззи Уэн отрубил

И натрое тело рассек.

— Что сделаешь ты, коль вернется отец,

О Джорди Уэн, мой сын!

— Я лодку одну добуду без дна

И в волны пущусь один!

— А когда же ты снова вернешься домой,

О Джорди Уэн, сын мой?

— Когда солнце с луной скосят луг заливной,

Тогда я вернусь домой.

Лорд Томас с Прекрасной Эннет

В холмы пошли гулять.

И день прошел, и ночь пришла,

И вздумал он сказать:

«О, никогда я не женюсь —

Ни завтра, ни теперь —

Без воли близких и родных!»

А Эннет и поверь.

«Но той, кого ты не возьмешь,

И ты не нужен сам!»

Лорд Томас к матери пришел

И пал к ее стопам:

«Я твой совет исполню, мать,

Будь плох он иль хорош;

С Чернавкой мне к венцу идти

Иль с милой Эннет все ж?»

«Чернавка ест на серебре,

А Эннет без гроша,

Притом с годами отцветет,

Хоть нынче хороша!»

Он к брату своему пришел:

«О! Присоветуй тож:

С Чернавкой к алтарю идти

Иль с милой Эннет все ж?»

«Быков у той бессчетно, брат.

Коров не перечтешь!

Ты на Чернавке, Том, женись,

И брось ты Эннет все ж!»

«А если, Билл, быки падут,

Сгорит коровник и хлев?

Тогда до смерти нам жевать

Пустой и черствый хлеб!»

И он к сестре своей пришел:

«О! Присоветуй тож:

С Чернавкой свадьбу мне сыграть

Иль с милой Эннет все ж?»

«Совет мой — на Эннет Прекрасной женись,

С Чернавкой расстанься, Том!

Не то пожалеешь, скажешь: «Увы!

Кого я привел в свой дом!»

«Нет! Поступлю, как советует мать,

И оженюсь тотчас!

Чернавку невестою объявлю,

А Эннет — прочь с моих глаз!»

Отец Прекрасной Эннет

Встал заполдень, и вот

Он к дочери в светелку

С известием идет.

«Моя Прекрасная Эннет!

Шелка поспеши надеть,

Пошли в Пресвятую церковь

На пышную свадьбу глядеть!»

«Спешите, мои служанки,

Скорей меня причесать!

Скорее каждый мой локон,

Вы превратите в пять!

Спешите, мои служанки,

Несите платье мое,

Где с полотном вперемежку —

Золотое шитье!»

Конь под Прекрасной Эннет

Из дорогих рысаков

Сверкал серебром передних,

Златом задних подков.

Две дюжины колокольцев

В гриву его вплетены:

Подует северный ветер —

Все колокольцы слышны.

Две дюжины рыцарей статных

По ней ровняли коней,

Две дюжины дам приятных,

Точно венчаться — ей.

Она прискакала к церкви,

В почетном села ряду —

Одежды Прекрасной Эннет

Сверкали у всех на виду.

Она прискакала к церкви,

Как божье солнце, ярка —

Неимоверно сверкали

Жемчужины с кушака.

И села она с Чернавкой,

И ясен взгляд ее был.

Из-за Прекрасной Эннет

Жених невесту забыл.

Взял он пунцовую розу

Трижды поцеловал

И мимо невесты Чернавки

Прекрасной Эннет подал.

Тогда сказала Чернавка,

Неописуемо зла:

«А где ж ты взяла белила,

От которых бела?»

«Тебе там белил, Чернавка,

Увы, не придется взять,—

Белила волшебные эти

Дала мне во чреве мать!»

А та булавку стальную

Достала из рукава

И в сердце Эннет вонзила

За эти ее слова.

С чего побледнела Эннет,

Лорд Томас сперва не знал.

Но, кровь ее сердца увидев,

От ярости ум потерял.

Клинок он выхватил острый,

В Чернавку вонзил клинок!

И пала наземь невеста

У жениховых ног.

Он крикнул: «Постой, моя Эннет!

Любимая, погоди!»

Клинком себя в сердце ударил,

И умер с клинком в груди.

Он за оградой церковной,

Она — у церковных ворот.

На одной могиле береза,

На другой шиповник растет.

И тянулись они друг к другу

И прежде, и в наши дни.

И видевший это узнает,

Как любили друг друга они.

Был гробовой полночный час,

И Вильям крепко спал.

Вдруг девы Маргариты дух

В изножье ложа встал.

Бледна, как мартовская рань

За мглою ледяной,

Рукою хладною она

Сжимала саван свой.

Таким прекрасный станет лик

Под гнетом лет и бед,

И смертью свергнутый король

Не царственней одет.

Ее краса как первоцвет,

Впивала жемчуг рос,

Румянец на щеках алел,

И был он ярче роз.

Увы, любовь, как алчный червь,

Поживу в ней нашла;

Увяли розы на щеках,

И дева умерла.

Сказала гостья: «Я пришла

Из гроба в твой чертог.

Будь милосерд и той внемли,

С которой был жесток!

В глухой и страшный этот час

Теням легко пенять,

Им помогает жуть ночей

Прельщателей пугать.

Ты вспомнишь, Вильям, свой обман,

Вину свою и ложь,

И клятвы девичьи вернешь,

Обеты мне вернешь!

Как мог хвалить мою красу,

И вмиг ее забыть?

Как мог меня приворожить,

И сердце мне разбить?

Как мог в любви поклясться мне,

И клятвы не сдержать?

Как мог глядеть в мои глаза,

И дать слезам бежать?

Как мог уста мне целовать,

И дать поблекнуть им?

И как поверить я могла

Любезностям твоим?

Теперь лицо мое мертво,

В устах кровинки нет,

Глаза мои смежила смерть,

Погас в них ясный свет.

Голодный червь теперь мне друг,

Мой саван крепко сшит,

И распоследний наш рассвет

С приходом не спешит!

Но — чу! — петух заголосил,

И надобно успеть

К той, что из-за любви к тебе

Решила умереть.

Пел жаворонок. Ясный день

С улыбкою настал.

А бедный Вильям, весь дрожа,

На зорьке с ложа встал.

Пошел к могиле роковой,

Где Маргарита спит,

И на зеленый рухнул дерн,

Которым прах укрыт.

И трижды он ее позвал,

И трижды взвыл, как волк,

Приник щекой к земле сырой

И навсегда умолк.

«Спешите к родителю, Дженет!

Спешить к нему вы должны!

Спешите к родителю, Дженет —

Деньки его сочтены!»

Спешит к родителю Дженет,

Никак ей нельзя не спешить!

«Как жить мне дальше, родитель?

Как велите мне дальше жить?»

«О Дженет, вот тебе воля моя,

С ней стол и кров ты найдешь:

Хоть Милому Вилли ты сердцем верна,

Но за Галльского лорда пойдешь!»

«За старого Галльского лорда, отец?

Быть Галльскому лорду женой?

Клянусь! — говорит она. — Никогда

Не делить ему ложа со мной!»

Дженет спешит в светелку свою —

Никак ей нельзя не спешить!

И первый, кто постучался к ней,

Был Вилли — кому и быть!

«Нас разлучают, Вилли!

Разлучают нашу любовь!

Галльский лорд плывет из-за моря,

Он в жены меня берет.

Галльский лорд плывет из-за моря —

Меня с собой увезет!»

«Нас разлучают, Дженет?

Какая страшная весть!

Нас разлучают, Дженет?

Мне этого не перенесть!»

«К своим сестрам Мэг, Джин и Мэрион

Ты спеши при свете луны;

Поспешат пусть к Прекрасной Дженет —

Деньки мои сочтены!»

Вилли к сестрам Мэг, Джин и Мэрион,

Спешит при свете луны —

«О, спешите к Прекрасной Дженет —

Деньки ее сочтены!»

К Джин служанки спешат с башмаками,

Мэг подвязки принесены,

Мэрион шелковой шалью покрылась,

И они, тревоги полны,

Поспешили к Прекрасной Дженет

При свете полной луны.

…………………………………….

«Родила я младенца, о Вилли!

И не надо меня корить!

Ты к себе унеси его, Вилли,

Я его не посмею кормить!»

И Вилли сыночка ласкает,

И ласки его нежны,

И к матушке он поспешает

При свете полной луны.

«Отчего это, матушка, в доме

Все двери затворены?

Мои светлые волосы мочит дождь,

И капли росы холодны.

А в объятьях моих сыночек продрог —

Дни младенчика сочтены!»

И пальцами, что ловки и длинны,

Мать засов отвела.

И руками, что ловки и длинны,

Младенца она взяла.

«А теперь, мой Вилли, спеши назад,

Милой Дженет слезы утри!

Ты одной кормилицей вскормлен был —

У младенчика будут три!»

Покамест Вилли у матери был,

Дженет в горячке лежит,

И входит к ней родитель ее:

«Одевайся к венцу!» — говорит.

«У меня голова разболелась, отец!

У меня разболелся бок!

Под венец не могу я идти, отец!

Я больна — да поможет мне бог!»

«Эй, служанки, спешите невесту одеть,

Ей наряд подберите к лицу!

Хоть умри она трижды сегодня к утру —

С Галльским лордом идти ей к венцу!»

А на этих был зеленый наряд,

И коричневый был на тех.

А на Дженет пурпурный был наряд,

И была она краше всех!

А у этих был скакун вороной,

И гнедые были у тех.

А у Дженет был белоснежный конь,

И была она лучше всех!

«Кто, Дженет, коня твоего поведет?

Кто поведет лучше всех?»

«Конечно, Вилли, возлюбленный мой,—

Я люблю его больше всех!»

И когда они в церковь святую пришли,

Чтоб супружеский дать обет,

Еле-еле держалась она на ногах,—

То алели щеки, то нет!

Вот пир начался, и закончился пир;

Все танцевать принялись.

«Эй! Подружек невесты велите позвать,

Чтобы за руки дружно взялись!»

Тут подходит к ней старичок — Галльский лорд.

«Пойдем танцевать!» — говорит.

«Прочь от меня, старичок Галльский лорд,

Мне ваш отвратителен вид!»

Тут Милый Вилли подходит к ней:

«Хочешь, кликну подруг?

Хочешь, с любой из подружек твоих

Выйду в веселый круг?»

«Мы знали немало хороших дней,

А будет их — не перечесть!

Зачем тебе, Вилли, подружки мои,

Ведь я в этом зале есть?»

И Милый Вилли опять подошел,

«Пойдем танцевать!» — говорит.

«Танцевать я с тобою согласна всегда,

Пусть хоть все у меня заболит!»

И за руку Вилли она берет,

А слезы слепят ее:

«Я рада с возлюбленным танцевать,

Хоть и ноет сердце мое!»

С ним в танце не покружилась она,

Не покружилась трех раз,

И повалилась к его ногам,

И встретила смертный час!

С колена подвязку она сняла,

С запястья сняла браслет:

«Отдайте это сынку моему,—

Сиротке с младенческих лет!»

Милый Вилли слугу своего зовет,

Отдает ему ключ от ларца:

«Ступай к моей матушке и скажи.

Что конь убил молодца,

И любить умоли сынка моего,

У которого нет отца!

Подите, подите, раздайте хлеб

И вино — я все отдаю!

День увидел кончину любимой моей,

Ночь увидит кончину мою!»

Схоронили ее возле церкви святой,

А он за оградой лежит.

Над ним растет шиповник густой,

Над ней береза шумит.

Цыгане к замку подошли,

Запели под каштаном,

И леди Кэссилис была

В восторге несказанном.

Ей растопили сердца лед

Волшебники-цыгане,

И уронила шелк она,

Иглу и вышиванье.

Она сбежала в сад — туда,

Где звякали гитары,

Цыгане встретили ее

И в ход пустили чары.

Она дала им добрый хлеб

И пиво цвета меди,

А Джонни Фаа получил

Кольцо с руки миледи.

«Пойдешь со мной, мой мед, мой свет,

Под небо голубое?

Клянусь ножом моим, твой лорд

Не будет впредь с тобою!»

«Снимите, слуги, шаль с меня

И дайте плащ попроще,

Я с Джонни Фаа ухожу

В леса, поля и рощи!»

Игрушки-туфли с ног сняла

И с Джонни смуглокожим

Она пошла в далекий путь

Сквозь вереск, бездорожьем.

«Я с Джонни обойду весь свет

И вовсе не устану,

Я одолею все моря,

Они бродили день-деньской,

Они прошли немало,

Пока не стали на ночлег —

Но как она устала!

«Ах, ложе лорда моего

Сияло белизною,

А ныне я в траве лежу

И ворон надо мною».

«Попридержи язык, мой свет,

Молчи — клянусь луною,

Твой муженек, твой гордый лорд

Не будет впредь с тобою!»

Они бродили там и тут,

И низко, и высоко,

Пока не подошли к ручью,

Заросшему осокой.

«А ну, пригнись, мой мед, мой свет,

Пригнись-ка, моя радость,

Ты будешь лошадью моей,

А я верхом усядусь!»

«Я тут скакала, и мой муж

Хвалил мою отвагу,

И вот теперь тащу я вброд

Безвестного бродягу…»

…Лорд Кэссилис пришел домой,

Спросил он о супруге.

«Она с цыганами ушла»,—

Так отвечали слуги.

«Гнедой мой конь не слишком скор —

Седлайте вороного.

Клянусь не пить, не есть, пока

Не буду с леди снова!»

Скакал он там, скакал он тут

На вороном проворном,

Пока не встретил у ручья

Жену с цыганом черным.

«О, как на ложе пуховом

Нам было сладко вместе!

Зачем ты с шайкой этой здесь

В унылом, диком месте?!

Вернись, мой мед, вернись, мой свет,

На вора не надейся,

Вернись — и спрячу я тебя

От злого чародейства!»

«О нет! Сварила пиво я,

Волшебное, хмельное,

Его я выпью — а тебе

Вовек не быть со мною.

И я клянусь, что с детства я —

Сама себе хозяйка,

Никто не властен надо мной —

Ни ты, ни эта шайка!..»

…………………………………..

Пятнадцать молодых цыган,

Красивых, смуглолицых,

Свой век окончили в петле

Из-за одной блудницы.

Этот вечер ясным и теплым был —

Мэй доила коров своих.

А мимо скакали дворяне гурьбой,

И было с дюжину их.

И сказал один из всадников ей:

— Не покажешь ли путь попрямей?

— А если случится беда, что тогда?—

Спросила красавица Мэй.

И стояла туманная теплая ночь,

Когда в дом вернулась она.

— Где была ты, моя дорогая дочь,

И, сдается мне, не одна?

— О родитель, напал на овечку лис;

Он из знатных господ, говорят.

Он приподнял шляпу, со мной говоря,

И настойчив был его взгляд.

И покуда шесть месяцев шли и прошли,

А потом еще три подряд,

Беспокоилась Мэй и хмурилась Мэй,

Вспоминая сверкающий взгляд.

— О, горе отцовскому пастуху!

Гореть ему, видно, в аду!

Далеко от дома построил он хлев

И подстроил мою беду!

Снова вечер ясный и теплый был —

Мэй доила коров своих.

И мимо скакали дворяне гурьбой,

И было с дюжину их.

И один коня придержал и сказал:

— От кого твой младенчик, Мэй? —

И Мэй, покраснев, отвечала ему:

— От отца тебя познатней!

— О, язык придержи, красавица Мэй,

Или ложью ответ назову!

Или речь заведу про туманную ночь,

Когда был я с тобою в хлеву!

И спрыгнул с белого он коня,

И привел ее в замок свой.

— Пусть родитель твой загоняет коров,—

Ты отныне будешь со мной!

Владетель я замка и тучных нив

Пятидесяти и пяти,

Я красавицу ввел под наследный кров,

И прекрасней ее не найти!

О, горе! Как берега круты!

О, горе! Сильна и темна река!

О, горе, горе, у самой воды

Шла я с любимым в руке рука.

Стоял у откоса огромный дуб,

И мне казалось — он нерушим.

Но надломился и рухнул ствол,—

И я расстаюсь с любимым моим.

О, горе, горе! Любовь сладка,

Но только в начале, а потом

Инеем делается роса,

Иней становится белым льдом.

К чему мне гребень и кружева?

Сердце мое холоднее льда:

Уходит возлюбленный от меня

И уверяет, что навсегда.

И будет камень постелью мне,

Пологом — белая пелена,

И напоит меня чистый ключ.

Я навсегда осталась одна.

Когда ты примчишься, осенний вихрь,

С черных деревьев сдувать листву?

Тихая смерть, скоро ли ты?

Я ведь и так уже не живу.

О нет, не стужа меня леденит

И не метели протяжный стон.

Нет, не от холода я дрожу,

А оттого, что уходит он.

Когда мы в Глазго ездили с ним,

Все из толпы глазели на нас.

Он в черный бархат был облачен,

А я надела алый атлас.

О, знать бы прежде, до первых ласк,

Что скроют солнце тысячи туч!

Я б сердце замкнула в златой ларец

И в темный омут бросила ключ.

И нету друга возле меня,

Еще мой ребенок не родился…

Я одна и хочу умереть.

Ведь прежней стать мне уже нельзя.

Кому угодно, чтоб ветер подул

И листва облетела вконец?

И кто знавал вернее любовь,

Чем Смуглый Эдам, кузнец?

Из чистого золота молот его,

И нет наковальни звончей.

Искуснее всех качает он мех,

И рук не ищите ловчей.

Но Смуглый Эдам был разлучен

С матерью и отцом,

И были братья и сестры его

Разлучены с кузнецом.

И Смуглый Эдам был изгнан в лес

Из родной стороны,

И в краю лесном построил он дом

Для себя и своей жены.

Пойти на охоту Эдам решил

В один распрекрасный день —

Выследить в добром зеленом лесу,

Не бродит ли где олень.

Лук он повесил через плечо,

В ножны вложил клинок,

За дичью в добрый зеленый лес

Пошел, шагнув за порог.

Он по птице бил, где терновник бел,

И ее наповал убил,

И добычу домой отослал жене,

И поменьше грустить просил.

Он по птице бил, где шиповник ал,

И ее убил наповал,

И добычу домой отослал жене,

И вернуться к утру обещал.

Вот подходит он ко двору своему

И медлит минуту одну,

А Бесчестный Рыцарь в его дому

Улещает его жену.

Поначалу перстень сулит золотой —

Жаркий камень в перстне горит:

«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь,

И перстень бери!» — говорит.

Но Бесчестному Рыцарю молвит она,

Семейную верность храня:

«Я Смуглого Эдама только люблю,

А Смуглый Эдам — меня!»

А тот кошелек тугой достает,

А там золотых не счесть:

«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь —

И бери, — говорит, — всё, что есть!»

«Хоть и втрое ты золота мне посулишь,

С тобой не пробуду и дня.

Я Смуглого Эдама только люблю,

А Смуглый Эдам — меня!»

Тут он длинный и острый клинок достал

И приставил к ее груди:

«Отдавай, — говорит, — мне любовь за любовь!

Не отдашь — пощады не жди!»

И прекрасная леди сказала, вздохнув:

«Смуглый Эдам, ты долго идешь!»

Смуглый Эдам, не мешкая, в двери ступил

И сказал: «Не меня ли ты ждешь?»

Он заставил того уронить клинок,

И наставил клинок на него,

И оставил себе справедливый залог —

Пальцы правой руки его.

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет

Родились в покоях одних

И одною пленились леди —

Тем хуже для чести их.

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет

В одном родились дому

И одною пленились леди —

Тем хуже тому и тому.

У родителей леди Мейзри

Лорд Инграм согласья просил,

Брату с сестрой леди Мейзри

Лорд Инграм подарки носил.

Ко всем родным леди Мейзри

Лорд Инграм ходил на поклон,

И все, как один, согласились,

А ей не нравился он.

Искал у родных леди Мейзри

Лорд Инграм счастье свое,

Искал любви леди Мейзри

Чайлд-Вайет на ложе ее.

Однажды она заплетает

Пряди волос густых,

И входит ее родитель

В одеждах своих золотых.

«Вставайте же, леди Мейзри,

Вот платье к венцу для вас.

Жених ваш, Инграм, приехал —

И свадьбу сыграем тотчас!»

«Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой

И милостыню просить,

Чем лорду Инграму стать женой —

Шелка дорогие носить!

Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой

И рыбою торговать,

Чем лорду Инграму стать женой

И в золоте щеголять!

О, где он, где он — проворный гонец?

Я дам ему денег мешок!

С письмом к Чайлд-Вайету от меня

Помчится он со всех ног!»

«Я тот гонец, — говорит один.—

Давай мне денег мешок!

С письмом к Чайлд-Вайету от тебя

Помчусь я со всех ног!»

И, мост разбитый повстречав,

Он лук сгибал и плыл,

И, на зеленый луг ступив,

Бежал что было сил.

И, к замку Вайета примчав,

Привратника не звал,

А в землю лук упер и — прыг!

Чрез палисад и вал;

Привратник к воротáм идет,

А тот уж в дом попал!

Как первую строчку Чайлд-Вайет прочел,

Насупился он тотчас,

А как на вторую строчку взглянул —

Закапали слезы из глаз.

«Что с моим братом? — Чайлд-Вайет сказал.—

Что нужно ему от нее?

Уж я припасу ему свадебный дар,

И будет моим — мое!

Пошлю им вдосталь быков и овец,

И вдоволь бочонков вина,

Пусть будет любовь моя весела,

А я примчусь дотемна!»

И распоследний в доме слуга

В зеленом наряде был,

И всяк был весел, и всяк был рад,

А леди и свет не мил.

И распоследняя дворня в дому

В сером наряде была,

И всяк был весел, и всяк был рад,

А леди ребенка ждала.

Меж замком и церковью Девы Святой

Велели песок насыпать,

Чтоб леди и всем служанкам ее

По голой земле не ступать.

До замка от церкви Девы Святой

Постлали ковер золотой,

Чтоб леди и всем служанкам ее

Земли не касаться простой.

Молебен был, и колокол бил,

И спать разошлись потом.

Лорд Инграм и леди Мейзри вдвоем

Лежат на ложе одном.

И, лежа вдвоем на ложе одном,—

А ложа теплей не найдешь,—

Он, руку свою возложив на нее,

Сказал: «Ты ребенка ждешь!»

«Я делилась с тобой и раз и другой,

И сказала тебе о том,

Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,

Со мной был на ложе моем.

Ты слышал слова не раз и не два,

И слов тех нету честней,

Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,

Со мной был в светелке моей».

«Отцом ребенка меня назови —

Я родитель ему один;

Я подарю во владенье ему

Земли пятьдесят десятин».

«Не будет назван ребенку отцом

Никто — лишь отец один;

Хотя бы ты во владенье ему

Пять тысяч сулил десятин».

Тут выступил гневно Чайлд-Вайет,

Откинул светлую прядь,

И меч он Инграму в сердце

Вонзил на целую пядь.

И выступил гневно Инграм,

Откинул светлую прядь

И меч Чайлд-Вайету в сердце

Вонзил на целую пядь.

Никто не жалел двух лордов —

Им смерть была суждена.

Жалели все леди Мейзри —

Рассудка лишилась она!

Никто не жалел двух лордов —

Им смерть суждена была.

Жалели все леди Мейзри —

С ума она с горя сошла!

«Дайте, дайте мне посох дорожный!

Дайте, дайте мне плащ из рядна!

Просить подаянье до смерти

За девичий грех я должна!

Дайте грошик Чайлд-Вайета ради,

Ради лорда Инграма — пять;

За то, что честную свадьбу

С грешной девой надумал сыграть!»

О господа, откройте уши,

Сейчас я песню вам спою

О том, как лорд, наследник Линна,

Беспечно начал жизнь свою.

Мать выросла в семействе знатном,

Отец достойным лордом был,

Увы, они ушли на небо,

А он весельчаков любил.

И шли разгульные попойки,

Пиры с заката до утра,

А лучшей для него усладой

Была картежная игра.

Он хохотал, кутил, резвился,

В забаву деньги превращал

И не копил, а только тратил —

Тут и король бы обнищал.

Так лихо жил наследник Линна,

Пока совсем не сел на мель,

Настало время для продажи

Угодий, замков и земель.

В его семье слуга был хитрый,

Который, жаждя перемен,

Добился денег и богатства,—

Его прозвали Джон Безмен.

«Не унывай, наследник Линна,

Ведь я, покорный твой слуга,

Тебе дам золота и денег

За пашни, земли и луга».

«Увы, то золото, что было,

Теперь в руках других людей;

Дай, Джон, мне денег — а за это

Моими землями владей».

И Джон Безмен составил запись,

Где все учел и указал;

Увы, на каждый фунт уплаты

Земли он на три фунта взял.

Он деньги выложил охотно,

Он рад был сделке без потерь:

«Тебе — монеты, мне — поместья,

Я Линна властелин теперь!»

Так продал все наследник Линна,

Все оптом, до клочка земли,

Все, кроме нищенской лачуги,

Стоявшей от людей вдали.

Ему отец твердил пред смертью:

«Ты к жизни праведной негож,

Ты промотаешь все владенья,

Все золото ты проживешь.

Но этот дом не продавай ты,

Клянись Спасителем Христом;

Когда тебя весь мир оставит,

Найдешь ты друга в доме том…»

«Друзья, — сказал наследник Линна, —

Я вновь богат, давайте пить,

Тому вовек не знать веселья,

Кто золото привык копить».

Так было пропито без меры,

Без счета золотых монет;

И вот все золото исчезло,

Глядь — а друзей-то нет как нет.

В карманах пусто; три монетки

Всего осталось из добра:

Одна свинцовая, другие —

Из меди и из серебра.

«Увы, — сказал наследник Линна,—

Во всем я виноват один,

Я мог бы обойтись без денег,

Когда принадлежал мне Линн.

Но у меня друзей немало,

Чего бояться мне беды?

У всех займу я понемногу

И тем избавлюсь от нужды».

Один дружок больным сказался,

Другой и сам был весь в долгу,

А третий прочь прогнал, промолвив:

«Кормить лентяев не могу!»

«Увы, — сказал наследник Линна,—

Выходит, я же виноват?

А ведь друзьям жилось жеплохо

В те дни, когда я был богат!

Мне стыдно клянчить подаянье

У тех, кто пил мое вино.

Работать я не научился,

Красть и разбойничать грешно.

Пойду-ка, по отцову слову,

В тот дом, к безлюдным тем местам:

Когда меня весь мир оставил,

Найти я должен друга там».

И поспешил наследник Линна

Через болота прямиком

В уединенную долину,

В отцовский обветшалый дом.

Вот он пришел и огляделся,

Ища удобства и уют,

Но голы, пусты были стены

И так тоскливо было тут!

Напрасно свет дневной стремился

Вовнутрь, в жилище вход ища,—

Окошки низкие, слепые

Исчезли в зарослях плюща.

Ни стула, ни стола, ни лавки,

Ни очага, ни тюфяка,

И только мрачно и зловеще

Петля свисала с потолка.

К петле приколота записка,

А в ней написаны слова:

«Ты золото свое растратил,

Бездельник, жертва мотовства!

Твое безделье и беспутство

Давно предвидел я — и вот

Твой верный друг, — он от позора

И от стыда тебя спасет!»

Был поражен наследник Линна,

Загробный прочитав упрек,

И сердце от вины забилось,

И щеки стыд ему обжег.

И застонал наследник Линна,

Постигнув пагубность утрат:

«Да, по душе мне друг пеньковый,

И с ним я побрататься рад!»

Он голову просунул в петлю,

Всем телом на нее налег,

Упал — и в тот же миг увидел,

Как расступился потолок.

Он чуть не умер от испуга,

Но был он все-таки живуч;

Очнулся — вновь пред ним записка,

И золотой в записке ключ.

И вот из нового посланья

Узнал он место тайника,

В котором спрятаны надежно

Вместительных три сундука.

Два были с золотом червонным,

А третий полон серебра,

Бумага рядом, на бумаге —

Следы отцовского пера:

«Еще раз, сын мой, повторяю:

Живи, как должно, на земле,

И если прошлое не бросишь,

Окончишь жизнь свою в петле».

«Отец, — сказал наследник Линна,—

Я слово здесь тебе даю,

Что я исправлюсь — а иначе

В петле окончу жизнь мою».

Поклялся так наследник Линна

И прочь пошел от этих стен,

Шагал он торопливо к дому,

Где жил мошенник Джон Безмен.

Глядел тот важно, по-господски,

И спеси было в нем полно,

А за столом сидели лорды

И пили крепкое вино.